Как известно, шизофрения – раздвоение личности – не такая уж и редкая болезнь. Но это когда речь идет об отдельном человеке. А вот шизофрения, имеющая общественный характер, когда болезнь охватывает массовое сознание всего общества – редкий случай. Как раз такой имел место в России начала XVII века.
Самым явным проявлением этой болезни в русском обществе были «перелеты» – князья, бояре, служилые люди, которые утром просыпались верными слугами Василия Шуйского, а после обеда ехали на поклон к тушинскому царику. И там, и там их принимали, давали чины, поместья, жалованье. Еще было – в семье один брат шел служить Василию, другой – «Дмитрию», с тем расчетом, что кто бы из «царей» ни победил, а семья на плаву останется.
Те же «перелеты» помолившись с утра мощам царевича Дмитрия, невинно убиенного пятнадцать лет назад в Угличе, ехали в Тушино лицезреть того же Дмитрия, дважды чудесно спасшегося от рук супостатов. И ничью совесть это не напрягало.
Менее заметны другие болезненные странности тех лет. Вот наступают на Москву болотниковцы и грозят ее защитниками смертью, за то, что «нашего государя Дмитрия Ивановича на Москве убили до смерти». И в то же время те же болотниковцы ждут прибытия из Литвы «убитого до смерти на Москве Дмитрия», за смерть которого собрались мстить. И не просто ждут – ими командует человек, наделенный, по его словам, полномочиями лично царем Дмитрием. И никого как будто не удивляет, что убитый на Москве царь встречается с Болотниковым в Польше и назначает его воеводой, чтобы идти мстить за свое убийство москвичам…
Никого не удивляли «Дмитрии»-двойники: похороненный на Божедомке, но рассылающий указы из Литвы, лежащий в кремлевском соборе и в то же время сидящий в своем тушинском дворце.
Как справедливо заметил Исаак Масса, у русских людей помутилось сознание: «И Богу ведомо, откуда вдруг пошел по стране новый слух и молва, что Дмитрий, которого считали убитым в Москве, еще жив, да и многие твердо тому верили, также некоторые и в Москве… Одним словом, совершилось новое чудо: Дмитрий второй раз восстал из мертвых, и никто не знал, что о том сказать и подумать, но все наполовину помутились разумом» [89] .
И хотя сам голландец был твердо уверен в гибели Дмитрия I, но таких людей, сохранивших рассудок, оказалось тогда в России на удивление мало.
В Северской земле гонцов Шуйского убивали, царские грамоты жгли и требовали от московского правительства ответа: почему, не спросив у них совета, убили венчанного царя Дмитрия безо всякой к тому причины? И тут же кланялись в ноги самозванцу из Пропойска как спасшемуся Дмитрию.
Юго-запад и юго-восток – от Путивля до Астрахани – объединились и поклялись отомстить за убитого. Тут же нашелся и один из первых в бесконечном паноптикуме самозванцев – «сын» бездетного царя Федора Ивановича, «царевич Петр Федорович». Мятеж разгорался, питаясь слухами о близком пришествии «спасшегося царя Дмитрия». Положение осложнялось тем, что за год своего правления Дмитрий, готовясь к войне с крымскими татарами и Турцией, отправил в Елец «на три года припасов и амуниции на триста тысяч человек… много пушек» [90] , которые захватили восставшие. И даже делая скидку на неизбежное преувеличение, надо признать, что повстанцы оказались неплохо вооружены. Восстали против Шуйского Путивль, Кромы, Елец, Тула, Рыльск, Астрахань, Самара, Саратов, Рязань.
Москва повсеместно терпела поражения. Правительственные войска под командой боярина Петра Шереметьева были отброшены от Астрахани, а царское войско во главе с князем Иваном Воротынским разбито под Ельцом. Не имели успеха в боях с повстанцами и царские родственники – бездарные братья царя Дмитрий и Иван Шуйские и даже его племянник, знаменитый молодой воевода Михаил Скопин-Шуйский. В боях они потеряли более половины своей армии. Потери исчислялись десятками тысяч. Единственная удача московских воевод заключалась в том, что они окружили и блокировали в Туле «царевича Петра».
И тут на сцене появляется хорошо известный нам со школьной скамьи Иван Исаевич Болотников – холоп и вождь «повстанческой армии» [91] . Н.И. Костомаров приводит такие краткие биографические сведения о Болотникове (которые впоследствии были использованы советской историографией): Болотников еще в детстве был взят в плен татарами, продан туркам, освобожден венецианцами, жил в Венеции, и, возвращаясь через Польшу в Россию, был завербован Молчановым, выдававшим себя за Дмитрия, полностью поверил самозванцу и, перейдя русскую границу, поднял мятеж против Шуйского [92] .
