I

Если бы человек был подобен косуле, воробью или петуху, он удовлетворял бы потребность в любви в первобытных, грубых формах.

Но хотя человек и принадлежит, наравне с косулей, воробьем и петухом, к царству животных, он вместе с тем и царь всех созданий – он умнее и интеллигентнее всех их. С большой самоуверенностью и апломбом утверждает он еще и то, что он – царь всей вселенной.

Из всех этих преимуществ его, вместе со многими иными последствиями, проистекает и то, что для человека любовь не может быть простым удовлетворением его желаний. Она является для него одной из сильнейших страстей, бесконечно осложненной и запутанной задачами и требованиями нравственности, религии и свода законов. Любви присуши и грехи, и наказания. Она окружена множеством всяческих шипов и чуть ли не целым лесом колючего терновника, среди которого, кроме того, водятся и змеи, способные умертвить своими жалами.

И косуля, и воробей, и петух любят весело и открыто, нимало не стыдясь, при ярком солнечном свете, без каких бы то ни было гербовых бумаг и торжественных свадебных приглашений…

Мы же не смеем бросить любовного взгляда на показавшуюся на балконе девушку, не смеем пожать женскую ручку без того, чтобы тотчас же справа не появился у нас незримый карабинер, который начинает шептать нам на ухо: «Синьор, осторожней, не забудьте, что тут не следует попирать таких-то прав». А слева также незримо стоит на страже другой карабинер и шепчет: «Синьор, не забудьте, что тут необходимо выполнять такой-то долг, такие-то обязанности». И истинно, сколько прав, сколько обязанностей играют в нашем столь сложном обществе весьма полезную роль карабинеров! Да и на самом деле карабинеры весьма полезны, так как они поддерживают общественный порядок, защищают честь семьи, чистоту нравов и великое множество всяких иных вещей, дорогих и священных человечеству. Но рядом с этим они же и отравляют нам радости любви, конечно, только затем, чтобы избавить нас от еще большего зла, подобно тому, как последовательно и повторно прививают какой-нибудь специфический яд с тем, чтобы защитить, например, от дифтеритного заражения.

Если мы слишком близко подойдем к цветочной клумбе, слегка задев какой-нибудь стебелек верхней одеждой, тотчас же слышится испуганный возглас: «Осторожней, не сломайте этой гардении».

Если бы мы пожелали сорвать цветок, хотя бы один из сотни, украшающий куст: «Упаси, Боже! Цветы эти предназначены для семян». Вздумалось вам отдохнуть в беседке, – и вы спиной оперлись о зеленый переплет ее, – о, сколько бед натворили вы в один этот миг! Сопровождающий вас садовод с тяжелым вздохом укажет вам тотчас на всю вашу провинность, заставит вас коснуться рукой до смятых вами листьев, до надломленной веточки, и вы сто раз раскаетесь в том, что вздумали посетить этот сад. Но куда больше проступков мы можем совершить на каждом шагу, прогуливаясь в садах любви, чтобы сорвать в них несколько цветков. А сколько прекрасного в этих садах! Зачем же Творец создал все эти чудные розы, если нам не дозволено их рвать?

Сколько прав, которые могут быть попраны, сколько обязанностей, которые должны бить исполнены! И нам не дозволено сворачивать с пути, мы не имеем права сойти с проезжей дороги для того, чтобы свернуть на проселочную тропинку, не имеем права пренебречь цветочными клумбами, чтобы удалиться в лес. Всюду, и всегда – на страже карабинеры:

– Есть у вас входной билет?

– Есть, вот он.

– Прекрасно, однако, на нем нет подписи синдика, а тут нет гербовой марки.

– Хорошо, я приду в другой раз.

И вы сворачиваете с дороги.

Но и тут перед вами точно из земли вырастает новый карабинер.

– Синьор, что это с вашей обувью? Она вся в крови! Я вас арестую. Вы, наверное, попрали право третьего лица.

Ах, эти третьи лица, которые в любви являются всегда элементом, омрачающими мир счастливцев. Их такое множество, целые сотни, целые тысячи!

В общей сложности эти третьи лица составляют не менее целого села, целого города, целого человеческого рода, которые вы всегда можете оскорбить или уже оскорбили, сделав шаг вне дороги, предначертанной сводом законов и согласием большинства.

Раз дело обстоит так, как оно действительно обстоит в нашем современном обществе, я прекрасно понимаю, что некоторые из нас предпочитают лучше вовсе и не посещать садов в сообществе страстных фанатиков-садоводов и не предаваться любви среди столь значительного числа карабинеров. Но такие остаются всегда в незначительном меньшинстве.

Нельзя жить, вовсе отказавшись от любви. Это-то и есть причина, почему ведется, столь непрестанная и вековечная война между людьми, желающими любить свободно, и этими карабинерами, называющимися права и обязанности, которые и днем, и ночью бодрствуют, всегда стоя на своем посту, вооруженные с ног до головы для защиты всех указанных вами нравственных сокровищ.

С одной стороны, никогда не было более бдительной, деятельной и неустрашимой полиции, как эти карабинеры; с другой – не было никогда и более хитрых, искусных и изобретательных обвиняемых. С одной стороны – многочисленные и тяжелые наказания, с другой – неизмеримая сладость греха. И адвокаты обвиняемых всегда в каждом случае изощрялись находить смягчающие обстоятельства, указывая на «непреодолимое влечение». Одновременно и присяжные, сами, будучи созданы из плоти и крови, также чувствовали наклонность к совершению того же неизмеримо сладостного греха любви.

