На поваленной ветром старой березе сидел седой мужчина лет шестидесяти, в соломенной шляпе, в просторных штанах, безрукавке и босоножках. Он сидел, сложив ладони на ручке толстой кленовой трости, уперев в них свой обметанный щетиной подбородок. Он явно кого-то ждал. Не всякий узнал бы в нем Алексея Дмитриевича Улыбышева.

Вдали послышался гул приближающейся московской электрички, протяжно и тоскливо проревел предупреждающий сигнал, из-за поворота сквозь редеющий туман проглянули два желтых глаза, из тумана вылепился головной вагон, за ним и весь поезд, похожий на тело гигантской жирной гусеницы. Постанывая тормозами, гусеница вытянулась вдоль платформы, выдохнула воздух, раскрыла многочисленные двери, из них там и сям на перрон вступило всего несколько пассажиров, в основном пожилые люди с сумками и пакетами, и потянулись к лестнице. Последний из пассажиров скрылся в тумане, окутывающем лес. На дорожке зазвучали торопливые шаги, невнятные голоса.

Улыбышев вслушивался в эти звуки, не меняя положения своего тела. Шарканье и голоса затихли вдали, и в наступившей тишине вдруг раздался тихий свист. Еще раз и еще. Улыбышев встрепенулся и тоже свистнул, но не слишком громко. Через минуту он заметил среди окутанных туманом деревьев едва заметное движение, затем показались два темных силуэта. Остановились, прозвучал негромкий голос:

– Ну ни черта не видно, хоть глаз коли.

– Да, туманище – будь здоров, – поддержал его другой.

– Не валяйте дурака, – произнес Улыбышев. – Вы что, мужики, березы не видите?

– Березу-то видим, хотя и смутно, а вот вас, товарищ подполковник, совершенно не видно.

Двое подошли, молча пожали руку Улыбышеву, сели по обеим сторонам от него.

– Вот такие, братцы, дела: в своей стране, да еще в мирное время, таимся, как тати, и даже нормальным человеческим голосом разговаривать опасаемся.

– Да уж, чего уж там, – согласился один из приезжих.

Другой молча поддержал его кивком головы.

Они были лет на пятнадцать моложе Улыбышева, но на их суровых лицах, чем-то похожих одно на другое, нельзя было прочитать ничего: ни радости от встречи со старым товарищем, ни печали оттого, что им пришлось тащиться ни свет ни заря неизвестно для какого дела, ни любопытства, зачем их позвали, оторвав от своих и без того не простых забот.

– Как дома-то? – привычно спросил Улыбышев.

Приезжие лишь пожали плечами.

Улыбышев мог бы и не спрашивать, потому что знал: хорошо ли, плохо ли было у них дома, они не привыкли распространяться на эту тему, потому что совсем недавно дом для них стоял где-то на заднем плане, а на переднем было дело. Теперь дела, в привычном смысле этого слова, не было, дом поглощал все их заботы, но тоска по делу оставалась, и если у бывшего их командира и сослуживца возникла в них нужда, дом снова отходил на второй и третий план.

Однако они не спрашивали, зачем их позвали.

И Улыбышев, хорошо понимая этих людей, коротко рассказал им о том, какая обстановка сложилась на комбинате и в городе, и что произошло в последние дни.

– Мне представляется, что в первую очередь надо выяснить, на каких людей опирается Осевкин. Их не может быть слишком много. Но в данном случае речь идет не о местной его структуре. Речь идет о тех, кто приезжает по вызову. Может быть, из Москвы. У них наверняка есть свой транспорт. И они будут искать тех, кто писал на гаражах. Так проще. Мы, со своей стороны, постараемся мальчишек убрать с глаз долой. Если мы установим этих людей, то можем лишить Осевкина опоры. Учтите: среди них есть женщина. Что касается местной полиции, она вряд ли будет слишком стараться.

– А вы не пробовали связаться с московской прессой? – спросил один из приезжих. – Некоторые газеты могут уцепиться за эту тему. Сюда понаедут корреспонденты, поднимется шум, ваш Осевкин поостережется принимать жесткие меры.

