Артем Александрович Сорокин только что вернулся с работы, переоделся в грязное, то есть пригодное для работы по хозяйству, и теперь ходил по своему участку между грядами картошки, собирая личинки колорадского жука, привычно матеря американцев, наградивших Россию этой гадостью, и наверняка не без умысла. С тех пор как сына своего Сережку, на котором лежала обязанность собирать жука, он отправил в лагерь, чтобы еще чего-нибудь не выкинул против Осевкина и прочих городских властей, о чем ни раз заговаривал с отцом, укоряя его в рабском смирении, Артем Александрович теперь сам утром и вечером проходит насквозь все грядки, приподнимая ботву и заглядывая под листья, собирая безостановочно жрущих листья жирных полосатиков и кидая их в ведро с водой, приправленной керосином. «Пожрал, теперь попей малость, попей!» – бормотал он, кидая очередного обжору в ведро. Ну что за мерзкая тварь! Ее даже в руки брать противно. И не брать нельзя, иначе останешься на зиму без картошки, а без нее стол не стол».

В калитку затарабанили, затем послышался нетерпеливый женский голос:

– Хозяева! Есть кто живой?

Ей ответил хриплым лаем Купидон, беспородный пес, подобранный детьми еще года три тому назад.

Сорокин разогнулся, уперев кулаки в поясницу, прислушался.

Настойчивый стук повторился. Повторился и тот же голос о том же самом. Артем Александрович подождал немного, рассчитывая, что на голос откликнется жена, но та, видать, куда-то ушла, и тогда он сам пошел к калитке, обходя дом, уверенный, что стучит какая-нибудь цыганка, которых развелось в округе этим летом столько, что кажется, будто все, какие есть в стране, выбрали Угорский район для своей неуемной, но бесполезной и даже зловредной для местных жителей деятельности. Можно было бы и не идти, но, кто их знает, этих гадалок и попрошаек: решат, что нет никого, а у него двери нараспашку, заходи и бери, что захочется, и собака им не помеха: они, говорят, знают, как их успокаивать. А то еще бросят какую-нибудь отраву – с них станется. Богатств в доме, конечно, особых нет, но при нынешней чертовой жизни любая вещь не может быть лишней.

Вывернув из-за дома, окруженного кустами смородины, крыжовника и яблонями, Артем Александрович увидел над калиткой голову женщины лет эдак сорока, на цыганку совсем не похожую: белокурую, с большими темными глазами, симпатичную. Успокоив Купидона, он подошел к калитке, на ходу вытирая руки сырой тряпицей.

– Извините бога ради, что оторвала вас от работы, – зачастила женщина. – Дело в том, что я представляю независимый профсоюз химической промышленности. Вот мои документы, – произнесла она, раскрывая красную книжицу с фотографией и печатями.

Артем Александрович глянул на книжицу, не успев ни разглядеть ее как следует, ни прочитать, что там написано, не говоря уже о печатях, как женщина тут же ее закрыла и убрала. Потребовать у нее, чтобы дала в руки, он не решился: неудобно как-то, да и лицо такое привлекательное, такое простодушное, такое… короче говоря, женщина ему понравилась с первого взгляда. Более того, он сразу же поверил всему, что она сказала и еще скажет: женщины с такими правдивыми глазами не могут врать и обманывать.

– Да? И что же? – спросил он, отодвигая железный засов и раскрывая калитку.

– Дело в том, Артем Александрович… Ведь вы Сорокин Артем Александрович, не правда ли? – спросила она, уставившись на него улыбчивыми глазами и будто вытягивая из него нужные ей слова.

Сорокин кивнул и даже открыл было рот, чтобы сказать, что да, он и есть Сорокин, но женщина, вполне удовлетворившись его кивком, понеслась дальше:

– Так вот, руководству нашего профсоюза стало известно о разногласиях трудового коллектива вашего предприятия с ее владельцем Осевкиным Семеном Ивановичем. Исходя из имеющейся информации, руководство профсоюза решило вмешаться в эти разногласия на стороне коллектива. Меня командировали в ваш город, чтобы собрать более подробную информацию об этих разногласиях, задокументировать ее и дать ей правовую оценку, на основании чего потребовать от владельца выполнять трудовой договор по защите прав наемного работника. В том числе и через суд, – выпалила женщина, не споткнувшись ни на одном слове, впиваясь в Сорокина своим взглядом, будто пытаясь заглянуть ему в самую душу.

