Бойко разбудили грубо: в самый сон его кто-то стал трясти за плечо.
Снилось ему: Сыскаревское кладбище вышло из своих границ. Выплеснулось на улицы, могилы заползали в сады, отрывались возле порогов домов, ждали, что кто-то упадет в них.
По улицам бродила смерть. Он встречается с ней, здоровались друг с другом и шли дальше — каждый по своим делам.
Сон был жутким, но в нем он чувствовал силу, поэтому просыпаться не хотелось. Не открывая глаза, он пробормотал, пытаясь досмотреть сон:
— Пошел вон. Вот так сразу и пошел вон…
Конечно же, это не помогло — его посетитель не для того прошел полгорода, чтоб так просто отступить:
— Владимир, просыпайтесь. Срочное дело.
Сказано было негромко, но Владимир тут же раскрыл глаза и сел на постели: да, он не ошибся: перед ним стоял Ланге.
Извиняться? — подумал Владимир. — Да ну его, сделаем вид, что я спросонья забыл.
— Что за дело такое?
— Что за дело! — Ланге выглядел немного взвинченным. — На хлебозавод привезли мешки с мукой, срочно надо разгрузить!
Бойко на секунду опешил. Но Ланге продолжил:
— Ну какие у нас с вами могут быть дела? Сплошной криминал. На станции пропала цистерна.
— С чем цистерна? Со спиртом?..
Ланге поморщился и повел носом:
— Ну вот национальная особенность — если что, так сразу спирт украли. Керосин… Одевайтесь.
Пока Бойко одевался, он попытался оправдаться:
— Между прочим, сегодня суббота, день выходной.
Но Ланге отмахнулся от этого как от несущественного:
— А скажите, воры тоже отдыхают? Наше дело — беречь граждан Рейха не с понедельника по пятницу, а круглогодично.
Выйдя из дома, Бойко задержался на минуту. Дверь его дома открывалась наружу — чтоб трудней было выбить. Закрывалась она изнутри на защелку, но замка у Бойко не было. Чтоб в дом не налетели мухи, Бойко подпер ее поленом. Эта картина отчего-то умилила Ланге:
— А все же, Владимир, я в вас не ошибся. Вы очень честный человек, если живете, не запирая двери.
— Дверь я не закрываю, потому что у меня взять нечего. А если в этой стране захотят убить, то вас никакие замки не спасут.
— А что спасет?
— Только вы сами.
На улице их ждал «Кюбельваген», и как только они сели, машина тронулась. Живущие по соседству проводили машину взглядом — видать важная птица их сосед, если сами немцы присылают за ним автомобиль.
Долго ехали молча. Бойко все больше зевал в сторону, Ланге подробностями ему не надоедал — они ему самому были неизвестны.
Лишь когда дорога перевалила через середину, Ланге спросил:
— Вы мне обещали рассказать про того еврея… Про его дело.
— Про Циберловича?
— Да…
Бойко вздохнул и отмахнулся:
— Долго рассказывать.
— Просто не хотите мне об этом говорить?
— Да нет… Спроси вы меня об этом раньше — я бы рассказал. Но сейчас начинать, чтоб оборвать недосказанным?..
Проехали через полгорода, проскочили центр, по серпантину спустились вниз, к морю. Машина притормозила на привокзальной площади, там, где раньше, поджидая пассажира, ждали ямщики.
Их уже ждал фельдфебель, чтоб проводить к месту.
Лишь ступив с платформы станции на рельсы, Бойко повел носом:
— А чем это так воняет?
Ланге вдохнул чуть глубже:
— Действительно, чем-то воняет. Но чем не скажу… Это так важно?
— Не знаю, вероятно, нет. Запах, вроде бы, и к месту, а, вроде бы, и нет.
— Не обращайте внимания — на станциях вечно воняет всякой дрянью.
