Солнце еще не перевалило за полдень, когда от причала на правом берегу отвалила речная галера, два десятка гребцов налегли на весла, и судно ходко двинулось наискось к левому берегу Днепра, где течение послабее.

Бен Хазар провожал галеру глазами, пока она не скрылась за поворотом, моля Всемилостивого и Всеблагого, – да будет слава его вечна! – о благоволении к рабам своим. Можно сказать, что часть забот на сегодняшний день сброшена с его, бен Хазара, усталых плеч. И все-таки – что за жизнь такая у него, что ни днем, ни ночью, ни даже в священную субботу нет у него ни минуты покоя! Проклятая жизнь! Проклятые люди! Проклятый племянник Иосиф, уславший своего дядю подальше от священного трона царей Израиля вопреки пророчествам и видениям!

Донесшийся до слуха бен Хазара какой-то шум, возникший где-то за пределами детинца, оторвал его от размышлений. Он остановился, замер, прислушиваясь: похоже на шум огромной толпы…

– Что там? – произнес бен Хазар капризным голосом, ни к кому не обращаясь, но зная, что его слышат. И зная, что слышат именно те, кому положено слышать.

Из-за шелковой занавеси, расшитой райскими цветами, вышел полуголый человек, могучий, как Голиаф, черный, как глаз бездонного колодца, с большими серьгами в ушах и в носу, звонко хлопнул в ладоши три раза – дверь в башню тотчас же отворилась, порог переступил, почтительно согнувшись, начальник хорезмийской стражи и комендант Киева Давид ибн Иегуда, одетый в полосатый хорезмийский халат и белую чалму, с длинной кривой саблей у пояса. Ему не нужно повторять вопрос, он давно ждет под дверью, чтобы доложить о случившемся своему господину.

– Русы убили четырех ларисийцев, мой господин, – да не омрачится более худыми вестями для тебя священная суббота! – произнес он, сложив ладони и кланяясь.

– Где?

– В гончарном квартале, мой господин.

– За что?

– Ларисийцы схватили девчонку, которая шла из храма. Они часто так делают, но всегда возвращают ее на то же место, где взяли, когда она им надоест. Обычно русы не вмешивались. Но сегодня за нее заступились гончары. Завязалась драка. На место преступления была послана сотня копейщиков. Зачинщиков схватили, доставили на суд твоей милости, мой господин.

– А почему шум?

– На рыночной площади собралась толпа горожан, мой господин. Они кричат и размахивают кулаками. Среди них есть и такие, которые имеют ножи.

Бен Хазар побледнел, медленно приблизился к окну, из которого видна рыночная площадь. Велел отворить. Едва Голиаф распахнул створку, как в башню ворвался далекий гул, похожий на гул морского прибоя у берега моря Хазарского. Видно, как там, на площади, колышется темная толпа, сдерживаемая конными хорезмийцами, которых эта толпа могла смять и раздавить, возникни у нее такое желание.

– Загнать этих собак туда, откуда они пришли! – вскрикнул наместник визгливым голосом. – За каждого ларисийца схватить по семь русов. Одних распять, с других содрать кожу, третьих посадить на кол, четвертых сварить в кипятке! Их семьи продать в рабство. У кого найдете нож или другое какое оружие, сделать то же самое. Я все сказал. Выполняйте!

– Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, – произнес ибн Иегуда и попятился к двери, продолжая кланяться.

Прошло несколько минут – из ворот детинца потекла непрерывной пестрой змеей конная стража хорезмийцев, растекаясь по узким улицам, ведущим в сторону рынка, охватывая его с трех сторон. Будто цветы, пламенели тюрбаны на головах всадников, вспыхивали на солнце их полосатые халаты, наконечники копий.

Толпа, завидев свирепых бородачей, кинулась врассыпную. Всадники настигали, кололи копьями, рубили саблями. Через несколько минут улицы опустели. Лишь там и сям остались лежать неподвижные тела, привлекая запахом крови ворон, которые то с возбужденными криками взлетали над крышами, то усаживались длинными рядами вдоль улиц на заборы, клоня головы с толстыми клювами, опасаясь спуститься вниз, потому что кое-кто из лежащих шевелился, слышались стоны и проклятья.

Никто из киевлян не решался выйти на улицу, чтобы убрать убитых и раненых. Дома и улицы затаились в предчувствии еще более страшных событий.

На рыночной площади плотники поспешно укрепляли помосты, вкапывали дополнительные заостренные колья, несли хворост и дрова к большим медным котлам. Начальник киевской стражи ибн Иегуда лично следил за их работой, подгонял.

А на вечевой площади в самом детинце перед палатами наместника уже теснилось с обнаженными головами несколько десятков киевлян, схваченных на улице. Являлись они зачинщиками или случайно оказались на улице, когда стражники хватали всех подряд, никого не интересовало.