– Я, собственно говоря, – растерялся Артем Александрович, – ничего об этом не знаю… И почему именно ко мне?

– Не только к вам, Артем Александрович. Не только к вам. Я побывала у многих работников комбината, в том числе у ее директора и других руководящих работников. Они ведь тоже являются наемными работниками, не правда ли? Но не только. Вот у меня списки рабочих – я побывала и у них. Но должна вам признаться, что многие ваши товарищи относятся к вам с большим уважением, как к человеку умному, прошедшему суровую школу жизни, справедливому. На вашу помощь я очень рассчитываю, – и с этими словами женщина шагнула в калитку, заставив Сорокина отступить в сторону и попятиться. В руках она держала ни то портфель, ни то папку, какие носят сборщики налогов и прочие служилые люди. Все на этой женщине сидело ладно и даже кокетливо: и синие полотняные брюки, и голубая блузка, и коротенькая синяя же курточка.

Спохватившись, Сорокин сделал приглашающий жест рукой и произнес:

– Заходите, пожалуйста. Я, правда, не знаю, чем смогу вам помочь… А где находится этот ваш профсоюз?

– В Москве, разумеется. Но не профсоюз, а его центральный комитет, – ответила женщина со снисходительной улыбкой к собеседнику, задающему такие наивные вопросы. – Что касается самого профсоюза, то это сотни тысяч рабочих, инженеров и служащих, работающих на предприятиях химической промышленности по всей стране. – И тут же, без всякой паузы: – А собака у вас не кусается?

– Собака? Нет-нет, что вы! – со мной не укусит. – И Сорокин прикрикнул: – Купидон! Место!

Собака неохотно скрылась в будке, высунула из нее лохматую морду, недовольно рыча и скаля белые клыки.

Артем Александрович, не отличающийся сообразительностью и находчивостью, чувствовал в самом посещении его дома этой женщиной скрытую опасность, но в чем она выражалась конкретно, сказать не мог. Конечно, если она побывала до этого у многих других работников Фука, то это меняет дело, но тот факт, что кто-то из его товарищей как бы выдвинул его вперед, назвав его фамилию-имя-отчество, выдвинул под пули невидимых врагов, как ни раз случалось в Чечне с передовыми дозорами, не только настораживало, но и пугало: оказаться один на один с Осевкиным и его охраной грозило самыми непредсказуемыми последствиями. Эта профсоюзница поговорила и уехала, а ему потом отдувайся.

Он повел ее не в дом, а в беседку, увитую диким виноградом, и все оглядывался по сторонам в надежде, что придет жена, работающая главбухом в городском ЖКХ, понаторевшая на всяких разговорах со всякими людьми. Но жены не было видно: небось трепется с какой-нибудь соседкой. Тем более что профсоюзница, не назвавшая себя, не давала ему времени на раздумье. Пока они шли, она все говорила и говорила:

– Понимаете, Артем Александрович, наши правители объявили о создании правового гражданского общества, а свободы этому обществу не дали никакой: забастовки запрещены, митинги и демонстрации – только по согласованию с властями, вот новоявленные буржуи и делают со своими наемными работниками все, что им заблагорассудится, – сыпала она знакомыми и убедительными словами, какие звучат с экрана телевизора из уст тех же правителей; эти же слова можно прочитать и в любой газете. Даже в «Угорских ведомостях». А женщина продолжала: – Были случаи избиений и даже убийств профсоюзных активистов, я уж не говорю о зверских разгонах митингов и демонстраций нашим прославленным омоном… Правда, теперь это называется опон, но хрен редьки не слаще… Кстати, – хохотнула она, – раньше говорили «япона мать», теперь говорят «опона мать»… Не слыхали?

И опять Артем Александрович не успел раскрыть рта. Впрочем, женщине, похоже, его подтверждение было без надобности, и она продолжила без всякой паузы:

– Однако руководство нашего профсоюза полно решимости добиваться всеобъемлющего пакета гражданских прав для работников всех предприятий. И кое-что нам удалось достигнуть в этом направлении. Между тем одно лишь руководство профсоюза не может сделать ничего, если его не будут поддерживать низовые организации. А у вас на комбинате профсоюзом даже и не пахнет…

– Да-да, вы совершенно правы, – наконец-то вставил свое слово Сорокин. И хотел продолжить, но не тут-то было.

– Вот я и говорю: надо решительно бороться за свои права, не ждать, пока кто-то подаст их вам на блюдечке с золотой каемочкой. Вот вы у себя провели акцию. Акция, конечно, весьма робкая, но и она дала положительные результаты. Не правда ли?