Прошли мимо готового отправиться состава. На платформе стоял принайтованный танк. Отчего-то его люки были открыты, механик стоял у левого борта, командир возвышался в своей башенке. Казалось, что это не танк, который везут за тридевять земель, а грозный бронепоезд, который сейчас сорвется с места и… Кто знает?..
…На месте уже было с полтора десятка людей. Здесь скучало несколько солдат охраны, штатские, путевые рабочие.
Ланге не совсем правильно охарактеризовал ситуацию. Цистерна была на месте — пропало только ее содержимое.
Поскольку керосин был войсковым грузом, прибыло два офицера Абвера. Но они стояли чуть в стороне, убрав руки за спину, всем видом показывая, что раз остальные такие умные, то плевать они хотели на керосин.
Когда появился Ланге, один небрежно коснулся тульи фуражки двумя пальцами и кивнул на причину своего бездействия. Возле цистерны шумел глава мироновского гестапо оберштурмбаннфюрер СС Штапенбенек.
По его мнению, преступление было раскрыто.
Станцию ночью охраняли. Не так, чтобы туда и мышь не проскочила, — могло пройти животное и побольше. Но не до такой степени, чтоб можно было протащить три тонны керосина. Из чего Штапенбенек сделал вывод: керосин и не покидал пределы станции. Его слили тут же на землю — возле сливного крана, явственно, было видно лужу. Довольно быстро нашли виновного в диверсии.
Вину свалили на стрелочника, который ночью дежурил по станции. Старик уже отработал смену и ушел домой, когда пропажа была обнаружена. За ним послали патруль и теперь он давал путаные объяснения, стоя возле злополучной цистерны.
— А все же, — заметил Бойко, — как мы с вами похожи, — и вы, и мы все валим на стрелочников…
В ответ Ланге неопределенно хмыкнул.
По второму пути прошел состав. Пока он громыхал на стрелках, Бойко успел спросить стрелочника:
— А чем это тут воняет? — спросил он у старика.
Тот молча пожал плечами — его расстреливать скоро будут, а тут спрашивают про какую-то вонь.
Бойко осмотрелся по сторонам. Собственно, характеристика преступления, данная Ланге, никуда не годилась — цистерна стояла на том же самом месте, что и вчера, прицепленная к эшелону. Но если вчера там керосина было три тонны, то сейчас его в цистерне оставалось хорошо если литров двадцать.
Потерю обнаружили утром. Состав задержали — в любом случае непорядок, надо менять документы, цистерну то ли отцепить, то ли найти в городе керосин…
— Вспомнил! Это креазотом воняет. Ведь так?
Обходчик кивнул:
— Ну да. Мы им шпалы пропитываем, чтоб их всякая тварь в труху не изводила, — и рукой показал на гору шпал за последним путем. — Вон, вчера мучались…
Бойко кивнул и, перепрыгивая через рельсы, ушел к куче. Но пробыл там недолго, прошелся вдоль полотна туда и назад, вернулся к цистерне, обошел ее, не побрезговав пролезть под вагоном, затем снова пошел вдоль путей. Отошел метров на сорок…
В то время судьба старика уже была решена. Сперва хотели расстрелять здесь, у стены пакгауза, но комендант заявил, что расстрел должен быть публичным и еще, желательно, расстрелять с десяток заложников. Дать урок жестокости.
Стрелочника подхватили.
— Стойте, остановитесь!
— Что случилось? — спросил Ланге.
— Керосин не вылили. Его украли. И здесь действовала банда!
— Was hat er gesagt? — спросил комендант.
Ланге стал переводить то, что говорил Бойко.
— Ночью цистерну откатили от поезда на тридцать метров к сточному коллектору. Открыли кран и все стравили туда. Затем цистерну вернули на место, а керосин вытек за станцию, где его благополучно собрали.
— Да как они могли ее откатить?
