Дни прибавлялись, ночи становились короче, но и те, и другие тянулись предательски долго. Я занимала себя чем угодно, лишь бы не сидеть дома. От Бена по-прежнему не было никакого ответа. Как-то, перебрав, я позвонила ему, но он не ответил. Может, это и к лучшему.

После особо тяжелого дня в магазине я зашла в бар недалеко от дома и, чтобы убить время, начала пересматривать фотографии на телефоне. На одном из снимков я увидела нас троих. Меня, Бена и Бриджит. Это был тот день, когда мы гуляли в парке. Мы втроем улыбались и еще не знали, что у Бриджит скоро будет приступ. В тот вечер я напилась.

– Проснись и пой, сладкая! – как пилкой для ногтей по обнаженным нервам.

Отвратительно. Голос Мерфи с похмелья – последнее, что тебе нужно. Голова трещит, во рту такой вкус, словно я закусывала из помойного ведра, и что самое страшное – я не выспалась. Совсем. Поэтому похмелье навалилось на меня изо всех своих сил, стараясь стереть с лица земли. Даже глаза я открыла с великим трудом, веки словно склеил кто-то. И сфокусировать взгляд, на сидящем в моем любимом кресле Мерфи тоже стоило усилий.

– Слушай, у меня похмелье, и я не должна чувствовать перегар от тебя, – выдавила я сипло. – Но я его чувствую. Ты во сколько сам пить начал?

– Никогда не запоминаю такие мелочи, чика, – он отсалютовал мне бутылкой в пакете. – В конце концов, это вкусно, – он приложился к горлышку. – Тебе тоже не помешало бы глотнуть. Хочешь?

– Спасибо, я как-нибудь.

– Пиво и большой ирландский завтрак тебя спасут. Знаешь, что такое ирландский завтрак?

– Это какое-нибудь дерьмо, которое мне точно сейчас нельзя.

– Ты ничего не понимаешь в завтраках. Это как оргазм. Это когда берут большой кусок свиного сала и в нем жарят чесночный хлеб, а потом сверху наваливают масла и на все кладут черный пудинг, то есть кровяную колбасу. И все это запивают «Гиннессом» после глоточка виски. Ну, пары-тройки глоточков.

– Лучше сдохнуть, чем это есть, – я закрыла глаза.

– Да, а что ты предпочитаешь? Смузи и салатик? С такого похмелья, как у тебя? Впрочем… – он сделал паузу, – тут не только похмелье, тут что-то еще… депрессия? Вы называете это дерьмо депрессией.

– Послушай, Мерфи. Ты… ну, ты правда сегодня не вовремя, – только и успела я сказать и неожиданно для себя разрыдалась. – Ты хоть понимаешь, что я никогда, никогда его больше не увижу? Ты это хоть понимаешь? Я просто ненавижу себя. Ненавижу эту жизнь, которой я живу, и… больше всего на свете, Мерфи, я ненавижу тебя! Тебя, у которого просто хватило наглости притащить свой ирландский зад в мою чертову квартиру, разбудить меня в такую, мать твою, рань и начать втирать мне это дерьмо про свой отвратительный ирландский завтрак из всякого ирландского дерьма, о котором даже я, ирландка по крови, не могу слышать, чтобы при этом не сблевать.

– Ясно-понятно. То есть я пришел с утра в гости как друг, а ты вываливаешь на меня все свое настроение, депрессию и прочее дерьмо, которое вертится в башке у девок, которые боятся, что их бросит любовник. Я не твой любовник, так что претензии не ко мне, а к нему. И к себе. Впрочем, – он с сомнением хмыкнул, – я вообще не вижу повода предъявлять кому-то претензии. Давай так, ты представишь, что я твой психоаналитик, а я сделаю вид, что тебя слушаю, – он приложился к бутылке и рыгнул. – И когда представишь, объясни, с чего ты все это погнала.

– Дурак ты, Мерфи. Я нашла человека. Того самого. Того самого, который меня… заполняет, что ли. Ты хоть понимаешь, что шанс встретить такого в жизни выпадает всего лишь раз. И это только если тебе сильно повезло. И я его просрала!

– Как твой психоаналитик, чика, я должен заметить, что просрала его не ты. Вообще-то утешать кого-то и вытирать сопли не мой бизнес. Поэтому я скажу по-другому: просрала шанс не ты. Во всем этом бардаке, который ты называешь любовью, вас было двое, и кто-то из вас поставил все ради другого, а другой кто-то это как раз просрал.

– Слишком поздно, Мерфи. Просто все уже случилось, и изменить ничего нельзя.

Он издал какой-то недоуменно-хрюкающий звук, затем снова слегка рыгнул.

– Включи мозги, сладкая, где бы они у тебя там ни были, в голове или в заднице. Если ты их не пропила вчера, а сегодня они не прокисли с похмелья, то ты поймешь, что выход есть всегда. И сейчас эта дверь открыта у тебя прямо перед носом. Я бы рассказал тебе больше, чика, но оплаченное время сеанса психотерапии вышло, и мне пришлось бы выставить тебе счет за дополнительное. Поэтому ты подбери сопли, подотри попку, умойся и главное – похмелись. В общем, ладно, – Мерфи поднялся из кресла и со стуком поставил пакет с бутылкой на стол. – Я пошел, короче.

