Баю-баю, баю-бай! Поскорей засыпай!

Давным-давно жила-была в самой гуще леса бедная вдова со своими двумя дочерьми. Одну из них звали Лизетта, другую — Маритта. Выросли они и стали такими красавицами, что мать начала бояться, как бы их не похитил кто-нибудь. На рассвете она обычно уходила на работу далеко в поле и возвращалась поздним вечером. А дочерей своих она закрывала на замок, наказав, чтобы они никому ворот не открывали. Возвращаясь домой, она, остановившись у ворот, обязательно три раза стучалась — стук-стук-стук! — и напевала при этом:

Тогда Лизетта и Маритта брали ключи и открывали ворота, впуская мать в дом. И так повторялось ежедневно, пока шли дожди. Но вот наступила весна, в хижине стало душно и скучно, и однажды Маритта сказала своей сестре:

— Лизетта, давай откроем окна! Мне так надоело — живем, как какие-то зверьки, весь день в этой темной норе и только по вечерам выходим в лес.

Лизетта открыла оба окна, и сестры могли теперь надышаться свежим воздухом. Они любовались цветущим лесом, наслаждались лесными запахами, слушали пенье птиц, веселую перекличку попугаев, возгласы обезьянок, раскачивающихся на длинных лианах, обвивавших своими зелеными руками деревья.

Как раз в это время проезжал мимо на лошади работорговец. Увидел у окошек двух хорошеньких девушек, и у него даже глаза заблестели. «Откуда тут такие красотки? — подумал он. — Я за них полный кошель денег получил бы! Ведь сейчас молодые, здоровые рабыни в цене. Хорошо бы их похитить, только их, наверное, очень стерегут».

Работорговец соскочил с лошади и постучал в ворота. Лизетта и Маритта увидели его из окошка и побыстрее затворили железные ставни, а сами тихонечко, тихонечко притаились.

— Эй, кто тут живет? — закричал незнакомец. — Откройте страннику! Не откажите жаждущему в кружке воды!

— Может — откроем ему? Ведь не съест же он нас! Нехорошо отказывать в кружке воды путнику! — предложила Маритта.

— Нет, нет! — решительно возразила Лизетта (она была постарше и поумнее). — Матушка велела нам никому не открывать.

Долго стучал торговец в ворота, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в щелочку, но так ничего и не увидел. Пришлось ему отъехать ни с чем. Однако мысль о том, чтобы похитить девушек, не оставляла его.

В конце концов он решил обратиться за помощью к гиене Ганиде. Ему хорошо были известны ее повадки. Он знал, как все — и люди, и звери — ненавидят ее за кровожадность. Но это как раз и было ему на руку.

Разыскал он ее логово и сказал:

— Ганида, до меня дошел слух, что ты убила любимого олененка нашего короля. А знаешь, что тебя ждет за это?

Ганида облизала губы своим красным языком и пробормотала:

— Э-э! Есть о чем горевать! Он был такой маленький, что мне его еле на один зуб хватило.

— Но в лесу говорят, что ты к тому же разорила весь королевский птичий двор, а на закуску еще всех павлинов передавила. Король приказал искать тебя по всей стране. За эти твои делишки тебя будут судить. Так или иначе, а виселицы тебе не миновать.

Ганида испугалась, так как она была и кровожадна и труслива. Она только молча опустила голову, шаря глазами по сторонам.

— Я мог бы, конечно, поговорить с королем о тебе, — сказал торговец. — Я бы сказал ему: «Король, это не гиена Ганида сожрала твоего любимого олененка и всех твоих кур, цыплят, цесарок и индюков. Я сам видел, как из леса выскочил ягуар. Он-то во всем и виноват».

— Скажи так королю, золотой мой! — взмолилась гиена.

А торговец ей на это отвечает:

— Ладно, скажу, но за это тебе придется и для меня кое-что сделать. Рука руку моет.

— А я тогда для тебя готова буду хоть весь лес передушить! — пообещала гиена.

— Так слушай же внимательно: в лесу стоит домик вдовы. В нем живут две девушки. Если хочешь спасти свою голову, тебе придется доставить их ко мне в целости и невредимости.

— Это для меня сущие пустяки, — воскликнула Ганида. — Не пройдет и трех дней и трех ночей, как девушки будут у тебя.

И она галопом понеслась в лес, а торговец вернулся домой, потирая руки от удовольствия.

Остановилась Ганида у домика, обнюхала его, осмотрела со всех сторон — входа нигде не видать, ворота на запоре, ставни закрыты, только слышно, как в доме поют:

Наступил вечер. Ганида спряталась в кустах, возле домика, и притаилась.

