3 октября 1977 года

Соуэто, Йоханнесбург, Южная Африка

Когда я выбежала из заведения, на парковке никого не было, и я обрадовалась, обнаружив машину Кинг Джорджа незапертой. Сев на пассажирское место, я захлопнула дверцу. Кинг Джордж сказал, что историю о гигантской крысе он выдумал, чтобы отпугнуть копа, но я не была в этом так уж уверена. Подобрав ноги под себя, я прижала к груди ранец.

Меня придавило разочарование. Я так надеялась, что Фумла поможет, и теперь пребывала в растерянности, не зная, что делать дальше. Без помощи Фумлы я не могла связаться с Номсой. Оставалось только сдаться.

Минуты тянулись, из шалмана снова доносилась музыка. Интересно, как долго ждать Кинг Джорджа? Мне хотелось домой, забраться в постель и забыть навсегда и эту ночь, и свое прилюдное унижение. Веки начали сами собой закрываться, но я пыталась не заснуть, потому что спать в таком месте было делом небезопасным.

Радио так и не поймало никакой станции; я пожалела, что не захватила с собой книгу, она бы отвлекла, не дала заснуть, но единственным чтением в моем ранце были письмо Номсы и дневник Бьюти. Я вытащила дневник. Усилия понять слова на коса хотя бы какое-то время не позволят провалиться в сон.

Я пролистала первые страницы, поняв только горстку слов – недостаточно, чтобы добыть хоть какой-то смысл, а потом бегло просмотрела остальное. От страниц, заполненных хорошо знакомым мне почерком, сделалось так невыносимо грустно, что я быстро долистала дневник и захлопнула. И тут же открыла снова – что-то царапнуло взгляд на последней странице. Она была исписана по-английски. И более того, это оказалось письмо ко мне.

Робин, моя дорогая девочка,

Бьюти

Я очутилась на перекрестке и должна принять решение: сдаться или продолжать борьбу. Сдаться и отойти в сторону – значит гарантировать свою безопасность. Продожать борьбу – почти наверняка подвергнуть себя серьезной угрозе.

Я всегда думала, что в нашей семье борец – Номса. Я смотрела, как она, сжав кулаки, сворачивала горы, вступая в сражения, и я спрашивала себя, откуда в ней этот огонь, эта страсть. Силумко, мой муж, был храбрым человеком, но он не был борцом. Я думала, что, может, эта черта передалась ей от моего отца или от отца моего отца  – они оба были упрямцами, всегда добивались своего.

И только теперь, когда мне пятьдесят, я впервые поняла, что человек, на которого походит Номса,  – я сама. И вот, оказавшись на распутье, я понимаю: сдаться – плохой выбор. Если бы я сражалась за самое себя, то, возможно, и отступила бы. Мы всегда гораздо охотнее сдаемся, когда речь идет о нас, чем когда дело касается тех, кого мы любим. Но я сражаюсь не за себя. Я сражаюсь за Номсу, за ее безопасность и будущее.

Моя дочь молода, ей всего девятнадцать лет, у нее впереди целая жизнь. Когда она повзрослеет, получит образование, узнает жизнь,  – если тогда она решит продолжить борьбу, я с уважением отнесусь к ее выбору, каким бы отвратительным он мне ни казался. Но сейчас она слишком юная, чтобы понимать возможные последствия своих поступков. Ее сбил с пути человек, которому она доверяет, – человек без моральных ориентиров, он использует ее как оружие. Я с этим не смирюсь. Не смирюсь, что он использует мою дочь как заложницу, что она для него лишь инструмент.

Мне все равно, сколько еще раз мне повторят, что Номса там, где хочет быть, и какой она хороший солдат. Я знаю свою дочь. Я знаю, что под гневом и агрессией бьется сердце, которое умеет отличить хорошее от плохого; совесть, которой придется иметь дело с последствиями взрывов на вокзалах и в городских зданиях; сердце, которое спросит, насколько этично причинять вред безвинным людям ради политических целей.

Когда я, получив письмо от брата, покидала Транскей, я обещала сыновьям, что приведу их сестру домой. Я привыкла выполнять обещания. Но теперь, когда я решила двигаться дальше, велика вероятность того, что со мной что-нибудь случится. Не стоит говорить тебе, кто стоял бы за моим исчезновением. Я не хочу подвергать тебя опасности, просить восстановить справедливость, да и какое дело полиции еще до одной черной женщины, пропавшей без вести.

Я пишу это письмо в своем дневнике, потому что знаю: если я исчезну, ты будешь искать ключ к разгадке случившегося со мной. Я не сомневаюсь, что ты найдешь мой дневник и письмо. Это единственные страницы, написанные по-английски.

