На следующий день я отправился в прогулку вдоль реки. Довольно легко мне удалось купить лодку, а чтоб перевезти ее – телегу и какую-то клячу. Я хотел купить еще что-то для отвода глаз, но раздумал – старик, у которого я это покупал, был нелюбопытен.

– Лодку покупаете… Ну-ну, – бурчал он, – видно, что господин богатый да неместный. Ежели б у меня совести не было я бы к лодке вам еще сеть продал, да что ныне на нашей речке-вонючке уловишь? Раззе только с вудочкой посидишь?… А вы, небойсь, свою барышню катать надумали?… Я неопределенно кивнул.

– Оно правильно. Я свою тожить когда-то катал. Заплывешь, бывалоча, в камыши и того… На этой самой вот лодке. Да вы не бойтесь, что лодка старая – она крепкая-то еще, вы токма ее просмолите. И коль деньги водятся, сделайте на лодке шалашик, а то, если дело до того самого дойдет, то комары задницу изгрызут – неделю сидеть не сможете… С порога халупы на меня смотрела та самая, которую катали лет сорок назад, из-за ее спины на нас глядели, возможно, последствия той самой прогулки

– внуки… Анно встретил лодку без воодушевления, но и без нарекания. Приказал свалить ее наземь и действительно отправил меня на базар за смолой. Когда я вернулся, работа кипела вовсю. Еще вечером Анно сидел сам не свой, погруженный в свои мысли, затем первым встал из-за стола, забрал одну свечу и, когда мы уходили, что-то писал, чертил у себя в углу Теперь рисунками был покрыт песок, на стенках курятника мелом были написаны.

– Цифры?… – спросил я, – а вы не боитесь, что они нас выдадут, после того как мы уйдем. Анно молча отмахнулся – не мешайте, но меня успокоил Зепп:

– Цифры ничего им не скажут, тем паче, что сам Анно в них путается, – пояснил он. – Да и что даст соотношение радиуса к длине окружности? Скорей они подумают, что это какое-то заклинание и предпочтут сжечь его вместе с сараем.

– А я бы сказал, что это шифр, – сказал Ади, – проведя пальцем по колонке цифр. Чем-то напоминает армейский шестизначный код. В ту ночь произошло еще одно странное событие – насчет формул высказался еще один человек. Я ночевал в городе, а Ади остался у братьев. Утром Зепп рассказал, как ночью Ади поднялся и пошел на двор. Возвращаясь, надолго остановился у стены, рассматривал формулы. Затем Зепп видел, как Ади нашел мел, и немного почеркал на стене. Утром Анно действительно нашел в своих записях исправления, с которыми в большинстве согласился. Только вот почерк мало походил на размашистые каракули Ади, а были ровными и сухими как обычно пишут учителя. Конечно же Ади не помнил ничего, и к моему приходу братья успели перепугаться и успокоиться. Меня их рассказ не удивил, что уняло их беспокойство до конца. Перед бегством из города мы расплатились и съехали с квартиры, ибо пропавшие без вести могли вызвать подозрение. Конечно, мы совсем не подходили под описание разыскиваемых, но дразнить судьбу не хотелось. Старушка, владеющая пансионом, не сильно интересовалась нашими мотивами, но мы ей красочно рассказали, что встретили, друзей, кои живут на другом краю города и к которым мы переезжаем. Старушка поохала, потому что новых квартирантов найти было трудновато. Ади пообещал заглянуть еще и добавил от себя пару монет. Затем, заметая следы, я будто забыл сверток со своими книгами на лавочке одной аллеи города, а Ади хотел расколошматить сервиз и выбросить. Но раздумал и просто утопил его в сточной канаве. Может, его кто-то и нашел, а может… Да всякое может быть.

! Бегство

– Ну как? Тебе нравится? Мне тоже! – спросил Анно, показывая свое детище.

– Нет, не нравится… – признался я.

– Вот и я говорю – мне совершенно не нравится. Но сама идея, сама идея… Дно бы зашить, трубу бы специальную, чтоб из-под воды смотреть – я такую видел. Надо будет потом как-то такой корабль построить. Но насколько я знаю, этот опыт он так и не повторил. Не знаю, что послужило тому причиной – то ли подвернулось что-то более важное и интересное, то ли просто времени не хватило да заказчика не нашлось. А может, причиной было то, что он сделал это один раз, и не захотелось повторять. Но как бы то не было, через два дня от начала строительства подводный корабль лежал на берегу пруда. Впрочем, корабль – громко сказано. То была перевернутая лодка, к которой Анно дорастил борта. Дна у нее не было, и мы должны были сидеть по колено в воде и грести обрезками весел. К бортам были привязаны куски камней для балласта. Уже под водой Анно пытался толкать лодку шестом, но дно довольно быстро ушло вниз.

– А мы в ней точно не задохнемся, – беспокоился Зепп.

– Не должны, если ты не ел вчера гороховую похлебку. День сгорел дотла где-то на западе. Чуть ниже небес, над полосой аллей и парков горел свет в окнах кварталов Тиира. Огни гасли один за одним – ночь вступала в свои права. Наш костер тоже догорел, и мы сидели у остывающих углей, привыкая к темноте. В глубине озер появлялись все новые звезды – они отражались в небе. Глаз улавливал все новые созвездия, и, наконец, они высыпали густо как снег. В двух саженях от нас плескался водоем – тиирская гордость. Но это была морская надменность сухопутной страны. Они гордились водоемом – но жались по холмам, отгораживались от воды парками и пустырями. Морские нации строили дома на набережных так низко, что казалось, поменяйся ветер и нагони прилив – волны будут стучаться в окна первых этажей.

– А в общем даже жаль… – заметил Анно, убивая очередного комара.

– Чего жаль?…

– Да корабля же… Интересная вещь – было бы время, я бы с ним повозился, походил под водой, попробовал бы покрутить с глубиной, с движителями. А так: со стапелей – прямо в бой. Конечно про стапели и бой было сказано слишком вычурно – драться мы не собирались. Во всяком случае, не на воде.

– Дже, а ты когда-то плавал на кораблях? – спросил Ади. Я кивнул:

– Даже раз по морю. Нашу часть перебрасывали к архипелагу Си. Но начался шторм – вернулись обратно…

– Ну и как?

– Да никак, в общем… Заблевал всю палубу… Анно тихонько хохотнул…

– А я, веришь, воды боюсь, что та курица… – продолжал Ади, – Даже вот когда на пароме плыву – все равно как-то паскудно. Все же человек создан для тверди… Ибо меня в школе учили все, что плавает – утонет.

– А что будем делать с деревом? – спросил младший Гамм.

– И дерево намокнет – утонет…

– Все же сомнительно, что ты был хорошим учеником… – засмеялся Зепп. К моему удивлению Ади подхватил смех:

– Что верно – то верно. Как сейчас помню – лет десять мне было, повела моя матушка в церковную школу. Местный настоятель решил проверить, насколько я умен, ну и стал мне показывать картинки… Миниатюрки… А я, значит, рассказывал ему, что на них нарисовано. Показывает одну – а там лужок, на ней пасутся эти… С рогами… Ади защелкал пальцами и нахмурил лоб, пытаясь вспомнить.

– Черти! – выпалил Анно.

– Да какие черти, – обиделся Ади, – козы… Ну этот святой муж и вопрошает – что там нарисовано… Ну я ему и заявляю: козел! Он говорит, мол, может не козел, а козочки?…

– А ты?…

– А я ему и отвечаю: козел старый, ты долго надо мной издеваться будешь?… Дальше смеялась вся наша кампания. Затем Ади вытер проступившие слезы и продолжил:

– Короче, в монастырь меня не взяли. Так я оказался в кадетском училище… Учился так себе – это Зепп угадал. Но я знаю, кто наверняка был отличником. Дже, ты хоть раз проваливался на экзамене? Стоял в углу?… Все посчитали это очень смешным, и засмеялись пуще прежнего.

– …а меж тем, – начал я, – самое первое испытание я в жизни провалил…

– Да ну?

– Было мне, пожалуй, лет пять, тоже привели меня в школу. Только у меня была старуха-директриса, да и картинок побольше. Показывают на одну, говорят – сколько здесь людей?…

– А там вообще были люди?…

– Ага. Один… Ну я так и сказал. Показывают другую – говорят, а тут сколько… А картинка была препаскуднейшая – там какая-то гулянка: кто-то танцует, один с лютней входит, двое за самогоном побежали… Пытаюсь их сосчитать, но сбиваюсь постоянно. Ну ей надоело ждать, и она определила меня в последний класс…

– И сколько там было?

