Длинный и узкий переулок, каких и сейчас еще немало в старинной части Пекина, издавна называвшийся «За храмом Всеобъемлющей милости». Конечно, «культурная революция» отменила было это явно «феодальное» наименование, но буря отшумела и название вернулось. Глухие стены большей частью одноэтажных домов, ворота, ведущие во внутренние дворы. В одном из дворов, в дальнем флигеле, за письменным столом сидит старый человек в очках, с седыми усами и сильно поредевшими волосами. На нем темная стеганая куртка, в руке кисточка, заменяющая перо. Перед ним лист разлинованной бумаги, на котором выведено шесть иероглифов: «Путь, мною пройденный». И подпись: Мао Дунь.

Пора, пора рассказать о пережитом и перечувствованном, о событиях, свидетелем которых довелось быть, о людях, с которыми дружил и работал, спорил и боролся, о написанных книгах и неосуществленных замыслах. Ведь уже пошел девятый десяток… Раньше, во времена мнимо великой и воистину беспрецедентной «культурной революции», о написании правдивых воспоминаний не могло быть и речи. Теперь, после смерти «великого кормчего» и устранения его прямых наследников, времена начинают меняться. И, быть может, обстоятельный, раздумчивый, основанный не только на памяти, но и на подлинных документах рассказ о большой жизни, полной трудов, достижений и превратностей судьбы, окажется интересным и нужным людям?

Старый писатель закрыл глаза; память, обладающая чудесной способностью сохранять в неприкосновенности самые ранние воспоминания, неудержимо повлекла его в родные места. И мы последуем за ней туда — в поселок Учжэнь восточно-китайской провинции Чжэцзян.

Равнина, по которой мы едем, лежит к югу от нижнего течения великой Янцзы и потому зовется Цзяннань — «К югу от Реки». Она имеет и другие прозвания: «край рыбы и риса», «водное царство». Действительно, повсюду речки, каналы, озера, кишащие всякой водной живностью, а между ними изумруд рисовых полей. Край густо населенный, работящий, торговый и ремесленный — а теперь и промышленный. О его истории читатель узнает из фрагментов воспоминаний Мао Дуня, помещенных в конце тома. Сейчас Учжэнь, как мы бы сказали, поселок городского типа с несколькими десятками тысяч жителей. От Шанхая до него можно добраться на машине часа за три — сначала по шоссе, затем по проселочной, но все же асфальтированной дороге. А во времена детства писателя главным средством сообщения в этих местах были лодки и катера разных размеров. (Их и сейчас очень много, но еще больше грузовиков, автобусов, мотоциклов.) В поселке, как и повсюду в Китае, идет новое строительство, но бережно сохраняется выходящий на одну из центральных улочек двухэтажный дом старинной архитектуры, над входом в который золотом выведено: «Дом-музей Мао Дуня».

Здесь 4 июля 1896 года — такова считающаяся теперь наиболее достоверной дата — в семье врача китайской медицины Шэнь Юнси увидел свет будущий писатель. О его отце, человеке несомненно незаурядном и прогрессивно мыслящем, читатель узнает опять-таки из воспоминаний. Безвременная его кончина оставила девятилетнего Шэнь Яньбина (подлинное имя писателя) и его младшего брата Шэнь Цзэминя (впоследствии видного деятеля КПК и литератора) на попечении матери.

Учить мальчика грамоте на старый манер, то есть путем заучивания наизусть классических текстов, начали с пятилетнего возраста — сначала отец, потом дед, потом учитель частной школы. Отец строго следил, чтобы он брал в руки только книжки познавательного характера, надеясь сделать из сына ученого. Дед разрешал читать все, включая фантастические повести и приключенческие книжки-картинки. Мать, большая любительница чтения, старалась сочетать развлекательное с полезным. Не в этом ли отдаленные истоки той своеобразной раздвоенности, которой отмечена литературная карьера Мао Дуня? Ведь первые десять и последние тридцать лет он выступал исключительно как теоретик, исследователь, критик, зато промежуточные два десятилетия были почти целиком отданы художественному творчеству.

Начало века — время больших перемен в политической и духовной жизни Китая. Нарастало революционно-демократическое движение, зашатался и в 1911 году пал императорский трон. Новые научные и философские веяния из Европы, Америки и Японии все чаще проникали в Китай, особенно в его приморские районы, более развитые и более открытые для внешних контактов. К ним принадлежал и Чжэцзян. После проведенной в 1905 году реформы образовательной системы в провинции начинают возникать начальные и средние школы современного типа. В одну из первых таких школ и поступил в 1909 году Шэнь Яньбин. Она помещалась в окружном центре Хучжоу. Спустя два года он перешел в другую школу — в более крупном городе Цзясине, а в 1913 году завершил среднее образование уже в провинциальной столице Ханчжоу.

Сохранилось написанное еще в младшем классе сочинение будущего писателя с такой пометкой учителя:

«Хорошее перо, разумные взгляды. Разбирается в истории, рассуждает со знанием дела. У парня есть перспективы, если будет стараться — может выйти большой толк».

