В ту же пятницу ранним утром на платформу станции Угорска из московской электрички вышел молодой человек во всем белом: джинсах, футболке, кроссовках, и даже бейсболка с длинным козырьком была белой, если не считать какой-то эмблемы, чернеющей на ней этаким пауком. Молодого человека отличали высокий рост, лохматые волосы и борода с усами, между которыми краснели сочные улыбчивые губы. Через плечо его висела спортивная сумка, не слишком тяжелая, но, на первый взгляд, все-таки и не пустая. Молодой человек огляделся, заметил, что все бывшие пассажиры направляются в одну сторону, и двинулся вслед за ними. На тенистой дороге, где пахло травой и сосновой живицей, он догнал пожилую женщину, тащившую, перегнувшись на одну сторону, тяжелую сумку, и предложил ей свою помощь. Женщина поначалу отнекивалась и даже оглядывалась, как бы ища защиты, но весь народ уже прошел, и на дорожке они оставались вдвоем. Да и молодой человек, такой улыбчивый, такой приветливый и вежливый, через минуту рассеял ее подозрения и она доверила ему свою тяжелую сумку, однако известив его, – в надежде на понимание и сочувствие, – что едет к больному внуку и везет ему кое-каких московских гостинцев.

– Так вы живете в Москве? – искренне удивился молодой человек, будто он попал на край света, где встретить москвича практически невозможно.

– В Москве, сынок, в Москве, – подтвердила женщина. – Да вот дочка у меня вышла замуж за местного. – И пояснила: – Учился он в Москве, там они и познакомились. И сошлись. Два года мотались по квартирам, не расписывались… Нынче какие времена – сам знаешь: сойдутся, разойдутся – им трава не расти. Одни удовольствия. Ну, родила она, дочка-то моя, значит, сына. А зять, к чести его надо сказать, оказался человеком порядочным, не бросил ее с ребенком-то. Расписались они, свадьбу сыграли – все, как положено. А квартиры, – сам небось знаешь, сколько они у нас, в Москве-то, стоят, – нет ни у нее, ни у него. А у родителей жить – ни-ни. Вот и решили, чем так, то лучше в этом Угорске, но в своем собственном жилье… Мать у него жила тут в пятиэтажке, да померла, а квартира осталась, – поведала словоохотливая женщина. – А ты-то чего сюда? Или тоже к родственникам?

– Нет, мамаша, я по работе. Журналист я, в газете работаю. Вот направили сюда в командировку. Сказали, что тут какие-то лиги объявились, лозунги националистические пишут на стенах, народ будоражат… Ничего не слыхали?

– Как же, как же, слыхивала. Зять-то мой на этом самом комбинате работает, который в частной собственности находится, а хозяин… вот забыла его фамилию, прости господи! – вот уж полгода ни гроша своим работникам не платит. Ну, ребятня и написала что-то, не поймешь что, потому как отцы их и матери на этом комбинате работают – сами понимать должны. Поживи-ка полгода без гроша в кармане – каково это? То-то и оно. А у людей дети, их обуть-одеть надо, школа на носу, учебники каждый год новые, цены растут. Бог знает что, – прости господи, – с этими учебниками! – воскликнула женщина, всплеснув руками. – В наше время такого не было. Из года в год учебники передавали из класса в класс, и ничего, выучились, не хуже других. А тут не могут договориться, кто кого победил на той же, скажем, Курской дуге – наши ли немцев, или немцы наших. И вообще поговаривают, что если бы не американцы, нам бы никогда войны той не выиграть. А нам откуда знать, так ли, нет ли. Вчера говорили одно, теперь говорят, что это была, мол, советская пропаганда – вранье да и только. Сегодня говорят другое – тоже поди врут. Вот и не веришь никому.

– Да, болтают всякое, – согласился молодой человек.

– А ты из какой же газеты-то будешь? – спросила женщина. – Я уж их и не читаю: все одна болтовня, что по телевизору, что в газетах. Нигде правды нет. У нас в Москве-то еще пенсии более-менее ничего, спасибо бывшему мэру, а в провинции люди на гроши живут. Разве что огород – он и спасает.

– Работаю я в газете, которая называется «Дело». Раньше, то есть до революции, в России не было такого понятия – бизнес. Дело! Деловой человек! «Дело Артамоновых» Горького… Читали небось?

– Как же, как же, читала. По программе в школе проходили. Да что ж поделаешь: время такое, что куда ни глянь, одни нерусские заправляют, вот и выдумывают всякие нерусские названия: менеджер, риэлтер и прочую чепуху. Язык сломаешь.

– Ну так уж одни нерусские? – засомневался молодой человек, вспомнив почему-то сразу же своего начальника отдела Иванова.