Стояла уже темная ночь, когда вдова вернулась домой. Она остановилась у ворот и запела тихонечко:

Услышав голос матери, дочери сразу открыли ворота, и лесной домик наполнился веселыми голосами.

Все это подслушала Ганида.

— Ага, — пробурчала она про себя, — теперь мне все ясно. Теперь-то я уж знаю, как взяться за дело.

Она тут же побежала к деревенскому цирюльнику.

— Остриги-ка ты мне шерсть на голове, — говорит, — я хочу походить на человека.

Цирюльник, увидев гиену, обомлел от страха, но сказать ничего не сказал, а сделал все, как она велела.

— А сейчас ты смажешь мне горло, чтобы голос мой стал тонким, как у женщины, — говорит Ганида.

Цирюльник взял баночку с мазью, смазал Ганиде горло и спрашивает:

— Дозволено ли будет вашему нижайшему слуге поинтересоваться, зачем вам, уважаемая госпожа, понадобился тонкий голосок? Может быть, вы в хоре петь собираетесь?

— Не твое это дело, брадобрей, — и Ганида, фыркнув, с достоинством вышла на улицу.

А когда настал вечер, она закутала голову темной шалью, постучала в ворота и начала петь:

Маритта, услышав знакомую песенку, уже было ключ схватила и бросилась к воротам, но Лизетта ее остановила и прислушалась еще раз.

— Это не наша матушка! Слышишь, какой хриплый и грубый голос! — сказала Лизетта. — Да еще и слишком рано матушке возвращаться, она обычно попозже приходит… Нет, нет, Маритта, не открывай!

На этот раз гиене план не удался. Взбешенная, помчалась она снова к цирюльнику и закричала:

— Ах ты, обманщик! Я уж тебя научу, шкуру спущу с тебя! Никуда твоя мазь не годится!

Испугался цирюльник, услышав, как лязгает она зубами, увидев, каким кровавым блеском горят ее глаза.

— Может быть, вы разрешите, почтенная госпожа, узнать, в чем дело? Я ничего не понимаю. Ага, так ваш голос недостаточно тонок? Минуточку, минуточку, прошу сесть. Сейчас у вас будет голосок бархатный, соловьиный, сладкий, как сок сахарного тростника.

Цирюльник взял большую ступку, разбил в ней сто яиц, насыпал в нее изюма, миндаля и залил медом, прибавил золотистого оливкового масла и все это тер, тер, пока не растер добела. Полученным снадобьем смазал гиене горло и обратился к ней с низким поклоном:

— Ну, теперь-то уж, почтенная госпожа Ганида, вы сможете петь даже при королевском дворе.

— Помни, если ты еще раз меня проведешь, я загрызу тебя на завтрак, не будь я Ганидой! — буркнула гиена и побежала в лес.

Подождала она до вечера, подкралась к воротам домика вдовы, постучала и запела:

— Лизетта, Лизетта, — позвала свою старшую сестру Маритта, — наша мама уже в ворота стучит.

Прислушалась Лизетта, но голосок гиены был на этот раз нежен, сладок и тонок.

— Значит, она сегодня раньше пришла, — решила Лизетта. — Пойдем-ка, сестричка, откроем ей поскорее.

Но не успели они приоткрыть ворота, как Ганида их обоих за волосы схватила, затолкала в мешок, взвалила его на спину и — бежать к работорговцу!

Радуется он, свои жирные ручки потирает от удовольствия.

— Ну, хорошо ты управилась, разбойница, — говорит он Ганиде, — теперь я уже обязательно замолвлю за тебя словечко королю. А сейчас убирайся, пока цела еще!

Ганида, обрадованная, что она таким образом избавилась от виселицы, облизала губы, махнула хвостом и исчезла.

А торговец тем временем посадил перепуганных досмерти, рыдающих в отчаянии девушек в подвал. Там было темно и холодно, как в могиле. Лишь через маленькое, забранное решеткой оконце просачивался свет.

Он бросил девушкам охапку соломы, оставил им кувшин с водой и кусок хлеба, потом с грохотом захлопнул дверь, закрыл ее на засовы. И тут же, потирая руки, принялся подсчитывать будущие барыши:

— Скоро в городе начнется торговля рабами из Африки. Пожалуй, и мне надо будет отправиться туда с этими двумя рыбками. За них мне много отвалят — уж больно они красивые!

Но оставим теперь этого торговца и посмотрим, что стало с бедной матерью.

