«Архентинос Хуниорс», Аргентина-78, Япония-79

Мне предложили взять реванш за Мундиаль-78. И в Японии я сделал это.

Думаю, что я мог бы сыграть на Мундиале-78. Я был на пике формы, отточил свое мастерство и чувствовал себя уверенным как никогда. Но то, что произошло… Я плакал очень много, плакал так, что… Я не плакал так даже в 1994 году, когда приключилась та история с допингом. Для меня два эти случая — две самых больших несправедливости, допущенные по отношению ко мне. Я не простил и никогда не прощу этого Менотти — я продолжаю чувствовать себя так, словно от меня убежала черепаха. Но в то же время у меня никогда не возникло к нему ненависти. Ненавидеть — это не то же самое, что и не простить. По крайней мере, я так думаю. Поэтому я говорю, что мое представление об Эль Флако, о его мудрости, никогда не изменится.

Было 19 мая, и на Хосе К.Пас в усадьбе Наталио Сальватори, где игроки национальной команды проводили сборы, шел дождь. Эль Флако собрал нас всех, 25 человек, в центре поля, на котором мы тренировались. В сборной было пять игроков, выступавших на позиции «десятого номера»: Вилья, Алонсо, Валенсия, Бочини и я. Мне кажется, что из нас пятерых Менотти больше нравился Валенсия, потому что именно он открыл этого футболиста; затем Вилья. Алонсо он позвал потому, что в его поддержку прошла масштабная кампания в прессе и потому, что не знал, кого еще можно позвать; Бочу — потому что понимал его, как никого другого. А меня, наверное, потому, что просто пришло мое время.

За день до этого в расположение сборной приехал Франсис, он застал меня в номере плачущим… Поэтому я говорю, что мне дорого стоил этот вызов в сборную. Когда все узнали новость о том, что Браво, Боттанис и я остались вне команды, очень немногие подошли ко мне со словами утешения — Луке, Толо Гальего… И больше никто. В этот момент они были слишком великими для того, чтобы тратить время на утешение какого-то паренька. Я не говорю, что они повели себя со мной плохо, но… Каждый хотел бы сыграть на своем первом мундиале, и каждый бы дорожил этим шансом. Кто должен был воспользовался заступничеством Менотти, тот воспользовался, кто полагался на Писсаротти — тоже. Все это очень легко понять; в футболе дела обстоят таким образом со «звездами», а я был всего лишь еще одним пареньком. Сейчас, по прошествии времени, все это кажется логичным. К примеру, то, как поступил Боттанис, мне не понравилось, но он решил остаться потому, что таков уж его характер. Я же не оставался там больше ни секунды; я уже не чувствовал себя членом группы. Лучше было уйти.

Но хуже всего мне было, когда я вернулся домой. Плакала моя мать, плакал мой отец, плакали мои братья и сестры. Мне говорили, что я был лучше всех, что мне не нужно переживать, поскольку я сыграю еще на пяти мундиалях… Но они плакали. В тот день, самый грустный в моей карьере, я поклялся, что возьму реванш. Это было самым большим разочарованием в моей жизни, которое поставило на мне свою отметину, которое я запомнил навсегда. Я чувствовал ногами, сердцем и умом, что я смогу им показать, на что я способен, и у меня впереди будет еще много мундиалей. То же самое мне сказал Менотти, но в тот момент я не понимал причин его решения. Так или иначе, чемпионат мира я переживал как простой аргентинец. Даже ходил на стадион. Я был на матче против Италии и на финале против Голландии. После него я забрался на фургончик моего тестя и отправился праздновать по всему Буэнос-Айресу. Я думал, что мог быть в команде и принести ей много пользы.

Когда я не попал в «список 22», потому что «был очень молод», я начал отдавать себе отчет в том, что это стало для меня чем-то вроде горючего для машины. Я завел мотор на полную мощность. Когда я искал реванша, то играл лучше. Через два дня после того, как Эль Флако сообщил мне эту зловещую новость, я надел футболку «Архентинос Хуниорс» и вышел на поле: мы обыграли «Чакариту» 5:0, а я забил два мяча и организовал еще два… Я помню, что после одного из них ко мне подошел Пена, Угито Пена, выдающийся тип, пусть покоится с миром. Он положил мне руку на плечо и сказал мне на ухо: «Дьегито, если бы на мне не было этой футболки, я я бы отпраздновал этот гол вместе с тобой. Успокойся, мальчик, ты сыграешь на многих мундиалях и всем заткнешь рот».