– Так если и русский, тоже ничуть не лучше. К Сталину небось с иностранными словами не лезли. При нем всякий знал, что делать, а тут – говорят одно, а делают совсем другое.

– Ох, мамаша, желчный вы человек, – рассмеялся журналист.

– Поживешь с мое, сам таким станешь, – философски заключила женщина и возвестила, останавливаясь возле пятиэтажки: – Вот и пришли. Вон на втором этаже пеленки висят… Видишь?

– Вижу.

– Там-то мои и живут. Тесновато, конечно, но все-таки свое. Спасибо тебе, мил человек. А если тебе надо на комбинат, так это вон туда, – махнула женщина рукой в сторону сквера. – Видишь церковь? Вот сразу за ней этот комбинат и находится.

– А не знаете ли вы, мамаша, где здесь гостиница? А то сумку оставить – и то негде.

– Гостиницы тут нету никакой, мил человек. Был, говорят, когда-то Дом колхозника… – И пояснила: – Это когда колхозник в район по каким-нибудь делам приезжал, так в этом доме селился. Не пять звездочек, конечно, но дня на два-на три крыша над головой имелась. А сейчас нет ничего. Туристы сюда не ездят, показывать здесь нечего: кругом леса да болота, колхозы повывели, ничего другого не создали. А насчет переночевать, так это я у дочки могу спросить. Давай поднимемся наверх, раз уж ты взялся мне помочь, а то мне по лестницам тяжело подниматься, там и узнаем.

Дочка, весьма миловидная молодая женщина без особых примет, которую начинающий журналист затруднился бы описать, случись в этом необходимость, встретила свою мать с визгливой радостью, а на ее долговязого спутника глянула с подозрением, но мать ее успокоила, и через несколько минут молодой человек вошел в соседнюю квартиру, где жила одинокая вдова неопределенного возраста, муж которой помер, как ему сказала дочка словоохотливой женищины, по причине пьянства. Молодой человек с опаской оглядел растрепанную женщину в дырявом халате и ее весьма убогое жилище, однако отступать было некуда, да и женщина засуетилась, уверяя его, что у нее тут погром по чистой случайности, а так всегда чисто и уютно, и он решил, что уж пару ночей можно как-нибудь перекантоваться и в этой берлоге, зато в его будущей книге прибавится довольно занятное приключение. Выяснилось, что вдову зовут Аделаидой, а называть можно просто Идой, что Валька, ее молодая соседка, к которой приехала из Москвы ее мамаша, большая задавака, корчит из себя столичную штучку, а сама дура дурой.

Назвав себя Егором, – хотя на самом деле звали его Валерой, – но не показав документов по причине возможной конспирации: мало ли как развернутся события: провинция все-таки, – оставив у вдовы большую сумку, уложив фотоаппарат и диктофон в сумку поменьше, отказавшись от кофе, предложенного Аделаидой, молодой человек отправился выполнять задание редакции. Первое в своей жизни – с выездом в настоящую командировку и прочими причиндалами, положенными спецкору.

На комбинат Валера решил не спешить. Сперва надо оглядеться, выяснить аспекты провинциальной действительности, подышать, так сказать, наэлектризованным воздухом социального или какого-то иного напряжения, проникнуться народной жизнью в ее как бы первобытном естестве, не испорченном столичным развратом, и на этом фоне развернуть конфликт… Ну, что там развернется, это еще надо будет посмотреть, но без конфликта возвращаться в Москву никак невозможно. Так если бы конфликта не было, не возникла бы и нужда сюда ехать. Тут и курице понятно, Однако завотделом, не упомянув курицу, объяснил ему, что конфликт налицо, надо только подать его в духе времени и политнаправления. Что такое дух времени и политнаправление, Иосиф Иванович, которого в глаза и за глаза звали просто Иванычем, не объяснил, но Валеру это ничуть не смутило: он лишь в этом году закончил журфак Московского университета имени Ломоносова, и демократические доктрины еще были свежи в его кудлатой голове.

Однако доктрины доктринами, конфликты конфликтами, а на голодный желудок в голову ничего не лезет. И Валера, оглядевшись и определив, где находится центр города, пошагал своими длинными ногами по одной из улиц, весьма, между прочим, опрятной, тенистой и тихой. Улица вскоре привела его на площадь, которую окружали двух и трехэтажные здания эпохи развитого социализма, не лишенные помпезности, но выглядевшие весьма жалко с точки зрения исторического момента. Правда, нигде памятника Ленину он не обнаружил, но постамент, окруженный цепями и цветочными клумбами, стоял, а на постаменте куда-то бежал чугунный солдат с автоматом в одной руке и гранатой в другой. И было написано на бронзовой табличке, что это есть памятник угорчанам, павшим в боях Великой отечественной войны за свободу и независимость советской Родины. Слава им и вечная память.