В этой борьбе – вся долгая, вековечная война влюбленных с общественными законами. В этой борьбе – вся история любви, в которой имеются страницы, написанные кровью; не мало страниц, написанных слезами, а также встречаются и странные, и смешные страницы, точно сборник карикатур. Возвышенное и карикатурное, дикое и смешное, жестокое и героическое, словом, все элементы сгруппировались и переплелись вокруг прекрасного, дорогого нам чувства любви – этого божественного дара, уготованного людям природой. Сколько радостей человек сумел окропить желчью; сколькими паутинами оплетаются чудные цветы того рая, который Бог создал и взрастил для нас! Цивилизации, – неизбежно идущей все вперед и вперед, – мы – в числе ее других благодеяний – обязаны еще и тем, что она устранила много пут и разорвала массу цепей, обвивавших любовь.

Теперь уже не существует больше, в виде признанного государственного закона, ни полигамии, ни полиандрии. Во многих странах имеется развод. Открыт уж не один предохранительный клапан для безопасности жизни пассажиров, путешествующих по железной дороге любви. Правда, карабинеры, все еще в полном вооружении, стоят на своих постах, но мечи их в ножнах, и требуется немало времени для того, чтобы вынуть их оттуда. Часто, пока карабинеры обнажат свои мечи, виноватый, преступивший закон, уже успевает бежать и скрыться с глаз. Нередко также и сострадательный карабинер, заметив лицо, совершающее преступление любви, делает вид, что ничего не замечает. Ведь, и карабинеры тоже люди. Если вовремя и достаточно щедро дать им на чай, и они сумеют, если нужно, стать глухими и слепыми.

Изобретение ключа повело за собой изобретение отмычек, а изобретение греха вызвало существование адвокатов.

Как-то однажды, в бытность мою в Индии, я часто хаживал в гости к одному богатому и ученому брамину, состоявшему в тоже время королевским секретарем.

Будучи свободным мыслителем, он, однако ж, вместе с тем, был и рабом всех абсурдов и вздорных предрассудков своей касты. Он никому из иностранцев не показывал своих жен, не ел мяса, а вино пил только украдкой, запершись с этой целью у себя в комнате и закрыв предварительно все ставни.

Когда я выражал ему свое удивление по этому поводу, он глубоко вздыхал и говорил тоном жертвы, покорившейся неизбежной участи:

– Да, да, религиозные предписания наши до того требовательны, до того неразумны и невыполнимы, что браминам поневоле приходится грешить против них, по меньшей мере, сто раз в день.

Но оставим в стороне Индию и ее браминов и разберем, как, каким образом каждый из нас, среди стольких славных сынов арийской цивилизации, может быть повинен в грехах любви.

Мы можем быть грешными в любви относительно религии, относительно законов, гигиены и нравственности.

А эти четыре главные проезжие дороги, по которым идут грехи любви, могут завести нас еще в такое великое множество проселочных тропинок, в такое множество побочных дорожек и аллеек! Для подробного каталога всех прегрешений и всех великих смертных грехов любви понадобился бы большой том, который ярко доказал бы нам, что и мы, хваленые наследники Прометея, также не отличаемся особенным разумом и что мы, потомки Ария, излюбленные Вениамины европейской цивилизации, могли бы смело подать руку индусскому брамину, этому рабу браминской казуистики.

Не будем распространяться о религиозных прегрешениях и проступках любви, которым предстоит быть искупленными лишь муками чистилища или которые должны быть наказаны неугасимым огнем геенны. Существуют целые духовные библиотеки, в которых исследуются грехи мысленные, грехи содеянные, грехи упущения в любви и многое множество других бесчисленных, как песок морской, видов прегрешений. Это обширное поле оставляем на рассмотрение богословам и всем верующим в муки ада.

Не будем также вдаваться и в разбор свода законов, так как, с одной стороны, законы более или менее должны быть известны всем, а также и потому, что, несмотря на кары закона, угрожающие виновным в грехах любви, тем не менее, эти грехи совершаются всегда и всеми, в надежде, что найдется подходящая лазейка, которая позволит выйти сухим из воды и не навлечь на себя наказания. К тому же, при каждом поступательном шаге цивилизации, закон все более и более расширял петли своих тенет и вычеркнул со своих страниц целый ряд проступков в делах любви, за которые когда-то наказывали даже смертью!.. Теперь уже закон больше не упоминает о такого рода проступках, и он обращает на них свои взоры лишь тогда, когда они сопровождаются насилием или же оскорбляют права третьих лиц.

Точно также не станем говорить и о проступках любви против гигиены, а вместо этого займемся исследованием грехов любви против нравственности. Последняя, в искреннем и высокоразвитом в нравственном смысле обществе, должна была бы всегда идти рука об руку с законодательством и религией. Вместо того, она, в вопросах любви, часто противоречит им и исправляет их.

Эта мораль отчасти писанная, отчасти передается из поколения в поколение путем обычаев, нравов и всей той сложности действий, поступков и слов, которые составляют всю духовную атмосферу данного народа или данной исторической эпохи.

Эта мораль, имеющая большее значение, больший авторитет, чем все писаные законы, пугающая сильнее мучений ада, тюрьмы и плахи, имеет свои собственные уставы и отмечает неизгладимою, огненною печатью совесть всех цивилизованных людей. Это-то и есть та истинная, вековечная мораль, которая должна была бы научить нас быть джентльменами, – джентльменами с головы до ног, всегда и везде.

Женщины, грешащие в любви всегда вместе с нами и благодаря нам, больше всего повинны в том, что именно эта мораль не достигла еще высшей степени своего развития, что она все еще колеблется между лицемерием и грубостью, путаясь и цепляясь за великое изобилие колючего терновника – умолчания, софизмов и лжи.

