1

Ньюпорт-Ньюс, Вирджиния. Весна 1969 года

Огромный серый левиафан гордо и прямо стоял под ослепительным солнцем Вирджинии. Ядерная подводная лодка «Нептун», длиной 447 футов, могла на поверхности океана развивать скорость в 27 узлов, 20 узлов на глубине, и оставаться в плавании 200 ООО миль, прежде чем ее плутониевые реакторы потребуется «дозаправить». Хотя и считалось, что его изощренные гидролокационные и радарные устройства носили оборонительный характер, «Нептун» был также оснащен шестнадцатью ракетами «поларис», каждая из которых несла ядерную боеголовку; ракеты запускались с воды и могли лететь 1400 миль, способные разнести в прах город, величиной с Филадельфию. Экипаж лодки состоял из ста семидесяти двух лучших моряков военно-морских сил.

В городах Америки и студенческих городках множество молодых людей отправлялись в разные марши, протестуя против войны в Юго-Восточной Азии. Телеэкраны были заполнены их криками: «К черту, мы не пойдем», кадрами горящих призывных свидетельств и оскверненных флагов.

Но никто из этих протестующих не посмел бы разинуть рот в тот гордый миг, когда происходил спуск «Нептуна» на воду. Военно-морские силы Соединенных Штатов выступили с почти вызывающей демонстрацией своего военного могущества и блеска. Вокруг стапелей, по которым новая субмарина скользнет на воду, были выстроены зрительские трибуны. Дюжины американских флагов трепетали на ветру. Список приглашенных включал секретаря президента по вопросам флота и ряд сенаторов и конгрессменов – все провоенные «ястребы», – а также известных промышленников и представителей прессы.

Крестным отцом «Нептуна» был выбран не кто иной, как Льюк Джеймс, самый популярный исполнитель ролей одиноких, метко стреляющих ковбоев и крутых полицейских агентов. Теперь ему предстояло исполнить роль американского солдата.

Еще не все гости собрались на церемонию «крещения», а на почетной вахте уже замерли в положении «смирно» два румяных моряка в белых мундирах, их начищенные пуговицы сверкали на солнце, а винтовки были наклонены под предписанным уставом углом.

Я тоже готова, думала Стиви Найт, направляясь к доку с субмариной. Ее светлые волосы были взбиты в пышную шапку, а один локон кокетливо закрывал глаз. Выступающие скулы искусно подрумянены, огромные зеленые глаза с густыми ресницами обведены черным карандашом. Черный костюм из шелка, который она надела – короткий жакет над крошечной мини-юбкой, – облегал ее так туго, что казалось, стал второй ее кожей. Длинные, стройные ноги, облаченные в черные чулки, обуты в легкие туфли-шпильки.

Показывая свой паспорт и проходя через ворота, Стиви заметила, как оба морячка уставились на нее. Улыбка удовлетворения появилась у нее на лице. Ее одежда и косметика как раз и были рассчитаны на то, чтобы провоцировать каждого мужчину, который на нее поглядит; ей хотелось быть замеченной всеми. Удаляясь от часовых, она подчеркнуто задвигала бедрами, забавляясь мыслью об этих двух перегревшихся на солнце морячках, оставшихся в ее кильватере в этот теплый весенний день.

Но когда Стиви приблизилась к импровизированной трибуне, ее лицо потемнело. Вся эта чушь с размахиванием флагами вызывала у нее тошноту. Мало того, что молодые солдаты и моряки тысячами гибли где-то в пустячной дыре на другом конце света, до которой никому и дела не было. А теперь флотская меднолобая верхушка возымела наглость делать вид, что им есть что праздновать – только из-за того, что они построили еще одну смертоносную машину. Ублюдки, подумала она. Пусть она и не выходила на улицы вместе с ребятами, которые устраивали марши протеста против вьетнамской войны. И все-таки, размышляла она лукаво, я устроила свой маленький протест, на свой собственный лад.

Приближаясь к тому месту, где обычно располагалась стоянка автотранспорта, Стиви увидела огромный красно-белый полосатый тент. Под ним толпились высшие сановники и морские офицеры в парадной форме со своими разнаряженными женами. Прием был в самом разгаре.

Слева, на переносной платформе был установлен большой рояль; молодой человек исполнял классические произведения. Справа стоял стол, накрытый льняной скатертью; на нем серебряные блюда с холодным мясным ассорти и салатами. Тут был и просторный открытый бар, который по специальному распоряжению обслуживали курсанты из Аннаполиса. В центре бара, в окружении красных, белых и синих цветов, бил фонтан, вместо воды – калифорнийское шампанское. Даже эти чертовы цветы, подумала Стиви, должны выполнять свой патриотический долг. Их заставили это делать, горько размышляла она. Адмирал заставил. Разумеется, в этом месте он мог приказать что угодно, одним щелчком пальцев. Или хлопнув ладонью по столу.

Помедлив под тенью тента у входа, Стиви подумала, стоит ли ей заходить туда, смотреть, как зажгутся жизнью его холодные глаза, когда появится она в своем маскараде. Нет, решила она, ей еще рано встречаться с ним, не сейчас.

– Привет. Ну, ты неподражаема.

Она резко обернулась и оказалась перед капитан-лейтенантом Сэнфордом Грейстоуном. Элегантный великан ростом в шесть футов с волосами орехового цвета и гладко выбритым лицом на манер Джека Армстронга, которое немного портили очки, Сэнди был главным помощником адмирала Кастера Найта, командующего базой.

– Привет, – равнодушно ответила Стиви. – Полагаю, что ты, как и вся эта публика, получил большой кайф от новой игрушки вояк.

– Не получил, раз тебя не было рядом, – хрипло ответил Сэнди, поедая ее глазами. – Я скучал без тебя, Стиви. Невозможно сказать, как сильно. Почему ты не звонила на этой неделе? Я просто с ума сходил… Она ненавидела объяснения.

– Тебе вообще не следовало бы говорить со мной, – сказала она бесстрастно. – Знаешь, если адмирал в один прекрасный момент догадается, чем мы с тобой занимаемся, ты пошлешь вот этому всему прощальный поцелуй. – И она показала пальчиком на золотые погоны на его парадном мундире.

Сэнди отступил на шаг, словно одно только упоминание о гневе адмирала Найта уже охладило его страсть.

– Но ты ведь ничего…

– Не скажу? Черт возьми, да если он даже меня четвертует, все равно буду молчать.

– Тогда давай увидимся позже, Стиви, пожалуйста. На нашем обычном месте.

Она слегка прищурила свои зеленые глаза, прекрасно сознавая, что это приведет его в экстаз.

– Может быть. Но я ничего не обещаю. – Она увидела, как голод на его лице сменился надеждой. Это выражение напомнило Стиви то, как смотрела ее мать, когда адмирал был рядом с ней, – беззащитно и немного по-детски. Она поклялась себе, что никогда не станет ни на кого смотреть так, ни за что в жизни. А заметить подобный взгляд на лице мужчины ей и вовсе было неприятно. Она почувствовала к нему отвращение. Прежде ей было забавно играть с Сэнди и ему подобными, пользуясь грубой силой своей женской привлекательности, чтобы превращать их в маленьких мальчишек, умоляющих ее уделить им немного внимания. Но в последнее время ей надоело играть с адмиральскими рабами. Хоть она и любила морочить ему голову, но теперь это стало слишком просто. – А что, тебе больше нечего делать? – спросила она Сэнди с неожиданным холодом в голосе.

Морской офицер покорно кивнул, готовый быть отпущенным.

Однако она еще не была вполне готова позволить ему уйти, тем более что замыслила кое-что еще. Она облизала свои алые губки и влепила ему поцелуй, глядя, как осветилось радостью его лицо, когда он уходил. Как просто манипулировать им, подумала она. Пока у тебя есть что-то, что им нужно, чего они хотят, их можно всех заставлять вести себя как последних дураков.

Повернувшись снова к тенту, она стала рассматривать собравшихся гостей, пока не выследила намеченную жертву. Во плоти, подумалось ей, Льюк Джеймс выглядит даже еще привлекательней, чем на экране, – высокий и худой, мужественное и красивое лицо покрыто сильным загаром, так что знаменитые голубые глаза еще больше поражают своей ясностью и льдом. Она припоминала, что увидела фильм с его участием, когда ей было двенадцать или тринадцать лет, – она еще сохраняла свою девственность, но уже предавалась самым необузданным фантазиям. Нет никаких сомнений, подумала Стиви, что за такую добычу стоит побороться. Если ее фантазии насчет Льюка Джеймса претворятся в реальность, то это станет самой большой ее победой.

Она незаметно опустила кокетливый локон ниже на глаза и приготовилась к тому, чтобы с помпой преподнести свое появление, двигаясь медленно, слегка покачивая бедрами, то ли завлекая, то ли отвергая всех, сознавая, что ни одна из этих офицерских жен, этих клуш, собравшихся под тентом, не может соперничать с ней.

Толпа, казалось, расступалась по мере продвижения Стиви, и она без всяких хлопот смогла попасть туда, куда намеревалась, оставив между собой и Льюком Джеймсом не более чем пару его трепещущих поклонниц. Теперь я вблизи от него, подумала она. Нужно, чтобы он меня заметил.

Через секунду один из моряков, выполнявших тут роль официантов, материализовался у ее локтя.

– Принести что-нибудь из бара? – спросил он, стараясь, чтобы его слова прозвучали застенчиво, в то время как глаза, словно радар, ощупывали Стиви.

– Немного «Ширли Темпл», – скромно сказала она.

Она не испытывала желания вступать в беседу с кем-нибудь из соседей. Она просто стояла на месте и наблюдала, как Льюк Джеймс справляется со своими почитателями, а потом опустила взор, когда он бросил взгляд в ее сторону.

Он подписал еще пару автографов, а затем, как она и надеялась, медленно двинулся туда, где стояла она.

– Привет, я Льюк Джеймс, – сказал он, словно его лицо не говорило за него само. – А ты кто?

– Я Стиви, – ответила она тихо, одарив его своей самой застенчивой улыбкой.

– Стиви? – рассмеялся он, и его знаменитые голубые глаза прищурились. – По-моему, ты совсем не похожа на Стиви.

– Мое настоящее имя Стефания, – пояснила она, – однако никто меня так не называет. Старая история – отец хотел мальчишку. – Она испытующе поглядела в лицо Льюка, пытаясь отыскать в нем ключ к своей дальнейшей стратегии. До той поры ей еще не доводилось общаться с кинозвездами, поэтому времени на ошибку у нее не было.

– Он, вероятно, счастлив теперь, что у него есть дочь, – предположил Льюк.

– Он не из тех людей, которые умеют быть счастливыми.

– Так что же ты тут делаешь? – поинтересовался Льюк.

Стиви подумала, что, вероятно, забавно будет попытаться поймать Льюка Джеймса в ловушку его же собственных взглядов, хоть она вовсе и не разделяла их.

– Ну, я ни за что на свете не согласилась бы пропустить такое событие. Я считаю, что нужно всегда отстаивать свои убеждения, особенно теперь, когда все ополчились на военных. И на Америку тоже.

Льюк с признательностью закивал в ответ на заявление Стиви.

– Да, да. Не думаю, что найдется много девушек, которые так думают. Большинство из тех, кого я знаю, предпочитают сжигать флаги и проклинать милитаристов.

Она твердо встретила его взгляд.

– Если бы вы узнали меня поближе, мистер Джеймс, вам не понадобилось бы много времени, чтобы понять, что я не такая, как другие девушки… во многих отношениях.

– О-о?

Стиви увидела, что он понял ее намек и что у него в голове стали появляться разные картинки. Но потом, когда он начал было раздевать ее глазами, взгляд его затуманился, словно прихлопывая все его фантазии.

Вероятно, все дело в возрасте, подумала она. Ему пришло в голову, что она слишком юная для него. Так что же ей сейчас сказать, чтобы помочь ему избавиться от таких мыслей?

– Как я тут слышала, ты снимался в каких-то фильмах, это верно? – отрывисто спросила она.

Льюк Джеймс нахмурился. Да, ее трюк удался, подумала она. Он попался на крючок собственного тщеславия.

– Неужели ты хочешь сказать, что не видела ни одного…

– Я уже говорила тебе о своем строгом отце. Очень строгом. Единственные кинозвезды, которых я знаю, это Микки Маус и Фред Астер.

