С наступлением нового тысячелетия дела пошли на спад. Никаких ошибок в бизнес-плане Колетт — проблема коснулась не только их. Коллеги звонили Эл, чтобы поплакаться. Словно их клиенты поставили любопытство на паузу, затаили дыхание. Новый век отметили на Адмирал-драйв фейерверками, осторожные отцы запускали их с незаселенных задних участков. Детскую площадку, идеальное место для праздников, отгородили и повесили таблички «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

В местной бесплатной газетенке написали, что там нашли горец японский.

— Это хорошо? — спросила Мишель через забор. — В смысле, его охраняют?

— Нет, он вроде бы ядовитый, — отозвалась Эл. Обеспокоенная, она направилась в дом. Надеюсь, я тут ни при чем, подумала она. Не помочился ли Моррис на травку, уходя из ее жизни?

Некоторые не верили в историю с горцем. Они говорили, что на площадке нашли неразорвавшуюся бомбу, наследие прошлой войны — интересно какой. Эван перегнулся через забор и спросил:

— Вы слышали о том парне из Нижнего Эрли, по дороге на Рединг? Живет в новом квартале наподобие нашего? Он заметил, что у него краска пошла пузырями. А в трубах полно черной жижи. Как-то раз он копался в огороде и вдруг видит, что-то извивается на лопате. Он подумал, черт, это еще что такое?

— И что это оказалось? — спросила Колетт. Иногда она находила Эвана очаровательным.

— Куча белых червяков, — ответил он. — А где белые червяки, там и радиация. Это единственное, что надо знать о белых червяках.

— И что он сделал?

— Позвонил в городской совет, — ответил Эван.

— На его месте я бы позвонила военным.

— Конечно, они заюлили. Отрицали все. Бедолага заколотил дом и уехал.

— Откуда там взялась радиация?

— Тайный подземный ядерный взрыв, — заявил Эван. — Это же очевидно.

Некоторые жители Адмирал-драйв позвонили в местный отдел охраны окружающей среды и спросили насчет детской площадки, но чиновники признались лишь в существовании некоего засора, утечки, загрязнения, природу которого они пока не готовы подтвердить. Они утверждали, что проблема с белыми червяками существует лишь в Рединге и что ни один червяк до Уокинга не добрался. Между тем дети оставались изгнанными из своего райского уголка. Они отчаянно ревели, глядя на качели и горку, и колотили по ограде. Матери оттаскивали малышей наверх, в свои «Фробишеры» и «Маунтбэттены», подальше от беды. Опасаясь падения цен на вторичное жилье, никто не хотел, чтобы пошли слухи. Народ забеспокоился, потихоньку началась миграция, необремененные потомством молодые пары пытали удачу на растущем рынке, и уже появились первые таблички «Продается».

Канун Нового года выдался на Адмирал-драйв холодным, небо было ясным. Самолеты на них не падали, ни наводнений, ни эпидемий — короче, ничего, что повлияло бы на юго-восток Англии. Клиенты апатично и вяло вздыхали и — всего на месяц или два — принимали свою жизнь такой, какова она есть. К весне они потихоньку поползли обратно.

— Они собираются взять пробы из канализации, — сообщила Мишель Элисон.

— Кто — они?

— Канализационные чиновники, — со страхом ответила Мишель.

После ухода Морриса их жизнь превратилась в праздник. Впервые за долгие годы Элисон ложилась спать, зная, что ее не вышвырнут из кровати в предрассветные часы. Она могла лениво принять ванну поздним вечером, и волосатая лапа не выдергивала пробку, а вытатуированная змея Морриса не возникала из благоухающей розами пены. Она спокойно спала всю ночь и просыпалась свежей, готовой к новому дню. Она цвела, ее гладкая кожа обновилась, фиолетовые тени исчезли из-под глаз.

— Не знаю, когда я в последний раз чувствовала себя так хорошо, — говорила она.

Колетт тоже спала по ночам, но ничуть не изменилась.

Они заговорили о горящих путевках, о том, чтоб выбраться на солнышко. Моррис отвратительно вел себя в самолете, призналась Эл. Во время регистрации он прыгал на ее багаж, и ей приходилось доплачивать за перевес. Он размахивал кастетами, когда они шли через металлодетектор, — Эл останавливала и обыскивала служба безопасности. Если им удавалось-таки взойти на борт, он запирался в сортире или прятался в бумажном пакете какого-нибудь невротика, и когда тот открывал пакет — бабах прямо ему в лицо. Как-то раз, по дороге на Мадейру, у одного несчастного остановилось сердце.

— Можешь больше не волноваться об этом, — успокоила ее Колетт. — Куда бы ты хотела поехать?

— Не знаю, — ответила Эл. Потом сказала — Куда-нибудь, где развалины. Или опера. Ночь, ты держишь свечи, а актеры поют на арене, в амфитеатре. Или играют пьесы, надев маски. Будь я оперной певицей, все находили бы меня очаровательной. Никто бы не считал меня толстухой.

Колетт больше интересовал секс с греком-официантом. На первый взгляд ничто не мешает им удовлетворять культурную и сексуальную жажду соответственно в пятистах ярдах друг от друга. Но она представила, как ее знойный кавалер кружит вокруг их столика на террасе — его вздохи, учащенный пульс, пылкое дыхание и мысли, проносящиеся в его голове: а стоит ли, ведь мне придется заплатить приятелю, чтобы тот переспал с толстухой?

— Кроме того, — добавила Эл, — я рада, что поеду не одна. Мы с Мэнди были на Кипре, но я ни разу там ее не видела, она только и делала, что скакала из одной постели в другую. По-моему, это отвратительно. Не пойми меня неправильно, я люблю Мэнди. Люди должны веселиться, если могут.

— Просто ты не можешь, — сказала Колетт.

Неважно, что я скажу, подумала она. Даже если промолчу, Эл вытащит мысли из моей головы и все равно узнает.

Элисон впала в обиженное молчание; в итоге они так и не поехали в отпуск. Через месяц она снова завела разговор на эту тему, робко, но Колетт набросилась на нее:

— Я не хочу ехать ни на какие руины. Я хочу напиваться и танцевать на столе. С чего ты взяла, что единственное, чего я хочу, — жить с тобой и возить тебя в чертов Окстед на конференцию «Тайны кельтов»? Вся моя долбаная жизнь проходит на М-двадцать пять, пока ты блюешь на пассажирском сиденье.

Элисон тихо возразила:

— Меня почти не тошнит с тех пор, как Моррис ушел.

Она попыталась вообразить, как Колетт танцует на столе. Получилось что-то типа жесткого танго на светлом дереве журнального столика, Колетт выгибается, сверкая пупырчатыми подмышками. У Элисон зазвенело в ушах; явилась кроткая маленькая женщина и спросила:

— Простите, простите, вы не видели Морин Харрисон?

— Посмотрите на кухне, — посоветовала Эл. — Вроде бы она за холодильником.

Одиннадцатого сентября Колетт смотрела телевизор. Она позвала Элисон. Эл закинула руки на спинку дивана. Она без удивления наблюдала, как рушатся башни-близнецы, как горящие тела летят на землю. Элисон смотрела, пока новости не начали повторять и не пустили те же самые кадры. Потом она молча вышла из комнаты. В такие минуты кажется, что ты должен что-то сказать, но не знаешь что. Нельзя сказать, что ты предвидел это; но и нельзя сказать, что никто ничего не предвидел. Весь мир вытянул эту карту.

Чуть позже в тот же день позвонил Мерлен.

— Привет, — поздоровался он. — Как дела? Видели новости? Ужасно.