И парень старался. Восемнадцати лет он поступил на подготовительное отделение первого в стране Пекинского университета, которое открывало путь на филологический, юридический и коммерческий факультеты. О жизни и учебе юноши в Пекине рассказывается в одном из фрагментов воспоминаний. Здесь отметим лишь, что он приобрел за эти три года не только новые знания, в частности в английском языке, но и горячий интерес к передовым течениям в идеологии и культуре, распространителем которых выступал журнал «Синь циннянь» («Новая молодежь»). И когда в 1916 году материальное положение семьи вынудило его оставить мысль о продолжении занятий и устроиться на службу, он уже являл собой тип молодого китайского интеллигента новой формации, внутренне готового к работе и борьбе за обновление своей родины. Достойно внимания, что благодаря неустанной работе над собой он по своей образованности и способности воспринимать передовые идеи вполне сравнялся с теми из сверстников, которым удалось пройти курс наук за рубежом.

По рекомендации родственника Шэнь Яньбин был принят в редакционно-переводческий отдел издательства «Шанъу» («Коммерческое издательство»). То было первое в Китае издательство современного образца. Работа в нем, принося довольно скромное вознаграждение, давала постоянную возможность знакомиться с новейшей иностранной литературой, делать переводы, собирать материалы для будущих статей. Первая статья, «Студенты и общество», появилась в декабре 1917 года в молодежном журнале. То, что время ее создания совпадало с вестью об Октябрьской революции, можно считать случайностью. Но отнюдь не случайностью было то, что эта весть вызвала у Шэнь Яньбина, по его словам, «огромное потрясение» и что в следующем году он опубликовал работу «Толстой и сегодняшняя Россия». А еще через несколько месяцев он начал прямую пропаганду русской литературы в Китае, переведя (с английского) рассказы Чехова и Горького (здесь следует оговориться, что в творческом наследии Мао Дуня художественные переводы занимают более скромное место, чем у таких его старших современников, как Лу Синь и Го Можо).

Важно, что переводы русской прозы были сделаны на разговорный язык; ведь прежде она переводилась на старинный литературный язык, который в сильнейшей степени архаизировал тексты — как если бы «Анна Каренина» была изложена стилем «Повести о Горе-Злосчастии». Теперь же читатель мог получить более или менее адекватное представление об оригинале. Большинство собственных работ Шэнь Яньбина тех лет также написано на разговорном языке, широкое распространение которого было одним из главных достижений «литературной революции», начатой журналом «Синь циннянь» в 1917 году и поднятой на новую ступень в ходе «движения 4 мая» 1919 года. В унисон с идеологией «движения 4 мая», движущей силой которого было студенчество, звучали и обращенная к молодежи публицистика Шэнь Яньбина, который призывал своих юных читателей «решительно менять свои взгляды, освобождаться от устаревших привычек и идей», «преобразовывать культуру», «не жалеть сил ради борьбы».

Наконец, нельзя не отметить и первую литературоведческую работу молодого автора — опубликованную в самом начале 1920 года статью «В чем состоит сейчас долг литературы?». Литература создается ради того, пишет Шэнь Яньбин, чтобы изображать жизнь людей, причем не отдельного человека или одной семьи, а целого общества, всей нации. И даже если писатель говорит об одном-двух персонажах, он предварительно изучает жизнь общества, жизнь нации. Пройдет около года, и эти новые для той поры идеи станут частью платформы созданного Шэнь Яньбином вместе с одиннадцатью единомышленниками первого в истории Китая объединения писателей-реалистов — Общества изучения литературы (используем издавна принятый у нас перевод названия, хотя подавляющее большинство членов общества не «изучало», а создавало литературу, да и по-английски оно называлось «Literary Society» («Литературное общество»).

Год 1920-й был отмечен дня Шэнь Яньбина еще двумя важными событиями. Во-первых, он стал редактором журнала «Сяошо юэбао» («Ежемесячник прозы»). Некогда популярный, он отстал от духовного развития общества, публиковал архаичные по форме, малосодержательные вещи и растерял читателей. Под руководством нового редактора ежемесячник быстро обновил свой облик, воспринял новую тематику и разговорный язык. Фактически он стал органом Общества изучения литературы и в течение десяти с лишним лет был одним из двух-трех ведущих литературных журналов страны, опубликоваться в котором стремились и крупнейшие мастера слова, и молодые таланты.

Во-вторых, расширяя свой политический кругозор, он познакомился с началами теории научного социализма, принял их душой и стал членом одной из первых в стране марксистских групп. Когда же 1 июля 1921 года была основана Коммунистическая партия Китая, Шэнь Яньбин был в числе ее членов-основателей. В течение последующих лет он активно и добросовестно выполнял партийные задания, выступал в коммунистической печати, предоставлял свою квартиру для подпольных заседаний парторганизации. Почему же об этой важной стороне деятельности писателя до недавнего времени не рассказывалось в работах о Мао Дуне, вышедших и в Китае, и у нас — включая мою книгу «Творческий путь Мао Дуня» (1962)? Ответ состоит в том, что после поражения революции 1925—1927 годов, когда писателю пришлось долго скрываться, а затем уехать на время за границу, он утратил контакты с парторганизацией и стал считаться выбывшим. Ряд деятелей, оказавшихся в такой же ситуации, в частности Го Можо, после образования КНР были вновь приняты в партию. С Мао Дунем этого не произошло. Но сразу после кончины писателя специальным решением партийного руководства он был восстановлен в качестве члена КПК с момента ее образования.

