Корабли в Российском Императорском флоте были разные. Моря и океаны бороздили как огромные линкоры и океанские крейсера, так и небольшие миноносцы, на которых численность экипажа не превышала не то что сотню, но даже и 50 человек. Но на каждом судне и суденышке под Андреевским флагом была одна и та же иерархия — командир, старший офицер, ревизор, старшие специалисты и вахтенные начальники с вахтенными офицерами. Отдельную касту представляли собой механики. Наконец, были и люди, которые приравнивались к офицерам, но таковыми не были. Даже погоны и знаки различия у них были другие. Речь идет о так называемых «чиновниках», морских врачах и священниках.

Обо всех представителях командного состава кораблей мы постараемся подробнее рассказать на страницах этой главы.

До конца XIX в. численность экипажа большинства боевых судов редко превышала 200 человек.

Например, по состоянию на первое января 1894 г. экипаж крейсера 2–го ранга (бывшего клипера) «Крейсер» составляли 177 человек нижних чинов и 14 офицеров. Офицерский состав был представлен командиром и старшим офицером, двумя вахтенными начальниками и четырьмя вахтенными офицерами, артиллерийским и минным офицерами, двумя штурманами (старшим и младшим), инженер–механиком и судовым врачом.

К началу XX в. боевые корабли делились на несколько рангов, в зависимости от которых комплектовались офицерами и нижними чинами (матросами). К 1–му рангу относились эскадренные броненосцы, броненосцы береговой обороны и большие крейсера (броненосные и 1–го ранга). Во 2–й ранг судов зачисляли малые крейсера (крейсера 2–го ранга), мореходные канонерские лодки, минные крейсера (прообраз будущих эскадренных миноносцев), часть миноносцев и некоторые другие суда. Попробуем посмотреть, сколько людей служило на этих кораблях к началу Русско–японской войны 1904–1905 гг.

Наиболее мощными кораблями были эскадренные броненосцы — предшественники будущих дредноутов.

Например, построенный во Франции эскадренный броненосец «Цесаревич» имел на борту 754 матросов и 26 офицеров. В их число входил командир и старший офицер, три вахтенных начальника и четыре вахтенных офицера, а также ревизор. Офицеры–специалисты были представлены минными и штурманскими офицерами (по одному старшему и одному младшему), а также тремя артиллеристами (старший артиллерийский офицер и два младших). Инженер–механиков было пятеро, включая старшего судового механика. Кроме того, к числу офицеров относили двух врачей (старшего и младшего), артиллерийского содержателя и священника.

Значительно меньше по размеру были броненосцы береговой обороны.

Так, на броненосце береговой обороны «Адмирал Ушаков» штатом предусматривалось 20 офицеров и 385 матросов. Кроме командира и старшего офицера здесь был ревизор, два вахтенных начальника и вахтенный офицер, минный офицер, по два артиллериста и штурмана (старший и младший), пять инженер–механиков (включая старшего судового механика и двух его помощников), судовой врач, шкипер, артиллерийский и машинный содержатели, а также священник.

Следующим был класс крейсеров.

На броненосном крейсере 1–го ранга «Громобой» в плавании находилось 26 офицеров и 849 нижних чинов. Помимо командира и старшего офицера, отметим трех вахтенных начальников, четырех вахтенных офицеров и ревизора. Кроме них крейсер обслуживали по два артиллерийских, минных и штурманских офицера (старший и младший). Инженер–механиков было шесть человек, включая старшего судового механика с двумя помощниками и минного механика. Список замыкали два врача (старший и младший), шкипер и священник.

Бронепалубный крейсер 1–го ранга «Аскольд» имел в списках 552 матросов и 23 офицеров. В их числе был, естественно, командир и старший офицер, а также три вахтенных начальника и один вахтенный офицер. За ними следовал ревизор, по два минных, артиллерийских и штурманских офицера (старший и младший), а также четыре инженер–механика, включая старшего судового механика корабля. Кроме того, на борту было два врача (старший и младший), артиллерийский и минный содержатели, шкипер, а также священник.

Теперь перейдем к кораблям более низкого ранга. Сразу отметим, что священника кораблю 2–го ранга не полагалось; не на каждом боевом судне этого ранга был и врач.

Новейший германской постройки бронепалубный крейсер 2–го ранга «Новик» при 320 матросах имел 15 офицеров. Это был командир, старший офицер, три вахтенных начальника и один вахтенный офицер, а также ревизор, минный, артиллерийский и штурманский офицеры, три инженер–механика (включая старшего судового механика) и судовой врач.

На мореходной канонерской лодке «Манджур» было, помимо командира и старшего офицера, восемь офицеров, врач и 159 матросов. В штатах канонерки числились два вахтенных начальника, ревизор, минный, артиллерийский и штурманский офицеры, старший и младший судовой инженер–механики.

На отнесенном к тому же рангу минном крейсере «Гайдамак» общая численность офицеров составляла пять человек при 57 матросах. Здесь мы обнаруживаем командира, двух вахтенных начальников, минного офицера и старшего судового механика (другие инженер–механики при этом в расписании не упомянуты).

На миноносце «Бесшумный» ходили четыре офицера при 58 нижних чинах. Офицеры были представлены командиром, вахтенным начальником, минным офицером и судовым механиком (без слова «старший»).

Причисленный ко 2–му рангу судов транспорт (бывший пароход Добровольного флота) «Лена» имел в общей сложности девять офицеров (включая врача) и 335 человек нижних чинов. В списках корабля мы можем обнаружить, помимо командира и старшего офицера, двух вахтенных начальников, ревизора, артиллерийского и штурманского офицеров, а также старшего судового механика с двумя помощниками.

На минном транспорте (минном заградителе) «Амур» служили 13 офицеров (включая врача) и 304 матроса. Помимо командира и старшего офицера здесь имелось два вахтенных начальника и один вахтенный офицер, ревизор, по два минных и артиллерийских офицера (старший и младший), штурманский офицер, два инженер–механика (из них один — старший судовой механик), а также судовой врач.

Случалось, что на кораблях одного класса могло быть разное количество офицеров и нижних чинов. Объяснение было очень простым — для командного состава и матросов не хватало места, так как корабли проектировались разными судостроительными фирмами. Вот и приходилось либо «селить» экипаж более «скученно», либо увеличивать на тех или иных специалистов объем их служебной нагрузки.

Например, в описании минных крейсеров (эскадренных миноносцев) типа «Украйна» прямо указывалось, что хотя жилые помещения кораблей рассчитаны на шесть офицеров, «из них двое предполагаются лишь на время стоянки по II ранге судов».

Возможно, это прозвучит на первый взгляд и несколько натянуто, но боевой корабль можно было сравнить с небольшой суверенной страной. Здесь, например, был глава государства, премьер–министр, а также министр финансов и ряд «отраслевых министров».

Командира корабля можно смело сравнить с монархом или президентом. Вот как определяются его обязанности Морским уставом Петра Великого:

«Капитан имеет почтен быть на своем корабле яко Губернатор или Комендант в крепости и должен пещися, чтобы корабль, которой ему поручен будет в команду, праведно и порядочно поступал по указам следующим, или вновь данным указам и инструкциям, ни мало отдалялся от оных, ни для какой причины, ниже ни для какого претексту. Чего ради вверяется его искусству и верности повелевать своими офицерами и прочими того корабля служительми, во всяких их должностях для управления корабельнаго, как в ходу, так и во время баталии и штурмов: и во всяких случаях, под опасением лишения команды за перьвое преступление на время; а за второе отвержения чина, или вящего наказания, по делу смотря.

… Когда корабль со всем в готовности на рейде; тогда быть Капитану на корабле безотлучно, до тех мест, пока паки в гавен введет и разоснастит, разве он какую особливую нужду для отправления ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА службы на берегу имеет. А кроме того не отлучаться ему с корабля ни на одну ночь (разве позволено ему будет от Аншеф командующего) под лишением двоемесячного жалования, или больше, смотря по делу и случаю».