— Да, ужасно, — согласилась она. — А как Мерлин?

— Без понятия, — отрезал он.

— Ты не видел его на шоу?

— Я с этим завязываю.

— Правда? Собираешься работать детективом-медиумом?

Или охранником-медиумом, подумала она. Почему бы не подкинуть эту идею властям? Можно стоять в аэропортах и сканировать намерения людей.

— Нет, ничего подобного, — весьма жизнерадостно произнес Мерлен. — Я подумываю стать инструктором по персональному росту. Я пишу книгу. Новую книгу. «Излечись успехом». В ней раскрываются секреты мудрецов древности, помогающие достичь здоровья, богатства и счастья. Поверь, мир в долгу перед тобой, это я тебе говорю.

Элисон извинилась, отложила трубку и сходила на кухню. Вернувшись, она прижала телефон подбородком и принялась чистить апельсин. Ты же не хочешь тратить время, говорил Мерлен, на девчонок и старух. Мы живем в эпоху расцвета высоких технологий. Богатство естественно, как дыхание. Утром, вставая с постели, потянись и скажи: «Я владею Вселенной».

— Мерлен, зачем ты мне все это говоришь?

— Я надеялся, ты купишь франшизу. Ты моя муза, Элисон.

— Поговори с Колетт. Деловые решения принимает она.

— Да ну? Вот что я тебе скажу, причем даром: ты одна в ответе за собственное здоровье и благополучие. Ты не можешь перепоручить другому человеку свою судьбу. Не забывай закон Вселенной: во сколько себя оцениваешь, столько и получишь.

На ковер упал ароматный завиток апельсиновой шкурки.

— Правда? — переспросила она. — Значит, я получу не много.

— Я разочарован твоим негативным настроем, Элисон. Возможно, мне придется положить трубку, прежде чем ты отравишь мне день.

— Как скажешь, — сказала она.

— Нет. Не уходи… — испугался Мерлен. — Я надеялся… ну ладно. Я думал насчет партнерства. Ну вот и все. Я сказал это. Что думаешь?

— Делового партнерства?

— Любого, какого захочешь.

Она подумала, он считает меня тупой только потому, что я толстая; думает, раз я толстая, то отчаялась.

— Нет.

— Нельзя ли поконкретнее?

— Еще конкретнее, чем «нет»?

— Я ценю искренность. И приму твой ответ с гордо поднятым подбородком.

Беда в том, подумала она, что у тебя нет подбородка. Мерлен стремительно толстел, его влажная серая кожа словно сочилась интимной сыростью раковины его жилого прицепа. Она мысленно попыталась заглянуть в его шоколадного цвета глаза, но увидела лишь рубашку пастельного цвета, туго обтягивающую пузо.

— Я не могу, — сказала она. — Ты слишком толстый.

— Ну, знаешь ли, — возмутился Мерлен. — На себя посмотри.

— Да, знаю, я тоже. Но мне не нравится, как у тебя пуговицы отлетают с рубашки. Я ненавижу шить, совершенно не умею обращаться с иголкой.

— Купи степлер, — мерзким голосом посоветовал Мерлен. — Сейчас выпускают специальные степлеры. Однако с чего ты взяла, что я попрошу тебя пришивать мне пуговицы?

— По мне, так ты вполне на это способен.

— И ты серьезно объясняешь этим свой отказ от моего делового предложения?

— Мне показалось, ты предлагаешь что-то другое.

— Как знать? — произнес Мерлен. — Кажется, это термин, который используют на сайтах знакомств. «Для дружбы и как знать?»

— Но тебе-то нужны мои деньги в банке и как знать? Да ладно, Мерлен! Ты просто думал, что меня легко околпачить. И, кстати, не вздумай звонить Мэнди — в смысле, Наташе — или еще кому-то из девочек. Они все тебя на дух не переносят, по тем же причинам, что и я. — Она замолчала. Нет, это несправедливо, подумала она. Есть особая причина, по которой я не люблю Мерлена. — Все дело в булавке для галстука, — призналась она. — От одного вида булавок для галстука мне не по себе. Эти штуки всегда казались мне опасными.

— Понимаю, — произнес Мерлен. — Хотя, скорее, не понимаю. Ничего не понимаю.

Она вздохнула.

— Не уверена, что дело во мне. Полагаю, это уходит корнями в прошлую жизнь.

— Да ну? — усмехнулся Мерлен. — Тебя предали мучительной смерти, заколов булавкой для галстука? Но в древности не было булавок для галстука. Это была брошка, уверяю тебя.

— Возможно, это я кого-то замучила, а не меня, — уточнила она. — Не знаю, Мерлен. Слушай, удачи тебе с книгой. Желаю разбогатеть. Правда, от души. Если, конечно, ты высоко себя оцениваешь. А я уверена, что высоко. Желаю получить все, что хочешь. Когда переберешься из трейлера в Беверли-Хиллз, не забудь прислать новый адрес.

Через пять минут вошла Колетт с покупками.

— Хочешь печенье со сливочной помадкой и двойным шоколадом? — спросила она.

— Мерлен звонил, — сообщила Эл. — Он пишет новую книгу.

— Неужели? — произнесла Колетт. — Тебе ведь нравятся эти йогурты?

— А они жирные? — радостно поинтересовалась Эл. Колетт нахмурилась и покрутила стаканчик в руках. — Да наверняка, — сказала Эл, — раз они мне нравятся. Кстати, Мерлен предложил мне переехать к нему.

Колетт продолжала забивать холодильник.

— У твоих отбивных вышел срок годности, — сообщила она. Выбросив их в мусорное ведро, Колетт спросила: — Что? В его трейлер?

— Я отказалась.

— Да за кого он себя, блин, принимает?

— Он делал гнусные намеки, — пожаловалась Эл. Она вытерла руку о юбку. — А как насчет нашей книги, Колетт? Мы ее когда-нибудь закончим?

Колетт собрала наверху небольшую горку распечаток; она хранила ее под замком в платяном шкафу — Эл находила эту предосторожность трогательной. Кассеты до сих пор причиняли массу неудобств. Иногда они обнаруживали тарабарщину вместо всего последнего сеанса. Иногда их беседу заглушали визги, скрипы и кашель, словно зимняя публика настраивалась на симфонический концерт.

КОЛЕТТ: Итак, рассматриваете ли вы свой талант как дар или скорее как — что противоположно дару?

ЭЛИСОН: Товар, который ты не заказывал. Ноша. Наказание.

КОЛЕТТ: Это ваш ответ?

ЭЛИСОН: Нет. Я просто подсказываю выражения.

КОЛЕТТ: Тогда?..

ЭЛИСОН: Послушайте, я просто живу, как умею. Я представить не могу ничего другого. Если бы, когда я училась, рядом был более разумный человек, чем миссис Этчеллс, возможно, сейчас я жила бы лучше.

КОЛЕТТ: То есть все могло бы быть иначе?

ЭЛИСОН: Да. С более развитым проводником.

КОЛЕТТ: Похоже, вы неплохо справляетесь без Морриса.

ЭЛИСОН: Я же тебе говорила.

КОЛЕТТ: В конце концов, вы сами сказали, во многом это просто психология.

ЭЛИСОН: Под словом «психология» вы подразумеваете обман.

КОЛЕТТ: А как бы вы это назвали?

ЭЛИСОН: Вы же не говорите, что Шерлок Холмс — обманщик! Послушайте, если вы что-то узнаете, вы должны использовать это, неважно, как именно вы об этом узнали.

КОЛЕТТ: Но я бы скорее подумала, в некотором роде — дайте мне закончить — я бы скорее подумала, что вы обманываете, если бы мне было небезразлично ваше благополучие, потому что многие люди, которые слышат голоса, попадают в больницу с неприятным диагнозом.

