«Видите? – Мэри Ли Макробертс становится у стены. – Опустите веки и притупите зрение, – советует она. – Вам незачем напряженно всматриваться». Мы находимся в маленькой затемненной комнате в доме Макробертс, что в Милл-Крик, престижном населенном пункте в штате Вашингтон. Везде книжные полки, а главным предметом выступает высокий массажный стол, где я лежу на подушках, укрытая мягким бархатным одеялом. Макробертс – мастер рейки, и она пытается продемонстрировать мне свою ауру.

Недавно местный новостной телеканал показал, как Макробертс лечит пациентку с фибромиалгией. В репортаже рассказали, как она работает с энергетическими полями людей, снимая блоки и исцеляя тело. Ее пациентка, белокурая управляющая по имени Сью, сообщает, что уже после пары сессий у Макробертс боль отступила. Кроме того, после рейки-терапии снизился вес, и Сью говорит, что анализы крови показывают нормализацию уровня сахара и холестерина.

Должна признать, что я скептически отношусь к существованию аур и целительных энергетических полей. Оно не подтверждено научно, а данные клинических испытаний свидетельствуют о том, что рейки не эффективнее фиктивной терапии (то же относится к гомеопатии), а потому мне трудно поверить в какие-либо прямые физические эффекты лечения. Тем не менее многие – как Сью – отчетливо ощущают, что рейки и другие виды альтернативной терапии идут им на пользу, и тратят на них миллионы долларов вопреки неутешительным результатам испытаний. Что-то им помогает, и мне любопытно, не в сознании ли дело. И вот я здесь, намеренная испытать рейки на себе.

Моя сессия начинается не ахти как. Макробертс говорит, что наши энергетические поля распространяются за пределы тела и их можно увидеть, если постараться. Однако все, что я вижу, – это стена и Макробертс. Та поправляет занавеску, и я таращусь, пока в глазах не начинает расплываться. «Трудно сказать», – неуверенно говорю я, не желая оскорбить ее с места в карьер. Мой терапевт неустрашима. Она пожимает плечами со словами, что лучше всего это получается у детей, и мы приступаем к делу.

Макробертс улыбчива и сердечна, на ней шаль, у нее гладкое загорелое лицо. Сегодня, по ее словам, она объединит рейки с лечебным воздействием на психику. Она призывает своих духовных проводников и помощников, затем – моих. Мягко замечает, что нет никакой разницы, верю я или нет. Они все равно придут. Она кладет мне на живот одну руку и поднимает другую, быстро шевеля надо мной пальцами.

Моя энергия заперта, она гладкая и твердая, как дно стекловолоконной лодки, сообщает она. Для ее размягчения она просит меня расслабиться и дышать глубоко. Голос у Макробертс успокаивающий, мне уютно под одеялом; слабо слышно, как где-то капает вода. Я впадаю в оцепенение, а руки и ноги немеют, я словно плыву. Затем Макробертс представляет меня ребенком – «кожа и кости» – и что-то кричит о том, что ко мне не прислушиваются. Она спрашивает, имеет ли это какой-нибудь смысл, но, хотя у меня, конечно, бывали в детстве огорчения, на самом деле я была маленькой и толстой, никакая не жердь, и я совершенно уверена, что всегда заставляла себя выслушать.

Макробертс спрашивает, не «преставился» ли кто-нибудь из моих близких, и я называю деда. Я догадываюсь о дальнейшем, и она, разумеется, сообщает, что он находится в комнате. Не твердил ли он чего-нибудь о пробках? «Заткни бутылку пробкой… Нет, не совсем то». Интересно, ждет ли она, что я перескочу к очевидному «заткни пробкой», но я не помню, чтобы дедушка хоть раз такое сказал, а потому молчу.

Она спрашивает, как насчет отца, и я отвечаю, что нет, он жив. Она говорит, что и его видит, у нее возник образ мужских ног: они скрещены, брюки отутюжены, ступня притоптывает. Она описывает кого-то строгого, жесткого, не умеющего прощать. Наверное, такими она представляет британских отцов, но я не узнаю образ, и мне уже стыдно постоянно ее разочаровывать.

