Подкрепление, которое мы требовали, прибыло в Марианов на другой день утром. Мы соединились и двинулись прямо на врагов. Они были рассеяны по полю битвы и при нашем приближении поспешно обратились в бегство.

Биринский принялся их преследовать с главными силами. Ловеский и я остались с небольшим отрядом для опознания наших убитых.

Мы принялись обходить поле сражение. Небо, какое ужасное зрелище! — поле наводненное кровью и усеянное трупами, покрытыми ранами и лежавшими один на другом...

Я отводил от этого зрелища несколько раз глаза, и охваченный ужасом и состраданием. Безумцы мы! Среди треска и блеска оружие, полные чрезмерного пыла, мы жаждем только отличий, одушевляемся звуком рожков, с мечем в руке идем в сражение, с неудержимою яростью бросаемся на врага, даем и получаем смерть — делаем жестокую забаву из взаимной резни. Но когда, в один из моментов успокоения, в которые к нам возвращается разум, мы бросим взор на жестокое зло, которое мы же сами причинили, какие грустные мысли подымаются в нас, какими только сожалениями мы ни проникнуты!

Я не мог удержаться от слез.

— Какая слепая ярость движет людьми-варварами? — вскричал я в порыве горести. Им дается жить так мало дней! Эти дни уже и без того несчастны! К чему ускорять столько близкую смерть? К чему прибавлять столько поводов к огорченно, к той горечи, которою боги наполнили эту короткую жизнь?

«Увы, — сказал мне Ловеский, сюда-то и надо приходить полюбоваться тщетою человеческих замыслов и бросить взгляд сожаление на величие сего мира. Сколько честолюбцев, привлеченных под знамена обманчивым блеском, пожали в сражении лишь горе и страдания! Сколько людей, увы! Полных жизни и здоровья, сегодня в объятиях смерти! Сколько лежащих теперь в прахе играли блистательную роль! Сколько таких, что удостаивали других лишь презрительными взглядами, сброшены без разбора в общую могилу! Сколько знатнейших лиц, которых могущество разбито! Сколько великодушных героев лежать на трупах, которые однако были причиной их смерти! Сколько государей, похороненных рядом с льстецами, называвшими их бессмертными! — Вот пределы честолюбия. — При мысли об этом, Густав, как наши желания могут поддаваться пустым побуждениям! Здесь кончается с славою жизнь. Здесь обращаются в ничто титул, знатность, величие и все эти пустые различия, изобретенные гордостью. Здесь все — одной цены, одного уровня: великие и малые, рядовые и полководцы, все они образуюсь одну смешанную кучу, и различие их теряется в могиле».

Мы все шли, с опущенной головой, рассматривая трупы, лежащие во прахе. Мы узнали нескольких из наших людей и некоторых наших знакомых. Сделав необходимый распоряжение к погребению мертвых и удалению нескольких еще дышавших раненых, мы вернулись в наши палатки в мрачном молчании, погруженные в грустные размышление.

P.S. Мой отец отправился в Турцию, чтобы хлопотать о новой подмоге. Он поручил командовать своими людьми на случай, если мне придется удалиться, Балускому.

Марианов, 25 мая 1770 г.