ЭЛИСОН: Сейчас уже меньше, из-за сокращения штатов, знаете ли. Полно людей, которые верят во что угодно. Они бродят по улицам.

КОЛЕТТ: Да, но это всего лишь политика. Нормальными они от этого не становятся.

ЭЛИСОН: Понимаете, я зарабатываю на жизнь. Вот в чем разница между мной и сумасшедшими. Никто не станет называть тебя сумасшедшим, если ты зарабатываешь деньги.

Иногда Колетт тайком от Эл не выключала магнитофон. В ее голове зародилась смутная мысль, что ей может понадобиться доказательство. Что если у нее будет кассета, она сможет уговорить Эл на любую сделку; или что пока Колетт не будет дома, Эл опрометчиво сознается в преступлении. Хотя и не знала в каком.

КОЛЕТТ: В новом тысячелетии я собираюсь управлять твоими делами еще эффективнее. Буду ставить тебе ежемесячные цели. Пришло время для свободного полета мысли. Не вижу, почему бы тебе не повысить продуктивность по меньшей мере на десять процентов. Ты теперь спишь по ночам, верно? Может, я смогу играть более активную роль. Например, перехватывать лишних клиентов. Только тех, кто хочет узнать будущее. В конце концов, ты ведь на самом деле не можешь предсказывать будущее? Карты его не знают.

ЭЛИСОН: Большинство людей будущее не интересует. Они хотят знать все о настоящем. Хотят, чтобы им сказали, что они все делают правильно.

КОЛЕТТ: Мне никто никогда не говорил, что я все делаю правильно. Ни в Брондсбери, ни в других местах.

ЭЛИСОН: Ты не ощущала, что тебе помогают, никакого эмоционального руководства?

КОЛЕТТ: Нет.

ЭЛИСОН: Когда я вспоминаю те дни, мне кажется, что ты слишком старалась верить. Люди не могут поверить во все сразу. Над этим надо работать.

КОЛЕТТ: Гэвин считал, что все это жульничество. Но с другой стороны, Гэвин же был дураком.

ЭЛИСОН: Знаешь, ты до сих пор много о нем говоришь.

КОЛЕТТ: Вовсе нет. Я никогда о нем не говорю.

ЭЛИСОН: Мм.

КОЛЕТТ: Никогда.

— Ладно, ладно, — согласилась Эл. — Если хочешь, будем учиться. С чего начнем, с карт или с рук? С рук? Хорошо.

Но пять минут спустя Колетт сказала:

— Я не вижу линий, Эл. По-моему, у меня глаза слабеют. — Эл промолчала. — Может, мне носить контактные линзы? Очки мне не идут.

— Можешь смотреть через лупу, клиентам все равно. Вообще-то так им даже кажется, что ты полностью отрабатываешь гонорар.

Они попробовали еще раз.

— Не пытайся поведать мне мое будущее, — наставляла Эл. — Не будем пока об этом. Возьми меня за левую руку. На ней написан мой характер. Способности, данные мне от рождения. Можно увидеть весь мой нераскрытый потенциал. Твоя работа — предупредить меня о нем.

Колетт держала ее руку двумя пальцами, словно что-то противное. Она посмотрела на ладонь, потом снова на Элисон.

— Давай, — подбодрила Эл. — Ты мой характер знаешь. Или говоришь, что знаешь. Ты все время говоришь о моем характере. И ты знаешь мой потенциал. Ты только что составила мой бизнес-план.

— Не знаю, — сказала Колетт, — даже глядя в лупу, я ни черта не разбираю.

— Тогда попробуем лучше с картами, — предложила Эл. — Как ты знаешь, для этого надо выучить значения семидесяти восьми карг и всех основных комбинаций, поэтому у тебя будет много домашней работы. Ты знаешь основы, наверняка успела ухватить суть. Трефы управляют знаками огня — ты ведь знаешь знаки зодиака? Червы управляют водой, бубны — землей.

— Бубны — ритмы земли, легко запомнить, — сказала Колетт. — Но почему черви управляют водой?

— В Таро, — сказала Эл, — черви — это кубки. Так что все логично. Трефы — это жезлы. Бубны — пентакли. Пики — мечи.

Колетт неловко тасовала колоду; карты выпадали, и она резала пальцы о края, словно Таро кусали ее. Эл научила ее раскладам «Решение» и «Кельтский крест». Она перевернула старшие арканы, чтобы подруга могла выучить их значения одно за другим. Но Колетт никак не могла уловить суть. Она была прилежной и добросовестной, но дальше картинок ничего не видела. Рак выползает из пруда — зачем? Мужчина в нелепой шляпе стоит на краю обрыва. За спиной у него узелок с пожитками, собака кусает его за бедро. Куда он направляется? Почему не чувствует зубов пса? Женщина раскрывает пасть льву. Похоже, она довольна жизнью. В воздухе витает заговор.

— О чем говорит тебе эта карта? — спросила Эл. — Нет, не смотри на меня в поисках ответа. Закрой глаза. Что ты чувствуешь?

— Ничего, — отрезала Колетт. — А что я должна чувствовать?

— Когда я работаю с Таро, то обычно чувствую, будто мою голову вскрыли консервным ножом.

Колетт бросила карты. Пожалуй, я не буду менять профессию, сказала она. Очень мудро, согласилась Эл. Она не могла объяснить Колетт, каково гадать для клиента, — пусть даже это всего лишь психология. Ты открываешь рот и не знаешь, какие слова услышишь. Не знаешь даже, когда закончится предложение. Ты ничего не знаешь. А потом внезапно узнаешь. Ты идешь вслепую. И натыкаешься прямо на правду.

В новом тысячелетии Колетт собиралась вытащить Эл из дешевых районов, где на парковках стоят мусорные баки, чипсы въелись в ковры и светят люминесцентные лампы. Она мечтала увидеть ее в больших чистых залах с бригадами профессиональных осветителей и звукооператоров. Она ненавидела доступность общественных залов, где субботними вечерами травили байки подвыпившие комики и в воздухе висели взрывы сального смеха. Ее тошнило от потертых стульев, липких от пива, а то и чего похуже; ей была отвратительна мысль о том, что Эл настраивается на мир иной в какой-нибудь паршивой кладовке, нередко в компании жестяного ведра и швабры. Она сказала, мне не нравится, когда ты выступаешь в спортзале или в бильярдном клубе. Мне не нравятся типы, которые приходят на твои представления. Хорошо бы перебраться на южное побережье, в аккуратненькие отреставрированные театры, везде позолота и красный плюш, где на тебя соберутся и партер, и амфитеатр, и бельэтаж с балконами.

На Адмирал-драйв пробивались первые крокусы, яркие вспышки в сочной траве. Кирпичные стены «Маунтбаттенов» и «Фробишеров» были влажными, черепичные крыши лоснились от апрельского дождя. Эл была права, когда сказала, что у тех, кто живет у подножия холма, будут проблемы с сыростью. Газоны хлюпали у них под ногами, во внутренних двориках пузырилось болото. По ночам мигало охранное освещение, словно все соседи крались из дома в дом, воруя чужие игровые приставки и DVD-проигрыватели.

Гэвин не звонил, хотя ежемесячный взнос за квартиру в Уиттоне исправно поступал на ее банковский счет. А потом, как-то раз, они с Эл делали покупки в Фарнхэме и наткнулись на него; они выходили из универмага «Элфикс», а он заходил в него.

— Что ты делаешь в Фарнхэме? — удивленно спросила она.

