Всякий раз, как вижу Люцилу, я открываю в ней что-нибудь новое, чарующее.

Никогда не было девушки более внимательной ко всем; никогда никто более ее не опасался быть кому-либо неприятной, но также никогда никто не знал лучше ее искусства примерять свои пристрастие с благовидностью. Это искусство, которым занимаются преимущественно кокетки, Люцила знает, не изучая: я ошибаюсь — любовь научила ее ему.

Нужно сообщить тебе о небольшом происшествии, которое и вызвало эти размышления. Кроме того, в настоящее время я не могу ничего сделать лучше, как побеседовать с тобою, а ты с своей стороны, я думаю, — меня послушать.

Мы провели вечер с молодежью обоего пола на цветущих лугах Тарзенского старосты.

Люцила, ты знаешь, прекрасна и без прикрас и ни в чем не нуждается для увеличения блеска своих прелестей: однако она страстно любит цветы и носит их на себе почти всегда: это — ее перлы и рубины.

Знакомые с ее вкусом молодые люди принялись их собирать. Я последовал их примеру. Раньше других, самым обязательным образом, преподнес ей их молодой аристократ-француз. Люцила приняла. Подошли другие, один за другим, каждым со своим приношением. Она хотела было с извинением отказаться, потом сдалась на их настояние, но из всех этих цветов сделала один букет, который оставила в руке.

Пока эти франты к ней подходили, я следил за нею глазами. Она этого не заметила.

Пришла моя очередь. Я намеренно выбрал несколько жалких стеблей ландыша, которые и предложить ей с учтивыми словами:

— «Мне жаль, Люцила, что другие так предупредили меня».

Она взяла и, бросив на меня нежный взгляд, прикрепила их к своей груди. Сколько обязательных вещей говорил этот взор! Все заметили это отличие; некоторые даже заревновали.

— «Без сомнения, он именно пробудил ее чувствительность», — сказал тихим голосом самый задетый из них.

Я не захотел все же наслаждаться на их глазах своим триумфом. Я удалился и перестал глядеть на Люцилу, но конечно лишь за тем, чтобы пойти думать о ней в уединении.

Дорогой Панин! Ее прелести меня трогают, но ее обхождение очаровывает. Все, что она говорит, все, что она делает, полно грациозной простоты; и она так простодушна, что говорит не иначе, как языком сердца. Но в то же время какая изящная чуткость в поступках до самых мелочей! Она умеет придать цену, и какую! самым малым своим одолжениям.

Когда я слышу, как ее хвалят знающие ее хорошо, похвалы эти трогают меня еще более, чем если бы они были обращены ко мне, и я с трудом умеряю радость; но когда подумаю, что я сумел затронуть ее сердце, и что я — предмета ее целомудренного пламени, я не могу подавить моих восторгов.

Ленцицы, 30 мая 1769.