1 сентября 1976 года

Йовилль, Йоханнесбург, Южная Африка

На девочку напала какая-то сыпь. Пятна переползают с лица на шею, тянутся по груди и спине, спускаются к пупку и отправляются в путешествие по ногам. На ощупь сыпь жесткая, как кора дерева, а цветом красновато-пурпурная, как цветок протеи, особенно во впадинах горла и подмышек.

Лицо у девочки пылает, и белое кольцо вокруг губ особенно бросается в глаза. Она горячая, очень горячая, а распухший язык покрыт чем-то белым. Она не может ни говорить, ни есть. Ей больно глотать. Все лицо у нее мокрое от слез, но она не жалуется. Сердце разрывается из-за нее.

Я не могу не думать, что она – ребенок без матери, а я – мать без своих детей. Теперь-то я знаю, до каких размеров может раздуться любовь и какую великую боль она причиняет, когда ей некуда излиться. Словно грудное молоко, она должна иметь выход; она может питать, только если изливается. Разве имеет значение, что эта девочка – не моя? Разве имеет значение, что она белая? Разве имеет значение, что ее язык не может охватить звуков моей речи, если мои руки могут обхватить ее? Нет, это ничего не значит.

Инфекция, как рассвет, красновато расходится по всей ее коже, но я не могу отвести девочку к врачу. Черная женщина, явившаяся с белым ребенком в белую больницу, тотчас возбудит подозрения. То же самое произойдет, если я попытаюсь отвести ее в больницу Баргавана в Соуэто. Мои руки связаны тайной.

Первым делом я подумала про Рейчел Голдман. Рейчел живет в этом же доме и сможет отвезти Робин в больницу, где при их появлении не будут вопросительно вздергивать брови. Я уже набираю ее номер – и тут вспоминаю, что они на неделю уехали в Кейптаун, праздновать бар-мицву племянника. Кладу трубку и стараюсь не паниковать. Рейчел – мой контакт на крайний случай, и теперь, когда ее нет, я не знаю, что делать. Робин надо показать врачу. Температура у нее почти такая же высокая, как у того мальчика в Соуэто, а он прожил всего два дня.

Думай. Ты должна что-то придумать.

Эдит оставила номер для связи, но на звонок ответит кто-нибудь из авиакомпании, я не могу связаться с Эдит напрямую. Я могу только оставить сообщение и ждать, когда она перезвонит. Кто знает, сколько пройдет времени?

Из спальни Эдит, где лежит Робин, доносится жалобный стон, и я бросаюсь к девочке. Волосы у нее мокрые от пота, глаза закрыты. На ней ничего, кроме трусиков, и все же она продолжает отпихивать воображаемое одеяло, так ей жарко. Воздух слишком тяжел для ее кожи, и я разгоняю его взмахами веера, пытаясь сделать его полегче, чтобы он крался над ней на цыпочках.

В кухне набираю кастрюлю воды и высыпаю в нее лед из морозилки. Тороплюсь с кастрюлей в комнату, погружаю в воду белое махровое полотенце и мягко прижимаю его к лицу Робин. Она вздыхает. Я делаю это снова и снова, десятки, сотни раз я прижимаю влажную ткань к наждаку ее кожи. Через два часа девочка еще горячее прежнего.

Я должна придумать выход. Что же делать?

И тут меня озаряет. Мэгги. Почему я сразу о ней не вспомнила?

Дрожащим пальцем набираю ее номер, затем повторяю, потому что ошиблась с последней цифрой. Не дыша, слушаю, как устанавливается соединение, и начинаю дышать, только когда слышу наконец первый гудок. Второй гудок, третий, я считаю, и паника моя нарастает. После восьмого гудка я опустошена пониманием, что никого нет дома.

К кому теперь?

Я уже готовлюсь положить трубку, но тут из динамика доносится гулкий голос, и я рывком подношу трубку к уху.

– Мэгги? Мэгги, это вы?

– Нет, Мэгги, к сожалению, нет дома. Простите, кто звонит?

Я узнаю голос: это муж Мэгги.

– Эндрю! Это Бьюти Мбали. Я знаю, что не должна звонить вам, простите, что беспокою, но мне необходимо поговорить с Мэгги. Про Робин, ту девочку. Она больна, очень больна, и я не знаю, что делать. Прошу вас, я…

– Бьюти? Это вы? Боже мой, я ничего не разобрал. Кто, вы говорите, заболел?

Я повторяю, заставляя себя говорить медленно. Эндрю расспрашивает про симптомы, его спокойный голос вселяет надежду.

– Мэгги кое-куда выскочила, но вы не волнуйтесь. Она скоро вернется и, я уверен, перезвонит, как только войдет. А вы пока продолжайте делать что делаете, – кажется, вы держите все под контролем. Мы пришлем любую необходимую помощь.

Не успеваю я присесть на край постели Робин, как звонит телефон, и я вскакиваю.

– Алло? Мэгги?

– Бьюти? – Голос мужской, но это не Эндрю. Голос незнакомый.

– Да. Я слушаю вас.

– Я знаю, где Номса. Я дам вам адрес, но вы должны прийти немедленно.

Номса. Потрясение от того, что я слышу ее имя, лишает меня дара речи. Номса.

Наконец-то. После всех этих месяцев!

