Место встречи назначили на пустыре, между городом и пригородом.

Чтоб не запутаться среди бесконечных хранилищ и конюшен колхозов, назначили ориентир — высокая труба то ли котельной, то ли сушилки.

Труба не дымила с весны, из конюшен с началом войны вывели лошадей, вымели все оставшееся зерно. Но и без зерна расплодились мыши, как следствие — стали плодиться кошки. Сюда же сбегались оставленные хозяевами собаки. Они сбивались в стаи и, вроде бы по слухам, кого-то даже загрызли.

Но вряд ли это было так — собаки, как и люди, были испуганными.

Женька сходил туда днем раньше — просто осмотреться. Да и на следующий день Колесник с Либиным пришли на час раньше. Добирались они кружным путем — мимо речки, через камыши, через свалку. Осторожно обошли точку рандеву вокруг — нет ли засады.

Затем сидели в стороне, поглядывая на место через невысокий забор.

Долго молчали. Женька то и дело подымался смотреть, делал несколько шагов, разминая ноги, возвращался на место.

— Не мелькай, — попросил его Серега. Он о чем-то думал.

Если Либин и послушал его, то ненадолго — через пять минут опять был на ногах.

— Серега?.. — начал вдруг Либин.

— Чего? Идут?..

— Не-а. Ты в шахматы играть умеешь?

— Да как-то приходилось. А что?

— Да вот подумал… Напоминает партию в шахматы. Только вот к часикам шахматным шашка динамитная прикручена. Чья бы стрелка не упала — убьет обоих шахматистов. Все-таки нешуточная контора, если сюда прислали парашютиста. Не проколоться бы…

— И что ты предлагаешь.

— Может быть, дать им — пусть воруют. А мы потом у них украдем. Или вот еще — давай спокойствия ради их сейчас перестреляем?..

Колесник задумчиво кивнул, прикоснулся к карману, туда, где у него лежал пистолет. Было похоже, что он думал о том же…

— Нет.

— А отчего?

— Оттого что они, вероятно, думают о том же — а не шлепнуть ли этих бандюков, и дело с концом?

— Ну вот, а мы просто упредим удар.

— Не буди лихо, пока оно тихо — вот что я тебе скажу. Но пистолет с предохранителя сними.

Женька махнул рукой — пистолет у него и так был взведен: вынимай и стреляй.

Наконец, из-за барака появились…

— Четверо…

Колесник поднялся, подошел к щели.

— Так и есть четверо. Я же ясно просил: два на два…

— Уматываем? Или таки будем стрелять?

— Пошли…

Подпольщики, действительно, пришли вчетвером, и тоже чуть раньше времени. Полагали осмотреться на месте, отправить двоих в засаду. Но Вольских попал в глупейшее положение — когда двое стали отходить, из-за угла появились воры.

— А вот и вы! — с деланной радостью заговорил майор. — А я уже людей послал вас искать.

— Ну да, конечно… — прошипел Женька.

— А вы, простите, нечестный человек… — заговорил Колесник. — Я же просил: два на два.

— Не берите в голову. Один ваш приятель стоит пятерых моих.

Конечно же, Вольских хитрил — и искать его люди никого не собирались, и отбирал он людей с собой в компанию, вроде бы, понадежней. Да что там — он, действительно, планировал бой. Глебу дал пистолет, собираясь отправить его в засаду. Попасть бы он ни в кого не попал, но хоть бы наделал шуму. Пистолет просто жег Глебу карман. Хотелось поскорей из него пострелять.

Вольских больше надеялся на прежнего руководителя подполья — собирался посадить его поближе, по такому случаю снабдил его обрезом.

Еще, как ни странно, взяли Марика Циберловича. Вооружили старым наганом. Взяли все больше за компанию, для массовости. Никаких иллюзий относительно Марика Вольских не питал.