Добавим, что в случае необходимости командир корабля мог «осадить» и самого государя императора. Так, в 1829 г. при переходе императора Николая Первого на линкоре «Императрица Мария» из Варны в Одессу корабль попал в сильнейший шторм. Самодержец попытался было распоряжаться экипажем, но подошедший к нему командир корабля напомнил, что главный здесь он, и именно он отвечает за безопасность императора Всероссийского. Николай такое следование букве Морского устава не забыл и по прибытии в порт поблагодарил офицера перед строем команды.

Как и в любом государстве, верховное лицо не разменивалось по мелочам, и решало только наиболее важные вопросы внутрикорабельной жизни. Командир отвечал за постоянную боеготовность корабля, причем отвечал не только перед руководством Морского министерства, но и перед самой особой императора. Тем более что именно высочайшими приказами по флоту и Морскому ведомству происходили все назначения командиров и старших офицеров судов 1–го и 2–го рангов.

Статус командира подчеркивало и то, что он единственный имел на корабле «персональную» шлюпку. Например, на вступившем в строй в конце 1902 г. крейсере «Баян» командира обслуживал специально отведенный 14–весельный катер. Кроме того, на корабле имелось такое же плавсредство для офицеров, а также два 20–весельных баркаса, 16–весельный рабочий катер и два шестивесельных вельбота.

В случае гибели либо смерти командира Морской устав предусматривал обязательное замещение его обязанностей следующими по чину моряками. Причем вовсе не только офицерами. Например, в списке имеются унтер–офицерские чины — боцман и констапель. «А ежели все сии убиты будут, то кого годнаго избрать».

В истории Российского Императорского флота есть немало случаев, когда после гибели командира во главе корабля вставали офицеры, следовавшие после него по должности.

… Первого августа 1904 г. в Цусимском проливе японскими кораблями была настигнута небольшая эскадра из трех русских крейсеров. Два более современных рейдера смогли отбиться и уйти, а третий из–за невозможности спасения остался в неприятельском кольце, несмотря на то что русское командование несколько раз пыталось отвлечь внимание японцев.

Наиболее старый из трех крейсеров — броненосный «Рюрик» — был хуже других защищен, и уже в начальной стадии боя корабль лишился старшего офицера — капитана 2–го ранга Николая Николаевича Хлодовского. Человеку, который должен был в критический момент заменить командира крейсера, оторвало левую ступню и раздробило обе ноги разрывом 203–миллиметрового фугасного снаряда. Хлодовский был обречен на медленную смерть, но до конца старался ободрить пробегавших мимо него офицеров и матросов корабля.

Спустя некоторое время после многочисленных ранений и большой потери крови выбыл из строя командир крейсера капитан 1–го ранга Евгений Александрович Трусов. Его место в боевой рубке занял старший минный офицер корабля лейтенант Николай Исаакович Зенилов, к тому моменту уже исполнявший обязанности смертельно раненного Хлодовского. Еще через час боя Зенилов будет смертельно ранен японским осколком в голову.

Последним командиром крейсера был лейтенант Константин Петрович Иванов, занимавший на корабле должность младшего артиллерийского офицера. Именно на его долю выпала отдача приказа о затоплении корабля — взорвать «Рюрик» возможности уже не было, так как осколками снарядов перебило кабели, которые вели к подрывным патронам.

Лейтенант Иванов стал единственным в русском флоте офицером, порядковый номер которого в числе других Ивановых (номер присваивался при производстве в офицеры, исходя из старшинства, и далее менялся в сторону убывания в зависимости от прохождения службы) стал его фамилией. Так Константин Петрович Иванов 13–й стал Константином Петровичем Ивановым—Тринадцатым. Соответствующий высочайший приказ по Морскому ведомству был издан 3 сентября 1907 г.

В дальнейшем Иванов—Тринадцатый командовал бронепалубным крейсером 2–го ранга «Жемчуг», линейным крейсером «Измаил» и крейсером (бывшим эскадренным броненосцем) «Пересвет». Умер он в эмиграции и был похоронен во французском городе Лион, где его гроб был покрыт Андреевским флагом, подаренным, по иронии судьбы, японским консулом…

Не были пустыми слова Морского устава о замене павших офицеров матросами. Вот что вспоминал спасшийся в Цусимском сражении с эскадренного броненосца «Бородино» марсовый матрос Семен Семенович Юшин:

«Не осталось в живых ни одного офицера, командование на себя приняли простые матросы, имена которых неизвестны, и продолжали вести его, а за ним и всю эскадру по данному курсу и пути чести».

Настоящим хозяином корабельного хозяйства был старший офицер. И если командира можно было назвать монархом либо президентом, то старший офицер («старшой» на корабельном жаргоне) мог смело именоваться премьер–министром.

Обязанностей у старшего офицера было много. Он являлся прямым начальником всего личного состава корабля и председательствовал в кают–компании. Его заботой была чистота и порядок на корабле, подготовка молодых матросов. Он же отвечал за живучесть корабля (в бою — командовал пожарной партией), и подготовку его к походу и бою. Кроме того, в случае тяжелой болезни либо гибели командира корабля именно старший офицер становился исполняющим должность командира или «командующим» — этим выражением в русской военно–морской официальной переписке того времени назывался человек, который исполнял ту или иную должность, однако не имел для этого соответствующего новой должности воинского звания.

У «старшого» была еще одна особенность — он крайне редко покидал корабль. Более того, морские уставы прямо говорили, что частое оставление собственного борта несовместимо с обязанностями старшего офицера. Между тем, именно у хорошего старшего офицера была возможность первым среди равных по званию офицеров занять должность командира корабля при наличии вакансии.

Естественно, некоторые командиры пользовались такой особенностью распорядка жизни старшего офицера. Так, командир фрегата (с 1892 г. — крейсера) «Владимир Мономах» капитан 1–го ранга Оскар Викторович Старк вовсе не стеснялся нагружать работой своего старшего офицера, капитана 2–го ранга Еенриха Федоровича Цывинского — «сам неизменно ночевал на берегу, на фрегат являлся (к 8 часам утра) к подъему флага и после завтрака уезжал домой до следующего утра. При таком порядке командир вечером никогда не бывал на фрегате, и я за первые два месяца (июнь и июль) не имел возможности съехать на берег даже в баню».

По своей должности хороший старший офицер должен был быть крайне придирчивым к личному составу корабля, особенно — к нижним чинам. Естественно, это нравилось не всем. Вот и появлялись прозвища типа «дракон», «зверь» или даже чего похуже.

Отношение матросов к «старшому» очень хорошо выразил один из персонажей повести известного советского писателя–мариниста Сергея Адамовича Колбасьева. Приведенный ниже диалог происходит в начале лета 1917 г.:

«— Гакенфельт сука, — ответил Борщев, но Мищенко не обратил на него внимания. Он считал его ничтожеством и до споров с ним не снисходил.

— Гад, — не отрываясь от своей брошюры, поддержал Левчук.

— Ты! — властно остановил его Мищенко. — Что ты понимаешь? Старший офицер — это такая должность, что — хочешь не хочешь — надо быть гадом».

Старший офицер мог быть грозой и для офицеров корабля. В качестве примера приведем рассказ генерала флота Евгения Ивановича Аренса об Александре Георгиевиче Конкевиче, более известном как государственный деятель и публицист под псевдонимом «Беломор». На дворе стоит середина 1870–х гг., и Конкевич служит старшим офицером корвета «Боярин». По мнению Аренса, Конкевич:

«… представлял из себя довольно неопрятного на вид чудака, с растрепанной шевелюрой и неизбежным котелком с какой–нибудь краской в руках. Он помешан был на окраске своего корабля и вечно разгуливал по его закоулкам, собственноручно подмазывая кистью то здесь, то там.

С кадетами он обращался мягко и вежливо, но даже офицеров позволял себе нередко третировать довольно грубо. Впрочем, некоторые из них не оставались у него в долгу. Так, например, лейтенант Р. Зотов. сам человек грубоватый и резкий, частенько сцеплялся и «ругался» с ним, причем в доказательство своей правоты любил всегда ссылаться на статьи из «Морского Устава», который неизменно носил с собой в кармане.