– Классов или людей?

– Людей…

– Я потом посчитал – семнадцать… Но дело в том, что старуха мне сказала, какого ответа она ждала… Я сделал паузу, ожидая, что кто-то ответит за меня. Но они молчали – смех затих, остались только улыбки. На вопрос поставленный много лет назад мне пришлось отвечать самому:

– «Много»… Не число, не семнадцать – ребенку в шесть лет не положено таких цифр знать. А всего лишь «много»… Зато эта ошибка мне пошла на пользу. В том году набирали три класса. Два из них вели заслуженные старые карги. А последний – девчонка, чуть постарше крайнего класса нашей школы. И если те два класса ходили по струнке и получали за малейшую шалость, девушка та доброты душевной не утратила и разрешала нам многое. До сих пор помню, как мы осенью бегали по двору школы, а сверстники смотрели в окна. Их из здания не выпускали…

– Логично, Дже, логично… Ты до сих пор не держишься в рамках.

– На всякого мудреца, вроде того что, довольно простоты?… Я вам скажу, что лучше ума хорошо наполненного – разум хорошо устроенный. Ибо такому достаточно знать только принцип, чтоб восстановить картину… Анно посмотрел на звезды и указал нам на восток.

– Впрочем, к делу… Мне кажется, самое время. Луна взойдет там через час. Затем, через два часа, зайдет уже на том берегу. Все это время мы должны быть под водой. За это время можно будет пройти под озером два раза. Должны успеть, если за корягу не зацепимся… Над водой стал подыматься туман – пока еще не густой, и высотой может быть в четверть сажени.

– Гляди, как хорошо, – заметил Анно, – и туман нам в помощь. Я был настроен гораздо прагматичней:

– Не расслабляться, рядовой… Если не видят тебя, значит, и не видишь ты. Мы поднялись, разделись, связали вещи и оружие в узлы, затолкали их в лодку, растерлись самогоном.

– Поехали… – скомандовал Ади. Для спуска лодки Анно проложил доски, приделал к бортам колеса от телеги, которые уже в воде снял и выбросил. Вместо фонаря Зепп собрал какой-то раствор, залил его в банку, а баку закупорил. Уже под водой, внутри корабля он потряс ее, и она начала светить. Светила она совсем неярко, только чтоб разогнать мрак внутри лодки. Через мутную воду с поверхности наше свечение было неразличимо. Рядом с лампой стояли песочные часы. Зепп был капитаном этого корабля, из-за сломанной руки он не мог грести, поэтому только командовал. Когда корабль спускали на воду, он был уже внутри. Троим пришлось подныривать под лодку. Последним это сделал Анно, убедившись, что крыша лодки не выступает из воды.

– Нормально… – заметил Зепп. Когда Анно занял свое место, он сверился по мерному шесту. – Погрузились еще на полпяди… Поехали что ли… Под водой мы говорили мало и все больше шепотом. Вероятно, нас все равно бы не услышали, даже если бы мы орали благим матом. Но это было совершенно лишним – мы и так слышали друг друга. Но разбуженные рыбы подплывали к нам, смотрели на диковинку, провожали нас, норовили попробовать на вкус, затем теряли к нам интерес, разворачивались и спешили назад. Мне казалось, из мутной воды что-то смотрит на нас, что-то несоизмеримо более умное и сильное, чем рыбы. То ли души утопленников, то ли разбуженная нечисть. Но на нас она не напала, вероятно сочтя нас несъедобными безумцами. Уже через час мы опять увидели дно.

– Сейчас?… – спросил Ади. Я покачал головой:

– Обожди. Еще с час мы сидели в темноте, на глубине полвершка от уровня человека – ни дать не взять покойники. За это время воздух стал густым и вязким. В лодке было холодно, ноги в воде просто стыли. Свет в банке Зеппа почти погас, едва теплился, но нам хватало и его. А что нам рассматривать?

– Пора… – Наконец сказал я. Я протянул Ади флягу с самогоном – он глотнул его, потом закусил воздухом, выплюнул в нас перегаром и ушел в воду. Через несколько минут он постучал к нам в лодку – можно было выходить. Нырнул я, с пакетами оружия и одежды. Ади встретил меня еще под водой, помогая подняться на поверхность. Мы всплыли. Я удивился – как же хорошо пахнет. Отчего я не замечал этого три часа назад. Я огляделся – луна еще не зашла, но уже ушла за лесок, поэтому нам она не мешала. Мгновением позже рядом с нами появились братья Гамм – Анно придерживал Зеппа. К поверхности от лодки тянулась тонкая струйка пузырьков. Покидая корабль, Зепп открыл заранее приготовленное отверстие. Лодка теряла воздух и медленно опускалась на дно. После тьмы под водой, скупой ночной свет казался очень ярким и даже резал глаза. Стараясь сохранить глаза, привыкшие к темноте, я один глаз закрыл, а второй прижмурил. Дальше мы пробирались камышами – я и Ади спереди, затем Зепп и Анно замыкающим. Вероятно, мы представляли забавное зрелище – голышом но с оружием в руках. Мы нашли выход на сушу – не песок, а склон, поросший травой, так что за следы опасаться не приходилось. Людей поблизости не было, и мы оделись. Анно, поколдовав с алармами нашел две магические ловушки, которые мы легко обошли. Ади нашел еще одну обыкновенную растяжку с подвешенным бревном, и хотел ее перетянуть, но я отговорил. Говорили мы с ним ручным кодом и братья смотрели на нас как на полоумных. В милях двух дальше по берегу горел костер, но с молчаливого согласия мы решили на огонек не заглядывать, и аккуратно его обошли За пару часов мы сделали мили четыре и были уже в безопасности. Потом мы вышли на какую-то дорогу. Я обернулся – за лесами и холмами Тиира уже не было видно. Зато солнце уже подсвечивало горизонт откуда-то снизу. Пройдя еще миль пять мы распрощались: Ади не терпелось продолжить свой путь и он хотел зайти в деревню, чтобы купить хоть какую-то клячу, а если не получится, то осла или козу с тележкой. Братья Гамм были того мнения, что им лучше еще с неделю двигаться полями и оврагами. Наше бегство осталось незамеченным – в городе никто не поднял тревоги. Как я узнал после, Тиир пробыл на осадном положении полтора месяца – город прочесали с востока на запад, от подвалов до флюгеров, но ничего не нашли, и начали прочесывать второй раз. Но народец этого не снес, и действующего сатрапа прокатили на выборах. Что-то в городе, говорят, поменялось, но я не знаю, что именно, насколько и в какую сторону. Думаю, что особо ничего, ибо деспотия она и есть деспотия. Братьев Гамм я больше не встречал, но слышал, что они пребывали в добром здравии, хотя Анно осел в каком-то городе, а Зепп продолжает колесить миром. Про них рассказывают сотни историй. Но это уже их личные истории… ! Прокаженный

Звон бубенцов мы услышали далеко. Узкая лесная дорога петляла, и ехали мы медленно. Прокаженный шел, напротив быстро, – будто не прокаженный он вовсе, а просто человек, что выбрался по своим делам в дорогу. Но он был пешим, а мы ехали, и довольно быстро нагнали его. Прокаженный, как водится, был облачен в балахон, в руках у него был подорожний посох, на верхушке которого и висели бубенцы. Когда он услышал нас, он сошел с дороги и встал на обочине. За нами он следил из-под капюшона, который почти полностью скрывал лицо. Мы проехали мимо. Почти сделали это. А потом Ади, будто вспомнив что-то, пустил коня в круг, объезжая прокаженного. Я тоже остановился и повернулся к ним. Прокаженный отбросил свой посох – он упал в траву беззвучно, и одним движением сбросил свой балахон. В руках он держал саблю. Он мягко отступил назад и вправо, пытаясь обойти Ади. Он действительно был прокаженным. Лицо было изъеденным болячками, не хватало левого уха, а на руках сжимающих меч едва была половина фаланг. И тут я услышал, что Ади смеется. Смеется своим беззвучным смехом.

