«Персидское откровеніе» — гласило название заметки.
«Проѣзжающій incognito черезъ нашъ городъ извѣстный персидскій прорицатель подѣлился съ нашей газетой своимъ предсказаніемъ: Скоро въ бояхъ подъ Севастополемъ произойдетъ благопріятный для русскихъ войскъ переломъ. Не послѣднюю роль въ этомъ сыграетъ уроженецъ нашего города».
— Извольте объясниться, что это означает, — спросил штабс-ротмистр, откладывая листок газеты. — Я вообще-то подозреваю, но после вашей выходки приходится держать ухо востро.
— От друга детства узнал, что в Крыму меняют главнокомандующего. Его помощником будет генерал Рязанин. Родной брат нашего городничего.
Штабс-ротмистр кивнул, поставил на гранках свой автограф и вернулся к чаю.
— Можете печатать, — махнул он рукой.
Аркадий не уходил.
— Позвольте вопрос?
— Валяй.
— Вы ведь читали мою записную. Видели…
Аркадий замялся.
— Твои смелые суждения?… — пришел на выручку штабс-ротмистр.
И зевнул.
Юноша смущенно кивнул.
— Все в свое время пишут что-то этакое, — пояснил штабс-ротмистр. — И если бы таковых мыслей у тебя не было, это значило, что ты или непроходимо глуп, либо скрытный сукин сын. Ну а поскольку я знаю, что ты отнюдь не дурак, выбор у меня был бы небогатым. Что-то еще?…
— Нет… — но, набравшись смелости, поправился. — Да. Расскажите мне о шифре.
Офицер отмахнулся.
— Ну, пожалуйста. Вы сами говорили, что обучить можно даже школяра за четверть часа. К тому же, листок с записью переписки у вас. Я ничего сделать не смогу.
— Тогда зачем вам шифр?
— Для умственной гимнастики. Люблю узнавать новое.
Штабс-ротмистр задумался, вгляделся в глаза собеседнику. Продолжалось молчание недолго, ровно столько, сколько требовали приличия на раздумия.
— Шифр действительно прост. У тебя есть листок бумаги?…
Разумеется, записная книжка была у Аркадия с собой. Но не та, большая, с которой он был в городском, а крошечная, с размером листа два дюйма на полтора. Она была у журналиста на случай непредвиденных заметок, кои, к слову сказать, приходилось в этом городе делать редко.
— Хватит ли?…
К удивлению Аркадия офицер кивнул:
— Сгодится. Русский алфавит, как известно, состоит из тридцати пяти букв. Английский чуть меньше, но не в том суть. Наш шпион, очевидно, английским пользоваться брезгует. Алфавит записывается в таблицу. Тридцать пять делится только на пять и на семь, стало быть, таблица должна быть семь столбцов и пять строк. Выбираем какое-то кодовое слово. Какое предпочтете?
— Например «Косарь», — брякнул
— Пусть будет «Косарь». Записывайте его в первую строку. Остаток не встречающихся в кодовом слове букв, записывайте далее…
У Аркадия получилось так:
Штабс-ротмистр взглянул на код и кивнул.
— Полдела сделано. Теперь надо слово, которое требуется зашифровать.
— «Монастырь»? — предложил Аркадий.
— Давайте «Монастырь». При шифровке используется четыре простых правила. Текст разбивается на кусочки по две буквы. Если буквы в куске повторяются, вставляется разделитель — обычно последняя буква. Если количество букв нечетное, то добавляется до четного числа какая-то буква — положим первая сообщения.
— МО НА СТ ЫР ЬМ.
— Теперь собственно шифровка. Правило номер два: если символы в одной строке, то они заменяются циклически на ближайшие символы справа. Если находятся в одном столбце — тоже циклически, но со сдвигом вниз. Это было правило нумер три. И, наконец, правило четыре: если символы шифруемого текста в разных столбцах и строках, мы мысленно рисуем прямоугольник с этими буквами в углах, и заменяем их буквами в той же строке, но в другом углу.
— ЛС ЧЕ ЬМ ЯК СТ, — быстро перешифровал журналист.
