С 1 по 22 июля 1976 года

Йовилль, Йоханнесбург, Южная Африка

После похорон моих родителей Эдит взяла неделю отпуска, по окончании которой предприняла вторую попытку разобраться с положением вещей. Но сколько бы она ни прикидывала, цифры означали, что у нее теперь на одного ребенка больше, чем до этого, и что карьера не одобряет нерешенных проблем.

Каникулы уже начались, так что школу я пока не пропускала. К тому времени я уже знала, что буду ходить в новую школу в нескольких кварталах от моего нового дома, и хотя, когда я думала о переменах, ладони у меня делались липкими, я ничего не говорила, учитывая, что Эдит и сама места себе не находила.

Первого июля она уволилась, и поначалу приятели из авиакомпании звонили, чтобы выразить соболезнования и сказать слова поддержки. Эдит отвечала бодро, заверяя их, что у нее все отлично и что она надеется найти “нормальную” работу. Должно быть, она их одурачила, потому что звонки почти прекратились. Она почти одурачила даже меня. Первый звонок-признак того, что все не так уж “в ажуре”, как настаивала Эдит, прозвучал после очередного телефонного разговора.

– Алло? – ответила Эдит обычным громким голосом, который стал тише, когда она услышала, кто звонит. – А, Майкл. Это ты. Подожди минутку? – Эдит прикрыла трубку ладонью и прошептала: – Робс, поди сюда.

Я подошла, Элвис спикировал мне на плечо и теперь пощипывал мочку уха.

Эдит кивнула на кошелек, лежавший на краю стола:

– Может, займешься чем-нибудь полезным? Возьми деньги, сходи за молоком и хлебом.

– Сама? – Я пока еще не решалась выходить из дому одна.

– Это совершенно безопасно. Всего несколько шагов вниз по улице.

– А Элвису можно со мной?

– Нет, ты знаешь правила. Ему нельзя на улицу.

Я протянула Элвису два пальца, и он перешагнул на них. Пальцы с когтями крепко сомкнулись вокруг моих в жестком, странно успокоительном объятии, и я перенесла птицу на подлокотник дивана.

Кэт не нужно было объяснять, как она нужна мне во время первого поручения Эдит. Когда я доставала монетки из кошелька, Кэт уже топталась у двери. Вернулись мы через десять минут, переполненные адреналином, но гордые от того, что справились с задачей. Эдит уже переоделась в хорошенькое голубое платье мини, зачесала волосы в “бабетту” на макушке и обновила макияж. Элвис был водворен в клетку, откуда теперь пронзительно выкрикивал: “Элвис покинул здание! Элвис покинул здание!”

Эдит закурила, наклонилась и выдула на птицу струю дыма.

– Дьявол под прикрытием! – заверещал Элвис.

– Ну-ну, хватит выпендриваться.

– Не будь жестока! Не будь жестока к сердцу, оно правдиво, – взмолился Элвис.

– Это, знаешь ли, французские сигареты. – Эдит продемонстрировала попугаю пачку “Голуаз”. – Очень дорогие. Сказал бы спасибо, что я с тобой поделилась.

– Дьявол под прикрытием!

– Пошли. – Эдит подтолкнула меня к дверям, едва дав мне положить молоко и хлеб. – Мне надо по делу, Рейчел пока приглядит за тобой.

– Кто это – Рейчел?

– Миссис Голдман, мама Морри.

– Но я хочу с тобой.

– Со мной нельзя. Не сейчас. И я уверена, тебе гораздо интереснее будет с Морри. Вы, кажется, отлично спелись.

– Ладно. Пошли, Кэт. – Я поманила Кэт, чтобы она шла за нами.

– Нет, Кэт оставь здесь. Я уверена, она сумеет занять себя.

– Но…

– Никаких “но”. С твоей стороны будет невежливо трепаться с пустым местом, пока Голдманы пытаются не сесть на твою сестру, которая, кстати, путается под ногами, и хорошо бы ей научиться поживее убираться с дороги.