– Привет, Бун! Так то ты встречаешь старых друзей! Вспомни ту дрянь которую мы с тобой ели из одного котла при осаде Флойда! Прокаженный отступил еще на шаг и действительно убрал саблю:

– Просто не думал, что ты еще жив, юноша… Дальше произошло то, от чего я едва не свалился с коня. Ади спрыгнул на землю и обнялся с прокаженным.

– Знакомься, это Бун, – представил Ади его, – если вдруг понадобиться специалист со стороны, то я рекомендую. Специальность он уточнять не стал, но особого труда догадаться не составляло. Бун был убийцей. Ступал он мягко, его сапоги были без набоек, а саблю он носил в кожаных ножнах, дабы извлекать оружие бесшумно. И даже лезвие сабли было матовым – чтоб не блеснуть, не выдать раньше времени.

– Как ты?… – спрашивал Ади прокаженного, – Куда выбрался? По делам или…

– По делам…

– И много работодателей? – вступил в разговор я.

– Много. Настолько много, что я могу выбирать себе работу. Теперь мы двигались медленно. Ади и Бун шли пешком, в одной руке Ади держал уздечку, а второй обнимал за плечи прокаженного. Я ехал с наветренной стороны. Они вели разговор такой же неспешный, как их шаги. Вспоминали места, людей мне малоизвестных или неизвестных вовсе. И я не мог вмешаться даже если бы захотел. А я и не хотел. Общих знакомых у них было много. Но данью их образу жизни было то, что об одних знакомых было достоверно известно, что они погибли, о других уже много лет ни слуху ни духу. О третьих ходили слухи, но уж лучше, если б они так и были слухами-враками. Лишь мало кто завязывал с ремеслом, оседал на месте, вешал саблю над дверьми, жил под другим именем. Не совали нос в чужие дела, не пачкали других в свои проблемы Но и судьба последних была незавидна – их тревожили воспоминания, появлялись приятели из прошлого и с виду добропорядочные граждане прятали под перины баселарды и кортики.

– А народец-то в этих краях вымирает… – со злой насмешкой сказал Бун, – Кто от тоски да от пьяной горячки загнется, кого чужие убьют, кого свои же и придушат. Вторя разговору, будто верстовые столбы вдоль дороги мелькали могилы. В тех краях народ был торговым, переезжим, легким на подъем. Здесь бытовал обычай умершего не в своей постели, не на своей земле, хоронить там, где покойный стал таковым. Ну или сооружать могилу-пустышку – кенотаф. Разумеется, при условии, что у этой земли не было иного хозяина… Могил было много – у кого-то сердце не выдержало дороги. У кого конь пал в пургу, и нашли их только весной, чтоб рядышком и закопать. Иные умирали от рук грабителей, пытаясь защитить свое имущество. Как и торговля, грабеж здесь вошел в ремесло. Разве что с бандитов не брали налогов. Но меж тем, редко грабили до смерти – что толку с покойника? А если человечка живым оставить, да лошадку ему оставить, да медяков в кошельке оставить, глядишь, через год-другой можно его раскошелить опять… Умирали от старости, умирали, не успев родиться – и их жизненный путь отмечал холмик, да обелиск, или крест, или просто плита песчаника, с именем нацарапанным ножом – а иногда без пометок. Когда умер – непонятно, когда родился – неизвестно, имени его никто и не знал, а похоронили его такие же как и он. Иногда на могилах лежали цветы. Часто совсем несвежие, грубые, полевые, которые можно было нарвать на ближайшей поляне. Такие цветы быстро утрачивали свою свежесть, но, пережив полусмерть, надолго сохраняли свой вид. Кто их собирал? Вряд ли родичи умершего – иные могилы были без имен и неухоженные – цветы были единственным знаком внимания к ним. Я думаю, что подобное поклонение примеряла путника со смертью, и самому безродному человеку надо место для скорби. Ибо куда-то должны же ходить сироты – да хоть на могилу неизвестного солдата. Приятней думать, что твой отец – безымянный герой, нежели перелетная птица, коя бросила столько детей, что и сама не упомнит. А герой бы непременно вернулся бы к своему дитю, если бы не необходимость совершить еще один подвиг…

Нам навстречу попался рыцарь с эскортом. Сам рыцарь ехал впереди. Одет он был в исподнее, но в руке держал копье, к которому был приторочен штандарт. За ним следовали его спутники – слуга и оруженосец. За спиной последнего я увидел гриф лютни. Вероятно, он был трувером и герольдом. Процессию замыкал лошак, на которого был взвален рыцарский инвенторий – латы, щит, оружие… Я и Ади кивнули рыцарю. Тот гордо смерил нас взглядом, но здороваться не стал. Мы не стали спорить – я отлично понимал, что мы бы отделали эту богадельню даже не вспотев. Но с иной стороны нам за это не платили, и в этом не было необходимости.

– Здрасти… – прошипел Бун так тихо, что это расслышали только мы. Затем он резко сделал шаг в сторону слуги. То вздрогнул, но не побежал, а лишь сжался… Бун тихонько засмеялся. Когда мы разошлись достаточно далеко, он прокомментировал увиденное:

– Так и вся их армия – машет знаменами, а случись война – задница-то голая…

На привал мы остановились на окраине села. Обычно прокаженные обходили села стороной, лишь немного позвенев бубенцами в стороне, дабы жители вынесли на дорогу перед ним какой-то еды. Проказы боялись, после ухода прокаженного дорогой старались не пользоваться, но часто жадность побеждала, и прокаженным доставались помои. Разместились мы под огромным деревом ввиду деревни, не доехав до заборов с четверть версты. Неведомо как они узнали про нас, но на околице деревни нас ожидали крестьяне с кольями и косами наперевес. Ади оставил нас и пошел за провиантом. Он купил бутыль самогона, хлеба, сыра, зелени и кружок домашней колбасы.

– Тебе продали? – удивился я.

– Ну да. Я платил серебром – а ведь нет чище его металла… И потом, они узнали меня и решили, что смерть боится меня до смерти.

– А прокаженный?

– Ты разве не знаешь что палачам, равно как святым и особам королевской крови дозволено общаться с прокаженными… Тем более, если прокаженный – сам палач. Они рассмеялись. Смех у них тоже был похожий, тихий. Так обычно смеются люди, привыкшие подавлять рефлексы, жить незаметно. И мы пировали почти целый день, лишь переползая в тень, когда она убегала от нас. Народец из села сперва почти весь собирался на околице, а затем разошелся по делам. Остались только дежурные, которые тут же разожгли костры. Не знаю, что они в них бросали, но те давали столько копоти, что ветер, дующий как раз между нами и деревней, иногда просто скрывал дома. Я не прикасался к Буну, хотя алкоголь съел почти всю мою осторожность. Но Ади спокойно болтал, чокался, произносил тосты. Как оказалось, знали они друг друга давно. Общих привычек у них было много – сперва я думал, что это издержки их работы, но потом оказалось, что Бун одно время был наставником Реннера.

– Сколько тебе осталось? – спросил меж тем Ади.

– Лет пять… Я не сразу понял, что они говорят о смерти Буна. Они слишком долго ходили рядом со смертью, что не боялись и своей собственной. Самогон и солнце сделали свое дело, я задремал, забылся. Не снилось мне ничего, да и дремал я недолго. То, что я спал, осталось незамеченным для моих спутников – они продолжали что-то оживленно обсуждать. Я прислушался – говорили то ли о последнем, то ли о предпоследнем заказе Буна. Тогда он убил дракона.

– … Прислали гонца, говорят, мол, животина благородная нехорошо ее травить, или там по подлому из баллисты шарахнуть. Надобна ордалия один на один… Хотя, думаю, тут слукавили – думали, если он меня сожрет, то издохнет от лепры… Как тебе мысль – прокаженный дракон?… Оба засмеялись.

– Причем, говорят, пришли ко мне первому. Ну я собрал манатки и в дорогу… Запросил, к слову, немного, но потребовал себе голову дракона. На этом заспорили. Только я сказал, а что будет, если я во время боя ему черепушку распанахаю? Припугнул, значит… Ну они согласились – там еще сочинили невесть, чего, мол дракон как есть треглавый… Был бы трехглавым – так, убить, верно, полегче. Три головы – в три разные стороны тянут, а ты с четвертой ему в задницу!… Мдя… Значит, я пошел на дракона. В первый день выпил для храбрости одну, другую, третью… Ну напился вдрызг и тут же заснул. Бун задумался, что-то припоминая.

