2 августа 1976 года

Йовилль, Йоханнесбург, Южная Африка

Эдит сидела в большой комнате с той черной женщиной. Они не то чтобы шептались, но говорили тихо, чтобы я ничего не смогла разобрать из ванной. Я разыграла представление, спустив воду и трижды основательно пшикнув освежителем.

Видели? Я не прячусь тут, чтобы подслушивать ваши разговоры, мне и правда есть чем заняться!

Когда я вошла в гостиную, Эдит вскинула голову и изобразила деловитость.

– Ну что же, оставлю вас вдвоем, познакомиться. Бьюти, у меня встреча в авиакомпании, мы утверждаем мой график полетов, а потом мне надо купить все необходимое – завтра Робин идет в школу. Вернусь к ужину, захвачу что-нибудь вкусное, если вы захотите присоединиться к нам. Подумываю о свиных отбивных.

– Прошу прощения, Эдит, но я не ем свинину.

– Да, конечно, простите, я забыла, что у вас это не принято. Мэйбл тоже не ела свинину, да, Робин?

– Угм.

Я устроилась за столом напротив Бьюти, откуда могла присмотреться к ней. Бьюти была старше Мэйбл, я заметила несколько седых завитков, выбившихся из-под doek. Лицо более изможденное и резкое, чем у Мэйбл. И не полная, как Мэйбл, а сухопарая. Заглянув украдкой под стол, я увидела на ее ногах черные лодочки, а не шлепанцы, которые Мэйбл носила дома; чулки сморщились на подъеме, словно кожа, которая ей велика. Бьюти выглядела усталой, но у нее были умные, зоркие глаза. От их взгляда мне делалось не по себе.

Эдит чмокнула меня в щеку и выдала мне инструкции, как себя вести, после чего направилась к двери. У порога она обернулась к Бьюти:

– Мэгги говорила, что до пятницы, когда я уеду, вы поживете у друга. Кровать Робин и перегородку доставят в четверг, и я уже купила постельное белье. Мы все успеем устроить, так что не беспокойтесь. Я очень рада, что вы смогли уделить нам время еще до пятницы.

Закрывая дверь, Эдит послала мне воздушный поцелуй.

В комнате воцарилась тишина. Бьюти скованно сидела, все еще сжимая маленький саквояж, и оглядывала комнату. Тикали часы.

– Она вроде милая, – сказала Кэт.

– Мэйбл тоже была милая, – напомнила я.

– Да, мы любили Мэйбл, – согласилась Кэт.

– Она нас бросила. – Я дала Кэт почувствовать ту боль, которую сама чувствовала в то утро, бесконечную беспомощность и отчаяние. Я заставила ее вспомнить, каково это – смотреть, как кто-то, кого ты любишь, уходит от тебя, даже не оглянувшись. – Хочешь почувствовать то же самое в день, когда уйдет Бьюти?

– Нет, – прошептала Кэт.

– Хорошо.

В животе у меня заурчало, и я посмотрела на Бьюти:

– Что вы приготовите мне на завтрак?

Взгляд Бьюти переместился от стены с сокровищами на мое лицо. Она изучала меня так долго, что мне сделалось неуютно, и я почувствовала облегчение, когда она наконец заговорила.

– А что ты обычно ешь?

– “Джангл Оутс” или “Малтабеллу”.

– Тогда это будет и сегодня. Я позову, когда будет готово.

– Хорошо.

Я спрыгнула со стула, радуясь, что есть повод сбежать. Присутствие Бьюти, даже недолгое, вызвало у меня столько воспоминаний о Мэйбл, что я не знала, как с ними справиться. Я каждый день училась оплакивать родителей, узнавала сотни способов выразить свою тоску по ним, но моя боль от того, что Мэйбл ушла от меня по собственной воле, была раной, которую еще только предстояло промыть и перевязать.

Кэт последовала за мной в спальню, где в шкафу висела новая школьная форма. Платье в бело-синюю клетку казалось мне чудесным. Одно только избавление от мерзкой коричнево-желтой формы, которую я носила в старой школе, компенсировало то, что мне придется заводить новых друзей и иметь дело с новыми учителями. Я надела форму и стала разглядывать свое отражение в высоком зеркале Эдит, это отвлекло меня от бабочек, что трепыхались в животе.

– Почему мне нельзя с тобой в школу? – спросила Кэт.

– Может, и можно. Я еще не решила. Зависит от того, как все пойдет. – Я хотела сказать (и необязательно вслух), что все зависит от того, подружусь я с кем-нибудь или нет.

– Как ты завтра причешешься?