Там, в «Архентинос» я научился тому, что бороться нужно с самого начала, бороться мальчиком против великих. Забыть о слове «вылет» для того, чтобы мечтать о чемпионстве. Мы начали подниматься, подниматься… Вопреки всему и вопреки всем. В чемпионате Метрополитано-78 мы финишировали пятыми, а я с 22 голами стал лучшим бомбардиром. В чемпионате Насьональ я практически не играл, но представившиеся мне возможности использовал полностью: в четырех матчах забил четыре мяча.

Тогда мы официально оформили наши отношения с Циттершпиллером. В это невозможно поверить: с того момента, как я пришел в «Себольитас» и по 1977 год, мы строили наши дела только на дружеской основе, не подписав никакой бумаги. Однако, времена менялись и дальше продолжать в том же духе было уже нельзя. Пришло время стать окончательно и бесповоротно профессионалами. Я хотел иметь рядом такого человека, которому можно было бы довериться, и он внушал доверие. На меня со всех сторон сыпались предложения: играть, рекламировать… Приглашение поступило даже из Англии: 1 040 000 долларов за меня и Карлитоса Френа. 1 040 000 долларов! В тот день, выходя из моего дома на улице Архерич, я, 16-летний, сказал 18-летнему Циттершпиллеру: «Головастик, я хочу чтобы ты управлял моими делами». Вот так все и началось. Он, оставив на втором курсе обучение на экономиста, отправился вместе со мной на юношеский чемпионат Южной Америки, проходивший в Венесуэле, в Каракасе, в 1977 году, который оказался полным провалом. Мы не были плохой командой, но чувствовали себя более одинокими, чем Адам в День Матери.

Когда закончился чемпионат мира в Аргентине, вспомнили и о нас. После победы Менотти сразу же решил заняться юниорами. Это была впечатляющая группа, возглавляемая маэстро Дучини: вратарь Серхио Гарсия из «Тигре»; Карабелли из «Архентинос Хуниорс», который ранее играл против «Себольитас» в составе «Уракана»; Хуанчи Симон и Гринго Сперандио из «Ньюэллз Олд Бойз»; Угито Альвес и Бачино из «Бока Хуниорс»; Хуансито Барбас и Габри Кальдерон из «Расинга»; Освальдито Ринальди из «Сан Лоренсо»; Пичи Эскудеро из «Чакарита Хуниорс»; Рамон Диас из «Ривер Плейта»; Пьяджо и Альфредито Торрес из «Атланты»; Флако Ланао из «Велес Сарсфилда»; Туку Меса… Мы проехали по всей стране, встречались с более сильными командами, громили их и собирали полные стадионы!

Я помню, как в ноябре 78-го мы обыграли «Космос» в Тукумане на премерзком поле, со счетом 2:1. Один мяч забил я, а другой — Баррера. В конце матча я обменялся футболками с Францем Беккенбауэром, который подошел меня поприветствовать.

Эль Флако пообещал нам, что всегда будет с командой. И он сдержал свое обещание… Он сопровождал нас на юниорском чемпионате Южной Америки, который проводился в уругвайском Монтевидео и оказался чертовски трудным. Там мы завоевали путевку на чемпионат мира в Японию. Я был преисполнен гордости от того, что вошел в команду Менотти! Это было для меня высокой честью, потому что был убежден в том, что он являлся тем орудием, с помощью которого можно было вбить всем в голову то, что недостаточно считаться просто «достойными чемпионства». Я всегда рассказываю об этом: когда в 12-летнем возрасте Аргентинская футбольная ассоциация (АФА) внесла меня в свой реестр, я не видел ни одного Кубка мира, наши витрины для трофеев были пусты… Сейчас, слава Богу, у нас есть несколько, и Эль Флако причастен к их завоеванию.