— Цистерна двуосная, на пятнадцать кубов. Четыре человека могут ее запросто толкнуть. А если еще лошадь найти…
Конюшня оказалась совсем рядом. Маневровых паровозов не было, и вагоны по станции тягали огромные и флегматичные першероны.
— Тогда все сходится. Взяли лошадь, а затем и ее на место поставили.
— Не может быть! Копыта бы звякнули об рельсу, да и лошадь заржала бы, наверное…
— Цыгане лошадей когда уводят, ноги им в валенки заматывают. И любое животное они заговорят — и собака у них не забрешет, и лошадь не заржет.
— Zigeuner? In meiner Stadt? — встрепенулся оберштурмбаннфюрер, — das ist wirklich ein ernstes werk!
Затем Штапенбенек посмотрел на Бойко пристально и грозно. Тот выдержал взгляд и, не размыкая губ, улыбнулся.
Оберштурмбаннфюрер выругался, сплюнул, что-то быстро проговорил Ланге и пошел прочь. Сделав несколько шагов, задумчиво обернулся и бросил:
— Halt, kerzen Sie ihm sein wЖchentliches essen um die hДlfte — damit er besser arbeitet!
Потеря трехсот грамм хлеба не сильно омрачила стрелочника — совсем недавно он прощался с жизнью.
Теперь же мир опять казался прекрасным, а жизнь — безоблачной. Он долго лез на глаза к своему спасителю, только, пожалуй, не целовал рук, не становился на колени:
— Спасибо вам, Владимир Андреич, я внучке накажу, чтоб она вашим именем сына назвала…
Ланге стоял рядом, скрестив на груди руки и печально улыбаясь. Лишь когда старик-стрелочник удалился на порядочное расстояние, он заговорил:
— Ну и чего вы добились? Теперь Штапенбенек с вас шкуру спустит, если вы в три дня не найдете обещанных бандитов. И заложников расстреляет не десяток, а два. Кстати, возможно, старик сам связан с этой бандой.
— А если найду быстрей, то нашьет мне новую голову? Бандюг мы найдем, даже не сомневайтесь.
— А старик? Начнем за ним следить?..
Бойко покачал головой:
— Стрелочник тут вовсе не причем. Будь иначе, он бы не вышел сегодня на работу. Воровство — это или диверсия, он бы бежал… Во всяком случае так бы сделал я.
— А как вы поняли, что это воровство? По запаху?..
— Запах-то здесь ни причем. Это просто маленькая странность, которая ничего не значит сама по себе. Ведро с креазотом могли бы вылить рабочие. Да им всегда на станциях воняет, хотя обычно не с утра, а к вечеру, когда солнце нагреет полотно…
— Тогда что?..
— Цистерна. Ваши земляки намусорили вокруг нее, и кто-то даже бросил окурок в лужу с керосином. И тогда я подумал: если бы я делал диверсию, я бы керосин не вылил, а пожег. Пожар бы был — приходи, кума, любоваться. Дня бы два тушили, не меньше. Значит, это была не диверсия. Затем мне осталось только пройти к коллектору…
— А что мы будем делать сейчас?..
— Вы начальник, вы и решайте…
* * *
Ланге решил найти место, где вылитый керосин собирали. Карт вокзальных коммуникаций не нашли. Зато первый же попавшийся обходчик подробно описал, где искать место стока:
— Идите к водонапорной башне, затем от нее — к морю. Дойдете до разбитого баркаса — повернете, вот метрах в двадцати за ним будет желоб. Оно и есть…
Так оно и получилось. Желоб смотрел прямо в море, и порой, когда ветер нагонял волну, морская вода бежала по туннелям, вырывалась иногда меж рельс станции.
— Интересно, — спросил Ланге, — а как они вывезли керосин?
— Да проще простого. Телегу-дерьмовозку взять, к примеру, там бочка на полтора-два куба. За два захода весь ваш керосин вывозится.
Действительно, вдоль побережья шла дорога, разбитая колесами телег и машин.