– Короче, убил я его. Или ее… Высотой, может полторы сажени, что длинный – это да. Особенно хвост. Огнем не пыхал, врать не буду…

– И как ты его убил?

– В лес заманил, да меж ребер мечом ткнул… Оно, знаешь, все говорят: мудрый, мудрый, а ума у него не больше чем у жабы. Но устал сильно, а тут еще дождь начался, похмелье, значится… Опять же на погоду зуб разнылся. Так я завалился спать, укрывшись драконьим крылом. Туша большая, остывает медленно, но к утру закоченело, я задубел просто, простыл, потом три дня в местном замке самогоном лечился… А после столько же – от похмелья…

– И чего ты на дракона поперся? А если б сжег?

– Но не сжег же?… Мне голова была нужна, ну и кровь я слил. Один знакомый чародей сказал, что попробует сделать лекарство от болезни. Хотя, думаю, врет… Он рассмеялся, и в его смехе слышалась печаль.

– Да ладно тебе, Бун… – начал было успокаивать его Ади, – медицина ушла далеко вперед…

– Угу… Народ мрет от болезней, о которых лет двадцать назад никто и не слыхивал. Я так думаю, мне поможет только одно лекарство. То, что за могильной плитой. Ибо всем известны целебные свойства могилы, особенно в лечении горбунов… Солнце закатилось за лес. Долго светило из-за него, потом наступила ночь. Костер у нас уже горел. Но весь самогон мы уже выпили, а все слова были сказаны. В костер перестали подбрасывать щепки и мы заснули прямо там, где и сидели.

Первое, что я увидел, когда проснулся, была клеверинка. По ней карабкалась букашка. Я подумал, что в этом есть что-то не то. Закрыл глаза, подождал пока сердце сделает пять ударов… И открыл глаза снова. Ощущение неправильности не пропало. Я снял букашку и осмотрел ее – она была самой обыкновенной – шесть лапок, броня, усики. Я дыхнул на нее. Она обиделась, выпустила крылышки и улетела. Мне стало немного завидно. Меж тем, в ней все было нормально. Значит, что-то не так было в клевере. Я сорвал его. В голове отчего-то пронеслось: если бы у цветов был бы разум, то клевер, вероятно, стал бы наимудрейшим. Почему? Я и сам не знал… Не знал я и отчего говорили, будто четырехлистный клевер приносит счастье. Я не видел такого никогда – однажды я перелопатил полпуда клевера, но так и не нашел подобного. Потом я понял – удачи мне тогда хватало. Я запросто мог обойтись и без клевера, тем паче, что подков у меня было предостаточно – четыре на каждой ноге коня… Но у сорванного клевера одна клеверинка была в два листа. Я осмотрел кустик повнимательней – третий лепесток не был сорван. Он не вырос изначально. Что он мне предвещал? Неудачу? Смерть? Чью? Кстати, о смерти…

– А где Бун? – Спросил я.

– Он ушел… Если тебе от этого приятно – велел кланяться господину Кано.

– Отчего он ушел? Чтоб нас не заразить?

– Не говори глупостей. Это мы ему мешаем.

– Мешаем? Каким образом?

– Ну да. Видишь ли: два конных – обычное дело. Прокаженный же новость, что забывается через три дня. Меж тем, если нас троих будут видеть достаточно часто, то по провинции поползут слухи. Мне-то все равно – а вот Бун известности не ищет. Ему напротив нравится, что у прокаженных нет лица. Я бросил клеверинку на землю и огляделся по сторонам. Хотелось пить – я протянулся за водой отставленной с вечера. Ночью в чашку упал желтый лист и окрасил воду в свой цвет. Я понюхал воду – она была без запаха. Тогда я пригубил на глоток, покатав его во рту. Вкус был горьким как у остывшего отвара, но можно было пить. Откинувшись спиной на дерево, сидел Ади и соломинкой ковырялся в зубах. Я попытался вспомнить, что мне снилось – лучше бы это не удалось. Мне приснился прокаженный дракон. К чему бы это? Я выплюнул воду на землю:

– Что-то не так? – спросил Ади.

– Ты веришь в сны?

– В сонники не верю, а вот в сны – да… Час от часу не легче. Он протянул мне кусок колбасы и хлеба, я отказался. Затем Ади показал на бутылку самогона – я тоже покачал головой.

– Ну раз есть не хочешь, может и в дорогу? Пока седлали коней, я осмотрелся по сторонам – погас не только наш костер. У селян костры тоже изошли дымом, и полымем, и теперь только от одного подымалась в небо тонкая струйка. Стража тоже была невелика – лишь пару человек. Под нашим деревом было не то чтоб чисто – мы здорово намусорили, оставив, вытоптали траву. Впрочем, значения это не имело – наверняка после нашего отъезда сюда нанесут дров и выжгут все к чертям до полного остекленения земли. Я запрыгнул в седло, Ади уже был на коне.

– Ну фто? – сказал он, дожевывая колбасу, – поефали дальфе?…

– Поехали… Ади, скажи, но только чесно, ты хоть руки помыл после Буна?

– Как гофорил наф обфий друх Эрфаль: «Неа». А зафем? ! Дорога к храму

– Тяжела, понимаешь, дорога к храму! Путь тернист и опасен – чтоб идти по нему надобно сердце храброе, дух твердый, да сталь каленую. Ади безусловно кривлялся – дорога была не лучшей, но вполне терпимой. Конечно же, она была несравнима с торговым трактом, на который мы ступили утром. Но ближе к полудню перед нами показался обелиск – солидный каменный, поросший мхом, побитый. Надпись на нем призывала путника преклонить если не колени, то на колено и помолиться. Так же сообщалось, что в восьми милях от тракта расположен монастырь братьев Ордена Пламенеющего меча. Ади остановился у обелиска, недолго подумал и пустил коня на проселок. Дорога шла полями. Здесь недавно шел дождь. Вода собралась в колеях и дорогой проехать было трудно, поэтому мы ехали по примятой придорожной траве.

– Твои друзья? – спросил я у Ади. Все было понятно и так. Я мог бы не задавать этот вопрос, а Ади мог бы и не отвечать, но и ему, похоже не нравилась тишина:

– Ага. Друзья. Я тут часто отдыхал или отлеживался. А ты с ними не сталкивался?

– Именно с этим братством – нет. Слышал, но не сталкивался. Как следовало из названия, монастырь принадлежал боевому ордену. Я не раз пересекался с монашескими войсками, дрался и с ними и против них… Но мы никогда особо не дружили: я считал, что война – дело светское. Меж тем, структура орденов позволяла создавать государство в государствах

– одно во многих. Монастыри были экстерриториальными, налоги платили небольшие.

– Вот уж не думал, что ты верующий…

– Представь, я тоже во что-то верю… Но не до такой степени, чтоб поститься, молиться и бить поклоны. Я здесь бывал как светский гость – здесь тишина, мир… Иногда полезно отдохнуть от грехов мира… Возле пролеска возвышалась огромная скирда. Двое монахов нагружали телегу сеном. Ади направил коня к ним. Разумеется, монахи-фуражиры работали в не боевой одежде, но сабли были воткнуты рядом, так, чтоб можно было легко схватить и драться. Когда мы подъехали достаточно близко, монахи остановили работу. Один, облокотившись на вилы, заметил:

– Ади?… Ты ли это? Не прибили еще?… Ну надо же – удивительное рядом!

– Ну почему… – ответил Ади, – Ну почему все знакомые, как только меня увидят, сразу же удивляются, что я жив?

– Ну ничего, – ответили ему. – Сейчас мы это исправим. Он отбросил вилы, вытащил саблю, перепрыгнул телегу и выскочил к нам навстречу. Во все времена, конник был предпочтительней пехотинца, ибо разил с высоты. Но Ади спрыгнул наземь, оставив меж собой и набегавшим коня, затем сделал еще два шага назад, освободил оружие и стал в защитную стойку. Отбил первый удар, крутанулся – пропустил противника, зашел полукругом ему за спину. Опять зазвенела сталь. Это не походило на учебный бой – дрались ожесточенно опасно. Я даже успел подумать, что в монастыре Ади ждут не только друзья. Но меж тем, второй монах хоть и отложил работу, но на драку взирал спокойно. В свою очередь я не пошел на помощь Ади, хотя бы потому что он не выглядел человеком в ней нуждающимся. Он кружил, сбивая удары и атакуя сам. И финал не стал для меня неожиданным – отходя еще раз, он поставил подножку и противник растянулся на земле. Ади наступил сапогом на оружие монаха и приставил эсток к горлу поверженного. Под лезвием натянулась кожа. Надави Ади еще немного – и брызнула бы кровь. Но он убрал эсток и засмеялся. Подал руку противнику и помог подняться ему на ноги.

