Валерий смотрел на закрывшуюся за Варей дверь и пытался разобраться в собственной буре в стакане. Чертовщина какая-то! В этом закутке негде было развернуться двоим. И Варя не видела, но ее грудь, обтянутая спортивной кофтой, взволнованно вздымалась всего в паре миллиметров от его предплечья. От этой случайной близости в голову Валерию ударило жаркой волной.

Выжатый событиями последней ночи и абсолютно трезвый, он всё равно еле удержал себя, чтобы не обхватить ее талию и не испить с губ сшибающей ум женственности. Но Варя подняла слепые глаза, направив их куда-то мимо его лица, и Валерия окатило резким холодом. Будто в крещенскую ночь друзья-придурки в бане вылили на загривок ведро морозной воды с кусочками льда. Черкасов опомнился и даже извинился. Сказал бы что угодно, лишь бы она скорее ушла! И очень хотел, чтобы осталась. Это раздвоение было мучительным.

Его взгляд упал на кофемашину. Валерий разыскал в шкафчике заварочные капсулы, сахар в пакетиках, белоснежные чашки. Со стюардессой было бы удобнее, но лишние соглядатаи ни к чему.

Глядя на булькающий и выплескивающий черную жидкость аппарат, Черкасов вспомнил, что обещал Варе кофе еще в аэропорту. Обещания надо выполнять.

Но где-то в глубине, вытолканный подальше разумом и совестью, таился тот проклятый жар. Роковая страсть, чтоб ее!

Валерий шепотом длинно и грязно выругался на мысль, что, возможно, именно так и становятся маньяками! Встречается обычному человеку вот такая Варя, что-то щелкает в голове, и контролю над собой можно ставить надгробный памятник. Защитничек… Не ему, а от него девушку защищать надо!

Валерий снова ругнулся и провел ладонью по лицу. Да нет, это просто нервы, навалилось дряни всякой. И память еще жива. Слишком жива, сволочь! Но он не позволит больше себе терять голову. Тем более сейчас.

Набирая кофе во вторую чашку, Черкасов разглядывал в отражении полированного шкафчика свое осунувшееся небритое лицо и думал, что впору самому к психотерапевту обращаться. Гипноз, релакс и витамины. К черту убийц и шантажистов!

Валерий посчитал до двадцати, открыл дверь в салон и, придерживая ее плечом, понес «гостьям по неволе» кофе и воду на подносе. Поставил на столик перед девушками и сел, изобразив сдержанную улыбку для бешеной ростовской девицы. Не нравилась она ему. Не ясно в принципе, как такая могла быть подругой Варе. Хотя с Варей вообще ничего не понятно — в ее присутствии логика падает в Бермудский треугольник и исчезает c радаров, как корабль, не успев подать сигнал SOS.

— Дамы, — сказал он, будто на презентации. — Я вам задолжал объяснения. Позвольте вернуть долг. Вы не похищены, вы — не заложницы, поэтому не стоит бояться. В данной ситуации мы все стали заложниками обстоятельств. Вы, Вероника…

— Ника, — поправила его бледная девица.

— Ника? Хорошо. Я предупреждал вас, что в Москве опасно. Но вы не стали слушать. Варя подтвердит, что ее пытались убить вчера. В России нигде не безопасно. Вы сами видели, на что этот человек способен.

Варя кивнула со вздохом. Ника запричитала, закудахтала, всплеснув руками. Окрестив ее про себя «тупой курицей», Черкасов продолжал:

— Вас, Ника, ждала незавидная участь — скорее всего разными, далеко не дружественными способами вас бы заставили привести к подруге. Бандиты и на пытки способны, не только на моральное давление. Вы этого хотели? Или другой вариант — вас бы арестовали по подозрению в терроризме, как моих людей, которые пытались вмешаться.

— Ой, — девица стала еще бледнее. — А что же теперь делать?

Черкасов подарил ей улыбку рыцаря-утешителя.

— Переждать, пока все успокоится. Я принимаю меры.

— А вам с какой стати заботиться о нас? — Ника смотрела на Валерия, как Ленин на буржуазию, с той лишь разницей, что у вождя пролетариата не было таких густых ресниц и тщательно выщипанных бровей. Да и на голове пожиже…

— На этой войне мы оказались по одну сторону. Варя могла бы помочь мне как свидетель. Мы, собственно, так и встретились, но увы… — он отвел взгляд, словно облака за стеклом иллюминатора были ему интересны. — Общие враги объединяют. Я снял в Тель-Авиве коттедж. Он большой, почти у моря. Комнат хватит на всех. Хочу повториться, вы совершенно свободны! Но за моральный ущерб я готов заплатить, если пожелаете.

Сергей выкатил глаза, выглядывая из-за бежевых кресел и мешая дурацким выражением лица играть Валерию в благородство. Он кашлянул, глотнул из стакана воды и произнес:

— Варе нужно лечение. Чтобы вернуть зрение. К сожалению, в силу своих принципов, которые я, конечно, уважаю, но не разделяю, она не склонна принимать чужую помощь.