Хочу заверить тебя: если однажды утром ты проснешься, а меня нет – знай, что я ушла не по своей воле. У меня сердце разрывается, когда я думаю, что однажды ты будешь ждать моего возвращения – и не дождешься, и решишь, что вот и я покинула тебя, не попрощавшись и не сдержав своих обещаний. Такого не случится никогда.

Ты так напоминаешь мне Номсу, что иногда мне кажется, что Бог забрал у меня одну дочь, но дал вместо нее другую. Ты тоже борец – как и мы, женщины Мбали. Размышляя о том, как много жизнь отняла у тебя в столь юном возрасте, я не устаю дивиться твоей силе и жизнестойкости. Отвага, которую ты выказала, впустив меня в свою жизнь и позволив мне любить тебя – и, осмелюсь сказать, полюбив меня в ответ, – говорит о твоем мужестве, Робин. Я не считаю, что смелость в том, чтобы взять в руки оружие или принести куда-нибудь бомбу. Смелость – это открыть себя возможным потерям и разочарованиям, даже если слишком хорошо знаешь, как больно они ранят.

Я вижу в тебе благородство. Я вижу в твоем будущем великие дела. Ты вырастешь и станешь женщиной с сильным стержнем, и я горжусь, что знаю тебя и что разделила с тобой твой путь. Никогда не сомневайся в своей силе и в том, что ты достойна любви.

Я очень люблю тебя. В этом тоже не сомневайся.

Это было вовсе не письмо. Это Бьюти раскрыла мне объятия – каждое слово исцеляло своей нежностью, слова были поцелуями, врачующими мои раны. В ушах звучал голос Бьюти, и он подтолкнул меня к решению. Я не сдамся, потому что я борец, потом что Бьюти верит в меня, даже если я этого не заслуживаю. Я столько раз подводила ее, что не могу – не должна – подвести снова.

Я вернусь в шалман и снова поговорю с Фумлой. На этот раз я не приму от нее отказ. Мне все равно, придется ли мне унижаться, изобьет ли она меня, встанет ли толпа на ее сторону. Мы бьемся за тех, кого любим, – мы не сдаемся, вот что написала Бьюти. И я заставлю Фумлу сказать, где Номса, потому что не смогу уважать себя, если не исправлю того, что натворила.

Дверца вдруг засопротивлялась, когда я попыталась открыть ее. Я так увлеклась дневником, что не заметила человека снаружи.

К стеклу прижалось лицо. Я испуганно отшатнулась.

– Я тебя ищу.

Я поняла, что это мальчик, с которым я танцевала. Я опустила стекло.

– Это ты, – глупо сказала я. – Зачем ты меня ищешь?

– Хочу помочь.

– Правда?

Он кивнул.

Я ничего не понимала. Моим единственным шансом была Фумла, потому что однажды я помогла ей и надеялась, что она поможет мне в ответ. Этого мальчика я не знала – никогда не видела до сегодняшнего дня, – и он ничего не был мне должен.

– Но… почему?

– Я видел Бьюти. Когда умирал мой брат. Она пыталась заставить мою мать и ее подруг отвезти Сифо в больницу, но они ее не послушали. – Мальчик недолго помолчал, потом продолжил: – Бьюти была добра к моему брату. Она нашла Сифо на дороге в тот день, когда полиция расстреляла демонстрацию. Он истекал кровью, ему было страшно, и она сидела с ним, успокаивала его. Я так и не поблагодарил ее за это. И если она хочет найти свою дочь, я ей помогу.

– Твой брат умер?

– Да. Мы были близнецами.

Я хотела сказать, что и у меня была сестра-близнец и что она тоже умерла, но я знала, что его потеря куда больше моей.

– Сочувствую тебе.

– Спасибо.

– Но ты же просто ребенок, как и я. Как ты можешь помочь?

– После восстания я всех расспрашивал, а еще следил за человеком, с которым была Номса.

– За Лихорадкой?

– Да. – Голос его был тверд.

– И что ты о нем знаешь?

– Ты приехала очень вовремя. Еще один день – и ты бы их упустила.

– Почему?

– Их поездку пришлось отложить, поэтому они отъезжают только завтра.

– Какую поездку?

– Лихорадка и Номса летят в Москву.

– Это где?

– В Советском Союзе.

– Это какой-то бантустан?

– Нет, это страна очень далеко отсюда. Там поддерживают борцов за коммунизм.

– А почему поездку отложили? Что случилось?

– О ней пронюхала тайная полиция. Кто-то стукнул полицейским, и те пришли к Лихорадке, как раз когда все уже было готово к отъезду.

– Кто-то?

– Я, – признался он, чуть помешкав.

Я раскрыла рот.