– Согласен, если бы ни одно «но». Пацаны по собственной инициативе приписали, что это работа некой «Лиги спасения России». А в нынешней обстановке, когда идет настоящая охота на ведьм, когда кое-где молодежь пытается разрешить проблему наркомании и засилья мигрантов во многих областях экономики своими, мальчишескими, методами, нашу ситуацию могут повернуть с ног на голову, а это только на пользу тому же Осевкину и его покровителям.

– Создается впечатление, – пояснил все тот же приезжий, – что кто-то специально подогревает среди молодежи нетерпимость к мигрантам и даже оплачивает их безрассудные действия. А борцов с наркоманией сажают в кутузку. Кому-то очень надо отвлечь внимание народа от того беспредела, с которым власть борется в основном на словах. Тем более что на носу новые выборы президента. Это как в девяностых, когда шло разворовывание России, очень нужна была Чечня, чтобы это разворовывание прошло не так заметно.

– Да, все это понятно, – вернул Улыбышев разговор в практическое русло. – Но пока нам приходится думать не о глобальных проблемах, а о том, как спасти наших мальчишек. А для этого у нас не так много времени и вариантов. Так что давайте, ребята. На вас вся надежда. Вот адреса квартир, где вы можете остановиться на два-три дня. Связь обычная. Сейчас вы можете застать их в кафе: завтракать-то они тоже должны. Но вдвоем туда не лезьте. Ни пуха вам.

– К черту.

Улыбышев остался на месте, двое растаяли в редеющем тумане.

Достав из кармана ветровки рацию, Улыбышев пощелкал кнопками, набирая условный номер. Зажглась желтая лампочка, означающая режим ожидания. Лишь минут через пять зажглась зеленая.

– Ты где? – спросил Улыбышев.

– На службе.

– Надо встретиться.

– Через час, не раньше. В гараже.

– Хорошо, – согласился бывший подполковник и отключил рацию.

Он вышел на дорожку. Видимость была уже метров пятьдесят, и с каждой секундой ее пределы расширялись. Через десять минут Улыбышев толкался на рынке среди прилавков с овощами; ничего не купив, перешел в мясной павильон, но и там не купил ничего, и так прошел весь рынок из конца в конец и свернул в центр города, где располагались самые большие в городе два универсама, принадлежащие Осевкину. Здесь Улыбышев, предварительно заглянув в список, составленный женой, купил триста граммов сыра, буханку черного хлеба, сосисек и сливочного масла. Из магазина он походя заглянул в одно из кафе, выпил здесь чашку черного кофе с бутербродом, заметив при этом одного из своих людей, но никого из тех, кто мог вызвать подозрение. Его человек пожал плечами, что вполне определенно означало, что пока он ничем похвастаться не может.

Еще через несколько минут Улыбышев вышел к гаражам.

Мимо, и почему-то лишь с левой стороны, потянулись почти метровые буквы, выполненные тремя разными красками. Только две надписи были полными, еще две обрывались на последних словах, но старые надписи довольно четко проступали сквозь белую краску. Ясно, что мальчишек кто-то спугнул. Но три слова, «Лига спасения России», выведенные оранжевой люминесцентной краской, высотой не более двадцати сантиметров, особенно бросались в глаза.

Вот и тридцать четвертый гараж. Ворота полураскрыты. Улыбышев уверенно протиснулся в оставленную щель, зажмурился со свету, спросил:

– Чего свет не включаешь?

– Да вот… лампочку меняю. Перегорела, – ответил из полумрака голос Щуплякова.

Был слышен повизгивающий звук, издаваемый вращением железа.

– А-а… А я уж подумал… – усмехнулся Улыбышев.

– Нет ничего удивительного. У тебя всегда первой мыслью была самая плохая.

– Так уж и самая? Так уж и всегда?

– Нет, почему же? Бывали исключения из правил. Не без этого.

– Ну и на том спасибо.

Вспыхнул свет, и Улыбышев увидел Щуплякова, стоящего с поднятыми к низкому потолку руками.