Пик общественно-политической деятельности Шэнь Яньбина приходится на середину 20-х годов, первая же половина этого десятилетия была заполнена чрезвычайно интенсивной и многогранной литературной работой. Страницы «Сяошо юэбао» и ряда других журналов заполнены его публикациями, подписанными как собственным именем, так и множеством различных псевдонимов. Теоретические статьи, критические отзывы, информационные материалы о зарубежных литературах, переводы, хроника и т. д. Но при разнообразии жанров и тем четко прослеживаются и общие линии. Это основные задачи новой литературы в Китае, ее творческий метод, взаимосвязи между литературой и действительностью, отношение к национальному наследию и к западной литературе. Это были те вопросы, по которым развертывалась в то время идейная борьба как между сторонниками и противниками новой культуры, так и между различными тенденциями внутри лагеря новой культуры в Китае.

«Новая литература, — провозглашает Шэнь Яньбин в январе 1920 года, — литература прогресса». Она «всеобща», ибо обращается не к узкой касте посвященных, а к каждому человеку, «она должна принадлежать всему народу». Она «исполнена гуманизма, света и бодрости». Не изысканность формы, а глубина содержания должна быть признана главным достоинством произведений. Эти тезисы можно рассматривать как установки на будущее, но в не меньшей степени они были направлены на ниспровержение наследия прошлого — ортодоксально-конфуцианского и эстетско-коммерческого отношения к литературе. Последыши феодализма требовали, чтобы литература «несла Учение», подразумевая под оным заветы седой старины. Эстетов и дельцов, этот странный тандем, объединяло отношение к искусству как к забаве, отрицание его социальных и гуманистических функций.

Отвечая первым, Шэнь Яньбин настаивал, что литература должна не проповедовать догматы, а «изображать жизнь людей, передавать их чувства, побуждать их с большей сердечностью относиться друг к другу». Возражая сторонникам «развлекательности», он говорил, что новой литературе нужна прежде всего новая идеология, которая требует от писателя внимания к социальным вопросам, сочувствия «четвертому сословию» (пролетариату), «любви к угнетенным и оскорбленным». Наилучшим — в тогдашних условиях — путем достижения этих целей молодой теоретик считал следование концепции «натурализма». Его высказывания по этой проблеме были не всегда последовательными, но все-таки нельзя не прийти к выводу, что под натурализмом он понимал не только, а может быть, и не столько школу Золя, сколько литературу критического реализма. В пользу такого толкования говорит уже то, что «настоящими натуралистами» он называл Чехова и Мопассана, а Бальзака и Флобера относил к «предтечам натурализма».

Разумеется, дело не в дефинициях. Важно было то, что Шэнь Яньбин отстаивал стремление к правдивости в литературе, ибо «неправдивое не может быть прекрасным». Натурализм в его понимании «отображает подлинные общие основы жизни людей и подлинную специфику индивидуальных судеб». Писатель должен писать лишь о том, что он хорошо знает, отбирая из множества вещей самые типичные и представительные. Современная литература неотделима от современной науки: писатель «должен изучать социальные проблемы, отношения полов, эволюцию и иные научные теории: иначе бедность содержания и поверхностность замысла будут неизбежными».

Поначалу Шэнь Яньбин требовал от писателя «абсолютной объективности и хладнокровия», но бурлящая действительность, новый подъем освободительной борьбы делали подобный призыв неосуществимым. Начиная с 1923 года, в его статьях все чаще звучат обращения к писателям — включаться в политическую борьбу, не бояться обвинений в проповеди тех или иных «измов», «осуществлять задачу огромной важности — пробуждать народные массы, придавать им силы».

Подтверждение своим взглядам он искал в литературах и идейных течениях. Европы. Необычайно широк круг его интересов: он писал о Сенкевиче и Вазове, о Бьёрнсоне и Бласко Ибаньесе, о взглядах Ницше и Фрейда, о литературах Финляндии, Чехии и многом другом. И вновь и вновь он возвращался к тому, с чего начал пропаганду иностранной культуры, — к русской, а чуть позднее советской литературе. Русскую литературу он ценит за то, что «через любовь и сострадание она рождает стремление преобразовать жизнь, полна социальных проблем и идей социальной революции». Она «говорит голосом простого народа… полна гуманизма, она заставляет людей проливать слезы и становиться чище». В этом ее «превосходство над литературами Запада».

Шэнь Яньбин может по праву считаться одним из первых пропагандистов советской культуры в Китае. Он публиковал сообщения о первых мероприятиях рабоче-крестьянской власти в этой области. В 1925 г. увидела свет его большая статья «О пролетарском искусстве». Несмотря на ощущаемый местами пролеткультовский налет (в основу статьи легла брошюра А. Богданова), она ценна тем, что впервые дала возможность китайским читателям познакомиться с рядом основных положений марксистской эстетики.

Последующие два года мы видим Шэнь Яньбина в гуще революционных событий. Он участвует в демонстрациях, ведет пропагандистскую работу, редактирует центральный орган Уханьского революционного правительства. Но когда уже казалось, что победа над реакцией близка, измена гоминьдана перечеркнула надежды. В тяжелом душевном состоянии Шэнь Яньбин пробирается в Шанхай, к жене, и в течение десяти месяцев ведет затворнический образ жизни. Тогда-то и родился писатель Мао Дунь. Как это произошло, он рассказывает в своих воспоминаниях, мы же обратимся к его первенцу — трилогии «Затмение».