Креазотом здесь воняло меньше, зато на воде в море были ясно видны масляные пятна.
Тут же валялись камни, обмазанные глиной. Очевидно, бетонный желоб перегородили плотиной и черпали керосин прямо ведрами.
— Даже если сюда попала вода, — заметил Бойко, — то ничего страшного. Керосин легче воды и довольно легко его отстоять или перегнать.
Ланге проявлял чудеса активности, чуть не рыл носом, но вся его добыча сводилась к масляным пятнам, которые медленно таяли в море.
Бойко же откровенно скучал, сидя на камне. Наконец, Ланге не выдержал:
— А вы не хотите мне помочь в поисках?
— Если не секрет, что вы ищите.
Ланге пожал плечами:
— Когда найду — скажу…
— Ну-ну… — ответил Бойко, но с места не сдвинулся.
Наконец, немец устал, утер пот и сел рядом с Бойко.
— Пусть это останется между нами, но я сдаюсь. Чтобы сделали вы… Но не как преступник, а как сыщик?
— А который час?
Ланге отщелкнул крышку брегета:
— Девять — тридцать.
Бойко покрутил головой, разминая шею:
— Надо же всего полдесятого… Поехали в комендатуру.
— И там вы собираетесь искать преступников?
Бойко не ответил, задумчиво глядя на море. Ланге пожал плечами и пошел к машине.
Когда были в комендатуре, Бойко остановился у дежурного:
— Вызовите ко мне… К нам… Вызовите Зотова! Срочно, найдите его хоть из-под земли.
Дежурный опешил, русского он не знал, но по тону понял, что этот штатский не просто говорит, а приказывает. Он не знал, что делать с этой наглостью, пока Ланге не перевел это на немецкий, добавив от себя несколько фраз покрепче. На кого он злился — на Бойко или на дежурного, никто не понял.
Когда Зотов появился на пороге кабинета, Ланге и Бойко пили чай:
— А вот и Михаил Филиппыч… Присядь, чайку с нами попей. Чай налили ему в стакан. Кипяток уже изрядно остыл, но вместо сахарина полицая угостили настоящим рафинадом. Полицай сахар взял, но не бросил его в стакан, а бережно завернул в платочек:
— Для внучат…
— Ну что с тобой делать… — пробормотал Бойко и бросил в стакан с чаем таблетку сахарина. — Подсласти себе жизнь…
Когда стаканы опустели наполовину, Бойко опять заговорил.
— Филиппыч… Мы ведь к тебе по делу. Сейчас ты винтовочку оставь, сними повязку и домой сбегай. Щец похлебай, вздремни… А твоя хозяйка пусть тем временем на базар сходит, потолкается, посмотрит кто керосином торгует, почем он… И особенно присмотрится к тем, кто вчера керосин не продавал. Вернется — запишешь и дуй к нам. Уразумел?
* * *
Баба Марфа, жена полицая Зотова, писать не умела, зато считала хорошо: и в целых, и в дробях десятичных, и в обычных. В уме просчитывала сколько в рейхсмарке рублей, золота сусального, старых царских серебряных монет. Только интегралы и производные, пожалуй, не брала.
Стоило ей лишь раз пройти по ряду, она уже знала у кого керосин лучше и дешевле.
Цена на керосин кусалась, и баба Марфа у трех торгашей купила по чекушке керосина.
Уже к полудню перед Бойко лежала бумажка с ценами и пояснениями — на память бабка Марфа тоже не жаловалась.
Бойко углубился в чтение списка, черкая по ходу:
— Это дорого… Это дрянь наполовину с соляркой. Вот это может быть интересно… Этот наворовал в колхозах еще в советские времена. Это похоже еще на керосин дореволюционный, нобелевский… Кстати, вы можете отличить немецкий керосин от всех остальных? — спросил Бойко у Ланге.
