Я только что совершил поездку в Краков.

При моем возвращении я нашел пачку твоих писем и с печалью узнал о длинном сцеплении твоих несчастий и грустном конце нашего общего друга.

Мне тебя жаль, дорогой Густав, но мои слезы принадлежать Ловескому. Неразумный юноша! Нужно ли так забегать пред судьбой, чтобы оставить после себя столько сожалений.

От имени самой нежной дружбы я благодарю тебя, Потовский, за заботливость, которую ты проявил, чтобы отдать ему последний долг. Но как я негодую на ложных друзей, так оставивших его в последние минуты. О, предатели! Пусть попробуют показаться мне: я сумею сорвать с них маски.

Увы! Каким грустным зрелищем стала наша несчастная Польша. Повсюду слышишь только крики гражданских распрей. Все королевство в огне, и в этом мятежном стечении остервеневших друг против друга людей — только месть, ярость, опустошение и резня. Нет почти семьи в государстве, которая не была бы погружена в горе.

Здесь мать в слезах зовет сына, супруга — мужа; там сестры оплакивают брата, друзья — друга.

Увы! Напрасно я удаляюсь от безумия партий, я также охвачен общим несчастием; мой дом не менее полон печали и слез.

Безумцы мы, что таким образом навлекаем на себя горе и смерть.

Счастливы народы достаточно благоразумные, чтобы хотеть пользоваться приятностями мира.

Пинск, 22 июня 1770 г.