Эта мораль – результат различных и противоположных сил, нечто, вроде сделки между невозможными, недостижимыми идеалами и великим могуществом страсти. Это нечто вроде modus'a vivendi, благодаря которому любви удается удержать и сохранить свое существование среди великого количества врагов, старающихся извести ее, среди множества завистников, пытающихся оклеветать ее. Это «modus vivendi», благодаря которому любовь, все-таки, успевает выращивать несколько цветов и даже собрать несколько плодов в окружающей ее злополучной, постоянной смене засухи, ураганов и наводнений. Эта мораль далеко не совершенна, так как ей приходится пробиваться среди множества препятствий и неурядиц, так как она часто для спасения своего вынуждена прикрываться чужим именем, так как для уничтожения предрассудков требуется орудие, которое и не легко отыскать, и не безопасно взять в руки. А предрассудков такая масса и они так живучи, более живучи, чем саламандра древних! Убить человека легко: для этого достаточно удара кинжала или нескольких капель мышьяка, удара молнии или пули пистолета, но чтобы убить предрассудок, быть может, вековой предрассудок, – для этой цели необходимо много соединенных сил: свет науки, выдержка, неустанная борьба, мужество, смелость, голос проповедников и перо писателей. А более всего и прежде всего для этого требуется действие времени, которое подобно тому, как медленно, но неустанно разъедающая ржавчина, уничтожает то, с чем не могло справиться даже лезвие железа.

Этому желанному и прекрасному делу уничтожения предрассудков в вопросах любовной морали может содействовать и всякий человек, который руководствуется в этом намерении здоровой и уверенной в себе совестью. Для того чтобы кричать, необходим громкий и сильный голос; но если первый возглас уже искренно вырвался из здоровой груди, непременно скоро найдутся люди, которые подхватят этот крик и составят громкий хор. Если верно то, что иерихонские трубы могли заставить упасть стены крепости, еще вернее, что хор тысяч и тысяч людей способен уничтожить предрассудки, может положить конец их царству и вызвать к жизни семена новой цивилизации.

Во всех областях чувства и мысли гораздо легче начертать идеал теоретически, чем провести его в жизнь и осуществить на практике. В этом мы легко убедимся, если сопоставим нравственный идеал любви с практикой морали здравой, но вместе с тем и возвышенной.

Идеал самой высокой совершенной любви, – любви, в высшей степени нравственной, – со стороны мужчины был бы следующий: всю жизнь любить одну только женщину и любить ее до самой ее смерти. Со стороны женщины высшим идеалом любви было бы: любить всю жизнь одного мужчину и любить его до самой его смерти.

Остается сделать лишь один шаг дальше, поднять этот высокий идеал любви еще несколько выше, т. е. любить любимую женщину даже после смерти и любить лишь ее одну; любить любимого мужчину даже после смерти и любить одного его.

Впрочем, я должен признать, что при такой постановке вопроса область простого идеала переходит уже в область сверхидеального. Таким идеалом можно было бы, конечно, восхищаться, но он собственно недоступен человеческой природе. Лучше всего удовлетвориться первым, указанным нами, идеалом, и, пожалуй, даже еще несколько менее высоким. В таком случае оказалось бы большее число избранных, и если бы даже эти избранные не стояли на столь недостижимой высоте, зато человечество и счастье его только выиграли бы от этого. Мы всегда готовы предпочесть мораль более снисходительную, более доступную – слишком уж строгой, возвышенной, применять которую в состоянии лишь очень ограниченное число людей. Пусть будет у нас больше джентльменов и лишь незначительное число героев. Это куда лучше, чем несколько более значительное число героев, все же остальные – только ничтожные и вульгарные люди.

 

II

Если бы нужно было свести все добродетели нравственной любви к одной, самой существенной из них, как бы к источнику всех остальных, я бы выбрал искренность, которая является одновременно и синонимом верности. Кто искренен – тот и верен; кто верен – тот и искренен.

Первая, хотя бы и самая невинная ложь, сказанная любящим человеком своему спутнику жизни, являет собою уже первое нарушение клятвенного их договора, представляется первым облаком на голубом небе, предвещающим бурю.

Все всегда повторяли и повторяют известную фразу, что первая любовь – единственная, настоящая любовь; и обыкновенно добавляют к этому, будто бы истинно любить можно только раз в жизни. Владея достаточным запасом красноречия и прибегнув к некоторым софизмам, не трудно поддержать и защитить указанное изречение. Однако жизненная практика слишком часто противоречит такому положению.

Одна известная писательница утверждала, напротив, будто последняя любовь – единственная истинная любовь. Она утверждала это искренно, вовсе не замечая, что своим заявлением дает пищу насмешкам и иронии для коварных и злых людей. И действительно, можно спросить, какую же любовь считать последней? А вдруг та, на которую смотрели, как на последнюю, окажется предпоследней или третьей с конца и т. д.?

Обыкновенно, мы именно в первую любовь вкладываем всю непреодолимую силу девственной страсти и если вообще изображают любовь слепою, то первая любовь вдвойне слепа. Вот причина, почему первая любовь влечет за собою столько разочарований; вот почему столько браков, явившихся плодом такой любви, оказываются несчастными. Ведь нет такого юноши, который в 20 лет мог бы сказать себе, что хорошо знает и понимает это хамелеонообразное создание, этого ангела-демона, имя которому женщина! И какая же девушка в 15 лет может сознаться, что хорошо знает и понимает это животноподобное существо, имя которому – мужчина?

Вот почему, если бы можно было дать точную статистику кратковременной, закончившейся изменой любви и статистику любви долговечной, ясной и верной, то главное место в первой статистике заняла бы любовь среди молодых людей, а во второй – любовь людей уже в более зрелом возрасте.

Необходимо внести хотя бы немного света во тьму неведения, которой окутано все, касающееся любви. Надо дать молодежи факел в руки, чтобы пламя его освещало ей путь в темном лабиринте любви, в который она устремляется с такой отвагой и таким доверием!

Древние латинские предки наши ставили над входом в свои жилища поэтическую надпись: «Cave canem». Мне бы хотелось, чтобы и неопытные юноши над входом в приюты их любви читали начертанную пламенными буквами надпись: «Cave amorem».

Если ваши руки встретились в нежном пожатии, и губы слились в поцелуй – прежде всего и непременно будьте искренни друг с другом. Чувствуя, что вы из тропических стран мало-помалу спускаетесь в более умеренную область, скажите же сейчас об этом вашей подруге или вашему товарищу по любви.