Переговоры, как бы там ни было, начались. Было бы глупо делать вид, будто встретились здесь случайно, говорить о каких-то отвлеченных темах, поэтому Колесник заговорил прямо:

— Ходят слухи, будто мы с вами положили глаз на один и тот же груз. К сожалению, мы не можем вам сказать вам: убирайтесь с нашего пути. Во-первых, потому что вы нас не послушаете. Ведь не послушаете?

Вольский кривовато улыбнулся и покачал головой:

— Нет, не послушаем.

— Во-вторых… А так ли важно, что "во-вторых"? "Во-первых" вполне достаточно. Точно так же не станем уходить и мы.

— Похоже на пат… — заметил Либин.

— Возможно… — согласился Вольских.

— Нам было бы достаточно договора: не мешать. В крайнем случае, мы можем договориться, скажем, что вы пытаетесь грабить банк по четным дням, а мы по нечетным. Ну или наоборот. Мне так лучше — по нечетным. Потому что нечетных дней больше. Есть еще какие-то предложения? Вас такой вариант устраивает?

Вольских не ответил и продолжал улыбаться:

— Молчите? Ну так скажу я. Еще мы могли бы заключить концессию. Скажем, договоримся так — семьдесят процентов нам, как более опытным, — Колесник хлопнул себя по колену, будто ставя точку. — А все остальное, так и быть, вам!

Конечно, Колесник не считал предложение окончательным. Торговая жилка сработала и здесь — заломить несусветный процент, затем сторговаться на шестидесяти пяти или шестидесяти ровно. Можно доторговаться до пятидесяти пяти, но это уже грабеж.

Но вот беда — ни семьдесят, ни даже пятьдесят процентов в планы Вольских не входило. Ему хотелось получить все. Или ничего…

Он так и сказал.

— Не-а, не пойдет… — возмутился Колесник. — Если нет прибыли, то смысл нам шкурами рисковать?

— Ну как же? Ведь это золото рабоче-крестьянской страны, оно не должно оказаться в руках врага.

— Ты эта… На съезде партии будешь рассказывать про золотишко у рабочих и крестьян. Оно у них последний раз было хорошо, если при царе. Да и вообще, майор, прикрути фитилек — коптит! Если ты не заметил, сходи на площадь, посмотри — там флаг-то висит совсем не с серпом и молотом.

Либин тихонько стукнул Колесника по ноге: потише, мол… Тот, действительно, несколько успокоился:

— Нет, мы не идеалисты, не патриоты… Мы и слов-то таких не знаем. Мы — бандиты, воры. Мы не верим вождям, не верим в лозунги.

— А во что вы верите?

— В золото. В бриллианты. В оружие, наконец.

— Мы тоже верим в оружие. Не то, что мы вам угрожаем, но…

И тут произошло неожиданное. Руководитель подполья почувствовал, что обрез, спрятанный за отворотом пиджака начинает сползать. Он попытался незаметно его удержать, но он вовсе вывалился наружу. Пытаясь его поймать, как-то совершенно неожиданно он дернул за курок.

Пуля врезалась в землю у ног Колесника, он отскочил на шаг. Стрельнул из пистолета, не целясь, не вынимая его из кармана. Пуля попала в обрез, расколола ложе, попала в живот подпольщику. Пока он падал на землю оружие выхватили остальные. Стал палить Марик — первый же выстрел оглушил его, лязг испугал, он закрыл глаза и дальше палил вслепую. Вероятно, выстрелил бы так все патроны, но что-то ударило его в плечо, он упал на землю.

Над его головой гремели выстрелы. Он слышал, как один бандит кричал другому:

— Уходим, Женька, уходим!

Скоро все затихло. Кто-то стонал рядом.

Вольских тронул Марика за плечо:

— Жив?

Марик осторожно открыл глаза.

— Жив значит… Сам идти сможешь, — сказал Вольских с утверждением, даже где-то с нажимом. — Надо уматывать. Ну и материал у меня… С такими союзниками — никаких врагов не надо.