В самом общем виде тему трилогии можно обозначить как «судьбы интеллигентной молодежи в годину революции». Необходимо добавить — революции неудавшейся, потому что не только автор знает о ее трагическом финале, но и большинство героев как будто с самого начала его предчувствуют. Части трилогии носят названия: «Разочарование», «Колебания», «Поиски», и этим уже многое сказано. Героиня первой повести — шанхайская студентка Цзин, неудовлетворенная окружающим, ищущая более полной и содержательной жизни. Она едет в революционный центр Ухань, начинает работать, встречает любовь. Но работа оказывается будничной, любимый уезжает на фронт. По-видимому, она ждала, что революция чудесным образом, без ее собственных усилий, преобразит ее жизнь. Но так не бывает, и отсюда «разочарование». Как выразился один из исследователей, в первой повести «общество показано сквозь любовную вуаль», революция здесь скорее фон, чем активный компонент сюжета. Главной ее удачей является психологически убедительный образ героини, многосторонний, цельный и в своих противоречиях. Но местами бросается в глаза стилистический разнобой: фразы-клише, как бы пришедшие из старинных романов, соседствуют с романтически-абстрактными описаниями.

Художественно более зрелой и социально насыщенной представляется вторая часть трилогии — «Колебания». Как убедится читатель, в ней нет центрального героя, нет строгой сюжетной линии. Движение повествования определяется не столько взаимоотношениями персонажей, сколько развитием революционной ситуации. Каждый новый этап — возникновение крестьянского и рабочего движения, борьба с саботажниками, оживление реакционных элементов — вызывает соответствующую реакцию героев повести, представляющих разные социальные группы и психологические типы.

Наибольшую идейную нагрузку несет, очевидно, Фан Лолань — один из руководителей гоминьдановского парткома. В нем есть привлекательные черты. Выходец из богатой семьи, он связал свою судьбу с революцией. Он старается быть искренним даже в своих метаниях между любящей женой и обольстительной Сунь Уян. И когда он, предостерегая соратников от злоупотребления насилием, говорит, что в результате репрессий может возникнуть вновь та самая деспотия, от которой они старались избавиться, разве его рассуждения беспочвенны? Но в своих практических действиях он проявляет наивность, беспомощность, эгоизм. Колебания Фана и ему подобных и приводят в конце повести к торжеству реакции.

Ему противопоставлен Ху Гогуан — получиновник, полукупец, хитрый демагог. Он быстро становится едва ли не первым лицом в уезде, хотя ясно, что при первой возможности он сбросит маску революционера и явит свое истинное лицо. Но до этого дело не доходит: Ху Гогуана во второй половине повести разоблачает Ли Кэ — по характеристике автора, «единственное положительное лицо во всей трилогии». Да, он смел, ему присущи выдержка, умение опереться на массы. Все же образу недостает полнокровности и многогранности, которой отмечены фигуры главных персонажей. Вообще, надо сказать, что проблема создания убедительного портрета подлинного революционера решалась китайской прогрессивной литературой 20—30-х годов долго и трудно.

Действие третьей повести происходит спустя несколько месяцев после окончательной измены гоминьдана. Пролита кровь лучших борцов, уцелевшие и сохранившие веру готовятся к новой схватке. Но в «Поисках» речь идет о тех, кто не нашел в себе сил продолжать борьбу, утратил перспективу в жизни. Героев повести — часть из них уже фигурировала в «Разочаровании» — мучат вопросы о смысле существования, когда «прежние устремления оказались эфемерными, как мыльные пузыри», о том, как найти себе место в огромном и неприветливом Шанхае, «где каждый, кто может наступить ближнему на голову, с удовольствием проделывает это».

Четыре главных персонажа ищут каждый свое — любви и счастья, острых ощущений, семейного благополучия, интересной работы. Находят же кто раннюю смерть, кто жену-мещанку, исчезают идеалы, рождается «теория малых дел». Атмосфера отчаяния, усталости, скептицизма пронизывает эту книгу — одну из самых мрачных в литературе того периода. Лишь изредка звучат слова надежды. Впрочем, название всей трилогии — «Затмение» — говорит о том, что этот мрак — явление временное, что придет и час, когда вновь воссияет свет. Мысли и чувства героев книги, как и отображенная в ней действительность, полны противоречий. И не случайно писатель избрал свой псевдоним — ведь «Мао Дунь» лишь слегка видоизмененное написание слова «противоречие».

Трилогия вызвала и громкие похвалы, и довольно суровую критику, но всем было ясно, что в литературу пришел по-настоящему значительный талант. Но хвалу и хулу автор слушал, уже находясь за морем, в Японии, куда он уехал, по причинам прежде всего политическим, в июле 1928 года и где пробыл почти два года. В написанной там статье «От Гулина до Токио» он критически оценивает свои первые шаги в литературе и заявляет, что расстался с тоской и пессимизмом, он зовет «воспрянуть душой и смело идти вперед». Эти новые настроения нашли художественное воплощение в романе «Радуга» (1929).

Как и в «Разочаровании», в нем воссоздана судьба одной молодой женщины, но какая разница между Цзин и героиней новой книги Мэй! Рано ощутив стремление к свободе, она порывает с навязанным ей мужем и уезжает в дальние края, чтобы вести там самостоятельную жизнь учительницы. Немало опасностей и соблазнов подстерегает ее, нелегко вырваться из тины провинциального быта, но Мэй находит в себе необходимые душевные силы. В последних главах мы видим ее в Шанхае, в канун революционных событий; любовь к умному и смелому Лян Ганфу преображает ее и приводит в стан борцов за обновление страны.

