Не то, чтобы я хорошо спала эту ночь, но помедитировала качественно. Иначе мой взбудораженный ум выскочил бы из ушей. И пока электронные часы на стене отсчитывали минуты до рассвета, я размышляла, можно ли наслаждаться жизнью, если у тебя, возможно, нет «завтра»?

С другой стороны, кто из нас может гарантировать, что наше «завтра» наступит, и что все будет так, как мы запланировали? Пожалуй, никто. Цветущего здоровьем парня, думающего о карьере, вдруг сбивает машина; рядом с домохозяйкой, решающей, постирать шторы на кухне или пусть еще повисят, вдруг взрывается безумный террорист в метро; или сердце перестает работать в одно мгновение, когда ты, ничего не подозревая, сидишь перед телевизором… Фатум, судьба, карма? Как ни назови, никто не давал нам гарантий: «Вы обязательно проживете сто лет».

Со свидетельством о рождении нам не давали техпаспорт, где написано: «Срок службы вашего тела — 80 лет, три месяца и два дня». Только наш хитрый ум предполагает, планирует, заставляет верить, что жить мы будем вечно…

Угу, вечно наверняка, но уже не совсем мы.

Я выдохнула и посмотрела на белый с прожилками диск луны, ярко освещающий «девочковую» комнату, которую предоставила мне на ночлег Вселенная. У меня было только «сейчас», и в этом я ничем не отличалась от людей, мирно спящих в своей постели. Они не знали, есть ли что-то еще, кроме нынешнего момента, не знала и я. Возможно, им тоже не хотелось влачить утром тело в офис, как мне — представать перед судом. У каждого своя дхарма.

Жизнь не дана нам для того, чтобы мы прятались по норам от проблем и задач. Она течет в равной степени в каждом из нас, остается только выбрать: жить по полной прямо сейчас или затеряться между прошлым, будущим в снах о реальности или… не не высовывать нос из-под одеяла.

* * *

Утром Саша Морозова вызвалась меня отвезти. Сегодня в салоне авто больше было места молчанию. Возможно, это я намедитировала покой, или Саша, выговорившись о важном, больше не нуждалась в пустой трескотне. Я смотрела на улицы, машины, дома за окном, всё было удивительно, непривычно, немного серо, но тем и занятно — не всё же мне Индию подавай, после мрака слепоты каждый клочок видимого света до сих пор казался чудом.

Я прикрывала глаза и безусильно видела вспышки живого света — людей, растений, взлетающих в небо голубей и пронырливых кошек. Я не думала о том, что скажу на суде, пусть и там всё будет онлайн. Я не собираюсь врать или приукрашивать, зачем запасать слова и накручивать на пустую катушку глупого ума свою энергию? Она мне еще пригодится.

Уже пробираясь по пробкам в центре Москвы, Саша проговорила:

— Знаете, Варя, рядом с вами я будто снова в Ришикеше, у Праджни-Джи. Так хорошо, благостно, что даже немного раздражает.

— Не волнуйтесь, Сашенька, — улыбнулась я, — судя по вашему навигатору, еще пару улиц, и я оставлю вас в покое.

— Да я не про то, — буркнула Саша. — Вы мне нравитесь, только… Блин, я даже не понимаю, как это объяснить.

— Я в любом случае вам благодарна за отзывчивость, Саша. Мы просто не совсем сходимся вибрациями. Это нормально. Считайте, я на своей волне. В принципе, так и есть. — Я подтянула сползающий с колен полосатый рюкзак.

Сашу не удовлетворил мой ответ. Она молчала, пока не припарковалась метрах в ста от Хамовнического суда.

— Я вовсе не о том, — упрямо сказала Саша. — Люди живут зачем-то, делают важные вещи. Вот вы, Варя, я уверена, тоже не жучку гонять приехали, у вас такой вид, будто на ринг собираетесь выйти. И мне, если честно, завидно немножко. Все чем-то заняты, а я… хоть бы что-нибудь значимое сделала!

— Вы уже сделали, — тихо сказала я. — Прямо сегодня. Вы спасли мне жизнь.

— Ой, бросьте, это такие пустяки, — отмахнулась она.

— Нет, не пустяки. Вы не в фигуральном, а в прямом смысле спасли мне жизнь, — ответила я. — За мной охотятся. Я — свидетель, который не должен попасть живым в суд, и по задумке некоторых не должен был пережить эту ночь.

Лицо Саши вытянулось. Она воззрилась на меня округленными глазами.

— Погодите… Вы имеете в виду Хамовнический суд? В котором дело Черкасова слушается?! Блин, мы и правда почти к зданию суда подъехали!