– Ну, если это так… – сказал он весело. Казалось, что он видел ее насквозь. И все-таки он забавлялся игрой. Изменив тему разговора – лучший способ утешить его задетое тщеславие, – он сказал: – Ты так и не объяснила мне, каким образом попала сюда. Ты не походишь ни на политика, ни на моряка…

Стиви улыбнулась:

– Я живу на базе… со своей семьей.

– Дитя флота, – заметил Льюк, и Стиви подумала, что он опять может вспомнить про ее возраст.

Но прежде чем он успел сказать что-либо еще, возле него материализовался адмирал Кастер Найт. Высокий, с прямой спиной, со строгим, грубо высеченным лицом, морщинистой кожей, которая говорила о многих годах, проведенных на открытом капитанском мостике, глядя навстречу ураганному ветру и соленым брызгам. Его волосы были того же стального цвета, в какой красились военные корабли страны.

Черт, подумала Стиви. Этот старый ублюдок вечно все ей портит.

Льюк заметался между ними, очевидно намереваясь их вежливо познакомить.

Однако адмирал Найт заговорил первым:

– Я вижу, мистер Джеймс, что вы уже познакомились с моей дочерью. Или, может, – добавил он, бросив ледяной взгляд в сторону Стиви, – правильней будет сказать, что это она познакомилась с вами.

Онемев, Льюк уставился на Стиви. И снова, как всегда, опережая всех остальных, Кастер Найт прервал молчание:

– Однако я опасаюсь, что ваше знакомство окажется слишком недолгим. Мы уже готовы начинать церемонию. Корабль готов к спуску на воду, мистер Джеймс. – И после этих слов, словно взяв кинозвезду в плен в разгар сражения, адмирал схватил его за локоть и утащил прочь.

Но Стиви успела поймать взгляд, который бросил ей Джеймс, когда его уводили в плен, и взгляд этот заставил ее улыбнуться. Корабль, подумалось ей, окажется не единственной вещью, которая начнет сегодня новую жизнь.

Она дождалась, когда зрители заполнят первые ряды трибун, а затем села на свое место позади адмирала и матери, благовоспитанной и элегантной Ирэн. Весь ее облик, каждый дюйм говорил о том, что она настоящая леди, одетая в бледно-лиловый шифон, с соответствующими перчатками и шляпой, но Стиви не так-то легко обмануть. Вне всяких сомнений, ее мать уже извела пачку «сен-сена», чтобы заглушить запах «бурбона», принятого для поднятия духа за завтраком.

Военно-морской оркестр грянул попурри из маршей, и группа кадетов из Аннаполиса вышли из рядов, построились и промаршировали четким, прекрасной выучки, строем. Проходя мимо трибуны, они обратили глаза направо и рявкнули четкое приветствие. Адмирал Кастер Найт, награжденный шесть раз в годы войны и мира, кавалер Морского Креста, вице-командующий Тихоокеанским флотом – и вероятный кандидат на повышение в Объединенный комитет начальников штабов, – стоял прямо, как стрела, отвечая на их приветствие. Как будто, подумала Стиви, у него в заднице горячая кочерга.

Отчаянно отыскивая что-нибудь, что помогло бы ей пережить всю эту церемонию, Стиви порылась в сумочке и нашла пластинку жевательной резинки «базука». В середине исполнения «Звезд и полос» она надула изрядный розовый пузырь и ткнула в него длинным пальчиком с красным ноготком. Рядом кто-то хихикнул, и, как она и надеялась, Льюк Джеймс повернулся и одарил ее хитрой ухмылкой, пока она сдирала с лица липкую гадость и возвращала ее в рот томными движениями языка.

Когда закончилась музыка, политики завели свои пространные речи о том, как страна выигрывает войну и что все протесты – дело рук профессиональных агитаторов и заблуждающихся идеалистов. Адмирал выступил вслед за ними, дуя долго и нудно в ту же дуду, рассуждал о свободе и демократии, как будто понимал, что это такое. Забавно, подумала Стиви, в своей парадной форме, да еще с некоторого удаления, он вполне может сойти за чей-нибудь героический идеал. Но она-то знала его лучше. Если бы она была парнем, у нее не было сомнений, что он отправил бы ее куда-нибудь, где стреляют, под пули, просто для того, чтобы гордиться собой и своим истинным патриотизмом.

Когда адмирал наконец завершил свою речь, заиграли фанфары, две офицерских жены подошли к Льюку и вручили ему бутылку шампанского, украшенную красно-бело-голубыми лентами.

Льюк стоял у всех на виду – суровые черты лица, знакомые всем до боли, словно лицо статуи Свободы, светлые волосы выгорели на калифорнийском солнце, бледно-голубые глаза щурятся от яркого света.

– Как я горжусь тем, что приглашен сюда, – протяжно произнес он, да так, что глаза всех собравшихся военно-морских жен засверкали от желания. – Как я горжусь тем, что я американец. Некоторые считают, что сейчас это не модно, но я думаю, что все мы сделаем огромную ошибку, если позабудем, что живем в свободной стране, потому что у нас всегда находилось мужество сражаться за нашу страну и за ее идеалы. Господь да благословит Америку, – благоговейно завершил он свою речь под аккомпанемент бурных аплодисментов, затем схватил бутылку шампанского. – Я совершаю крещение этой подлодки «Нептун» от имени всех верных своей стране американцев. – Он шмякнул бутылкой об узкий, стройный корпус… Но она отскочила, не разбившись, с постыдным звяканьем.

Офицерские жены хихикнули, а телекамеры надвинулись ближе, когда Льюк изобразил свою фирменную – «все ерунда!» – ухмылку и экспромтом заявил:

– Я вижу в этом хорошее предзнаменование, друзья, – я предсказываю, что это судно будет плавать вечно. – Он швырнул бутылку вновь, на этот раз более резко, и она разлетелась с удовлетворительным шумом на сотни мельчайших осколков.

Церемония закончилась. Поклонники сомкнулись вокруг Льюка, ища прикосновения, слова, автографа, а его глаза в это время обшаривали толпу. Известие о том, что эта красивая, сексуальная, юная блондинка была адмиральской дочкой, было для него шоком, но он быстро с ним справился. В ее зеленых глазах, в том, как она управляла своим телом, чувствовалось нечто такое, что говорило ему о нужности риска. А риск мог оказаться немалым… потому что, вполне возможно, она могла оказаться и несовершеннолетней. Но когда тебе платят по три миллиона баксов за картину, а женщины всех возрастов, очертаний и цветов кожи бросаются на тебя, когда все оказывается чертовски просто, разве можно чувствовать себя по-настоящему живым, если не станешь немного рисковать? Быстрые мотоциклы и быстрые женщины – его менеджер был против того и другого, однако Льюк знал лучше, что заставляет кровь быстрее течь в его венах.

Скрестив длинные ноги, высоко подтянув юбку, Стиви торчала на крыле красного «кадиллака», дожидаясь Льюка Джеймса. Сначала надув губки, а затем наобещав всякой всячины, она лестью и обманом выведала у Сэнди Грейстоуна, где стоит автомобиль кинозвезды. А потом отправила беднягу назад к его жене.

Когда Льюк вошел в гараж автопарка, его загорелое лицо исказилось в усмешке.

– Так вот ты где спряталась, – сказал он. – А я-то высматривал тебя там.

– Я вычислила, где тебя лучше встретить, – сказала Стиви. Она соскользнула с автомобиля и вздернула юбку еще выше на своих длинных ногах. – Вот я и тут. Разве не приятней нам встретиться здесь?

– Приятней?

– Да, вот так, наедине. Так меньше хлопот… с твоими поклонниками… и моим адмиралом.

Льюк потряс головой и засмеялся, откровенно удивляясь ее отъявленной самоуверенности.

– Скажи-ка мне, Стиви… сколько тебе лет? Итак, он решил не забывать об осторожности.

– Может, нам лучше расстаться в неведении?

– Может – отозвался он эхом.

– Разве тебе не достаточно будет, если я скажу, что я… стара душой?

– Не достаточно, если ты приманка, ведущая за решетку, – сказал он, изменив свой тон на резкий, даже грубый. Должен же он был показать этой малютке, что она не сможет манипулировать им, как каким-то школьником.

Стиви почувствовала, как он соскальзывает с крючка, он, самый крупный ее улов за всю ее жизнь. Пора открывать огонь из всех орудий. Она перешагнула через выбоину в цементном полу, разделявшую их, приложила пальцы к его щеке и провела тремя красными коготками вдоль его скулы, очень легко, а потом оставила свою руку лежать у него на плече. Она почувствовала, что выиграла, когда он не сделал ничего, чтобы остановить ее.

– Почему бы нам не сказать так, ковбой? Вся эта штука останется нашим маленьким секретом. Я гарантирую тебе, что в западню ты не попадешь. Действительно, если ты меня трахнешь – каким-либо образом, – я могу даже тебя отпустить.

Огонь загорелся ярче в глазах у Льюка. Он снова ухмыльнулся:

– Ну ты и штучка, Стефания.

– Стиви, – поправила она.

Льюк уже все решил. Он не собирался пугаться, например, ее отца. В конце концов, в своем мире он был выше адмирала – там он был богом.

– Прыгай внутрь, – пригласил Льюк, распахнув дверцу автомобиля.

Стиви так и сделала, щедро сверкнув икрами и ляжками; провокационно мелькнула черная резинка пояса.

– Куда отправимся? – осведомился он.

– Давай устроим пикник, – ответила она, желая как-то отличаться от всех женщин, которых знал Льюк. – На природу… на травку.

Когда он выводил автомобиль из гаража, Стиви включила радио. «Уандерс», совсем новая черная группа, исполняли «Гляди, что сделала со мной любовь». Стиви забарабанила пальцами в такт и стала подпевать шелковому голосу ведущей исполнительницы.

Когда база осталась позади, Стиви велела ему заехать в большой придорожный универсам. Пока он делал покупки, она ждала в машине, откинув голову на белое кожаное кресло, с закрытыми глазами и улыбочкой предвкушения на губах.

Он вернулся с корзинкой для пикника, пледом и такой же улыбочкой.

– Ну, так куда же мы направимся?

Она указала ему направление к заброшенной ферме, что находилась за городом.

– Все думают, что она заколочена, но я знаю, где в ограде есть дыра.

– Это там ты принимаешь своих приятелей? – поинтересовался Льюк, трогая автомобиль с места.

– Только самых хороших.

Когда они подъехали к длинной извилистой подъездной дороге к ферме, заросшей травой, Стиви велела ему поставить машину за высоким кустарником, вне поля видимости с дороги. Она прихватила с заднего сиденья одеяло и повела Льюка мимо ворот заброшенного особняка туда, где изысканная ограда из кованого железа проржавела и в ней образовалась дыра.

– Давай за мной, – приказала она, осторожно пролезая через отверстие.

Потом они пробирались сквозь разросшийся кустарник и цветы, пока не оказались на небольшой полянке на берегу уединенного пруда. Стиви расстелила одеяло под деревом, сбросила с ног туфли, с облегчением уселась.

– Давай чего-нибудь поедим, – сказала она, – вся эта тупая церемония с размахиванием флагами пробудила во мне аппетит.

Льюк присел на одеяло.

– Тупая церемония? – отозвался он. – Но по-моему, ты говорила…

– Что я говорила? – переспросила она, напуская на себя невинный вид, а затем хватая бутерброд.

Льюк потряс головой, открывая бутылку вина.

– Ну, это действительно сенсация. Неужели адмиральская дочка и в самом деле заодно со всем этим сбродом, орущим «долой Америку»?

– С Америкой у меня все в порядке, – возразила она живо. – Я вот только терпеть не могу публику, которая претендует на то, что говорит от имени всей Америки.

Он налил вина в два пластиковых стаканчика, затем помедлил, прежде чем протянуть ей один из них.

– Я уже забыл: Стиви достаточно взрослая, чтобы пить вино?

– Не скажу. – Она выхватила стаканчик из его руки. Они стали пить, бросая друг на друга взгляды поверх стаканов.

– А что думает твой отец насчет твоих политических воззрений?

– А мне плевать, что он думает. Льюк миролюбиво улыбался бунтарским речам Стиви. Разве его самого не обвиняли множество раз в том же самом?