Эдит захлопнула дверь и крикнула: “Пока, Кэт!” – подчеркнув прощальные слова поворотом ключа в замке.

На третьем этаже миниатюрная женщина с темными кудрявыми волосами открыла на наш стук и пригласила войти. Она послала Эдит воздушный поцелуй и взяла меня за подбородок:

– Ну-у, какое личико! Грустнее свет не знал. Такая беда.

Я не знала, что на это ответить, и просто улыбнулась.

– А какая храбрая! Посмотрите только! Улыбается сквозь слезы. Страдает молча. – Женщина убрала руку и выпрямилась. – Иди посиди с бойчиком. Я выйду с Эдит, у меня запись к парикмахеру, но ты не волнуйся. Если тебе что-нибудь понадобится, пока меня нет, – мистер Голдман дома. Пока, ребята!

– Пока. – Я вздохнула и села рядом с Морри, который читал “Остров сокровищ”.

– Библиотечная? – спросила я.

– Нет, буббе подарила.

– Кто?

– Бабушка.

– О. – Я никогда не скучала особо по бабушкам и дедушкам, пока не осознала, скольких подарков лишилась. – А книжки Энид Блайтон у тебя есть?

– Нет.

– А книжки про сирот?

– Нет, но у меня есть пять книг Уиларда Прайса, про приключения. – Он вытащил из-под дивана какую-то книгу и вручил мне: – Вот эта моя любимая.

Я взглянула на устрашающе зеленую обложку, на которой двое мальчиков к чему-то себя привязывали.

– Приключения каннибалов? – Я пробежала глазами аннотацию. – Охотники за головами и каннибалы? Фу. Книги для мальчиков – такая гадость!

– Фе!

– Может, хватит говорить дурацкие слова?

– Не будь нуднице!

– Вот опять! Говоришь слова, которых вообще не бывает. – У детей так мало власти, поэтому они пытаются захватывать превосходство и самоутвердиться где только можно. Я сообразила, что Морри бросается в меня голдманизмами своей матери – просто чтобы продемонстрировать, что знает больше меня.

– Это не дурацкие слова, – сказал он. – Это язык моей семьи.

– У семьи Голдман собственный язык?

– Не только у моей семьи. У всех нас.

– У кого – всех?

– У евреев.

– Ливреев?

– Не ливреи. Евреи. – Он по слогам произнес это слово. – Я еврей.

Я понятия не имела, что еще за “еврей”, но голос у Морри был такой грустный, что я поняла – это что-то по-настоящему плохое.

– Ой, как жаль!

– Чего?

– Что ты еврей.

– Почему?

– Звучит как-то… страшно.

Морри кивнул:

– Так и есть. Мой народ подвергали гонениям не один век.

– Что значит “подвергали гонениям”?

– Не знаю точно. По-моему, это значит, что никто не звал нас на вечеринки.

– Вот ужас-то!

– Ага. И еще нам надо делать обрезание.

– А что это?

– Это когда ребе отрезает крайнюю плоть.

– А крайняя плоть – это что?

– Ну это на писюне.

Услышанное дало мне богатую пищу для размышлений. Чтобы разобраться, следовало вернуться назад.

– Значит, этот язык со смешными словами – еврейский?

– Нет, это идиш.

С минуту я обдумывала слова Морри.

– Значит, твой народ происходит из Идишландии?

– Идишландии? С чего ты взяла?

– Эдит побывала почти во всех странах мира, – объявила я. – Она говорит, что финны говорят по-фински и живут в Финляндии. Наверное, и со всеми так.

Морри, кажется, впечатлили мои познания.

– Я спрошу у папы, но я почти уверен, что мы живем в Южной Африке.

Я запуталась. Если евреи живут в Южной Африке, значит, я тоже еврейка? Мне вдруг расхотелось продолжать дискуссию. Я подозревала, что Морри только делает вид, будто знает все на свете, а на самом деле бо´льшую часть своих познаний он вынес из родительских разговоров, а теперь просто выпендривается, повторяя то, что слышал.