Итак, в Монтевидео мы начали свой путь. Разгромили Перу, сыграли вничью с Уругваем и Бразилией. Бразильцы нас зажимали… В перерыве мы собрались в центре поля, и Менотти сказал нам: «Будем делать то же самое, что и они!». И получился потрясающий матч! Негритята передавали друг другу мяч, така-така, добирались до нашей штрафной, били по воротам, и каждый раз мяч пролетал рядом со штангой. Мы тоже не упускали возможности обстреливать их ворота, которые «горели» после наших ударов. В итоге игра завершилась вничью 0:0, но мы оставили их за бортом розыгрыша, выйдя в следующий круг вместе с Уругваем и Парагваем.

В конце того Южноамериканского чемпионата, кроме результата, исполнилась и моя мечта, может быть, более важная: я наконец-то вывез всю свою семью на море. Мы провели несколько дней в местечке под названием Атлантида, в Уругвае, и там, на пляже, отдыхая так, как раньше могли об этом только мечтать, я попросил своего отца бросить работу. Ему было уже 50 лет, и он многое сделал для нас. Теперь пришла моя очередь.

Почти сразу же Эль Флако стал вызвать юниоров в национальную сборную. Он готовил нас к следующему мундиалю, чтобы мы подошли к нему во всеоружии. Меня и Барбаса он выпустил против Болгарии, на поле «Ривера», в первом матче после чемпионата мира. Мы выиграли 2:1, после чего он повез нас в Берн на встречу с Голландией, посвященную какому-то празднику ФИФА или чему-то в этом роде. Он взял меня, но с тем условием, что если приедет Кемпес, я играть не буду… Я никогда не спрашивал «Тощего», никогда: поставил бы он меня в состав, если бы Марио все-таки приехал? Так или иначе, Кемпес не объявился, и на поле вышел я, против Неескенса, против Крола, против настоящей банды! Мы сыграли вничью 0:0 и победили в серии пенальти: один забил я, другой Барбас… Мы были молодыми, но чувствовали себя значимыми.

Настолько значимыми, что меня объявили не подлежащим продаже. Речь шла о том, что сделать для того, чтобы удержать меня в связи с предложениями, поступавшими из-за рубежа. Тогда же было заключено соглашение с компанией «Аустраль»: меня одели с ног до головы в ее цвета и разместили рекламу на футболке «Архентинос». Таким образом я продолжил играть… Если бы этого не произошло, я бы, наверное, задержался в Аргентине еще меньше; я и так играл слишком мало в своей стране. Тут же объявились «Puma», «Coca-Cola», «Agfa» и еще куча торговых марок, о которых я еще два года назад не имел никакого представления. Вскоре я сыграл еще один матч за первую сборную, в Риме, против Италии, после чего целиком посвятил себя достижению своей цели…

Когда мы наконец прилетели в Японию, то уже знали, что не можем проиграть. В частности, я, ведь мне предложили взять реванш за мундиаль-78. И в Японии я сделал это. На тот момент юниорская сборная была лучшей командой, за которую я выступал в своей карьере. Я никогда не получал такого удовольствия на поле! Тогда я считал это самой большой радостью в моей жизни, и, если не принимать в расчет моих дочерей, имея в виду одну лишь карьеру, то мне трудно найти что-то подобное… Как красиво мы играли! И за нами наблюдали все, а? Достаточно спросить любого аргентинца, что он помнит о той команде, и я уверен, что он ответит: «Это была команда сумасшедших. Мы вставали в четыре утра, чтобы увидеть ее по телевизору». Так оно и было: в течение двух недель мы заставляли всю страну подниматься в четыре утра.