«Повзрослей немного, Льюк, – умолял его менеджер с монотонной регулярностью. – Студии подумают, что ты хочешь стать вторым Джеймсом Дином». А Льюку было все равно, что они там думают. Пока он оставался любимцем зрителей, ему можно было делать все, что он захочет. И ему нравилось, что эта шикарная, юная девчонка тоже бунтовала.

Они прикончили вино и растянулись в тени большого клена.

– Когда ты возвращаешься в Калифорнию? – спросила Стиви.

– Я не собираюсь ехать в Калифорнию. Я снимаюсь в картине в Вашингтоне; предполагается, что я подъеду туда завтра. Расслабься, не торопись…

– Если уж говорить об этом, – лениво произнесла Стиви, – тогда почему бы нам не поплавать?

– Мне эта мысль нравится. – Хоть Льюк и старался казаться равнодушным, но тем не менее испытывал приятное возбуждение, предвкушая то, что ждало его впереди. Он стянул рубашку первым, думая этим ослабить неловкость, которую Стиви могла чувствовать. Он считал, что женщины несколько смешны в этом отношении. Им бывает нелегко вылезать из своей одежды, однако, сбросив ее, они отбрасывали и все запреты.

Однако Стиви не выглядела ни в малейшей степени смущенной. Грациозно поднявшись на ноги, словно молодая львица, она стала снова напевать: «Гляди, что сделала со мной любовь», расстегивая пуговицы шелкового жакета.

Под ним не было блузки, один лишь кружевной черный лифчик, который открывал сливочную выпуклость грудей. Покачиваясь под собственную музыку, она расстегивала юбку. Та упала с соблазнительным шорохом к лодыжкам, небрежным движением она отфутболила ее в сторону. С такой же естественной грацией она стащила с себя чулки и пояс, а потом помчалась к пруду, похожая на белокурую лесную нимфу.

Это Льюк испытывал скованность и неуверенность, когда последовал ее примеру. И все же находил это ощущение на удивление освежающим. Стиви была первой женщиной за много лет, которая не приставала к нему с восторгами по поводу его успехов на экране; казалось, ей вообще было все равно, знаменит он или нет. Она прыгнула в воду и поплыла, небрежно взмахивая руками. Когда Льюк ухнул в воду вслед за ней, она набрала воздуха, нырнула вглубь и быстро поплыла, пока не увидела его мускулистые ноги. Она схватила ртом большой палец на его правой ноге и сильно потянула, слегка царапая ногтями его икры.

Захваченный врасплох, Льюк, проклиная все, пошел ко дну, но моментально пришел в себя и стряхнул Стиви с ноги. Его сильные руки схватили Стиви за талию, и он прижал ее к себе, расплющив ее крепкие, белые груди о свою грудную клетку. Он попытался поцеловать ее, но она вырвалась и поплыла к берегу.

Там она и стала его ждать, наслаждаясь солнечным теплом и высушивая капли воды, приставшие к ее телу. Когда Льюк вылез из воды, Стиви протянула руку. И опять киногерой удивился тому, что этот ребенок диктует ему правила игры, постоянно делает первый ход. Он схватился за протянутую руку и выскочил на заросший травой берег.

Без всяких преамбул Стиви двинулась к телу Льюка, храбро прижалась к нему, в поисках эрекции, которая позволила бы ей почувствовать себя победительницей. И когда ощутила лишь небольшое затвердение, она отошла на несколько шагов, соблазнительно покачиваясь и проводя руками по контурам своего тела, словно имитируя любовные ласки. Его глаза были закрыты, но она знала, что он подглядывает за ней из-под ресниц, слышала, как учащается его дыхание. Она ценила в себе способность никогда не терять над собой контроль. Среди самых жарких любовных битв, в разгар триумфа она никогда не переставала слышать свой тайный голос. В этом состоял ее собственный протест против всех их – мужчин, со всеми их войнами, оружием и дурацкой уверенностью, что они всегда сделают все по-своему. Или, может, это было всего-навсего сражение с адмиралом, которое она вела – исполненная решимости вновь и вновь доказывать, что она может его выиграть?..

Она чувствовала, что Льюк начинает грубо с ней обращаться, но ей это не казалось важным. Она победительница, уверяла она себя, даже покоряясь ему, когда он схватил ее за руку и потащил на одеяло. Она облизала губы и встала на колени между его длинными, мускулистыми ногами, заметила глубокий, рваный шрам на бедре. Затем она взяла его в рот, лаская губами и языком, пробегая ноготками по его жилистым, твердым бокам. Какое-то время он лежал тихо, подчиняясь манипуляциям Стиви. Затем начал двигаться, внедряясь все глубже в ее глотку.

Но когда он схватил ее за волосы и стал стараться заставить ее двигаться в его ритме, она снова отпрянула. Расставив ноги, она надвинулась на его возбужденный пенис; сжимая его бедра своими коленями, она скакала на нем, словно королева родео на брыкающемся бронко, насаживаясь на него все сильней и сильней, пока он не кончил с хриплым стоном.

Тут же она скатилась в сторону и оперлась на локоть, глядя в лицо Льюку и выводя деликатные кружочки у него на груди.

– Ты уже выдохся, ковбой? – насмешливо поинтересовалась она, и в ее словах сквозило приглашение, как и в легких, словно касание пера, прикосновениях пальчиков.

Льюк мог бы поклясться, что он выдохся, по крайней мере, пока, но прежде чем он успел что-либо произнести, она начала слизывать пот с его тела – сначала с груди, потом под мышками, потом с ног. Ее руки обхватили его ягодицы, пальцы проникали в его тело, и прежде чем он понял, что случилось, он снова стал становиться твердым. Самодовольно улыбнувшись, Стиви встала на четвереньки, прижав свои твердые, белые ягодицы к его лицу.

– Ну-ка, посмотрим, умеешь ли ты скакать по-настоящему, ковбой…

Льюк рассмеялся, проникая в нее. Она оказалась тугой и горячей и приняла его целиком внутрь себя – а затем встала на дыбы, подзадоривая его продолжать скачки.

Он схватил ее груди и сильно сжал, его возбуждение все нарастало, когда он толкал и бил ее гибкое молодое тело, желая властвовать над ним, хотя бы один миг. Он не испытывал такой первозданной, захватывающей, грубой сексуальности с тех пор, как вышел из юношеского возраста. Его руки лихорадочно шарили по ее телу, пальцы касались и пробовали, пока она не начала дрожать и стонать. Ему хотелось, чтобы это продолжалось до бесконечности, чтобы она вновь и вновь содрогалась в экстазе, пока не закричит и не запросит пощады. Однако, что бы он ни делал, она, казалось, хотела еще большего, и Льюк почувствовал сожаление, когда взорвался огромным, ревущим потоком.

Они лежали рядом, в потном переплетении рук и ног. На лице Льюка застыло выражение то ли удовлетворения, то ли сладкого удивления. Если бы Стиви потребовала продолжения, то он мог бы удовлетворить ее желание. Таким горячим он не бывал с той первой вспышки его голливудского успеха, когда он никак не мог насытиться тем, что предлагали ему поклонницы. Самое неприятное в жизни актера – символа сексуальности – заключалось в том, что секс становился слишком рутинным и предсказуемым, но вот в этой девчонке что-то захватило его. Ему даже подумалось: кто знает, как далеко все может зайти?

– И часто ты этим занимаешься? – спросил он как бы в шутку.

– Только когда мне скучно, – ответила она, и он не понял, всерьез она это говорила или нет.

Так же непринужденно, как и раздевалась, Стиви начала натягивать на себя одежду.

Льюк старался скрыть разочарование. Он-то хотел побыть с ней еще немного, попробовать еще разок.

– Я уже говорил тебе, – заметил он, – что я снимаюсь в Вашингтоне в течение трех недель. Там я живу в отеле «Мэйфлауэр». Не хочешь меня навестить?

Приглашение увенчало триумф Стиви. Она переспала с великим Льюком Джеймсом и, более того, заставила его захотеть ее еще.

– В этом нет необходимости, – заявила она вяло. – Я получила то, чего добивалась.

Изумление и оторопь на лице Льюка граничили с комизмом. Ни одна женщина до сих пор еще его не отвергала, да еще так холодно, как в этот раз.

– Ну, ты одна на миллион такая, Стиви, – произнес он. – И кто тебя сотворил такой, черт возьми? На какой-то миг она поглядела на него в упор.

– Спроси у адмирала, – ответила она и отвернулась.

Поздно вечером Стиви вылезла из автомобиля с откидным верхом неподалеку от главных ворот базы. Без хлопот она миновала двух часовых, получив узнающий кивок от обоих, и направилась к дому номер сто двадцать восемь по Тенистой аллее. Быстро пробежав по усыпанному гравием подъездному пути, она одним махом одолела три ступеньки и с бьющимся сердцем остановилась у входной двери. Адмирал должен был отправиться в Вашингтон сразу же после спуска лодки на воду, и все-таки страх и опасения уже вошли в привычку, когда бы Стиви ни приближалась к месту своего проживания.

Входя, она задела за подставку для зонтов и остановилась, парализованная страхом, в коридоре, долго вслушиваясь в звуки дома.

Наконец она с облегчением вздохнула. Дома его не было. В комнате еще работал телевизор, настроенный на какой-то поздний фильм. Граненый стакан, измазанный розовой помадой, стоял на кофейном столике, И Стиви заметила рядом с ним лужицу, после которой наверняка останется пятно, которое придется оттирать ей. Бутылки видно не было. Независимо от того, сколько она ухитрилась высосать, Ирэн всегда убирала улики. Не то чтобы адмирала это особенно заботило. Стиви подумала, что его вполне устраивало иметь жену, которая половину времени пребывала где-то на другой планете.

Скорее по привычке Стиви на цыпочках прошла наверх, и когда проходила мимо спальни родителей, заглянула в нее. Ирэн лежала на двойной кровати, которую чаще всего занимала одна, в связи с частым отсутствием адмирала. Одета она была в ночную рубашку с оборками, кружева вокруг шеи. Сложив на груди руки, она могла бы сойти за труп, если бы не вздымающаяся грудь и не деликатное похрапывание.

Стиви с отвращением потрясла головой и прошла в свою комнату. Меблирована она была с военным, аскетизмом и скорее напоминала тюремную камеру: узкая кровать, какие стоят в казармах, простыни туго натянуты поверх матраса; тумбочка с радиобудильником; на туалетном, столике ничего нет, кроме щетки и расчески. Лишь обои – не подходящие к обстановке букеты роз ярко-розового цвета на белом фоне – говорили о том, что тут живет молодая женщина.

Она повесила в шкаф одежду и легла в постель. Темный ночной воздух был тихим и теплым, и Стиви показалось, что ей трудно дышать, словно тяжелый камень давит ей на грудь. Она позволила своему мозгу прокрутить в памяти ее победу над Льюком Джеймсом – своего рода еще один триумф над адмиралом.

Между ними шла партизанская война, на манер вьетнамской. Герилья, кажется, она называется. На собственной шкуре Стиви узнала, что не сможет одолеть превосходящие силы Каса Найта на домашнем фронте, поэтому предпочитала вести войну по своим собственным правилам, во всем, где могла, подрывая его авторитет над собой. Ее победы были тайными, но от этого не менее важными для нее. Рано или поздно, думала она, ей удастся свалить его – если только она сумеет сама протянуть достаточно времени. Она понимала, что только так сможет выжить.

 

2

Год назад Стиви распрощалась со своей последней надеждой спасти хотя бы клочок нормального детства.

В то утро она проснулась рано, со странным чувством ожидания чего-то, с непривычным оптимизмом. Все-таки, предостерегла она себя, ты должна вести себя осторожно: слишком мало оснований ожидать, что день пройдет благополучно. Однако, поднявшись с постели, она убедилась, что ее надежды имели под собой кое-какие основания. На дверце шкафа висело совсем новое платье – подарок ко дню рождения от Ирэн. Розовый хлопок – довольно безобразный с каймой из кружев цвета жженого сахара. Однако когда Стиви надела его, ее захлестнула волна нежности к матери. Не только потому, что в этом году Ирэн вспомнила о дне рождения дочери, но она еще и настояла на том, чтобы устроить праздник. Этот год обязательно будет отличаться от других. Ирэн, конечно же, постарается… если только адмирал все не испортит.