И если бы вы когда-нибудь заметили, что пламя в вашей груди начинает уступать место холоду, или же что из сфер солнечных сияний и райского блеска вы очутились вдруг в равнине, идете ли вы по самой обычной проезжей дороге или где-нибудь в прохладной тени – тотчас же спешите сообщить все это своему спутнику или спутнице в любви.

Не пытайтесь, побуждаемые чувством жалости, зажигать бенгальские огни, которыми вы стараетесь заменить прежнее солнечное сияние, прежний солнечный блеск. Не начинайте растапливать печь там, где прежде горел вулкан. Не всегда оказывается виноватым в нашем охлаждении наш товарищ по любви: вернее всего, что сама наша любовь была и невелика, и недостаточно одарена долговечностью и именно поэтому погасла через несколько дней или несколько месяцев.

В таких случаях остается одно: расстаться искренно и просто, как приличествует джентльменам. К счастью, чаще всего случается, что пламя любви угасает в обоих сердцах почти одновременно.

Искренность ваша вызовет искренность и вашего товарища по любви, и вы разойдетесь мирно, без слез, без всякого кровопролития.

Не трудно разомкнуть то, что уже не может дольше оставаться сомкнутым.

Если же случилось бы, что вы одни спустились со жгучих высот любви в прохладную долину, а товарищ ваш продолжал жить на этих высотах, тогда, конечно, ему предстояло бы пролить не мало горьких слез, и разлука должна бы выйти очень тяжелой.

А все же и это горе лучше лицемерия – лицемерия ежедневного и ежечасного.

Если любовь ваша была свободна, и ее не смыкали цепи клятвенного договора – в вашей жизни будет перелом, вам не легко будет перенести тяжелую бурю; тем не менее, вы честно и с чистой совестью расстанетесь друг с другом.

Если же, наоборот, клятвенный договор перед Богом и людьми сковал цепь, которая из гирлянды роз превратилась потом в железные кандалы, вы все-таки можете тогда сохранить на всю жизнь друг к другу искреннюю и честную дружбу, можете сохранить обоюдное уважение и будете в состоянии мирно и ясно провести вместе остаток вашей жизни.

Самый грубый и возмутительный из всех грехов любви – как перед религией и законом, так и перед нравственностью– преднамеренное обольщение девушки с намерением тотчас же бросить ее. Этот грубый и недостойный грех заслуживает собственно иного имени – имени «преступления». Это настоящее преступление как перед людьми, так и перед Богом. Оно наказывается религией – осуждением на геенну огненную, а закон применяет к нему, смотря по обстоятельствам, известное число лет тюремного заключения. Но грозные муки ада так еще далеки, а суд очень редко и вовсе уж не так строго наказывает за это грубое преступление! Обман и ложные клятвы виновного и ловкость его адвокатов сумеют открыть не одну лазейку для устранения какого бы то ни было наказания. Что же касается общественного мнения, которое должно было бы в этих случаях являть собою высшую судебную инстанцию, то оно слишком часто относится очень снисходительно к виновному.

В таких вопросах любви, как, например, обольщение и разврат, большинство все еще держится мнения тех граждан города Лукка, которые, улыбаясь и пожимая плечами, так часто и так охотно повторяют циничное и насмешливое изречение – questo non guasta il galantuomo (это не портит джентльмена).

Грубый грех преднамеренного обольщения никогда не может быть совершен людьми, в высоком, истинном смысле слова, цивилизованными, и должен обязательно исчезнуть вместе с дальнейшим развитием цивилизации. Нравственная наша чуткость все больше и больше развивается вместе с возрастанием идеализма. С другой стороны, общее образование все более расширяется, и грех преднамеренного обольщения девушек и женщин непременно должен совершенно исчезнуть из списка человеческих грехов и проступков.

 

III

Надеюсь, что никто из моих читателей никогда не был повинен в грубом грехе преднамеренного обольщения девушки или женщины с предвзятой мыслью тотчас же потом бросить ее. Но не то, вероятно, окажется, если заговорить о грехе неверности женщин, будь она любовница или жена. Вряд ли кто из мужчин не был, не есть или не будет повинен в неверности, так как почти все они придерживаются мнения уже названных мною граждан города Лукка: «Questo non guasta il galantuomo». (Это не портит джентльмена.)

Я лично далеко не держусь этого мнения большинства, а также и не стою на стороне тех, кто, допуская неверность для мужчины, отрицает это право для женщины. Но я признаю, что вина неверной женщины куда больше вины неверного мужчины, хотя и мужчину нельзя оправдать в этом отношении, как я и пытался доказать в моей «Физиологии любви».

В настоящей статье мне бы хотелось исследовать причины неверности в любви; мне бы хотелось глубоко разрыть и перерыть всю почву, в которой скрываются корни этого греха. Вся наружная часть этого дерева у нас всегда на виду: ствол, ветки, листья, цветы и плоды, но мы очень редко добираемся до корня, который, между тем, – начало и источник всей этой внешней пышной растительности. Даже в том случае, если бы мы умело, терпеливо и бережно вынули растение и стряхнули с корней его землю, все равно невозможно было бы не оторвать или не сломать мельчайших и тончайших корневых отростков, которые так и остались бы в земле незримыми для всех. А между тем, именно они и дают питание и жизнь всему дереву.

Еще труднее, чем у обыкновенных растений отыскать все корни грехов любви. С виду растения любви все очень схожи друг с другом, но какие различные у них корни! В каких различных слоях почвы берут они свое питание и жизнь! Некоторые вбирают в себя соки тончайшими и самыми поверхностными корнями: стоит одной рукой вытащить растеньице и тотчас же без малейшего вреда для него можно пересадить.

Напротив, бывают растения с такими крепкими, пробивающимися в самую глубь почвы, корнями, что даже с заступом и киркой не удается разыскать все мелкие разветвления этих корней.