Макробертс принимается за мою голову: надавливает пальцами на лоб и основание черепа, массирует заушную область. У меня нет серьезных соматических заболеваний, но Макробертс диагностирует страх. Она сообщает, что он пузырится в груди. Вы, мол, боитесь, что если дадите слабину, то все развалится. Это отчасти верно, я работающая мать, и мне приходится делать много дел сразу. Я бы назвала это стрессом, но Макробертс говорит, что дело в страхе, который проистекает из того, что в детстве я не получала безусловной любви.

Она осведомляется, замужем ли я. Нет, отвечаю, но живу с мужчиной. Я не упоминаю детей, потому что она не спрашивает, и если Макробертс действительно видит мою ауру, то похоже, что та не открывает ей эту важную часть моей идентичности (впоследствии она говорит, что не рассчитывает увидеть детей, «если только проблема, требующая лечения, заключена не в них»). Она предупреждает, что мои отношения тоже серьезно отягощены и нужно принять решение. Очевидно, я повторяю ошибки прошлого и заслуживаю быть с тем, кто меня любит, – не важно, кто это будет. Я благополучная мать двоих детей, но она, похоже, принимает меня за особу, которая тщетно ждет предложения от никчемного дружка.

Пора приступать к лечению. Макробертс активно водит руками по моему телу, объясняя, что открывает энергетический канал в позвоночнике, чтобы выпустить накопленные страх и боль. Затем предупреждает, что произойдет «фундаментальный сдвиг в сознании». Она говорит, что не важно, верю я или нет. Тело разберется и сделает все самостоятельно.

Я начала эту книгу со сцены в парке, где летним днем размышляла, способно ли альтернативное лечение задействовать силу сознания и предложить нечто упущенное традиционной медициной.

Двенадцатью главами позже я уже знаю, каким образом мозг управляет многими физиологическими процессами, снимая симптомы и сопротивляясь болезни, – он пользуется имеющимися в организме инструментами: от гормонов и естественных анальгетиков до оружейного арсенала иммунной системы. Я увидела, как мозг вместо того, чтобы реагировать на сугубо физические факторы, использует восприятие окружающей среды, чтобы принять решение об оптимальном распределении ресурсов. Эти процессы могут производить как сиюминутный эффект, так и длительный, влияя на физиологию годами.

Мы редко пользуемся этими инструментами произвольно, мы не можем просто «пожелать» себе здоровья. Но, как показано на этих страницах, есть способы, которыми мы в силах сознательно повлиять на них, – от веры в то, что приняли таблетку, или фокусирования на текущем моменте до поиска поддержки у любимых людей.

Почти во всех механизмах, о которых я узнала, главным является один руководящий принцип: если мы чувствуем себя в безопасности, окруженными заботой и владеющими ситуацией – всю жизнь или в критический момент травмы или болезни, – то нам становится лучше. Мы испытываем меньше боли, усталости, недомогания. Наша иммунная система работает на нас, а не против. Наш организм отказывается от срочной обороны и может сосредоточиться на восстановлении и развитии.

Что это значит для альтернативной медицины? Сессия рейки не убедила меня в могуществе целительных энергетических полей (не говоря о дружелюбных призраках). Но после того, как я узнала о многих механизмах влияния сознания на тело, мне ясно, что, даже если методика не работает заявленным образом, терапевты вроде Макробертс все-таки могут предоставить сильнодействующую смесь целительных элементов, описанных в этой книге.

Так, Макробертс не только дала участливую консультацию с массой эффектов плацебо, но и привела меня в расслабленное состояние, очень похожее на гипноз, присовокупив позитивные суггестии и яркую визуализацию. Обещанного сдвига в сознании не произошло, но я полагаю, что у более внушаемого или более верящего в ее технику человека этот метод снизит стресс и облегчит боль или усталость намного лучше, чем традиционные лекарственные препараты.

При испытании альтернативные методы могут быть весьма эффективны, несмотря на то что оказываются ничем не лучше плацебо. Так, в 2001 году сотрудник Эксетерского университета Эдзард Эрнст тщательно апробировал лечение внушением – техника, аналогичная рейки, – при хроническом болевом синдроме. Он сравнил настоящих терапевтов с актерами (которые не имели подготовки, не были целителями и во время сессии молча вели обратный отсчет, чтобы нечаянно не передать пациенту никаких оздоравливающих мыслей). Разницы между подлинной и фиктивной терапией не было, однако в обеих группах наступило резкое улучшение, а некоторые, как впоследствии сообщил Эрнст, «по ходу исследования практически отказались от колясок».