Какой-то миг нахлынувший поток воспоминаний грозил испортить хорошее настроение Стиви. Однажды, когда ей было пять лет, она пролила молоко на ковер в комнате. Увидев испуганное выражение лица матери, Стиви заплакала.

– Та-ак, – произнес адмирал своим холодным, стальным голосом, – отправляйся на гауптвахту и сиди там.

Ирэн пыталась вмешаться, промокала лужицу кружевным платочком, который всегда носила в рукаве, однако адмирал оттащил ее прочь. А Стиви узнала, что ее комната была гауптвахтой и что ее мать оказалась бессильной против гнева адмирала.

А когда ей было десять лет, он заставил ее стоять под палящим августовским солнцем из-за того, что она забыла убрать свои игрушки. Она сплутовала и сбегала в дом до конца назначенного ей срока, потому что захотела пить, и тогда адмирал заставил ее повторить наказание на следующий день. А в тринадцать лет ей запретили пойти на выпускной вечер их школы из-за того, что он обнаружил во время своего еженедельного «инспекционного обхода» шарики пыли у нее под кроватью.

Со временем Стиви поняла, что ее отец садист и тиран, а мать хорошая, но слабая. А дом ее – тюрьма, гауптвахта. Она искала спасения в учебе, среди одноклассников, однако руки у адмирала оказались такими же длинными, как и мощными. Школьные учителя держали себя со Стиви строже, чем с остальными, поскольку на этом настаивал адмирал. Ребята ее возраста – дети других офицеров – старались держаться от нее подальше. Стиви постоянно испытывала чувство, что ее постоянно рассматривают, судят и находят – что хуже всех прочих грехов – «не такой, как все», вот со временем у нее и выработалась привычка отвергать своих ровесников прежде, чем они сами от нее отвернутся.

Но если сегодня ей удастся принять гостей, то, быть может, все еще не так плохо. Глядя в то утро в зеркало, Стиви увидела себя более юной и невинной, чем обычно. На ней пока еще не было косметики, которой она начала пользоваться назло адмиралу и ей показалось, что в конце концов платье неплохо выглядит на ней. А может, ей все-таки удастся и впрямь стать обычной, «сладкой шестнадцатилетней девочкой»?

Затем она спустилась вниз, чтобы приготовить себе свой обычный одинокий завтрак, и ее тут же поразило ощущение чего-то непривычного – в воздухе витал сладкий, томный аромат торта, который Ирэн испекла вечером – пышная, белая пища богов, покрытая розовой глазурью и украшенная шестнадцатью сахарными розочками. Потрясающая разница с обычным застарелым запахом спиртного и сигарет! Стиви это показалось добрым предзнаменованием.

Она прошла через столовую, а затем через жилую комнату, стараясь увидеть их глазами своих одноклассников, которые придут к ней вечером.

Симпатичная мебель, в основном привезенная из дома умерших дедушки с бабушкой в Атланте, – стол красного дерева и стулья в духе эпохи королевы Анны, с гобеленовыми подушками, резной буфет и огромное зеркало в позолоченной раме. Все сверкало чистотой, благодаря постоянным усилиям Стиви, чистившей их пылесосом и полировавшей.

Однако, сколько она себя помнила, у них ни разу не возникало разговоров о том, чтобы как-то по-новому поставить мебель, повесить картину или купить что-либо новенькое – или даже хотя бы заменить фарфоровый сервиз, покрывшийся трещинами. К тому же он частично побился за многие годы пьянства Ирэн.

И все-таки, подумалось ей, ребята из школы, пожалуй, подумают, что это вполне приятный дом, к тому же освещенный адмиральским авторитетом. Пусть на самом деле тут все обстоит так же, как и с ее родителями – благопристойно на поверхности, но более пристально лучше не рассматривать.

И все-таки в этот день дом Найтов казался более веселым, чем обычно. Возможно, все дело было в рулонах розовой и белой гофрированной бумаги, лежавших на обеденном столе и дожидавшихся, когда их переплетут и повесят. Или в неопрятной стопке праздничных шляпок и бантов, в сумке с разноцветными воздушными шарами. Все это выглядело таким юным и невинным, что у Стиви как-то даже не возникло желания над всем этим насмехаться.

В этот день даже атмосфера в школе поразила Стиви своей теплотой и дружелюбием. Ее учительница и какой-то мальчик, которого она едва знала, сделали Стиви комплименты по поводу ее нового платья. Обычно она сидела на занятиях словно посторонняя, изолированная собственным сознанием того, что она отличается от всех. Но сегодня она принимала дружественные жесты и старалась отвечать на них.

Когда она взяла в кафетерии свою коробку с завтраком, то группа из трех девочек – шайка Тамми Форрестер – направилась за ней следом.

– Эй, Стиви, – крикнула ей сама Тамми, кивая на свободное место, – иди сюда, поедим вместе.

Стиви так и сделала, с некоторой опаской и напряжением усаживаясь за недоступный для нее прежде стол Форрестер. Как могло случиться, что эти девочки, обычно такие надменные, переменились, – неужели из-за того, что Ирэн уговорила ее пригласить их всех на вечер? Хотя Стиви и не слишком доверяла неожиданному расположению к ней, все же это показалось ей частью той нормальной жизни, о которой она мечтала. И она изменила своей обычной привычке держаться поодаль.

– А мы как раз говорим о твоем приглашении, – сказала Тамми под аккомпанемент кивков ее подруг. Она наклонилась и заговорщицки прошептала:

– А ты собираешься добавить спиртного в пунш? Стиви едва не расхохоталась. В ее доме раздобыть спиртное было проще простого.

– Нет проблем, – легкомысленно заверила она и была вознаграждена за свои слова одобрительными улыбками.

– А как насчет надзора? – осведомилась Тамми. – Твой отец… Я хочу сказать, твои родители будут дома весь вечер?

Стиви поняла вопрос. Все на базе знали, что из себя представляет адмирал Найт, и все его опасались.

– Он в Вашингтоне, – ответила она, – а мать рано ложится спать.

Тамми просияла.

– Супер, – одобрила она. Заговорщицкий тон вернулся. – А ты уже договорилась с каким-нибудь парнем, что будешь с ним в этот вечер?

– Нет… не договорилась.

– Вот здорово! Не то здорово, что ты не договорилась, то есть, – поскорей добавила она, – просто сейчас у нас гостит мой кузен Тим из Ричмонда, и мне хотелось бы привести его с собой. Он ростом шесть футов и такой симпатичный. Он первокурсник у «Уильяма и Мэри», и у него даже есть итальянский спортивный автомобиль. Могу поклясться, что он тебе очень понравится, Стиви. Ничего, если я приведу его?

– Конечно, – кивнула Стиви. – Чем больше народу, тем веселее.

Пунш с добавкой спиртного, свидания с незнакомыми парнями… все это принадлежало к тому миру, который она совсем не знала. Сумеет ли она оказаться там своей?

Вопрос этот все еще витал в мозгу Стиви, когда она подходила к своему дому вместе с Тамми и Евой, ее подругой. С видом королевской особы, оказывающей неслыханную милость, Тамми вызвалась помочь Стиви украсить дом и удостовериться, что все было «в самый раз» для вечеринки. Поворачивая ключ в двери, Стиви подумала: какое странное ощущение – быть с девочками твоего возраста, а не совершать свое обычное одинокое возвращение в постылый дом.

Она вошла внутрь, девочки за ней, в явном нетерпении посмотреть, как она живет. Ведь хоть адмирал Кас Найт и был самой настоящей легендой, никто из одноклассников Стиви ни разу не был у нее дома; все, что они знали о нем, – это то, что рассказывали их родители.

Еще не дойдя до жилой комнаты, Стиви почувствовала ужасные признаки того, что что-то неладно: кислый запах и звук телевизора – передавали одну из излюбленных мыльных опер Ирэн, – включенный на оглушительную громкость.

У девочек перехватило дыхание, когда они увидели сцену, до ужаса знакомую Стиви: Ирэн валялась на диване, окруженная несколькими лопнувшими шарами, волосы растрепаны, халат распахнут, бутылка «Дикого индюка» и стакан стоят в лужице на кофейном столике.

С люстры свисало несколько жалких лент гофрированной бумаги, а в том месте, где они касались Ковра, начинался след блевотины, ведущий в туалетную комнату.

И в этот момент Стиви распрощалась со своими мечтаниями стать обычной, «сладкой шестнадцатилетней девочкой». Не говоря ни слова девочкам, она помчалась на кухню и вернулась с рулоном туалетной бумаги, ведром мыльной воды и щеткой.

Тамми и Ева сбежали, не сказав ни слова, словно боялись заразиться тем безобразием, какое увидели. Пока они мчались по дороге прочь от дома, Стиви слышала их возбужденную болтовню. Разумеется, завтра об этом узнает вся школа.

Стиви присела на корточки и терла ковер до тех пор, пока костяшки пальцев не покраснели. Постепенно пятно побледнело, однако прогорклый запах остался. Близкая к тошноте, Стиви все-таки заставляла себя дышать им, словно в наказание за то, что осмелилась мечтать о чем-то еще.

Закончив уборку, она отволокла Ирэн вверх по лестнице и уложила в постель. А потом сорвала с себя бело-розовое именинное платье и растерзала его в клочки, оставив тряпки на полу комнаты Ирэн.

Надев джинсы и мужскую рубашку, она спустилась вниз. С мрачной решимостью она собрала все барахло, предназначавшееся для вечеринки, которая не состоялась, все шары, шляпы и банты, и отправила их в мешок для мусора. Кулаками измолотила бело-розовый именинный торт, тоже бросила его в мешок, а затем вытащила весь этот мусор из задней двери вместе с остальным хламом.

Дальше было самое трудное. Задыхаясь от ненависти и унижения, Стиви сняла телефонную трубку и одиннадцать раз набирала номера, сообщая каждому из приглашенных гостей, что день рождения отменяется. Причины она не называла, зная слишком хорошо, что Ева и Тамми скорее всего уже начали распространять историю о том, какую сцену они застали.

Слишком недолго она чувствовала то, что другие девочки считали самым нормальным, – и слишком быстро Ирэн сделала ее опять отщепенкой Стиви Найт.

И она поклялась себе, что больше никогда не окажется в таком нелепом положении, никогда.

Когда спустя несколько часов Ирэн все еще не спустилась вниз, Стиви забеспокоилась. Хоть она и ненавидела сегодня мать больше, чем обычно, чувство ответственности крепко и глубоко сидело внутри нее. Все эти долгие годы, когда Стиви убирала за матерью, следила, чтобы у нее было все в порядке во время долгих отлучек адмирала, сделали из Стиви скорее мать для Ирэн, чем дочь. И хотя она часто желала смерти обоим родителям, все-таки не могла заставить себя полностью бросить мать, даже в этот день. Зная, что Ирэн забывала поесть, когда пила, она пошарила в холодильнике, стараясь отыскать какие-то остатки еды. Она достала несколько увядших овощей из контейнера и несколько кусков курятины из морозилки, положила их в большую кастрюлю, добавила специи и воды и поставила тушиться, а сама стала в это время убирать последние следы пьяного бесчинства Ирэн.

Примерно через час сверху донесся грохот, словно кто-то или что-то упало на пол. Покачав головой, она попробовала бульон и решила, что его уже можно есть. Она поставила еду на поднос и пошла наверх. Остановившись у двери, она громко постучала, давая матери время собраться.

Когда Стиви вошла, Ирэн причесывала волосы и запахивала халат.

– У меня просто оглушительно болит голова, – пожаловалась она, словно это что-то необычное для нее. Стиви ждала, что мать скажет хоть что-то об испорченном празднике, но Ирэн, кажется, и не вспомнила об этом. А может, она просто игнорировала все, что могло нарушить ее претензии выглядеть как леди.

– Я подумала, что ты могла проголодаться, – сказала Стиви, протягивая ей поднос.

Ирэн принюхалась к супу, затем отведала крошечный глоток, словно сравнивала его с какими-то высшими стандартами.

– Стефания, милая, – пробормотала она. – Я вижу тут бумажную салфетку, да еще такую, какую применяют лишь для завтрака. Мне не хочется тебя критиковать, но юная леди должна знать, что она уместна лишь для пикников. Ты постараешься запомнить мои слова, милая?