Однако версия западника Костомарова, как и история о «первой крестьянской войне» из советского школьного учебника не являются единственными и непререкаемыми. Исаак Масса сообщает весьма интересные и во многом противоречащие этим уважаемым историкам данные об Иване Болотникове: «Также находился в войске мятежников некий человек, коего звали Иван Исаевич Болотников; он был в Москве крепостным человеком боярина Андрея Телятевского, но бежал от своего господина, сперва отправился в степь к казакам, а также служил в Венгрии и Турции, и пришел с казаками числом до десяти тысяч на помощь к этим мятежникам, и он был детина рослый и дюжий, родом из Московии, удалец, отважен и храбр на войне, и выбрали его главным атаманом или предводителем всего войска» [93] . Как говорится, почувствуйте разницу между историями о маленьком московском мальчике «взятом в плен» (?! – видимо, на войне?) вездесущими татарами и беглом крепостном, перешедшем на службу к туркам и вернувшемся на Родину с отрядом в 10 000 бойцов «мстить боярам».
Тут надо вспомнить о боярине Андрее Телятевском, от которого, якобы, сбежал «крепостной мальчик» Ваня Болотников. Боярин был послан из Москвы сразу после переворота и убийства Дмитрия в Чернигов, центр Северской земли, которая стала вскоре одним из главнейших очагов восстания против Шуйского. Москву Телятевский покинул вместе с еще одним противником нового царя, князем Григорием Шаховским, назначенным воеводой в Путивль. И потому не удивительно, что и Путивль стал центром антимосковского восстания. С собой на польскую границу Шаховской и Телятевский захватили двух попутчиков: неизвестного поляка и русского по прозвищу Молчанов. Последний вскоре оказался в Польше, где объявил себя полномочным представителем «царя Дмитрия». По пути к месту назначения князь Шаховской то и дело «по секрету» сообщал то перевозчикам, то корчмарям, что вместе с ним путешествует чудесно спасшийся в Москве царь. А приехав в Путивль, созвал вече и поднял восстание против Шуйского [94] . Боярин же Телятевский некоторое время спустя оказался воеводой у самозванца «царевича Петра Федоровича» и одерживает победу над промосковскими войсками под Тулой, действуя согласованно с отрядами Ивана Болотникова, своего «беглого крепостного» [95] … А если учесть, что Иван Болотников был на самом деле не крепостной, а боевой холоп, т. е., профессиональный военный на службе у Телятевского, то вопрос «А был ли похищенный татарами мальчик?» отпадает сам собой. Зато четко прослеживается связь между непосредственными организаторами антиправительственного бунта, князьями и боярами Шаховским и Телятевским, и хрестоматийным «вождем первой крестьянской войны в России» Иваном Болотниковым.
При этом остается неясным, кто додумался направить открытых врагов Шуйского руководить самыми взрывоопасными и ненадежными приграничными районами страны. Понятно, что не сам Шуйский. Но важным лицом в новом московском правительстве был Иван Никитич Романов, как это видно из списка участников переговоров с арестованными поляками 26 мая 1606 г. в Кремле [96] . И если вспомнить к тому же о противоречиях между Шуйскими и Романовыми, которые вылились в начале июня в открытое столкновение, главным следствием которого стало изгнание из Москвы другого Романова – «названного», но несостоявшегося патриарха Филарета [97] , то можно с большой долей уверенности утверждать – восстание против Шуйского было спровоцировано Романовыми, которые были не удовлетворены результатами раздела высшей власти после свержения Дмитрия. Именно они могли способствовать отъезду Шаховского и Телятевского в Северскую землю, быть может, даже тайком от Шуйского, что и привело к появлению слухов, будто эти противники царя бежали из Москвы, как например, утверждает П. Петрей [98] . Но С.Ф. Платонов подтверждает, что и Шаховской, и Телятевский были назначены воеводами из Москвы, причем Андрей Телятевский, который при жизни царя Дмитрия был его ярым противником, после организованного Шуйским убийства «самозванца», «сразу переходит на сторону его призрака» [99] (что весьма странно, если не предположить, что это предусматривал сценарий дальнейшей борьбы Романовых за власть). То есть – переходит на сторону партии, противной царю Василию.
А единственная политическая партия в Московии на тот момент враждебная Шуйскому – это Романовы. И сам Иван Болотников – вовсе не самостоятельная фигура, а всего лишь одна из пешек в большой политической игре московских олигархов. Р.Г. Скрынников, повторяя историю о «турецком плене», отмечает несколько важных фактов: Болотников вовсе не был «избран главным атаманом», а «получил грамоту о назначении главным воеводой» от Молчанова в Польше; противники Шуйского двигались на Москву двумя армиями и двумя путями – одна во главе с Болотниковым через Кромы, а вторая – под руководством сына боярского Истомы Пашкова – через Елец (где им и были захвачены военные запасы, сделанные Дмитрием I) [100] . Из того, что в дальнейшем пути Болотникова и Пашкова радикально разошлись, видно, что противоречия между ними существовали изначально. И можно предположить, что это были противоречия между антиправительственно настроенными дворянами-патриотами, представленными Истомой Пашковым и засланным из-за рубежа господином непонятного происхождения и неизвестной судьбы Иваном Болотниковым.