Конечно, можно вырвать растение, даже вместе с корнем, но только после больших усилий, после глубокого поранения; и после того останутся в земле оторванные корни. Сколько придется уничтожить в этом случае привязанностей, чувств радости и горя!

 

IV

Само собой разумеется, что даже наиболее целомудренная и наименее требовательная из женщин все же имеет полнейшее право срывать цветы с древа любви и даже претендовать на его плоды, доставляющие ей высшее из счастий – счастье материнства. Если же ей изменяют, если ее обманывают в этом священном ее праве, понятно, что она будет возмущаться, что она сначала скажет самой себе в глубочайших тайниках своей стыдливости и своих любовных желаний: «Ты – женщина, отчего же он не мужчина по отношению к тебе?» Затем эту же самую жалобу она повторит во всеуслышание, и первые ее сомнения в верности ей любимого человека зародят в ней первые мысли о мести… А тогда может случиться, что она свернет с пути долга и чести, что и она также изменит и обманет с целью сорвать эти цветы и плоды любви, претендовать на которые всякая дочь Евы имеет полнейшее право. Как врачу и поверенному многих женщин, мне не безызвестна тайна их мученичества и их добродетели. Предположим, например, что брак, не дал женщине ни цветов наслаждения, ни плодов материнства. С некоторого времени ей стало ясно, что никогда уже не насладиться ей радостями чистой любви, что никогда дом ее не будет украшен колыбелью рожденного ею ребенка. Но, зная вместе с тем и о том, что жизненный спутник ее, которого она уважает и любит, ни в чем не грешен, она мужественно, геройски решается избегать постыдной измены, оставаться до конца жизни бесплодной и бездетной.

В случае если товарищ ее в любви не муж, а друг, и женщина желает лишь срывать цветы любви, а не добивается плодов ее, – все же она останется всегда верна своему другу, только бы он ее любил нежно и горячо, только бы их связывало всегда родство душ.

Все мы всегда отождествляем желания и потребности женщин с нашими собственными потребностями и желаниями и почти никогда не знаем о возвышенных стремлениях наших подруг. Между тем, если только женщина стоит хоть несколько выше самки, она почти всегда предпочтет любовь без сладострастия – сладострастию без любви, только под одним условием, чтобы любовь эта была неподдельной: верной, пламенной и глубокой. В этом отношении женщины составляют совершенную противоположность мужчинам.

Из всего сказанного легко вывести заключение, что неверность женщины, основанная единственно на одной только физической неудовлетворенности, очень и очень редка.

Между тем толпа продолжает думать, что старый супруг молодой жены непременно и неизбежно должен стать жертвой измены. И если нечто подобное случится, то уже никто не станет жалеть старика и все простят его неверной жене: «Tu l» as voulu, Georges Dandin!»

Также и для мужчины причина физического неудовлетворения никогда бы не должна служить источником его неверности ей, так как, если женщина и может иногда оказаться бесплодной, она, все-таки, всегда в состоянии подарить мужчине радости любви. В тех только странах, где браки основаны на непременном условии деторождения, мужчина в праве отвергнуть бесплодную женщину. А между тем и среди нас не мало мужей и любовников, которые изменяют своим подругам только потому, что последние, вследствие того или иного природного недостатка, неспособны разделять их любовных увлечений.

В таких случаях мужчина чувствует себя оскорбленным, находя, что на пиру любви его лишают лучшего дара. Он возмущается и ищет в ином месте того, чего не мог обрести в своей брачной жизни. Самая обольстительная мечта, присущая чуть ли не всем женщинам – это быть красивыми, очень красивыми, наиболее красивыми сравнительно с другими женщинами во всем своем селе, в целом городе. Женщины знают, что красота – орудие величайшего их могущества и что первая их слава – вызывать желания и зажигать пламя любви. Сочинения, проповедующие мораль, и религиозные учения видят, конечно, не в этом назначение женщин и указывают дочерям Евы более высокие задачи. Но даже в тех случаях, когда женщины свободные часы своего уединения посвящают чтению возвышенных книг религиозного и нравственного содержания, они, тем не менее, едва успевают выйти в народ, показаться хотя бы на улице, непременно, тотчас же постараются являться во всеоружии своих чар и будут счастливы и горды, если пробудят во всех восхищение и желание.

Из всего этого естественно следует, что женщина не способна довольствоваться только тем, что она будет нравиться лишь единственному мужчине, которого она выбрала или который ее выбрал. Без всякого намерения нарушить заключенный ею клятвенный договор, женщина все же наслаждается тем, что и другие, кроме любимого ею человека, восхищаются ею, – она наслаждается сознанием, что и другие отдали бы жизнь за ее любовь.

Какая женщина, войдя в бальный зал или в ложу театра и услыхав вызванный ее появлением шепот восхищения или увидев, что все глаза и бинокли направлены на нее, не обрадовалась бы этому? Не осуждаем же мы полководца, если краска удовольствия вспыхнет на его лице в то время, когда при его победоносном возвращении с поля битвы целый народ встречает его кликами одобрения и восторга? Признаем и радость, охватывающую поэта или композитора, видящих, что целая толпа увлечена и опьянена стихотворениями или мелодиями, созданными их вдохновением.

Итак, слава женщин – их красота. Красота – те чары, которыми женщины пленяют мужчин. Они это знают и молча упиваются этим своим счастьем, смакуя его капля за каплей, не теряя ни одной из них, подобно жаждущему в пустыне, среди необозримых песков, вдруг нежданно обретающему в оазисе прохладный, серебристый источник, из которого он начинает жадно пить.

Добродетельная женщина, красивая и любимая, не станет, конечно, прислушиваться к вздохам, просящим о любви, обращенным к ней со всех сторон. Не отвечая на них ни малейшей взаимностью, она просто напросто слышит эти вздохи и спешит положить их к ногам того человека, которого любит. Добродетельная женщина счастлива тем, что она красива, что все считают ее красивой. Она гордится тем, что может эти свои победы в виде должной дани поднести боготворимому ею жизненному спутнику. «Я красива, – говорит она себе, – все мною восхищаются, но я принадлежу ему одному».