— Мы живем в свободной стране, — возмутился Гэвин.

Он всегда отвечал подобным идиотским образом, если его спрашивали, зачем он что-то делает или как оказался там-то. Его ответ напомнил Колетт, что она была совершенно права, оставив его. Он не смог бы сделать этого лучше, даже если бы обдумывал свои слова неделю.

Эл одним взглядом осмотрела его. Когда Колетт обернулась, чтобы представить подругу, та уже давала задний ход.

— Я сейчас… — сообщила она и растворилась в направлении отдела косметики и парфюмерии.

Там она тактично отвела глаза и принялась орошать себя всеми духами подряд, чтобы отвлечься и не подслушать невольно чужой разговор.

— Это она и есть? Твоя подруга? — спросил Гэвин. — Боже, ну и толстуха. Получше никого найти не могла?

— Она весьма успешная деловая женщина, — парировала Колетт, — а также очень добрый и заботливый работодатель.

— И ты живешь у нее?

— У нас прелестный новый дом.

— Но почему ты живешь у нее?

— Потому что я нужна ей. Она работает круглые сутки без выходных.

— Никто так не работает.

— Она — работает. Но тебе этого не понять.

— Мне всегда казалось, что в тебе есть что-то от лесби, Кол. Я сразу так подумал, когда впервые увидел тебя, только ты спустилась в бар, в том отеле — где же это было? — во Франции, ты шла прямиком ко мне, высунув язык. И я подумал, да, с этой вряд ли что получится.

Она отвернулась и пошла прочь. Он позвал:

— Колетт… — Она обернулась. Он сказал: — Может, выпьем как-нибудь вместе. Только без этой. Ее не приводи.

Она открыла рот, уставилась на него — и целую вечность глотала оскорбления, прожеванные и переваренные, они поднимались из ее нутра и застревали в горле. Она задержала дыхание, руки ее скрючились в клешни, но все, что Колетт смогла выдавить из себя, было: «Иди на хрен». Нырнув обратно в магазин, она заметила свое отражение в зеркале, кожа пошла пятнами от ярости, глаза выпучены, и впервые в жизни Колетт поняла, почему в школе ее называли Чудовищем.

На следующей неделе в Уолтоне-на-Темзе они сцепились с мужчиной на многоэтажной парковке. Две машины нацелились на одно и то же место; классическая пригородная перебранка, какие мужчины легко забывают и из-за которых женщины плачут и трясутся часами. Обычно в подобных случаях Эл успокаивающе сжимала руку Колетт, вцепившуюся в руль, и говорила, забудь, пусть получит то, что хочет, какая нам разница. Но на этот раз она опустила окно и спросила у мужчины:

— Как вас зовут?

Он выругался. Она привыкла к гадкому языку бесов, но разве можно ожидать брани от такого мужчины, от мужчины вроде тех, что живут на Адмирал-драйв, от мужчины в куртке из почтового каталога, от мужчины, казалось бы готового воскликнуть: «А давайте устроим барбекю!»?

Она сказала ему:

— Хватит, хорош! Вам что, делать больше нечего, как крыть женщин на парковках? Отправляйтесь домой и застрахуйте свою жизнь подороже. Почистите компьютер и сотрите все картинки с детишками, вы же не хотите, чтобы потом кто-то нашел их. Позвоните своему врачу. Запишитесь на утро, настаивайте, чтобы он вас принял. Скажите им, левое легкое. Медицина в наши дни на высоком уровне, знаете ли. Главное — успеть, пока оно не распространилось.

Она снова закрыла окно. Мужчина что-то сказал, его машина с визгом умчалась прочь. Колетт аккуратно припарковалась на трофейном месте. Она искоса глянула на Эл. Но не осмелилась спросить ее. Конечно, они опаздывали, им нужно было это место. Она закинула удочку:

— Жаль, это не я его отбрила.

Эл не ответила.

Когда тем вечером они пили чай дома, она спросила:

— Эл, тот парень на парковке…

— Ну да, — сказала Эл. — Конечно, это была всего лишь догадка. Насчет порнографии, — добавила она.

Теперь во время их поездок на заднем сиденье машины царила блаженная тишина. Дидкот и Абингдон, Блюбери и Горинг, Шинфилд, Уонерш, Лонг-Диттон и Лайтуотер. Они знали, что жизни, которые мелькают за окном, куда зауряднее, чем их собственные. Гладильная доска в пристройке ждет, пока на нее накинут простыню. Бабушка на автобусной остановке наклонилась, чтобы сунуть печенье в открытый ротик ребенка. Грязные голуби расселись на деревьях. Фонарь горит за темным забором. Тоннели, освещенные тусклыми лампами, один за другим остаются позади: Отфорд, Лимпсфилд, Нью-Элтем и Блэкфен. Они сторонились центральных улиц и торговых центров изуродованных городков, причиной тому были сбитые с толку мертвые, кучкующиеся у мусорных баков возле закусочных, сжимая ключи в руках, или же выстроившиеся в очередь с коробками для завтрака там, где некогда были фабричные ворота, где некогда за покрытыми копотью окнами шумели и пыхтели станки. Их там тысячи, таких трогательных и таких тупых, не способных перейти дорогу, чтобы попасть, куда им надо; они трясутся на обочинах новых магистралей и окружных, а машины несутся мимо, они толпятся в железнодорожных тоннелях, под лестницами многоэтажных парковок, они сгущают воздух на входах в метро. Если они натыкаются на Элисон, то тащатся за ней домой и начинают докучать при первой же возможности. Они пихают ее локтями под ребра и задают вопросы, без конца задают вопросы — да только все не те. Всегда: где моя пенсионная книжка, номер 64 уже уехал, как насчет яичницы с беконом на завтрак? Никогда: я что, умер? Когда она сообщает им эту новость, они начинают выяснять, как это случилось, пытаются отыскать какой-то смысл, перекинуть скользкий мостик между временем и вечностью. «Я как раз включила утюг, — говорит женщина, — и как раз принялась за левый рукав рубашки Джима, той, что в синюю полоску… его… нашего Джима… в полоску…» Ее голос слабеет от натуги, и Элисон объясняет ей, вводит в курс дела, и тогда: «А, понятно», — скажет она довольно спокойно, а потом: «Все понятно. Что ж, такое случается, верно? Ладно, не буду больше отнимать у вас время, я вам очень обязана. Нет, спасибо, я выпью чаю дома… Не хочу портить вам вечер…»

Она уходит, и голос ее становится все тише и наконец смолкает, когда она растворяется в стене. Даже те, кто умер далеко не внезапно, любили вспоминать свои последние часы в больничных палатах, неспешно перечисляя, кто из родственников поспел к смертному одру, а кто застрял в пробке и опоздал. Они хотели, чтобы Элисон поместила за них благодарности в газетах: «Искренне благодарю сотрудников больницы Св. Бернарда» — и она обещала, что все будет исполнено в точности, потому что я на все пойду, говорила она, лишь бы они лежали смирно, тихо ждали и переходили на следующий уровень, а не устраивались у меня как дома. Они заканчивали свои сбивчивые монологи так: «Что ж, на сем разрешите откланяться», «Желаю вам всего самого наилучшего» и «Не забывайте меня, пишите», а иногда тихо, стоически так: «Мне пора». Иногда они возвращались с жизнерадостным «Привет, а вот и я» и объявляли себя королевой Викторией, или собственной старшей сестрой, или женщиной, которая жила с ними по соседству еще до их рождения. Это не умышленный обман, скорее неизменная нарезка и смешение личностей, слияние личной памяти с коллективной. Понимаешь, объясняла она Колетт, мы с тобой, когда вернемся, возможно, явимся как один человек. Потому что за последние годы многое пережили вместе. Ты можешь решить, что ты моя мать. Я могу через тридцать лет явиться какому-нибудь медиуму на сцене и заявить, что я — мой собственный папа. Вообще-то я не знаю, кто мой отец, но когда-нибудь узнаю, возможно после смерти.