Штабс-ротмистр проверил результат:
— Все верно. Остроумный шифр, не правда ли? Изобретение британского гения, — промокая уста салфеткой, сказал штабс-ромистр. — Здесь обычная лингвистическая метода не годиться. Например, известно, что чаще всего встречается в русском языке буква «Е» и что толку? То, на какую букву она будет заменена, определяет знак, стоящий рядом…
Окончив трапезу, штабс-ротмистр отодвинув столовые приборы, встал из-за стола, разминая ноги. Был он весел и бодр.
— Дело ладится? Скоро в столицу? — предположил Аркадий. — Просто удивительно, как вас забросило в такой городишко, как наш.
Лесть была толста, но, тем не менее, офицер на нее поймался.
— Полгода назад мы обнаружили целую шпионскую сеть, которая сходилась в столице. Мы почти застали их врасплох, но главный агент успел принять яд, а прежде — растворил в кислоте все сообщения. Нам удалось найти лишь почтовые конверты, пришедшие из разных городов: Москва, Харьков, Оренбург, и вдруг — Гайтаново! Конечно, в большом городе найти адресата — напрасный труд, но мы надеялись, что удастся выйти на след в вашем городе. Город у вас мал, каждый человек на виду, особенно грамотный. Наверняка со шпионом вы знакомы хотя бы шапочно. Мы полагали, что письмо отправлено на почтамте или в какой-то лавке. Но, оказывается, мода на почтовые ящики дошла до вас…
— Удивительно все же: что могло привлечь шпиона у нас в городе?… Войска через нас не проходят, мануфактур, ценных для армии не имеется.
Штабс-ротмистр промолчал, давая понять, что продолжения не будет, перевел тему на совсем иное:
— Мы с вами, верно, будем встречаться в городе. Не переходите от меня на другую сторону улицы, но и афишировать, что мы с вами коротко знакомы — тоже лишнее. Поверьте — это для вашего же блага. И… Да, кстати… Когда приезжают генералы?
— Ждем сегодня же около полудня.
Офицер взглянул на часы: они отмечали первую четверть девятого часа.
Аркадий кивнул и отправился к дверям. В голове десятками, а то и сотнями, роились мысли о шифре. Осторожность же звенела колокольчиком: слишком легко заезжий офицер рассказал о шифре. И, словно почувствовав его мысли, штабс-ротмистр улыбнулся:
— Интересный шифр, есть над чем голову поломать. Надеюсь, это займет вас на некоторое время.
* * *
…Их ждали, выглядывали целый день, с самого рассвета. Хотя было ясно: из Мариуполя генералы вряд ли выедут слишком спозаранку.
Гайтаново лежал на косе, и прямая дорога из Бердянска в Мариуполь пролегала через поля. От того гонцы, войска и просто путники, чьи цели были далеко от этих мест, дорожили своим временем, в город обычно не заезжали. Змеей между полосой прибоя и приморскими кручами вилась другая дорога. Была она гораздо длинней, но зато — много живописней.
Мариупольский шлях начинался на левом берегу Гайтан-реки, за единственным в городе мостом у креста, вырезанного из известняка. У него собрались градоначальник, командир бастиона, при нем крошечный оркестр, Ники с сотоварищами, Ладимировский с непременным этюдником. От журналистики, разумеется, присутствовал Аркадий и его работодатель Кондоиди, практически неузнаваемый в чистой белой рубашке.
Были и городские зеваки, собравшиеся не смотря на будний день. Среди них Аркадий заметил штабс-ротмистра.
Город стоял на взгорке, и Мариупольский шлях был виден версты на две до следующего холма. Порой по дороге тряслись телеги, шли путники, недоуменно вглядываясь в собравшуюся толпу.
Аркадий от безделья, рассматривал окрестности, знакомые с детства.
На правом берегу вдоль реки куда громче шумел Бахмутский тракт. Там, где он доходил до моста, его продолжала Торговая, спускающая к Бирже, Бастиону, Базарной площади. Тут же от моста, но продолжая шлях Мариупольский, начиналась Екатерининская улица, названная в честь матушки-основательницы, впрочем, так и не посетившей свое творение.
— А что, господа, — заметил городничий. — Не странно ли: за полвека нашему городу, а вот ничем он не знаменит, никто не прославился. На площади некому поставить памятник: уроженцу этих мест от благодарных сограждан.