Не знаю, использовали ли военные из правительства нас в своих целях. Скорее всего, да, потому что они поступали так со всеми. Но одно не исключает другого: нельзя все очернять только из-за военных, и в то же время ни у кого не должно оставаться сомнений относительно того, что я о них думаю. Типы вроде Виделы, заставившие исчезнуть без следа 30 000 человек, не заслуживают нормального к себе отношения. По крайней мере, нельзя очернять воспоминания о победе кучи пареньков… Поэтому я говорю: они жалуются на меня, говорят, что я противоречивая фигура; а наша страна? В нашей стране до сих пор еще есть люди, которые защищают Виделу, и гораздо меньше тех, кто защищает Че. Намного меньше! Они его нисколько не знают. Такие типы как Видела делают все для того, чтобы Аргентина за рубежом воспринималась как грязная страна; напротив, имя Че должно заставить нас ей гордиться.

Но тогда у власти был Видела. И с той поры у меня осталась фотография, на которой я протягиваю ему руку. Я должен сказать, что у меня… не было другого выхода.

Что касается военных, то я всегда буду вспоминать о поведении «Пато» Фильола по отношению к адмиралу Лакосте, который имел вес в аргентинском футболе. В футболе в целом и в «Ривере» в частности. Когда при подписании нового контракта Фильол выставил свои условия — он был суров в денежных вопросах! — Лакосте захотел надавить на него. Фильол же и глазом не повел: перед одним из матчей до исполнения гимнов Лакосте прошел мимо нас, подавая руку каждому. Когда же дошла очередь до «Пато», он так и не шелохнулся. Настояший феномен!

Но вернемся к этой истории. Японцы почти сразу же нас приняли, мы показались им симпатичными. В матче открытия, 26 августа, в Омийе, мы забили пять безответных мячей Индонезии. С тех пор мы больше не останавливались: 28-го обыграли 1:0 Югославию, 30-го Польшу — 4:1. Мы играючи заняли первое место в группе. Я был капитаном сборной и мне доставляло удовольствие занимать эту должность: каждый раз, когда я разговаривал с Клаудией по телефону, она говорила мне, что когда на моей левой руке была капитанская повязка, я поднимал эту руку выше и выше. Она называла меня Большой Капитан. В действительности из-за этого я чувствовал за собой большую ответственность, хотя все равно в некоторых вещах не мог себя сдержать. Это имеет отношение к моей личности, к моему пониманию футбола: я думал только о реванше, о том, что мне дали возможность сыграть все матчи на мундиале, целых 90 минут в каждом, и я не хотел упускать свой шанс. В 1/4 финала против Алжира Флако меня заменил. Зачем?! Я закатил кошмарный скандал… Сперва я сел на скамейку запасных с побагровевшим лицом. А потом отправился прямиком в раздевалку, где меня захлестнула волна чувств, и я стал реветь в три ручья как сумасшедший. Когда матч закончился, и вернулись ребята с очередной победой 5:0 в кармане, они заметили, что со мной не все в порядке.

Они спросили меня, и я ответил, что произошло. Все пытались утешить меня, в особенности Эль Флако, который сказал мне: «Диего, вы хотите играть всегда. Я уже думал о том, чтобы заменить вас в игре с Польшей. Неужели вы не отдаете себе отчет в том, что я хочу вас поберечь?». Какое к чертовой матери «поберечь», я думал о том, чтобы сыграть во всех матчах от начала и до конца!.. В тот вечер я почти не ужинал и все время думал о своем капитанстве, об ответственности. Так или иначе все позабылось через два дня, когда пришло время сыграть против Уругвая, в полуфинале, 4 сентября. Моя обида была недолгой, не правда ли? Вот таким я был уже в то время.

Тот матч против уругвайцев был матчем против… уругвайцев. Для «класико риоплатенсе»1 присутствовали все традиционные атрибуты. Меня достали ударами по ногам, и мы обыграли их, потому что оставались верными своему стилю. Встреча завершилась со счетом 2:0 в нашу пользу; один гол записал на свой счет Рамон Диас, другой — я, головой. Когда он забил первый мяч, я закричал как сумасшедший и в мгновение ока оказался у скамейки запасных соперника. Шут да и только! Со стороны могло показаться, что я над ними издеваюсь… Потом, когда матч закончился, я попросил у них прощения. Я был не в себе: все-таки мы уже вышли в финал. Меня преследовала мысль о том, чтобы вернуться в Аргентину с золотыми медалями. Каждую минуту в моей голове проносились кадры из фильма, как мы спускаемся по лестнице самолета с трофеем в руках… Но существовало опасение, что этого может и не произойти. Потому что мы могли проиграть русским? Нет, лично я нисколько не сомневался в нашей победе. Дело в том, что Менотти уже объявил мне о том, что возьмет меня в национальную сборную в турне по Европе, и у меня уже не оставалось времени… Я хотел умереть: с одной стороны, я не собирался отказываться выступать за национальную команду, но, с другой, не хотел, чтобы разрушилась моя мечта. Знаете, что меня спасло? Военная служба! Да, сеньор, мне и Барбасу пришли повестки, так что по любому мы должны были вернуться. Эта новость пришла за день до финала, и теперь мне ничего не оставалось, кроме как обыграть советских.