— Я — та девушка, в похищении которой его обвиняют. Как видите, он не убивал меня. И не убивал того парня в Ростове, Ивана Демидова.

— Не может быть! Против него есть улики!

— Сашенька, я не имею права отвечать злом на добро, которое вы мне сделали. Поэтому должна предупредить: у меня есть все основания предполагать, что заказчиком преследования Валерия Черкасова был ваш муж. Это может вскрыться в ходе расследования.

— Боря?!

— О мотиве вы сами вчера подробно рассказали. С одной стороны, мне понятно, почему Борис решил мстить, и больно, что Валера поступил с вами дурно. Но по совести, он не виноват в том, в чем его обвиняют. Во всем обвинении нет ни единого слова правды. Парня в Ростове, Ивана, застрелил у меня на глазах Александр Шиманский. Если он работает на вашего супруга, то причастность Бориса может вскрыться. Хотя это только моя догадка, — добавила я. — Учитывая высокое положение вашего мужа, дело могут замять. С другой стороны, оно может оказаться резонансным. Я не знаю, что будет дальше, но рассказать правду на суде я обязана.

— О Боре? — зло сузила глаза Саша.

— Нет, о Валере… Валерии. О Шиманском. Мои догадки о вашем муже останутся при мне.

Саша выдохнула и злость исчезла из ее изумрудных глаз.

— А вы… что у вас с Черкасовым?

Я пожала плечами.

— Я его люблю. Это все, что я знаю. Спасибо вам еще раз, Саша! Прощайте!

Я дотронулась до ручки двери.

— Блин, стойте! — крикнула она.

Я отпрянула. Саша показала наманикюренным пальцем вперед, и у входа в здание суда я увидела крепкую, угловатую фигуру, будто высеченную из дуба. Шиманский! Я вздрогнула, но тут же взяла в себя в руки.

— Вы хотите сказать, что он убил Ваню Демидова? — напряженно спросила Саша. — Александр? Это шимпанзе в штанах? Вы уверены?!

— У меня есть запись на телефоне.

— Дайте посмотреть! — сверкнула глазами Саша.

Возможно, я бы поколебалась, если бы копии не было у адвоката и у судьи на предварительном рассмотрении. Я включила видео-проигрыватель в смартфоне. Саша, поджав губы, просмотрела отрывок и бросила в сторону Шиманского:

— Гад помойный! Вроде у меня друзей много! Гад!

Ей понадобилось несколько минут, чтобы заговорить. Я не торопилась. До начала слушания еще было время, а вот как попасть на него, оставалось вопросом и я предпочла снова течь в настоящем моменте, чтобы не поддаваться подкрадывающейся исподволь нервной пульсации вен.

— Мы дружили… — сказала сквозь зубы Саша, — ну, не то чтобы дружили. Так в клубе могли тусануть, поржать от души. Ванька шизовый был, без травки никуда, и тролль тот еще. Блин, он даже с отцом у нас на паре вечеринок дома бывал! Тоже фигней страдал. Шиманский его знал, видел у нас! Блин, они сидели за одним столом! Ну как можно?!

Она вскинула на меня полные негодования глаза.

— В ночном клубе, в Ростове, до убийства я видела их ссору, — тихо сказала я. — Они долго ругались на лестнице, мешали нам пройти, и я была сердита. Из всего их разговора помню только слова «телефон», «Дед Мороз» и «Снегурочка». Мне не до того было, чтобы слушать их разговор тогда. Разве могла я предположить?

Саша стиснула кулаки и покачала головой.

— Дедом Морозом называют за глаза моего мужа, он же Морозов, а меня Снегурочкой. Получается, они ссорились из-за нас?!

— Возможно. — Я развела руками. — Простите, Саша, но мне уже пора.

Скептически взглянув на меня, она заявила:

— Думаете, там стрелки по крышам не сидят? Этот шимпанзе и мать родную укокошит, а вас и подавно. Если его свобода на кону, уж на снайпера он раскошелился, будьте спокойны.

Я растерялась. Затем, пригнувшись, окинула «третьим глазом» соседние крыши. Что-то красноватое, тревожное теплилось на чердачном этаже ремонтирующегося офисного здания. Похоже, Саша была права.

— Давайте меняться одеждой, — сказала она без обиняков. — Никто не ждет вас в соболиной шубе. Набросьте капюшон, я вас проведу.

— Чтобы вас застрелили? Я не позволю.