Морри вдруг встал и сунул мне “Остров сокровищ”:

– Вот, можешь почитать. Там не так много каннибалов. А я хочу кое-что сфотографировать.

Я притворялась, что читаю, но на самом деле наблюдала, как Морри фотографирует дохлого жука, изношенные ботинки и отключенное от сети радио. В квартире были куда более приятные для фотографирования вещи, и я отложила книгу, чтобы рассмотреть их получше.

На каждом дверном косяке висели странные, но красивые прямоугольные украшения, закрепленные под углом, и я задумалась, трудно ли было мистеру Голдману приделывать их наискось.

Повсюду были развешаны черно-белые фотографии в богатых рамках, и я останавливалась перед каждой. На одних снимках был Морри, на других – какие-то старики, я решила, что это его дедушки и бабушки. Обнаружила я и свадебное фото родителей Морри, на ней мистер Голдман был в странной шапочке не больше блинчика. Тут внимание мое переключилось на подсвечники, я взяла один в руки и выронила, из спальни тотчас выскочил мистер Голдман:

– Что разбилось?

Морри указал на стеклянные осколки у меня под ногами:

– Вот. Она просто клютц!

– Простите, пожалуйста, – заикаясь, извинилась я. – Я такая неуклюжая. Все это говорят. Надо глазами смотреть, а не руками. – Все-таки следовало взять с собой Кэт, будь она здесь, я могла бы свалить вину на нее.

– Так, не двигайся с места, пока я не уберу, – велел мистер Голдман, вовсе не сердито, и пока он подбирал осколки, я смогла хорошенько рассмотреть его.

Это был маленький человек с соломенно-рыжими волосами и такой россыпью веснушек, что по сравнению с ним у меня веснушек не было вовсе. Лицо почти закрывали большие квадратные очки с толстыми стеклами, одет он был в длинную зеленую кофту, но никакой шапочки я не обнаружила.

Когда мистер Голдман снова скрылся у себя, я спросила у Морри про шапочку.

– Это не шапочка, а ермолка. Их носят евреи-мужчины.

– А ты почему не носишь?

– Буду когда-нибудь. Когда пойду в шуль.

Прежде чем я успела спросить, что такое шуль, в дверь постучали. И прошло-то меньше часа, а Эдит уже вернулась.

– Ладно, пошли, – бесцеремонно велела она. – Пока, Морри.

Я недовольно топала следом за теткой вверх по лестнице. Мне вовсе не улыбалось провести остаток дня в четырех стенах.

– Может, сходим в библиотеку? Ты говорила, что я могу выписать абонемент.

– Не сегодня, Робин. В другой раз, хорошо?

– Ты и в прошлый раз так говорила. Тогда давай заберем мой велосипед.

Эдит вздохнула.

– Ты не можешь пока поиграть с Элвисом? А если тебе так уж нужны книжки, почитай вот эти.

Эдит наугад вытащила несколько путеводителей с полки и ссыпала на диван, после чего направилась к клетке Элвиса и открыла дверцу. Попугай радостно заверещал: “Спасибо! Спасибо!” – выпрыгнул из клетки и взлетел на свое любимое место, край верхней полки.

Эдит вынула ведерко для льда из бара и удалилась с ним на кухню. Вернувшись с полным льда ведерком, она со стуком водрузила его на столик и налила себе скотча. Опрокинув стаканчик одним духом, она скривилась. После чего принялась выдергивать заколки из волос и швырять их на стол с такой яростью, с какой другие швыряют перчатку в лицо врагу. Потом сбросила туфли и налила себе еще скотча; щипцами для льда она пренебрегла, пустив в ход пальцы.

Я перевела глаза на книгу, лежащую у меня на коленях, и сделала вид, будто рассматриваю ее. От повисшей тишины меня одолело беспокойство.

– Эдит?

– М-м?

– Ты знаешь, что Морри делали урезание?

Эдит не ответила.

– Это значит, что крабик откусил ему бескрайнюю плоть и у Морри больше нет писюна. Как думаешь, он отрастет снова?