— Ну почему это? — вдруг обиделся Ладимировский, и отвлекся от этюдника, на котором он набрасывал пейзаж, который предстояло дополнить фигурами генералов. — Может быть, это дело будущего, причем весьма недалекого.
Ладимировский имел в виду в первую очередь себя, и городничий знал об этом. Потому предпочел если не поменять тему разговора, то скруглить ее:
— И заезжие знаменитости к нам ни ногой…
— Здесь когда-то проезжал Пушкин, и даже соблаговолил выйти из коляски, ступить на нашу землю, пока лошадям давали воду! Ехал, между прочим, по этой самой дороге!
И Ладимировский вгляделся вдаль, представляя себе вдалеке карету с величайшим русским поэтом.
— Пушкин много где проезжал. Вот если бы он нашему городу стихи посвятил — тогда, конечно…
— Ах, я был тогда совсем ребенком… Если бы я мог…
Пушкин ничего этой местности не посвятил — проехал, словно не заметил. И если бы не подорожняя, обнаруженная Агамемноном Фемистоклювичем, город бы взаимно не знал о визите поэта.
Собственно на то имелись причины: на минуту проезда поэту было немногим более двадцати лет. Ни «Евгений Онегин», ни «Борис Годунов» им еще не были написаны. «Кавказский пленник» лежал в набросках. «Руслан и Людмила» печатались в первой редакции, воспринятой критиками прохладно.
Дальше Рязанин и Ладимировский заспорили о чем-то еще, столь же пустяковом, а Аркадий думал об ином.
Выше по реке где-то напротив кладбища, что лежало между рекой и Бахмутским трактом, на левом же береге реки был скифский курган. Поля вокруг него уже давно распахали, но сам курган не трогали, очевидно, опасаясь потревожить древних богов.
Наверху кургана, словно часовые, стояли две каменные бабы. Они смотрели на дорогу сейчас, они были тут, когда здесь проезжал Пушкин, когда город основывался, когда степями владели половцы, греки…
Удивительно, — думал Аркадий. — Пока греки строили города, архитектурные достижения скифов сводились к насыпанию холмов. Аналогично, трудно было представить, что в те времена, когда резец Праксителя был занесен над хладным мрамором чтоб высечь очередную Афродиту, другой человек, скульптор-кочевник вырезал из истукана невнятного пола.
Удивительно, как греки не разбили этих баб? Верно, этот неусыпный взгляд выводил из себя стражей на стенах древней Аретусы. Но скифы и греки одно время населяли эти степи вместе, и такое непочтение могло привести к войне…
Скифские истуканы были вырезаны из известняка, из которого по рассказам была сложена и Аретуса — город если не белый, то светло-серый. Камень это добывали в каменоломнях, которые были по ту сторону от кургана, у поселка Кокотеевка…
И ведь надо же: от города остались лишь кое-где стены, да обломки камня, а скифские бабы сохранились почти в своей первозданной нелепости.
Стояла всеиспепеляющая жара, но ласточки жались к земле, суля скорую перемену в погоде. И вдруг, прервав мысли Аркадия, внезапно суховей, веющий с полей, сменился. С моря подул ветер, но не освежающий бриз, а словно дохнуло откуда-то могильным холодом.
На долю секунды исчезло солнце, но пока подняли головы вверх — это непонятное явление и прекратилось. Вокруг встречающих закружил холодный вихрь, затрепал фалды и подолы платьев, рушник, на котором дорогих гостей ожидал каравай, зашвырнул в солонку и в краски художнику дорожной пыли. А после утих, словно и не было.
— Не к добру это, когда ветер так меняется, — заметил зевака, стоящий сзади от Аркадия.
— А ведь освежает изрядно! — вздрогнул кто-то справа, но уверенности в его голосе не было.
— Говорю вам, что-то нехорошее грядет, — не умолкал кто-то невидимый Аркадию.
На этого зеваку шикнули и он замолчал, но ропот по толпе прокатился и даже усилился. Городничий и Ладимировский переглянулись: бормотание было нехорошее, в каком обычно скрывается недовольства и зреют тугие зерна мятежа.