– Да, но…

– Вы служили в армии, воевали, были командиром…

– Я был всего лишь сержантом, – едва успевал Сорокин вклиниться в непрерывный поток слов, истекающий без всяких видимых усилий изо рта женщины, обрамленного ярко-красными губами, но она будто не замечала его слов, она будто отрабатывала некую роль, затверженную ею до самой последней запятой:

– … у вас награды, вам не к лицу бояться людей, которые целиком и полностью зависят от вашего личного труда и труда ваших товарищей. Более того, вы, как человек военный, должны знать, что, атакуя противника, нельзя останавливаться на промежуточном рубеже. Всякая остановка грозит гибелью и потерей завоеванных позиций. Пора от писания хлестких речевок переходить к активным действиям. Вам, работникам комбината, необходимо создать профсоюзную ячейку. Для начала, быть может, негласно, но затем выступить открыто в защиту своих прав. Более того, мне кажется, что вы… именно вы, Артем Александрович! – смогли бы возглавить эту ячейку. Наш профсоюз поможет вам в этом. Он обеспечит правовую и юридическую защиту своих членов… Более того, мы пошлем вас на специальные курсы за счет комбината, и вы сможете квалифицированно, как это делается на Западе, отстаивать права наемных работников. Нельзя трусить, Артем Александрович, нельзя останавливаться. Надо твердо и решительно выступить за свои права, не ждать, когда правительство, которое больше печется о прибылях олигархов, обратит внимание на людей наемного труда. Я уверена, что вы сделаете соответствующие выводы из своего первого, вполне успешного опыта… – женщина замолчала и пытливо глянула в растерянные глаза Сорокина, и тот поспешно согласился, не желая выглядеть в ее глазах трусом и недотепой:

– Да, конечно, я понимаю, но и вы тоже должны понять, в каких условиях мы живем и работаем, – обрел наконец твердую почву Артем Александрович. – Вы даже представить себе не можете, какие дикие у нас порядки. Вся администрация города, в том числе и милиция, ходит на коротком поводке у Осевкина. А он, между прочим, – бывший бандит. И методы у него чисто бандитские. Вы знаете, сколько у нас пропало людей? Не знаете. И мы тоже не знаем. И никто их не ищет. А кто пытался искать, тоже исчезали неизвестно куда. Попробуйте создать тут профсоюз. Завтра же все будут уволены. И это в лучшем случае. Тут вот на самую простую акцию – и то пришлось людей уговаривать…

И тут в глазах женщины Артем Александрович заметил что-то такое, – что-то похожее на торжество, – и это его насторожило и заставило замолчать, еще не понимая, что произошло: ему показалось, что перед ним сидит совсем другая женщина – чужая, холодная и жестокая. Но длилось это всего какую-нибудь секунду, не больше. Женщина точно смахнула со своего лица набежавшее на него облако, снова мило улыбнулась, покивала головой, подбодрила:

– Продолжайте, Артем Александрович, продолжайте. Я вас внимательно слушаю. Все, что вы говорите, очень ценно для понимания вашего положения. Я доложу об этом своему руководству. Уверена, что они найдут способ обуздать этого вашего Осевкина, паскуду и сукиного сына.

Послышался стук калитки, радостный визг Купидона, уверенная дробь каблуков по дорожке, выложенной бетонными плитами, – и Сорокин увидел свою жену, Нину Петровну, направлявшуюся в дом. Однако, прежде чем взойти на крыльцо, она остановилась, глянула в сторону беседки и, к облегчению Артема Александровича, направилась к ней.

– Здравствуйте, – произнесла Нина Петровна, подходя к беседке и берясь рукой за поддерживающий ее столб. – А мне сказали, что у нас гости, вот я и поспешила.

– Это вот… товарищ… из Москвы, – решил рассеять недоумение жены Артем Александрович. – Из профсоюза химической промышленности. Изучает наши порядки. – И, обернувшись к гостье, пояснил: – А это моя жена, Нина Петровна.

– Я догадалась, – приветливо улыбнулась гостья, снова не назвав себя. – У вас, Артем Александрович, очень милая жена. Уверена, что и ваши дети похожи на своих родителей.

– Да-да, похожи. Особенно сыновья, – поторопился поведать он, со стыдом чувствуя, что старается как бы задобрить профсоюзницу, а зачем это нужно, не знает.