Так стоит ли обращаться к альтернативной медицине? И стоит ли заботиться о механизме, коль скоро она помогает?

Одна проблема, безусловно, заключается в том, что альтернативные методы не всегда приводят к позитивному исходу. Собирая, например, материал для книги, я познакомилась с 37-летней Тунде Балог. Будучи уроженкой Венгрии, она живет с мужем и маленьким сыном в Ирландии. Она красива, у нее тонкие выразительные черты лица и глянцевые каштановые волосы; внутри, однако, ее тело полнится болью и измучено болезнью. Годом раньше у нее диагностировали рак правой молочной железы. Она отказалась от традиционного лечения. «Я была настроена резко против врачей, больниц, сестер, – призналась она мне. – Они предложили лучевую терапию. Химию. Или отрезать груди, а я этого не хотела».

Взамен она опробовала рейки, затем рефлексологию. «Я знала в душе, что, если сама устроила себе болезнь, сама и починюсь». Потом она открыла для себя «Новую немецкую медицину», которая учит, что рак возникает при эмоциональном конфликте, и если конфликт разрешить, то рак пройдет. Основатель этого направления Райк Хамер утверждает, что рак груди у женщин развивается при конфликте либо с возлюбленными, либо с собственной материнской ролью. Тунде говорит, что ей это близко, потому что неуверенность в своем теле заставляла ее отдаляться от мужа. «Зачем ты это делала, теперь у тебя рак! – говорит она. – Мне понадобилось месяцев шесть, чтобы простить себя».

Но рак у нее не прошел. В январе 2014 года возникли жгучие боли в суставах: болезнь перекинулась на кости. «Рак костей возникает, когда считаешь себя никчемной, – заявляет она и ежедневно повторяет перед зеркалом в спальне: – Я ценная личность. Я люблю себя».

К июню Тунде еле ходила и страдала от жестоких болей. Впрочем, она была уверена как никогда, что ответ скрывается внутри ее, и продолжала искать спасения. Я встретилась с ней в Лурде, куда она прибыла в составе той группы паломников, где была Роуз с ее детьми-инвалидами. Она омыла грудь в святой воде и посетила грот в коляске, но до купелей еще не дошла. «Зачем ехать в Лурд, если спасение внутри?» – спросила я. Она ответила, что, наверное, исповедоваться в том, что вызвала у себя рак. «Может быть, смыть грех».

Важно помнить, что сознание не в силах вылечить все лишь потому, что имеет значение для здоровья, – равно как и не думать, что всякая терапия, которая задействует сознание, становится вдруг оправданной. У рака груди обычно хороший прогноз, если лечить его на ранней стадии, но если он, как у Тунде, поражает кости, то уже неизлечим. Отказ от традиционного лечения в пользу непроверенного может привести к смерти.

Наверное, случай Тунде является крайностью, но накопилась масса других, когда люди гибли, отказавшись от традиционного лечения в пользу альтернативной терапии. И менее драматические примеры все равно демонстрируют опасность для жизни. Британские исследователи оценили деятельность 168 гомеопатов и выяснили, что почти половина из них отговаривала пациентов от вакцинации детей против кори, свинки и краснухи. Аналогичным образом в 2006 году в новостной программе Би-би-си «Newsnight» сообщили, что почти все проверенные гомеопаты отговаривали туристов от традиционных противомалярийных средств и рекомендовали взамен неэффективные гомеопатические средства. Гомеопат из одной аптеки заявил репортеру «Newsnight»: «Благодаря им в вашей энергии не образуется малярийная дыра, так что малярийным комарам нечего заполнять». Мне трудно без гнева читать такие бредовые и потенциально гибельные советы.

Соматические осложнения при альтернативном лечении редки, но встречаются. Акупунктурные иглы, к примеру, заносили опасную инфекцию, а нелицензированные травные препараты могут вызывать серьезные побочные эффекты. Другой неприятностью является психологический ущерб, который терапевты могут нанести восприимчивым пациентам. Физический распад Тунде достаточно трагичен, но венчает его чувство вины за то, что она якобы сама вызвала у себя рак. Неграмотные гипнотерапевты способны нечаянно встроить ложные воспоминания – например, о насилии. В ходе сессии рейки, когда Макробертс заявила, что я страдаю из-за недостатка любви, она не попала в яблочко. Но будь я тяжело больна и если бы достаточно отчаялась, чтобы спасаться всеми средствами, то не настроило бы меня это лечение против близких, которых я обвинила бы в своем состоянии как раз в период, когда особенно нужна их поддержка?