С Барбасом, которого я очень люблю, мы делили номер. Финал должен был пройти в семь часов вечера, 7-го сентября. С Хуаном мы попытались поспать во время сиесты, однако не смогли сомкнуть глаз: мы смотрели на стрелки часов. Черт подери, на них всегда было три часа дня! Какая мука! Эти часы ожидания всегда меня убивали. Я предпочитал играть днем, потому что любил спать до полудня, и в таком случае у меня не оставалось времени на терзания… Но с этим временем царила полная неразбериха. Утешением служило то, что нам не нужно было вставать ни свет, ни заря: когда нам предстояло выйти на поле, в Аргентине часы показывали семь утра.

Наконец, на микроавтобусе мы отправились на Национальный стадион, который расположен в центре Токио, и там начали соблюдать все те приметы, что мы раньше призывали себе на помощь. Например, перед матчем с Уругваем Сесар собирался провести совещание, а я задерживался. Тогда Рохелио Понсини, который был его помощником, позвал меня: «Диего, не хватает только вас». Перед игрой с СССР я задержался специально, дожидаясь, когда Понсини вновь меня позовет. Сам Менотти стучал пальцами по стене, и казалось, что звучит какая-то тропическая музыка. Пока не начался последний матч, я подошел к нему и спросил: «Сесар, сегодня вы не играли на пальцах?». И тогда он начал выбивать ритм, другой, более интимный, до тех пор, пока я не отправился в душ. Там я молился, просил, чтобы мне помогла моя мама, и Бог играл за меня; чтобы за меня молилась Клаудия, и мы победили.

Мы выиграли, да, мы выиграли финал первого юниорского чемпионата мира ФИФА «Кока-Кола» у сборной Советского Союза, в тот незабываемый день 7 сентября 1979 года, и об этой поездке я написал в своем дневнике…

В первом тайме я не мог ни на секунду подумать о том, что нам могли забить гол. Наоборот, хотя мы и не сильно напирали, играли лучше. Во втором, когда они нам все-таки забили, в течение пяти-шести минут на поле царила настоящая суматоха. Я стал вспоминать о матче против Бразилии на юниорском чемпионате Южной Америки в Уругвае, когда мы никак не могли размочить счет, избороздили всю вратарскую площадь и попадали во вратаря, стоящего на коленях. Бред какой-то. Но самым главным было то, что мы не потеряли надежду. Когда на поле вышел Меса, он повел нас за собой. Он сыграл лучший матч в своей жизни. Игра была не такой жесткой как против Уругвая. Столкновений было значительно меньше; они слепо верили в свою физическую подготовку и пытались отнять мяч решительно, но в пределах правил.

Мы продолжали играть без отчаяния, не размениваясь на удары; мы попытались противопоставить им ловкость, и это нам помогло. Мы никогда не действовали исподтишка, только с открытым забралом. И мы сравняли счет благодаря голу Альвеса с пенальти. Тогда я понял, что мы выиграем. Я был убежден в этом. Даже уступая в счете 0:1 мы выглядели лучше, и мы слепо верили в успех. Продолжая в том же духе, мы бы обязательно победили.

Все случилось за считанные минуты. Гол «Пеладо» Диаса и штрафной удар, с которого забил я. Я увидел свободное место, пробил туда и попал. Когда прозвучал финальный свисток, я не мог в это поверить: мы — чемпионы мира!