— Иллюминаторы с левого борта задраить! — раздраженно кричал Конкевич Зотову, стоявшему на вахте.

— Есть! — отвечал тот и, повторив команду старшего офицера, вызывал к себе своего вестового и приказывал ему не задраивать иллюминаторы в своей каюте.

Конкевич все это слышал, конечно, и громко обрушивался на строптивого лейтенанта.

— Как вы смеете не выполнять мои приказания? — шипел он из–под мостика. — Вы за это ответите.

— Позвольте, Александр Егорович, не по уставу.

— Что вы все лезете со своим уставом!

— Никак нет-с. Это устав высочайше утвержденный. Статья ясно говорит… — и Зотов вытаскивал из кармана весь истрепанный экземпляр устава».

А вот Эммануила Сальвадоровича Моласа, георгиевского кавалера и старшего офицера учебного линкора «Император Александр Второй», многие соплаватели читали во многом идеальным старшим офицером. Вспоминает Гаральд Карлович Граф:

«… Яркой личностью был старший офицер — капитан 2–го ранга Эммануил Сальвадорович Молас. Он. был. энергичным, работоспособным и храбрым офицером. На нем лежал распорядок всей внутренней жизни корабля, и командир в это не вмешивался. На корабле помещалось более шестисот человек команды, и надо было много трудиться, чтобы поддерживать чистоту и порядок. Это тем более было трудно, так как главную массу составляли ученики, которые в судовых работах не участвовали.

Будучи очень добрым, но чрезвычайно вспыльчивым, он нагонял страх на матросов. Его назначение на учебный корабль было неудачным, и он гораздо большую пользу мог бы принести на такой же должности на боевом корабле. Здесь его усилия разменивались на мелочи, и он зря изводил себя и портил и так больное сердце.

Во мне большой интерес возбуждали его отношения с командой. Он знал каждого матроса и хорошо разбирался в их качествах. Плохой элемент был у него на особом счету. Молас держал его в ежовых рукавицах. В то же время они знали, что он стремится их исправить и по своей доброте никогда не применит самую суровую кару, т. е. отдачу под суд. Поэтому его уважали и до известной степени любили.

Молас считал, что сидение по тюрьмам и нахождение в дисциплинарном батальоне плохого человека не исправят, а сделают еще хуже. Хотя матросы это учитывали и боялись «старцера», но нет–нет да кто–нибудь срывался: то напьется на корабле и наскандалит, то удерет с корабля и учинит где–нибудь драку.

После этого в каюте старцера начиналось суровое объяснение. Молас кричит и бранит виновного последними словами, а то, выведенный из себя, даст хорошую затрещину. Но после этого отходит. Виновный же ничуть не обижался, а наоборот, был весьма доволен, что дело приняло такой оборот и, таким образом, до суда никак не дойдет. Матросы говорили про Моласа, что он человек справедливый и зря не погубит, ну а не наказать нельзя, раз проступок совершен.

Молас был строг и с офицерами, но, конечно, с ними ему приходилось себя сдерживать. Все же случалось, что вспылит и наговорит кучу неприятного, а потом чувствует свою вину и старается задобрить. Мы его очень любили.

Командир за спиною Моласа чувствовал себя как за каменной стеной и всецело ему доверял. Властолюбивому Моласу это нравилось, и он прощал командиру, что тот из эгоизма его отпускал к семье хорошо если раз в три месяца, и то тогда, когда видел, что старший офицер совершенно измотался и с трудом сдерживает нервы».

Третьей по значимости фигурой в корабельной иерархии был ревизор, отвечавший за финансовую составляющую жизни корабля, а также за решение всевозможных хозяйственных вопросов. В частности, ревизор выдавал офицерам денежное содержание; для хранения судовой казны в его каюте существовал специальный денежный сундук–сейф (изредка он размещался в командирской каюте, но чаще был вделан в одну из тумб письменного стола). Таким образом, мы имеем дело уже с министром финансов корабля, а также управляющим его «национальным банком».

Говоря современным языком, ревизор объединял в себе обязанность главного бухгалтера и завхоза. Ревизор был зачастую и банкиром, поскольку оформлял и вел сберегательные книжки матросов. На каждом корабле существовало некое подобие сберкассы, куда нижние чины могли сдать на хранение свои деньги, не опасаясь, что их похитят вороватые сослуживцы. Те, кто предпочитал не связываться с властью, прятали деньги в пушечных дулах и других укромных местах.

В случае гибели корабля в бою либо кораблекрушения, деньги обычно распределялись между офицерами (иногда — и между матросами). Дело в том, что судовая казна обычно состояла из звонкой монеты, и ревизор чисто физически не могу нести ее всю на себе. Например, пять тысяч фунтов стерлингов золотом помещались в чемодане средних размеров. Оторвать его от земли было еще можно, однако таскать с собой более или менее длительный промежуток времени было невозможно.

Вот что писал о ревизорстве вице–адмирал Степан Осипович Макаров в бытность свою в данной должности на винтовой шхуне «Тунгуз» в 1871–1872 гг:

«Знаете ли вы, что такое ревизор? Если не знаете, так я вас познакомлю несколько с этой обязанностью. Это старший над комиссаром, над канцелярией, управляющий всем судовым имуществом, словом, вроде келаря в монастыре, то, чем был Авраамий Палицын, если только не ошибаюсь. Приходилось, знаете ли, ходить по разным конторам, штабам, хлопотать, просить, клянчить. Ну, словом, приходилось делать то, чего по доброй воле я никогда бы не стал делать».

Например, ревизор отвечал за закупки на корабль продовольствия и других товаров, включая уголь. По долгу службы ему приходилось общаться с огромным количеством поставщиков, причем ошибка могла стоить больших денег и больших неприятностей. Кроме того, приходилось следить за деятельностью комиссара, артельщиков, баталера и содержателей.

Случалось, что ревизора — а им мог быть и молодой неопытный мичман, только что окончивший Морской корпус — возникала необходимость послать в командировку за деньгами. Ведь помимо наличных корабли снабжали аккредитивами на большие суммы, чтобы не держать на судне большого объема средств. Самое интересное, что в львиной доле случаев не возникало никаких эксцессов.

И еще одна любопытная деталь. Золотые монеты никто не пересчитывал вручную — в этом не было никакой необходимости. Для этого существовали большие весы. На них насыпались монеты (естественно, вес одной монеты был хорошо известен каждому банку) после чего по весу всей суммы определял, сколько же фунтов стерлингов, франков или мексиканских долларов уже находилось на чаше весов. Ошибок обычно не бывало (исключая редкие злонамеренные действия банковских служащих).

Проблема заключалась и в том, что в Морском ведомстве не существовало какого–либо списка поставщиков, которым можно было бы доверять в том или ином порту. Дело доходило даже до курьезов — случалось, что ревизорам кораблей передавали якобы рекомендательные письма от их коллег. На самом же деле это были жалобы на недобросовестных контрагентов.

Деятельность ревизора была подотчетна командиру корабля, который формировал из офицеров корабля специальную комиссию, ежемесячно проверявшую финансовую отчетность ревизора. Добавим, что, несмотря на столь сложные обязанности, ревизор оставался строевым офицером наряду со всеми остальными. От вахты его могли освободить только на якорной стоянке в порту для выполнения прямых обязанностей на берегу.

В Петровские времена обязанности ревизора выполнял корабельный секретарь. Кстати, в Табели о рангах был и гражданский чин с таким названием, относившийся к десятому классу (соответствовал чину поручика армии). Согласно Морскому уставу, корабельный секретарь должен был иметь следующие припасы: «ординарную» писчую бумагу, почтовую бумагу, сургуч, «или лепешки, чем печатают письма вместо сургуча», перья и чернильный набор «или специи, из чего чернила делать». Чин корабельного секретаря существовал до 1834 г.

«Отраслевыми министерствами» руководили старшие офицеры–специалисты. На корабле обычно их было несколько — штурман, артиллерист, минер и инженер–механик. Обычно они носили звание минного, артиллерийского или штурманского офицера второго разряда, которые присваивались после окончания соответствующего офицерского класса. В первый разряд их могли перевести за выполнение некоей серьезной самостоятельной работы либо по итогам курса Николаевской морской академии и Михайловской артиллерийской академии (она состояла в штатах Военного ведомства).