— Ну, так я тоже не позволю, — надула губки Саша, яростно стягивая рукава мехового манто, — чтобы какие-то ублюдки стреляли всех, кто хоть как-то мне нравится! Ваньку, а?! За что?! Потроллил неудачно?! А вы-то, блин, вообще, Варя! За кого вы меня держите? И потом меня с вами спутают только с пьяных глаз. Я на голову выше и как бы не блондинка. А вот вместе нас никто не ждет. Подумают сначала, что я с подружкой пришла смотреть, как распинают Черкасова.

— Нет, Саша. Это рискованно для вас.

Но мне в лицо уже полетела шуба.

— Надевайте! С вас бонусный урок йоги.

* * *

Можно было еще поиграть в благородство, но незачем. Через несколько минут мы шли под руку с Сашей Морозовой по грязным хлябям оттаявших тротуаров, неизменно приближаясь к Шиманскому. Интуиция подсказывала мне не смотреть ему в лицо, хотя что-то героическое и глупое, наверное, мое бахвалящееся эго, толкало подойти и взглянуть ему в глаза…

Впрочем, не знаю, что бы я сказала. Страха не было, ненависти тоже. Зрачки у него те же, что и у меня. В нем Сознание живет так, как может, и, вероятно, у него был повод затемниться настолько, чтобы стать убийцей. В сердце колыхнулась жалость: обратный путь Шиманского может быть долгим и тяжелым, может, и не завершиться никогда. Здравый смысл подсказал мне натянуть пониже пушистый капюшон соболиной шубы.

Шиманский озирался вокруг, как хищник. Поздоровался с Сашей сквозь зубы, без подобострастия и странно, но этим вызвал во мне легкое уважение, несмотря на то, что затылком я ощущала прицел. В тот момент, когда я предъявила спецназовцу на входе паспорт, капюшон упал на плечи, и я почувствовала взрыв ненависти в мою сторону. Предохранительная рамка показалась мне спасительными вратами. Уже в холле здания суда я обернулась и увидела «мушку» злых темных глаз.

«Долг», — просигналил невидимый оператор.

Шиманский решительно направился за нами. Я задержала дыхание и… оказалась перед парнями в черной униформе, беретках и в полном вооружении, из-за их спин ко мне вышел напряженный мужчина. Седой ежик, военная выправка несмотря на серый костюм, недовольное лицо.

— Невская? Я — Харитонов. Где вы были, черт возьми?! Вы понимаете, что это не игрушки?! Если б вы не явились в суд, мне бы голову снесли!

Рядом с ним появился высокий мужчина, с красным, одутловатым, не в меру губастым лицом.

— Простите, — с облегчением сказала я. — В данном случае пришлось отдать предпочтение своей голове. В аэропорту меня встречали те, кто похищал Валерия у клиники.

— Откуда вы могли знать? — сказал краснолицый. — Вы тогда были слепы.

— Сиддхи, — просто ответила я.

Саша с уважением взглянула на меня и отпустила мой локоть. Я тут же оказалась в окружении спецназовцев с короткими автоматами, адвоката и следователя из Следственного Комитета. Красная ярость Шиманского готова была прожечь мне череп, как лазерная пушка.

Я обернулась к нему. Нас отделяло всего полтора метра. Я нащупала в кармане шубы колье и шагнула к убийце.

— Позвольте.

— Невская, нас ждут!

Но моя шахматная партия предполагала другой ход — я уже стояла лицом к лицу с Шиманским. Он опешил.

— Дайте вашу руку, — сказала я, не обращая внимания на собственную маленькую испуганную личность, готовую зарыться под пол. По условиям игры — это не Я, я — больше.

— Зачем еще?! — ощерился он, оглядываясь по сторонам в поисках подвоха.

Я взяла его руку и вложила в нее древнее колье с увесистым рубином. Шиманский и от неожиданности дернулся и не нашелся что сказать, раздираемый желанием придушить меня тут же, при всех, и невозможностью это сделать.

— Что это?! — рявкнул продажный полицейский.

— Долг. Древняя вещь, очень дорогая. Мы в расчете, — шепнула я, считав за секунду несчастливую историю бедного жениха Соны — Прабхакара.

Его семья, по настоянию влюбленного сына вложившая все средства в огромную дакшину, так и не получила обратно вдвое больше, как это случается на деревенских свадьбах. Оставшийся ни с чем крестьянин обозлился и возопил перед старейшинами деревни о несправедливости.

Они позволили Прабхакару отобрать у отца Соны и осла, и кур, и ветхую лачугу. Но, выгнав старика с малолетними детьми на улицу, Прабхакар влезал в долги, чтобы разыскать пропавшую невесту: на прогнозы астрологов, на советы мудрецов и подсказки гадальщиков. Родители и братья корили его за разорение и отказывались помогать, а он и думать ни о чем не мог. Как же ликовал он, когда заполучил Сону! Но обещанная невеста умерла прямо на площади, истекла кровью перед костром, на котором корчился в муках ее похититель.