Берясь за перо, писатель предполагал подробно рассказать и о дальнейшем пути своей героини. Но последующие части так и не были написаны. Автор явно не был еще готов к прямому изображению больших социальных битв. И в дальнейшем не раз окажется, что начальный замысел он не сможет осуществить в полной мере. Часто этому мешали внешние обстоятельства, в других же случаях сказывался недостаток освоенного и пережитого жизненного материала.

Как бы связующим звеном между трилогией и «Радугой» явились два сборника рассказов, начатые еще в Китае, — «Шиповник» и «Прошлогодняя трава». Круг героев и настроение в большинстве из них, пожалуй, ближе к «Поискам», хотя общий колорит скорее серый, нежели черный. В художественном смысле выделяются «Творчество», где раскрывается — хотя и не очень глубоко — тема женской эмансипации, и «Грязь», где в суровой и лаконичной манере повествуется о подавлении гоминьдановской армией справедливой борьбы крестьян. Рассказ свидетельствует о расширении кругозора писателя и арсенала его образных средств.

Старый человек в стеганой куртке снял очки и прикрыл глаза, вспоминая то апрельское утро 1930 года, когда японский лайнер причалил к шанхайской пристани. В какое знаменательное для китайской культуры время он вернулся на родину! Месяц назад на нелегальном собрании была создана Лига левых писателей Китая, одним из членов-учредителей которой он был утвержден заочно. Перед этим прошла длительная и бурная дискуссия, в ходе которой Мао Дунь вместе со своим старшим другом великим Лу Синем дал отпор вульгаризаторско-сектантским тенденциям в рядах прогрессивных, преимущественно молодых, литераторов. Теперь произошло объединение сил, и если учесть, что ряд мастеров слова поддерживал Лигу, из тактических соображений не вступая в нее официально, то можно сказать, что вокруг нее сплотилась большая часть здоровых сил китайской литературы. Лу Синь и Мао Дунь своими советами и личным примером направляли деятельность Лиги, помогали идейно-художественному росту ее участников, предостерегали против упрощенчества и увлечения чисто политическими методами борьбы. Оценивая творческое наследие Лиги, нельзя не признать, что если в публицистике пальма первенства бесспорно принадлежит Лу Синю, то в художественной прозе — Мао Дуню.

Первая половина 30-х годов — пора расцвета его таланта, когда он с редкой продуктивностью работал в самых разных жанрах, включая публицистику и литературоведение. Сначала он обратился к исторической новелле, использовав сюжеты из классического романа «Речные заводи» и труда «отца китайской истории» Сыма Цяня. Обращаясь с оригиналом весьма вольно, глядя на прошлое глазами современника, он старался показать народ как действительного творца истории (это наиболее отчетливо проявилось в новелле «Волость Дацзэ»). Одновременно он обогащает свою художественную палитру языковыми средствами классической литературы. Это важно отметить, ибо раньше писателю, как и большинству деятелей периода «движения 4 мая», была свойственна явная недооценка родной классики.

Затем появились написанные на современном материале повести «Путь» и «Их было трое». Они не относятся к числу писательских удач. Несмотря на ряд живых сцен, повести не дают убедительного решения общей для них темы — идейного размежевания в среде студенческой молодежи, выбора ею жизненного пути. Заглавие второй из повестей восходит к изречению Конфуция: «Где есть трое, всегда найдется тот, кто годится мне в учителя». Намекая на это, друг писателя замечательный революционер к литератор Цюй Цюбо писал: «Трое налицо, а в учителя никто не годится». Сказалась недостаток свежих наблюдений, идейная заданность — то, против чего выступал сам Мао Дунь.

Зато тот же Цюй Цюбо спустя немного времени писал: «1933 год в будущей истории литературы будет, безусловно, выделен как год опубликования романа „Перед рассветом“». Он оказался прав, хотя в том же году вышло и такое замечательное произведение, как сатирические «Записки о Кошачьем городе» Лао Шэ. Ни раньше, ни впоследствии никому не удалось создать столь масштабной и динамичной картины жизни Китая в один из переломных этапов его развития. Никому не удалось нарисовать столь разноликую и живую галерею портретов банкиров и забастовщиков, фабрикантов и подпольщиков, эстетствующих литераторов и офицеров. Перед нами социальная эпопея, запечатлевшая коллективный портрет эпохи.

Заглавие романа на английский язык переведено «Миднайт» — «Полночь», на русский — «Перед рассветом». Первый вариант точен буквально, второй верен существу. Действие происходит в 1930 году, когда над страной, казалось бы, царила ночь реакции. Но надвигался новый революционный подъем, вновь разгоралось пламя вооруженной борьбы — близился рассвет, и это дает почувствовать роман. Его построение полифонично. Основную сюжетную линию — историю безуспешной конкурентной борьбы текстильного фабриканта У Суньфу с агентурой иностранного капитала — контрастно дополняет тема забастовки на его фабрике. В ткань романа органически вплетаются и яркие эпизоды крестьянских волнений на родине фабриканта, и страницы, где не без сарказма обрисованы интеллигенты, отдавшие себе в услужение власть имущим.

