На моё первое соревнование мы приехали так рано, что ещё никого не было.

– Это даже хорошо, – сказал папа. – Ещё потренируемся немного. Надо отработать как следует старт и во-он тот поворот, – показал папа рукой в ту сторону, где был этот самый «тот поворот», особенно крутой и узкий.

Здесь всегда сталкивались несколько мотиков, и обязательно устраивался завал. И там всегда дежурили все папы, чтобы поднять гонщиков, потом мотики и завести. И я там тоже часто падал на тренировках, устраивая завал из самого себя. Папа говорил много раз, что надо подъезжать к повороту ещё быстрее, быстро тормозить и быстро выставлять ногу, потом быстро разворачиваться и быстро уезжать, чтобы не было завала, иначе приедешь самым последним. Но у меня не только ещё быстрее подъезжать не получалось, но просто быстро получалось не так, как хотелось бы папе.

И это при том, что на тренировках я старался изо всех сил всё делать быстро и быстро. А сегодня мне предстоит не тренировка, а самая настоящая гонка на перегонки с другими. Ведь они тоже будут стараться всё делать быстро. И быстро падать. И я подумал, что хорошо бы вчера заболеть не очень сильно, тогда бы я остался дома, а они гонялись бы без меня, сами по себе.

И тут к нам подъехал дядя Петрович, самый главный в нашем клубе. Его даже волкодавная собака слушается, потому что знает Петровича с самых щенячьих лет. А еще потому, что у Петровича красное и весёлое лицо, красная же голова, красные уши и белые волосы, которых осталось очень-очень мало.

Петрович подъехал к нам на огромном красном мотоцикле, который ревел сильнее всех других мотоциклов в нашем клубе. Это потому, наверное, что он тоже главный.

– Ну как настроение, малыши? – закричал дядя Петрович веселым красным голосом. – Мандражируем помаленьку?

– А я не мандражирую, – сказал Лёха. И добавил: – Ну нисколечки.

Лёхе хорошо говорить, что он не мандражирует: ему сегодня не гоняться. И завтра тоже: он слишком маленький и глупый. Ещё задавят его, чего доброго, а потом маме с папой отвечать.

– Скажи, какой храбрец! – удивился дядя Петрович. – Хочешь, прокачу?

– Хочу! – обрадовался Лёха.

– Ну, садись! – велел дядя Петрович и подвинулся назад на своём сидении.

Лёха тут же забрался к нему на мотоцикл и вцепился в руль обеими руками.

– Сидишь? – спросил у Лёхи дядя Петрович.

– Сижу! – крикнул Лёха.

– Держишься крепко?

– Крепко!

– Тогда поехали.

И дядя Петрович как газанул, мотоцикл как подпрыгнет, как понесётся, как на горку выскочит, ка-ак подскочит вверх, ка-ак… как перевернётся! – и дядя Петрович полетел в одну сторону, мотоцикл в другую, а Лёха вместе с мотоциклом в третью: так крепко он за него держался. Да только мы не видели, куда он полетел, потому что далеко, но видели, что в сугроб.

Мама ахнула, папа присел, а я… а я не знаю, что сделал, потому что стоял и смотрел во все глаза – вот и всё.

Тут дядя Петрович встал на свои собственные ноги и, прихрамывая то на одну ногу, то на другую, попрыгал к своему красному мотоциклу, возле которого стоял наш Лёха и хохотал во всё горло. Как ни в чём не бывало. Он так хохотал, что даже папа – и тот засмеялся. И побежал к Лёхе.

Мама тоже хотела засмеяться, но не засмеялась и сперва никуда не побежала. И я не засмеялся: так мне было жалко этого глупого Лёху. Ведь он мог разбиться насмерть вместе с весёлым Петровичем – вот какая штука, и тогда у меня не стало бы брата. Даже такого вредного.

– Вот здорово! – кричал Лёха, подпрыгивая на одном месте. – Давайте ещё, дядь Петрович!

А дядя Петрович схватил Лёху, поднял, посмотрел на него с разных сторон, покачал своей красной головой с белыми волосиками и удивился. И когда к ним прибежал мой папа, и я тоже прибежал, потому что уже не мог стоять на одном месте, будто чурка безглазая, и мама прибежала тоже, дядя Петрович сказал удивительно:

– Первый раз вижу такого отчаянного мальца. Другой на его месте разревелся бы, а этот хохочет… Быть тебе, Лёха, чемпионом. Это я тебе говорю, Петрович. Запомни мои слова.

А мама сказала:

– Если его до той поры не разобьет ещё какой-нибудь дядя Петрович.

– Так тут какая штука, Юленька, приключилась, – сказал дядя Петрович виновато и почесал свой красный затылок с редкими белыми волосиками. – Тут такая штука приключилась, что сместился центр тяжести. Я ж вон где умостился – на самом заду. Это чтоб Лёхе сесть было можно. Я ж, старый пень, об этом не подумал. Вот он и взбрыкнул, мотоцикл-то. Но как этот малец держался за руль! – закричал дядя Петрович радостно. – А? Как он держался! Это ж просто невозможное дело, как он держался! Прямо-таки мёртвой хваткой! – не переставал удивляться дядя Петрович, всё ещё держа нашего Лёху, будто он стал теперь дядьпетровичиным Лёхой.

Но папа забрал у него Лёху и спросил:

– Не ушибся, малыш?

– Ты что, па! – воскликнул Лёха. – Ни капельки! Я ещё хочу! Знаешь, как было классно! Вжик! Вжик! В потом ка-ак вжи-ик! – и полетел! Во как было! – кричал Лёха, размахивая руками.

– Ещё налетаешься, – сказал папа и понёс Лёху вниз.

А дядя Петрович почесал у себя в красном затылке, покряхтел и поехал на своём мотике проверять трассу, чтобы всё было правильно, потому что гонки.

Мама тоже осмотрела Лёху со всех сторон, пощупала его, поспрашивала, где у него что болит, но у Лёхи ничего не болело. Более того, он тут же захотел покататься на нашем мотике. Но папа сказал, что покатается он чуть позже, а сейчас Юре, то есть мне, надо повторить старт и поворот.

Я повторил раза два и то и другое, и папа сказал, что я обогнал самого себя. Тут стали натягивать флажки, принесли эти самые три ящика, на которые потом заберутся самые первые, которым будут давать подарки и медали, потом приехала «скорая помощь», пожарка, везде стали рычать мотоциклы, и мама предложила мне попить сладкого чаю с лимоном из термоса, потому что помогает.