Инженер–механики флота могли прослушать лишь курс Минного офицерского класса в Кронштадте, после окончания которого им присваивалось звание либо минного офицера второго разряда, либо минного механика.

Старший минный офицер заведовал не только торпедами и минами заграждения, но также всей электротехнической частью корабля. Например, когда на бронепалубном крейсере 1–го ранга «Аврора» потребовалось собрать и наладить рентгеновский аппарат, то этим занимался минер корабля лейтенант Георгий Карлович Старк. Минер отвечал также за правильное расходование минного имущества. В подчинении у него находился штат минных и гальванных унтер–офицеров, прошедших обучение в специализированных минных школах флота.

Штурманские офицеры долгое время считались «черной костью», поскольку не относились к числу строевых офицеров флота и входили в Корпус флотских штурманов (КФШ). Пополнялся корпус выпускниками штурманских училищ, в которые принимали не только дворян, но и разночинцев. В 1885 г. корпус формально был упразднен, причем обязанности навигаторов были возложены на офицеров флота (основная часть офицеров КФШ получили флотские чины). Оставшиеся командиры флота, имевшие армейские воинские звания и числившиеся по Корпусу флотских штурманов, занимались гидрографическими работами.

Долгое время не слишком уважали и артиллеристов — официально существовавший до 1885 г. Корпус морской артиллерии (КМА) также комплектовался не только дворянами. С упразднением корпуса морские артиллеристы в большинстве своем получили флотские чины, а оставшихся офицеров КМА можно было встретить на артиллерийских заводах, полигонах и в других учреждениях, где требовались узко специальные навыки. Так, на начало 1917 г. их было лишь 44 человека.

Список вещей, которые должны быть в распоряжении старшего артиллерийского офицера Петровской эпохи, занимает в Морском уставе почти две с половиной страницы. Сюда входят пушки и пушечные станки, книппели, ядра, гранаты, запасы пороха, а также весы и гири для приготовления пушечных зарядов. Кроме того, в список артиллерийских припасов входила амуниция типа лядунок, портупей и тесаков, а также множество других вещей.

Ничуть не меньше доставалось и механикам, также в большом количестве случаев выходцам не из благородного сословия. Корпус инженер–механиков флота (КИМФ) существовал с 1854 г. и первоначально формировался из офицеров рабочих и ластовых экипажей. С 1860–х гг. КИМФ стал комплектоваться выпускниками различных технических училищ — как Морского ведомства, так и гражданских. Помимо старшего судового механика на корабле были минные (отвечали за электротехническую и минно–торпедную часть) и трюмные инженер–механики.

Вахтенные начальники отвечали за жизнь корабля в ходе вахт — промежутков времени, на которые делились сутки на корабле. Контроль их деятельности осуществлял старший офицер, а в экстремальных условиях (во время шторма или боя) — командир корабля. Добавим также, что корабельные офицеры–специалисты также стояли вахты, однако вахтенные начальники были, говоря современным языком, «заточены» именно на них.

На крупных кораблях в помощь вахтенному начальнику придавали вахтенных офицеров. Их обязанности состояли в выполнении различных поручений вахтенного начальника.

Если же на корабле имелись гардемарины либо штурманские кондукторы, то они исполняли роль практикантов, стоя, с разрешения командира и старшего офицера и под их ответственность, офицерские вахты. В Петровские времена гардемарины мало чем отличались от матросов:

«Гардемарины на кораблях имеют разделены быть по пушкам, по скольку достанется на человека, где при экзерциции и бою, должны быть и управлять при определенных каждому пушках, вместе с пушкарями; а во время ходу корабельного на фордеке как матросы».

Помимо строевых офицеров, а также офицеров корпусов, на корабле часто имелись люди, именовавшиеся «чиновниками». Они в большинстве случаев не носили морского мундира, а имели знаки различия гражданских чинов, от чего, собственно, и получили свое название. Чиновников на корабле могло быть несколько.

Например, в мае 1894 г. на броненосном крейсере «Адмирал Нахимов» числилось четыре человека, которых смело можно назвать «чиновниками». Причем лишь один имел воинское звание (правда, по Адмиралтейству). Речь идет о поручике по Адмиралтейству Павле Васильевиче Яворском , исполнявшем обязанности шкипера. Кроме того, в списках корабля мы обнаруживаем двух коллежских секретарей — комиссара Александра Попова и артиллерийского содержателя Ивана Васильевича Халдеева. Машинный содержатель Павел Мотин был в чине губернского секретаря.

Стоит добавить, что чиновники считались на кораблях людьми даже не второго, а скорее — третьего сорта. Дело в том, что практически все они были выслужившимися на склоне лет в офицеры матросами и унтер–офицерами, что не придавало им в глазах строевых офицеров никакого уважения.

Но были и другие чиновники, «сидевшие» на кораблях на административных должностях, и знавшие способы улучшить свою жизнь до весьма высокого уровня. И снова слово Гаральду Графу, уже произведенному в мичмана и назначенному на старый винтовой транспорт «Артельщик»:

«Это был хозяйственный, умный и хитрый мужик, который сумел пробить себе дорогу во флоте и отлично приспособился. Отбыв положенное время матросом, он сдал экзамен на чиновника и «медленно, но верно» дошел до чина коллежского асессора, что для него было большой карьерой. Угождая начальству, проявляя рвение кслужбе и обладая природной сметкой, он сделался полезным человеком, которого ценили и награждали. Теперь, уже в преклонном возрасте, он мнил себя «штаб–офицером» и с гордостью носил ордена, которых имел до Святого Станислава 2 ст. включительно. Зимою всегда гулял в николаевской шинели, с высоким бобровым воротником. Эта шинель, а также вообще внушительная осанка вводили иногда многих нижнихчинов, особенно в темноте, в заблуждение, и они не только отдавали честь, но и становились во фронт, что он принимал не без явного удовольствия.

Это была наружная сторона, но была еще и другая, не менее важная, материальная, которую он всегда помнил и в которой достиг больших успехов. Все тут было: и «безобидное» использование казны, и финансовые обороты, и торговые операции. Незаметно появился капиталец, домик, затем другой и дачка; правда, все это только «на всякий случай». Он стал полнеть, хорошо одеваться, завел лошадку и был не прочь покутить, даже усы и волосы подкрашивал, чтобы казаться моложе. Своего единственного сына вывел в армейские кавалерийские офицеры и поощрял в держании фасона. Но тут–то, кажется, ошибся, так как тот стал перебарщивать и всегда был в долгах. Бедный папаша, которому это вначале даже льстило: «мол, выходит совсем как у настоящих господских сынков», потом хватался за голову, так как сыночку грозило увольнение из полка или отцу приходилось порастрясти свои капиталы».

Разговор о командном составе корабля завершим еще одной любопытной выдержкой из Морского устава. В ней речь идет о том, сколько кому полагается слуг. Не денщиков или ординарцев, а именно слуг — речь идет о прислужниках, которые не числились в списках флота, но получали жалованье «от казны»:

«Генералу Адмиралу, или первому Адмиралу, дается на их волю, а жалование иметь — 15. Прочим Адмиралом — 11. Вице адмиралом — 9. Шаутбейнахтом — 7. Капитаном Командором — 5. Капитаном 1–го ранга — 4. Капитаном 2 и 3 рангов — 3. Капитану–Лейтенанту — 2. Порутчику и Подпорутчику и Секретарю корабельному — по 1. Лекарю — 1.

Сие число надлежит быть у офицеров на нашем жалованье, и оных всех, или меньше, а не больше употреблять на море по соизволению; но запрещается под лишением чина, сверх определенных сих слуг брать из матросов или иных служителей корабельных, для своего служения.

Гардемаринам неповинно более иметь, как у трех одного человека, которым давать порцию матросскую на море в пище только, и тако все слуги повинны всю корабельную работу отправлять на корабле как матросы, в чем командир корабля должен смотреть и ответ дать».

