Я знаю, что этот прыжок в никуда последний. Но ради ее жизни я готов рискнуть собственной шкурой. И не одной.

Драка неожиданно обрывается, не успев толком начаться. Конторщики замирают, отступают, стоит Элен рухнуть на землю.

Дед подает мне мое пальто, благо я успел его скинуть перед тем, как в волка превратиться, и качает головой. Я вижу в его глазах сопереживание и сочувствие. Хочется закричать, чтобы не жалели меня, но я сцепляю до боли зубы и опускаю глаза. Я был счастлив, был любим. Разве можно об этом жалеть?

Протискиваюсь сквозь толпу и всматриваюсь в любимые, но теперь чужие глаза. Она ушла в тот мир. Моя Сказочница. Моя Элен.

— Где я? — испуганно шепчет девушка, широко распахнув морозно-синие глаза. Она позволяет себя поднять. И она все еще пахнет моей любовью, моими прикосновениями и поцелуями. От этого так тоскливо и больно, что меня почти не держат ноги. Не падаю только потому что примораживаю себя на месте, натурально вырываю из души чувства. Зачем, не знаю… Просто чтобы жить дальше и верить, что когда-то, где-то, может быть…

Я ухожу. Как только понимаю, что девушке ничего не угрожает. Просто разворачиваюсь и иду прочь. Дед не оставит настоящую Элен, он обязательно поможет. В ней нет магии, что манила Контору, нет великой силы, способной преодолевать пространства. Война окончена, расходимся, голодные волчата.

Я бреду снежными полями босой и не чувствую холода. Я жив, но мертв. Знаю, что другого выхода не было, но мне все равно так кисло, что не передать словами. Когда она сможет найти способ вернуться? Да никогда, потому что наш мир для нее — смерть или вечный плен. Контора затаится на время, пока дед жив, а потом все равно поднимет охоту. Власть имущие никогда не успокоятся, и Элен будет бегать всю жизнь, как и ее отец — Вольпий. Я не смогу защитить свою любимую, я бессилен.

Как попал на дирижабль, не помню. Слышал голоса, потом ломало все тело, потом меня тащили. Приоткрыл тяжелые веки, когда мы оказались в небе. Плевать. Захлопнул их обратно и проспал всю дорогу. Меня мутило во сне, кидало из угла в угол, рвало, будто я отравился, а потом пришла успокоительная темнота. Такая тихая и ледяная, что, открыв глаза в нашей с Элен комнате в дедовом особняке, я ловлю себя на мысли, что хочу одного — у-ме-реть. Но я обещал ждать. Сколько бы ни пришлось. Даже если сотни лет.

— Хватит валяться, Михаэль, — ворчит дед и ставит передо мной небольшой переносной столик. — Свет клином сошелся?

Я поднимаю на него горячий взгляд, и он показывает раскрытые ладони.

— Я понимаю. Просто… — он поджимает старческие губы и отводит взгляд. — Годы идут, я не вечный, а хотелось бы еще внуков увидеть.

— Ты знаешь, что это невозможно, — говорю охрипшим голосом. Лоб горит, а мышцы скручивает, будто я в стиральной машинке побывал.

— Ну, ты супчик поешь, а там чем-то займемся. Не будешь же вечно в постели валяться. А то вдруг вернется благоверная, а ты как бегемот тут разлегся и ждешь Вселенской справедливости.

— Умеешь ты, дед, успокоить, — ворчу, но улыбаюсь. Он прав. Просто нужно пытаться идти дальше, как шел, когда жена мне изменила… Ведь больно было не меньше, хотя сейчас нечто другое.

Еще несколько дней прихожу в себя после затяжного воспаления. А говорят, что, как на собаке заживает… Как оказалось, не всегда.

К Новому году снег сходит, и на траве пробиваются первые подснежники. Холод смягчается, ветра меняются, и приятно веет весной. Только меня она не радует.

Дед взялся за меня серьезно: решил из волка первой степени магистра сделать. Говорит, что умирать не пойдет, пока не выполнит все свои обязательства. А я теперь учусь и боюсь, что и он меня бросит.