Предпринимается все больше усилий по совмещению традиционного и альтернативного лечения – как отдельными врачами общей практики вроде Патриции Сэйнти, которая предлагает в своей клинике много чего, включая гомеопатию, так и крупными больницами. Центр интегративной медицины в Глазго, финансируемый Государственной службой здравоохранения, предлагает, к примеру, такие холистические вмешательства, как гомеопатия и омелотерапия, а в Стэнфордском центре интегративной медицины в США химиотерапию при онкозаболеваниях можно сочетать с традиционной акупунктурой. Это дает гарантию контроля над лечением и того, что пациенты получают и всю необходимую традиционную терапию.

Когда я посетила Стэнфордский центр, терапевт Дэминь Хуань объяснил, как его иглы «приводят в порядок энергетическую деятельность» организма и описал 12 главных энергетических каналов, или меридианов, на которые воздействует акупунктура. Западные ученые не сумели найти доказательств существования этих каналов, и данные об эффективности терапии оспариваются. При испытаниях фиктивная акупунктура, когда иглы не прокалывают кожу или вводятся не туда, обычно порождает эффекты, очень похожие на таковые при подлинной (но обе значительно лучше, чем полное отсутствие лечения), из чего следует, что в большинстве случаев любая польза от акупунктуры обусловлена выраженным эффектом плацебо. Доскональный анализ показывает, однако, что она чуть лучше плацебо при лечении тошноты и некоторых хронических болей.

Хуань проводит акупунктуру онкологическим больным с целью уменьшить побочные эффекты основного лечения. «У большинства наших пациентов симптомы выражены слабо, – говорит он. – Все лечение проходит более гладко». Он утверждает, что это повышает процент выживаемости, потому что большее число пациентов выдерживает курс до конца. И снижает затраты, потому что при побочных эффектах пациенты идут к нему, а не к своему онкологу. «Четыре-пять визитов к нам стоят столько же, сколько один – к онкологу».

Это спорный подход. Стивен Зальцберг, специалист по вычислительной биологии из Университета Мэриленда, Колледж Парк, и ярый критик альтернативной терапии, счел интегративную медицину «с умом преподнесенным, опасным шарлатанством» и утверждает, что такие методы, как акупунктура, не должны практиковаться в финансируемых государством медцентрах. С этим не согласен Джереми Ховик, эпидемиолог и философ науки из Оксфордского центра доказательной медицины. Он возражает, что нам не следует так сильно тревожиться насчет понимания, как именно действует альтернативное лечение – на соматическом уровне или психологическом (или на обоих), и лучше взамен сосредоточиться на их сравнении в испытаниях с устоявшимися видами лечения. «По-моему, важнее уяснить, что нечто работает, нежели как, – говорит он. – Будь у меня рак, мне бы не было дела до объяснений терапевта. Я захотел бы избавиться от боли. А вы?»

Пожалуй. Но мне по-прежнему не очень нравится, когда традиционные врачи, предлагая альтернативные методы, изъясняются в стиле, предполагающем отсутствие научной основы. Мне это кажется признанием поражения – того, что эти экзотические объяснения обладают некой силой, которая неподвластна науке. Стоит ли после этого удивляться, когда люди начинают верить в энергетические поля и ауры, которые, по словам терапевтов, якобы ответственны за улучшение их самочувствия (не говоря о целительных духах, «Новой немецкой медицине» и прочем в том же роде), или когда они перестают верить в по-настоящему спасительные лекарства и вакцины?

В этой книге показано, что вместо того, чтобы вкладывать веру в мистические ритуалы и практики, мы как индивидуумы способны сами влиять на свое здоровье, используя силу (сознательного и бессознательного) мышления. Если вам помогают альтернативные методы, то я не вижу никакой надобности от них отказываться, особенно если этот эффект не в полной мере обеспечивается традиционной медициной. Но относитесь к советам альтернативных терапевтов критически. И сколько-то доверьтесь своим телу и мозгу. Быть может, вам становится лучше не от зелий, не от игл и не от ручных пассов. Рассмотрите возможность того, что все это лишь умное нажимание кнопок, благодаря которому вы сами воздействуете на свою физиологию так, что симптомы проходят и вы защищаетесь от болезни.