Но Колетт, на миг убежденная, впадала в панику и спрашивала, а что, если я умру? Эл, что мне делать, что мне делать, если я умру?

Сохраняй спокойствие, отвечала Эл. Не плачь. Ни с кем не говори. Ничего не ешь. Постоянно повторяй свое имя. Закрой глаза и ищи свет. Если кто-то скажет, иди за мной, требуй удостоверение личности. Когда увидишь свет, иди к нему. Прижимай сумку к телу, где бы оно ни было. Но не открывай ее и помни, что нельзя лезть за картой, даже если кажется, что окончательно заблудилась. Если кто-то попросит у тебя денег, не обращай на него внимания, просто отпихни. Иди к свету, вот и все. Не смотри никому в глаза. Ни за что не останавливайся. Если кто-то скажет, что у тебя пальто испачкано краской или птица на голову нагадила, все равно иди, не останавливайся, не смотри по сторонам. Если к тебе подойдет женщина с сопливым ребенком, оттолкни ее с дороги. Звучит ужасно, но это для твоей же безопасности. Двигайся. Иди к свету.

А что, если я его потеряю, спрашивала Колетт? Что, если я потеряю свет и буду бродить в тумане, а люди вокруг будут пытаться стащить у меня сумочку и мобильник? Ты всегда можешь вернуться домой, успокаивала ее Элисон. Теперь ты знаешь, где твой дом, на Адмирал-драйв. Я буду здесь, я расскажу тебе все и наставлю на правильный путь, чтобы ты смогла сделать следующий шаг, а потом, когда я присоединюсь к тебе в свое время, мы сядем, выпьем чашечку кофе и, может быть, снова заживем вместе, если решим, что это хорошая идея.

Но что, если ты умрешь прежде меня, настаивала Колетт, что, если мы умрем вместе, что, если мы будем на М25 и порыв ветра, очень сильного ветра, сдует нас под колеса грузовика?

Элисон вздыхала и отвечала, Колетт, Колетт, все мы там будем. Посмотри на Морриса! Все мы окажемся в мире ином неопытными, озадаченными, смущенными или разъяренными и невежественными, все мы — но нас пошлют на курсы. Наши души со временем перейдут на более высокий уровень, где все становится ясно. По крайней мере, так мне говорили. Конечно, некоторые призраки являются веками, но почему бы и нет? На том свете некуда спешить.

В «Коллингвуде» царила безмятежность. Раз в неделю Колетт полировала хрустальный шар. Его надо мыть в уксусном растворе, а затем протирать замшей. Эл сказала, рабочие прибамбасы нужны для того, чтобы не сбиться с пути. Они фокусируют разум и направляют энергию. Но в самих них магии нет. Сила сосредоточена в предметах домашнего обихода, в обычных вещах, к которым прикасаешься каждый день. Загляни в алюминиевую сковородку — и, возможно, ты увидишь чужое лицо. Или движение внутри пустого стакана.

Дни и месяцы походили друг на друга как две капли воды. На представления заявлялись тысячи бабушек с пропавшими пуговицами, взмывали тысячи зрительских рук. Для чего мы здесь? Почему мы должны страдать? Почему должны страдать дети? Почему Господь жесток с нами? Вы умеете гнуть ложки?

Улыбаясь, Эл ответила вопрошающему:

— Стоит попробовать, как по-вашему? Посоветуйте мне, чем заняться на кухне. Отвратите меня от опустошения холодильника.

По правде говоря — хотя она никогда в этом не признавалась, — однажды Эл все-таки попыталась. Она не любила фокусы для вечеринок и, как правило, выступала против выпендрежа и расточительства, а порча столовых приборов, несомненно, являлась и тем и другим. Но как-то раз на Адмирал-драйв ее охватило неодолимое желание попробовать. Колетт не было дома — вот и отлично. Она на цыпочках прокралась на кухню и выдвинула ящик стола. Он попытался вернуться на место. Давилка для картофеля злорадно покатилась вперед и зацепилась ободком за край ящика. Необычно разъяренная, Эл сунула руку в ящик, вытащила давилку и швырнула ее через всю кухню. Она в настроении гнуть ложки, и ничто ей не помешает.

Ее рука метнулась к ножам. Она выбрала столовый, тупой, с закругленным лезвием. Пробежала по нему пальцами. Отложила. Взяла ложку. Она знала, как это делается. Она держала ее свободно, ласкала пальцами изгиб, ее воля плавно переливалась из позвоночника в подушечки пальцев. Она закрыла глаза. Ощутила легкий зуд за веками. Дыхание стало глубже. Она расслабилась. Затем распахнула глаза. И посмотрела вниз. Ложка, ничуть не изменившаяся, улыбнулась ей — и внезапно Эл поняла, постигла саму сущность ложки. Она забыла о том, что хотела согнуть ее. В этот миг отношение Эл к столовым приборам изменилось навсегда. Что-то зашевелилось глубоко в ее памяти, словно в голове замкнуло, словно забил некий старый источник эмоций. Она оставила ложку в покое, благоговейно устроила в лоне подружки. Закрывая ящик, Эл заметила нож для чистки овощей — более стоящее лезвие. Она подумала, я понимаю его природу. Я понимаю природу ложки и ножа.

Позже Колетт подняла давилку с пола.

— Погнулась, — сообщила она.

— Все нормально. Это я виновата.

— А. Ты уверена?

— Просто маленький эксперимент.

— Я на секунду подумала, что Моррис вернулся. — Колетт запнулась. — Ты бы сказала мне, правда?

Но следов Морриса действительно не было. Эл иногда гадала, как он справляется на курсах. Он должен перейти на высший уровень, рассуждала она, ведь для того, чтобы перейти на более низкий, нет нужды ходить на курсы.

— Да уж, даже Моррису, — согласилась Колетт, когда Эл поделилась с ней своими мыслями.

Если бы Моррис очутился на нижнем уровне, ему бы не поздоровилось, он не прокатил бы даже как банальный дух, не говоря уж о работе проводника. Он был бы всего лишь скоплением бессмысленностей, комком протоплазмы, катающимся по преисподней.

— Колетт, — сказала она, — когда прибираешь, заглядывай время от времени в мешок пылесоса. Если найдешь там какие-нибудь большие комки непонятного происхождения, скажи мне, хорошо?

— По-моему, в моем трудовом договоре не было пункта «просеивать содержимое мешка пылесоса», — поморщилась Колетт.

— Ну так добавь его, будь умницей, — попросила Эл.

Она знала, что некоторые духи предпочитают деградировать: они так цепляются за существование, что готовы принять любую, самую унизительную, нелепую и грязную форму. Вот почему Эл, в отличие от матери, стремилась держать дом в чистоте. Она думала, что вместе с Колетт, вдвоем, сможет выгнать мелкую шушеру, ту, что живет в клочьях пыли под кроватями и оставляет на окнах грязные полосы и отпечатки пальцев. Ту, что затуманивает зеркала и иногда, фыркнув, исчезает, а зеркало становится чистым и недобрым. Ту, что налипает на щетки для волос, и ты чистишь их и думаешь: неужели этот серый пух — с меня?