После небольшого праздничного застолья дед и прислуга разбредаются по комнатам, а я сижу в кухне и таращусь на забитый едой стол. Не лезет ничего в горло, встает поперек и давит, давит, давит…

Швыряю в психах стакан с вином об стену и опускаю лицо на ладони. Веду руки выше, будто снять печальную маску хочу. Рву волосы, но легче не становится. Я нуждаюсь в Элен, как в воздухе.

Залпом пью вино из горла, колочу остаток в бутылке и понимаю, что мне мало. Но дед будто предусмотрел — попрятал все спиртное, да и гонял меня с учебой не просто так. Коварно пытался отвлечь.

Последний глоток остался в кармане пальто, я к нему не прикасался. От одежды все еще пахло моей Элен.

Бреду наверх, тащу с вешалки одежду, скидываю что-то с комода, морщусь от шквального хруста. Да, моя жизнь трещит по швам, бьется вдребезги, как эта старая ваза. Плевать.

Стекаю вниз и откидываюсь на стену затылком, до ослепительной боли, и пью за нас с Элен. Знаю, что завтра встану и пойду снова, но сейчас так — хочу просто на секунду забыться беспробудным сном. За эту жуткую неделю в одиночестве я поспал от силы несколько часов. Как держался — до сих пор не знаю.

Дедушкина фляга приятно ложится в ладонь, горячий напиток обжигает. Влага застилает глаза, и под сердцем жмет, будто ядовитая змея скрутилась. Отпускаю все: и слезы, и крик, и вой. Я хочу к ней, но миры преодолевать не умею, потому остается только пить.

— За нас, Элен! До встречи, моя любовь!

Отключаюсь я быстро, а просыпаюсь в одежде на скомканной кровати. Один. И тут я вспоминаю одну важную вещь.

Бегу, спотыкаясь и даже не приводя себя в порядок, к деду в комнату.

— Куда ты ее дел?

— Кого?

— Элен!

Он трет глаза и ведет рукой в сторону.

— Так ты сказал, чтобы я не приводил девушку сюда. Чтобы тебе больно не было. Я ее в загородном доме и поселил. А что за пожар?

— Нет пожара! Я должен кое-что проверить. Дед, быстрее! — тяну его на себя, а он кряхтит и упирается.

— Ну, нет… Приведи себя в порядок и объясни мне, что происходит.

И когда я ему рассказываю, он срывается с места и сам вылетает из комнаты.

— Поехали! Сейчас выясним!

Дорога занимает несколько часов. Я не нахожу себе места, потому что не знаю, что буду делать дальше. А если… А как… Невыносимо думать.

Дедов лекарь как раз наблюдал за Элен: после перемещения у нее было нервное расстройство.

И этим утром он встретил нас первым. Красный и взволнованный он выходит на крыльцо и чеканит:

— Вызвал акушерку. Она сейчас осматривает девушку, — обращается к деду.

Я не могу ждать, меня трясет от осознания, что я могу потерять, если отвернусь от этой девушки. Люблю другую, да, но ребенок ведь может быть. И он — наш… Общий. А Элен может никогда не узнать о его существовании. Горькая правда жизни. Я должен быть уверен!

Дородная женщина выходит из спальни и прикрывает за собой дверь.

— Что там? — я подлетаю и трясу ее за плечи. — Она беременна? — голос рвется на куски.

Женщина поджимает губы. Скорбит? Жалеет? Я запутался. Голова от хмеля, как чурбан. Тошнота стоит под горлом, а от резких движений меня ведет.

— К сожалению, у нее не будет ребеночка сейчас, но она зрелая, крепкая женщина. У вас все получится! — выдает акушерка на духу, а я готов ее расцеловать, да только у меня темнеет в глазах, будто кто-то по затылку грохнул. Цепляюсь за стену и сползаю на пол.

— Вы в порядке?

Нет. Я не в порядке. Я просто хочу умереть, а не могу, потому что дал слово ждать. И я буду ждать.

С этими мыслями погружаюсь в плотный и беспросветный мрак.