Что же касается медицины, то многие ученые и врачи, с которыми мы познакомились, не внедряют альтернативные методы оптом, а применяют другой подход. Они хотят выявить подлинно активные ингредиенты этих методов (эмпатия, социальная поддержка, надежда) и уяснить, как встроить их в существующие схемы лечения.

Фундаментальные исследования необходимо продолжить, мы только начинаем постигать хитросплетение связей между мозгом и телом. Например, чрезвычайно интересно узнать, одинаково ли реагируют на стресс мужчины и женщины. Судя по уже имеющимся данным, мужчины чувствительнее к выполнению разного рода задач – счету в уме или публичному выступлению, тогда как женщины наиболее восприимчивы к межличностным проблемам – например, социальному отвержению. «Мы очень разные животные», – заключает Элисса Эпель, сотрудница Калифорнийского университета в Сан-Франциско. Ей хочется выяснить, не объяснит ли это, почему мужчины и женщины по-разному страдают от последствий стресса: мужчины больше подвержены сердечно-сосудистым заболеваниям и диабету, а женщины – тревожным расстройствам и депрессии.

И нам нужны новые клинические испытания, чтобы установить, что именно по-настоящему помогает пациентам в реальном мире. Даже в отношении наиболее изученной техники, памятования, еще надо проверить, к примеру, больше ли она помогает каким-то особым категориям лиц; насколько сопоставима с лучшими лекарственными препаратами для лечения разных заболеваний; ограничивается ли она психологическими эффектами, которые уменьшают биологическое действие стресса на организм и снижают риск развития заболеваний в дальнейшем, или выходит за рамки этих эффектов.

Впрочем, мы уже видели много примеров того, как исследователи достигают поразительных результатов, используя ряд описанных в этой книге принципов для изменения ухода за пациентами. Это Вики Джексон, беседующая с умирающими о сути хорошей жизни; это Тед Капчук, честно применяющий плацебо; Эльвира Ланг, меняющая манеру рентгенологов общаться с пациентами, и Гюнтер Хоффман, создающий виртуальные миры, которые вымывают боль. Все они сочетают холистическое лечение с придирчивым отношением к доказательствам. Всем удается уменьшить зависимость от лекарств и других физических вмешательств, одновременно улучшая исход.

Конечно, не счесть и других примеров, подробно описать которые я не смогла за неимением места. Джефф Слоэн, исследователь в области медико-санитарных дисциплин из клиники «Майо», что в Рочестере, штат Миннесота, хочет помочь врачам учитывать чувства пациентов, вместо того чтобы опираться сугубо на данные объективного исследования. В спешке это сделать нелегко. «В современном здравоохранении у врачей есть всего одна-три минуты на неподотчетное общение с пациентом, – говорит он. – Все остальное время плотно занято физическими мероприятиями или изучением лабораторных данных с обсуждением результатов».

Вот поэтому в клинике «Майо» всем онкологическим пациентам при поступлении задают три простых вопроса – им предлагают оценить по десятибалльной шкале боль, утомляемость и качество жизни. Слоэн говорит, что даже это нехитрое действие помогает врачам обращать внимание на проблемы, которые в ином случае были бы просмотрены. Качество жизни, например, может показаться расплывчатым психологическим показателем, однако бывает крайне важным для физического выживания. «Мы знаем, что если этот фактор оценивается в пять баллов и меньше, то риск смерти от рака удваивается», – говорит Слоэн.

В Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии растущая сеть зданий под названием «Центры Мэгги» предлагает весьма необычный подход, который опять же опирается на переживания пациентов. Задуманные как места, куда онкологические больные могут обратиться за практической, эмоциональной и социальной поддержкой, они преследуют в качестве первоочередной цели «душевный подъем». Центры, созданные ведущими архитекторами (включая Фрэнка Гери и Заху Хадида), гостеприимны, уютны, красивы – прямая противоположность многим традиционным больницам. Посетители могут побеседовать с другими пациентами, проконсультироваться у медсестры или психолога, получить совет диетического и финансового толка или же просто посидеть с чашкой чая в саду.

Мне неизвестны рандомизированные проконтролированные испытания, в которых пациентов из Центров Мэгги сравнили бы с остальными. Но, как утверждает в «Британском медицинском журнале» один поборник, «если хоть в одном из этих зданий способствуют приятным и серьезным размышлениям со стороны хоть одного пользователя, дают побыть с друзьями и родными или внушают надежду и спокойствие, которых бы в противном случае не было, то достижения уже замечательны».