Но — пронесло.
Тут же на далеком холме замахал руками добровольный дозор, собранный из мальчишек.
— Едут!
Пыль с одежд и из солонки была удалена, одежды поправлены, и из-за холма показалась кавалькада из полудюжины колясок и уж не разобрать сколько всадников.
— Беда городу… — пробормотал городничий. — Мало было городу Ники с его шайкой, так это вообще разорение едет.
— Ну, это же спасители отечества! — возразил Ладимировский, быстрыми мазками нанося процессию. — Многие из них скоро погибнут за родину…
— Только на то и надежда…
Через десять минут кавалькада приблизилась, и остановилась около ожидавших горожан. Музыканты сыграли «Коль славен наш Господь в Сионе». Играли славно, так что прибывший генерал-фельдмаршал граф Колокольцев утер слезу. Сыгранность, впрочем, Аркадия не удивляла: на Бастионе ядра были под счет, и, не имея других занятий, солдаты упражнялись в музыке, а кто лишен был слуха — в шагистике.
После — замешкались. Никто не знал, когда следует вручать хлеб-соль: до приветственной речи или после. Потому каравай с солонкой, было, почти поднесли к проголодавшимся в пути генералам, а после — убрали из-под носа, ожидая пока будет произнесена городничим речь.
Та, словно на зло, была затянута и витиевата — ее всю ночь составлял Агамемнон Фемистоклювич, директор уездного училища, прозванный за зычный голос Армагеддоном. Но в записной Аркадий сделал лишь краткую пометку: «Городничий произнес трогательное приветствие».
Пока звучала речь, Аркадий сумел рассмотреть будущих спасителей отечества. Их вид удивлял, но совсем не в том смысле, что хотелось бы. Генерал Рязанин походил на своего брата, хотя выглядел откровенно жуликовато. Но в том было еще полбеды: ведь проныра и хитрец мог провести и противника. А вот генерал-фельдмаршал Колокольцев вид имел несколько абстрактный. Когда к нему обращался городничий, тот глядел куда-то в сторону, словно испытывал неловкость смотреть человеку в глаза. Городничий же искал понимания, взгляда, и, жестикулируя, смещался туда, куда смотрел Колокольцев. Но тот снова направлял взор в иную сторону.
Речь всем причиняла неудобство, и городничий ее закруглил чуть за половину. Вручили хлеб-соль, после чего прибывшие и встречающие смешались, братья Рязанины обнялись.
— А теперь, господа, прошу ко мне в дом! — после позвал городничий. — Перекусите с дорожки!
* * *
Жил городничий недалече, вниз по Торговой.
Его особняк стоял не окнами на улицу, как большинство домов в городе, а в глубине двора, за палисадником. Таких больших участков как у Рязанина в центре города оставалось — раз-два и обчелся. Первым горожанам нарезали землю щедро, но затем, когда дела в городе пошли в гору, многие не справились с искушением, разделили свои владения, продали по частям.
Во дворе под аркой, увитой виноградными лозами, стоял стол, укрытый белой тканью на нем — угощения: все больше то, чем славен был приазовский край: хлеб, фрукты. В больших пузатых бутылках стояло вино, в бутылках поменьше — наливочка. Самогонки, коей весьма не брезговали мужчины, выставлено не было. Во-первых, потому что Варвара Матвеевна, жена городничего пьянство не уважала. Во-вторых, разумно полагала она — гости с дороги, стало быть, наверняка отправятся отдыхать, и кормить их досыта — все равно, что переводить продукты.
И действительно: все больше разговаривали.
Генерал Рязанин в родных краях не был уже лет восемь, и со многими ему приходилось знакомиться заново. Что касалось графа и его супруги, то им здесь все было впервые и внове.
— Единственный журналист на сто верст! — рекомендовал городничий Аркадия заезжим генералам.
— Не люблю газетчиков. Вечные прощелыги! — поморщился Колокольцев. — Помню, в Петербурге раз такие эпиграммы про меня написали…
Генерал Рязанин был более милостив:
— Напрасно вы так, Семен Петрович. Газеты — наш помощник. Она должна воспитывать средь обывателей патриотизм, побуждать оказывать помощь нашим войскам. Я вот читал что в Крыму некая Найтингел…
— Патриотично ли нам брать пример с неприятеля?…
В начинавшийся спор ввернулся давешний знакомец Аркадия — штабс-ротимстр.