Корабельная иерархия резко менялась, когда на борт ступал адмирал. Командир сразу же превращался в лицо подчиненное, а у старшего офицера появлялась дополнительная головная боль — как ублажить грозное начальство, всегда готовое проверить, насколько правильно несется на военном судне под Андреевским флагом государева служба.

Страдания командира и старшего офицера начинались еще до прибытия адмиральского катера. Ведь неотъемлемой частью посещения корабля высокопоставленной особой был инспекторский смотр.

Подготовка к инспекции начальством превращала жизнь офицеров и команды в сущий ад. Корабль драили, снасти приводили в долженствующее состояние, матросов переодевали в новенькое обмундирование первого срока. Скот, использовавшийся в качестве «живых консервов», снабжали свежими подстилками и тщательно чистили. Если же на корабле имелись более мелкие животные (а судов без какого–либо зверья — крысы и тараканы не в счет — практически не существовало), то их загоняли в одну из офицерских кают.

Вот как описывает подготовку к адмиральскому смотру русский писатель–маринист Константин Михайлович Станюкович:

«На другой день, к девяти часам утра, вся команда была в чистых белых рубахах, а офицеры в полной парадной форме.

Бедный Андрей Николаевич с раннего утра носился по корвету и вместе с боцманом Федотовым заглядывал в самые сокровенные уголки жилой палубы, машинного отделения и трюма. Везде он пробовал толстым волосатым пальцем: чисто ли, нет ли грязи, и везде находил безукоризненную чистоту и порядок. Наверху и говорить нечего: реи были выправлены на диво, палуба сверкала белизной, и все сияло и горело — и пушки, и медь люков, поручней, компаса, штурвала и кнехтов.

И Андрей Николаевич, красный, вспотевший и напряженный, несколько комичный в сбившейся назад треуголке и узковатом мундире, стоял теперь на мостике, то посматривая беспокойным взглядом на флагманский фрегат, то на палубу и на мачты».

Женщины на корабль допускались, согласно Морскому уставу, весьма избирательно.

Не меньше нервотрепки на долю офицеров корабля приходилось и в том случае, если на судне должно было путешествовать лицо из числа членов императорской фамилии. Любопытно в этой связи обратиться к мемуарам исполняющего должность старшего офицера бронепалубного крейсера 1–го ранга «Аврора» Григория Карловича Старка. Речь идет о плавании на коронацию короля Сиама (ныне Таиланд) Рамы Шестого (Маха Вичировута) с двоюродным братом императора Николая Второго — Великим князем Борисом Владимировичем.

Для начала старший офицер переехал в запасную каюту, а в его помещение перебрался командир, капитан 1–го ранга Петр Николаевич Лесков. Каюту командира необходимо было передать в распоряжение Великого князя. Августейшая особа путешествовала не в одиночку — при ней имелось несколько человек свиты (включая лакеев и повара). В багаже Великого князя не было забыто даже шампанское, коего погрузили 500 бутылок.

Входе плавания «холуи» (по выражению Старка) из великокняжеской свиты по различным поводам портили нервы командования и офицеров корабля. Например, началась «война поваров», в ходе которой кулинар Его императорского высочества отказался ладить с офицерским коком и стал чинить ему препятствия. В итоге «контрольные державы» предложили следующие условия: «наш повар делает ежедневные завтраки и обеды, а великокняжеский — ужин в десять часов и все приемы, и в этом случае наш ему помогает».

Спустя всего 20 дней после появления Бориса Владимировича на борту старший офицер «Авроры» делает в дневнике следующую запись:

«30 октября. Великий князь устраивал завтрак для местного губернатора. Завтрак был неважный, все потому, что вся организация шла от свиты. Мы все мечтаем о моменте, когда Великий князь от нас уедет, и мы вздохнем свободно».

А вот что писал в своих воспоминаниях вахтенный начальник «Авроры» Владимир Александрович Белли:

«Если Великий князь держал себя в общем очень хорошо, то нельзя сказать того же про его свиту.

Мы, судовые офицеры, были в их глазах чем–то вроде поездной бригады».

Но почему же глава названа «Обитаемый остров?»

Эти слова братьев Стругацких легко можно отнести к кораблю. Причем — в буквальном смысле. Ведь он со всех сторон окружен водой, а его обитатели должны пользоваться тем, что им дали создатели — корабельные инженеры, а также прогресс техники.

Новичок, впервые попавший на корабль, обычно испытывает замешательство — неясно, что делать и куда бежать. Недаром же Вольтер говорил, что из всех творений человеческих более всего его поразили два — театр и… линейный корабль!

А ведь моряку надо не просто существовать в этом металлическом или деревянном сооружении, но и выполнять определенную работу. Интересно послушать в этой связи мнение великого писателя Ивана Александровича Гончарова, несколько лет осваивавшего внутреннюю жизнь парусного фрегата «Паллада»:

«Я с первого шага на корабль стал осматриваться. И теперь еще, при конце плавания, я помню то тяжелое впечатление, от которого сжалось сердце, когда я в первый раз вглядывался в принадлежности судна, заглянул в трюм, в темные закоулки, как мышиные норки, куда едва доходит бледный луч света чрез толстое, в ладонь, стекло. С первого раза невыгодно действует на воображение все, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток света, простора, люки, куда люди как будто проваливаются, пригвожденные к стенам комоды и диваны, привязанные к полу столы и стулья, тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных, койки вместо постелей, отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища. Робко ходит в первый раз человек на корабле: каюта ему кажется гробом, а между тем едва ли он безопаснее в многолюдном городе, на шумной улице, чем на крепком парусном судне, в океане. Но к этой истине я пришел нескоро».

Обитаемость напрямую зависела от типа и возраста корабля. Чем больше и новее было судно, тем больше на нем было предусмотрено устройств, облегчавших жизнь экипажа. Например, к началу XX в.

большинство кораблей уже имело паровое отопление. Причем его трубы прокладывались не только в жилых помещениях, но даже в орудийных башнях и казематах.

До начала эпохи пара для моряков единственным спасением от холода и сырости была одежда, а также горячая пища и горячительные напитки. Любовь моряков к рому и другим крепким алкогольным напиткам, как видим, имела под собой вполне резонные причины. Что же касается каминов, а также различных «нагревательных приборов» типа жаровен и печек — «буржуек», то их использование на деревянных кораблях было делом крайне опасным. Не случайно же на парусниках с наступлением темноты гасились камбузные печи (этот обычай, отметим, некоторое время существовал и на кораблях, построенных из металла).

Вместе с тем, о пожарной безопасности никто не думал, когда речь заходила об убранстве кают. Это было наследие парусных времен, когда аристократ, попадавший офицером на фрегат или корвет, видел вокруг себя роскошь, позволявшую ему легче переносить невзгоды плавания, а также свою оторванность от светских развлечений. Эта традиция сохранилась и на стальных судах. Вот и приходилось перед боем выламывать и выбрасывать за борт огромное количество деревянных деталей, которые в решающий момент могли вспыхнуть, как порох, от прямого попадания фугасного снаряда либо просто раскаленного осколка.

Например, только в начале XX в. начали всерьез задумываться о пожарной безопасности. Появилась металлическая мебель, а каютные перегородки стали собирать из металлических щитов (часто гофрированных), заменивших прежние деревянные.

Первыми кораблями отечественной постройки, на которых появились такие межкаютные перегородки, стали эскадренные броненосцы типа «Пересвет» («Пересвет», «Ослябя» и «Победа»).

Случалось, что в небольшое пространство необходимо было втиснуть и командное, и офицерское помещения.

Заглянем, например, на первую русскую подводную лодку «Дельфин». Ее длина составляла 20 м, ширина — 3,7 м.

В носовой части располагалось помещение, где команда принимала пищу и отдыхала. Это было не специализированное помещение, а лишь закуток над аккумуляторными батареями, прикрытыми сверху деревянными щитами. Неподалеку находился и импровизированный камбуз, где стояла электрическая плита — на ней разогревали консервы. Кроме того, имелся электрический чайник, электрический кофейник и прибор для подогрева молока (для всех этих бытовых приборов были предусмотрены три электрические розетки).