– М-м.

Я не успокаивалась и, желая разговорить ее, задала еще один вопрос, ответ на который действительно хотела услышать.

– Кто такой Майкл?

Эдит выловила из стакана кубик льда, сунула в рот и с хрустом разгрызла, после чего ответила:

– Никто. Майкл – это полное никто.

Подхватив бутылку за горлышко, Эдит ушла с ней в спальню и захлопнула за собой дверь. Больше в тот вечер она не появлялась.

Кэт материализовалась из тени и свернулась рядом со мной.

– Робин?

– М-м?

– Мне одиноко.

– Не грусти. Я здесь.

– Я скучаю по маме и папе.

– Знаю. Я тоже.

– И по Мэйбл скучаю.

Я кивнула, у меня сжалось горло.

– Я тоже скучаю по Мэйбл.

– А помнишь, когда…

– Давай не думать об этом. Только хуже будет. Вот, – сказала я, – хочешь посмотреть со мной книжки?

Через несколько часов мы уснули на диване; вокруг нас были рассыпаны путеводители, а Элвис тихо пощелкивал нам со своего насеста.

На следующей неделе у Эдит было первое собеседование. Ее скудный завтрак состоял из большой чашки кофе (без сахара и молока) и единственного вареного яйца с тостом без масла. Поев, она отправилась в спальню одеваться.

– Займись делом, заяц, поставь пластинку, – крикнула она мне, скрывшись за дверью.

Я подошла к полке, где хранились ее пластинки, и несколько минут перебирала их, после чего вытащила конверт, на котором мужчина, скрестив ноги, сидел в чем-то навроде гигантского пузыря. Вытащив пластинку из конверта и держа ее за торцы, как учил меня отец, чтобы не заляпать жирными отпечатками, положила на вертушку. Осторожно опустила иглу, и в ушах прозвучал голос отца: “Конопатик, поцарапать пластинку – последнее дело. После этого ее можно только выбросить”.

Несколько секунд слышались лишь поскрипывания, потом игла добралась до первой дорожки, комнату заполнило гитарное вступление. Sugar man…

Рука Эдит, возникшая будто из ниоткуда, протянулась над моим плечом и резко дернула иглу вверх, наверняка поцарапав пластинку.

– Не эту, Робс. Родригес хорош, если хочешь разомлеть, ну ты понимаешь, о чем я. – Она свела вместе большой и указательный пальцы и задумчиво поднесла их к губам. – Сегодня нам нужно что-нибудь оптимистичное. – Поставив пластинку Пресли, сделала звук погромче и вернулась в спальню, где продолжила рыться в шкафу.

С величайшим тщанием Эдит выбрала наряд – безупречный, подобрала к нему туфли и сумочку – завершающие штрихи. Разложила все на кровати, добавила туда же белье и села в халате к туалетному столику, где целую вечность завивала волосы, зачесывала их, красила ногти и “рисовала лицо”.

Уже одетая, я сидела на кровати и рассматривала Эдит в зеркале, а в голове вертелась странная мысль: если бы я переиграла те последние минуты с матерью, когда наши с ней отражения были наедине, то, может, зеркальная Эдит каким-то волшебным образом смогла бы превратиться в маму. Когда Эдит наносила тушь, я с замиранием сердца следила, не округлит ли она рот так же, как это делала мать; мои губы уже изготовились повторить букву “О”. Но Эдит рот не округлила, и я почувствовала себя обманутой.

Одевшись и накрасившись, Эдит подошла к буфету, нырнула в его недра и вытащила большой, украшенный изысканной резьбой ящик. Она аккуратно поставила ящик на туалетный столик и открыла крышку. Звук потек из ящика, как джинн из бутылки, а с ним – запах “Шанель № 5”, любимый запах Эдит.

– Что это за песня?

– “Зеленые рукава”. Милая, хотя и слегка плаксивая.