— Позвольте рекомендоваться: штабс-ротмистр Муравьев Арсений Петрович. Совершаю путешествия по азовскому побережью. Имеется прожект строительства казенной сталелитейной мануфактуры в этих краях.
— Надо же, как интересно! — воскликнул Аркадий. — Не могли бы вы сказать несколько слов для читателей нашей газеты.
Одними глазами штабс-ротмистр показал: осторожней, мой мальчик, не переигрывай.
— Это что же? — возмутился Ладимировский, стоящий рядом. — Настроят печей, которые будут дымить днем и ночью? Пепел и копоть покроет наше море? Наши поля? Да за что нам такое наказание? Стройте его в Мариуполе!
Тут же образовался спор: купцы и военные были, конечно же за прогресс, и следовательно за завод. Дамы и помещики выступали против мануфактуры.
Ловко выдумано, — подумал Аркадий. — Под таким прикрытием приезжий может колесить по всему уезду — и ни у кого вопросов не возникнет, чего он рассматривает. Верней, вопросы наверняка будут, но совсем иные. С разных сторон ему будут предлагать взятки. А он может их брать и с чистой совестью говорить, будто сделает все, что в его силах.
— Муравьев… — спросил один из офицеров из свиты Ники. — Случайно не ваш родственник генерал-губернатор Восточной Сибири? Я только что оттуда, с Уссури. Недавно горячо было — чуть не до войны с китайцами.
— Нет, просто однофамильцы, — улыбнулся штабс-ротмистр. — И как там китайцы?
С китайцев разговор перешел на японцев, коих офицер-артиллерист видел на Уссури. Их он счел потешными:
— Наряжены как туркестанцы или бабы в халаты, огнестрельного оружия не знают. А шашки свои носят, представляете, за плечами?..
— Как думаете, не стоит ли перенять и это у басурман?… — спросил с серьезным выражением лица генерал Рязанин.
— Носить шашку за спиной довольно опрометчиво, ибо вынимая ее можно порезать уши, — ответил граф.
Подхалимы засмеялись, но когда увидели, что сам генерал серьезен, смех срезало.
Аркадий огляделся: штабс-ротмистр выскользнули уже из разговора, и теперь разговаривал с протоиреем. Они о чем-то спорили, и Его Высокоблагословение даже грозил офицеру перстом.
По изрядно опустевшей бутыли с наливкой городничий постучал ложкой, привлекая к себе внимание. Когда оборвались самые невежливые разговоры, он заговорил:
— Господа! Приношу извинения, однако журфикса во вторник не будет!
Над толпой пролетел ропот, но совсем непохожий на тот, что случился во время затмения. Это было недовольство объевшегося сластены, от которого отодвинули новый сладкий кусок.
— …но в среду, шестого числа ожидаю вас на именины моего брата.
Снова раздался шум, но совсем иной — возбужденный. Иногда празднование именин — весьма выгодное занятие, если подойти к мероприятию с умом. Говорили, к примеру, что прибыль от именин городничего превосходит его жалование. Меж собой купцы невесело шутили, что будь у Рязанина двое именин в году — некоторые бы купцы просто разорились.
Но в тот день многим показалось, что тут дело может быть взаимно выгодным.
Лишь Колокольцев спросил.
— Уместно ли устраивать вечера, праздновать пышно именины, когда Отчизна в опасности?
— Бросьте, — за брата ответил Рязанин. — Неизвестно, сколько именин нам осталось справить в этой жизни.
Генерал хотел что-то возразить, но взглянул на жену, и лишь хмыкнул.
Гости расходились. Со своими спутниками мимо Аркадия прошел Николай.
— Хочется пива в самом безобразном смысле этого слова, — сказал он, — А не переброситься ли в картишки по-маленькой, господа. Аркадий, вы с нами?…
— Мне маменька не велела в карты играть.
— А мы ей не скажем! — с задором бросил офицер, прибывший с Уссури.
— Ей говорить и не надо. Она на небе и все сама видит.