Я тянусь за ручкой и бумагой и уже готова попросить продиктовать адрес, но тут вспоминаю… Робин. Я не могу оставить ее.

– Кто это?

– Вам не нужно этого знать. Приходите сейчас же – и все. Адрес…

– Я не могу прийти сейчас. У меня чрезвычайные обстоятельства, и…

– Я думал, вы любите свою дочь. Думал, вы хотите найти ее.

– Люблю. Хочу, но…

Короткие гудки.

Я не могу в это поверить. После стольких месяцев неизвестности – наконец-то новости, и именно сейчас я связана по рукам и ногам. Я едва успеваю вернуть трубку на место, как телефон звонит вновь. На этот раз это Мэгги; она говорит, что уже отправила ко мне человека.

– Судя по вашим словам, у Робин скарлатина, симптомы сходятся, и ей нужен пенициллин. Врача, к которому я обычно обращаюсь, нет в стране, но я знаю человека с медицинским прошлым. Держитесь. Она скоро будет.

Я возвращаюсь в спальню и снова беру полотенце. Не знаю, помогает ли это девочке, но манипуляции с полотенцем позволяют занять себя, не сойти с ума, бесконечно думая о том, что упустила возможность найти Номсу. Я снова и снова опускаю полотенце то в холодную воду, то на пылающую лихорадкой кожу Робин и молюсь.

Наконец в дверь стучат.

Спасибо тебе, Господи. Помощь пришла.

Я распахиваю дверь. На пороге стоит белая женщина. Со странным выражением на лице она силится заглянуть мне через плечо, а когда я отступаю в сторону, чтобы дать ей войти, пожимает мне руку.

– Вы, наверное, Бьюти. Меня прислала Мэгги.

Удивленно смотрит на мое мокрое от слез лицо.

– Ag, не плачьте, пожалуйста. Все будет хорошо! – Она крепче стискивает мою ладонь.

– Спасибо, что пришли, – говорю я. – Спасибо.

– Где девочка?

– В спальне.

Женщина быстро проходит мимо меня и останавливается на пороге спальни, глядя на Робин.

– Да, это определенно скарлатина, – говорит она, и теперь я слышу его – африканерский акцент.

В обычных обстоятельствах он заставил бы меня насторожиться, но эта женщина – друг Мэгги, и я знаю, что могу доверять ей. Она оборачивается, и свет падает на подвеску у нее на шее. Это золотой святой Христофор – из тех, что Мэгги дарит тем, кого особенно ценит. Я знаю, что если перевернуть подвеску, то на обратной стороне окажется одно-единственное слово – “Верь”. И я верю, я верю. Эта женщина спасет Робин, я это знаю.

Женщина достает из кармана градусник и подходит к кровати.

Робин открывает глаза и, кажется, на мгновение приходит в себя. Она смотрит на женщину – и начинает кричать и метаться.

– Нет, нет! – Робин вытягивает руку и толкает женщину в грудь. – Не ты. Не ты. – Девочка отчаянно пытается отодвинуться от женщины, с мольбой переводит взгляд на меня: – Пожалуйста. Помоги. Нет.

– Простите, – говорю я женщине. – Не понимаю, что с ней. Наверное, она бредит.

Женщина хмыкает и показывает, чтобы я придержала девочке руки. Я смыкаю пальцы на запястьях Робин и пытаюсь уложить ее руки за голову, на подушку, но Робин сопротивляется. Она вырывается, не знаю, откуда у нее столько сил, она борется со мной, в ее воинственности – моя дочь. Робин так похожа на Номсу, что у меня перехватывает дыхание. Как я раньше этого не видела? Наконец после долгих метаний нам вдвоем удается удержать ее, и Робин затихает на подушке. Сопротивление ушло из нее.

Женщина сует градусник в приоткрытый рот девочки.

– Сорок один. My magtig, это очень высокая температура. Боюсь, могут начаться судороги. – Она кладет градусник и поворачивается ко мне: – Где Эдит?

Я удивлена, что она знает имя Эдит. Мэгги в подобных случаях ограничивает информацию – по ее словам, люди не смогут рассказать о том, чего не знают.

– Мэгги говорила вам про Эдит?

– Нет. Она сказала только, что какой-то девочке нужна медицинская помощь и что сиделка – черная женщина. Но я виделась с Эдит и Робин раньше.

Прежде чем я успеваю спросить женщину о подробностях этой встречи, она смотрит на часы и встает:

– К сожалению, я не могу остаться – у меня встреча в суде, мне пора. – Она роется в сумочке, вытаскивает пузырек с каким-то желтым лекарством и передает мне. – Давайте ей этот сироп каждые восемь часов. Не допускайте обезвоживания. Я сейчас сделаю ей укол, который поможет удерживать жидкость. Продолжайте холодные компрессы и каждые несколько часов – прохладные ванны. Если мы собьем температуру, худшее будет позади.

Укол сделан, мы снова у двери, и я беру женщину за руки.

– Вы не сказали, как вас зовут.

– Вильгельмина.

– Спасибо вам, Вильгельмина. Спасибо за то, что вы сделали для нас. Я никогда не забуду вашей доброты. Надеюсь когда-нибудь увидеть вас снова и отдать этот долг.

– Не беспокойтесь, – отвечает она, – увидите. Я обязательно вернусь.