Для двух офицеров предназначалась крошечная кают–компания, где стояли два маленьких дивана, столик и шкафчик для посуды.

По всей лодке постоянно проходили волны запахов бензина, горелого машинного масла и гальюна. При сильной качке (а лодки в надводном положении «кладет на борт» гораздо сильнее, чем надводные корабли), добавлялся и аромат рвотных масс. Из–за затхлого воздуха и отсутствия возможности постоянно поддерживать чистоту часты были кожные и кишечные заболевания.

И снова о пожарной безопасности. Так, пятого мая 1905 г. на подводной лодке произошел взрыв паров бензина при вентилировании топливной цистерны. Погиб один человек — «земляк» дежурного унтер–офицера, заинтересовавшийся, как же служат в подводниках. Сам унтер–экскурсовод отделался ожогами. Судя по всему, при повороте тумблера включения бортового освещения возникла искра.

В результате первого взрыва судно потеряло герметичность, началось выделение хлора (от попадания в батарею морской воды), что вызвало еще один взрыв. Лодка затонула на глубине 14 м.

Не блестящей была обитаемость подводных лодок и спустя 19 лет, причем это относилось и к ведущим флотам мира. Так, сравнительная характеристика русских подлодок типа «Барс» и британских субмарин типа «Е» говорила явно не в пользу кораблей «владычицы морей». Так, все семь офицеров «барсов» имели отдельные каюты, а на британских лодках таковых не было ни одной.

Трудно поверить, но электрическое освещение отсеков имелось уже на первом русском мореходном башенном броненосце «Петр Великий», вступившем в строй в середине 1870–х гг. Для освещения палуб и внутренних отсеков были предусмотрены 82 лампы системы Яблочкова (рабочее напряжение составляло 30 вольт). В качестве источников резервного питания были установлены 200–элементные аккумуляторные батареи, которые, также как вся и корабельная электросеть, питались от паровой динамо–машины.

Кстати, даже десять лет спустя, в декабре 1888 г., австралийская газета «The Queenslender» как техническую новинку отмечала электрическое освещение на парусно–винтовом клипере «Наездник».

Едва ли не каждый корабль 1–го ранга (крейсер, эскадренный броненосец, броненосец береговой обороны и линкор) должен был быть всегда готов принять на борт адмирала, для которого еще на этапе проектирования судна отводились лучшие помещения. Адмирал всегда размещался на корме, причем для его удобства из каюты можно было часто пройти на небольшой балкончик — наследие парусной эпохи. Если корабль не проектировался как флагманский, то балкончик находился в распоряжении командира.

Под стать каютам была и их обстановка.

На комфорте флагмана никогда не экономили. Если мебель — то красного дерева с бронзовыми ручками или кресла и стулья, обитые бархатом. Иллюминаторы снабжали занавесями из японского или китайского шелка, пол покрывали лучшими коврами. Более того, сами иллюминаторы частенько заменяли обычными окнами в оправе из красной меди либо ценных пород дерева.

Иногда стремление «устроить» адмирала как можно более удобно доходило почти до абсурда. Например, на эскадренном броненосце «Император Николай Первый» для обеспечения хороших условий проживания флагмана, его штаба и офицеров появился полуют, напоминавший корму пассажирского речного парохода «американской системы» — такие ходили по Волге. Так корабль и плавал полтора десятка лет, пока в ходе реконструкции он не стал более похож на броненосец. Тем более что появилась возможность установить дополнительно одно 152миллиметровое орудие и несколько пушек калибром 75 миллиметров.

На более позднем эскадренном броненосце «Пересвет» адмирал располагал столовым залом, кабинетом, спальней с уборной и ванной. Кроме того, имелся буфет, которым адмирал пользовался вместе с командиром.

А вот на броненосце «Петр Великий» иллюминаторы в адмиральском помещении напрочь отсутствовали (как, впрочем, и в офицерских каютах) — естественное освещение происходило сверху, через так называемые «светлые люки». Это было сделано для того, чтобы не нарушать целостности броневого пояса. Его толщина на корабле достигала 356 миллиметров, не считая солидной подкладки из тика.

Это, впрочем, не помешало изготовить все двери адмиральской и офицерских кают из красного дерева. Из ценных пород дерева были сделаны также каютные щиты и светлые люки адмиральского салона.

Немногим хуже адмирала жил командир корабля. На кораблях 1–го и 2–го ранга ему полагалась, по сути, целая квартира. Причем со временем менялось не количество положенных командиру помещений, а лишь качество их отделки. Прогресс техники привел и к тому, что командир, которого раньше вызывали при необходимости на мостик через вестового либо сигнальщика, к началу XX в. располагал уже полноценной телефонной связью, а также сетью переговорных труб и звонков вызова.

Вот как выглядело в начале 1860–х гг. командирское помещение на корвете «Коршун», под именем которого Константин Михайлович Станюкович вывел сравнительно небольшой корвет «Калевала»:

«Володя вошел в большую, светлую капитанскую каюту, освещенную большим люком сверху, роскошно отделанную щитками из нежно–палевой карельской березы.

Клеенка во весь пол, большой диван и перед ним круглый стол, несколько кресел и стульев, ящик, где хранятся карты, ящики с хронометрами и денежный железный сундук — таково было убранство большой каюты. Все было прочно, солидно и устойчиво и могло выдерживать качку.

По обе стороны переборок были двери, которые вели в маленькие каюты — кабинет, спальню и ванную. Дверь против входа вела в офицерскую кают–компанию».

На более крупных парусных кораблях — фрегатах и линкорах — обстановка была куда богаче. Добавлялись мягкие диваны, шкафы из ценных пород дерева, а также, изредка, даже пианино. В командирском салоне стоял большой обеденный стол — в Русском флоте было между командирами принято ежедневно приглашать к завтраку, обеду либо ужину нескольких офицеров корабля.

В кабинете обычно стоял «полноразмерный» письменный стол, несколько кожаных кресел и книжные шкафы. Пол покрывал дорогой ковер, под которым мог скрываться и наборный паркет.

С переходом к стальному судостроению в размещении командира практически ничего не изменилось.

Даже на кораблях относительно небольшого водоизмещения, типа броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков», командир располагал гостиной, кабинетом, спальней и совмещенным санузлом.

По традиции, днем каюта освещалась не только бортовыми иллюминаторами (десять штук), но вмонтированным в палубу и «светлым люком» — металлическим либо деревянным каркасом со стеклами, напоминавшим современные теплицы и оранжереи. О том, что помещение расположено все–таки на боевом корабле, командиру «Ушакова» напоминали торпедный аппарат и две 47 миллиметровые пушки.

На эскадренном броненосце «Пересвет» командирское помещение состояло из кабинета, спальни и уборной. Вся мебель в командирской, адмиральской, а также в офицерских каютах корабля была сделана из белого полированного дуба. Обивка мягкой мебели выполнялась из коричневой шагреневой кожи.

На многих крупных кораблях помимо командирской каюты существовала и так называемая «запасная» каюта. В нее командир переселялся в том случае, если на корабле появлялся флагман, которому уступались командирские апартаменты. В этом случае приходилось потесниться и другим офицерам — при флагмане всегда имелся штаб из нескольких человек, которым также надо было где–то размещаться.

Так жили командиры больших кораблей. На тех, что поменьше, условия могли быть гораздо хуже. Например, первыми минными судами Российского Императорского флота, где было отдельное командирское помещение, были миноносцы «Ревель» и «Свеаборг». Более того, эти суденышки долгое время были единственными представителями своего класса, где командир имел собственный угол. До этого командирам приходилось либо не сходить с мостиков, либо искать себе какой–то уголок под верхней палубой. Впрочем, на малых кораблях отношения между офицерами и матросами обычно были куда более демократичными, нежели на броненосцах и крейсерах.