Ярость поднялась в глотке у Стиви, темная, дикая и все поглощающая. Она бросила поднос и ринулась к себе в комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Было почти девять часов, когда звонок в дверь разбудил Стиви. Проплакав несколько часов, она заснула. Она дождалась повторного звонка, который словно эхо прозвучал в доме, и решила, что Ирэн, должно быть, выпила еще бутылку или две и снова впала в беспамятство. Потерев лицо, она спустилась вниз.

За дверью стоял главный помощник отца, лейтенант Сэнфорд Грейстоун.

– Поздравляю тебя с шестнадцатилетием, Стиви, – сказал он, протягивая ей коробку от цветочника. На зеленой ткани лежал букетик розовых камелий. – Это тебе от отца, – объяснил офицер. – Он сожалеет, что не смог приехать на твой праздник, однако просил передать специальные поздравления от него. – Он поглядел мимо Стиви в дом. – Наверное, вечеринка у тебя сейчас в полном разгаре.

– Все уже закончилось, – резко сказала она, и ее тон показывал, что больше никаких вопросов она не потерпит. Она достала поздравительную открытку из коробки и прочла незамысловатое послание. «Моей красавице дочке Стиви. С днем рождения. С любовью, папа.» На какой-то момент потребность Стиви быть любимой почти заслонила ее ненависть к адмиралу. Однако, прочитав еще раз поздравление, она вспомнила, сколько раз уже ее дурачили и прежде. «С любовью, папа». Это вовсе не его стиль…

Ее взгляд упал на жаждущее лицо Сэнди. В ходе исполнения своих служебных обязанностей – приносить документы домой адмиралу либо приходить за ним, чтобы потом сопровождать его на собрание личного состава, – он постоянно ел ее глазами, это она не раз замечала. И теперь она все моментально поняла.

– Старый тиран не присылал вот этого, – сказала она и бросила цветы на порог. – Это сделал ты.

Сэнди вспыхнул он смущения.

– Да, но у него на календаре было написано, – запротестовал он. – Он сам сделал бы это, но…

– Приятная попытка, – с горечью заметила Стиви. – Спасибо тебе. Хоть ты обо мне позаботился.

Сэнди неловко пожал плечами.

Внезапно, с напускной веселостью Стиви заявила:

– А что, черт побери? Почему я не могу отпраздновать мое шестнадцатилетие? Вместе с тобой. Устроим настоящую вечеринку, не эту детскую чушь. Что скажешь?

Офицер заколебался, обдумывая ее тон, прикидывая шансы. Возможно, если бы он не ненавидел адмирала так сильно, его ответ был бы другим. Однако через миг он сказал:

– О'кей, Стиви, и что ты хочешь сделать? Когда Стиви взвесила все возможности, ее лицо преобразилось. Исчезли все следы той девочки, которая проснулась в это утро с верой в то, что она сможет быть нормальным подростком. Теперь на ее месте стояла циничная женщина, знавшая слишком много о жизни и слишком мало о любви.

– Я хочу, – ответила она, и в ее голосе зазвучали многообещающие нотки, – хочу, чтобы ты отвез меня в мотель «Страна мечты».

 

3

Барбекю в доме адмирала Кастера Найта стали уже традицией на базе. Устраивались они днем во второе воскресенье каждого месяца и планировались так же тщательно, как морская операция, – начало в 13.00 и окончание в 17.00, и ни минутой больше. Приглашались морские офицеры и их жены – а позже стали приезжать политики из Вашингтона и высшие военные чины, с которыми Кас Найт водил дружбу с прицелом на продвижение по службе, которое могло бы привести его в генштаб.

Дюжина матросов направлялась в дом Найта, чтобы стряпать, разносить блюда, стоять за стойкой бара и все убирать, когда мероприятие заканчивалось. Одно время Стиви флиртовала с ними за спиной адмирала, но потом эта разновидность боевых действий ей надоела. И в этот полдень она сидела на ступеньке, ведущей с задней террасы на лужайку, лениво шевелила босыми ногами влажную, теплую траву и глядела, как суетятся вокруг подчиненные адмирала.

– Стиви, какого дьявола ты там сидишь? Адмирал вылетел из французских дверей, ведущих в жилую комнату, и его лицо побагровело от гнева, когда он увидел ее шорты и короткую майку.

– Мы ожидаем гостей, а ты выглядишь как чертова хиппи.

Стиви улыбнулась себе под нос. Конечно же, она специально дожидалась, чтобы он увидел ее и взорвался. Затем поднялась на ноги, медленно дерзко, прекрасно сознавая, в какое бешенство он приходит, когда она не вскакивает подобострастно, как все остальные.

– Ты знаешь, что от тебя требуется, – рявкнул он. – Поднимайся наверх и приводи себя в приличный вид. Это мой приказ.

Стиви поплелась в дом. Да, она знала прекрасно, что от нее требовалось, – он хотел, чтобы она принарядилась, и он мог бы тогда хвастаться ею перед своими приятелями. Он не знал лишь одного – что Стиви играла в эту игру лишь потому, что она устраивала ее тоже.

Она поднялась наверх и начала шуровать в шкафу. В одном адмирал никогда не скупился – в том, что касалось ее нарядов. Многие платья он покупал для нее сам, чтобы гарантировать, что она будет выглядеть как капиталовложение. Она вытащила пару платьев, и когда повернулась к зеркалу, чтобы приложить их к себе, то вздрогнула от неожиданности, увидев, что отец спокойно вошел в комнату вслед за ней и на его лице блуждало выражение любопытства.

– Зеленое платье, – отметил он. – Надень зеленое. – Он еще побыл в комнате, будто думал, что она начнет переодеваться при нем. Мысль об этом показалась Стиви странно возбуждающей, и она подумала, как он поведет себя, если она снимет лифчик и сбросит на пол шорты.

Однако он повернулся и вышел из комнаты так же резко и внезапно, как и появился. Стиви через голову натянула полотняное зеленое платье без бретелек. Затем нанесла косметику – бледноабрикосовую помаду, серо-зеленые тени, под цвет глаз, и очень густо намазала ресницы тушью.

Когда она спустилась вниз по лестнице и предстала перед адмиралом, тот осмотрел ее с ног до головы и ничего не сказал. Затем вознаградил ее старания очередным приказом:

– Погляди, почему задерживается мать. Сенатор Харпер прибудет ровно в тринадцать ноль-ноль.

И опять она прошла очень медленно, испытывая терпение адмирала. Она вернулась наверх и нашла Ирэн в ее спальне, где та суетилась над воображаемым пятном на ее персиковом шифоне. Она казалась напряженной, но тем не менее трезвой. Стиви часто доводилось видеть, как мать назюзюкивалась до потери сознания, но это бывало почти всегда, когда адмирал куда-нибудь уезжал. Страх был причиной ее слабости, как догадывалась Стиви, но сказывалась еще и привычка. Мать начала попивать в те годы, когда Кас Найт надолго уходил в море, будучи капитаном корабля, сражавшегося против японцев. Разумеется, теперь он знал, что она пьет, однако в его присутствии она сохраняла приличия.

– Он хочет, чтобы ты выходила, – сообщила Стиви.

– Как я выгляжу, ничего? – спросила Ирэн, и в ее голосе прозвучала умоляющая нотка, чтобы дочь ее подбодрила.

– Спрашивай его, – ответила Стиви. – Ведь только его мнение имеет значение. – Возможно, что она и жестоко поступает, подумала она, выходя из комнаты матери, однако праздник ее шестнадцатилетия до сих пор не забыт.

Она спустилась в фойе, где адмирал стоял по стойке «вольно», заложив руки за спину и глядя на потеющих матросов, бегавших взад и вперед из кухни на переднюю лужайку, в другие помещения, готовя все к пиру, который вот-вот начнется.

– Ну? – осведомился он.

– Она почти готова.

– А она… как, на плаву?

– Она останется боеспособной, – парировала Стиви, пародируя нудную привычку адмирала облекать все в военно-морские термины.

Он кашлянул.

– У твоей матери… проблемы, – ровным голосом сказал он. – Это трудно для всех нас. Но если мы сплотим свои ряды, то все будет в норме.

Он помолчал, ожидая ответа. А что могла она сказать? Они никогда не будут «в норме», и Стиви это знала. И поскольку она так ничего и не сказала, он положил руку ей на плечо. От этого прикосновения к оголенному участку тела по коже у нее побежали мурашки; она никогда не думала о нем, как об отце. Всегда он был для нее чужаком, присвоившим власть над ней. И все же она выдержала прикосновение, не ускользнула от него. Принудив себя встретить взгляд его ледяных голубых глаз, она ответила ему таким же взглядом, не менее пронзительным, чем его собственный.

Неожиданно он переменил тон.

– Ты выросла в симпатичную девушку, – мягко сказал он. – Даже более симпатичную, чем была твоя мать.

Эти слова комплимента и мягкий тон показались ей такими же нервирующими, как и его гнев, но прежде чем Стиви сумела найти какие-то слова в ответ, появился матрос и объявил, что автомобиль сенатора повернул к дому. Адмирал отправился встречать гостей.

Секунду спустя по лестнице торопливо сбежала Ирэн. Когда она пробегала мимо дочери, Стиви почувствовала, что она очень напоминает ту юную невесту, которая запечатлена для потомства на фотографии и серебряной рамке, висящей у нее над шкафом. Она до сих пор сохраняла стройность фигуры, кожа оставалась нежной и гладкой, без морщин, а светло-каштановые, тонкие, как у ребенка, волосы еженедельно завивал и раз в месяц подкрашивал гарнизонный парикмахер. Однако Стиви знала лучше, чем кто бы то ни было, что Ирэн никак не была той улыбающейся девушкой с фотографии. И так же хорошо она знала, что именно из-за адмирала она так переменилась, это он заставил ее пасть и украл у Стиви мать.

– Я объехал военные организации по всей стране, – произнес сенатор Альберт Харпер, осанистый лидер большинства и председатель комиссии по бюджету – Боевой дух мне показался в последнее время низким. Однако здесь, Кас, вы просто творите чудеса… никаких увольнений из рядов флота по параграфу восьмому, никаких дисциплинарных проблем. Вы умело ведете свой корабль, Кас. Нам следовало бы более широко использовать во флоте ваш опыт. В чем же состоит ваше секретное оружие – или это не подлежит разглашению? – Сенатор захихикал.

– Тут никакого секрета нет, Эл, – серьезно сказал адмирал. – У меня философия такая же, как у Гарри Трумана: всяк знай свое место. И когда командир на любом уровне серьезно относится к своим обязанностям, то он решает проблемы… нет, черт возьми, он чувствует их и решает прежде, чем они отразятся на нем и его подчиненных.

После этих слов раздалось признательное бормотание сенатора и других шишек из Пентагона, стоявших на лужайке с бокалами в руках. Укрытая от их глаз большим кустом древовидной гортензии, Стиви презрительно нахмурилась, когда подслушала, как адмирал набивает себе цену. Почему же никто не видит его истинную сущность? Неужели она была единственной, кто знал ему настоящую цену? Этот его «корабль» приводился в движение исключительно террором и запугиванием, таким же образом адмирал правил и своим домом. А что касается состояния боевого духа, то Стиви как-то слышала угрожающий телефонный звонок адмирала к новому психиатру базы, когда он без обиняков заявил врачу, что не потерпит никакого восьмого параграфа у себя на базе.

«А если кто-нибудь попробует увиливать от исполнения своего долга, притворяясь ненормальным, то пойдет прямо на гауптвахту. – Доктор что-то пытался возражать на другом конце провода, на что адмирал отрезал: – Вероятно, на гражданке что-то и может идти по-вашему, доктор, но здесь все делается по-моему. И вы убедитесь, что девяносто дней, проведенных на гауптвахте, смогут излечить психическое заболевание гораздо успешней, чем все ваши модные пилюли и прочее баловство». – И на этом дискуссия была закрыта.

Мысль о том, что он вскоре может запрыгнуть еще выше на служебную лестницу, заставила Стиви ненавидеть его еще сильней. Она жалела, что не может найти в себе силы, чтобы выйти из своего укрытия и заявить, что адмирал лжец. Однако, что бы она ни сказала, какая разница? Скорее всего, она преуспеет лишь в одном – навлечет на свою голову страшные кары.