На этой ноте я бы с удовольствием заключила, что благодаря таким исследованиям и проектам мы наблюдаем революцию в медицине, в ходе которой скоро полностью осознаем значение сознания для здоровья и будем рассматривать человеческие аспекты лечения не как роскошь, а как главный, руководящий принцип улучшения исхода. К сожалению, шансы на это невелики.

Одним из препятствий является режим финансирования исследований: более трех четвертей клинических испытаний в США спонсируется фармацевтическими компаниями, а они, естественно, не заинтересованы в подтверждении плюсов любого подхода к лечению, который сокращает потребность в их продукции. Таблетки и медицинские приборы куда привлекательнее в коммерческом смысле, чем гипнотерапия и биологическая обратная связь. Однако энтузиазм в отношении физических вмешательств выходит за рамки рынка: почти все государственные средства тоже идут на испытания традиционных лекарств. Так, годовой бюджет американских Национальных институтов здравоохранения (NIH) составляет около 30 миллиардов долларов, из которых на тестирование терапии сознания и тела расходуется менее 0,2 %.

Проблемой более серьезной я считаю широкое, глубоко укоренившееся предубеждение против идеи о том, что сознание способно к лечению и профилактике. В науке по-прежнему правит описанное во введении материалистическое мировоззрение, которое отдает приоритет данным лабораторных и инструментальных исследований и физическим вмешательствам, а субъективные переживания считает отвлекающим фактором. (Слоэн вспоминает, что, когда он провел исследование, показавшее, что некоторые безнадежные онкологические больные, получающие паллиативное лечение, оценивают качество своей жизни так же высоко, как здоровые, первой реакцией рецензентов было: «Пациенты заблуждаются».) Игнорирование субъективных переживаний важно для непредвзятого проведения научных опытов, но не всегда полезно при лечении больных, когда соматическое благополучие неразрывно связано с психологическим.

Западная медицина опирается на науку и результаты испытаний (и хорошо), а потому многим администраторам и спонсорам осязаемые вмешательства просто кажутся более научными, чем сознательно-телесные. Специалист по биоэлектронике Кевин Трейси получает сейчас от частных компаний и государства миллионы долларов на развитие идеи об электростимуляции нервной системы, хотя на момент написания этих строк в его самом крупном исследовании с опубликованными результатами участвовало всего восемь человек. Напротив, гастроэнтеролог Питер Уорвелл не может убедить местные фондовые агентства оплатить кишечно-ориентированную гипнотерапию для его пациентов с синдромом раздраженного кишечника, несмотря на десятки испытаний с участием сотен человек и с положительными результатами.

«Думаю, что имеют место двойные стандарты, – говорит Ховик из Центра доказательной медицины. – Обычный способ дискредитировать нетрадиционные испытания – указать на их низшее качество. Это неправда». Он напоминает, что памятование изучено в сотнях хорошо организованных испытаний. Проведенный в 2005 году анализ 110 испытаний гомеопатического лечения показал, что они были лучшего качества, чем такие же исследования традиционных лекарственных препаратов.

Об этом закоренелом сопротивлении сознательно-телесным вмешательствам я слышала снова и снова, пока собирала материал для книги. Даже добившись финансирования, ученым часто приходится бороться с больницами и университетами, выбивая возможность просто провести испытание.

Эльвира Ланг рассказала мне о реакции местной комиссии по этике в Гарварде на ее планы обследовать пациентов, переносящих эндоскопические операции (хирургия малого доступа). «Помню, ждала я, когда комиссия одобрит два испытания. Одно – с зачитыванием во время процедуры сценария релаксации. Другое – со стентированием сонной артерии на самой ранней стадии, и режим испытания был таков, что можно было запросто кого-нибудь убить. Вот это, второе, одобрили моментально! Но с гипнозом дело затянулось навеки».

Тем временем специалист по перинатальному уходу Эллен Ходнетт натолкнулась на сопротивление при попытке проверить влияние «атмосферной» среды на частоту осложнений – тусклый свет, картины природы, матрац на полу – по сравнению с обычной больничной палатой, где только оборудование и койка. В большинстве больниц ей попросту отказали, не пожелав вносить такие изменения даже при том условии, что оборудование останется на месте. «Любой, кто возьмется за это дело, столкнется с массой препятствий из-за взглядов и отношения администрации, не позволяющих даже начать испытание».