А старые моряки, помнившие дальние походы первой половины XIX в. могли только завидовать таким «царским» условиям. Вот, например, что вспоминал о кругосветном плавании в 1840–1842 гг. на парусном транспорте «Або» вице–адмирал Павел Яковлевич Шкот:

«.Мы выдержали ряд штормов, в продолжении которых не имели теплой пищи, так как разводить огонь в камбузе не было возможности, и питались сырой солониной и остатками сухарей. Снег постоянно валил, очищать палубу от него недоставало силы, и поэтому на палубе снегу постоянно было по колено, с рей и парусов падали глыбы снега. К этому нужно прибавить, что как офицеры, так и команда опять начали болеть; пришлось снова стоять на две, а часто и на три вахты. Сухого платья не было; обогреться негде и нечем; берегли только одну перемену сухого белья, которую надевали после смены с вахты; вступая же снова на вахту, надевали опять мокрое; по палубе протянуты были постоянно леера, без которых ходить было невозможно. В кают–компании и матросской палубе было мокро и душно от закрытых и задраенных люков. Да, плавание было вполне ужасное. Кажется невероятным, как мы могли перенести такие бедствия. Кажется, что это был сон, так как плавание на злополучном транспорте «Або» превосходит всякое вероятие».

Но вернемся к «Ревелю» и «Свеаборгу». Для малых минных кораблей того времени считалось блестящим результатом, если они могли действовать в зимнем море около четырех суток. Жить же на корабле экипаж мог без перерыва около месяца.

Спустя 20 лет на новейших минных крейсерах (эскадренных миноносцах) типа «Финн» командир уже располагал собственной каютой, где стояла мебель из полированного орехового дерева. Имелся волосяной диван в чехле, прикрепленная к переборке койка, письменный стол, умывальник, зеркала и шкафы. Как видим, жизнь «миноносников» постепенно налаживалась.

Офицеры должностями пониже на различных кораблях жили опять же по–разному. Отдельные каюты всегда полагались старшему офицеру (часто из двух помещений — спальни и кабинета), ревизору (в его помещении размещался и денежный сундук, который могли поместить и в командирском помещении), старшему судовому механику и священнику. До начала XX в. обычным делом была мебель из красного дерева или бука (офицеру полагался письменный стол или конторка, шкафы и книжные полки, стулья или кресла) и мраморные (часто — в дубовом шкафчике) умывальники в каютах. А вот ватерклозет в большинстве случаев был для всех офицеров общий. Кроме того, на больших кораблях имелась специальная ванная для инженер–механиков, которым по роду службы приходилось мыться гораздо чаще, чем всем остальным офицерам.

На более старых эсминцах типа «Сокол» офицерам приходилось жить в кают–компании, а отдельная каюта (довольно тесная) полагалась только командиру. При этом офицерские койки стояли совершенно открыто, и далеко не всякий командир разрешал на боевом корабле даже тот минимальный уют, что давали занавески перед спальными местами.

Добавим, что «стационарные» письменные столы, помимо командира и старшего офицера, обычно полагались лишь двум офицерам — старшему судовому механику и ревизору. Что же касается конторок, то за годы их использования в Морском ведомстве так и не удосужились обзавестись комплектом типовых чертежей для этого вида мебели. Поэтом на каждом судне данный предмет обстановки мог несколько отличаться от другого.

Вот, например, как выглядела офицерская двухместная каюта на корвете «Коршун» (главный герой Володя Ашанин — т. е. сам Станюкович, делит ее с корабельным священником). Дело происходит в начале 1860–х гг.

«Это была очень маленькая каютка, прямо против большого машинного люка, чистенькая, вся выкрашенная белой краской, с двумя койками, одна над другой, расположенными поперек судна, с привинченным к полу комодом–шифоньеркой, умывальником, двумя складными табуретками и кенкеткой для свечи, висевшей у борта. Иллюминатор пропускал скудный свет серого октябрьского утра. Пахло сыростью.

Между койками и комодом едва можно было повернуться».

Как мы видим, мебель в каютах была привинчена к полу. Это было сделано во имя безопасности их обитателей. Ведь тяжелые шкафы, кровати и комоды могли легко придавить офицера во время качки и тем более — во время шторма. Исключение составляли стулья и изредка — кресла.

Что же касается табуреток, то их прикрепляли к стенам по другой причине. Каюты были очень тесными, поэтому стандартные табуреты могли бы «украсть» у хозяев каюты дополнительное жизненное пространство. Если же табурет можно было сложить и закрепить у стены, то офицер получал пару дополнительных квадратных футов свободного места.

Ивану Александровичу Гончарову, который шел в Японию на корабле куда более высокого ранга — на фрегате — каюта досталась почти такая же. В ней была кровать, оснащенная выдвижными ящиками для белья, а также комод, который выступал в роли письменного стола. Одежда вешалась на каютную перегородку.

Единственная разница между каютами Гончарова и Ашанина состояла в том, что писатель располагал одноместной каютой. Впрочем, в отличие от юного кадета, он занимал достаточно важный пост секретаря посла в Японии.

В более поздние времена обстановку офицерской каюты обычно составляла койка с матрасом, кресло или высокий «венский» стул и платяной шкаф (деревянный или металлический).

Так, на минном крейсере «Финн» офицеры спали на «комбинированных диванах», в которые были вмонтированы ящики для белья. Обстановка также включала шкаф и умывальник. При этом саму каюту обитатели часто сравнивали с купе поезда — настолько там было узко. Если же каюта считалась двухместной, то пользоваться ею можно было только по очереди — два человека одновременно развернуться там не могли.

На кораблях большего размера, например эскадренных броненосцах, интерьеры были гораздо богаче. Заглянем в каюту мичмана Иллариона Илларионовича Бибикова глазами корабельного инженера Владимира Полиевктовича Костенко:

«Недавно мне пришлось зайти в каюту мичмана Бибикова, где была горловина в бортовой отсек. Каюта выглядела, как бомбоньерка. Переборки покрыты тонким штофом, скрывавшим стойки и головки заклепок, над столом висел дорогой персидский ковер с развешанным по нему кавказским оружием. У письменного стола — шкура белого медведя, а вместо казенного корабельного кресла штатского образца стояло весьма удобное кожаное кабинетное. Несколько портретов в рамках, изящный письменный прибор и бронзовые статуэтки тонкой работы были расставлены на столе, а электрическая лампа с подставкой в виде обнаженной женской фигуры, несущей светильник, увенчана кокетливым кружевным абажуром.

Койка у тыловой каютной переборки была завешана шелковой портьерой на бронзовых кольцах, скрывавшей большую картину в золотой раме, изображавшую златокудрую нагую красавицу, купающуюся в лесном ручье.

На книжной полке красовался ряд книг в сафьяновых тисненых переплетах, большей частью на французском языке. Все свидетельствовало, что хозяин каюты — большой эстет, не стесняется в средствах и не видит причин отказывать себе в привычном комфорте и в ласкающей взор обстановке даже во время похода на войну».

Отметим, что к плаваниям в тропиках корабли Русского флота, в подавляющем большинстве, приспособлены не были. Кондиционеры тогда отсутствовали, а системы охлаждения воздуха были крайне примитивными и часто «сдавали». Кроме того, одолевали тараканы. Во внутренних помещениях кораблей температура могла превышать 50°.

«Жара и духота у меня нестерпимые. Отворенные дверь и окно мало помогают. Не ощущается ни малейшего движения воздуха. Электрическая вертушка недостаточно обветривает, к тому же она у меня испорчена. Через отворенную дверь забегают крысы и шуршат в бумаге, тараканы щекотят и даже кусают. Их ужасно много. На днях увидал, что они объели мои сапоги. Когда я сообщил об этом в кают–компании, меня подняли на смех, но смеялись недолго, так как вскоре выяснилось, что почти у всех сапоги попорчены», — писал в дневнике офицер шедшего в Цусиме крейсера 2–го ранга «Алмаз» князь Алексей Павлович Чегодаев—Саконский.

По сути, единственным кораблем Российского Императорского флота, приспособленным для службы в южных широтах, была мореходная канонерская лодка «Хивинец», построенная для службы в Персидском заливе. Впрочем, к моменту вступления канонерки в строй необходимость в русском станционере в прибрежных странах залива уже отпала. Поэтому «Хивинец» сначала долгое время служил в Средиземном море, а затем был переведен на Балтику. Списана она была в 1944 г., а до этого служила долгие годы плавучей базой подводных лодок.