Отсюда, от памятника, открывалась вся панорама площади и окружающих ее зданий. Над одним из них красовалась огромная реклама, и Валера, вглядевшись, прочел: «Моя полиция меня бережет!» А подойдя поближе, обнаружил бронзовую доску, гласившую, что городской отдел полиции Министерства внутренних дел находится именно в этом здании. Правее высилась четырехэтажная мэрия Угорска, еще дальше – угрюмое здание банка, похожее на старинный сейф; на другой стороне площади, примыкая к парку, сияло нечто трехэтажное, напоминающее средневековый замок, облепленный броскими рекламами. Тут тебе и ресторан «Угорье», и универсам «Озеро Долгое», и парикмахерская «Наша мода», и кафе «Ручеек». Сфотографировав и памятник, и здания, но не в открытую, а как бы из сумки, будто что-то в ней разыскивая, специально приспособленной для скрытой съемки, Валера переступил порог кафе, уселся за столик и стал ждать.

В кафе было гулко от пустоты. Лишь за стойкой бара дремал молодой человек в красной куртке с белыми отворотами, да в сумрачном углу пили кофе мужчина и женщина, тоже, видимо, приезжие. Если иметь в виду рабочий день, исходить из объявления, что дискотека начинает функционировать с восемнадцати часов, то кафе наполнится лишь к вечеру, когда молодежь устремится туда, где можно весело провести свободное время. В кафе, между прочим, запрещалось курить, распивать спиртные напитки, употреблять нецензурную лексику, рекомендовалось вести себя прилично и не забывать, что «вы являетесь гражданами древнего города Угорска, имеющего славные боевые и трудовые традиции». Валера, прочитав эти обязанности и напутствия, похмыкал и решил, что непременно заглянет сюда вечером и проверит, выполняются ли эти благие пожелания.

Минут через пять к его столику направилась ярко накрашенная девица, тоже в красной курточке, но в белом переднике, едва прикрывающем ее трусики, с блокнотом и меню в обнаженных руках. Валера выбрал кофе и фирменные угорские пирожки с мясом и капустой. К его немалому удивлению, и кофе, и пирожки имели отменный вкус и запах. Он подумал было, не повторить ли ему это удовольствие, однако, здраво рассудив и прикинув свои финансовые возможности, решил, что вполне обойдется и этим: не вагоны разгружать и не лес валить ему предстоит, как бывало на летних каникулах во время студенчества, а, можно сказать, прогулки и посиделки. Пока же предстоит пройтись по точкам, отмеченным завотделом Иванычем на самодельной схеме: гаражи у какого-то Гнилого оврага, рынок, жилой массив под названием «Ручеек», посидеть с бабушками возле «хрущебок», ну и еще что-нибудь, что попадется под руку. И лишь потом встретиться с мэром этого города и, если повезет, с хозяином комбината. Главное, как их учили на лекциях старые зубры журналистики, не пропускать ни единой мелочи, ибо целое как раз и состоит из мелочей, но из таких мелочей, которые… ну и так далее и тому подобное.

Шагая в направлении железной дороги, по которой время от времени с гулом проносились поезда и электрички, Валера как-то неожиданно подумал, что схема, лежащая в его сумке, не могла взяться ниоткуда, что кто-то из местных ее составлял, кто-то информировал Иваныча о событиях в Угорске, и этот кто-то не хочет, чтобы о нем стало кому-то известно. Вспомнилось еще, что Иваныч настойчиво не рекомендовал ему заглядывать в редакцию местной газетенки, потому что ничего он там не узнает, а подозрение и внимание местных властей на себя обратит раньше времени. Следовательно? Следовательно, осведомитель этот и сидит, скорее всего, в редакции «Угорских ведомостей».

Придя к такому умозаключению, Валера широко ухмыльнулся и даже хохотнул, довольный своей прозорливостью: до того все эти отговорки Иваныча показались ему наивными и даже смешными.

Увы, писания на гаражах оказались тщательно закрашенными, лишь кое-где еще можно различить фрагменты некоторых букв, а уж насчет самой крамольной надписи какой-то там «Лиги спасения России» и говорить нечего. Однако и эту закрашенность Валера запечатлел в своем цифровом аппарате. Так, на всякий случай.

От гаражей Валера направился к рынку, поскольку тот оказался на пути к жилому массиву «Ручеек». Но ни рынок, ни новые дома, похожие на московские, и вообще ничто не напоминало о недавних событиях, а молодые мамы и, естественно, далеко не молодые бабушки, ни о чем говорить с Валерой не пожелали, хотя он представился им человеком, только что закончившим химфак и теперь, в поисках высоко оплачиваемой работы, хочет разузнать насчет стоимости местного жилья и прочих условий. Странно все это и непонятно. То ли его вид не внушал доверия всем этим разновозрастным женщинам, то ли все они тут так напуганы, что и рта боятся открыть перед незнакомым человеком.