Не способная ни говорить, ни слушать их разговоры, она направилась к столику с прохладительными напитками. Она взяла тарелку с барбекю и увидела, что Ирэн ведет светскую болтовню с двумя офицерскими женами, а сама за милую душу прикладывается к «Дикому индюку», отчаянно стараясь растянуть его подольше. Перед каждым подобным сборищем адмирал давал своим подчиненным недвусмысленные инструкции:

– Миссис Найт полагается только один коктейль – понятно вам? – Ослушаться его не смели.

Внезапно Стиви улыбнулась, сообразив, как она может подложить мину под отцовский корабль. Она взяла коктейль с виски, показала его матери и вылила себе в глотку. Потом взяла вторую порцию.

Стиви тянулась за новым коктейлем, когда возле нее появилась мать. Она предостерегающе прикоснулась к дочери.

– Стефания, дорогая, – шепнула она. – Я полагаю, с тебя достаточно…

Стиви стряхнула руку матери и повернулась к ней, испепеляя ее взглядом. Она даже не потрудилась понизить голос:

– Достаточно? Скажи мне, Ирэн, поскольку ты опытная в этом деле, что значит как следует выпить? Как ты определяешь это? Когда ты еще можешь стоять на ногах… или когда уже лежишь на спине?

Бортовой залп попал в цель. Ирэн разинула рот и залилась пунцовой краской. Затем вытащила кружевной платочек и прижала его к дрожащим губам. Находившиеся вокруг нее женщины дипломатично ретировались.

Осмелев от алкоголя и все еще переполненная до краев злостью, Стиви отвернулась от выведенной из строя матери и небрежной походкой направилась к мужскому кружку. Адмирал яростно глядел на нее, пока она приближалась, однако прежде, чем сумел что-то ей сказать, Стиви взяла под руку сенатора Харпера. Немолодой политический деятель с улыбкой обратился к ней.

– Моя дорогая Стефания, – сказал он. – Просто не верится, как ты выросла. С каждым разом, как я тебя вижу, ты становишься все прекрасней.

– А вы становитесь все симпатичней, – любезно заявила она. – Я надеюсь, ваша жена знает, какая она счастливая женщина.

Сенатор вспыхнул и рассмеялся:

– У тебя все ухватки политика, моя дорогая. А что, у тебя имеются какие-то амбиции насчет этого?

– О, я предоставлю это мужчинам. – Стиви потупила глаза, пародируя девичью стыдливость.

Однако сенатор принял эту гримасу за чистую монету.

– Пустяки, Стефания. В наши дни девушкам позволяется все. Да что там! По-моему, ты даже смогла бы пойти по стопам отца.

Она взглянула на адмирала, который стоял затаим дыхание, надеясь, что Стиви, возможно, заработает для него несколько дополнительных очков перед сенатором.

– Стать похожей на адмирала? – наконец заявила она удивленно. А затем тоном невероятной любезности добавила: – Да я скорее умру.

Группа застыла от неожиданности. Однако прежде чем Стиви сумела добавить что-либо еще, ее желудок ужасно подпрыгнул. Она уронила тарелку с барбекю и побежала, не обращая внимания на устремившиеся вслед за ней взгляды. Примчавшись в ближайшую ванную комнату, она нагнулась над унитазом и покорилась жестоким спазмам, что опустошали ее желудок. А между приступами рвоты она хохотала. Никогда до этого она еще не осмеливалась вести себя так, никогда не устраивала ему такого…

Внезапно дверь туалета распахнулась, и он появился на пороге с белым от злости лицом и сжатыми кулаками.

– Как ты посмела, – прошипел он сквозь сжатые зубы. – Ты весь месяц не будешь покидать жилплощадь. И это только начало. Ты еще не такая взрослая, чтобы тебя нельзя было выпороть. Я позже займусь тобой, можешь быть уверена, черт побери! – И с этой прощальной угрозой он захлопнул дверь.

Несмотря на слабость и тошноту, Стиви все-таки почувствовала удовлетворение от того, что испортила адмиралу день. Одно очко в мою пользу, подумала она, прежде чем ее желудок начал снова извергаться.

Через две недели и два дня после барбекю Стиви сидела в автобусе, направлявшемся в Ричмонд, нарушая распоряжение адмирала «не покидать жилплощадь», кроме посещений школы. Вновь и вновь считая дни, прошедшие со времени последних месячных, она поняла, что опоздала, да еще и очень сильно. Болезненные ощущения в груди, приступы дурноты и воспоминание о том, что она переспала с Льюком Джеймсом «без предохранения», все больше усиливали ее опасения, что она забеременела.

В течение последней недели Стиви тешила себя суеверной надеждой, что ее опасения не подтвердятся. Однако эта слабая возможность растаяла во время урока физкультуры, когда она наклонилась вперед, чтобы коснуться руками пальцев ног, и вместо этого рухнула на пол, внезапно потеряв сознание. Вызвали Ирэн, чтобы она забрала ее домой, и хотя Стиви отбивала все вопросы матери, объясняя свой обморок переутомлением от упражнений, – Ирэн в конце концов поверила, что злополучное упражнение оказалось неподобающим для юной леди и потенциально опасным, – себя Стиви все же не могла дольше обманывать и убеждать, что все в порядке.

Пробравшись украдкой в местное отделение телефонной компании, она перелистывала желтые страницы междугородного справочника, пока не наткнулась на телефон клиники.

Приехав по ричмондскому адресу, Стиви обнаружила себя стоящей перед запущенным зданием в черном гетто города. Преодолев несколько неметеных ступенек, Стиви вошла в набитую народом приемную. Спешившая куда-то черная медсестра выдала ей номер и велела дожидаться своей очереди. Присев на одну из жестких скамеек, которые шли вдоль стен, она стала изучать лица сидевших вокруг нее людей, стараясь не думать о том, что ждет ее впереди. Все остальные женщины выглядели грустными, усталыми и встревоженными. Странно, подумала Стиви, ведь люди всегда делают вид, что иметь ребенка – это замечательно, а тут никто не кажется счастливым ни на грош.

Время тянулось медленно. Стиви слишком нервничала, чтобы читать один из растрепанных журналов, которые в беспорядке валялись в помещении. За свои семнадцать лет она всего лишь один раз имела дело с доктором, когда запущенная простуда перешла в воспаление легких. Тогда она была испугана, как и сейчас, что попала в руки к людям, которые могли сделать ей больно.

Доктор, выкликнувший имя Стиви, казался спешившим и нетерпеливым, однако довольно приятным. Он был худым и невысоким с бледно-розовой кожей, из-за которой казался слишком молодым, просто не верилось, что он уже закончил медицинский. Как ни странно, но от этого она почувствовала себя лучше – у нее возникло ощущение родства.

Доктор выпалил в нее обойму вопросов, затем помазал ей руку спиртом и взял анализ крови.

Дальше было тяжелее. Чувствуя себя так, словно бы она лишалась последней защиты, Стиви шагнула за экран и сняла с себя всю одежду, прикрыв себя бумажным фартуком. Ей потребовалась вся ее сила воли, чтобы влезть на смотровое кресло и положить ноги на распорки.

– Сейчас могут появиться неприятные ощущения, – произнес механически доктор, когда его пальцы в перчатках стали ощупывать ее низ. Лишь гордость удерживала Стиви от крика.

– Сейчас трудно что-то сказать, – пробормотал он наконец. – Шейка немного набухла… Некоторые изменения могут говорить о беременности… а могут и не говорить. Анализ крови скажет нам все точно. Вы можете одеваться, – сказал он, с треском снимая резиновые перчатки. – Завтра сможете узнать результаты.

– Завтра? – переспросила Стиви, сев прямо, в шоке от сознания того, что ее мучения еще не закончились. – Пожалуйста, – сказала она, забывая про гордость, – а вы сегодня не могли бы мне сказать? Мне правда очень нужно…

Доктор поглядел в лицо Стиви, и затем, словно впервые заметив, какая она юная, заговорил мягче.

– Наша лаборатория всегда перегружена, – сказал он, – но если уж это так важно… подождите снаружи, а я посмотрю, можно ли хоть что-то сделать.

Через два часа Стиви уже сидела в автобусе, который возвращался в Ньюпорт-Ньюс. Она выглядывала из окна, когда миля за милей пролетали мимо, однако ничего не видела, потому что снова и снова повторяла один и тот же вопрос: что мне делать? Доктор предложил «радикальную меру», однако, вне зависимости от того, что это намного все упростило бы, Стиви была неприятна сама мысль об этом. В ней что-то зрело живое, и она не могла даже подумать о том, что убьет его. Вероятно, из-за того, что вокруг нее все мужчины постоянно говорили об убийствах и разрушениях, как о чем-то хорошем – потому что связывали это с победой. Это могло подходить для адмирала, но тогда у нее тем более были все основания сопротивляться искушению.

Единственная надежда, которая оставалась у нее, заключалась в мечте уехать куда-нибудь подальше, родить ребенка и создать свою собственную семью. Но как она будет жить? Вот вопрос! Ей на ум приходили усталые, поникшие женщины, которых она встретила в клинике.

Мог ли ей помочь Льюк Джеймс? Кажется, она заинтересовала его. Может, ему понравится мысль приобрести дочь или сына. Но она не теряла реального взгляда на вещи: невозможно ожидать, что он женится на ней. Однако у него полно денег, и он мог бы помочь ей убраться отсюда, найти работу. Возможно, он даже когда-нибудь навестит ее с ребенком. Многие из Голливуда делают подобные вещи в наши дни.

Она вышла из автобуса в центре города и зашла в аптеку. Разменяв пять долларов, она направилась в телефонную будку и позвонила в отель «Мэйфлауэр» в Вашингтоне.

Когда ей ответила дежурная, она попросила соединить ее с номером Льюка Джеймса.

– Весьма сожалею, – ответил механически голос, – однако мистер Джеймс не отвечает на звонки.

– Это Стефания Найт, – упорствовала она. – Я хорошая знакомая мистера… Льюка.

Ее надежды возросли, когда наступила пауза. Затем голос произнес:

– Сожалею. Однако вас нет в списке…

– В каком списке? – спросила она. Однако связь прервалась, прежде чем она успела получить ответ.

Она посидела еще немного в душной телефонной будке, а затем предприняла еще одну попытку. Изменив голос, она спросила Льюка.

– Говорит телефонный оператор международной станции. У меня срочный звонок от мистера Фостера из «Парамаунт Пикчерс», который сейчас находится в Риме. – Она затаила дыхание, моля небо, чтобы обман сработал.

Через пару секунд Льюк взял трубку.

– Слава Богу, – сказала она, ослабев от облегчения, – слава Богу, это ты…

– Какой дьявол меня спрашивает? – грубо осведомился Льюк.

– Это Стиви, Стиви Найт… – Отклика не последовало, никакого признака, что ее имя что-то ему говорило. Боясь, что он положит трубку, она быстра добавила: – День, когда ты участвовал в спуске на воду «Нептуна», – вспомнил?

– О-о, – протянул он.

«О-о». Вот и все. Он платил ей тем же, что она сыграла тогда с ним. Что ж, возможно, она и заслуживала этого. Она заставила себя продолжить разговор.

– Слушай, – сказала она, – я только что обнаружила, что беременна. Это твой ребенок, и я…

– Мой? – перебил он ее. Затем рассмеялся, и в его голосе не было веселья. – Это очень старый трюк, девчушка, тем более для такой умницы, как ты.

– Это не трюк, – запротестовала она. – Я только что получила результаты анализов. Слушай, мне от тебя ничего не нужно, только немного помоги. Чтобы я могла уехать и родить ребенка.

– А если я уж клюну на это – признаю, что ребенок действительно мой, – что тогда? Ты меня Бог знает куда загонишь.

– Да нет, что ты…

Он тут же ответил, и его голос звучал холодно и резко:

– Слушай, Стиви, да мне насрать, беременна ты или нет. В конце концов, ты ведь знала, что делаешь, и знала это настолько хорошо, что я вовсе не уверен, что ребенок действительно мой. Так что не лезь ко мне, девочка, иначе, клянусь, я смогу доказать, что у тебя перебывало столько парней, что из них можно сформировать экипаж следующей субмарины, которую тут будут спускать на воду.

И телефон замолчал.

А Стиви послышалось эхо удовлетворения в голосе Люка. Его гордость была восстановлена, а во взаимоотношениях с женщинами снова все шло как надо.

Дорога до дома на Тенистой аллее показалась ей бесконечной, – и все-таки недостаточно длинной. У нее не было никакой стратегии, а без нее ей виделись впереди сплошные поражения.