– У тебя, Щупляков, поза человека, который сдается на милость победителя, – поддел Улыбышев своего бывшего сослуживца все с той же усмешкой в голосе.

– Да тут и впрямь хоть поднимай руки.

– Что так?

– Павел Лукашин с утра пораньше пришел сюда, чтобы закончить надписи. Его тут и сцапали люди Осевкина. Правда, настоящей фамилии своей он им не сказал, но они его избили, а потом привели ко мне…

– Ты видел их в лицо? – перебил Щуплякова Улыбышев.

– Нет, не видел. Они оставили его на проходной. То есть не они, а она, женщина. Я пытался выяснить у охранника, как она выглядела, но тот запомнил, что среднего роста, плотного телосложения, в темных очках, в шляпе, остальное все серое, неприметное. Да он и видел-то ее всего несколько секунд. Она уехала на машине, а был ли с ней кто-то еще, он не знает, – закончил Щупляков, затем предложил: – Проходи, здесь удобнее.

Улыбышев миновал машину, которая занимала две трети гаража. Оставшаяся треть была отдана полкам со всяким необходимым владельцу транспортного средства барахлом. Оставалось лишь крохотное пространство, на котором они и поместились, тиснув друг другу руки и усевшись на табуретки.

– Что ты намерен предпринять? – спросил Улыбышев.

– Пока не решил. Хочу посоветоваться с тобой.

– Советуйся.

– Прежде чем советоваться, кое-какая информация. – И Щупляков коротко поведал о всех событиях, которые произошли утром.

– Что Лукашина отдали тебе и ты его отпустил – это уже кое-что, – заговорил, долго не раздумывая, Улыбышев, так и не уведомив Щуплякова, что все эти события уже известны ему от Сорокина. – Боюсь, однако, что кто-то из них остался, чтобы проследить и, не исключено, снова схватить мальчишку, если ты его отпустишь. Вопрос: куда они его повезут? Судя по тому, что твой шеф тебе не звонит… – и Улыбышев, не договорив, глянул на Щуплякова.

– Да, слишком много «если». Может, мне самому поехать на дачу к Осевкину? – неуверенно предложил тот.

– Зачем? Подтвердить подозрение Осевкина, что ты не с ним? Если, разумеется, у него такие подозрения имеются… Сам-то ты что думаешь по этому поводу?

– Повода для подобных подозрений я ему вроде бы не давал… Нет, не давал, – уверенно заключил Щупляков, но тут же оговорился: – Хотя Осевкин, по своей бандитской привычке, не доверяет никому. Я с тобой согласен: ехать туда преждевременно. Тогда возникает другой вопрос: где искать Пашку?

– Вот что, Щупляков, ты давай дуй к себе на работу. Оттуда тебе легче будет следить за ситуацией. Должен тебе сообщить… Впрочем, это сейчас не имеет значения. Так что давай расходиться. Если будет что-то новенькое, я тебе звякну. Но и ты держи меня в курсе дела.

– Тебя подвезти?

– Не надо: тут идти-то всего пятнадцать минут.

И Улыбышев покинул гараж. Он шел и удивлялся, почему не сказал Щуплякову о Косте Аксютине, о том, что тот прибежал к Сорокину, а Сорокин приходил к нему, Улыбышеву, прежде чем отправиться на работу, и о том, наконец, что в город приехали его люди? Уж конечно не потому, что это лишняя для Щуплякова информация, которая может усложнить его задачу. Тогда почему же? А потому, ответил он себе, что ты ему не доверяешь. В этом все дело. А вот почему ты ему не доверяешь, надо еще разобраться. Впрочем, он и раньше не доверял ему на все сто, предоставляя только ту информацию, которая напрямую касалась его обязанностей. А все потому, что было что-то в Щуплякове, что-то такое неявное, на уровне подсознания, и это что-то было связано с его отцом, но как именно, и чем оно грозит, Улыбышев мог только предполагать. Может, там и не было ничего, кроме слухов; может, все это были комплексы самого Улыбышева, не проявляющиеся на других, но ведь они были – в этом все дело. И возродились вновь. Ох, неспроста это, неспроста.