– А ты опять победил…

– А как же! Как всегда – именно по этому я жив.

Встречать нас вышел настоятель монастыря. Одет он был даже чересчур просто – просторный балахон с капюшоном, маленькая беленькая шапочка. Был он даже без оружия, но вместе с ним к нам вышло два послушника. На их поясах висели сабли, их вид говорил: дай знак – разорвут любого. Знака не последовало. Я понял – Ади здесь ценят высоко, ибо настоятель подобного замка мог быть запросто в чине полковника, если не генерала. Вел себя здесь Ади подобающе – не паясничал, не хватался за саблю. Кланялся не то чтоб глубоко, но старательно и почтительно. Даже поцеловал перстень на протянутой руке. Но на этом формальности и закончились. Настоятель прижал его к себе:

– Рад тебя видеть, сынок. И я невольно всмотрелся в лицо настоятеля. Но нет, никакой схожести меж ними не было. Они пошли в центральную башню. Я следовал за ними вместе с охраной. Настоятеля звали отцом Моэлем. Если честно, то такого имени я раньше не слышал. Впрочем, за свою жизнь, я наверняка не услышу много имен. Среди неизвестных мне будет много достойных людей и много подлецов. Ну это как всегда. Идя по коридорам, они беседовали:

– Надолго у нас? – спросил настоятель.

– Завтра утром уеду.

– Чего тебе надо?

– Как всегда – стол, ночлег…

– …и поменять коня?…

– Само собой. Похоже, Ади совершенно не разбирался в конях. После бегства из Тиира, он купил на базаре самую дорогого жеребца, заплатив не торгуясь. Я пытался отсоветовать, выбрать ему другого коня, или хотя бы поторговаться. Но ругаясь с тиирским булочником из-за монетки, здесь Ади заплатил всю сумму. Конь был совсем неплох, и, возможно, действительно стоил этих денег, но на таком можно было бы рвануть в атаку, проскакать быстрей всех милю, а потом вытирать с него пену. Конь был совершенно невыносливым, и к нашему появлению в монастыре я опасался, что он скоро отбросит копыта. В монастыре, конечно, были конюшни, равно и кузня, цейхгауз. Вообще же монастырь больше походил на крепость, чем на дом молитв. Монахи часто ходили с оружием. Я особо не удивился, не обнаружив ни у кого собственно пламенеющего меча

– фламберга. Оружие было непрактичным, даже более неудобным, чем панцерпробойник Ади.

– Вы уж простите, – начал Моэль, – но у нас тут строгий пост, – от рассвета до заката пищу не вкушать.

– Насколько я помню, – вступился за наши животы Ади, – от поста всяко освобождаются находящиеся в пути и воины при исполнении. А мы как ни крути, с дороги, да и с полчаса назад я дрался… Настоятель печально улыбнулся:

– Если б ты не был солдатом, тебе бы следовало идти в крючковороты. Я распоряжусь, чтоб два злейших врага принесли вам еду прямо в келью, чтоб там вы съесть не вводя иных в искушение. Прошу так же поглотить ее без остатка… И ни с кем не делиться. Даже со мной… И еще… После вечерней молитвы состоится штабная игра. Ты участвовал в такой? Ади покачал головой:

– Нет – мое дело… Ну ты знаешь какое мое дело…

– А вы, молодой человек?… – спросили уже у меня.

– А я не раз. Когда служил в Имперском Генеральном штабе…

– Да ну?… – удивился он.

– Ну да. Правда участвовал, но не играл. Тогда я был адъютантом и носил карты, передвигал фигурки, переписывал аналитические записки. Потом еще со знакомым играли один на один… Я не стал уточнять, что знакомого звали генералом Рейтером. Впрочем, моего имени они тоже не знали. Когда я прибыл в монастырь, моего имени никто не спросил, а я не счел уместным представляться.

– Ну все равно, – заметил брат Моэль, – что-то в голове осталось. Нам интересно мнение стороннего наблюдателя…

Приказанное было исполнено. Нам выделили по келье, такой узкой, что мне приходилось сидеть в одиночках попросторней. Скоро принесли и еду. Сделать это было приказано двум врагам, чтоб , вероятно они не смогли ополовинить отпущенного нам. После обеда делать было нечего и мы завалились спать. Где-то за стенами наших комнат – монахи косили сено, работали у горна, молились, тренировались на ристалищах, снова молились. Но мы были от этого далеки – мы были светскими гостями. Вечером поужинали, простояли, почтительно склонив голову, когда остальные читали молитвы. Затем приступили к обещанной игре. Играли на карте приморской провинции – команда на команду. Монахи с одной стороны и я с Ади – с другой.. Чем-то это напоминало игру в солдатики с Рейтером. Но если тот учил меня на битвах минувших, то здесь играли с чистого листа. Мы защищались, а монахи, превосходящими силами, били из глубины материка. Сперва они нас оттеснили, но затем наступление захлебнулось и мы начали их теснить. Еще немного и кое-где я бы вышел к старой границе, но…

– Время вышло! – известил Моэль . – Поздравляю, друзья, полный провал! Хотя, монахи и завоевали значительные территории, кампания начала складываться не в их пользу. По легенде к тому времени должен был отмобилизироваться наш союзник, и корабли с экспедиционными корпусами уже должны были приставать в портах.

– Проиграли, – повторил он после паузы. – Кто мне может сказать почему?…

– Тогда, может быть, победитель даст ответ?… Ади пожал плечами:

– Проиграли – так и проиграли – бывает… Может, пошлем кого-то за вином?… Брат Моэль задумчиво потер подбородок:

– Еще успеешь напиться…

– Вам надо было драться за Тиррен… – вступил в разговор я.

– Что?…

– Я говорю, войну вы проиграли, когда не стали драться за столицу провинции – вместо этого вы увлеклись широкими косыми фронтами. Для симметричного охвата силу вас, пожалуй маловато было… Если вы заметили, то я наступал только одной группой – остальные части вели локальные бои. Сил для отвлекающего удара у нас не было, но из-за скудости моих сил, вы каждый удар считали отвлекающим и реагировали медленно.

– Значит, брать Тиррен?… Но он же хорошо укреплен…

– Именно потому что он фортифицирован, я держал там небольшой гарнизон. И собери вы мобильные части в кулак, может что-то и выгорело бы.

– А если бы не выгорело.

– Тогда крепость надо блокировать, подтянуть линейные части и двигаться к побережью, на Тире-Де, чтоб перерезать приморскую рокаду. Тем самым вы разрежете провинцию на две части – правая ее часть будет слабей. Поэтому, надо будет укрепить левый фланг, части второй линии развернуть направо, основные части подтянуть и доукомплектовать для нового удара… Брат Ноэль кивнул:

– Может, и ваша правда… Надо будет подумать. Завтра продолжим… Да не послужит сегодняшнее дурным предзнаменованием…

Ночь прошла спокойно. Спалось хорошо, крепко, но я пару раз просыпался, единожды даже встал, чтоб попить воды, подошел к узкому окну кельи. По монастырским стенам тихо ступали часовые. Я слышал как они что-то бормотали. Возможно молились прямо на боевом посту. Но слов мне разобрать не удалось. Даже показалось, что это какой-то неизвестный мне язык. Странно, – подумалось мне, – зачем беспокоить богов по пустякам, молиться когда и так все хорошо. Иное дело, вспомнить имя божье перед боем, когда… Недодумав мысль, я завалился спать дальше.

Утром, когда мы собирались в дорогу, нас вышел провожать брат Вильг. Впрочем, провожал он не только нас – рядом седлала коней дюжина монахов.