– Так, может, чаю? – спросила Нина Петровна.

– Чаю? Ах, нет-нет! Спасибо большое, но меня уже напоили и даже накормили.

– Это у Невроевых? – уточнила Нина Петровна,

– Да, у них. Чудесные люди. И очень хлебосольные, – произнесла женщина, поднимаясь. – Рада была познакомиться. Но у меня еще много работы: еще многих надо обойти и расспросить. Так что вы уж извините…

– Артюша, проводи гостью, – велела хозяйка и стояла, глядя ей вслед, пока та не исчезла из виду.

Сорокин закрыл калитку и, мучительно наморщив свое лицо, пытался понять, что же произошло. А что произошло что-то непонятное и тревожное, в этом он был совершенно уверен. Но когда он это почувствовал, определенно сказать не мог.

– Ну ты чего там застрял? Уснул, что ли? – прикрикнула на него Нина Петровна. – Слава богу, что она тебе ничего не всучила, – засмеялась она, намекая на то, как какая-то аферистка года три тому назад всучила ему за десять тысяч какой-то электрический аппарат, который будто бы лечит от всех болезней, стоит более сорока тысяч, но ему, как бывшему десантнику, воевавшему в Чечне, она сделает скидку. Короче говоря, задурила мужику голову, и теперь этот аппарат, не способный выполнить ни одну из многочисленных разрекламированных функций, валяется в столе у Сережки, разобранный на составные части. – Так чего она тебе напела? – спросила Нина Петровна, с насмешливым сочувствием глядя на своего мужа.

– Да вот, – замялся Артем Александрович, – хочет создать у нас профсоюз.

– И ты поверил?

– А почему бы нет? Нельзя же не верить никому, – обиделся Артем Александрович.

– Ох, Артюша, не забывай, где ты живешь и в какое время. Мало тебя в Чечне дурили твои командиры, посылая на убой? Мало тебя дурят сейчас? А ты все веришь и веришь. Как малое дите, право.

– Ну как же так, Петровна? Ведь она кругом права – вот в чем дело.

– Ну и что? Я тебе тоже могу такое напеть, что только слушай… Кстати, как ее зовут?

– Не знаю, – смущенно пожал плечами Артем Александрович. – Я не спрашивал.

– А документы какие-нибудь она тебе показывала?

– Да, но… я не успел разглядеть.

– Господи, учат тебя, учат, а все не впрок.

Нина Петровна помолчала, тоже что-то соображая, затем выпалила:

– А ты знаешь, Артюша, я эту бабу, кажется, видела на этой неделе. Правда, она была в очках и с мужиком, тоже в огромных очках. Морды, скажу тебе, не приведи бог присниться. И волосы вроде бы потемнее у нее были, а все остальное сходится.

– Где ты ее видела? – насторожился Артем Александрович, вспоминая, говорила профсоюзница или нет, когда приехала из Москвы.

– Из ресторана они выходили, – ответила Нина Петровна. – А я возле универсама стояла, Ритку ждала. В том-то все и дело, что очень похожа на ту бабу. Ох, Артюша, чует мое сердце, не к добру это. Ох, не к добру!

– С чего бы это нам опасаться, – проворчал Артем Александрович, пряча глаза: его благоверная еще не знает, что всю эту бучу они учудили с Сережкой, а то бы… Лучше ей и не знать: все-таки она работает «наверху», встречается с мэром и прочими городскими чиновниками. И зарплата у нее хорошая, и не задерживают ее, а то бы они давно пошли по миру. Но профсоюзнице этой он кажется себя выдал. И тут он вспомнил ее торжествующий взгляд, кривую усмешку на узких губах, и внутри у него все как бы заледенело. И не из страха за себя, а за жену, за детей… Будто сквозь вату он услыхал голос Петровны:

– Ужинать-то будешь? А то у меня все готово.

Минут десять назад он зверски хотел есть, но сейчас это желание куда-то исчезло, остался лишь страх – и ничего больше. Да такой страх, какого он не испытывал даже в Чечне.

– Не хочется, – произнес он хрипло. И добавил: – Я потом, попозже. – И побрел к картофельным грядкам, мучительно пытаясь отыскать выход из создавшегося положения, борясь с противоречивыми впечатлениями, оставшимися от посещения профсоюзницы. Но выход не находился. И тогда он, махнув рукой на колорадских жуков, решительно развернулся и чуть ли ни бегом бросился через свой огород, затем через соседский к бывшему подполковнику Улыбышеву.