Иногда Элисон заходила в комнату, и ей казалось, что мебель стоит немного по-другому; но, несомненно, это просто Колетт передвигала кресла и столики, когда пылесосила. Ее собственные очертания казались невидимыми, расплывчатыми. Температура ее тела постоянно колебалась, но в этом не было ничего нового. Ее конечности дрейфовали в пространстве и времени. Иногда ей казалось, что час, день, сутки пропали бесследно. Ей все меньше и меньше хотелось выходить из дома; клиенты писали по электронной почте, телефон звонил все реже; неугомонную Колетт всегда можно было уговорить сходить в магазин. Тишина дома зачаровывала, усыпляла ее. Видения и сны переходили друг в друга. Ей показалось, она увидела две машины, точнее, два грузовика, припаркованные у «Коллингвуда»; было темно, Колетт спала, Элисон накинула на плечи пальто и вышла.

Включился фонарь, из «Хокинса» донесся грохот музыки. Вокруг ни души. Она заглянула в кабину одного грузовика: пусто. В другой кабине тоже никого не было, зато в кузове лежало что-то большое, неправильной формы, завернутое в серое одеяло и перевязанное бечевкой.

Она вздрогнула и вернулась в дом. Когда она проснулась наутро, грузовики исчезли.

Чьи они были, гадала Эл. Не выглядели ли они несколько старомодно? Она не особо разбиралась в марках машин, но что-то в их очертаниях говорило, что они родом из ее детства.

— Колетт, — попросила она, — когда пойдешь в «Сейнсбериз», захвати автомобильный журнал, хорошо? Такой, где много-много фотографий самых разных машин, — По крайней мере, я смогу исключить современные модели, подумала она.

— Издеваешься? — возмутилась Колетт.

— Почему? — не поняла она.

— Гэвин!

— Попалась! Я же говорила, что ты все время о нем вспоминаешь.

Позже она переживала, что расстроила Колетт. Я не хотела ее обидеть, убеждала она себя, я просто не подумала. Что до грузовиков, возможно, они были призрачными, но чьими? Иногда она вскакивала по ночам, чтобы посмотреть в лестничный иллюминатор на Адмирал-драйв. Вокруг детской площадки в глубоких ямах светили предупредительные огни. Точно жилища первобытных людей, зияли отверстия гигантских труб; одинокий глаз луны таращился на них с небес.

Колетт находила ее у иллюминатора, напряженную и замерзшую. Находила и отводила обратно в постель; ее прикосновение напоминало прикосновение призрака, лицо ее было пустым, шаги — бесшумными. Днем и ночью аура Колетт была пятнистой, дымчатой. Когда она уходила куда-то и Элисон обнаруживала в доме следы ее пребывания — сброшенную туфлю, браслет, резинку для волос, — она недоумевала, кто она и как сюда попала. Я пригласила ее? Если так, то зачем? Она думала о Глории и миссис Макгиббет. Она гадала, не исчезнет ли Колетт однажды так же внезапно, как исчезли они, не растает ли в пустоте, оставив после себя лишь обрывки разговоров и слабый теплый след в воздухе.

Им дана была передышка. Время еще раз обдумать. Остановиться. Заново оценить. Перед ними маячил средний возраст. Сорок — это новые тридцать, повторяла Колетт. Пятьдесят — новые сорок. Старение — новая юность, болезнь Альцгеймера — новые прыщи. Иногда они сидели за бутылкой вина и говорили о своем будущем. Но им было сложно планировать его, как планируют обычные люди. Колетт казалось, что Эл, возможно, утаивает информацию, информацию об их будущем, которой вполне могла бы поделиться. На свои вопросы об этой жизни и следующей она получала ответы, которые никоим образом не удовлетворяли ее; и она всегда придумывала новые. Но что поделаешь? Приходится искать компромисс. Некоторые вещи следует принимать как должное. Нельзя каждый день почем зря беспокоиться о теории жизни, надо приниматься за практику. Может, мне заняться каббалой, сказала Эл. Кажется, это нынче модно. Колетт откликнулась, может, мне заняться садоводством? Посадим пару кустов, теперь, когда Моррис больше не сможет прятаться за ними. Мишель и Эван упорно намекают, что мы должны что-то сделать с задним двором. Хотя бы пару плиток положить.

— Они продолжают спрашивать меня о погоде, — пожаловалась Эл. — Бог знает почему.

— Наверное, просто потому, что они англичане, — невинно предположила Колетт. Она склонилась над «Желтыми страницами». — Позвонить в какую-нибудь фирму, что ли? Только не в ту, которая прислала идиота, что не умел включать газонокосилку.

— Соседи до сих пор считают нас лесбиянками?

— Думаю, да. Надеюсь, это портит им все удовольствие от новых домов, — добавила она.

Она позвонила в фирму, занимающуюся обустройством садов. Пару плиток, чтобы меньше травы стричь, подумала она. Ее мечты не простирались за пределы избавления от части еженедельных обязанностей. Колетт строго следила за мечтами. Если она позволит себе думать о жизни в целом, то почувствует пустоту, голод — словно тарелку выхватили у нее из-под носа, прежде чем она доела.

Между тем Эван перегнулся через забор, наблюдая, как она стрижет траву. Она гадала, не смотрит ли он на нее с похотью, но, обернувшись, увидела в его глазах лишь сочувствие.

— Иногда я думаю, может, положить искусственный дерн? — сказал он. — А ты? Говорят, сделали автоматическую газонокосилку, которую можно самому запрограммировать. Но что-то мне кажется, ее не скоро выкинут на рынок.

Его собственный участок был протерт до дыр баталиями старших отпрысков. Колетт поразилась, с какой скоростью они выросли. Она помнила, как Мишель покачивала их на бедре, а теперь они часами болтались на улице, сея хаос, оставляя за собой выжженную землю, словно дети-солдаты на африканской войне. В доме Мишель натаскивала еще одного воина; когда они открывали двери, в «Коллингвуде» слышны были его приглушенные крики и вопли.

— Что вам нужно, так это сарай, — продолжал Эван. — Чтобы не таскать газонокосилку из гаража за углом.

— Я собираюсь нанять профессионала, — сообщила Колетт. — В прошлый раз не вышло, но я найду кого-нибудь другого. Хочу кое-что посадить.

— Вот именно, — подчеркнул Эван. — Видишь, иногда без мужчины не обойтись.

Колетт влетела в дом.

— Эван говорит, нам нужен мужчина.

— Да ни за что, — отрезала Элисон. — По крайней мере ни один из знакомых мужчин.

— А еще он говорит, нам нужен сарай.

Элисон, похоже, удивилась и немного помедлила. Затем нахмурилась.

— Сарай? Да, наверное, не помешает, — согласилась она.

В воскресенье они отправились по А322 за сараем. Элисон бродила по магазину и разглядывала варианты. Одни походили на беседки эпохи Регентства, другие — на миниатюрные тюдоровские дома, третьи щеголяли куполами и причудливыми карнизами. Один напомнил ей синтоистский храм; Каре, наверное, понравился бы, думала она. Мэнди выбрала бы вон тот, с куполом-луковицей. Самой Эл приглянулись швейцарские шале с маленькими балкончиками. Она вообразила, как повесит там льняные занавески. Я могла бы залезть в него, подумала Эл, съежиться (мысленно) до кукольного размера. У меня был бы игрушечный чайный сервиз и крошечные пирожные, покрытые глазурью, с цукатами.

— Мы с подругой хотим купить сарай, — приступила к делу Колетт.

— В наши дни, — посоветовал мужчина, — их лучше называть садовыми домиками.

— Ладно, садовый домик, — согласилась Эл. — Да, так красивее.

— Какой-нибудь простой, — продолжала Колетт. — Какие примерно у вас цены?