– Поедете вместе, – сказал настоятель, – ходят слухи, что по границе провинции спешно строят вокруг деревень частоколы. С ворот монастыря убрали засов и распахнули одну створку ворот – как раз, чтоб могли выехать конники один за другим. Меня удивило, что петли не скрипнули, да и песок под ногами лошадей лишь тихонько поскрипывал. Мы ушли в сумрак, почти не потревожив тишину. Сама по себе фортификация была действием обыкновенным, но чаще всего – недружелюбным. Коль вы строите стену от соседа, то как минимум – видеть его не хотите, а то и подозреваете, что он склонен воровать яблоки. Здесь же ставка была побольше, чем корзина с капустой – не зря же в монастыре жгли свечи. С иной стороны, если противник, пусть и потенциальный врывается в землю, ставит частоколы, то, вероятней всего, по этому направлению наступать не будет. Цель подобного фронта – сохранять стабильность. Если удар будет, то его нанесут в ином месте – но вот в каком?… Вероятно, деревни укрепляли по всей границе, но то ли не собирались наступать нигде, то ли где-то строились для отвода глаз. Это и должна была выяснить монастырская разведка. Вспомнились мои вчерашние слова про нехватку сил и несимметричный охват. Вдруг я подумал, что уже сегодня вечером новый фактор в виде укрепленной линии будет учтен в штабной игре. Будет сделан иной ход, а иные люди, за лесами и реками ответят еще как-то. И может их борьба сойдет к ничье без потерь с обеих сторон. Я не говорю про потерянное время и сожженные свечи – я говорю про жизни человеческие. За время пути мы не обмолвились с монахами ни словом – мы были незнакомы и говорить нам было не о чем. Да и они почти не беседовали меж собой. Вероятно, их задачи были очерчены еще в монастыре и достигнув определенного перекрестка, очередная пара салютовала и исчезала в тумане. Проехав миль двадцать мы расстались с последней парой и продолжили путь вдвоем. ! Жены и любовницы

К вечеру горизонт чем-то подернуло – то ли невысокими горами, то ли низкими облаками. Пришла ночь. Месяц был молодым, и звезды выпали густо, будто снег. Но хоть они светили ярко, света давали мало, и от этого чернота неба казалась еще глубже, темнота еще гуще, еще зловещей. Ночь была самая ведьмовская – в такой темноте ведьмам сподручней возвращаться с шабашей. Хотелось закрыться от этой тьмы за дверьми, за ставнями, жечь лучину, жаться к теплу и к себе подобным. Но тут поползли облака, будто пена на волнах моря, замутила гладь неба, утопила хрупкий кораблик луны. Странно, но Ади остался безразличен к мраку. И мне не оставалось ничего, кроме как следовать его примеру. Мы поужинали и легли отдыхать. Костер тушить не стали и он догорал сам по себе. Но сон не шел.

– Ади… – прошептал я тихо, чтоб в случае чего не разбудить его. Но он не спал:

– Чего тебе?…

– Ты ведь женат?…

– Угу… Но об этом я знал и так, посему переспросил иначе:

– А почему женился?… Он ответил мгновенно:

– Во-первых, я ее люблю…

– А во-вторых?

– А во-вторых, тебе разве мало «во-первых»?

– А кто она?

– Ecco femima. Женщина.

– Она красива?

– Ну нельзя сказать, что она красива… Она прекрасна.

– Чем же?

– Видишь ли… Когда мы познакомились, она была на сносях. Я раньше и не подозревал, что можно быть такой красивой, будучи беременной.

– Тебе нравятся беременные?

– Не в этом дело. Обычно, когда женщина беременная, она несет плод как бремя или как награду… Или украшение. Но нести достойно… Когда я увидел ее, я подумал – это женщина. Она была женщиной до, она будет ей после родов, но когда она беременна – она в первую очередь женщина. И плод – это часть ее. ибо от мужчины тут такая малость…

– Но если она была беременна, значит… был и отец…

– Я понял твой намек, твою паузу. Да, она была замужем… Ее мужем был человек довольно лихой, не дурак, неплохой боец. В иной день ты съедал таких как он на обед – просто чтоб размять пальцы. Но по тем местам он был лих… Меж тем, он погиб бесславно – мятежники напали на пост, часть покойника бросили в ответ. Бой был ночным – утром его нашли с распанаханным горлом. Убили его, вероятно саблей, в то время, как повстанцы были вооружены в лучшем случае глефами. Короче, кто-то свой его положил по ошибке…

– А ты?…

– А я в этом рейде не участвовала. – Отрезал Ади. – Во-первых, я нелинейный боец. А во-вторых гражданская война – не моя специфика… В общем, когда она узнала о смерти мужа она пошатнулась, но устояла. Удержала и плод… Я стоял рядом и обнял ее – вроде как поддержать. Я обнял и подумал, что никогда ее не отпущу. Он замолчал что-то вспоминая. Может он отел мне еще что-то сказать, но не успел. Я задал ему новый опрос.

– А если бы он не умер?

– Умер бы. Я знал, что они не проживут вместе – так или иначе. На его руке была татуировка…

– Татуировка?… И после этого ты говоришь, что за горами живут не варвары. Ади тихонько хохотнул, но продолжил:

– Там были имена его и Луры…

– Ну и что?

– А то, что, что мою жену зовут иначе!… Трудно любить человека, который каждый день напоминает, что у него был другая.

– И что ему делать? Отрезать руку? Вывести тату?… Так шрамы останутся…

– Надо не делать такие татуировки! Последнюю фразу Ади почти крикнул и где-то вверху вспорхнула разбуженная птица.

– А чужой ребенок?…

– Чужой ребенок это тот, кто живет за двести верст и которого ты ни разу не видел. А этот живет в моем доме, ест мой хлеб и зовет меня отцом – какой же он чужой?… И с женой так же: Я ее муж, Она – моя жена. Взаимная принадлежность и ответственность. И я хочу быть ответственным за нее. Я пожал плечами – в темноте мой жест остался незамеченным. Но я все же высказался:

– И все же странно…

– И чего тут странного-то?

– Странно, что ты так выбрал жену.

– Скажи мне, а как их надобно выбирать? Ты ведь сам еще себе жену не выбрал?…

– Нет, не выбрал, – согласился я.

– Ну так послушай опытного товарища… Жен выбирают совсем иначе, нежели любовниц. Любовница – это мгновенное желание. Охота тела, но нет до души дела. Жену же ты выбираешь не столько себе – это тот человек, с которым тебя будут видеть родители, друзья. Ты выбираешь еще и мать своим неврожденным детям. Когда ты один – ты волен представлять рядом с собой любую. Когда же выбор сделан – прежде чем мечтать о другой, подумай, а что делать с той, которая с тобой. Что-то завыло в лесу – может в миле от нас, может и того ближе. Завыло громко, зло и даже весело. Кто это был – волк, одичавшая кошка или оборотень, я так и не узнал. И думаю, это к лучшему – не хотелось знакомиться с существом, что не боясь никого воет в кромешной тьме посреди леса. Разговор срезало будто ножом. ! Хотия