И в первый раз за все наше с ним знакомство он вышел через дверь, по-человечески.

Я на автомате встаю. Несмотря на раскалывающую голову боль, я подхожу к столу и беру в руки пакет больше из любопытства. Мерфи никогда не оставлял раньше никаких материальных следов. Пить или не пить после того, как горлышко бутылки обсосал Мерфи? Я все же отхлебнула три больших глотка. Меня передернуло как от удара током, выпивка с трудом провалилась в желудок, короткий, но острый приступ тошноты чуть не выбросил все обратно. И только потом, когда мне удалось проглотить мерзкий ирландский виски, до меня дошло, что можно было взять стакан или хотя бы обтереть горлышко бутылки салфеткой. И почему я до этого не додумалась?

Я тупо смотрела на бутылку в руке, и вдруг меня молнией буквально прострелила мысль. Я не размышляла над ней и даже не взвешивала «за» и «против», как я обычно делаю. Просто я поняла, что именно я должна была это сделать. Я и никто другой. Именно это. Я была уверена, что поступлю правильно и милосердно. Никогда не подумала бы, что я когда-либо произнесу это, но – спасибо тебе, Мерфи.

Недолго думая, я собрала все необходимое и переоделась. Машину решила не брать и поехала на такси. Шофер быстро довез меня до пункта назначения и, за что ему большое спасибо, не разговаривал со мной. Мне нужно было сосредоточиться. Так как то, что я намереваюсь сейчас сделать, я еще не делала. Хотя с самим процессом я была более чем знакома.

Я вышла из такси у клиники, незаметно проскользнула мимо стойки регистрации и пошла в сторону лифта. Долго ждать его не пришлось, и, войдя, я нажала на цифру восемь. И только когда двери кабины закрылись, я сняла куртку и одела белый халат, что использовала в оранжерее. Если не приглядываться, он был очень похож на те халаты, что носят врачи.

Когда двери лифта вновь открылись, я высунула голову, посмотрела по сторонам и, убедившись, что в коридоре никого нет, вышла из него. Свет в палате Бриджит, как обычно, горел. Я хотела было уже зайти в палату, но вовремя заметила, что у нее медсестра. Как будто так и было задумано, я прошла мимо и зашла в подсобку, в которую Бен меня затащил, когда я впервые увидела его сестру.

Для верности я подождала пятнадцать минут, а только затем вышла из каморки. Света в палате уже не было. Я тихонько приоткрыла дверь и вошла в палату.

– Кто тут? – спросила Бриджит, практически в полной темноте. Лишь свет от луны проливал на ее лицо немного света.

– Привет. Это я, Ким.

– Ким! Я так давно тебя не видела.

– Прости, я уезжала. Но вот вернулась и решила навестить тебя. Как ты?

– Не очень. Мне пришлось переехать сюда. Пока я в этой палате, но скоро меня должны перевести в другую, она будет побольше.

– А как твои приступы? Часто случаются? – спросила я и села на кровать.

– Постоянно. А почему ты в халате? – Бриджит провела по лацканам моего белого халата.

– На работе я ношу такой же. Что ты сейчас читаешь?

– «Габриэлла, корица и гвоздика» Жоржи Амаду. Читала ее?

– По-моему, да. Там о небольшом городке в Бразилии. Да?

– Да. О нем и его жителях. Знаешь, ко мне совсем перестали приходить друзья из школы. А когда я читаю и если персонажи в книгах очень ярко описаны, они для меня словно оживают. И даже когда я дочитываю очередную книгу, эти персонажи не уходят. Они остаются со мной, и когда я думаю, как поступить, то представляю, как один из них поступил бы. Это мне очень помогает.

– Понимаю, о чем ты. А я всегда представляю, как бы поступила Ким из прошлого и Ким из настоящего. Правда, это редко работает. Мнения вечно разделяются.

– А почему ты без Бена? Его сегодня не было, – сказала Бриджит и устроилась поудобнее.

– Он не смог. Но сказал, чтобы я позаботилась о тебе.

– А-а-а. Ясно.

– Бриджит, послушай меня. Я хотела тебя спросить об одном, – и вновь мне сложно выдавить из себя слова, которые человек может и не понять. – Скажи, ты устала так жить? Я про постоянные приступы, больницы, уколы, эксперименты, боли.

– Очень. Но мама продолжает меня возить к новым врачам. Я им уже даже больше рассказываю, чем она. И мне хочется от этого всего отдохнуть.

– А ты же знаешь, что вылечить тебя не могут?

– Знаю. Причем уже давно. Мама думает, что я ничего не слышу, но я всегда подслушивала. И не понимаю, почему они не могут от меня отстать, если ничего сделать нельзя, – она развела руками.

– А если бы ты могла, хотела бы это все закончить? Прямо сегодня? – спросила я и затаила дыхание.