В системе здравоохранения, опирающейся на доказательные результаты испытаний, лечение в конечном счете зависит от выполненных исследований. Поэтому, наверное, неудивительно, что в западной медицине мало кто занимается подпиткой и использованием психологических ресурсов больных. Вопреки своим лучшим намерениям, медики работают в системе, которая отдает приоритет доступу к медицинской технологии и оставляет все меньше места гуманистическим аспектам лечения.

В США «врачи стали частью конвейера по оказанию медицинских услуг, – говорит Билл Или, заместитель декана в медицинской школе Университета Эмори в Атланте, штат Джорджия. – Нас все активнее вынуждают принимать больше пациентов за меньшее время». Он опасается, что эта тенденция способствует утрате медиками эмпатии (и в свою очередь, пугающему всплеску депрессии и выгорания). Ради снижения затрат сокращается время приема, притом что государство тратит на здравоохранение почти 3 триллиона долларов в год – это больше 17 % ВВП; больше, чем в любой другой стране. Между тем выписывается головокружительное количество лекарств. Их принимает почти половина американцев, чаще всего – в связи с ишемической болезнью сердца и повышенным уровнем холестерина (на то и другое влияет стресс); при этом почти 60 % взрослых старше 65 лет принимают сразу пять разных препаратов и больше (18 % – как минимум десять препаратов).

Конечно, физические вмешательства – от медикаментозных до операций на сердце – чрезвычайно важны. Когда мой малыш подхватил легочную инфекцию, антибиотики спасли ему жизнь, и меньше всего я заботилась о манере его врача вести себя у постели больного. Способность, в частности, лечить и предотвращать детские инфекции – подарок нам, жителям развитых стран, который, к счастью, уже принимается как нечто само собой разумеющееся.

Но главной современной угрозой являются не острые инфекции, которые легко вылечить приемом таблеток, а хронические, стрессогенные заболевания, при которых лекарства далеко не так эффективны. Мы видели, что во многих случаях анальгетики и антидепрессанты не слишком отличаются от плацебо. Десять самых востребованных в США препаратов помогают лишь от одного из 25 до одного из 4 человек, их принимающих; статины помогают всего одному из 50.

Между тем медицинские вмешательства причиняют вред, превосходящий всякий ущерб от альтернативного лечения. В 2015 году анализ испытаний психотропных препаратов, результаты которого были опубликованы в «Британском медицинском журнале», позволил заключить, что на Западе эти средства ежегодно становятся причиной более чем половины из миллиона смертей при минимальных позитивных эффектах. По приблизительным подсчетам, только в США врачебные ошибки в стационарах ежегодно приводят более чем к 400 тысячам летальных исходов, выступая третьей ведущей причиной смерти после ишемической болезни сердца и рака – серьезный вред причиняется еще 4–6 миллионам человек. По данным Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США, еще 2 миллиона американцев ежегодно страдают от побочного действия лекарств – включая 100 тысяч смертельных исходов.

Эта статистика не учитывает ожидаемые побочные эффекты и осложнения медикаментозного лечения и других вмешательств (многие из которых, как мы узнали в 7-й главе, не возникли бы при другой модели лечения), а также колоссальные проблемы, вызываемые, например, злоупотреблением рецептурными препаратами или ростом устойчивости к антибиотикам. США – богатейшая страна в мире, но даже при триллионных расходах не достигает той расчетной продолжительности жизни, что отмечается в Коста-Рике – стране со средними доходами.

Я не предлагаю опираться исключительно на сознание, но отрицать его роль в медицине тоже ни в коем случае не решение. Таким образом, я надеюсь, что эта книга в какой-то степени поможет преодолеть предвзятость по отношению к сознательно-телесным методам и глубже понять, что учет важности сознания для здоровья на самом деле научнее и больше опирается на доказательства, чем активное, как никогда, предпочтение физических вмешательств и лекарственных препаратов.

Быть может, когда-нибудь это осознание приведет к появлению системы здравоохранения, которая возьмет лучшее из обоих миров. Она при необходимости будет применять жизненно важные лекарства и технологии, но и будет поддерживать нас в том, чтобы снизить риск заболеть и разобраться со своими симптомами, если заболеем, а если надежды нет – предоставит уход и позволит умереть с достоинством. Я надеюсь, что такая система будет уважать пациентов как равноправных участников лечебного процесса, чьи верования, переживания и предпочтения важны для лечения; что она перестанет клеймить больных с необъяснимыми симптомами и признает, что великое множество расстройств не являются только соматическими или только психологическими – дело в том и другом.