Символично начало романа — сцена смерти отца У Суньфу, старозаветного помещика, сразу после приезда в «греховный» космополитический Шанхай. Старый мир отжил свое, теперь, хозяевами жизни становятся такие, как У Суньфу — энергичные, умные, жадные до радостей жизни. Этими своими качествами герой, изображенный выпукло и убедительно, порой вызывает симпатию — в противоположность своему антагонисту, аморальному дельцу-компрадору Чжао Ботао. Однако стоит начаться забастовке, как раскрывается подлинное лицо фабриканта, непреклонного в своей жестокости, способного на низкие, провокационные приемы. И выясняется, что разница между двумя соперниками не так уж велика, просто У Суньфу старается сохранить налет респектабельности, а Чжао Ботао бравирует своими пороками.

С позиций реализма, не впадая в идеализацию, изображает Мао Дунь участников забастовки и коммунистов-подпольщиков. Низок уровень политического сознания рабочих, склонны к леваческим загибам руководители стачки. Тем не менее в их облике есть бескорыстие и мужество, ненависть к эксплуататорам и готовность к самопожертвованию. Гоминьдановская цензура недаром запретила одну из глав романа. Критика подчас упрекает писателя в том, что и здесь он не создал образ зрелого революционера; но много ли было таких в тогдашней шанхайской партийной организации, несшей огромные потери от белого террора?

Можно сказать, что в «Перед рассветом» выявились привлекательные стороны творческой манеры Мао Дуня: доскональное знание материала, четкое раскрытие социальной основы изображаемого, определенность характеристик, стремление показывать психологию персонажей через поступки, а не рассуждения. Можно заметить и известную долю рационализма — в сфере чисто эмоциональной краски несколько бледнеют. Зато на большой высоте стоит искусство описания, мастерство обыгрывания деталей.

Публикация романа вызвала широкие отклики, и не только в Китае. Появившиеся вскоре английский и русский переводы не только принесли международную известность автору, но и подняли престиж всей прогрессивной литературы Китая.

Целую россыпь рассказов и небольших повестей создал в эти годы Мао Дунь, причем многие относятся к числу лучшего из того, что им написано. Часть из них включена в настоящую книгу. Рассказ «Лавка Линя» создан в 1932 году, еще во время работы над романом. Это трагическая в своей обыденности история, рассказанная внешне спокойно, без мелодраматизма. Живет в маленьком городке (может быть, Учжэне?) небогатый торговец, любит жену, души не чает в дочери. Но и до глубинки докатился мировой кризис, все хуже идут дела, лихоимствуют местные власти. А тут еще одному из заправил приглянулась дочка Линя. Выручая ее, отец попадает в тюрьму, разоряется, вынужден бежать из городка. Хороший, в сущности, человек идет к гибели сам и тянет за собой других, доверивших ему последние медяки. И ничего нельзя поделать, не на кого жаловаться… Точно найденный ритм повествования, выверенность композиции, прозрачность стиля сделали рассказ хрестоматийным.

Не менее знамениты и страницы «Весенних шелкопрядов», посвященные труду шелководов — тоже тружеников из родных для писателя краев. Здесь и изнурительная тяжесть крестьянской страды, и любовное отношение шелководов к своим кормильцам, и постигающие их все новые беды — их наблюдал писатель во время летних поездок к матери на отдых. Повесть является первой частью так называемой «деревенской трилогии», две последующие носят названия «Осенний урожай» и «Суровая зима». В них сталкиваются два поколения крестьян. Одно представлено старым Тунбао с его консервативностью, надеждой на милость неба, слепой ненавистью к «заморским дьяволам». Второе олицетворяет его младший сын Адо. Вначале обычный парень, весельчак и работяга, он становится участником «рисовых бунтов» и организатором вооруженного отряда молодежи. Трилогию характеризуют динамизм стиля, насыщенность описаний, немногословность диалогов, в которых в меру используются диалектизмы и специфические деревенские обороты речи.

На селе развертывается также действие в превосходном рассказе «За водорослями» — этой психологической драме, разыгрывающейся между крестьянином, его беременной женой и истинным отцом будущего ребенка. Ни гнетущая бедность, ни тяжкий труд не способны убить в этих людях, которых принято называть простыми, человечности, способности понять и простить.

Не мог, разумеется, писатель пройти и мимо жгучей темы борьбы против агрессии японского империализма, с начала 30-х годов принимавшей все более угрожающие масштабы. Ей посвящен рассказ «В дни войны» («Вторая глава»). Трусости служащего издательства господина Ли в нем противопоставлен героизм рабочего Асяна. Первый скрывается на территории французской концессии, второй добровольно идет на передовую и гибнет в сражении. Но жертва его напрасна — гоминьдановские войска оставляют город. И права обезумевшая от горя вдова, кричащая: «Асян, они старались договориться с японцами, а ты жизнь отдал!»

В рассказе изображены события января 1932 года. Тогда японцы в конце концов убрались из Шанхая. Но прошло пять лет, и императорская армия развернула большую войну против Китая. О том, как встретил ее Мао Дунь, читатель узнает из соответствующего фрагмента мемуаров. Большую часть следующего, 1938 года он провел в Сянгане, где выступал как редактор и автор в ряде журналов патриотической направленности.