Первым, кто попался мне на пути, был Кальдерон. Затем я обнялся со своим стариком, с Хорхе, с остальными ребятами и тут же посмотрел наверх, выискивая глазами маму, которой я хотел подарить эту победу. Я снова вспомнил о тех временах, когда остался за бортом мундиаля-78, и я взял этот реванш…

Я отправился за Кубком сквозь толпу людей, увидел Авеланжа, который протягивал мне руку, и спросил его, могу ли я взять трофей; я не мог больше терпеть… И я его взял. Я сделал шаг назад, изобразил какой-то японский реверанс, и мы пошли искать Сесара, которого в тот момент не было с нами. Мы побежали к Менотти с Кубком, вручмли ему этот трофей, подняли его на руки и совершили с ним круг почета. И мы слышали, как японцы скандировали: «Ар-хен-тина! Ар-хен-тина!».

Внезапно на стадионе погас свет, и только один луч сопровождал нас, пока мы проделывали круг почета. Тогда мы плакали словно дети. Все вокруг словно сошли с ума, люди просили нас показать им Кубок, словно они были аргентинцами.

Когда я вернулся в раздевалку, там шел настоящий праздник. Мы не хотели уезжать со стадиона, но фиеста продолжалась в отеле, нужно было идти. Это был очень особенный момент. Эль Флако Менотти, сделав узел из галстука, сказал мне тихо-тихо, чтобы остальные не услышали: «Диего, ты был избран лучшим футболистом чемпионата. Тебе дадут Золотой Мяч». Для меня это было уже слишком.

Мы закончили праздновать на рассвете, в номере Понсини, попивая мате2. Как будто бы мы были в Аргентине, и ничего не произошло. Тогда, обсасывая бомбилью3, я вспомнил слова Франсиса Корнехо. Фразу, которую он употреблял для того, чтобы охарактеризовать меня, когда мое имя уже начал узнавать весь мир. Франсис всегда говорил, что я мог прийти на званый вечер в белом костюме, но если бы увидел летящий мяч, то, не задумываясь, остановил бы его грудью. Именно такое чувство меня и преследовало, когда я играл в Японии в составе той великолепной команды. Если бы мяч летел мне в голову, я бы ударил по нему; если бы на левую ногу — то я пошел бы в обводку между столами.

Поскольку так я и чувствую футбол, я пожелал вернуться в Аргентину любой ценой, чтобы спуститься с трапа самолета с Кубком в руках. Я добился того, чего хотел, и это был один из самых чудесных моментов в моей жизни. Кроме того, я одержал еще одну победу; все те, кто бился на поле — Эскудеро, Симон, Барбас — отправили меня к руководителям, чтобы я попросил их об отдыхе. Я предстал перед ними, встал по стойке «смирно» и сказал: «Мы вам дали титул, неужели вы не дадите нам выходной?». Невозможно поверить, но я получил то, что требовал, и вышел, с трудом сдерживая крик радости.

Сразу же после этого я вновь попал в распоряжение Флако. Разве я мог отказаться? Тогда исполнились все мои мечты, все вместе. В Глазго, на стадионе «Хэмпден Парк», 2 июня 1979 года, я забил свой первый гол за национальную сборную страны. Мы выиграли у Шотландии 3:1, и я почувствовал, что мы способны победить весь мир. В той поездке я стал свидетелем несчастья с Оскаром Ортисом, беднягой, который был вынужден вернуться в Аргентину из-за приступа, оставившего его наполовину парализованным. Для меня он выполнял работу почтальона: приносил Клаудии письма, что я ей писал, день за днем. На меня обрушилось столько всего, что в это трудно поверить: 25 июня, год спустя после финала мундиаля-78, финала, в котором я должен был играть, мы провели товарищеский матч: сборная Аргентины против сборной остального мира. Я забил бразильцу Эмерсону Леао один из самых красивых голов, которые я помню, попав из-за штрафной в самый угол. Твою мать… ничто не остановило бы меня, если бы год назад мне позволили сыграть на мундиале! Черт побери, неужели я был настолько молод?