Но если женщина, на каждом шагу вызывающая желания, вздохи и любовь, не очень счастлива или совсем не счастлива, если спутник ее жизни из любви ее сотворил себе как бы хлеб, которым питается без всякого уже восторга, без всякой благодарности; и если он обманывает, часто повторяя ей, что она хороша, прекрасна, тогда женщина начинает желать нечто большего, чего-то другого и, конечно, в толпе своих поклонников она скоро найдет того, кто даст ей это нечто.

Впрочем, в этой области некрасивые женщины грешат куда чаще красивых. Последние удовлетворяются большей частью тем, что ими все восхищаются и что они таким образом вбирают в себя сладость вызванного ими фимиама любви. Напротив, некрасивые женщины просто в отчаянии от того, что им никогда не приходиться слышать ни шепота восторга, вызванного их появлением, ни вздохов любви, ни желаний. И вот они кокетством, разного рода ухищрениями стараются приобрести себе поклонников. Муж, например, выбрал себе некрасивую жену из-за ее приданого или по иным соображениям, но она не может отказаться от чарующих плодов древа познания добра и зла; ей так страстно хочется, прежде чем умереть, чтобы кто-нибудь горячо полюбил ее ради нее самой, чтобы и у нее нашелся пылкий, восторгающийся ею возлюбленный.

Красивы ли женщины или некрасивы, но все они непременно наблюдают друг за другом и завидуют друг другу: «Если такая-то, кроме мужа, имеет еще друга, то чем же я хуже ее? Разве я менее красива, менее ее достойна внимания»? Стремленье к подражанию становится таким образом соучастником зависти. Делать то, что делают другие – свойственно не только стаду баранов, но и большинству животных, обитающих на нашей планете, и прежде всего человеку. Одна и та же женщина, смотря по тому, родилась ли и выросла ли в нравственной среде, в которой измена мужу оказывается лишь исключительным явлением, или же, напротив, в другой среде, где неверность чуть ли не общее правило, – остается верной в первом случае и будет неверной во втором.

Нужно обладать очень сильной натурой, чтобы сохранить чистоту в среде развратной и относящейся легко ко всем вопросам любви.

Один грех порождает и влечет за собой другие, и так до бесконечности. Об этом печальном явлении мы почти всегда забываем, когда преступаем обязанности человека и гражданина. Каждый из нас дышит той атмосферой, которая его окружает; но каждый из нас в то же самое время и создает эту самую атмосферу, ту нравственную область, в которой все мы живем. Добродетельная женщина бессознательно является учительницей добра среди своих сестер, своих подруг. Напротив, неверная, развратная женщина учит и других пороку и измене. К несчастью, влияние второй гораздо более сильно, чем влияние добродетельной женщины. Итак, женщина часто грешит из чувства подражания. Раз совершен первый грех, совершить второй уже легче, третий еще легче, и так далее, до бесконечности. Кто возьмется сосчитать все неверности, все измены женщины, если она уже однажды решилась быть одной из тех, которых принято называть женщинами легкого поведения? Этим, на наш взгляд, слишком мягким и снисходительным именем, обыкновенно, принято называть женщин, повинных в адюльтере особенно тогда, когда они молоды и красивы.

Для дурной женщины нет более увлекательного греха, как возможность похитить у приятельницы и соперницы по красоте и светским успехам ее поклонника, ее сердечного друга. Настолько этот грех привлекателен, что женщина похищает чужого любовника, даже не желая, даже не любя его, лишь бы уколоть гордость соперницы; остальное для нее безразлично. Мужчина, ведь, так легко дает себя победить, он так готов преклониться перед женской улыбкой, перед женским взглядом или грациозным движением ее маленькой ножки!

Бывают такие женщины, которые боготворят своих мужей или друзей сердца и боготворимы взаимно, но в тоже время не могут противостоять искушению отнять у подруги человека, который отличается или большей красотой, или большей известностью, или большим успехом в любовных похождениях, чем их собственный друг. Такого рода измена не сопровождается ни желанием, ни любовью, и после легкой победы женщина тотчас же и навсегда расстается с побежденным. Достаточно, чтобы подруга узнала о приключении и чтобы гордость ее, как женщины и любовницы, была унижена. В подобного рода поступках женщины выказывают необычайную жестокость и ловкость; в этом смысле они – изумительные воровки и убийцы.

 

V

Самолюбие со всеми его разветвлениями – честолюбием, тщеславием и соперничеством – уже само по себе способно побудить женщину, а в редких случаях даже и мужчину, впасть в грех неверности. Какая из женщин, как бы она ни была добродетельна и целомудренна, не фантазировала когда-либо в долгие часы, о том, что ее полюбит какой-нибудь принц, король или знаменитый человек, не мечтала о том, что и любовь, быть может, будет соединена с триумфом искусства, науки, литературы?

Быть любимой гениальным человеком – как это должно быть хорошо! Как прекрасно должно быть сияние лучей, окружающих его чело! Любовь гениального человека – нечто божественное! А затем, мерцающая вдали надежда не остаться неизвестной, когда пробьет его последний час, занять страничку в истории, даже две-три строчки и связать свое имя с биографией великого человека! Какое счастье обещает мысль оставаться навсегда спутником сверкающей планеты и вечно сопровождать ее в светлом ее течении через яркие небесные пространства!.. Быть как Беатриче для Данте или Лаура для Петрарки!

В подобных мечтаниях, однако, не все суета, не все самолюбие: у женщин вообще больше альтруизма, чем у мужчины; у нее больше альтруизма и в любви. Полюбив великого человека, она может надеяться быть его ангелом-хранителем, его нимфой Этерией, его утешительницей во все горькие минуты, во все его невзгоды жизни; она может надеяться стоять на страже перед всеми опасностями, угрожающими ему. Незримая, она с ним, когда он упивается творчеством; она поддерживает его в труде. Скромная и никому не заметная, она все же будет сознавать, что для него она – все тот же ангел, который ему улыбается, то доброе и снисходительное существо, которое страдает по нему, сожалеет о нем и все ему прощает. Для нее одной он работает и думает, для нее он пишет, рисует или лепит статуи, и ее одобрение – первая и самая высокая награда всех его трудов.

