Кто этому поверил бы? Люцила делает меня своей доверенной, а я — ее соперница. Вот я таким образом обладательница тайн ее сердца, и без всяких с моей стороны усилий. Могла ли судьба мне лучше услужить?

Нас соединило скорее сходство в возрасте и состоянии, чем сходство характера, а жалость скрепила эти узы.

Уже несколько времени Люцила откровенно говорит много о том, что ее беспокоит. Ничто так не пригодно для покорения сердец несчастных, как участие, которое принимают в их огорчениях; поэтому я представляюсь такой чувствительной к ее горю и так ловко обхожусь с нею, что доверчивая девушка перестала уже ставить границы излиянием своей души.

Я только что приняла меры, чтобы незаметно упрочить успех моего плана, уже я начала их применять, и ничто не может сделать их недействительными. Сама судьба, кажется, поставила себе задачей ускорить результата их.

Люцила мне говорила о несогласиях, которые все более и более растут между отцами ее и милого.

— Вы видите, — сказала я ей, — что Густав показывается здесь лишь, когда он уверен, что не застанет графа. Кто знает, не изменятся ли также по отношению к нему и чувства графини? Было бы хорошо, в интересах вашей любви, Люцила, не делать ей более признаний; слепое доверие, которое вы имеете к ней, может в один прекрасный день повлечь гибель вашего счастья. Верьте мне, не показывайте ей более писем, которые вы получаете от Густава, и пусть он не посылает их иначе, как в конверте с адресом какой-либо особы, на которую вы можете положиться.

— Я никогда ничего не скрывала от матери, — ответила она мне, — и никогда не имела повода раскаиваться в этом.

— Как вы мало знаете людей, Люцила! Три месяца тому назад вам готовили подвенечное платье: сказали бы вы тогда, что вам будет в настоящее время грозить потеря вашего милого?

Несчастная выслушала меня. Я знала ее душу: она не подвергает проверке ничего — и, не ожидая давления с моей стороны, она сама просила меня о роковой услуге.

— Вы позволите нам пользоваться вашим адресом.

— Если вы не находите никого, более достойного вашего доверия, Люцила, я не могу вам отказать.

— Кто же более, как не вы, дорогая София.

Какие темные интриги я замышляю на ее глазах!

Чтоб удобнее злоупотреблять ее доверием, я с горячностью заявляю, что ее интересы мне дороги; я выдаю себя за ее друга, но вместо того, чтобы выполнять обязанности дружбы, я ее предаю, приношу в жертву своей любви. И с каким бесстыдством? Я улыбаюсь, льщу, ласкаю, подготовляя в то же время для нее вздохи, слезы и сожаления. Наконец, и в этом верх коварства, я показываюсь пред нею с измененным от горя лицом, а потом смеюсь наедине при мысли о зле, которое я ей причинила.

О, я не осмеливаюсь даже думать об этом!

Варшава, 26 января 1770 г.