Вернувшись в комнату на постоялом дворе воющий от горя Прабхакар обнаружил, что все деньги, полученные от семьи ювелира, пропали. Некогда крепкий, трудолюбивый простак, а теперь нищий и больной после тяжелой раны, нанесенной мечом Матхуравы, Прабхакар возненавидел белый свет. Он мечтал вернуться в деревню с триумфом, а приковылял с позором, голодный, истощенный и еле живой.

Угрюмый, посеревший Прабхакар ходил сгорбленный от болей в животе, опираясь на клюку и, скипя зубами, ловил насмешки почти год после смерти Соны. А перед самым сезоном дождей бедняга пропал. Его нашли через день скрюченным, с искаженным от боли лицом, объеденным шакалами. Прямо у обочины дороги, ведущей к Паталипутре.

— Надеюсь, вы простите меня однажды, — пробормотала я, глядя прямо в зрачки Шиманскому. — Мне правда очень жаль.

— Шизанутая?! — с ненавистью выплюнул тот и глянул на сокровище в своей ладони. Непонимающе, но все так же жестко, исподлобья, зыркнул на меня.

На объяснения не осталось времени. Харитонов и одутловатый мужчина, оказавшийся адвокатом Морфиным, подхватили меня под руки и увлекли в охраняемую десятком спецназовцев комнату.

— В офисном здании, которое реконструируется метрах в ста от суда, на чердаке сидит снайпер, — выдохнула я. — В аэропорту меня встречали люди Шиманского, поэтому пришлось искать свои пути-решения. — Я сконцентрировалась и внимательно всмотрелась в контуры охраняющей меня гвардии, здесь известных мне не было. Пока. Я взглянула пристально на Харитонова, Морфина и сказала, переключаясь на мужской тон Матхуравы: — Учитывая, что разговор между нами по телефону был конфиденциальным, можно сделать вывод, что или один из вас работает с Шиманским. Или ваши телефоны прослушиваются.

Адвокат и следователь воззрились на меня, каждый выругался на свой лад.

— И еще, — я понизила голос, — не сочтите за паранойю, но учитывая, что господин Шиманский так и не покинул здание после того, как я появилась, у него есть план Б. Я с удовольствием надену бронежилет, если у вас есть лишний.

— Не волнуйтесь, Невская, это хорошо защищенная комната. Охраны, как на процессе у Януковича. Ребятам я доверяю, — буркнул Харитонов. — Телефоны мы проверим. Ничего не случится, до суда однозна…

В подтверждение моим словам отчаянно затрезвонила система пожарной безопасности.

— Черт! Сидим здесь! Не рыпаемся! — скомандовал Харитонов нам и своим подчиненным. Он достал из кобуры пистолет и, отойдя в сторону, принялся раздавать указания.

Шум пожарной тревоги быстро прекратился. Окруженные со всех сторон вооруженными ОМОНовцами, мы ждали начала процесса, который, к счастью, не отменили. Морфин давал мне наставления, его продуманные, взвешенные и часто фальшивые слова падали в мои уши и растворялись в гулком стуке сгустившейся крови.

Бумм-бумм-бумм, — пульс отсчитывал последние секунды перед боем… перед судом. Я всегда боялась публичных выступлений — последним в той реинкарнации была моя казнь…

* * *

Если перед предварительным слушанием адвокат пытался хоть что-то втулить Черкасову, перед этим он даже не явился. В целом, толку в этом и не было — Валерий молчал. Будто губы его склеились. Он молчал перед Шиманским, молчал во время допросов, молчал в камере, молчал, пытаясь отбиться от татуированных мордоворотов, то ли нанятых, то ли по собственной воле решивших выбить дурь из миллионера-маньяка. Иногда отбиться удавалось, чаще — нет. Но Валерий собирался молчать и на суде. Он настроился на то, что выслушает приговор и отправится по этапу валить лес куда-нибудь в тайгу. И так же, без слов, будет драться с зэками, устраиваться на новом месте, считать дни до освобождения и уговаривать себя, что всё это практика…

«Найти настоящего тирана, — говорил Кастанеда, — большая удача». Настоящий тиран оставался в тени, насылая без устали тиранчиков помельче, распускающих кулаки, по очереди не дающих спать, провоцирующих бесконечно и извращенно.

Сколько еще протянет, Валерий не знал. От недосыпа тело мелко дрожало. От умелых побоев, не оставляющих видимых следов, болело всё, особенно почки. Праджни-Джи был прав — молчать было трудно, но именно за молчание, как за лучшее в себе Валерий держался из последних сил.