Проблемы современной медицины имеют глубинный характер; понятно, что сознательно-телесные методы не разрешат их целиком. Но мне кажется, что не так уж плохо начать с попытки улучшить исходы, относясь к пациентам как к сложным человеческим существам, а не просто физическим телам.

Конечно, последствия учета значения сознания для здоровья выходят за рамки медицины. Для меня, когда я собирала материал для этой книги, одним из самых удивительных – и шокирующих – откровений стало то, что стресс, порожденный бедностью и неравенством, еще в пеленках приговаривает широкие слои населения к пожизненным хроническим недугам. Трудно не согласиться с теми исследователями, что ратуют за социальную политику, нацеленную на уменьшение этого неравенства и, в частности, на поддержку неблагополучных женщин детородного возраста. Тем временем на другом полюсе жизни такие проекты, как «Искушенный отряд», выявляют потенциал отношения к старению не как к бремени, а как к ресурсу.

Но есть еще одно прозрение, проистекающее из познания связей между сознанием и телом. Я приберегала его до последнего, потому что оно касается не только здоровья, медицины и общества, но и чего-то более фундаментального. Оно проясняет, что значит быть человеком.

В конечном счете наука утверждает, что мы, вопреки расхожему мнению, не воспринимаем окружающий мир пассивно, а в значительной степени конструируем этот опыт и управляем им. «Наши тела – это не только приемники информации, – говорит исследователь плацебо Тед Капчук. – Мы создаем информацию». Это то, что психологи и неврологи уже открывают в других сферах – например, в отношении памяти и зрения. Воспоминания представляют собой не точные записи, а динамические наработки, которые мы приспосабливаем и переписываем всякий раз, когда к ним обращаемся, тогда как восприятие цветов и форм в значительной мере зависит от прошлого опыта и того, что мы ожидаем увидеть.

Сейчас очевидно, что этот принцип распространяется и на здоровье: наши мысли, верования, уровень стресса и мировоззрение – все это влияет на самочувствие. Как сказал в 4-й главе исследователь усталости Тим Ноакс, «вы не обязаны верить тому, что говорит мозг».

Однако поистине новая идея здесь заключается в том, что в отношении здоровья наше сознание определяет гораздо большее, чем субъективное переживание окружающего материального мира. Так, благодаря изменению генной экспрессии и настройки мозга, наше видение мира формирует и наши тела. Мы, следовательно, играем роль в конструировании не только наших переживаний, но и физической реальности. А здоровье наших физических тел, в свою очередь, влияет на состояние сознания. Воспаление вызывает утомляемость и депрессию. Низкое содержание в крови сахара делает нас раздражительными. Успокоение тела – например, замедленным дыханием – улучшает настроение.

Почти через 400 лет после того, как Декарт разделил сознание и тело, мы все еще склонны считать себя логичными, рациональными существами с высокоразвитым разумом, который позволяет возвыситься над нашей биологической, животной природой. Однако налицо нечто совсем иное: наши тела и сознание развились в совершенной гармонии и сплетены столь безупречно, что невозможно мыслить одно без другого. Термины «сознательно-телесный» и «холистический» часто высмеивают как эксцентричные и ненаучные, однако на самом деле с научной точки зрения бессмысленно представление о сознании, отделенном от тела, – эфемерной сущности, которая плавает где-то в черепе подобно духу или душе.

Эта интеграция означает, что мы не всегда настолько объективны и разумны, как нам хотелось бы думать. Наше сознание, как и тело, сформировано эволюцией, и мы устроены так, чтобы веровать в то, что способствует здоровью и выживанию, – необязательно истинное. Могучие силы эволюции толкают нас к вере или в Бога, или в благожелательных целителей, или в то, что наши перспективы лучше, чем есть на самом деле. Ирония заключена в том, что, хотя эти верования могут быть ложными, они иногда помогают, от них нам становится лучше.

Благодаря познанию механизма, посредством которого сознание влияет на физиологию и отражает ее, мы, может быть, сумеем наконец разрешить этот парадокс и зажить в гармонии со своим телом, опираясь не на иллюзии, а на факты.