– Ты имеешь в виду – умереть? – спросила она и посмотрела на меня своим необычайно взрослым взглядом.

– Если прямо говоря, то да. Без мучений, без страха, без боли. Ты просто заснешь, и больше не будет никаких трубок, капельниц, уколов и приступов.

– И ты это можешь сделать?

– Могу, – я провела рукой по ее плечу, – но только если ты уверена, что хочешь этого. Я просто не могу смотреть на то, как ты мучаешься. Твои родные никогда не предложат тебе этого, так как они тебя слишком любят. А еще они слишком эгоистичные. Они готовы смотреть, как ты мучаешься, лишь бы не отпускать тебя. Они будут слишком скучать по тебе. Но ты страдаешь. Это гораздо хуже.

– Я рада, что хоть кто-то это понимает. Это ведь не жизнь. Это даже не я. Для них я всегда буду ребенком, и моего мнения никто не спросит.

– И что ты думаешь?

– Дай мне минутку. Мне нужно посоветоваться, – сказала она и немножко улыбнулась.

Я сидела не шелохнувшись и не отвлекала ее. Но удивительно, что она была так рассудительна, что в ее глазах не было ни капли страха или удивления. Она очень начитанный ребенок и уже слышала про то, как люди уходят из жизни, когда им невыносимо жить. Как бы я поступила на ее месте? Не знаю. Сейчас, скорее всего, согласилась бы. Все равно все вокруг настолько серого цвета сейчас в моей душе, что умерев, я бы и не заметила, что что-то изменилось.

– Хорошо, – произнесла Бриджит спустя пару минут. – Я согласна.

– Ты уверена?

– Да. Абсолютно, – сказала она и поудобнее села на койке.

– Хорошо, – она и правда гораздо смелее многих моих взрослых знакомых. Может, даже смелее меня. – Ты любишь шоколад?

– Мне нельзя его. Аллергия.

– Сегодня можно. Сегодня тебе можно все, – сказала я и улыбнулась как можно добрее.

– Тогда люблю.

Я залезла в свою сумку и достала из нее упаковку шоколадных конфет с ореховой стружкой, пипетку, маску с респиратором и пузырек с моим фирменным ядом. Все это я сложила на стол, а сумку убрала на пол.

Первым делом я надела маску и убедилась, что она сидит плотно. Этот яд – мое произведение искусства. Его невозможно определить, но его концентрация так сильна, что от одного запаха можно потерять сознание. Я открыла коробку с конфетами и достала одну из них. Потом аккуратно сняла герметичную крышку с пузырька с ядом и опустила в него пипетку. Поднесла ее к конфете и капнула на нее пару раз. Этого более чем достаточно. Затем аккуратно закрыла пузырек, выкинула пипетку в мусор и, убедившись, что все в сумке аккуратно сложено, сняла маску. Мы обе смотрели на конфету, не отрывая взгляд, как вдруг в начале коридора послышались шаги. Бриджит испуганно посмотрела на меня и прошептала:

– Прячься! Под кровать.

Я быстрым движением нырнула под койку ровно в тот момент, как дверь аккуратно открылась. Из-под кровати мне было видна только обувь. Медицинская обувь, что-то вроде кедов. Скорее всего, медсестра. Она постояла еще несколько секунд в проеме двери, а затем так же тихо вышла из палаты, закрыв за собой дверь.

– Она ушла. Поднимайся.

– Это была медсестра?

– Наверное. Я сделала вид, что сплю.

– Тебя никто не должен сегодня навестить?

– Нет, – сказала Бриджит и снова посмотрела на конфету. – Так мне просто нужно ее съесть?

– Да, – твердо произнесла я.

– Это будет больно?

– Совсем нет. Ты просто уснешь. И наконец обретешь покой.

– Хорошо. Только пообещай остаться со мной, пока я не усну. Мне немножечко страшно.

– Обещаю. А бояться – это неплохо. Все боятся. А те, кто говорит, что нет, боятся еще больше.

– Ладно, – сказала она и взяла в руки конфету. Повертела ее немного, понюхала и даже немного облизнула.

– Бриджит.

– Да? – сказала она, не отрываясь от конфеты.

– А с кем ты советовалась сегодня?

– С собой в будущем.

– И что ты себе из будущего сказала?

– Ничего. Я просто себя в нем не видела, – сказала она и в один укус проглотила всю конфету.

Бриджит попросила меня остаться и почитать ей. Я читала, а она держала меня за руку. На ее лице было спокойствие и смирение. Было видно, как она уходит в этот воображаемый мир книги и становится наблюдательницей описываемых событий. Под мой голос она и уснула. Яд не убивал сразу, он вводил в глубокую кому, а уже где-то через сутки останавливал сердце. Так что приборы, к которым она была подключена, никак не отреагировали. Я собрала все свои пожитки, включая коробку с одной-единственной отсутствующей конфетой, и покинула больницу незамеченной. Оказавшись на улице, увидела, что пошел дождь. И мне искренне хотелось верить, что это хороший знак.

Никаких сообщений от Мерфи, естественно, не пришло, и нигде я его не встретила.