Молчание выстраивало барьер между ним и тюремной реальностью. Теперь, без необходимости оправдываться было проще переосмысливать жизнь, заглядывать в себя и видеть то, что внутри, без шор. Учиться не врать даже себе было не легко. Смотреть в камере было не на что. Валерий считал выдохи сутками напролет и изучал серую, неровную стену, от которой теннисными шариками отлетали собственные мысли и растворялись где-то… в нигде. Начинало казаться, что и его самого нет. В такие моменты Черкасова иногда настигала необъяснимая благодать, наполняла светом и вкусом чего-то нового, ясного.

Валерий исследовал себя в молчании и ему было смешно вспоминать о том, что считал себя честным, продавая подделки направо и налево. Нет, было бы ложью сказать, что робкая, утлая надежда на освобождение не таилась в душе, хотя Черкасов не считал себя больше невинно осужденным. Он был виноват за то, что сделал с Варей; за то что по жизни мошенничал, врал, выворачивался, поступал с людьми по-свински, ставя во главу угла удовольствие собственной персоны, перетягивал одеяло на себя. Считал, что резиновое. Слишком долго тянул, слишком нагло, оно разорвалось и ударило ему со всей дури в лоб. По ребрам и по почкам.

* * *

Валерия высадили из полицейского фургона, провели под конвоем мимо спецназа с собаками, мимо полицейских, нагнанных сюда, как на футбольный матч с англичанами, на телевизионщиков, на людей, толпящихся в зале суда.

В помещении с деревянными панелями и светлым, чересчур высоким потолком пахло напряжением, смазкой для оружия, любопытством и казармой. Черкасова завели в подобие темного шкафа, где одна стена с двумя дверями и отверстиями для воздуха была стеклянной. Наручники так и не сняли. У Валерия очень болела спина после вчерашнего «воспитания» в камере, хотелось сесть, но лавки в «аквариуме» не предусматривалось.

Как на предварительном слушании свое место перед обвиняемым занял Морфин с помощницей, напротив прокурор. Вошла судья с вычурной укладкой и маникюром, в гротескной черной мантии, из-под которой выглядывали рукава тонкого белого свитера. Черкасов присмотрелся к ней: она была похожа на его школьную математичку ехидным прищуром и плотно сжатыми губами. С математичкой в школе была беда, она Валерия ненавидела. Стукнул судейский молоток, и фарс начался. Прокурор, блеклый мужчина лет тридцати пяти, зачитал с листа обвинение, украшенное цветистыми, но плоскими фразами.

«Столько слов, и ни одного настоящего. Гоголь бы повесился».

Валерий окинул взором присутствующих. Среди журналистов он заметил Лию Скворцову, роскошную черную королеву в окружении подобострастных вассалов. Она сверлила его ненавидящими и одновременно торжествующими глазами. Неподалеку от Шиманского толклась Елена Бриннер, поглядывая от скуки и нетерпения на маникюр.

Черкасов усмехнулся: некогда подружка на пару ночей, призванная скрасить неприятную поездку, превратилась в свидетеля обвинения. Увидел Черкасов и Айболита в черном, почти траурном костюме, он краснел и боялся поднять глаза… Поодаль от всех, у самой стены, стояла Саша Морозова. В руках у той почему-то был полосатый рюкзак, ужасно похожий на его собственный, забытый в Ришикеше.

Все в сборе. И он «аквариуме». Зоопарк. Серпентарий.

Валерий отвел взгляд и вдруг увидел воздушную, светлую, не принадлежащую этому месту фигурку, которую ввели в зал суда под усиленной охраной. Варя?!

Сердце Черкасова учащенно забилось, губы пересохли. Валерий приник к стеклу, понимая вдруг, что она идет сама, не выставляя руки, она осматривает людей, помещение… Видит! Это открытие ударило Черкасова по голове горячей волной, сметая прежние мысли и наводняя хаосом новых. Сработало?! Молчание, терпение, упорство и жизнь, превратившаяся в сплошную череду унижений, издевательств и медитаций… — всё это было не зря?!

Варя искала его глазами, и, обнаружив в стеклянной клетке, обмерла. Их взгляды встретились. Лавина мурашек закрутила Черкасова. Внутри, в медленно-тянущемся болоте обреченности и безразличной готовности принять все, что случится, грянул целый оркестр эмоций: ликование, страх за нее, трепет, прилив сил и ни с чем не сравнимое волнение. В этой героической симфонии главное место заняла нежность. Валерий смотрел жадно, словно хотел напиться напоследок, и вдруг за спиной Вари, среди свидетелей увидел Шиманского. Тот следил за девушкой хищно и неотступно. Казалось, он нащупывает в кармане нож, чтобы… — у Валерия перехватило дыхание. — Зачем она приехала сюда?! Зачем?!