Другое время – другие дела. И место другое. И пиво иное – сваренное на иной воде, совершенно другой крепости, неизвестной рецептуры, настоянное на шалфее, корице и еще дюжине трав, вкуса которых я не узнал. В этих краях пиво наливали даже детям, правда чаще его пили иначе, нежели мы – приправляли перцем, какими-то соками и вытяжками, кипятили. Конечно, если мы просили принести пива холодного, то его находили, но смотрели на нас будто на диковинку. Что ж – так оно и было, равно, как и они были диковинными для нас. Но за просмотр никто денег не брал. Ади вел меня за собой – очень скоро мы пересекли то, что при некотором воображении можно было назвать хотской границей. Хотия располагалась в огромной долине, с трех сторон закрытой горами, с четвертой – страной мира нашего, обжитого. Горлышко в Хотскую долину было узким, никак не шире тридцати миль. По обеим сторонам стояли две неприступные, всегда окутанные облаками белоснежные вершины. Их называли и у нас и в Хотии Ледяным Щитом и Пирамидой. Вероятно, когда-то их соединяла невысокая гряда, но к нашему времени сохранилась лишь цепь холмов, именуемых Хотскими. Ближе к Ледяному Щиту текла река Оля, вода в ней была очень холодная, но теченье было такое быстрое, что в ней никогда не становился лед. Меж тем говорили, что если из Оли в иной день взять воду, она тут же замерзнет до самого дна посудины. Говорили так же, что в Оле водится только один вид рыбы – якобы она плавала никак не медленней пятидесяти миль в час, рыбацкие сети резала словно ножом, а если иную все же ловили живой и клали в бадью, она быстро дохла. Якобы пытались выпускать в Олю других рыб, но их размалывало о камни. На равнине, за Хотскими холмами, Оля успокаивалась, вела себя подобно всем остальным рекам, а миль через сто впадала в реку О. Разумеется, Хотию никто не считал частью нашего мира. Да и Ади как-то обмолвился, что мир делится на Эту Сторону, Ту Сторону и Хотию… Вероятно Хотией пугали бы детей, но за известную историю, Хотия не участвовала ни в одной войне. Один раз, говорят, на них собрались походом, но армию вторжения выкосила непонятная болезнь, названная уцелевшими «смердячей чумой». Говорили, что у них не было войска вовсе – но это были, безусловно, сплетни, сочиненные в приморских кабачках, людьми, которые никогда не отходили от океана дальше чем на полторы сотни верст. Ходили слухи, что если и есть путь в ад, то вход расположен в Хотии. Называли и конкретное место – Зонда… Насколько я мог судить – у хотов не существовало ни понятия границы, ни таможни. Там, где на картах была обозначена граница – стояли посты лишь одной страны. Разумеется, страны нашего мира. Но миру они были известны в первую очередь как мастера, торговцы. Впрочем, и здесь не обходилось без странностей. Скажем, сервиз из певучего тонкого хотского стекла стоил огромные деньги. Я не мог понять, как можно было отлить дюжину абсолютно одинаковых бокалов так, чтобы каждый из них звучал своей чистой, неподражаемой ноткой. Сабли, выкованные в Хотии, тоже были жутко красивыми и влетали в изрядную сумму. Но оружием служили скорей церемониальным и обрядовым. И я бы предпочел идти в бой с дубовой палицей, чем с таким оружием. Хотская сталь была крепкой, но хрупкой почти как стекло. Меж тем, здесь тоже жили люди. От нас они отличались разве что одеждой, и то не всегда. Говорили понятным для нас языком. Землю называли землей, а небо – небом. А как иначе их назвать?…

А осень уже была в разгаре. Мухи стали злыми как собаки, но при должной сноровке их можно было ловить за крылышки. Вокруг нас кружили комары – тощие словно борзые. Их было такая уйма, что я подумал, верно, многие из них помрут так и не попив кровушки.

– У нас в училище был парень, так тот мог заставить муху сесть когда угодно и куда угодно… Мы его дразнили Повелителем Мух… Весело было… А вот сейчас интересно как ему это удавалось… Ади пожал плечами:

– Найди его, спроси…

– Не могу. Слышал, что он вроде погиб… Слушай, а вот ты дракона когда-нибудь видел?

– Нет. А с чего ты спрашиваешь?

– Смотри… На одном языке стрекоза называется драконьей мухой… Ну в переводе… В оригинале это одно слово… Так вот, получается, они сперва придумали название драконам и мухам, а потом, когда дошло дело до стрекоз уже не стали сильно раздумывать. Стало быть у них драконы когда-то чаще встречались, чем мухи… Где-то далеко закуковала кукушка. Ради шутки я бросил:

– Эй, сколько мне лет осталось?…

– Ку-ку… – ответила кукушка и замолчала. Я расстроился – с моей жизнью, пророчество скорой смерти могло сбыться легко. Но откуда-то далеко налетел ветер – пронесся над нами, раскачивая вершины деревьев. И когда он начал утихать, за его шумом я опять расслышал кукушку – но после второй дюжины мне стало уже не интересно и я перестал считать. В те времена четверть века было огромным временем. Жить столько было даже незачем.

– Ади, а вот ты боишься умереть? Он покачал головой. Отчего-то я ожидал отрицательного ответа. Он меня не удивил, а скорей был логичным.

– Но ты чего-то боишься?

– Боюсь я многих вещей. Потому, кстати и жив.

– Например?

– Например?… ну если я расскажу тебе про свой страх, я раскрою тебе свою слабость. Стало быть страх должен быть неосуществим… Ади задумался, глядя на небо. Там плыли облака, я подумал, что никогда раньше и не замечал, какое небо огромное.

– Например, – вдруг продолжил Реннер, – мне страшно подумать, что я мог родиться женщиной. Все-таки разные мы – мужчины и женщины. Банально звучит, но так оно и есть. Я рад тому, что воплощен в мужском обличии. Очевидно потому что женщина из меня вышла бы посредственная. Хотя опять же насколько из меня хороший мужчина – не мне судить. Скажем вот взять ребенка, говорят, мол, любой бабе это под силу… А вот скажи мне – а под силу ли это какому-то мужику. Знаешь, родись бы я женщиной, так бы и остался девственником. Или девственницей. Я хотел спросить отчего, но одумался и промолчал – окажись я в ином обличье, думаю, я поступил так же, я бы поступил так же. Причины бы вероятно были бы другие, но результат тот же. Не дождавшись вопроса, Ади продолжил:

– Смотри: у меня три серьезных раны от меча, пять стреляных ран. Под Регетом меня резали без усыпляющих чар. Но самая жуткая боль, которую я перенес – это в одну ночь болели почки, после того как я смешал пиво с самогоном. Теперь смотри – в боль я эту вмазался как муха в патоку – все было нормально и тут тебя она начинает крутить… А теперь представь наоборот – ты точно знаешь, что в тебе зреет то, что сделает тебе очень больно. И срок установлен и до него все ближе и от него не спрятаться не скрыться. Ты сойдешь с ума в ожидании боли. А если не сойдешь, то возненавидишь причину до такой степени, что… А они рожают – некоторые неоднократно. И никто особо не ценит.

– Бывало, я вслушивался в то, что несет мужчина в женском обществе и мне становилось жутко за рассудок и нрав. Неужели мы, мужчины, такие тупые? Я ухмыльнулся злой улыбкой:

– Нам проще сходить на войну, чем к зубодеру. На войне то ли убьют, то ли нет, а у зубодера уже не отвертишься…

– Есть ли жизнь после зубодера? – Схохмил в ответ Ади. – Но меж тем они лучше переносят боль.

– Ловко у тебя получается… Тебе на базаре надо выступать, или в цирке. Весь вечер на арене «Ади Реннер – разрушитель мифов». Какой миф на очереди.

– Ну например тот, что женщины – глупые гусыни. Бывало, я вслушивался в то, что несет мужчина в женском обществе и мне становилось жутко за рассудок и нрав. Неужели мы, мужчины, такие тупые?

– Может, глуп весь мир?

– Бред. Я открою тебе одну тайну. То, что женщины слабый пол – придумали либо сами женщины, либо очень глупые мужчины. Женщины гораздо умней и сильней нас. Я хотел спросить, почему же они не дерутся с мечом как и мы, но вовремя спохватился – Ферд Ше Реннер, отец Ади погиб в бою с женщинами. Даже не женщинами а девушками.

– У них хватает ума посылать на смерть нас, ибо уцелей хоть один из нас человечество уцелеет, но если останется только одна женщина – не факт, что мы выживем. Скажу даже более – если бы у них был способ зачать без мужчины, многие бы так и сделали.

– Нет, вот тут ты сам себе противоречишь.

– Чем же?…

– Если не будет мужчин, кто тогда будет за них воевать.

– А ты представь мир без войн, без солдат… Я представил и мне стало страшно – в том бы мире для меня не было бы места. ! Резня в таверне

Я не помню, как звался тот маленький город. Я не помню, в какой это было губернии. Может, память не сохранила названий, а, может, и не знал я никогда. Может, доски с названием, при въезде в город не было, может, я ее не заметил, а если и заметил, то не прочел. Ну а коль и прочел, то не запомнил. Все может быть. Началось все с сущего пустяка – Ади расплатился не той монетой. Корчма была ужасная, а еда в ней еще хуже. Платить была очередь Реннера, он выбрал что-то, чем трудней было отравиться, и вернулся за стол. Но вместо слуги с заказанным, к нам подошел корчмарь…

– Мил-сударь, – начал он косясь на рукоять меча за плечом Ади, – я дико извиняюсь, да деньги, что вы расплатились – фальшивые… Я осмотрелся по сторонам. Хотя, на улице мухи спрятались до тепла, в корчме им было раздолье. Какие-то битюги солили в углу разбавленное пиво. Промелькнула мысль, что за такую трапезу – фальшивые деньги самое то… Впрочем, было видно, что припугни Ади хозяина, тот бы замолк. Но Ади стало интересно:

– Что значит – «фальшивые»? – Сказал он задумчиво. – Откуда они у меня? Я бы знал… А ну, покажи… Хозяин тут же выложил на стол с полдюжины монет.