Там было написано его первое крупное произведение военных лет — «Повесть о первом этапе», о самом начале войны, когда перед каждым встает вопрос: что ты сделаешь для родины, с кем пойдешь? И герои повести — владелец транспортной конторы Лу Хэтун, промышленник Хэ Яосянь и его дети, финансовый воротила Пань — дают ответы на этот вопрос. Одни идут к тем, кто сражается, другие остаются сторонними наблюдателями, третьи готовятся сотрудничать с врагом. Повесть носит следы спешки, психология героев не получила глубокого раскрытия, но на общем фоне патриотической литературы начала войны она выделяется широтой взгляда и трезвостью анализа происходящего. Автор предполагал написать еще две части, но не осуществил своего намерения.

Следующие два года писатель провел в противоположном конце страны — на Северо-Западе: сначала в Урумчи, где он возглавил литературный факультет только что открытого Синьцзянского университета, затем в Яньани — центре руководимого компартией Особого района. Итогом поездки явились два сборника публицистики. В одном — «Увиденное и услышанное» — он описывает гоминьдановский тыл с показной роскошью спекулянтов и контрабандистов и ужасающей нищетой крестьян. Другой озаглавлен «Ода тополю»: это стройное, гордое дерево олицетворяет «всех тех, кто на северных равнинах своею кровью созидает историю нового Китая». Писателя восхищают стойкость и мужество армии и населения Особого района, «ибо из всего великого самое великое — деятельность людей, преисполненная возвышенного духа».

Мао Дунь приехал во временную столицу Чунцин в дни, когда чанкайшистское правительство, вместо того чтобы активизировать борьбу с агрессором, едва не развязало братоубийственную войну против компартии, взяло курс на окончательное подавление гражданских свобод, довело до предела цензурные ограничения. Патриотизм был почти что приравнен к преступлению. Писатель вынужден вновь уехать в Сянган, где английские власти мало интересовались литературой на китайском языке. Там он публикует роман «Распад», отразивший его чунцинские впечатления, его гнев и его боль. За годы войны не было другой книги, в яркой художественной, форме изобличавшей гоминьдановскую систему сыска, провокаций и политических убийств, разоблачавшей связь «спасителей родины» с японской агентурой. Публикация романа в наводненном чанкайшистской агентурой Сянгане была актом немалого гражданского мужества писателя.

Необычна для Мао Дуня форма романа: он написан от первого лица в форме дневника молодой женщины, попавшей в сети гоминьдановской охранки и ставшей ее осведомителем. В нем силен элемент психологизма, почти не выписан социальный фон. Действие развивается скачкообразно, с перебивками и недомолвками, вызванными спецификой тематики. Пересказывать его содержание нет нужды: читатель познакомится с ним сам. Скажем лишь, что финал книги, в котором героиня, Мин, пройдя через душевные муки и колебания, все же порывает с охранкой, вызвал позднее, уже в период КНР, разногласия у читателей. Вправе ли писатель выдавать своего рода индульгенцию пособнице палачей? Но большинство согласилось с автором, недвусмысленно осудившего свою героиню, но все же указавшего ей — и таким, как она, — путь к искуплению своей вины.

После внезапного захвата Сянгана японцами Мао Дунь и другие прогрессивные интеллигенты с большими трудностями возвращаются в Чунцин. Там, помимо автобиографических очерков и рассказов, переводов произведений о Великой Отечественной войне В. Гроссмана и В. Катаева, он создает два крупных произведения. Роман «Тронуты инеем, листья алеют, словно цветы весной» был задуман как широкая панорама жизни китайской провинции, начиная с кануна «движения 4 мая». Он написан легко и свободно, рукой зрелого мастера, но не доведен даже до середины. В пьесе «Весеннее равноденствие» (его единственном драматическом произведении) героев волнуют проблемы послевоенного развития страны, пути ее демократизации. По оценке китайской критики, это «повествовательная пьеса», в нашей терминологии — «драма для чтения».

Победно завершилась война, Мао Дунь вновь в Шанхае. Оттуда в конце 1946 года отправляется в поездку по Советскому Союзу, длившуюся четыре месяца. Результатом ее явилась книга путевых заметок и сборник материалов о нашей стране. Эти публикации доносили до китайцев правду о первой стране социализма, противодействовали реакционной пропаганде. Но жить и работать в гоминьдановских районах становится все тяжелее. Как и многие другие деятели культуры, писатель вновь, уже в последний раз, уезжает в Сянган. Ведя там напряженную общественную деятельность, он одновременно разрабатывает план большого романа-эпопеи «Закалка», призванного запечатлеть основные этапы истории Китая в годы войны и послевоенный период. Но он успевает закончить лишь первую из частей, в которой описываются бои за Шанхай и эвакуация промышленности в тыловые районы.

Продолжению «помешало» приближение победы народной революции. В феврале 1949 года он через Северо-Восток прибывает в только что освобожденный Пекин.

Старый писатель поставил последнюю точку и отложил рукопись мемуаров в сторону. Она получилась объемистой — отдельное ее издание составило три солидных тома. Продолжать воспоминания дальше означало бы по существу попытаться написать историю Китайской Народной Республики и ее культуры, настолько неотделимы от нее вся дальнейшая жизнь и деятельность Мао Дуня. Летом 1949 года он был избран заместителем председателя Всекитайской ассоциации работников литературы и культуры, несколько позже стал председателем Союза китайских писателей. После провозглашения КНР он был назначен министром культуры Центрального народного правительства, занял важные посты в ряде общественных организаций. В этих высоких назначениях отразилось доверие и уважение широкой общественности к выдающемуся художнику слова, стойкому борцу за социалистическую культуру.