– Еще не знаю. А ты что думаешь?

Мы прикинули несколько практичных стилей и решили, что два хвостика или один на макушке вполне подойдут, когда Бьюти позвала меня.

Я прошла к столу, отодвинула стул, и тут Бьюти заметила мое платье.

– Что это на тебе?

– Новая школьная форма. – Я уже готова была сесть, но Бьюти положила руку мне на плечо:

– Пожалуйста, сними, прежде чем начнешь есть.

– Почему?

– Потому что ты можешь испачкать ее.

– Не испачкаю.

– Но…

– Я сказала, что не испачкаю.

Я села и принялась за еду.

Бьюти со своей миской овсянки села напротив. Я зорко наблюдала за ней. Миска выглядела как простая глиняная плошка, моя мать ни за что не потерпела бы такую, но я ничего не сказала. Бьюти пахла не как Мэйбл, ее речь тоже была другой, она отчетливее выговаривала слова, ее английский был как из книжек.

Мне так не хватает Мэйбл-инглиш. Мне так не хватает Мэйбл.

– А где завтрак для Кэт? – спросила я, чтобы прервать молчание и отвлечь себя от грустных мыслей.

– Я поставила тарелку перед ней. Разве не видишь?

Эдит, вероятно, рассказала Бьюти про Кэт, и это было досадно. Бьюти подлаживается ко мне или хочет надо мной посмеяться?

– Почему вы не носите форму?

– Потому что я не служанка.

– Хм. А выглядите как служанка.

– И как же выглядят служанки?

– Как вы. Черная женщина. А если вы не служанка, то кто?

– Я учительница.

– Черных учителей не бывает.

– В твоей школе, конечно, не бывает. Я учу черных детей.

– Черные дети ходят в школу?

– Да, у них есть свои школы.

– В Кваква?

Бьюти, кажется, удивили и мой вопрос, и мое почти приличное произношение. Она улыбнулась мне – в первый раз.

– Ты знаешь про Кваква?

– Там живет Мэйбл.

Она кивнула:

– Я работаю в школе в Транскее.

– А если вы правда учительница, то почему вы сейчас здесь со мной?

– Пришлось задержаться в Йоханнесбурге, а для этого нужен пропуск. А чтобы иметь пропуск, я должна иметь работу.

Я знала про пропуска – видела у Мэйбл – и попросила мать дать и мне такой, потому что пропуск выглядел важно и официально, но мама сказала, что белому человеку пропуск не нужен, мне это показалось ужасно обидным.

– А зачем вам оставаться в Йоханнесбурге?

– Пропала моя дочь, и мне надо найти ее.

– Она сбежала из дома?

Однажды, когда мне было четыре года, я сбежала из дома. Набила пластмассовый чемодан книжками с картинками и объявила Мэйбл, что ухожу. Она простилась со мной и дала сэндвич – на случай, если я проголодаюсь в пути. Потом я три квартала волокла за собой чемодан, а Мэйбл шла следом. Чемодан сломался, книжки рассыпались, и я велела Мэйбл подобрать их, а потом направилась обратно домой, решив, что убегать из дома – дело слишком хлопотное.

– Нет, она не сбежала.

Мне хотелось докопаться до сути того, что случилось с ее дочерью, но по каменному лицу Бьюти я поняла, что ни на один вопрос она больше не ответит. Придется спросить Эдит.

– Тогда почему вы не нашли здесь место учителя?

– Я пыталась, но здесь для учителей нет работы.

– О. – Мы снова замолчали, я придумывала, что бы сказать. Мой взгляд упал на ее голую руку. – Если у вас есть ребенок, то почему вы не замужем?

– Я была замужем.

Я демонстративно смотрела на ее безымянный палец.

– Замужние дамы носят золотые кольца с бриллиантами. – Единственным украшением Бьюти была серебряная цепочка с чем-то вроде медальона.

Бьюти вздохнула.

– Золотые кольца с бриллиантами носят белые женщины. Черные женщины отдают своих мужей, чтобы те добывали золото и бриллианты для этих колец.

– Мой отец работал на золотой шахте.

– Мой муж тоже работал на золотой шахте.

– О! Интересно, они знали друг друга? Может, он тоже был “малый” моего папы?

Бьюти мрачно улыбнулась:

– Когда мой муж умер, ему было сорок девять лет. Не мальчишка.

Я уже приготовилась объяснить Бьюти, что все черные, кто работает под землей, называются “малыми”, – точно так же, как “малыми” зовут садовников, – но она выглядела такой рассерженной, что я оставила эту тему.