– Ну и скажи, где ты тут фальшивые нашел? Это дукат… Ну что я виноват, что у них чекан сбитый. Металл-то нормальный. Можешь и на зуб попробовать.

– Пробовал… Да только я не про эту монету. – Хозяин выдвинул две. – Я сперва думал, что это серебро, а потом посмотрел достоинство… Это же какая страна штампует монеты номиналом в семь и двенадцать?… Я думал это серебро, а это не пойми что… Ади нахмурился и закусил губу:

– Да, я виноват… Эти монеты не для вас. Соблаговолите их вернуть. Я дам вам взамен… По нашему столу ударил кулак. Взлетели все живые мухи, звякнула солонка о перечницу. Пока мы разговаривали, наш стол обступили люди. Выглядели они как профессиональные дезертиры, безработные в данное время. Говорил человек в стеганой куртке, с нашитыми бляхами. На поясе висела короткая изогнутая абордажная сабля.

– Э-нет! Эвон вы эту денежку заберете, а потом втюхаете в другом месте! Да вас надобно сдать в приказ… Вдрух вы эта… Фальшивщики и за вас деньга обещана! Я не знал, что такое «приказ», но мне не хотелось, чтоб меня кто-то куда-то сдавал.

– Господа, господа… – частил корчмарь, – здесь приличное заведение…

– Во-во, – подхватил стоящий у меня за спиной. – И я о том же! Мы приличные люди, а чужаки, да еще с фальшивой монетой нам не нужны! Нет, не собирались они нас вести в никакой приказ – наверняка там их самих ждали. Ждали, когда их приведут… Ади попытался подняться, но ему на плечо легла рука, и вернула его на место:

– Встанешь, когда мы скажем.

– Руку убери, иначе пальцев не досчитаешься… Ади имел право нервничать – рука человека за его спиной была ближе к рукояти эстока, чем его собственная.

– Он еще угрожает…

– Знаешь зачем тебя есть зубы? Чтобы было за чем держать язык!

– Ах ты… начал тот. Договорить он не успел. Ади больше не угрожал. Он свел руки, выхватил из-за отворота рукава нож и молниеносным движеньем всадил его в руку на своем плече. Бандит закричал дурным голосом, закрутился. Ади вскочил. Выхватил у раненого саблю, сразу же ударил с разворота. В потолок ударила карминовая струя, рука упала на пол. Крик превратился в рев. Ади провел ладонью – сперва сверху вниз, потом слева направо. Перечеркнул – поставил на нем крест.

– Я же предупреждал! – крикнул Ади. Я к тому времени тоже был на ногах. Отбросил ногой стул, перевернул стол. Тут же присел – над головой просвистела сабля. Я выхватил свою, прочертил в воздухе круг. Кто-то закричал. Я осмотрелся, ударил еще. Крик захлебнулся.

– Бросай оружие! – кричал я, – Убью, кто будет с голой сталью! Так я и делал. В корчме было тесно и тускло, трудно было размахнуться, чтобы не задеть кого-то и я бил на блеск и на движение. Меч Ади так остался в ножнах – он кружил по корчме с двумя саблями. Глухие удары, вскрик, еще кто-то упал в опилки. Звон посуды – кажется, разбили глиняный кувшин, что-то красное льется на пол – то ли кровь, то ли вино. Удар, еще удар. Блок, уход… Удар! Крик… Я почувствовал справа движенье. Повернулся на носках, сбил удар на одном рефлексе.

– Смотри, куда бьешь… Это был Ади. Драка закончилась.

– Прости, но ты сам виноват… Эти сабли свистят совсем не как твой меч. Кабак и до этого выглядевший не блестяще, сейчас представлял вовсе неприглядное зрелище. В углу жались перепуганный крестьяне. Стонал раненый, судорожно скребя рукой пол. Сам хозяин, умоляюще глядел на нас из-под стола. На лицо ему капало вино со стола. Я вспомнил – до драки мне хотелось пить…

– Короче, поесть нам не дали… – Подытожил я.

– У тебя не пропал аппетит? – спросил Ади. – Продолжим трапезу в другом месте. Ади нагнулся и собрал две монеты, из-за которых все началось. Остальные оставил:

– Мы тут намусорили, когда выходили…

– Куда ж вы выходили, вы тут были все время… – испуганно забормотал корчмарь.

– Мы из себя выходили. Разве незаметно?

Ади последнее время был не к добру задумчив, и, вероятно, этой кампании приглянулось содержимое его кошелька. Скорей, именно с ним хотели ознакомиться грабители, проводив нас до ближайшего пустыря. Это я и сказал Ади, когда мы вышли из корчмы.

– Это еще хорошо, что они с мечами полезли. А то ведь могли и из самострела в спину стрельнуть. Ади шевелил бровями, потом похлопал себя по карману с кошельком. Я понял

– он думает о самой пошлой вещи на земле. О деньгах.

– Слушай, а давай я буду дальше расплачиваться? Хлопот меньше… В ответ он просто махнул рукой – отстань. Пока мы сидели в корчме, на улице прошел дождь, стояли лужи, и теперь мы шли, перепрыгивая воду. За нами ступали наши лошади.

– Знаешь, что мне нравится На Этой Стороне? – наконец заговорил Ади, – То, что не надо и задумываться менять деньги. Монеты одной страны легко принимают в другой, даже если о королевиче на монете и не слыхали.

– Оно и понятно – продают ведь не за монету, а за металл, из которого она штампуется. Ади опять задумался:

– Вот странно – выходит деньги С Той Стороны здесь ничего не стоят.

– Из чего там деньги делают?

– Из стали, из бумаги… Я посмотрел на него с удивлением:

– Первый раз слышу, чтобы ты пошутил…

– А я не шучу… Вот смотри… Он вытащил на свет свой кошель. Не тот, из которого он расплачивался, а другой, который я не видел ни разу. Вместо мешочка у него было что-то вроде маленькой книжки. Он раскрыл его и протянул мне бумагу, размером, может с ладонь. Написано на ней было неизвестным мне языком, хотя я смог различить цифру – пятерку.

– Красивая бумажка. Такую, думаю у нас и не нарисуют…

– Она не нарисованная, она напечатанная. У нас таких ходят многие тысячи?

– Мда? Я внимательно посмотрел на него – он оставался спокоен и серьезен. Похоже, он не врал. Я вернул ему бумажку обратно:

– Нет, не знаю… Все же бумажкой расплачиваться, хоть и красивой… говорят, мол варвары на юге бусинками расплачиваются, куском зеркальца… Или там ракушками красивыми… Кстати, а что за металл там такой, что его корчмарь не узнал?

– Это сплав стали и николлума… С ним сталь дольше не ржавеет.

– А что, у вас там проблемы со сталью или этот николлум такой дорогой?…

– Да сталь у нас дешевле вашей, – бросил Ади перепрыгивая через лужу, – а вот николлум, подороже… Но дешевле даже меди. Николл –это такой дух, в пещерах живет, мешает горнякам. Шубин или стучак по вашему… Он запнулся на секунду, прищурился, будто что-то вспоминая. Но не вспомнил:

– А ты не помнишь, сколько их было? Теперь задумался я – а действительно, сколько можно записать на свой счет? Но недавний бой был как в тумане. Я помнил некоторые удары, помнил, как били по мне. Но со сколькими я бился?… Убил я примерно трех-четырех, значит всего их было…

– Шесть-семь. Может быть пять. Может и восемь. Никак не девять… Ади еще раз взглянул в кошелек:

– Кто бы мог подумать… Из-за денег на которые не купишь хорошего коня, погибло семь человек.

– Я слышал, что человеческая жизнь нынче дешевая, но вот что настолько…

– Банально, но точней не скажешь. Я за такие деньги лезвие обнажать не буду.

– Но ведь обнажил же?…

– Не понял?…

– А что тут понимать? Дрались-то и они и мы за одни и те же деньги. И выиграй они, уже бы про нас сказали: из-за такой мелочи погибло два человека. Над нами ветер хлопнул вывеской постоялого двора, мы на секунду остановились и повернули согласно нарисованной стрелке. Вероятно мы уже научились понимать друг друга без слов.