Решив, что больше ему должно повезти в районе «хрущеб», Валера отправился туда. Во дворе одного из домов он заметил толпу прилично одетых людей, иных даже с кожаными папками, толпившихся вокруг невысокого и весьма упитанного человека, который, поводя руками, что-то им объяснял, а так же немногим женщинам с колясками или сумками.

– Что это за делегация? – спросил Валера у одной из них, стоящей несколько на отшибе.

Та посмотрела на него с подозрением, затем неохотно пояснила:

– Мэр наш со своими шестерками ходит… интересуется, как люди живут. – Помолчала, добавила, зевнув: – Перевыборы скоро.

Валера приблизился к представительной группе. И вот что он услыхал из уст сравнительно молодого, но уже одышливого человека:

– Да, мне известны ваши проблемы, – говорил тот уверенным баритоном, поводя рукой. – И мэрия рада бы сделать все для того, чтобы с этими проблемами справиться в самое ближайшее время. Но увы, ресурсы наши весьма ограничены, а дыр от советской действительности осталось столько, что все сразу не залатаешь. Но мы держим их под контролем, и как только появятся средства, так сразу же заключим договор с подрядной организацией и приступим к работе. В этом вы можете на меня положиться целиком и полностью.

– Вы и в прошлом годе обещались, – прошамкала старушка, стоящая ближе всех к мэру. – А воз и нонче там.

– Да, бабуля, обещался. Не отрицаю. Но что я могу поделать? Мне в области тоже обещались. А в результате – пшик. Но, повторяю еще раз: мы держим все ваши проблемы под контролем, – заявил мэр и направился дальше, сопровождаемый молчаливыми людьми при галстуках и папках.

Валера и мэра с его окружением запечатлел своей камерой, ничуть не удивившись происходящиму: везде, как выборы на носу, так чиновник уподобляется медведю, по весне вылезающему из своей берлоги и начинающему шататься по лесу, делая вид, что обитатели леса интересуют его исключительно ради удовлетворения их потребностей. Хотя на самом деле медведя… в смысле чиновника, интересует исключительно его должность.

Повозившись в своей сумке, Валера оглянулся из-под руки, пытаясь понять, не заметил ли кто-нибудь его секретной съемки. И ему показалось, что одна женщина, стоящая рядом с мужчиной, как-то уж очень поспешно отвернулась. Странное дело, но это как раз те мужчина и женщина, которых он видел в кафе. Эта же парочка топталась на выходе из кафе «Ручеек», потом вроде бы она же оказалась почти в двух шагах от него на рынке. И у мужчины что-то такое с одной половиной лица, которую прикрывает широкополая шляпа, сдвинутая набок. Да и рука мужчины то и дело как бы проверяет, хорошо ли прикрыта эта половина. В любом случае – подозрительно. И вот они же теперь оказались и здесь. Для случайного совпадения это, пожалуй, слишком. Хотя совпадения исключить нельзя. Как нельзя исключать его собственную мнительность, игру воображения, вызванные чтением газет, теленовостями, в которых большие и малые ЧП подаются с настойчивостью необыкновенной. Особенно тогда, когда что-то случается с журналистами. Но откуда в Угорске могут знать, что он журналист? От случайной попутчицы, которой он раскрыл тайну своей профессии и даже цель приезда в Угорск? Вряд ли это возможно за такое короткое время. Неужели в их редакции завелся крот? Однако, даже если и завелся, как он мог узнать, куда поедет Валера и какое у него задание? Ведь в кабинете у Иваныча кроме них двоих не было больше ни души! Конечно, конкуренция, подслушивающие устройства, то да се – все может быть.

Валера попытался рассмотреть своих спутников повнимательнее, но женщина, явно крашеная брюнетка, и мужчина спортивного вида в больших темных очках, держались к нему в основном спиной, то ли не желая показывать своих лиц, то ли что еще.

У Валеры в его еще короткой жизни не имелось повода обвинить себя в трусости, но тут он почувствовал что-то вроде озноба и непроизвольное желание постоянно оглядываться. А ведь он и боксом занимался, и каратэ, и самбо, потому что серьезно готовился стать журналистом, а это не только одна из важнейших профессий, но и самых опасных в условиях нынешней России. Конечно, за себя постоять он сумеет, но… но убивают или калечат даже таких людей, вокруг которых полно охраны. И тогда он решил, что пора бросать конспирацию и заявить о себе властям: пусть власти заботятся о его безопасности, потому что им же хуже, если с ним что-то случится на подведомственной им территории.

Валера пообедал в том же кафе и отправился в мэрию.