— Ну, — сказал мужчина, — прежде чем обсуждать цену, давайте выясним, что вам нужно.

Элисон ткнула пальцем в нечто похожее на павильон для крикета.

— Что, если нам нужно вот это?

— А, «Грейс-роуд», — сказал мужчина, — Прекрасный выбор, если у вас большой участок. — Он принялся листать прейскурант. — Сейчас поищем.

Колетт глянула через его плечо.

— Господь всемогущий, — ужаснулась она. — Эл, не глупи. Этого нам не надо.

Мужчина показал им вращающуюся беседку.

— Отличный вариант, — сообщил он, — для леди. Представьте, что сидите лицом на запад, день клонится к закату, а в руках у вас прохладительный напиток.

— Хватит! — воскликнула Колетт. — Нам нужно где-то хранить газонокосилку, только и всего.

— А с остальным насущным инвентарем что делать? Что делать с жаровней? И куда вы будете убирать вещи на зиму? Столы, защитные чехлы для столов, тенты, защитные чехлы для тентов…

— В гараж, — ответила Колетт.

— Понятно, — сказал мужчина. — Чтобы ваша машина была открыта всем ветрам и ворам?

— Нас сторожат соседи.

— Точно, — вставила Элисон. — Мы все следим друг за другом, знаем о каждом соседском шаге.

Она подумала о призрачных грузовиках, о холмике под одеялом: она знала, что это могло быть.

— «Присмотри за соседом»? Надеюсь, вам это по душе! По мне, так домовладельцы должны быть вооружены. Нас тут в Бизли уже достали хитрые ворюги и прочие незваные гости. Констебль Делингбоул прочитал нам лекцию об охране жилищ.

— Может, продолжим? — спросила Колетт. — Я убила сегодняшнее утро на сарай и хочу наконец купить его, к тому же нам еще надо съездить за продуктами.

Элисон увидела, как ее мечты о кукольном чаепитии разбиваются вдребезги. И вообще, разве у нее когда-нибудь была кукла? Она последовала за продавцом к маленькой бревенчатой будке.

— Мы назвали ее «Чугунка», — сказал он. — Дизайнеры утверждают, что черпали вдохновение в станционных зданиях золотого века Дикого Запада.

Колетт повернулась и прошествовала в направлении честных сараев для инструментов. Только Элисон собралась последовать за ней, как ей показалось, что в «Чугунке» что-то шевелится. На мгновение она увидела лицо, уставившееся на нее. Вот дерьмо, подумала она, сарай с привидением. Но призрак был незнакомым. Она потащилась за Колетт, говоря себе, мы не собираемся покупать ничего красивого, мы просто хотим купить сарай-конуру, как у всех. Может, мне лечь на пол и заорать: «Это мои деньги, я хочу вон тот, кремовый, в стиле кантри, с крылечком!»?

Она догнала остальных. Колетт сегодня, похоже, в исключительно хорошем настроении, раз до сих пор не прибила продавца.

— Односкат или конек? — спросил он.

— Не пытайтесь запудрить мне мозги своим жаргоном, — посоветовала Колетт. — Односкат — со скошенной крышей, конек — с остроконечной. Это же очевидно.

— Как насчет «Сиссингхёста»? Деревянная садовая мастерская десять на двенадцать, двустворчатые двери и восемь глухих окон, доставка обычно через месяц, но можно и побыстрее. Все вместе будет 699,99 фунтов.

— Какая наглость, — возмутилась Колетт.

— Ты никого не видела, Колетт? — спросила Элисон. — В «Чугунке»?

— Должно быть, покупатель, мадам, — вступил продавец.

— Что-то не похож он был на покупателя.

— Я тоже, — заявила Колетт. — Это очевидно. Ну что, продадите уже что-нибудь или мне отправиться к вашим конкурентам на А-тридцать?

Эл пожалела беднягу; у всех своя работа, а часть его работы — расшевелить воображение покупателя.

— Не волнуйтесь, — пообещала она, — мы купим сарай у вас. Честно. Просто покажите такой, какой хочет моя подруга.

— Я совсем запутался, — пожаловался мужчина. — Признаюсь, я уже ничего не понимаю. Кто из вас покупатель, леди?

— Ой, только не это, — простонала Колетт. — Эл, давай теперь ты. — Хохотнув, она побрела прочь между кадками для цветов в форме тачек, чугунными лягушками для прудов и сляпанными абы как буддами. Ее узкие плечи вздрагивали.

— Не продадите мне сарай? — спросила Эл. И выдала самую ласковую свою улыбку. — Может, вон тот?

— Что, «Балморал»? — усмехнулся мужчина. — Восемь на десять с односкатной крышей? Что ж, похоже, вы наконец сделали выбор. Благодарю, мадам, вот мы и нашли то, что вам подходит. Только, если позволите, таких больше не делают.

— Ничего страшного, — сказала Эл, — мне нет дела, модный он или нет.

— Нет, — принялся объяснять мужчина, — дело не в моде, а в том, что сейчас не сезон и совершенно бессмысленно заказывать ею у производителя.

— А этот? Который стоит в зале? — Эл постучала по стенке сарая. — Вы можете продать его нам прямо сейчас?

Мужчина отвернулся. Он должен был взять себя в руки. Явился дух его дедушки, уселся на крышу «Балморала» — на односкат — и принялся задумчиво грызть конфеты. Когда мужчина заговорил, дедушка показал язык, на кончике которого таял мятный леденец.

— Прошу прощения, мадам…

— Я вас внимательно слушаю.

— …вы просите меня и моих коллег разобрать этот садовый домик и проследить за его немедленной доставкой по цене около четырех сотен фунтов, плюс НДС, плюс наша обычная плата за обслуживание? И все это во время чемпионата мира по футболу?

— А у вас были другие планы? — Колетт вернулась, глубоко засунув руки в карманы джинсов. — Оставить его здесь, пока сам не развалится? — Она поскребла ботинком землю и ненароком пнула бетонную выдру с не менее бетонным выдренком. — Если ты не продашь его сейчас, приятель, ты никогда его не продашь. Так что валяй пошевеливайся. Вызывай свою банду и займись наконец делом.

— А как насчет бетонированной подставки? — спросил мужчина. — Вы уже думали о подставке? А?

Когда они шли обратно к машине, Колетт сказала:

— Знаешь, по-моему, когда мужчины говорят, это еще хуже, чем когда они молчат.

Элисон осторожно покосилась на нее. Она ждала продолжения.

— Гэвин почти не разговаривал. Он молчал так подолгу, что возникало желание наклониться и ткнуть его пальцем, чтобы проверить, не откинулся ли. Я часто спрашивала его, о чем ты думаешь, Гэвин? Должен же ты о чем-то думать. Помнишь, как мы встретили его в Фарнхэме?

Элисон кивнула. Она унюхала тянущуюся за Гэвином вонь прошлого — старого твидового воротничка, пропитавшегося маслом для волос. Его аура была желтовато-серой, мышиного цвета — и жесткой, как старая веревка.

— Так вот… — замялась Колетт. Она щелкнула пультом и открыла машину. — Я все думаю, что же он делал в Фарнхэме.

— Пополнял запасы?

— Вполне мог бы сделать покупки в Твикенеме.

— Смена обстановки?

— Или в Ричмонде. — Колетт пожевала бледную губу. — Что же ему нужно было в «Элфиксе»? Ведь если подумать, все, что ему нужно, продается в автомагазинах.

— Возможно, решил купить новую рубашку.

— У него вагон рубашек. Пятьдесят штук. Наверное. Я платила за глажку. Почему я платила? Он, видишь ли, считал, раз я не хочу сама это делать, то должна платить. Сейчас и вообразить не могу, с какой дури я с ним согласилась.