Вернулась вдова поздно вечером домой, видит — ворота настежь раскрыты. Вбежала она в дом, зовет, кричит, ищет дочерей в лесу, но нигде ни живой души. Лизетта и Маритта как сквозь землю провалились.

Села бедная вдова у порога, плачет, горькими слезами заливается.

— О дочери мои любимые! Где же вы? Куда ушли вы из дому? Почему старой матери не послушались? Наверное, вас разбойники в лесу поймали, злые люди вас обидели. О доля моя, доля сиротская! Где же искать мне вас теперь по белу-свету, мои доченьки?

Просидела бедная мать на пороге всю долгую ночь, до зари. Рвала на себе волосы, ни на минуту глаз не сомкнула.

Лишь солнышко взошло, она вскочила и к лесу побежала, причитая:

— Пусть я погибну, но весь свет белый обойду, не успокоюсь я, пока дочек не разыщу, живых или мертвых!

Лесом ли она и деть, полем ли, по деревням иль по городам, — повсюду о своих доченьках расспрашивает. Волосы ее уже белыми, как молоко, стали, морщины лицо ее избороздили, спина согнулась, одежда превратилась в лохмотья. Но бедная мать ничего не замечает, только дочек по всему свету разыскивает. Добрые люди ее несчастью сочувствуют, чем могут, помогают бедной женщине. От рассвета до рассвета бродит она неустанно, опираясь на палку, песенку свою бормочет:

В один прекрасный день добралась она до города, где жил работорговец, похитивший ее дочерей. Он еще не продал их, так как девушки от горя и тоски заболели и очень медленно поправлялись.

Обозленный, что ускользают от него барыши, работорговец испугался, как бы девушки и впрямь не умерли, и распорядился перевести их в светлую комнату и заботиться о них. Обижать их больше не обижал, только слугам своим строго-настрого приказал глаз не спускать, стеречь девушек.

Так и сидели в его доме сестры, тайком выглядывая в окошко. И вдруг однажды долетела до их ушей песенка:

которую дрожащим голосом напевала их мать.

— Да это нашей матушки голос! — воскликнула, сразу же вскочив, Лизетта.

— Ну конечно, это наша матушка пришла нас выручать, — с радостью подхватила Маритта.

Высунулась она из окна и закричала:

— Мама, мама, мы тут, твои дочки — Лизетта и Маритта. Спаси нас!

Услышала мать своих дочек, увидела их беленькие личики и хотела было уже в дом ворваться, да слуги палками ей преградили дорогу.

— О, будьте же вы прокляты, пусть святая земля откажется вас носить за то, что вы натворили с моими доченьками! — зарыдала мать.

— Матушка, спаси нас! — взывали тем временем девушки.

На шум прибежал разбуженный торговец. Глазища свои от удивления раскрыл и заорал во все горло:

— Ты, старая воровка, я тебе покажу, как в чужие дома прокрадываться! Эй, слуги, палками ее, палками!

Но вдруг раздался чей-то властный голос:

— Эй, там! Стойте! Ни шагу! Беднягу-мать никто не посмеет и пальцем тронуть. А этого негодника — связать да в тюрьму бросить! Он ответит перед королевским судом за свои злодеяния!

По приказу принца, сына короля, — а это был именно он, — вооруженные стражники связали работорговца, а потом освободили Лизетту и Маритту.

Обе сестры тут же бросились в объятия матери, поцелуям не было счета, а радость их и описать невозможно!

Мать упала в ноги молодому принцу.

— Не нахожу слов для благодарности, о государь. Если бы не ты, никогда мне своих деточек не вернуть — эти разбойники убили бы меня.

А принц тем временем так загляделся на Лизетту, что и глаз от нее оторвать не может.

— Не благодари ты меня, матушка, — отвечает он. — Я только долг свой выполнил. Проезжая мимо, я в окне разглядел двух плачущих красивых девушек, увидел у дверей слуг с палками, работорговца и тут же понял, что дело неладно. Вот я и вступился за вас. А сейчас пойдемте со мной в королевский дворец — вы заслужили отдых после всех ваших невзгод.

Так закончились злоключения девушек и их матушки.

Молодой принц, очарованный красотой Лизетты, вскоре взял ее себе в жены, а на Маритте самый знатный рыцарь из королевской свиты женился. И все зажили счастливо. Старушка-мать еще долго нарадоваться не могла на своих дочек.

А злого и хитрого торговца ожидало справедливое наказание.

Но что случилось с гиеной Ганидой? Эту коварную разбойницу и соучастницу преступления никто так и не нашел. Может быть она, прослышав обо всем, удрала, спасая свою шкуру, куда глаза глядят. А может быть — ее лев сожрал…