– Но ты же черный. Как ты можешь доносить полиции на кого-то из своего народа?

– Лихорадка – гад. Он завербовал для участия в марше школьников, совсем еще детей. Он знал, что это опасно, знал, что произойдет, – но ему было наплевать, их жизни для него ничего не стоили. Я сам видел, как он угрожал моему брату расправой, если тот не присоединится к маршу. Если бы не Лихорадка, мой брат сейчас был бы жив. – Мальчик сердито глянул на меня, готовый к спору. Но спорить я не стала, и он продолжил: – Лихорадке и Номсе удалось сбежать до того, как появилась полиция, и они, к счастью, не дознались, кто о них сообщил.

Теперь-то я понимала паранойю Фумлы и ее уверенность в том, что я хочу найти Номсу только затем, чтобы сдать ее полиции, а история с Бьюти в больнице – ловушка, чтобы заманить Номсу к поджидающим ее агентам. И понятно, что Фумла за день до отъезда подруги ни за что не раскроет, где та прячется, – особенно девчонке, которой совершенно не доверяет.

– После этого, – продолжал мальчик, – Лихорадка отложил отъезд, пока не станет безопасно. Я узнал, что они уезжают завтра.

– Поэтому ты и работаешь здесь? Чтобы следить за людьми и добывать информацию?

– Нет, мне нужны деньги, чтобы помогать матери. Детей никто не замечает, считается, что мы ничего не можем, и люди говорят при мне вещи, которых в другое время не сказали бы. Ну и выпивка развязывает языки.

– Ты хорошо говоришь по-английски.

Его лицо расцвело в широкой улыбке.

– Спасибо. Я учил английский не только в школе. Знать другие языки очень важно.

Я кивнула.

– А я учу коса, но мне далеко до тебя. Может, когда-нибудь я тоже буду хорошо говорить.

Раздался звон разбившейся бутылки, и мы разом повернулись на звук. Никого.

– Так ты поможешь передать Номсе пару слов? – спросила я.

– Нет.

Внутри у меня все упало. Я ведь знала, что все это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

– Я сделаю больше, – сказал мальчик. – Я скажу тебе, где она, и ты сама все ей передашь.

– Правда?

Мальчик кивнул, снова оглянулся и сказал:

– Можно я сначала спрошу у тебя кое-что?

– Конечно. Что хочешь!

– Почему вы, белые, ненавидите нас?

Нас разделяла закрытая автомобильная дверца. Я открыла ее, вылезла и встала напротив мальчика.

– Как тебя зовут? – Только сейчас я сообразила, что имени своего он не назвал.

– Асанда. Прости, если этот вопрос обидел тебя, Робин, просто ты первый белый человек, с которым я разговариваю. Я обещал себе, что задам этот вопрос, когда появится возможность.

– Я бы рада ответить тебе, Асанда, но если честно – я не знаю ответа. Я сама много раз пыталась это понять, но я просто хожу по кругу. Сначала я думала – это потому, что черные убивают белых, но потом оказалось, что и белые убивают черных. Мне говорили, что черные – ленивые и глупые, что они грязные и у них червяки, которых нет у нас, но все это тоже неправда. А сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– Видишь? У тебя уже есть работа, ты работаешь допоздна, а утром идешь в школу. Ты тяжко трудишься, чтобы учиться, и ты очень умный. А Бьюти… Бьюти – самая лучшая, добрая и умная из всех, кого я встречала, и она – черная. – Я покачала головой. – Может, это потому, что белые нуждаются в черных, и это ставит вас в положение сильных, а нас это пугает. Или, может быть, просто потому, что людям нужно кого-то ненавидеть, а плохо относиться к людям проще, если сказать себе, что они на тебя не похожи.

– Обещай мне кое-что.

– Что?

– Обещай, что когда вырастешь, то не станешь одной из них.

– Одной из кого?

– Тех белых, которые ненавидят нас. Когда вырастешь, не забывай, насколько мы похожи – ты и я. Обещаешь?

Он говорил правду: мы были похожи. У меня было гораздо больше общего с Асандой, чем с другими моими знакомыми. Мы оба любили куэлу, любили танцевать. У нас обоих были близнецы, которых мы потеряли, и оба мы шпионили за людьми и изображали сыщиков. Нам обоим нравилось учить языки, и мы оба уважали Бьюти и хотели воздать ей по справедливости. Каждый из нас пытался по-своему исправить что-то в своей жизни. В другое время, в другом месте мы с Асандой могли бы стать лучшими друзьями; в другое время он мог бы стать моим парнем.

– Я никогда не стану такой.

Асанда был выше меня, и мне пришось встать на цыпочки, чтобы прижаться губами к его щеке. Белое на черном – чтобы скрепить обещание.