— Нет…
— А я, выходит, могу. Ваш керосин качественней, чище и светлей… — затем он посмотрел на Ланге с прищуром. — Я, пожалуй, отлучусь, часа на два. К моему приходу соберите дежурную роту. Будем брать…
— А куда вы, если не секрет.
— Секрет… Увы, но секрет. Спекулянту, который торгует краденым керосином, я кое-чем обязан. В этот день я стану обязанным ему чуть больше.
— Но это же вор.
— Не-а, он спекулянт. Торговец, коммерсант, по-вашему…
* * *
А там, на станции, совсем рядом от того места, где недавно ополовинили цистерну, остановилось рядышком два состава.
Такие одинаковые и такие разные поезда — оба с немецкими локомотивами Борзига, каждый состав в десять вагонов, набитыми под завязку солдатами.
Только поезд, что шел на восток был набит солдатами необстрелянными, немецкими. Рвануть на запад собирался поезд с солдатами, для которых война уже закончилась — солдатами пленными.
Они стояли рядом — окно к окну, протяни руку и можно дотронуться. Но нет — напротив, долго пассажиры этих поездов старались делать вид, что никакого иного поезда рядом нет и быть не может.
Ничейная земля уменьшилась между двумя армии всего до полуметра, по ней, словно пограничники, ходили конвоиры, потупив взгляд в землю.
Но поезда стояли рядом долго. Слишком долго, чтобы продолжать делать вид будто ничего не происходит. Кто-то протянул руку, будто проверяя, не призрак ли это, не рассыплется ли он от прикосновенья. Но нет: вместо тумана рука коснулась руки. Пленный что-то сказал, по-своему, по-русски. Немец ответил на своем языке — сказал, что он не понял. Посмотрели друг другу в глаза. Поняли друг друга без слов. Из вещмешка появилась буханка хлеба, на секунду она зависла над пропастью, над штыком конвоира и исчезла в вагоне с пленными.
И началось — сотни, а может, и тысячи людей что-то кричали друг другу, тянули руки.
— Halt! — кричали конвоиры.
— Не сметь! — орали невычищенные политруки и командиры.
Но тщетно — никто их не хотел слушать.
Конвоиры стреляли, но целили в воздух, а в голосе политруков звучала усталость и неуверенность — они тоже хотели есть.
И вот семафоры открылись. Оба поезда тронулись каждый в свою сторону, конвоиры спешно прыгали на подножки. Прошло несколько минут — и стало пусто, будто и не было никогда этих поездов.
Лишь между рельсами прыгали воробьи, собирали потерянные крошки. Жизнь продолжалась.
* * *
Получилось как-то спонтанно.
Будь у них времени побольше, Ланге и Бойко сыграли бы классическую до пошлости игру в доброго и злого.
Но сложилось иначе — к цеху подошли в сумерках. Шли не спеша, говорили о каких-то пустяках. Но из кустов к двери ангаров метнулась тень. Не сговариваясь, Ланге и Бойко помчались к цеху, за ними, ровно топоча сапогами, понеслась дежурная рота.
Перед ними пытались захлопнуть дверь, но Бойко вышиб ее плечом, кубарем вкатился в помещение. За ним влетел Ланге и несколько жандармов, остальные рванули окружать здание.
Кто-то из жандармов пустил в потолок очередь — для испуга. Но вряд ли кого-то испугал — грохота и так было предостаточно. Зато всех обсыпало сбитой штукатуркой.
— Бросайте оружие! Сопротивление бесполезно! — проорал Бойко подымаясь с пола.
Но никто не собирался сопротивляться.
На плите закипал чайник. Мужичок возле печки чистил кукурузу на кашу. Когда в ангар ворвались, он уронил нож в кастрюлю. Иного оружия не было.
Кроме него в цеху было двое: у стены переводил дыхание паренек, который так и не смог предупредить своих. Затаись в кустах, он смог бы спастись, но мышонок пытался спрятаться в мышеловке.