Бьюти поднялась. Потянулась к моей тарелке, но я придвинула ее к себе – я любила вылизать тарелку дочиста. Когда я двигала тарелку, ложка упала, и клякса овсянки шлепнулась мне прямо на юбку школьного платья. Я тут же затерла испачканное место, не желая, чтобы Бьюти это увидела. Она ушла в кухню, вымыла свои миску и ложку и поставила их в сушилку. Когда она вернулась, Элвис пронзительно кричал в накрытой покрывалом клетке.

Эдит забыла снять тряпку, и Элвис обиженно верещал: “Элвис покинул здание! Элвис покинул здание!” – сообщал, что пора избавить его от темноты.

– Что это? – Бьюти схватилась за грудь, уставясь на огромную клетку, скрытую покрывалом.

– Это Элвис.

– Что это – Элвис?

– Элвис – не “что”. Элвис – “кто”.

– И кто это?

– Элвис – попугай Эдит. Серый жако, она назвала его в честь Элвиса Пресли. – Бьюти непонимающе смотрела на меня, и я пояснила: – Элвис. Знаете? Который Король?

– Король? Англии?

– Не-ет! Король рок-н-ролла! Ну и ну, а еще говорите, что учительница. – Я подошла к клетке и стянула покрывало.

Элвис поднырнул головой и выдал свое обычное “Спасибо! Спасибо!”. Я заметила, что в его чашке пусто.

– Вам надо дать ему семечек. Он хочет есть.

– Hayibo! Говорящая птица. – Бьюти открыла рот и не сводила глаз с клетки.

– Да, и вам надо покормить его.

– Нет. Я не буду иметь никаких дел с говорящей птицей.

– Почему?

– Это неестественно. Разговаривают только люди.

– Ну и глупо. – Я вздохнула. – Ладно, я его покормлю. Он все равно не любит черных. – Я достала из тумбы жестянку с семечками и насыпала в чашку Элвиса, тщательно очистив ее перед этим от шелухи, как учила меня Эдит.

– Почему?

– Что “почему”?

– Почему эта птица не любит черных?

– Потому что черные убивают белых.

– Ты думаешь, белые не убивают черных?

– Не убивают.

– А те люди, которых арестовала полиция, те, про которых сказали, что они убили твоих мать и отца, – как, по-твоему, они умерли?

– Эдит сказала, что они выпали из окна полицейского участка в Брикстоне. Это был несчастный случай.

Бьюти хмыкнула.

– Да, сейчас многие черные по несчастливой случайности выпадают из окон.

Я не нашлась, что на это ответить.

– Ты испачкала форменное платье, – заметила Бьюти, кивнув на бурое пятно, размазанное по бело-синей клетке.

– Да ничего. Мне так даже больше нравится, – соврала я.

Закончив с Элвисом, я удрала в комнату, сняла платье и изучила повреждения. Пятно выглядело отвратительно.

– Как от какашки, – заметила Кэт.

– Вижу! – взвыла я. – Как его отчистить?

– Попробовать отстирать?

Мы подождали. Бьюти открывала и закрывала шкафчики, потом включила радио, и мы шмыгнули в ванную. Я сунула в сток затычку, налила полную раковину воды и погрузила в нее половину платья. Взяла кусок желтого мыла “Санлайт” и потерла им пятно.

– Ничего не получается, – констатировала Кэт.

Я потерла мылом крепче и решила не смывать, чтобы оно получше подействовало. Забрала платье с собой в комнату, не обращая внимания на отметившие мой путь ручейки, и положила в ногах кровати. Немного почитала, а потом проверила, как там платье.

– Еще хуже стало!

Желтое мыло застыло коркой. Я попробовала отскрести его ногтями, но оно словно приклеилось. Я смяла платье и комом зашвырнула под кровать.

– Пошли.

– Куда?

– Куда-нибудь. В парк, погулять.

– А платье как же?

– Потом что-нибудь придумаю.

Когда я через несколько часов вернулась, обеспокоенная тем, что Эдит скажет про платье, Бьюти сидела в столовой – склонилась над тетрадью и что-то писала. Мне стало любопытно, что в той тетрадке и не пишет ли Бьюти про меня. Бьюти ничего не сказала, она вообще никак не дала понять, что заметила мое возвращение, но когда я зашла в спальню, то увидела, что мое платье выстирано, выглажено и аккуратно висит в гардеробе Эдит.

Я выглянула из спальни, стараясь, чтобы Бьюти не заметила меня, потому что не знала, надо ли что-нибудь говорить. Бьюти улыбалась. Я с удивлением поняла, что тоже улыбаюсь.