В большом ящике-шкатулке прятались другие ящички – несколько десятков ящичков, каждый был с крошечной золотой ручкой; Эдит принялась выдвигать их один за другим, и я увидела, что изнутри ящички выстланы розовой замшей и что-то там переливается. Несметные сокровища. Я, забыв обо всем, потянулась к шкатулке. Гладкий лак, бархатистая мягкость и холодный блеск драгоценных камней будто заворожили меня, пальцы зудели от непреодолимого желания коснуться этих волшебных поверхностей.

Но, прежде чем я успела до чего-то дотронуться, Эдит жестко произнесла:

– Нет!

Я отдернула руку словно ошпаренная.

– Извини.

– Это единственная запретная зона. Можешь играть с моей косметикой, с моей одеждой, с чем хочешь – но ты не должна даже притрагиваться к моим украшениям. Ты поняла?

– Да.

– Некоторые из этих вещей имеют огромную сентиментальную ценность, и их ничто не заменит. Когда-нибудь, когда ты вырастешь, а меня больше не будет, они станут твоими, но дай мне честное слово, что до тех пор не притронешься ни к этому ящику, ни к тому, что в нем.

– Честное слово.

– Вот и хорошо. Умница.

Эдит извлекла из коробки нитку жемчуга и жемчужный браслет, скользнула по ним пальцем. Закрыла ящик, вернула его на место и велела:

– Идем.

Когда мы уже стояли в дверях, зазвонил телефон. Эдит бросила взгляд на часы и, вздохнув, рывком сняла трубку.

– Алло, это Эдит. – Она немного послушала, потом нетерпеливо дернула бровью. – Вильгельмина, боюсь, сейчас не очень подходящее время, я как раз ухожу.

Вильгельмина? Желудок у меня скрутило в узел.

– Вы хотите назначить время для визита?

Я машинально сунула большой палец в рот и впилась в ноготь, слушая этот односторонний диалог. Кэт, стоя по другую сторону от Эдит, проделала то же самое.

– Понимаю. Боюсь, вам придется перезвонить в другое время. Если я опоздаю на собеседование, вы будете в этом виноваты, а вы, я думаю, согласитесь, что хорошо оплачиваемая работа весьма желательна для меня как для законного опекуна Робин. Салют!

Эдит с наслаждением грохнула трубкой о телефон.

– Катись колбаской. Идем, Робин.

Мы направились к желтому “жуку” Эдит – без Кэт, которую снова оставили дома, и я пообещала вести себя пристойно. Я прихватила с собой книжку (один из путеводителей Эдит, так как в библиотеку мы так и не выбрались) и рассчитывала использовать ее как прикрытие, чтобы иметь возможность подслушивать со своего места. Должность была административная, и беседовать Эдит предстояло со старшим референтом.

– Доброе утро. Вы, наверное, Эдит, рада познакомиться. Меня зовут Харриет.

Женщина была гораздо старше Эдит, и, может, старомодной толстухой ее и нельзя было назвать, но одета была точно безвкусно, да и выглядела неряшливо. Волосы с незакрашенными седыми корнями стянуты в тугой узел, лицо почти без косметики. Коротко стриженные ногти не блестят. Женщина широко улыбнулась и вежливым жестом пригласила Эдит проходить, но когда Эдит зацокала в указанном направлении, приветливая маска соскользнула с лица Харриет и я увидела что-то похожее на презрение. Общение с матерью отлично развило у меня чувствительность к знакам, и я поняла: эта женщина уже все решила насчет Эдит. Она не возьмет на работу человека, одетого лучше, чем она, а у молодой нарядной женщины шансов точно никаких.

Эдит, кажется, не уловила ее зависти и всю дорогу домой возбужденно болтала.

– Отлично все прошло, а? Харриет вроде милая, думаю, я произвела хорошее впечатление. Ты слышала, как она восторгалась моим опытом на авиалиниях? Я думала, он сработает против меня, но она, кажется, проглотила мои слова, что сфера обслуживания – это почти то же самое. Как думаешь, трудно будет освоить стенографию?