В этот момент я поклялся себе, что не пропущу ни одного матча сборной, где бы я ни был, что бы ни происходило, и с кем бы мы ни играли. Англия на «Уэмбли» была не проходным соперником, и я был там: мы проиграли 1:3, и у меня осталось желание забить им красивый гол. То, что произошло со мной в Лондоне 13 мая 1980 года, послужило мне уроком для того, чтобы шесть лет спустя, забить им лучший гол в своей жизни; на Уэмбли же, обыграв всех на своем пути, я вместо того, чтобы обыграть вратаря, решил ударить… И попал в штангу. Мой брат, Турко, которому в ту пору было 7 лет, сказал мне, что я ошибся. И на чемпионате мира в Мексике я прислушался к его совету.

В то же время я продолжал борьбу в составе «Архентинос». В чемпионате Метрополитано-79, где я забил 22 мяча вместе с Серхио Элио Фортунато, мы поделили второе место с «Велесом» и должны были играть дополнительный матч до победы. Впервые я вынужден был наблюдать за решающими для «Архентинос» встречами со стороны, и, к сожалению, не в последний раз. Тогда с нами заключили множество контрактов, согласно которым в течение недели мы должны были принимать участие в куче товарищеских матчей. Все хотели нас видеть. Мы отправились в Мендосу, играть с «Химнасией» на стадионе, где проходили матчи мундиаля. Все шло хорошо до тех пор, пока — как это часто бывает в подобных случаях — рефери не захотел стать героем матча. Как обычно… Я не помню его имени, оно слишком трудное для запоминания.4 Дело в том, что когда он стал на нас давить, я подошел к нему и сказал: «Маэстро, остановитесь, это всего лишь товарищеская встреча…» И этот тип мне ответил: «Я не буду тебя удалять с поля, но я буду доставать тебя весь матч». В итоге он меня все-таки выгнал, написав в протоколе, будто бы я сказал ему: «Ты неплохо заработаешь, мендосец» и «Продолжай работать за гроши, когда я получаю 3 тысячи в месяц». Хуже всего было то, что матч проводился в середине июня, 14-го числа, а АФА дисквалифицировала меня только две недели спустя! Я пропустил несколько важных встреч, в том числе, и против «Велеса», которую мы проиграли 0:4.

В чемпионате Насьональ-79 я стал лучшим бомбардиром с 12 мячами, а также победил в споре голеадоров чемпионата Метрополитано-80, записав на свой счет 25 голов. Однако, на этот раз я вновь пропустил решающую игру, правда, по причине болезни, и когда мы праздновали второе место на поле «Тигре», я был в свитере и джинсах. Выходя на поле после матча в такой одежде, я надеялся, что это будет единственное второе место, которое я праздную в своей карьере… Хотя для «Архентинос» того времени оно было равноценно чемпионскому титулу.

В чемпионате Насьональ-80, последнем в составе «Чудаков»5, я пережил пару незабываемых событий: сперва я забил свой сотый гол в матче против «Сан Лоренсо» из Мар-дель-Платы, 14 сентября, а затем приключилась та знаменитая история с «Сумасшедшим» Гатти.

Был конец октября, и решалась судьба чемпионата Насьональ. Одна из газет Санта-Фе взяла интервью у Уго, а газета «La Razon», продававшаяся тогда на каждом углу, разместила его на своих страницах. Они опубликовали его как раз в субботу вечером, перед матчем с «Бокой». Он говорил о том, что я играю неплохо, но мою персону раздули журналисты… И что я толстоват сейчас, а потом вообще разжирею…Я вышел из себя, потому что собирался выложиться на все сто в этом решающем матче, а тут обо мне заявляют такое… В среду мы сыграли с «Унионом» в Санта-Фе, а уже на следующий день — на следующий! — предстояла товарищеская встреча в Сан-Хусто, неподалеку; в случае же, если мы побеждали «Боку», оставался шанс выйти в финальную часть Насьоналя. Гатти я ответил по полной программе: я сказал ему, что дело тут не только в его ненормальности, но и в зависти, что для меня он был великим вратарем, но сейчас он — никто; что ему забивали глупейшие голы… Он сцепился не только со мной, но и с Фильолом, заявив из зависти, что тот отбивал мячи благодаря чистому везению. Меня очень все это удивило, ведь раньше мы с ним не выходили за рамки приличия. После одного из матчей между «Бокой» и «Архентинос» мы даже сфотографировались вместе, и никаких проблем. Так или иначе, его слова заставили меня разойтись не на шутку. Как Циттершпиллер, так и я, понимали, что чем больше я злился, тем лучше играл, и поэтому я начал подначивать себя