Варины щеки порозовели.

«Интересно, расскажет ли она своей подружке о том, что между нами произошло?» — Валерий скосил глаза на длинный маникюр Ники и представил, как та, словно кошка, цепляется этими когтищами ему в лицо. — «Лучше б промолчала».

И продолжил, как ни в чем не бывало:

— Учитывая обстоятельства, на вашем месте первое время я бы не отказывался от нашей защиты и финансовой помощи. Кто знает, не будут ли убийцы настолько настырны, чтобы последовать за вами сюда. Пройдет какое-то время, всё устаканится, утихнет. Потом вы решите сами…

Ника кусала губы и сжимала пальцы в замке. Черкасов догадывался, что за карими радужками глаз ведется активный подсчет прибылей и убытков. И очень рассчитывал, что «за», подкрепленное заманчивым шелестом купюр, перевесит зыбкое, опасное «против». Несмотря на неприязнь к Нике, Валерий ожидал, что ее очевидная, проступающая, как соль на кирпиче, практичность будет ему на пользу. Но Ника повернулась к Варе, ожидая ее вердикта. Черкасов тоже вперил взгляд в нее. И Сергей вытянул голову.

Варя, опустив голову, продолжала давить молчанием. Да, кто бы что ни говорил, последнее слово было за ней. Но пауза разрослась во всеобщее безмолвие.

Валерий смотрел на Варю, стараясь не оценивать и думать только о собственной решимости исправить ошибку — возиться с ней, пока не прозреет. А потом всё, они квиты.

Но непрошеной чередой стучались мысли о том, как она красива, что ее осмысленные голубые глаза просто не могут быть слепыми, что за ее хрупкостью прячется сила. И эта сила чувствовалась сейчас, как никогда. Она распространялась на салон и заставляла всех молчать и не мешать думать.

Черкасову захотелось, чтобы она улыбнулась и сказала что-нибудь простое. Чтобы согласилась. А, главное, чтобы той ночи не было!

* * *

Когда Валера вернулся в салон, Ника перестала дергать меня вопросами. Я откинулась на спинку и внезапно почувствовала всех — нет, не увидела их контуры или эмоции, а поймала что-то большее, идущее от каждого. И снова пришло ощущение, что круг замкнулся. Валера настойчиво рассказывал о коттедже в Тель-Авиве, а я слышала только эхо от его слов, неясное, дрожащее, словно воздух над костром. Стало жарко… Как в Паталипутре.

Мое сердце забилось, и реальность отошла на второй план.

Выронив на пороге комнаты меч, Матхурава с трудом справился с замком. Влетел и увидел, что Сона в новом, только утром подаренном им лазурном сари, вся в бриллиантах и золоте, прекрасная, словно неземной, голубой цветок лотоса в каплях росы, задумчиво переплетает длинную косу, сидя под резным решетчатым оконцем.

— Хозяин! — вскочила она, звякнули колокольчики на ее ножных браслетах. — Что с вами? Вы ранены? Вы в крови…

Матхурава бросился к ней, прижал к себе и щупая ее спину, шею, волосы, словно хотел убедиться, что она правда здесь, не мираж, а настоящая, во плоти, пачкал окровавленными ладонями тонкую ткань и кожу.

— Никому не отдам! Ты — моя!

— Конечно, ваша, — дрогнул голос Соны, и Матхурава решил, что испуг в ее глазах — признак того, что она тоже боится потерять его.

Ювелир сразу растаял сердцем, обмяк, чувствуя, что вся его жизнь, весь ее смысл таится в этих прозрачно-черных глазах и изящных, разрисованных хной ладошках.

За спиной послышался голос Раджа:

— Брат, Матхурава-джи! Что происходит?! Что ты наделал?! Почему напал на тех крестьян?

Матхурава обернулся, не выпуская из объятий Сону.

— Ищи жреца для свершения свадебного отряда. Прямо сейчас. За любые деньги.

— Как же… — растерялся Радж, — без сговора, без очистительного обряда и предсказания джотиш? Разве так делают?!

— Молчи, мальчишка! Слово старшего брата — закон! — сверкнул глазами Матхурава. — Ракшаса — тоже брак, пусть и не самый уважаемый.

— Но по законам Ману…

— Веди жреца! Я скажу слугам, чтобы подготовили цветочные гирлянды и огонь для ритуала.

Радж метнул странный взгляд на Сону и удалился.

— Хозяин, — трепеща от волнения, сказала Сона, — вы хотите жениться на мне?

— Тебя никто от меня не уведет, — пылко ответил Матхурава и припечатал свои слова жадным поцелуем. В его голове не промелькнула и тень мысли о том, чего хочет Сона. Она была его женщиной и должна была подчиняться его решению, как левая рука голове.

* * *

Стало прохладнее, ветер раздувал прозрачные занавеси над распахнутыми окнами. И было видно, как сияли звезды, похожие на рассыпанные по темно-синему бархату ограненные алмазы. Светили лампады и свечи, гнали мошкару из большой гостиной ароматические пирамидки.