— И все же. — Эл устроилась поудобнее. — Прошло несколько лет. С тех пор, как вы были вместе. Возможно, они — ну, не знаю — поизносились? Или шея у него располнела.

— О да, — согласилась Колетт. — Он и правда стал жирной свиньей. Но он никогда не застегивал верхнюю пуговицу. Так что. Как ни крути. Уйма рубашек.

— Тогда новый галстук? Носки, трусы? — Ей было неловко; она никогда не жила с мужчиной.

— Подштанники? — уточнила Колетт. — Тоже в автомагазинах. В «Халфордсе». Велюр для пролов, для Гэвина — кожа, высший сорт. Он покупает их упаковками по шесть штук, разумеется. Или заказывает по почтовому каталогу в службе спасения.

— Службе спасения?

— Ну, знаешь. Автомобильная ассоциация. Королевский автомобильный клуб. Национальная аварийная.

— Я знаю. Но Гэвину-то она на кой?

— Да ему просто нравится иметь значок и личный номер.

— А у меня есть личный номер?

— Ты состоишь во всех основных автомобильных организациях, Элисон.

— На всякий пожарный?

— Ну, вроде того. — Колетт вырулила из двора торговцев сараями, небрежно разогнав компанию взрослых и детей, которые кучковались у прилавка с хот-догами.

— Их артерии скажут мне спасибо, — заметила Колетт. — Да, у тебя несколько личных номеров, но знать их тебе ни к чему.

— А вдруг понадобится, — возразила Эл. — Вдруг с тобой что-нибудь случится.

— Что? — встревожилась Колетт. — Ты что-то видишь?

— Нет-нет, ничего такого. Колетт, ты сейчас съедешь в кювет!

Колетт выровняла машину. Обе женщины до смерти перепугались. Везучие опалы поблекли на кулаках Элисон. Вот видишь, подумала она. Так и происходят аварии. Тишина.

— Я правда не люблю секреты, — подала голос Элисон.

— Черт побери! — заорала Колетт. — Это всего лишь несколько цифр. — Она смягчилась. — Я покажу тебе, где они лежат. На компьютере. В каком файле.

У нее сердце упало. Зачем она это сказала? Она только что купила элегантный маленький ноутбук, серебристый и приятно женственный. Она могла примостить его на коленях и работать в постели. Но как только в дверях возникала Эл с чашкой кофе, клавиатура начинала дребезжать и печатать чепуху.

— А когда ты жила с Гэвином, он тебе сказал свой личный номер?

Колетт выпятила подбородок.

— Он хранил его в секрете. Там, куда я не могла добраться.

— По-моему, это лишнее, — сказала Элисон, думая, теперь до тебя дошло, каково мне, девочка.

— Он не пустил меня в общее членство. Полагаю, ему было стыдно звонить им и рассказывать о моей машине. В то время я не могла себе позволить ничего лучше. Я спрашивала, какие проблемы, Гэвин? Она способна доставить меня из пункта А в пункт Б.

Элисон подумала, если бы я с ума сходила по автомобилям, а кто-то сказал мне: «Она способна доставить меня из пункта А в пункт Б», я бы, наверное, подкралась и размозжила ему череп гаечным ключом, ну или чем там из багажника удобно бить по башке.

— Мы ссорились, — продолжала Колетт. — Он считал, что я должна обзавестись машиной получше. Шикарной тачкой. И влезть в долги.

Долги и бесчестье, подумала Эл. О боже, о черт. Если бы кто-то сказал мне «Какие проблемы?» таким тоном, я бы, наверное, дождалась, пока он захрапит, и проткнула ему язык раскаленной иглой.

— И оказалось, я столько вбухала в домашнее хозяйство — глажку его вещей и так далее, — что всю зиму проездила без страховки. Мало ли что могло случиться. Вдруг машина заглохла бы в чистом поле.

— Ночью на пустынной дороге.

— Именно.

— На пустынном шоссе.

— Да! Встанешь на обочине, и если высунешь нос — Иисусе, — Колетт хлопнула по рулю, — тебя так и норовят задавить.

— Допустим, мужчина остановится помочь тебе. Ты ему доверишься?

— Незнакомцу?

— Конечно. Ночью, на пустынном шоссе. Вряд ли в такой миг встретишь знакомого.

— Обычно советуют не выходить из машины и запереть двери. Даже окон не опускать.

— Кто, службы спасения? Это они говорят?

— Это полиция говорит! Элисон, ты же одна ездила? До меня? Ты должна знать.

— Пытаюсь представить, — сказала она.

Риск велик. Мужчины, которые ждут, пока ты заглохнешь, чтобы прийти и убить тебя. Они следят за развязками. Как отличить издыхающую машину, чтобы пойти по ее следу? Возможно, из нее валит дым. Сама она, в те дни, когда еще водила, никогда не задумывалась о подобных несчастьях — она пела за рулем, и мотор подпевал ей. При малейшем хрипе, сипе или запинке она желала машине всего наилучшего и отсылала в мастерскую. Она подозревала, что механики обдирают ее как липку, но так уж повелось.

Она подумала, когда мы с Колетт покупали машину, вскоре после знакомства, это получилось так просто, мы неплохо провели день, но теперь мы паршивый «Балморал» купить не можем без того, чтобы Колетт едва не сбросила нас в кювет, а я не придумала сто способов размозжить ей череп. Вот во что превратились наши отношения.

Колетт домчалась до поворота на «Коллингвуд», рванула ручник, он крякнул, и машина остановилась.

— Вот дерьмо, — выругалась она. — Мы забыли купить еду.

— Ну и черт с ней.

— Понимаешь, Гэвину было все равно, изнасилуют меня или еще что.

— Тебя могли напичкать наркотиками, увезти, изнасиловать и поселить в сарае. Извини. В садовом домике.

— Не смейся надо мной, Эл.

— Слушай, тот парень в магазине спрашивал, подумали ли мы насчет подставки. Мы подумали?

— Да! Да! Конечно! Я искала по объявлениям в местной газете. У меня целых три предложения!

— Ну и ладно. Пойдем в дом. Пойдем, Колетт. Все хорошо, милая. Приготовим омлет с сыром. Я приготовлю. У нас еще есть время. Съездим за покупками попозже. Господи, да магазины открыты до десяти.

Колетт зашла в дом и внимательно осмотрела все вокруг.

— Надо заменить ковер на лестнице, — постановила она, — не позже чем через год.

— Думаешь?

— Ворс практически вытерся.

— Надо было мне перепрыгивать через последние три ступеньки.

— Нет, еще спину бы потянула. Но вот же досада. Он всего две минуты тут пролежал.

— Три года. Четыре.

— Неважно. А эти полосы на стенах. Ты знаешь, что пачкаешь стены своими плечами и жирными бедрами? От тебя одна грязь, Эл. Даже когда ты ешь апельсин, вся стена задрызгана. Это омерзительно. Мне стыдно жить здесь.

— Во власти торговцев сараями, — добавила Эл. — О боже, боже, боже.

Сначала она не поняла, кто говорит, но потом узнала голос миссис Макгиббет. Она шаг за шагом выпихала Колетт на кухню и утешила бисквитным пирогом из микроволновки, с горячим джемом и двойной порцией сливок.

— Ты правда думаешь, что я стану это есть? — возмутилась Колетт и тут же смела все, как голодный пес.

Они легли спать, уютно подоткнув одеяла. Но Элисон снились клацающие челюсти и деревянные времянки. В которых жили Блайто, Гарри и Серена.