— Ладно, сегодня ты забьешь ему два мяча, и на этом закончим. Нет?

— Нет, Хорхе, нет… Не два. Я забью ему четыре.

Перед началом матча Уго подошел ко мне и заявил, что он не говорил тех слов, что считает меня настоящим феноменом. Но мне было уже все равно… Больше меня волновало то, смогу ли я выполнить обещание, данное Хорхе. И я наказал его четыре раза.

В первом случае я получил мяч справа и направил его в центр штрафной площади, где он попал в руку Уго Альвеса. Пенальти я пробил мягко в правый от Гатти угол, тогда как он бросился в левый.

Во второй раз я прошел с мячом по правому флангу, остановился а 4–5 метрах от углового флажка и по диагонали направился к центру поля. Руджери сфолил на мне, они на некоторое время отвлеклись, и я сразу же пробил. Мяч пошел верхом и опустился в дальний угол.

В третьем случае мне доставил мяч Паскулли как левый крайний. Я прошел по центру, он мне сделал великолепную передачу на границу штрафной площади. Я перебросил мяч через Абеля Альвеса и остановил его грудью. Затем я сместился вправо, и когда Гатти рванулся мне навстречу, мягко отправил мяч над ним в дальний угол.

И, наконец, мы разыграли «стенку» с Паскулли, я прошел по центру, и Абель Альвес ударил меня сзади по ногам; мне показалось, что я уже был в штрафной площади. Судья посчитал, что нарушение было за ее пределами, и назначил штрафной удар чуть правее от центра. Видаль встал перед Гатти, воспользовавшись тем, что Уго Альвес занял место рядом со штангой, и офсайда в таком случае не было. Я пробил сильно, и мяч влетел в верхний угол над вратарем.

Тот матч был для меня важен до невозможности: я ответил Гатти наилучшим образом, помог «Архентинос» выйти в четвертьфинал чемпионата и… впервые трибуна «Боки» скандировала мое имя: «Марадооооо! Марадооооо!». Меня переполняли чувства, те же самые, что и несколько лет назад, когда мне кричали: «Пусть он останется!». Между нами уже появилось нечто особенное. Это называется любовь. А после матча я со всей семьей отправился в США; я повез их посмотреть на… Диснейворлд! Посмотри — из Фьорито до Диснейленда за четыре года!

В то время многие говорили, что я вышел на пик формы в «Архентинос Хуниорс», и это мой лучший уровень с момента дебюта в первом дивизионе. Вполне возможно. Но самое приятное это то, что меня любили болельщики всех команд, и наверняка потому, что «Архентинос» был маленьким небогатым клубом. «Проблема» была в том, что меня любила еще и сборная, и я зачастую пропускал важные матчи с участием «Архентинос». Приближался молодежный мундиаль в Уругвае, и нас забрали на длительную подготовку к нему. В Монтевидео мы обыграли Германию, сыграли вничью с Бразилией и вернулись… Настал 1981 год, и я уже не надел футболку клуба, в которой я попал в мир футбола, мой мир. «Архентинос Хуниорс» для меня уже заканчивался.

Примечания:

1 «Класико риоплатенсе» — так называются матчи между Аргентиной и Уругваем, граница между которыми проходит по реке Рио-де-ла-Плата.

2 Мате — чай из сухих листьев тропического вечнозеленого дерева, популярный в странах Южной Америки.

3 Бомбилья — трубочка для чая-мате

4 Судью звали Хесус Богдановски

5 «Бичос» — «Чудаки» (Los Bichos); неофициальное название «Архентинос Хуниорс».