Внутри дома Ирэн полулежала на диване и смотрела телевизор, как обычно поглощенная одной из своих любимых мыльных опер.

– Стефания?.. – крикнула она, услышав шум у входной двери.

– Да, – Стиви вошла в комнату. По крайней мере, она не пьяная, подумала она, разглядывая мать.

Ирэн повернулась от телевизора.

– Тебе нельзя выходить, – сказала она спокойно, вероятно не ругаясь, а просто напоминая про их общие интересы, чтобы это не дошло до адмирала.

Стиви ничего не ответила, отчасти даже надеясь, что мать поинтересуется, почему она нарушила запрет.

– Ты выглядишь усталой, милая, – сказала Ирэн. – Почему бы тебе не посидеть рядом со мной и не выпить чашку чая? – Ирэн показала на фарфоровый сервиз, который она вытащила и поставила на то место, где обычно стоял «Дикий индюк». – Моя передача почти кончается, и к нам кто-нибудь может зайти. Мы так долго не говорили с тобой.

Заинтригованная, Стиви присела. Давно уже Ирэн не делала таких попыток в обычный, будничный день. Она даже одета была в нормальные одежды, а не в обшитый тесьмой халат, который она предпочитала носить вечерами. Стиви налила себе чашку чая и взяла печенье, чтобы успокоить желудок, – гадая в это время, что может означать такая метаморфоза Ирэн.

Может, мать поможет ей? Разве матери не должны помогать дочерям – особенно в таких делах? Стиви терпеливо молчала, пока не закончилась мыльная опера.

Затем Ирэн повернулась к сервизу и стала наливать чай себе.

– Знаешь, мама… – нерешительно сказала Стиви. – У меня… неприятности.

Мать глядела прямо перед собой.

– Нет ничего, что мы не могли бы уладить, милая моя. Дело в адмирале?..

– Нет. С этим-то я и сама бы справилась. Тогда Ирэн взглянула на нее. Впервые на ее лице появилась озабоченность.

– А что же тогда, Стефания?

– Я беременна. – Признавшись в этом, Стиви внезапно почувствовала себя маленьким ребенком, которому требуется утешение. – Мама, – сказала она с отчаяньем в голосе, – я не знаю, что мне делать.

Ирэн, казалось, ничего не поняла, словно Стиви говорила с ней на иностранном языке. Затем снова нахмурилась, словно заглянула куда-то вглубь себя, осмысливая известие.

– Глупости, – сказала она наконец. – Ты тревожишься из-за пустяков. Я уверена. Девочки в твоем возрасте всегда придумывают себе всякую всячину. Помнится, когда мне было шестнадцать, я часами обнималась с Фредди Бейкером, а потом мне втемяшилось в голову, что я беременна, потому что все это было так… так волнующе. Я беспокоилась много дней, и, конечно, моя мать увидела, какой я стала бледной. И она быстренько все исправила. Мы потом вместе так смеялись… Вообрази… – Ирэн увлеклась, забывшись в воспоминаниях о счастливом времени.

– Мама, у меня все по-другому, – сказала Стиви, и ее желудок сжался в комок. – Я была у доктора. Сдала анализы. Это ребенок Льюка Джеймса. Мы… Я… была с ним, когда он приезжал сюда на спуск подлодки. Но теперь он не хочет и слышать обо мне.

Ирэн долго сидела спокойно. Потом ее лицо сморщилось, и, вытащив крошечный носовой платок из рукава платья, она начала в него рыдать.

– И как только могло такое случится? – причитала она ноющим голосом. – Как ты могла сделать такое мне и твоему отцу, Стефания? Боже мой, а я приготовила для тебя этот чай… Мне так хотелось, чтобы мы поговорили, как мать с дочерью, а ты… ты…

– Мама! – крикнула Стиви, поднимаясь со стула и тряся мать за плечи. – Выслушай меня Бога ради. Я попала в беду, и мне нужна помощь. – Затем более спокойным голосом: – Прошу тебя. Будь моей матерью – хотя бы разок. Помоги мне…

Ирэн внимательно посмотрела печальными глазами на испуганное лицо дочери. Ее голос надломился от боли.

– Я не могу помочь тебе, Стефания… Я не могу помочь даже себе. – Тут ее захлестнули эмоции, она вскочила с дивана и побежала наверх.

Звук закрывшейся двери в спальню матери стал крушением надежд для Стиви. И почему я решила, что сегодня все будет по-другому? – спросила она себя. Она делала одну и ту же ошибку множество раз, когда отваживалась надеяться на чудо, на что-то, что докажет ей на деле существование ее семьи, а не только формально.

Она все еще сидела в темноте, все на том же месте, когда вернулся домой адмирал. Он включил свет.

– Какого черта? – воскликнул он, пораженный видом Стиви, которая сидела прямая как статуя и едва дышала. – Что все это значит, Стефания? – Он указал на чашки, все еще стоявшие на столе. – Посуда – твоя обязанность. Если ты не можешь это запомнить и действовать как зрелый, ответственный человек, тогда тебе придется не покидать жилплощадь еще две недели.

Холодная ярость наполнила Стиви. Она поднялась с дивана и поглядела ему в лицо.

– Я намного более зрелая, чем ты думаешь, отец, – выпалила она. – Достаточно зрелая, чтобы иметь ребенка. Что ты на это скажешь?

От лица адмирала отхлынула кровь, тело застыло в неподвижности, челюсть беззвучно заработала. Наконец он выдавил из себя пару слов.

– Объяснись немедленно, – хриплым голосом скомандовал он.

– Этот великий американский герой, которого ты привозил сюда месяц назад – мистер Льюк Джеймс, – он спускал на воду вашу лодку, а затем трахнул меня. Что тут еще объяснять?

Пощечина, которую отвесил ей адмирал, оказалась для Стиви неожиданностью; она сбила ее с ног и швырнула о стенку. Когда она вцепилась в подоконник, чтобы не упасть, то почувствовала откровенный ужас – и редкое возбуждение. Никогда еще его самообладание не отказывало ему так категорически, и никогда ее победа не казалась ей слаще.

Прежде чем она пришла в себя, кулаки Кастера Найта бешено обрушились на нее.

– Проститутка! – кричал он, и его лицо исказилось от ярости. – Шлюха! – И его дугообразный удар попал ей в живот.

Боль показалась ей ослепляющей. Согнувшись пополам, она заскулила:

– Папочка… пожалуйста… – Дерзкая уличная девица исчезла, остался только сокрушенный болью ребенок, умоляющий отца о пощаде.

Однако Кастер Найт, казалось, ничего не слышал. Глаза его остекленели, он продолжал неистово молотить кулаками свою единственную дочь и осыпать ее словами ненависти:

– Ты переспала с каким-нибудь матросом. Признавайся, маленькая лгунья! Никаких звезд. Ты не лучше, чем обычная проститутка! И это после всего, что я для тебя делал. – Снова занося кулак, он помедлил, выкрикнув свое последнее обвинение: – Предательница, грязная маленькая предательница! – И затем направил кулак в голову Стефании, и удар этот стал для нее благодеянием, потому что после него она потеряла сознание.

Открыв глаза, Стиви не увидела ничего, кроме белого тумана. На какой-то миг ей пришло в голову, что она уже умерла. А это небеса. Но затем она почувствовала в голове тупую, пульсирующую боль. И когда мигнула несколько раз, перед ней сфокусировалась госпитальная палата. Зеленые госпитальные стены и белая занавесь вокруг ее кровати.

Стиви старалась повернуть голову, но не смогла. Ее тело, как ей казалось, было сломано во многих местах.

Откуда-то донесся ласковый женский голос:

– Рада видеть, что ты проснулась. Ты нас уже немножко беспокоила…

Голос не Ирэн, поняла она. Однако от чьей-то искренней заботы слезы выступили на глазах у Стиви.

– Я… – попыталась сказать она, однако ее голос казался ей хриплым и незнакомым.

– Не нужно говорить. – Стиви наконец увидела сиделку, сиделку военно-морского госпиталя, судя по ее одежде. – Какой ужасный случай, дорогая моя. Мы давали тебе лекарства, чтобы уменьшить боль. Дай мне знать, если тебе снова станет плохо. А пока просто лежи тихо и дай лекарству делать свое дело. И не успеешь оглянуться, как снова будешь бегать.

В памяти Стиви стали всплывать последние минуты перед тем, как она потеряла сознание, ужасный взгляд на лице адмирала, его кулаки, обрушившиеся на нее… Она задрожала.

– Не волнуйся, Стефания. Не надо, – успокаивала ее сиделка. – Все будет хорошо, я обещаю. Просто потерпи немного. Несчастный случай, который с тобой произошел, действительно шок для всего организма. Но ты молодая. И быстро поправишься.

Несчастный случай? Сиделка наклонилась ближе.

– А разве ты не помнишь? – спросила она.

До этого Стиви даже не понимала, что она говорит.

– Не было никакого несчастного случая, – пробормотала она.

Сиделка кивнула, но только не от того, что поняла; это была всего лишь профессиональная констатация смещения памяти у пациента.

– Конечно же, был, Стефания. Но это нормально, что ты не можешь вспомнить. Ты до сих пор находишься в состоянии шока. Ты упала с лестницы, и твой отец принес тебя сюда. К счастью, он был дома, когда ты так споткнулась. Кто знает, что иначе было бы.

Медленно, сквозь пелену наркотика, Стиви осознала услышанные слова. Адмирал едва не убил ее – а затем солгал, как делал это всегда. А теперь ей никто не поверит. Он ведь адмирал, а она никто. Он мог делать все, что ему заблагорассудится, а после этого выйти сухим из воды, как это ему всегда удавалось.

Стиви почувствовала себя еще хуже, когда поняла, что все ее маленькие победы, маленькие сражения ни к чему не привели. Адмирал показал ей, что властен над ее жизнью и смертью, что бы она ни делала. Слезы потекли по ее щекам.

Сиделка погладила лоб Стиви ласковым, вовсе не профессиональным жестом.

– Бедное дитя, – вздохнула она.

Дитя… Стиви совершенно позабыла про ребенка который был в ней.

– С ним все в порядке? – спросила она, с трудом извлекая слова. – С ребенком?..

Лицо сиделки потемнело, словно Стиви произнесла скверное слово.

– В твоем состоянии… ну, его нельзя было спасти. Но все это позади, милая. В твоем возрасте ты едва ли можешь жалеть… – Сиделка заколебалась, словно ожидая какой-то реакции, а когда ее не последовало, она продолжила утешать ее: – Когда ты вернешься в школу и заживешь прежней жизнью, все будет хорошо. Ну… мне нужно поглядеть на других пациентов, а ты отдыхай. Нажми на эту кнопку, если тебе что-то понадобится.

Она вышла из палаты, однако эхо от ее слов и ужасные откровения словно остались висеть в воздухе. Побои привели к потере ребенка. Мертвая внутри, а именно такой она ощущала себя в течение многих лет, она почувствовала в себе тогда новую жизнь, и у нее появилась мысль – мечта, – что этот ребенок станет для нее тем, кого она сама будет любить. Однако он выбил из нее дитя. Крик вырвался из ее рта, но она подавила его. Она никогда не доставит ему удовольствия почувствовать, что ребенок для нее что-то значил. Она спрятала лицо в подушку и велела себе забыться.

Стиви проснулась и поглядела на часы, стоявшие на тумбочке возле кровати. Три часа утра. Последний транквилизатор перестал действовать, и она испытывала слишком большое беспокойство, чтобы заснуть.

С трудом Стиви приподнялась на подушке и поглядела на свое отражение в блестящем хромовом контейнере для воды. Лицо, глянувшее на нее оттуда, показалось ей пугающе распухшим и бескровным, оно было искажено не только формой контейнера. Она упала снова на подушку, испытывая желание позвать сиделку и вымолить у нее столько пилюль, чтобы можно было заснуть навсегда. Но она знала заведенный порядок. Сиделка скажет ей, что пока еще не время принимать другое успокоительное, и ей придется ждать.

Чтобы скоротать время, Стиви включила маленький приемник, который ей дали на время. Она нашла музыкальную станцию и уменьшила громкость. Закрыв глаза, она старалась раствориться в музыке, в словах, говоривших о тоске и разочаровании, об отчаянии, боли и бесконечном одиночестве. И вскоре прозвучала песня номер один; шелковый голос Канды Лайонс, ведущей певицы группы «Уандерс», произнес: «Гляди, что сделала со мной любовь». Ирония названия песни вызвала улыбку на губах Стиви. Гляди-ка. Стиви скрестила руки на груди, бессознательно подражая Ирэн, – и подумала о смерти.