Из палат вынесли большой стул с мягкими подушками. Затем двое евнухов под руки вывели и посадили на него Самуила бен Хазар, одетого в белый халат, на голове что-то похожее на чалму, в руках янтарные четки, седая борода тщательно расчесана на две стороны, толстые губы, толстый нос и щелки глаз, заплывших жиром, существовали как бы отдельно друг от друга, и казалось, что наступит миг, когда они покинут голову и разлетятся, оставив голый череп, обросший седым волосом.

Бен Хазар ткнул пальцем, унизанным перстнями, в благообразного старца, стоящего впереди всех. На старце суконный дорогой кафтан, плисовые штаны, высокие сапоги с загнутыми носами, седые волосы охватывает узкий ремень с магическими знаками, – все говорит, что это не простой человек, а один из первых людей города.

– Ты кто? – спросил бен Хазар.

– Человек, мой господин, – ответил с достоинством старец.

– Ты знаешь, чем грозит любому из вас нарушение правил, которые я установил в вашем городе по повелению моего царя-каганбека, повелителя многих племен и народов, – да прославится имя его от одного моря до другого!?

– Как не знать, мой господин, – ответил киевлянин. – А только, да будет известно моему господину, я никаких правил не нарушал. Народ зашумел, я вышел посмотреть, тут ваши налетели, схватили меня и поволокли. Пусть мой господин скажет, что я нарушил, и я готов понести за это наказание.

– Ты нарушил правило, которое гласит, что жители города не имеют права собираться в одном месте более трех человек. Тем более в субботу. Нарушил ты это правило или нет?

– Нарушил, мой господин. Но когда Перун-громовержец насылает грозу, люди кидаются под первую попавшуюся крышу, им недосуг считать, сколько народу собралось там для своего спасения.

– Это все слова, отговорки. Мне нет дела, по какой причине ты оказался под крышей. Важно, что ты там оказался. Никто тебя туда не гнал. И никакой грозы не было. Скажи, презренный старик, какую казнь ты себе выбираешь?

– Какая будет угодна тебе, мой господин, – ответил старик.

– Сварить его в котле, – воскликнул бен Хазар, стукнув посохом в пол. – И медленно, медленно опускать, чтобы хорошенько пропарился! Хах-ха-ха! – поперхнулся он смехом, и тучное тело его всколыхнулось, как бычий пузырь, наполненный водой.

Старика тут же схватили и отвели в сторону.

А палец наместника уткнулся в парня лет двадцати, в кожаном фартуке, с ремешком вкруг головы, подстриженной «под горшок».

– Ты кто? – задал бен Хазар свой обычный вопрос.

– Аль не видишь? – дерзко ответил парень, сделав шаг вперед и наткнувшись на острие копья. Затем пояснил: – Гончары мы. Девку нашу ваши косоглазые схватили себе на забаву. По какому такому праву? Аль мы не люди?

– Ты называешь себя людьми? Ты, мерзкая тварь, смеешь называть себя человеком? Нет, ты не люди! Не человек! Ты червяк! Ты слизень, ползущий на брюхе по собственной блевотине! Ты жидкое дерьмо грязной свиньи! Ты мерзость, смердящая на солнце! Ты… Содрать с него кожу! – вскрикнул бен Хазар, будто ему наступили на ногу.

И снова:

– Ты кто? – и палец указал еще на одного старика, лохматого, как леший, нос крючком, светлые глазищи пылают огнем безумной ненависти. На нем длинная хламида из крапивного волокна, на голове колпак, ноги босы, корявые жилистые руки связаны за спиной, лицо рассечено от брови до подбородка ударом сабли, из раны сочится кровь, капает на ожерелье из клыков медведя, волка и рыси.

– Волхвы мы, презренный жидовин! – хриплым, но вместе с тем могучим голосом ответил старик – Люди мы! Человеки! Это ты есть падаль смердящая! Клоп вонючий, приползающий в ночи! Клещ, раздувшийся от чужой крови! Да разорвут тебя собаки на куски! Да исклюют тебя вороны! Да сдохнешь ты под забором! Прииде князь Святослав, свершится воля богов, рухнет твое царство и рассыплется…

Удар по голове, и старика за ноги отволокли в сторону.

– На кол смердящую скотину! И всех остальных – на площадь! Смерть им! – вскричал Самуил бен Хазар, потрясая пухлыми кулаками.

– Господин мой! – прорезался отчаянный крик, и из толпы киевлян вывалился человек, судя по одежде, тоже не из последних, и на коленях пополз к крыльцу. И снова, рыдающим голосом: – Господин мой, выслушай! Заступись! Не виновен я! Купцы мы. Кобятами прозываемся. Меня знают многие иудеи из Итиля! В любви живем и согласии! Воском, медом и пушниной торгуем. Смилуйся! Все имение тебе отдам – не погуби! Всех зачинщиков укажу – только вели милостью твоей. Не смерти боюсь, славы худой…

– Отведите его в сторону, потом разберусь, – велел бен Хазар, встал с кресла, подхваченный под руки евнухами, и скрылся за резными дверями.

Купец лежал в пыли и рыдал, сотрясаясь всем телом. Осужденные на смерть, проходя мимо, плевались.