Сколько иллюзий в такого рода мечтах, сколько разочарований в такого рода надеждах! На одного Стюарта Милля, громко признающего, что лучшей долей своих идей он обязан своей подруге, сколько можно назвать великих людей, которые в любви своей оказываются мелкими, а в женщине видят только самку. Однако такого рода разочарования никогда еще не мешали и никогда же помешают многим женщинам изменять образцовому мужу или верному другу сердца, чтобы броситься в погоню за людьми, завоевавшими славу и известность. Такого рода женщины никогда бы не увлеклись человеком более молодым, более красивым, чем их жизненный спутник. Но слава обладает такими чарами, которые заставляют забыть все, которые побеждают самую твердую, испытанную склонность к добродетели, извращают самые сильные характеры. У подножия этого кумира все лежит простертым – тело и душа, чувственность и чувство.

Ни чувство неудовлетворенности в области любовных наслаждений, ни жажда мести, ни зависть, ни все вместе взятые остальные побуждения, подвигающие нас на грех, не обладают такой силой, таким могуществом, как отдельно взятое чувство любопытства.

Только что высказанное мною убеждение заставит читателя – я в этом уверен – протестовать, а у всех читательниц вызовет улыбку, смех и даже более того, насмешку. Негодование читателя и улыбки читательниц, вероятно, будут сопровождаться не очень-то лестными для автора восклицаниями, вроде следующих: «Что за чудак этот Мантегацца, какой он шутник, какой охотник до парадоксов!» Или же в таком роде: «Скажите, пожалуйста, низвести страсть до простого любопытства, ту страсть, которая, чтобы дойти до измены, должна непременно обладать необычайной, непреодолимой напряженностью! Да, ведь это чистое безумие!»

Но пусть благосклонный читатель морщит лоб, и дорогие мои читательницы смеются и даже насмехаются, а я продолжаю стоять на своем и не отступлю от своего взгляда, выведенного мной из полувековых, обстоятельных наблюдений над человеческим сердцем. Мужчины и женщины, впадая в грех неверности, чаще всего побуждаются к этому чувством любопытства – любовь ко всему новому, как погоня за неиспытанным, жажда неизведанных впечатлений и ощущений.

От колыбели и до могилы человек вечно чего-то ждет, к чему-то стремится, постоянно находится в каких-то непрестанных поисках новых ощущений, новых привязанностей, новых идеалов. Самое лучшее удовольствие – искать и находить, и высшее наслаждение, когда последнее мгновение поисков превращается в первый момент обретения. Это счастье, когда из искры разгорается пламя, которое со временем начинает уменьшаться и гаснуть, пока не явится равнодушие, заставляющее нас снова искать, чтобы снова найти.

Если любовь продолжается лишь месяцами и годами, и только в редких случаях в течение целой жизни, то это происходит оттого, что производятся новые поиски и делаются новые открытия, вследствие чего получается картина, очень близко напоминающая прерывчатый ток электрической машины Румкорфа. Это самая элементарная физика и психология, неизбежным законам которой волей-неволей покоряются мужчины, а еще более женщины, и потому именно женщины, что наша прекрасная цивилизация отняла у них многие источники душевных волнений, приготовив для них жизнь монотонную и однообразную, почти всегда лишенную драматических положений и борьбы.

Это до того верно, что в тех случаях, когда женщина, выдающаяся по силе ума, или обширному образованию, находит в своей жизни не мало источников деятельности и волнений вне области любви – она всегда или почти всегда не поддается греху измены и хранит верность в любви.

Наоборот, когда вся жизнь женщины течет по одному и тому же руслу, вечно спокойному и невозмутимому, когда ее никогда не взволнует новое событие, она непременно начинает себя спрашивать: «Неужели за исключением этого приевшегося мне ежедневного хлеба, испеченного в одной и той же печи, поданного на стол в один и тот же час, – нет какой-либо иной пищи, быть может, и менее вкусной и менее питательной, но только иной, не той, которая мне уже так приелась?»

Жизнь женщин походит на плавание в лодке по гладкому каналу, вырытому рукою человека со всевозможными предосторожностями. Стенки этой лодки обиты матрацами, чтобы женщина не ушиблась, вода в канале всегда на одной и той же высоте. И женщины плывут тихонько по этим безопасным, неглубоким водам, по этой тихой зеркальной глади. Им нет повода опасаться ни бури, ни налетевшего шквала. Но, увы! Мы созданы таким образом, что нам необходимо плавать по свободно текущим рекам, путь которых предначертан одной только природой, по рекам, ниспадающим в море с гор, извилистым, порывистым, капризным. Они текут то медленно и величаво, то дико и грозно, то между зелеными и цветущими берегами, то между каменными утесами и скалами. Вода этих рек то хрустальна и ясна, как в озере, то покрывается пеной и бурлит, как в водопадах. Это-то и есть настоящая жизнь, который мы лишили наших женщин.

Вот отчего у женщин является так часто желание из тихого, гладкого канала броситься в бурную реку. Руководящее ими в таких случаях побуждение и есть именно любопытство. Любопытство склонило на первый грех Еву, заставив ее отведать яблока от древа познания добра и зла, но любопытство вместе с тем и побуждало нас создать науку, обрести искусство и поэзию; благодаря любопытству была написана вся история человеческого рода.

Вот это самое любопытство и побуждает всех дочерей Евы видно отыскивать что-нибудь необычайное, неизвестное в области любви.

И мужчины также несвободны от побуждений любопытства в любви, нередко приводящих их к измене, но любопытство мужчины при этом всегда анатомического или биологического характера.