Второй попытался рвануть к окну, но Зотов снес его прикладом. А затем добавил еще раз с полного размаха. Упавший завыл:
— За что?.. Почему?
— Потому что! Ибо не хер!
С топчана в углу подымался…
— Васька?.. Нищета?.. Ты что ли?.. — спросил Бойко. — Вот и свиделись…
Жандармы растащили схваченных по углам, обошли цех. Керосина, конечно же, не оказалось — кроме грамм ста, залитых в «летучую мышь».
Не сговариваясь, для допроса Ланге и Бойко выбрали того самого паренька, подхватили его за руки, утащили в комнату, где, вероятно, когда-то сидел начальник цеха.
Претендента на роль доброго уже не было — забыли об этом. Да и злыми были оба.
Ланге кричал, плевался слюной. Если бы нашел что-то подходящее, вероятно бы, расколошматил на голове подозреваемого. Но ругался он исключительно на немецком, отчего вор сидел испуганным и не понимал, что от него хотят.
— Ты эта… — начал Бойко, когда Ланге выдохся, — понял, чего он сказал?
Вор покачал головой.
— Немец говорит, мол, убьет он тебя. Расстрел и братская могила.
— Зачем?
— Затем, друг мой ситный, что надо… Кого-то надо расстрелять, чтоб у остальных языки развязались. Ну вот немчура и говорит — может, с тебя начнем? Ты самый молодой, знаешь меньше всех… И вот что я думаю. Чего тебе от руки басурмана погибать? Давай-ка я тебя по-свойски шлепну.
В руке появился parabellum.
— Тебя как звать-то?..
— Богдан…
— Богдан — это хорошо. Потому как Богом дан — Богом взят… Я, знаешь ли, — продолжил Бойко, — с детства не могу бить человека по лицу. Я сразу в лоб стреляю, промеж бровей.
Вор судорожно сглотнул:
— А сделать ничего нельзя?
— Отчего «нельзя»? Очень даже «льзя». Могу ради твоих красивых глаз пулю йодом смазать. Чтоб когда входила, заражения не было. Или маслом могу намазать, для легкости проникновения. У тебя масло есть?
Масла не оказалось.
— А керосин?..
* * *
Керосин, с подачи расколовшегося вора, нашли быстро. Он был в одной из ям сортира — специально облицованной под тайник.
— Ни за что бы не догадались, — заметил Ланге, стоя у выгребной ямы…
— Догадались бы, — хмуро ответил Бойко. — Мы так в учебке водку прятали. Тут надо еще следить, чтоб сюда кто-то не напустил.
Ланге улыбнулся краешком губ:
— Ах, Владимир, я вас понимаю…
Вернулись в ангар.
Ланге дал знак жандармам: выводить схваченных.
Проходя мимо Бойко, Нищета выпалил:
— Гад! Ты продался оккупантам!..
— Борец хренов, — ответил Бойко, — да из-за тебя чуть дюжину невиновных к стенке не поставили.
Неожиданно в перепалку вмешался Ланге:
— Ну раз сам подозреваемый настаивает, что это было действо политического характера… Отдадим его гестапо…
Нищета осекся. Бойко повернулся к плите.
— Чайник я заберу с собой. Тебе он все равно уже ни к чему.
* * *
В цеху оставили засаду. Ждали четвертого, того самого, который заговаривал лошадей. Но его то ли спугнул шум, то ли не подвело преимущество, но три жандарма кормили комаров совершенно напрасно.
* * *
Немцы были быстры на награду, но и на расправу. Утром следующего дня Ваську вздернули, предварительно повесив ему на шею табличку «он воровал у немецких солдат». Остальных отправили в Германию — они прошли по графе «трудовые ресурсы» и потерялись где-то на каналах Голландии.