Черкасов инстинктивно подался вперед и ткнулся лбом в стекло. Он дернулся, холодная сталь наручников неприятно сдавила кисти. Понимая, что может говорить теперь, но почти позабыв, как это делается, Черкасов судорожно думал, как он оградить Варю от опасности. Выходило, что никак…

Она встала за свидетельскую кафедру, сосредоточенная и очень цельная. Хватило пары секунд, чтобы Варя освоилась на не комфортном месте, выдохнула и будто бы сделала его своим. Хрупкая, красивая и нерушимая, она полностью присутствовала здесь. Ей предоставили слово, и Варя заговорила вполголоса, неторопливо вплывая фразами в судебное производство.

Прислушиваясь к ней, все быстро замолкли. Варя произнесла стандартную присягу так, словно не было рядом полицейских, автоматов, злых и выжидающих лиц, десятков камер и микрофонов, а лишь играло лучами утреннее солнце над тихой бухтой, разливая вокруг покой. В этом было что-то чарующее. Все глаза были устремлены к Варе.

Не зная, куда деться от волнения, Черкасов прикрыл глаза и обнаружил над ее головой теплый, похожий на засвеченное пятно на фотографии, свет. Почти как у Праджни-Джи. Обман зрения?

* * *

— Как вы познакомились с Валерием Черкасовым? — спросила у Вари судья.

Она рассказала, возбуждая в памяти ростовский ночной клуб, неудачную попытку поставить Шиманского на место, разговор на ножах, во время которого Черкасов бахвалился связями в Кремле и возможностью стереть полицейского в порошок, если не вернет похищенную со склада партию мобильных телефонов. Тогда Валерий принял Шиманского за мелкую, зарвавшуюся сошку и говорил с ним соответственно. Оскорблял. Полицейский ушел злой, и, судя по показаниям Вари, застрелил меньше чем через час парня, за убийство которого плюс к преступлению над Варей прокурор требовал присудить Черкасову максимальный срок — двадцать лет колонии строгого режима. Ирония…

На специально установленном экране прокрутили видео, где четко был виден убийца.

— Это подделка! — выкрикнули из зала. — Явная подделка.

— Экспертиза доказала, что данная видео-улика не является поддельной, — заявил помощник судьи.

Шиманский ломанулся к дверям, ему преградили дорогу ОМОНовцы.

— Прошу заключить под стражу свидетеля обвинения Шиманского Александра Леонидовича и увести из зала суда, — раздался громкий приказ судьи.

— Меня подставили. Улики — подделка! — закричал Шиманский, оглядываясь на камеры.

У дверей поднялась суматоха. Но через пару мгновений Шиманского в наручниках увели куда-то. Удивление Валерия перевесило злорадство: странная вера в безнаказанность. Отчего Шиманский вообще не скрылся раньше? Не знал о Варе? Или знал, но до последнего считал, что процесс не состоится?

Все нутро Черкасова тут же сжалось от предположения. Он взглянул на Варю. На судью. Одно обвинение можно было считать снятым, но никто не торопился выпускать его из «аквариума».

Допрос коснулся реального преступления Валерия.

— Допустим, Черкасов не похищал вас. Но вы хотите сказать, что это не изнасилование? А что же это тогда? — давил на Варю прокурор.

— Возражаю! Это давление на свидетеля! — подскочил Морфин.

— Возражение принято.

— У меня нет претензий к Валерию Черкасову, — повторила Варя.

— Однако суд должен рассмотреть видео-свидетельство, легшее в основу обвинения против Черкасова, — продолжал прокурор.

Снова включился экран, и все присутствующие увидели, как Черкасов толкает Варю, та падает на пол, он расстегивает ремень, ширинку, изрыгает оскорбления… Она закрывается и плачет. У Валерия поплыло перед глазами от отвращения к самому себе. «Пьяный мужлан! Скотина! Мерзавец!» — пронеслось по залу.

Сгорая от стыда, Валерий встряхнул головой и, превозмогая привычку молчать, выкрикнул:

— Варя! Не надо! Пожалуйста!

Даже не повернув голову к экрану и не взглянув на него, Варя побелела, но качнула головой и сказала твердо:

— Надо. — И еще громче. — Мне нужна была такая практика, и я получила ее.

— Вы обещали не лгать под присягой. А это явное лжесвидетельство. Вас изнасиловали, но вы отрицаете. Вам заплатили за молчание? Угрожали? — не сдавался прокурор.