Наоборот, женщина грешит любопытством более высокого, более благородного и утонченного разряда.

Мужчина обыкновенно ставит себе вопрос: какова окажется эта женщина в любви, каким обладает она темпераментом, какой стратегии, какой тактики будет она держаться в любовных распрях?

Женщина, напротив, интересуется лишь тем, как претендент на любовь ее будет ухаживать за ней, как он объяснится ей в любви: выскажет ли он смелость или смущение, постарается ли тронуть ее красноречивым молчанием или же разразится целыми потоками слов?

Редко когда женщины не поддаются такого рода психологическому любопытству. Весьма часто, вполне полагаясь на свои силы и решив во что бы то ни стало не поддаваться искушению, они все же позволяют своим поклонникам всячески любезничать и доводят до объяснения в любви, чтобы тотчас же заставить их замолчать негодующим жестом.

Все эти перекрестные взгляды, будто ничего не значащие, недоговоренные слова, кокетливые жесты, и составляют собственно ту увлекательную игру, известную под именем flirt'a, которая для большинства женщин является жизненной потребностью и имеет для них непреодолимую прелесть и очарование.

Однако, горе им, если они не обладают при этом железной силой воли и холодным темпераментом.

Очень и очень редко можно встретит величайших артисток flirt'a, проявляющих в нем столь же необычайную ловкость, какою обладают индийские фокусники, умеющие, никогда не ранив себя, прыгать, плясать и кувыркаться среди целого леса обнаженных и остро отточенных шпаг. Такая необычайная ловкость во «флирте» заслуживала бы удивления и даже более – восхищения всякого психолога. Я знавал двух синьор, которые, окруженный множеством поклонников, тем не менее, оставались безупречными и не поддавались искушению греха. Одна из них оставалась, например, долгие часы наедине с человеком, страстно влюбленным в нее и к которому и она сама питала взаимность. Со слезами на глазах выслушивала она его жалобы, была свидетельницей вызванного ею гнева, бешенства и смотрела на его слезы, оставаясь сама всегда ясна и недоступна.

Преступная любовь не только удовлетворяет острое женское любопытство, ее стремление к новому и неизведанному, но обладает, вместе с тем, еще и всеми чарами неожиданности и опасности.

В моей «Физиологии женщины» я уже исследовал этот таинственный, полный страсти мир женского сердца и советовал отвести женщине более широкую область в жизненной борьбе. Я указывал, что опасно оставлять женщин, окруженными поклонением мужчин, среди вечного однообразия и безделья, также и теперь я настаиваю на том же. Женщина слаба, робка и ее испуг и страсть не считаются для нее бесчестьем. Вот мы и воображаем, что эти ее недостатки должны защитить ее от непреодолимого обольщения. Женщина не идет на войну, не принимает вызова на дуэль, не участвует в словесных стычках, происходящих в парламентах. Она почти не причастна ни к литературной, ни к научной или к политической борьбе, но и она тоже человек, и она желает также, чтобы сердце ее иногда забилось от ожидания или угрозы опасности.

В то время как мужчины изображают собою борцов, не сходящих с полей битв, женщины сосредоточивают все свои воинственные инстинкты в области любви, где всегда им предоставляют играть первую скрипку и где закон и снисходительность большинства признают за ними столько прав, столько средств атаки и обороны.

Объяснение в любви шепотом, в нескольких шагах от мужа или любовника, тесное пожатие руки среди толпы любопытных и злоязычных, поцелуй, сорванный на лету, – все это преступные, даже более низкие наслаждения, но заменяющие для женщины тревоги и волнений, испытываемых мужчинами в иных битвах, где решаются вопросы чести партии, кружка, быть может, даже всего Отечества.

 

VI

Заканчивая свой анализ грехов любви, думаю, что кто-нибудь из читателей остановить меня замечанием, что я указываю на все источники грехов любви, за исключением, однако, одного, самого глубокого источника, который пробивается сквозь каменные глыбы и скалы и соединяет в своих водах и ручейки, и ручьи, и целые потоки.

Какой же это источник, о котором я забыл упомянуть? Несомненно, это, так называемое, родство душ, которое сразу уничтожает и разрушает всякие прежние комбинации, чтобы создать новые. Не возмущайтесь и не называйте профанацией любви это мое уподобление. У меня, скажем, есть вода, т. е. чистейшая окись водорода. Если вода эта стоит в сосуде вне влияния и прикосновения какого бы то ни было другого тела, она будет годами и веками оставаться спокойной и невозмутимой, но если я брошу в сосуд кусочек поташа, находящаяся в сосуде вода заволнуется и закипит. Кислород, который быть может быть веками оставался верным товарищем водорода, чувствует к поташу величайшее непреодолимое тяготение.

Поташ, так сказать, вырывает новую свою любовь из объятий водорода, соединяется с кислородом, и из этого соединения развивается такой жар, который сжигает водород.

Как раз то же самое происходит и с родством душ, которое соединяет мужчину и женщину. Это два отрицательных и положительных элемента той комбинации, которая называется любовью.

Пока не появится тело, имеющее для одной из двух составных частей большее родство, состав остается спокойным и неизменным, но раз окажется большее родство, то в области чувства повторится явление, о котором мы рассказали. Чем слабее притягательная сила, связывающая два тела и две души, тем легче разложить этот двойной состав. Но когда наоборот, притягательная сила велика, то для разъединения тел надо прибегнуть уже к более сложной химии, и часто даже и она не достигает цели, и приходится пустить в ход электрические батареи.

Когда химическое притяжение, соединяющее мужчину и женщину, очень слабо, то измена обыкновенно уже имеется здесь на лицо в скрытом потенциальном состоянии, как принято выражаться в физике. Но скрытое состояние превращается в деятельное, т. е. в грех, только тогда, когда равновесие сторон окажется нарушенным одной из тех причин, исследованием которых мы занялись в настоящей нашей статье.