Пока я сидел и ел дядьпетровичев шоколад, Лёха сел на наш мотик и стал гонять по кругу из автомобильных покрышек. Так, от нечего делать. А мама стояла посерёдке и размахивала руками, потому что ничего нельзя было услышать из-за треска мотоциклов, которые носились по трассе.

И тут к маме подошли какой-то дядя с большой такой штукой на плече – телекамера называется – и какая-то тётя, но без штуки, и стали с ней разговаривать. А я сидел в машине и ничего не слышал, а только смотрел. Потом мне стало интересно, я вылез из машины и побежал к ним, чтобы узнать, о чём они разговаривают.

А они, оказывается, разговаривали о Лёхе.

Их, оказывается, дядя Петрович специально послал к маме, чтобы они сняли Лёху на телик, потому что они, дядя Петрович и Лёха, упали.

И дядя стал снимать Лёху, как он ездит туда-сюда, потому что он самый маленький из всех, кто умеет ездить на мотике на всём белом свете. А тётя, у которой был красный нос от насморка, стала его спрашивать.

– А скажи, Алексей, тебе не страшно? – спросила тётя нашего Лёху простуженным голосом.

– Не-а, – сказал Лёха и покрутил головой.

– Но ведь ты можешь упасть и удариться. Не боишься?

– Не-а, – ответил Лёха и опять так сильно покрутил головой, что большущий шлём на его голове повернулся, и стал виден только один Лёхин глаз.

Тогда мама поправила ему шлём, чтобы он мог отвечать на тётины вопросы, которая в это время сморкалась в платок. И Лёха ответил: – А я уже падал, – ответил он. – С дядей Петровичем. Мы ка-ак въехали с ним на горку, ка-ак перевернулись, ка-ак упали! Вжик! Вжик! Вжик! Дядя Петрович упал далеко, а я близко, потому что крепко держался за мотик. Дядя Петрович убился, а я нет. И тогда дядя Петрович дал мне за это шоколадку. И Юре дал тоже. Это мой старший брат. Вот он стоит. – И Лёха показал на меня рукой.

И дядя с тётей посмотрели на меня, как я стою.

А Лёха спросил:

– А вы Юру снимать будете? Он сегодня уже гонялся. Первый раз в жизни. А мне ещё нельзя: я маленький.

Тогда тётя ещё раз посмотрела на меня, как я стою, опять высморкалась и сказала дяде:

– Давай снимем и Юру. На всякий случай. Хорошо бы обоих на мотоциклах.

Мама повернулась к папе, который стоял в стороне и сказала дяде и тёте:

– Это наш папа. Он у нас и за тренера и за механика.

Папа подошел и сказал дяде с тётей:

– Здрасти! – сказал им папа очень вежливо.

И они папе тоже сказали «здрасти!»

А мама сказала папе, как обычно, то есть будто он маленький:

– Саша, попроси у кого-нибудь «полтинник» для Юры, чтобы их сняли вместе.

– Это не вопрос, – сказал наш папа и пошёл быстро-быстро за другим «полтинником», хотя у нас был свой «полтинник», только из старого большого мотика.

А тётя сунула мне под нос какую-то штучку и спросила уже у меня своим простуженным голосом:

– Так ты сегодня первый раз участвовал в гонках? – спросила тётя.

– Первый, – сказал я.

– Понравилось?

Я пожал плечами, пытаясь вспомнить, что мне понравилось, но ничего не вспоминалось, а вспомнилось, как папа с мамой похвалили меня, и я сказал, чтобы папе с мамой было приятно:

– Понравилось, – сказал я в эту самую штуку.

– И какое место ты занял? – спросила тётя и прижала платок к своему красному носу, чтобы он не замёрз.

– Никакого, – ответил я. И посоветовал тёте: – А вы покапайте в нос капельки – оно и пройдёт. Мама всегда мне капает.

– Спасибо за совет, – сказала тётя. – Я обязательно покапаю.

А мама сказала мне:

– Не говори глупости.

А потом сказала тёте:

– Ему сегодня никакого места занимать не нужно, – сказала мама. – Ему ещё привыкнуть надо к гонкам. Только потом…

– Да-да, я понимаю, – сказала тётя и что-то записала в свою тетрадку, а дядя ничего не говорил, а только водил своей камерой по мне, так что мне это даже надоело, потому что надо стоять и всё время смотреть на дядю, чтобы получиться. И я показал ему язык.

Тут папа прикатил ещё один мотик, мы с Лёхой сели, папа завёл их, и мы поехали вдоль забора, развернулись и поехали назад, и даже не упали, а дядя всё снимал и снимал, а тётя всё сморкалась и сморкалась – такая она была больная. Потом дядя с тётей сказали нам спасибо и ушли. И папа тоже ушёл, чтобы вернуть мотик.

Жаль, что мы про книжку рекордов Гинеса узнали слишком поздно, а то бы Леху туда непременно записали, и тогда папа смог бы купить на премию новые колеса с шипами, а мама – чего-нибудь вкусненького.

Мы пошли в машину, чтобы пообедать из термоса. А в это время гонялись другие, и даже тёти. А потом всех построили возле ящиков и стали награждать тех, кто всех перегнал. Они влезали на ящики, про них дядя Петрович говорил хорошие слова, давал им грамоты, медали и подарки.

И меня неожиданно наградили тоже, но не медалью, а большой машинкой в специальной коробке, потому что я участвовал самый первый раз в своей жизни. И Лёху тоже наградили машинкой, потому что он самый маленький, хотя и не участвовал, зато упал вместе с дядей Петровичем. И всё время играла громкая музыка из больших ящиков, все хлопали в ладоши и кричали «ура!»

А через несколько дней по телику показали Лёху. Только одного Лёху и никого больше. Да и его показали совсем мало: как он проехал и въехал в сугроб. И всё. Выходит, зря папа бегал за чужим мотиком, зря мы с Лёхой ездили туда-сюда и обратно, зря мы с Лёхой отвечали на вопросы простуженной тёти, а дядя зря нас снимал на свой телик.

А мама сказала, что, может быть, у них не получилось про нас про всех сразу, а получилось только про Лёху, потому что у тёти был насморк и её не записали на радио. Но я твердо решил, что больше сниматься не буду. И не в том, конечно, дело, что меня не показали. А в том что… Но всё равно обидно.

И всё-таки, что ни говорите, а на мотиках гонять куда интереснее, чем всей оравой гоняться за одной шайбой.