Армия восставших заняла Серпухов и Коломну, а в конце октября 1606 года разгромила в очередной раз правительственные войска и подошла к Москве. Весь ноябрь повстанцы угрожали столице штурмом, обещая истребить всех ее жителей, как «повинных в убиении Дмитрия». И тут впервые отчетливо проявилась та шизофрения общественного сознания, которая поразит вскоре практически все население Московского государства: Иван Болотников по указу царя Дмитрия возглавлял войска, которые собирались отомстить москвичам за убийство… царя Дмитрия. Задумывался ли кто-нибудь в войске Болотникова, как можно отдавать распоряжения в Польше, будучи предварительно убитым в Москве?
Известия о том, что Болотников подошел к столице, «возбудили в Москве великий страх, так что тотчас же выставили пушки на все стены и произвели все приготовления к обороне и за городом устроили укрепленный обоз, и в Москве учинили перепись всем старше шестнадцати лет, чтобы, вооружив, отправить их против неприятеля, и во все города послали за помощью, так что в Москву каждодневно прибывало много войска, и московиты во второй раз присягнули царю в том, что будут стоять за него и сражаться за своих жен и детей, ибо хорошо знали, что мятежники поклялись истребить в Москве все живое, так как, говорили они, все повинны в убиении Дмитрия . Того ради [московиты] принуждены были храбро сражаться и отражать [нападения].
…И все взятые в плен неприятели и мятежники, коих каждодневно приводили пленными в Москву и претягостным образом топили сотнями, как виновных, так и невиновных, и они до последнего издыхания уверяли, что Дмитрий еще жив и снова выступил в поход» [101] .
В борьбе с невесть откуда свалившимся на голову Болотниковым Шуйский применил старый метод – разделяй и властвуй. В результате тайного сговора Пашков и братья Ляпуновы перешли на сторону Шуйского, а царские войска отбросили остатки оставшихся верными Болотникову отрядов от Москвы.
Но для борьбы с призраком Дмитрия, вновь и вновь неугомонно восстававшем из могилы, была использована другая тактика. Еще задолго до того, как слух об очередном чудесном спасении в Москве – уже не царевича, а царя Дмитрия – широко распространился по стране, правительство Шуйского решило раз и навсегда определить статус углического младенца и канонизировать его как святого. Это сразу переводило все разговоры о спасении Дмитрия в разряд святотатства, и подтверждало два крайне важных для Шуйского положения: о смерти царевича Дмитрия в Угличе в 1591 г. и самозванстве царя Дмитрия, севшего на московский престол в 1605-м. Соответственно – и легитимности переворота в мае 1606 г.
Канонизация Дмитрия должна была подтвердить все то, что было написано в посланиях царя Василия. Для исполнения этой миссии были выбраны фигуры, некоторые из которых сыграли не последнюю роль в событиях Смутного времени: патриарх Филарет (Федор Никитич Романов) с двумя архимандритами, два родственника царевича Дмитрия – Андрей и Григорий Нагие, князь Иван Воротынский и боярин Петр Шереметев.
1 июня Шуйский венчался на царство, а уже 3-го посланные вернулись из Углича с мощами нового святого, которые поставили в Архангельском соборе. Вновь по России полетели царские грамоты, в которых сообщалось, что при явлении нового святого царица-инокиня Марфа принародно каялась в том, что признавала поневоле «вора Гришку Отрепьева» сыном, а смерть царевича Дмитрия была прямо приписана Борису Годунову. Одновременно с этим на Лобном месте выступили срочно привезенные из Галича в столицу «родственники Гришки-расстриги» – якобы его отец и мать, которые сообщили потрясенным москвичам, что их неблагодарный сын, захватив царскую власть, заточил в темницу всех своих родственников – целых 60 душ.
Однако народ уже ничему не верил. В день прибытия в Москву мощей царевича Дмитрия, царь Василий с «царственной инокиней» Марфой, в сопровождении придворных и духовенства, отправился навстречу святому младенцу за город. Вид Шуйского, трижды менявшего свои свидетельства об обстоятельствах убийства сына Ивана Грозного и монахини, матери царевича, вновь идущей встречать и признавать своего сына, как сделала она это с Дмитрием I год назад – настолько разъярил народ, что люди с остервенением набросились на царя и хотели побить его камнями [102] .