— Не печальтесь, Владимир, — заметил по этому поводу Ланге, — коммунисты ссылали преступников в холодную Сибирь. А мы — в цивилизованную Европу…
Бойко выдали премию — два килограмма хлеба, пару банок тушенки и триста марок.
К тому же Ланге передал от абверовцев бутылку шнапса и двадцать папирос. Шнапс разлили по кружкам тут же.
— Неужели им так нужен этот керосин? — удивился Бойко, прихлебывая жидкость.
— Плевать они на него хотели. Они так вас благодарят за то, что вы утерли нос Штапенбенеку.
— Неужели?
— Вам, славянам, не понять… Но и среди высших рас нет единства. И Абвер не любит Schutzstaffeln… SS…
— Но у вас же звание офицера СС?
— Ну и что? Я сыщик, а так получилось, что крипо сейчас подчиняется Гейдриху. Но случись заваруха, думаю, Абвер и Крипо будут драться плечо к плечу. А вообще… Вообще — за вас, Владимир!
Ланге отсалютовал ему стаканом:
— За меня? — переспросил Бойко.
— Ну да. За вашу работу, за блестящую работу сыщика — вы защитили невинного, нашли преступника.
Сто марок из премии и все папиросы Бойко отдал Зотову.
И с тех пор что-то изменилось в Бойко: он ходил по городу, проверяя — легко ли достается пистолет, не следит за ним кто. Самое странное, что такое чувство не было для него новым — он будто влез в свою однажды сброшенную шкуру.
Начать жизнь с чистого листа не получилось.
* * *
В один из таких дней Либих между делом сообщил Колеснику:
— Бойко вернулся…
— Ты про то, что он снюхался немцами?.. Это не новость.
— Нет, он сегодня раздолбал шарашку Васьки Нищего.
— Васька всегда был дураком. А Бойко — умным. Прошу этого не забывать. Господа…
* * *
А кинотеатрах опять крутили кино. Фильмы шли все больше про вождя — самого человечного, мудрого, любимого. Совсем бы казалось, что ничего не поменялось, но с экрана смотрело совсем иное лицо. Чужое лицо и усы какие-то непонятные — у нас таких не носят, и пробор не в ту сторону.
Посмотрев фильм, люди выходили на улицу Хорста Весселя — Horst Wessel strasse, бывший Николаевский спуск, бывший проспект Ленина.
Злые языки утверждали, что центральную улицу хотели назвать в честь вождя, как и во всех городах. Но решили, что улица уж слишком страшненькая для такого имени.
А языки добрые то ли молчали, то ли не осталось таковых уже в городе. Скорей, последнее.
Колокола пяти церквей звали на вечернюю. Странное дело — народ опять стал религиозным. Крестился, ходил на службы, казалось, еще немного и появятся в городе староверческие бородатые мужики.
На столбах появились объявления, немыслимые и месяц назад: «Изгоняю демонов. Далеко. Надолго. Недорого». И странно — шли дела и у подобных дельцов: их посетители все чаще жаловались на соседей, на сноху, на бесов и никогда на немцев. Оно и понятно — бесы то ли есть, то ли нет, а немцы — вот они…
На тумбе ветер трепал неизвестно как попавший сюда довоенный немецкий плакат, который призывал покупать облигации «Народного автомобиля». Возле банка на стоянке стояло три машины — один BMW и два «Опеля». На втором этаже здания, над операционным залом, управляющий филиала по телефону диктовал сводку за день.
* * *
Прошло почти шестьдесят лет. Праздновали День Победы. Люди поздравляли друг друга с «праздничком», клялись в ненависти к обращенным в прах временем захватчикам. А на стоянке перед банком стояло три машины — и опять BMW и два «Опеля». На месте тумбы стоял рекламный стенд — с него призывали покупать «Volkswagen». Можно в рассрочку.
Глядя на это из окна своего кабинета, директор банка достал из кармана мобильный телефон и набрал номер. В Берлине кто-то поднял трубку.