Эдит была удивлена, даже обижена, когда Харриет так и не перезвонила, а я не знала, как сказать тетке, что она, как и моя мать, – экзотическая орхидея в поле с ромашками и ей еще не раз придется страдать из-за этого. Следующие несколько собеседований прошли по той же схеме; получив с десяток отказов, Эдит сменила Пресли на Дина Мартина и стала одеваться не так тщательно. Но это не увеличило ее шансов – наоборот, стало еще хуже. Женщины, проводившие собеседование, кажется, инстинктивно понимали: Эдит отчаянно нуждается в шансе, в который тут же вцепится, и, подобно фениксу, восстанет из пепла.

Ближе всего к успеху Эдит была в тот единственный раз, когда с ней беседовал мужчина. Он задал несколько вопросов, заглянул в резюме – и объявил, что она принята. Эдит была в восторге – до того момента, когда работодатель предложил ей встретиться вечерком в “Президент-отеле” на Элофф-стрит, чтобы отметить это дело. Я следила за ходом собеседования, повернувшись к ним спиной, так что слышала только громкий шлепок. Я резко обернулась: Эдит уже выходила из кабинета, хозяин которого сидел, схватившись за щеку.

После этого Эдит перестала болтать по телефону с друзьями, даже с Виктором, а когда я пожаловалась, что мне все время приходится врать ему насчет того, что ее нет дома, то она и вовсе сняла телефон со стены. Я почувствовала облегчение при мысли, что телефон больше не станет звонить – а значит, Вильгельмина не сможет назначить время для своего визита. Кэт тоже расслабилась, когда телефон умолк.

Как-то раз Эдит начала день с бренди – налила себе “на глоток”, сдобрив льдом и имбирным элем. Через час повторила. После еще двух порций “глоток” был забыт, а заодно и лед с элем, стакан до середины наполнился чистым бренди. На шестой порции Эдит стащила с полок все свои путеводители, рассыпала их по полу и заговорила с ними, как с давно потерянными друзьями.

Она прощалась со всеми экзотическими местами, в которые летала и частью которых стала – с местами, ритмы которых стучали в ее крови. Она оплакивала не только жизнь моей матери, но и свою собственную – жизнь, которую она рисовала в воображении, но которая оказалась для нее недостижимой. Ее тоска пропитывала все.

Теперь Эдит ночами шаталась по квартире, а днем спала, она перестала снимать ночную сорочку или застилать кровать.

– Какой смысл? Никакого, я же никуда не собираюсь.

– Может, у тебя будет еще собеседование, – нерешительно предположила я.

– Хватит с меня собеседований! Сколько еще раз женщине могут объявить, что она не нужна? Важно уметь вовремя поставить точку.

Втайне я чувствовала облегчение. Мне невыносимо было видеть вечные разочарования Эдит, и я знала, что когда-нибудь она возненавидит меня за то, что я стала свидетельницей ее жизненного краха.

Через несколько дней после того, как у Эдит начался запой, я заметила, что Кэт ковыряет кожу там, где раньше были ногти. Мы уже изгрызли ногти до основания, и капли крови, как от булавочных уколов, усеивали воспаленные кончики пальцев, будто целая армия крыс кусала нас за пальцы, пока мы спим. Кэт бросала на Эдит пугливые взгляды, на пальцах считая выпитые стаканы, пока число не переваливало за количество пальцев на обеих руках. После этого считать принималась я, пусть и не столь добросовестно.

Сколько я ни убеждала Кэт, что все будет хорошо, она воображала все новые и новые напасти, которые сулило нам будущее.

– Если так пойдет и дальше, нас рано или поздно заберут отсюда, – говорила Кэт.

– Нет, не заберут, – отвечала я, стараясь, чтобы мой голос звучал сердито и так, словно мне надоела эта тема. О некотором лучше было не говорить вслух, и мне хотелось, чтобы Кэт выучила, когда следует держать язык за зубами.