Варя взглянула на него, поражая на мгновение потерянным, но тут же восстановленным неторопливым спокойствием.

— Тут лучше ответить цитатой: «Кто без греха, пусть первым бросит камень».

— Я никого не насиловал, — почему-то опешил прокурор. — И речь идет об уголовном преступлении, а не о морали.

— Возражаю! — подхватился Морфин.

— Возражение принято, — сказала судья.

— Я все-таки отвечу, — произнесла Варя. — Насилие — скользкий вопрос. Иногда мы неосознанно или сознательно выбираем насилие, чтобы отплатить долг, провоцируем ситуацию, чтобы почувствовать боль, иначе невозможно чувствовать себя живым. Ваша должность, господин прокурор, является насильственной по сути. Насилие психологическое бывает страшнее физического…

— То есть вы подтверждаете, что насилие имело место! — вскричал прокурор, подскакивая с места.

— Среднестатистический человек смотрит фильмы ужасов, боевик с массой убитых, читает книги о маньяках, чтобы получить разрядку, адреналиновый укол, — продолжала Варя, словно не слышала обвинителя. — Только для того, чтобы вздохнуть с облегчением по завершении, и почувствовать себя живым. Мы многое делаем, чтобы заполучить это чувство и загипнотизировать себя. Боль в виде садизма и мазохизма в настоящее время вообще воспевается в популярных песнях, кино, театральных постановках. Ныне это малоприятный, но модный тренд. И никого не судят — ни того, кто воспевает, ни того, кто фантазирует. Почему? Потому что это есть в каждом. И во мне, и в господине Черкасове, и в вас, господин прокурор, — Варя взглянула на обвинителя, и тот почему-то отвел глаза. — Я не приветствую насилие, но иногда боль становится отправной точкой или завершающим аккордом долгого путешествия… В данном случае тиран и жертва определяются навскидку, и не думаю, что в суде, сделанном по ложному заявлению, стоит обсуждать данную ситуацию. Это был мой выбор — оказаться в такой ситуации. Если так называемая жертва себя таковой не считает, состава преступления нет.

— Свидетель, прошу говорить по существу вопроса, — встряла судья. — Имело ли место изнасилование?

Варя сказала, глядя в пустоту:

— Нет.

— Вас похитил, увез против воли Валерий Черкасов?

— Нет.

— Вам угрожал смертью обвиняемый?

— Нет.

— Пытался подкупить, чтобы вы не выдвигали против него обвинений?

— Нет.

— Хорошо. Объявляю перерыв. Суд удаляется для вынесения приговора.

Все это время Черкасов смотрел под ноги. Не хватало духу взглянуть на Варю, душила совесть. Варя солгала ради него. И, пожалуй, проще, справедливее было терпеть побои и весь ад по ту сторону решеток во имя ее прозрения, чем принимать ее унижение перед камерами, жадными до сплетен и слухов людьми — он не заслужил эту жертву. Тотчас осознание собственной трусости ударило словно током: прятаться он тем более не имел права, теперь — когда Варя стоит на виду у всех, как обнаженная.

Пунцовый от стыда, Валерий поднял глаза. Она стояла все там же, слишком хрупкая и слишком сильная, окруженная полицией и ОМОНом. Не жертва, но полная жертвенности. Непостижимая, как свет, все еще окружавший ее голову и плечи едва различимой дымкой.

Черкасову вспомнились слова Праджни-Джи: «Думаешь все можно исправить, как испорченное колесо или протекшую канализацию?» И сейчас стало понятно: не всё.

Варя не смотрела на него, кто-то ей подал бутылочку с водой, и она пила. А Валерий не мог оторваться.

От любви и стыда болело сердце, малодушно хотелось избавления от наручников, от несвободы, хотелось сесть рядом Варей и, взяв в руки ее тонкие, нежные пальцы, поцеловать один за другим, согреть, а потом закрыть глаза и стереть в прошлом всё, что было. Но он сам, и никто другой, растоптал посланный ему Богом дар. И должен принять всё, что придет…

Вдруг Варя подняла глаза и улыбнулась ему. Грустно, понимающе, открыто, словно читала его мысли и прощала ему и трусость, и малодушие, и жестокость… У Черкасова предательски зачесалось в глазах. Он хотел улыбнуться ей, но не получилось. Он только смотрел на нее и понимал, что любит! И что этого мало.

* * *

Как в плохом кино прозвучало:

— Встать, суд идет.

Сухим, безэмоциональным голосом судья зачитала приговор.

