Вытерев рот бумажной салфеткой, пыхтя и отдуваясь, Андрей Сергеевич Чебаков выбрался из-за обеденного стола.

– Оставляю вас, Валерий Витальевич, на попечение моей благоверной, – произнес он, обращаясь к Валере, который тоже встал, отодвинув в сторону стул. Чебаков замахал руками: – Сидите, Валерий Витальевич, сидите! Это у меня все дела и дела, а вы пока отдыхайте. – И, повернувшись к жене, состроив умильную физиономию: – Розочка, лапочка, покажи Валерочке усадьбу, познакомь его с папой… Очень, между прочим, интересный для журналиста человек, – добавил он, снова обращаясь к Валере. – Много чего повидал, много чего знает из нашего прошлого. А я через часик-полтора вернусь, и мы продолжим с вами беседу на интересующую нас тему. И с людьми интересными я вас познакомлю. – И снова к жене: – Скажи Куркову, чтобы покатал гостя на катере. Одним словом, займи Валерия Витальевича в мое отсутствие.

– Ах, Андрюша, с огромным удовольствием! – воскликнула Розалия Борисовна, молитвенно сложив руки перед собой, будто перед нею стоял не муж, которого она поносила почем зря менее часа назад, а сам Иисус Христос. – Если, конечно, Валерий Витальевич не возражает! – добавила она, широко распахивая желто-зеленые, как у кошки, глаза, жирно обведенные тушью, высоко вздымая морщинистую грудь, в ложбинке которой мотался большой золотой крест на золотой же цепочке.

– Валерий Витальевич не возражает, – подхватил Валера, расшаркиваясь, хотя ему уже осточертело видеть и слышать эту молодящуюся бабу, не способную без ужимки произнести ни единого слова.

Андрей Сергеевич, напутствуемый женой, которая время от времени пыталась вызвать дочь из неведомого далека с помощью мобильного телефона, пошел к двери.

– Если увидишь этого оборванца Пашку, надери ему хорошенько задницу! – крикнула Розалия Борисовна ему вслед. – Ишь каторжане чертовы! Моду взяли к чужим девкам лепиться! – Затем, обращаясь к Валере, кокетливо повела обнаженными плечами и продолжила томным голосом: – Ах, Валерий Витальевич! Вы уж извините меня за грубое слово: ну никак не могу успокоиться, что моя дочь ночевала в лесничестве. Кто его знает, чем они там занимались. Ведь удрала, никому ничего не сказав. Даже не подумала о своей матери, каково ей переживать подобное. А у меня гипертония, голова раскалывается – и все из-за нее, все из-за нее.

Валера сочувственно покивал своей лохматой головой, так и не решив, что ему делать: то ли кинуться вслед за мэром, то ли продолжать корчить из себя светского повесу, то ли вернуться в город, в котором его наверняка ждет Аделаида.