– Нет, заберут. Если она и дальше будет пить и не найдет работы, мы останемся без денег. А если мы останемся без денег, это значит, что мы бедные, а если мы бедные, то не сможем платить за квартиру. Если нас выгонят отсюда, мы станем жить на улице, потому что бездомные на улице живут, и нас отправят в приют. А вдруг та соцработница вот-вот заявится? Если она увидит Эдит такой, она и дожидаться не станет, когда мы превратимся в бродяг, а заберет нас сразу.

Мне хотелось, чтобы Кэт замолчала. Не обращать внимания на ее бесконечную болтовню об опасностях, на неостановимый поток ее самых глубинных, самых темных страхов становилось все труднее.

– Надо составить план, – с деланым воодушевлением объявила я.

– План в том, чтобы Эдит никому нас не отдала и чтобы Вильгельмина нас не забрала.

– Это не план! Это цель! А план в том, как нам этого добиться.

– Ну и что за план?

– Ты можешь помолчать минутку, дать мне подумать?

В наставшей блаженной тишине я сходила за карандашом и листом бумаги. Я видела, как мать составляет планы: семейный бюджет, что нам надо собрать и подготовить для отпуска, как организовать званый ужин. Я была уверена, что тоже управлюсь, потому что, проходясь по своим планам, мама объясняла мне каждый шаг, подчеркивая, как важно всегда все держать под контролем.

– Ну ладно. – Я пососала розовый ластик на конце карандаша. – Из-за чего наше житье здесь может прекратиться?

– Из-за Эдит, разумеется, – мрачно буркнула Кэт. – И Вильгельмины.

– Вильгельмина – ерунда, – соврала я. – Если она опять явится, мы просто сделаем вид, что нас нет дома. Она не сможет забрать нас, если не попадет в квартиру, так что насчет нее не беспокойся. Что может заставить Эдит отдать нас?

– Мне кажется, мы ей не нужны, – дрожащим голосом сказала Кэт. – Мне кажется, она взяла нас только потому, что у нас нет других родственников.

– Тогда все просто. Мы устроим так, что станем ей нужны.

– Ладно. – Кэт просветлела. – Она все время говорит тебе “займись делом”, вот мы и займемся.

– Да, но каким?

– Может, наливать ей бренди?

– Не будь дурочкой, – сказала я. – Мы не хотим, чтобы она столько пила, помнишь?

– Да. А если разбавлять бренди?

– Отлично! – Я видела, как мать проделывала такое с отцом на приемах, которые устраивало руководство шахты, и это работало. – Что еще?

– Мы можем готовить ей завтрак. И красить ей ногти.

– И набирать ей ванну с пеной…

– …чтобы ей захотелось вылезти из кровати.

– Точно! – Я даже устала записывать наши идеи.

– Еще мы можем говорить ей, что она красивая.

– Она обрадуется!

– И мы должны себя вести тихо-тихо, чтобы не раздражать ее.

– Ее раздражаешь только ты.

– Извини, я не хотела.

– Надо попробовать развеселить ее.

– Как?

– Ну, она любит картинки, – я кивнула на стены, – можно нарисовать ей что-нибудь смешное.

– А еще можно рассказывать ей анекдоты.

– Устраивать концерты, петь и танцевать, как Элвис.

Некоторое время мы сидели молча, силясь придумать что-нибудь еще.

– Вот бы нам найти работу, – вздохнула Кэт. – Тогда у нее были бы деньги.

– Так давай найдем!

– Как?

– Ну мы же видели, как она печатает всякую хреноту для резюме на машинке, а машинка у нее под кроватью. Возьми какое-нибудь и сочиним резюме для меня.

– А я как же?

– Нельзя нанять на работу воображаемого человека.

– Можно, если это воображаемая работа.

– И попробуй купить что-нибудь на воображаемые деньги.

– Ладно, извини. Ты права. Ничего не выйдет. А ты думаешь, если ты найдешь работу, это правда поможет?

Я так думала. Депрессия и запои Эдит произрастали из ее фиаско в поисках работы. Если мы найдем работу и поможем платить за все необходимое, она бросит пить, развеселится и жить сразу станет легче.

– Да, – сказала я. – Точно поможет.