Многогранная правительственная и общественная работа — к сказанному надо добавить еще участие в движении сторонников мира и афро-азиатской солидарности — оставляла очень мало времени для творчества. Теперь оно полностью переключилось в сферу литературоведения, критики, отчасти публицистики. В многочисленных выступлениях, статьях и брошюрах 50-х годов Мао Дунь под разными углами зрения разрабатывает проблемы идеологического роста работников литературы и искусства, укрепления связей писателей с жизнью и борьбой масс.

Щедро делясь своим опытом и обширными знаниями с молодыми писателями, Мао Дунь воспитывает в них требовательное, самокритичное отношение к собственному труду. Он и сам подает им пример, анализируя свои ранние произведения, говоря о недостатках и причинах, их породивших. В ряде содержательных работ по истории литературы китайской (о романах «Речные заводи» и «Сон в красном тереме», о творчестве Лу Синя) и мировой (статьи о Гоголе, Горьком, Чехове, Гюго) он ставит проблемы освоения классического наследия, прослеживает демократические и реалистические традиции в культуре прошлых веков.

Литературоведческая концепция Мао Дуня тех лет в сравнительно полном, хотя и популярном виде изложена в книге «Ночные заметки. Размышления о социалистическом реализме» (1958). Намерением автора было отстоять авторитет метода социалистического реализма перед лицом появившихся в Китае и других странах сомнений и возражений. Книга производит противоречивое впечатление. С одной стороны, автор вроде бы придерживается жесткой схемы «реализм против антиреализма», отказывает современным нереалистическим, особенно модернистским, течениям в какой-либо ценности. С другой же стороны, в ходе своего конкретного, часто тонкого и оригинального анализа он отходит от застывших формул и создает у читателя впечатление, что «реалистической» является любая хорошая литература, тогда как «антиреализм» — это просто плохие книги.

Известно, что первый период развития культуры КНР был насыщен шумными идеологическими кампаниями, направленными против объявленных вредными тенденций и их носителей. Кампании развертывались по указке самых высоких инстанций, их жертвами становились признанные мастера и молодежь, старые коммунисты и беспартийные. Уже вследствие занимаемого им положения Мао Дунь не мог не участвовать в этих кампаниях, не выступать с официально одобренных позиций. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, что он при этом действительно думал, в какой степени был убежден в правильности предъявляемых критикуемым обвинений (хотя невозможно допустить, будто он верил, скажем, что Ху Фэн — известный прогрессивный литератор, ученик Лу Синя — являлся гоминьдановским агентом). Можно только сказать, что сам он в разжигании таких кампаний не участвовал, а в своих выступлениях старался не выходить за рамки принципиальных дискуссий.

В это время еще более окрепли дружеские связи писателя с советской литературой. Он много раз приезжал в нашу страну, встречался с собратьями по перу, интересовался новыми книгами и новыми концепциями, посещал театры и музеи. Выступая в 1959 году на Третьем съезде советских писателей, он говорил, что советская литература является «лучшим учителем и верным другом» и что другие народы черпают в ней духовные силы для борьбы за освобождение, за новую жизнь.

С начала 60-х годов ситуация в сфере китайской культуры становилась все более напряженной, усиливалось давление левацких установок. В конце 1964 года Мао Дунь перестал быть министром культуры. Позже прекратил свою деятельность Союз писателей. Затем разразилась «культурная революция», уничтожившая и культуру, и многих ее творцов. Сам Мао Дунь, защищенный особым распоряжением Чжоу Эньлая, физически не пострадал, но о творческой работе не могло быть и речи. Он жил, особенно после кончины жены, очень уединенно, лишь один-два раза в году присутствуя на официальных мероприятиях. Только по газетным упоминаниям об этом можно было узнать, что он еще жив.

Положение начало меняться лишь спустя десять лет: в сентябре 1976 года (месяц смерти Мао Цзэдуна) в центральной печати вновь появилась подписанная его именем заметка. Постепенно количество публикаций увеличилось: среди них были отклики на политические события, стихотворения в классическом стиле, отрывки из мемуаров, работе над которыми он отдавал оставшиеся силы. В конце 1979 года Мао Дунь участвовал в работе Четвертого съезда работников литературы и искусства. Там он выступал с докладом и был вновь избран председателем возобновившего свою работу Союза писателей. Писатель трудился буквально до последних дней своей большой жизни. 27 марта 1981 года его не стало. На траурной церемонии, в которой приняли участие высшие руководители партии и государства, прозвучали слова уважения и признательности китайского народа своему славному сыну.

В конце 1987 года Китайское общество изучения Мао Дуня провело международную научную конференцию, на которой был и автор этих строк. Участие в ней многочисленных ученых из самых дальних городов и провинций Китая и из ряда других стран, их содержательные и разнообразные по тематике доклады, оживленные дискуссии — все говорило о том, что творчество Мао Дуня не только вошло в сокровищницу китайской и мировой культуры нынешнего столетия, но и занимает определенное место в духовной жизни современного, меняющегося на наших глазах Китая.

В. Сорокин