Есть ли там и вправду небеса, еще один шанс на счастье? Здесь, на земле, оно ей вовсе не светит, почувствовала она.

Помогите! – молча закричала она. Кто-нибудь может мне помочь?

Но никто не пришел.

 

4

Забрать Стиви домой приехал Сэнди Грейстоун. Сэнди и навестил ее единственный раз за те десять дней, в течение которых она была заточена в госпитале.

Когда он пришел, она сидела на единственном стуле в своей палате, одетая в большую тишотку и брюки из бумажной ткани. Косметики на лице не было, а светлые волосы, вымытые в то утро сиделкой, ниспадали прямой линией до подбородка. Если не считать ее опустошенного, загнанного взгляда, она выглядела словно маленькая девочка.

– Привет, дитя, – неловко сказал Сэнди, и на его лице появилось озабоченное выражение. – Ты как, ничего? Что-то ты очень стала тонкой…

Стиви не требовалось зеркало, чтобы узнать, что она была уже не той, что раньше, до того, как адмирал искалечил ее тело так, что погиб ребенок.

– Часть меня ушла, – сказала она спокойно.

Сэнди кивнул, наклонив голову, почти как виноватый мужчина, принимающий наказание. Интересно, знал ли он, что наделал адмирал? – подумала Стиви. Ругал ли он себя за то, что ничего не предпринял, чтобы помещать ему?

Морской офицер спокойно собрал вещи Стиви – маленький чемоданчик и увядшие цветы, которые он же и принес ей в прошлый раз. Он стоял и ждал, пока сиделка помогала Стиви сесть в кресло на колесах, которое доставит ее до выхода из госпиталя базы.

Выйдя наружу, он взял Стиви под локоть и помог ей влезть в его автомобиль. Когда реальность возвращения в дом на Тенистой аллее стала для нее очевидной, она помедлила у дверцы, которую распахнул перед ней Сэнди. Ледяные пальцы ужаса сжали ей живот и горло.

Сердце бешено заколотилось; в какой-то ужасный момент она подумала, что может потерять сознание.

Сэнди глядел на нее.

– Ты что, снова плохо себя чувствуешь, Стиви? Я могу вызвать сиделку…

Держа Сэнди за руку, она выпрямилась.

– Сейчас все будет в порядке, – сказала она наконец, хотя голос ее дрожал. – Но я не хочу возвращаться… сюда. – Она не могла заставить себя произнести слово «домой». Дома у нее никогда не было. Только убежище – казарма.

– Слушай, Стиви, – запротестовал Сэнди. – Адмирал велел мне поехать и привезти тебя. Он ждет тебя там. Это приказ, понимаешь…

Дрожь пробежала по телу Стиви, и ее беспокойство переросло в панику.

– Помоги мне убраться отсюда, – диким голосом взмолилась она, вцепившись в руку Сэнди так крепко, что он невольно вскрикнул. – Дай мне взаймы немного денег. Я верну тебе, честное слово. Адмирал не узнает. Пожалуйста, Сэнди, прошу тебя. Скажи… что я сбежала от тебя. – Отчаянный смешок смешался с ее мольбами. – Я будто военнопленная…

Он уставился вниз, пока отцеплял ее пальцы со своей руки.

– Он мой командир, – спокойно сказал Сэнди. – Я обязан выполнить его приказание.

Плечи Стиви поникли, когда она поняла, что все ее мольбы бесполезны. Она потерпела поражение. Сэнди не мог нарушить предписания устава. К кому же еще ей обратиться?

– Что ж, ладно, – сказала она устало. – Выполняй то, что приказал адмирал, хорошо это или нет, прав твой командир или нет. Ты хоть представляешь, что он со мной сделал, Сэнди? Ты даже…

– Стиви, прости. Я знаю, что он дерьмо. Но что бы он ни сделал, что он ни сделает… – Сэнди умолк.

Стиви мысленно договорила его слова – военная присяга на верность. Нечего было и говорить о ее бегстве. И они в полном молчании доехали до Тенистой аллеи.

Когда они остановились перед домом, Ирэн вышла из парадной двери, словно статист в пьесе. Стиви догадалась, что ее мать тоже получила приказ насчет этого «возвращения домой». Она рванулась вперед, когда Сэнди помогал Стиви вылезти из машины.

– Стефания, дорогая, – воскликнула она, делая попытку изобразить материнские объятья. Однако Стиви оттолкнула ее и направилась, гордо выпрямившись, по дорожке. Как только она шагнула через порог, воздух прямо-таки сгустился вокруг нее. Знакомая мебель, казалось, приобрела зловещий вид. Если адмиральский дом всегда казался удушливым и давящим на психику, то теперь все в нем казалось угрожающим и отравленным ядом.

Следуя за довольно нетвердыми шагами Ирэн, Сэнди помог Стиви подняться вверх по лестнице в ее спальню. Он подождал, когда она залезет под одеяло, а затем удалился, сказав на прощание ничего не значащее: «Скоро поправишься».

Ирэн немного посуетилась вокруг Стиви, по-дурацки сметая пыль отовсюду своим кружевным платочком. И наконец, присела на постель.

– Может, ты хочешь?..

Стиви ждала, что последует неизменное предложение чая или пирожных, но слова замерли на материнских губах. Потом грудь Ирэн начала вздыматься, а из глаз полился поток слез.

– Я так виновата, что не помогла тебе, Стефания. – Она наклонилась вперед, коснувшись щеки дочери. – Но отец… Если бы я это сделала, он никогда не простил бы меня…

Мокрые глаза Ирэн молили о понимании, однако Стиви уставилась в потолок, не в состоянии ответить.

Ее мать только что призналась ей, чье прощение было для нее действительно важно. И теперь Ирэн, казалось, кричала ей из-за стеклянной стены. Стиви показалось, что она уже находится за пределами того мира, в котором некогда жила.

Наконец Стиви повернулась лицом к стене, отгородившись незримым экраном от присутствия матери. Она старательно разглядывала рисунок на обоях и удивлялась: неужели родители действительно выбрали их для нее – эти розовые бутончики на белом фоне – или так уже было, когда они въехали в дом? Она стала считать мелкие цветочки, старательно следя за тем, чтобы не пропустить ни одного, и вскоре заснула.

У нее не было ощущения, что она проснулась, она только внезапно почувствовала его присутствие. Комната была освещена сумрачным вечерним светом. Все еще лежа лицом к стене, она услышала его приближающиеся шаги. Волосы у нее на загривке встали дыбом, и появилось предчувствие, что если бы она повернулась, если бы взглянула на него, то случилось бы что-нибудь ужасное. Поэтому она и лежала, как прежде, очень, очень тихо, едва осмеливаясь дышать, когда почувствовала, что он смотрит на нее сверху вниз.

Но затем он включил лампу, стоявшую на тумбочке, явно намереваясь поговорить с ней – произнести свою речь. Она повернулась, и они уставились друг на друга, словно два противника, встретившиеся на нейтральной земле. Он был одет в свой форменный белый китель, вероятно направляясь на какое-то официальное мероприятие.

– Я надеюсь, что ты кое-чему научилась, Стиви, – сказал он наконец. – Если ты собираешься вести со мной войну, ты никогда ее не выиграешь. Война – моя профессия. Я привык воевать. Поэтому тебе лучше заключить перемирие. Сейчас.

Глядя на него, она покачала головой из стороны в сторону.

– Не собираюсь сдаваться, – заявила она.

– Тогда убирайся. Я не потерплю тебя в своем доме.

Она встрепенулась. Что он предлагал ей, свободу, или же грозил полным поражением? Сможет ли она выжить, если окажется одна?

– Тогда дай мне достаточно денег, чтобы я могла куда-нибудь поехать, – попыталась торговаться она.

Он потряс головой:

– Если ты хочешь стать проституткой, то ты и сама достаточно быстро заработаешь себе денег.

Искра гнева вспыхнула в ней и погасла, потому что она решила держать себя под контролем. Она встала с постели, закутавшись в одеяло.

– Ладно, будь по-твоему. Но если я и уйду, не думай, что я перестану сражаться с тобой. – Она стояла посреди комнаты, вглядываясь в тень, которую отбрасывала маленькая лампа.

Казалось, эти слова угодили в цель, потому что он слегка дернулся.

– Ну, и как ты думаешь это делать?

– Еще не знаю. Возможно, стану всем рассказывать, что ты со мной сделал.

– Об этом я уже позаботился, – ответил он, пожимая плечами.

Уж в этом-то она не сомневалась.

– Тогда, возможно, я пойду по базе… и снова забеременею.

Его рука взлетела вверх, пальцы сжались в кулак, но потом он расслабился и опустил руку. Он понял стратегию ее игры: доводить его до белого каления.

– Боже мой, – сказал он спокойно. – По-моему, ты слишком легко отделалась…

– Ты хочешь сказать, что зря не убил меня?

– Нужно было бы тебя стерилизовать – приказать докторам, чтобы они там все вырезали. Чтобы не только не шла речь о беременности, но и вообще чтобы ты забыла, что это такое.

– Приказать им?.. – пробормотала Стиви, не веря своим ушам.

Понимание случившегося сошло на нее, и ее переполнил ужас и отвращение, вытеснив остатки тех чувств, которые она когда-либо испытывала к адмиралу. Потеря ребенка не была просто несчастным последствием избиения. Он сказал им уничтожить его – «приказал» им, как она только что от него услышала. И раз он это приказал, то не оставалось никаких сомнений, что ребенка можно было бы спасти, если бы не его власть и положение.

На какой-то миг она почувствовала импульсивное желание броситься на него с кулаками. Но ей вспомнились его угрозы. В подобном поединке он всегда выйдет победителем.

Когда она глядела на него ненавидящим взглядом, у нее возникло желание задать ему один простой вопрос: зачем? Зачем он вообще позволил ей родиться? Если он мог убить ее ребенка так бессердечно, если он был настолько не способен любить, зачем ему понадобилось заводить собственного ребенка? Но она и сама могла дать ответ на этот вопрос. Она просто была не тем ребенком, которого он ожидал – какого требовал его план жизненного сражения.

– Я уйду, – выдавила она наконец.

– Чтобы утром тебя здесь не было, – сказал он спокойно. После этого он вышел из комнаты. Его единственная человеческая черта, подумала Стиви, проявилась в том, что он не сказал «через шестьсот минут». Через несколько мгновений она услышала, как захлопнулась дверь, когда он вышел из дома.

Уже заливаясь слезами, она принялась за дело. Из обувной коробки, лежавшей в шкафу, она достала свою маленькую тайную копилку. Начиная с тринадцати лет она получала от родителей весьма скудные деньги. А достаточно часто адмирал вообще ничего не давал ей неделями, в наказание за какие-то незначительные проступки. Большинство денег уходило на косметику, на случайные лакомства или на обязательные подарки Ирэн и адмиралу к их дню рождения. Тем не менее, отчаянно стремясь обрести какой-то символ независимости для себя, она ухитрилась скопить пятьдесят пять долларов. Далеко ли она с ними уедет? – размышляла она, одеваясь и собирая чемодан с кое-какими пожитками. Ведь не было никакого резона дожидаться до утра. Как и не было никакого резона жить здесь уже давным-давно, как она внезапно с горечью осознала.

Направляясь к лестнице, она остановилась и заглянула в спальню матери. Как Стиви и думала, Ирэн лежала в постели, вздремнув, как обычно, к вечеру. Глядя на мать, Стиви сказала себе, что нет никакой необходимости будить ее и даже оставлять записку.

Она вообще не испытывала никакой привязанности к ней. Будто она и на самом деле была приемным ребенком все время, сколько могла себя помнить; что ее поместили в дом к людям, неспособным быть родителями. И если она окажется подальше от них, то все у нее в жизни наладится.

Вырвавшись из дома, она побежала, не останавливаясь даже для того, чтобы бросить прощальный взгляд назад – словно убежавший из плена солдат.

Но ее война на этом не закончена, подумала она, когда остановилась и перевела дыхание уже за воротами базы. Куда бы она ни направилась, это будет для нее лишь новым полем битвы.