23 июля 1976 года
Хаутон, Йоханнесбург, Южная Африка
Сначала не слышно ничего, кроме нашего дыхания. Спрятаться негде, эта крошечная комнатка – наше единственное убежище, и Кгомотсо садится в кресло Мэгги. Пожав плечами, он приглашает меня сесть напротив. Мы можем только ждать, но я предпочитаю ждать стоя.
Фотографии и книги меня уже не интересуют. Мне невыносимо смотреть на счастливые лица в рамках или на тома под ними. Мои мысли, словно рой красных муравьев, в непрестанном движении, они пожирают все на своем пути. Только бы не дать им вырваться наружу.
Мне хочется узнать историю Кгомотсо, узнать, как он оказался в этой комнате со мной, но я слишком напугана, чтобы говорить. На сегодняшний день нас в “невидимом хозяйстве” семеро – тех, кто так или иначе помогает Мэгги и Эндрю. Нам всем грозит арест, хотя я подозреваю, что Кгомотсо подвергается наибольшей опасности.
Мы не должны разглашать сведения о себе – таково неписаное правило. То, чего мы не знаем, не может быть использовано против других, если из нас станут выбивать информацию пытками. Кгомотсо находится здесь дольше остальных, на нем функции охранника. Молодой человек лет двадцати с небольшим, не старше, он амбициозен и энергичен. Он борется за то, во что верит, – совсем как Номса.
Я возвращаюсь мыслями к тому дню, когда родилась дочь. Моему мужу Силумко тогда еще не надо было покидать деревню, чтобы вместе с другими молодыми сильными мужчинами работать на золотых шахтах. Последние два дня Силумко пас скот, и я ждала его назад до наступления ночи. У меня начались схватки, они оказались скоротечны, не такие затяжные, какими обычно бывают, по рассказам женщин. Младенец рвался выйти из-под защиты моего чрева, я даже не успела позвать повитуху, как Номса вырвалась на свободу, на саманный пол.
Номса не закричала, вообще не издала ни звука, и я поняла: что-то не так. Узы жизни обвились вокруг ее шеи, не давая дышать, не давая принять дар воздуха, который ждал возможности наполнить ее легкие. Я потянулась к панге и освободила свое дитя от связавших нас уз. Я спрашиваю себя: не необходимостью ли перерезать пуповину, чтобы окончательно отделить мать от ее ребенка, природа напоминает нам, что мы больше не единое целое, пришла пора учиться расставанию. И если так, то научается ли расставанию какая-нибудь мать по-настоящему?
Думать о Номсе все равно что подбрасывать поленья в огонь, чью прожорливость можно утолить лишь болезненными воспоминаниями, и мысли о Номсе наводят меня на мысли о ее отце. Не его ли смерть, произошедшая два года назад, запалила гнев дочери и заставила ее двинуться на северо-восток? Не его ли смерть оказалась той магнитной стрелкой, что привела Номсу в Йоханнесбург, дабы отомстить за гибель отца?
Еще я думаю о своих сыновьях, Луксоло и Квези, за которыми сейчас присматривают старшие из нашего племени. Я всегда говорила, что не допущу, чтобы моих детей растил кто-то другой, – но посмотрите на меня сейчас: один ребенок в земле, второй в бегах от полиции, а еще двое – на другом конце страны, и нет рядом матери, которая позаботилась бы о них.
Голоса снаружи вторгаются в мои мысли, и я машинально гашу свет. Сначала там бормочут, словно жужжит целый рой мух, но потом, когда говорящие подходят ближе, в этом жужжании можно разобрать отдельные приглушенные слова.
– А это, как видите, библиотека. Можете проверить за занавесками, если думаете, что там кто-то прячется. – В голосе Мэгги нет и следа страха.
– В этом нет нужды, миссис Фелдман, но если вы не против, мы хотели бы взглянуть на ваши книги.
Я удивлена: полицейский говорит на английском, а не на африкаанс.
– Конечно, не против. Вы не найдете ничего нежелательного. Это законопослушный дом, здесь живут в страхе Божьем.
– Лоуренс, снимите книги с этой полки. Надо убедиться, что за ними ничего не спрятано.
В комнате слишком темно, чтобы поймать взгляд Кгомотсо, но я спрашиваю себя, напуган ли он так же, как я. Знают ли полицейские о кабинете, который скрыт за книжными полками? Ищут ли они, как попасть в него? Книги со стуком валятся на пол.
– Неужели это так необходимо? Некоторые книги довольно дорогие. Нельзя ли обращаться с ними побережнее?
Грохот прекращается. Проходит еще несколько минут; я уверена – весь мир слышит, как бьется мое исполненное страха сердце.
– Ну вот, теперь вы все сняли, – произносит Мэгги. – Как видите, ни за книгами, ни за картинами нет скрытых сейфов. Если хотите, я покажу вам те два, которые у нас точно есть.
Голоса советуются; наконец принято решение произвести досмотр на нижнем этаже. От облегчения у меня уже немножко плывет в голове, как вдруг другой голос говорит:
– Погодите-ка, хочу еще раз взглянуть на эти полки.
Меня охватывает дрожь. Я не представляю себе, как Мэгги удается сохранять самообладание под пристальными взглядами этих людей. Громкий стук пугает меня настолько, что я едва не вскрикиваю. Кгомотсо встает со стула и медленно идет ко мне, как-то ориентируясь в темноте. Он обнимает меня, позволяя спрятать лицо у него на груди. Удары его сердца словно молот, бьющий по грудной клетке. Снова грохот, потом еще и еще – будто кто-то изо всех сил колотит по полкам.
– От всей души надеюсь, что вы сумеете отчитаться, какой ущерб нанесли моей собственности. Я составлю опись испорченного имущества, после чего мы направим счет в ваш участок.
Наконец удары прекращаются и голоса удаляются. Я не в силах оторваться от Кгомотсо. Он обнимает меня, и я благодарна за поддержку – ноги меня больше не держат. Когда силы возвращаются, я позволяю ему довести меня до кресла.
Через несколько часов я начинаю беспокоиться, что не смогу больше сдерживать мочевой пузырь, какое будет унижение – освободить его на глазах у молодого мужчины. Вспоминается моя поездка до Йоханнесбурга и инцидент в туалете Питермарицбурга, но, прежде чем я успеваю разобраться с жалом забытого было стыда, дверь открывается. На пороге стоит Мэгги – освещенная сзади, она походит на ангела мщения. Щелкает выключатель, и я моргаю. Мэгги бледна, но улыбается.
– Вам повезло. Все разбежались еще до приезда полицейских, они не нашли ничего, что могли бы нам предъявить. Идемте, надо вывести отсюда вас обоих, прежде чем полиция найдет предлог вернуться.