Под заунывное пение мантр одутловатого, полунищего жреца-брамина Матхурава словно во сне водил за собой вокруг обрядового костра оробевшую, не решающуюся поднять глаза Сону. Туман, охвативший мужчину с того самого момента, когда он выскочил из лавки с мечом, так и не отпустил его. Кушак, привязанный к краю сари невесты, казалось, тянул старшего из семьи Капур к земле, а тонкий шнурок, обозначающий его варну вайшьи, стягивал грудь, будто канат толщиной с корабельный трос.

Радж, глядящий с укоризной и неприязнью на обряд, стоял поодаль. Его губы шевелились, и Матхураве казалось, как он слышит слова о том, что боги не благословят нечистый брак. Ювелир стиснул зубы, понимая, что многие клиенты отвернутся от него, считая ниже своего достоинства общение с человеком, опустившимся даже не до шудрянки, а до неприкасаемой, а приглашение в царский дворец, которого он так долго ждал, обернется гневом советника и, возможно, наказанием. Но страх потерять Сону был выше всего этого, и потому Матхурава, понурив голову, продолжал ходить вокруг жертвенного огня.

Четверо рабов и двое слуг — верный Гупта и старая кухарка Випаша — кидали в пламя рис, лили туда раскаленное гхи. Но не было на этой свадьбе ни уважаемых родителей, ни пестро украшенного помоста-пандала под навесом из цветов и шелков, ни танцев в праздничных одеждах, ни музыки, ни радостных улыбок гостей.

Жрец завершил церемонию, вложив в ладонь Матхуравы маленькую руку Соны, и Радж, будто до последнего ждавший, что брак не состоится, бросился из дома прочь. Голова ювелира кружилась, как у пьяного, но он выдохнул с облегчением: Сону никто больше не отберет.

Она подняла на него глаза и спросила с надеждой:

— Хозяин, а мне можно будет теперь выходить из своих комнат?

— Да, — сказал Матхурава. — Отныне ты тут хозяйка.

Он провел жреца во двор и вручил ему плату — коня и увесистый кожаный кошелек с рупиями. В тот же момент ворота содрогнулись под стуком кулаков и копий.

— Именем закона! Открывайте!

Матхурава застыл, а рабы с испуганными лицами впустили вооруженных до зубов стражей-прадештаров в малиновых тюрбанах и дхоти, в кожаных наручах и доспехах, закрывающих грудь и живот. Один из них шагнул вперед и грозно выкрикнул:

— Кто из вас ювелир Матхурава из семьи Капур?

— Я, — гордо сказал хозяин дома. — Я готов заплатить штраф за убийство шудры. Я не намерен скрываться.

Прадештары окружили его, выставив копья. Главный из них, с завернутыми кверху кончиками густых усов на круглом плоском лице, объявил:

— Тебя, преступник, велено бросить в темницу до суда. Ибо сегодня ты ранил шудру-крестьянина, у которого похитил невесту, а еще во время потасовки нанес смертельный удар уважаемому брамину, пытавшемуся тебя образумить. Господин скончался. Тебя тоже ждет кара. Но сначала говори, где похищенная девица? Мы уведем и ее.

Матхурава ничем не выдал свою растерянность, если уж положить руку на сердце, он ждал беды с минуты на минуту. Хмурый ювелир оглянулся и увидел, как Сона опасливо выглядывает из-за резной колонны. В голове мелькнуло сожаление, что она никогда его не любила. И уже не полюбит.

За смерть брамина коровами не расплатишься, это куда более тяжкий грех, чем женитьба на неприкасаемой. Только из той дневной потасовки Матхурава не помнил ни брамина, ни какого-либо другого лица, кроме ненавистного мужлана, пришедшего забрать Сону.

Ювелир кивнул красавице и с достоинством ответил:

— Меня вы можете увести. А жену мою, Сону, забирать не имеете права. Согласно дхармашастрам, жена не отвечает за деяния мужа.

— Жена? — удивился главный прадештар.

Жрец, ведущий под уздцы полученного только что коня испугался, что щедрую плату изымут и забормотал быстро-быстро:

— Свадебный обряд проведен по всем законам Ману, боги приняли жертвоприношения во время яджны. Значит, они благословили брак вайшьи и неприкасаемой. Никто не имеет права оспаривать волю Брахмана, освятившего этот брак.

Такой ответ еще больше изумил прадештара, и он, скорчив недовольную мину, провозгласил:

— Если боги благословили, так тому и быть. Тебе видней, жрец! Тогда только ты, Матхурава, проследуешь с нами и останешься в темнице до суда.

* * *

— Варя! Варя! — кто-то тряс мою руку. — Варя, очнись.

— Уважаемые пассажиры, повторяю. Пожалуйста, займите свои места, пристегните ремни, — раздался голос капитана корабля, — мы приземляемся в аэропорту Тель-Авива.