— …освободить в зале суда за отсутствием состава преступления, — прозвучало, как в тумане.

Морфин торжествующе обернулся к Черкасову и поднял согнутую в локте руку с сжатым кулаком. «Но пасаран». Внезапно полицейские, охраняющие «аквариум», отперли стеклянную дверь, сняли наручники с затекших запястий и позволили выйти.

— Вы свободны.

Огорошенный неожиданным решением, он замер на секунду, а потом, не видя ни адвоката, ни журналистов, хлынувших к нему рекой, не слыша поздравлений, Валерий устремился к Варе. Взял ее за руку.

— Я никогда не смогу отплатить тебе за все, что ты для меня сделала!

— Ты мне ничего не должен…

Ее голос заглушили вопросы оголтелых репортеров, щелчки фотокамер, гул довольных и недовольных исходом процесса. В уголке Вариного глаза сверкнула слезинка. Только что нерушимая, с его прикосновением Варя вдруг стала уязвимой, уставшей. Поддавшись порыву, Валерий потянул ее прочь из зала, от водоворота липких, чужих мыслей и алчных взглядов, требующих драмы.

Закрывая Варю собой от них, слишком грязных, чтобы пачкать ее своими домыслами, Валерий стремительно вылетел из здания суда. Глотнул холодного московского воздуха, опьянел от свободы. Снова ослепили вспышки. Папарацци и тут хватало.

Валерий и Варя побежали. Что-то хлопнуло рядом, будто выстрел. Они не заметили. Через квартал завернули за угол. Остановились, запыхавшись. Раздетые, окутанные морозом и не чувствующие его.

Слова у Черкасова застряли где-то в груди — там, где сердце. Варя светилась, смотрела на него, но не помогала, ждала его слов. Свои, самые важные, она уже сказала.

— Кира и Руслана тоже выпустят, — несуразно сказал Валерий.

— Да.

— Я благодарен тебе!

— Да.

— Я… не заслуживаю тебя, — вырвалось вдруг.

Свет в ее глазах померк. Она поежилась, и лицо ее обрело смиренный вид, полный печальной удовлетворенности, словно она ждала не признания, а вот этого… Охваченный стыдом, Черкасов запустил пятерню в отросшие, длинные совсем волосы.

— Варя, правда, я мизинца твоего не стою… Я…

С громким выдохом она чуть отстранилась. Улыбка вышла вымученной.

— Приятно знать, что у меня настолько дорогие мизинцы. Интересно, сколько дают за мою голову… Тут холодно, Валера. Надо возвращаться. Вернуть Саше Морозовой ее манто.

Она сделала шаг прочь от Черкасова. Он остановил ее, дотронувшись до предплечья. Повернул к себе, заглянул в глаза.

— Я не заслуживаю тебя, Варя. Но я тебя люблю. Я люблю тебя, — второй раз далось проще. — Ты сможешь… терпеть меня рядом?

Варя тихо рассмеялась, превращая невыносимое напряжение, стыд, вину в счастье.

— Не знаю, но могу попробовать.

И только сейчас понимая, насколько все было лишним, наносным, даже его робость перед ней, Валерий бережно обнял Варю. Коснулся губами лба, светлой макушки, так пахнущей молоком и медом, согрел дыханием тонкие, замерзшие руки.

— Варя, Варенька…

Легкий смех ее растаял, как снежинка на ладони, уступив место мягкой, спокойной серьезности. Варя подняла руку и погладила его черные индийские кудри.

— Бедный мой, бедный. Я все знаю. Про мауну, про арест. Про травлю.

— А я знаю про тебя слишком мало. Только то, что ты удивительная, видишь прошлые жизни! И еще ты — нежная, божественная, чистая… Ты даже не знаешь, какая ты!

— Расскажи мне, — улыбнулась она.

Черкасов трепетно, осторожно коснулся своими губами Вариных губ и тут же отстранился, будто боялся спугнуть это нечаянное, незаслуженное счастье. Но Варя потянулась к нему, охватила затылок руками и поцеловала сама, растворив в блаженстве. Когда они оторвались друг от друга, Варя сказала:

— Пожалуйста, пообещай мне одну вещь.

— Какую?

— Не мстить.

— Хорошо. — Валерий стал серьезным и почувствовал холод улицы. — Обещаю.

— За твоим преследованием стоял Борис Морозов, Саша ничего не знала. Сегодня она спасла мне жизнь, — призналась Варя. — И, это все лишь моя догадка, но твоя помощница Лена помогала ему в этом.

Валерий опешил, но заметив, что Варя задрожала от пронизывающего ветра, опомнился и обнял ее.

— Пойдем. Еще простудишься.