При каждой каюте имелся матрос–вестовой, который следил за чистотой в каюте и выполнял поручения офицеров. В его обязанности, например, входила чистка платья и обуви обитателя каюты, приготовление горячей воды для бритья и передача донесений на мостик (как тогда говорили — «на вахту») в случае необходимости. Дежурные вестовые при кают–компании также будили офицеров на ночные вахты. Кстати, на парусных кораблях до середины XIX в. помещение для вестовых по привычке именовалось «людской»…

Офицеры «Адмирала Ушакова» пользовались ватерклозетом, расположенным в надстройке спардека. Там же находились и цистерны с пресной водой, которая использовалась для умывания. «Умывальная вода» добывалась чаще всего из забортной морской, для чего использовались специальные опреснители.

А вот офицеры фрегата «Паллада» в начале 1830–х гг. могли гордиться уже тем, что «секретные места» в штульцах офицерских гальюнов корабля было решено «сделать по новым образцам, употребя вместо медных котлов фаянсовые чаши». Впрочем, командир корабля капитан–лейтенант Павел Степанович Нахимов в «Ведомости» о ходе работ по оборудованию фрегата «Паллада» по–хозяйски увидел непорядки — «только одно секретное место в капитанском штульце устроено таким образом, а в прочих обыкновенные медные котлы вставлены».

Кстати, именно в расположении гальюнов исторически в носовой части корабля крылось то, что все офицеры в Русском флоте (а также флотах других стран) обитали исключительно в кормовой части. Никому ведь не хотелось ежедневно и ежечасно «наслаждаться» ароматами отхожих мест.

Офицерские каюты остались в корме и после перехода от парусов к пару. И если на колесных пароходах ничто комфорту «их благородий» не угрожало, то с переходом к винтовым кораблям ситуация кардинально изменилась.

Как известно, именно на корме находятся винты, двигающие корабли. К ним ведут гребные валы. Вместе валы и винты вызывали сильнейшую вибрацию, к которой моряки парусных судов были непривычны.

А ведь были еще и корабли с подъемными винтами — на них в кормовой части размещалась специальная шахта, в которой могли поднимать и опускать движитель, разобщенный предварительно с гребным валом. Это давало возможность использовать паруса, которым постоянно установленный винт сильно мешал, тормозя корабль. Вибрации в этом случае было тоже ничуть не меньше.

Моряку Российского Императорского флота положено было быть, по возможности, чистым. И это при том, что до массового появления на кораблях опреснителей пресной водой (при наличии достаточного количества таковой) могли умываться только офицеры. Для матросов существовала вода соленая, забортная.

Даже после угольной погрузки уделом и матросов, и офицеров был душ или ванная соленой забортной водой. Позволить одновременно вымыться в пресной воде экипажу какого–нибудь эскадренного броненосца или большого крейсера (а это от шестисот до тысячи человек офицеров и матросов) командование, естественно, не могло.

В дальних тропических переходах вопрос «освежения» личного состава решался очень просто. На палубу выносились брандспойты, команда (зачастую — включая офицеров) раздевалась и нежилась под теплой океанской водой. Другим вариантом был спуск за борт большого паруса, углы которого ставились на буйки. Получалось нечто вроде импровизированного плавательного бассейна.

Напоследок расскажем о том, как жили на главном корабле Российской империи эпохи императора Николая Второго — императорской яхте «Штандарт».

Каюты командного состава по сравнению с другими судами 1–го ранга (яхта в военное время должна была служить вспомогательным крейсером, несмотря на отсутствие броневой палубы) были более чем скромными.

Помещение командира состояло из небольшого кабинета и спальни на верхней палубе, а также каюты в жилой палубе, где также находились апартаменты флаг–капитана императора, адмирала Константина Дмитриевича Нилова.

«Двухкомнатной» была и каюта старшего офицера. Не слишком просторными были помещения и остальных членов командного состава яхты. В каждой офицерской каюте имелся умывальник с горячей и холодной водой, а также вентилятор.

В кают–компании, освещавшейся сверху «светлым люком», стоял большой обеденный стол, буфет, несколько легких кресел, диваны, журнальные столики, книжный шкаф, а также — неизменное пианино. В качестве памятной реликвии на переборке висел молоток, которым император Александр Третий вбил первый гвоздь при постройке корабля.

Императорские апартаменты состояли из нескольких помещений.

Вначале посетитель попадал в вестибюль, облицованный красным деревом, где при необходимости собирали походную церковь. Храм был сделан из дуба и располагал серебряной утварью (в теплую погоду его устанавливали на верхней палубе).

Из вестибюля проходили в гостиную, в центре которой стоял круглый диван, по сторонам — фортепьяно и легкая ореховая мебель. Стены были обтянуты шелком «цвета морской волны» и украшались картинами и фотоснимками на морскую тематику. Как вспоминают очевидцы, гостиная использовалась дочерьми императора Николая Второго для различных занятий.

Из гостиной можно было попасть в кабинеты императора и императрицы.

Мебель кабинета Николая Второго была обита темно–зеленой кожей, а стены облицованы серым пергамоидом. Письменный стол стоял между двумя полупортиками, а рядом располагался книжный шкаф (литература — главным образом на английском языке). Над столом висел электрический календарь (он показывал дни недели, фазы Луны и т. д.). Далее дверь вела в спальню, ванную компакту и ватерклозет.

Кабинет императрицы, само собой, выглядел богаче. Стены были обиты глянцевитым цветным кретоном, который использовался и для обивки мебели из палисандрового дерева. Помимо письменного стола имелся диван и трельяж для цветов. Важное место в кабинете занимал портрет британской королевы Виктории, воспитавшей будущую Александру Федоровну на правах бабушки. У царицы была также своя спальня, ванная комната и уборная.

Немного стоит добавить о спальне императрицы. В ней имелись специальные электрические часы, которые могли при необходимости проецировать на потолок увеличенного размера циферблат со стрелками. В каюте также имелось множество икон и иконок из Царскосельского дворца; горела лампада.

Каюта наследника состояла из двух помещений — учебного класса, использовавшегося также как комната для игр, и спальни.

Добавим, что личный флот императорской фамилии не ограничивался «Штандартом». Так, вдовствующая императрица Мария Федоровна (вдова императора Александра Третьего) имела в своем распоряжении яхту «Полярная Звезда». Генерал–адмирал Великий князь Алексей Александрович ходил на яхте «Стрела», а также на крейсере–яхте «Светлана». Кроме того, императорский флот в разные годы включал яхты «Александрия», «Ливадия», «Тигр», «Дагмар», «Голубка», «Держава» и т. д.

О крейсере «Светлана» стоит сказать чуть подробнее. Здесь имелся целый блок для Главного начальника флота и Морского ведомства, располагавшийся за кормовыми 152–миллиметровыми орудиями. Он включал в себя прихожую, приемный салон и гостиную (в ходе постройки она была преобразована в часть кабинета). Кроме того, имелись, само собой, спальня и рабочий кабинет, а также большой санузел. Если августейшего моряка не было на борту, устанавливались временные выгородки, позволявшие напрямую пройти от носовых орудий главного калибра к командирской каюте, располагавшейся, само собой, в корме. Не были забыты и две каюты для свиты и прислуги Генерал–адмирала — две двухместные и две одноместные.

Так как крейсер был все–таки еще и яхтой, по личному требованию Великого князя Алексея Александровича были пошиты два треугольных «латинских» паруса. Были они абсолютно бессмысленными, поскольку, по сути, не давали возможности даже сдвинуть корабль водоизмещением почти четыре тысячи тонн с места.

Помимо императорской фамилии, собственные яхты имели и высокопоставленные чиновники. Так, для нужд наместника на Дальнем Востоке адмирала Евгения Ивановича Алексеева был построен уже знакомый нам крейсер–яхта «Алмаз». В распоряжении Морского министра имелась колесная яхта «Нева».