* * *

Переговоры закончились плачевно. Из троих подпольщиков, взятых Вольских на переговоры, двое оказались ранеными, причем один — довольно серьезно. К тому же на шум немцы подняли тревогу, прикатили на двух "Ганомангах". Вероятно, и взяли бы след, да ночь спускалась темная, осторожность все же победила любопытство. Стреляли бы по немецким солдатам — тогда бы все перевернули вверх дном, а тут ничего не ясно — кто с кем, из-за чего.

Нашли пару гильз "para", но это ничего не объясняло — с оружием под этот патрон ходило больше половины Европы.

Колесник тоже остался недоволен. Когда отдышался, осмотрел себя:

— Ну вот, штаны испортил, продырявил…

— Зато шкуру нам не продырявили.

* * *

Чем ближе ко дню отправки, тем сильней напрягались нервы у Ланге. Внешне он был верен образу нордической личности. Шутил, улыбался, костюм и прическа оставались безупречными. Но внутри все туже и туже сжималось предчувствие беды. Казалось — напади на банк кто, поймай иного карманника хоть у стен банка, хоть бы стекло разбили бы — стало бы спокойней на душе.

Но нет — ловили воров среди железнодорожных пакгаузов, убили одного диверсанта при налете на противовоздушную батарею. А возле банка все оставалось тихо.

Из своей комнаты возле комендатуры, он перебрался в банк. Спал на втором этаже, в кабинете управляющего, на диване. Диван был обтянут кожей и она противно липла к его рукам. Пробовал накинуть простыню, но на коже она быстро сбивалась, сползала.

Наконец, нервы у Ланге не выдержали окончательно — в один день к банку подъехали грузовики. Из них начали спрыгивать на землю солдаты.

Из окна кабинета Бойко рассмотрел на нашивках сдвоенные молнии:

— У-у-у… СС. А что ж так плохо?

— Это не карательный отряд, — ответил Ланге. — Это Waffen SS, боевая часть. Гвардия, если хотите — ребята прошли Европу, Африку, брали не один город. Они знают свое дело.

Прибывшие разошлись по зданию, осмотрелись делово, постояли у окон, прикидывая зону обстрела, разместились по лестницам. В вестибюле сложили ящики с запасными обоймами, на подоконниках разложили гранаты, расставили пулеметы — разверни ствол и посыплется стекло. Самые расторопные уже тащили в банк мешки, набитые песком, будто готовились к длительной осаде.

Даже спали они тут же, в подвалах, прямо у деньгохранилища, укрывшись шинелью и во сне сжимая цевья карабинов.

Но Бойко все равно остался настроен критично:

— Не хочу вас растраивать, Отто, но две дюжины бандюков вынесут всю вашу охрану в одну калитку вперед ногами. Не знаю, чему и как учились ваши солдаты, но наши бандиты стрелять начали лет с десяти, из оружия, кое и стрелять не может по определению.

— Это как?

— Да очень просто. В шесть лет будущий бандит стреляет из рогатки, в десять обрезок водопроводной трубы набивают серой, в двенадцать на станке в ФЗО мастерит "дуру" — однозарядный пистолет. Те, кого не убивает первым выстрелом, начинают искать себе настоящее оружие. И к четырнадцати они уже практикуются из собственного "Нагана". До двадцати доживают самые талантливые…

— А сколько лет Колеснику?

— Где-то тридцать пять.

— Как и нам, кстати… Так что наши шансы небезнадежны. К слову, а как вы думаете, сколько людей навербует Колесник?

— Думаю, от пяти человек… Скорей — семь-восемь. Но никак не больше десяти.

— А почему бы ему не собрать две дюжины и, как вы выражаетесь, "вынести"?

— Во-первых, собрать столько профессионалов сейчас трудно — война же… Во-вторых, если сюда ворвется две дюжины, то человек шесть ваши орлы все же положат. Это недопустимый уровень потерь. Ну а третья и самая главная причина — это жадность…

— Не понял?

— Жадность, — повторил Бойко, — многому виной жадность. Скажи человеку: тебе хватит двести тысяч? Он ответит утвердительно. Но поставь вопрос иначе: тебе достаточно пятой части от миллиона. И он начнет задумываться: ибо лучше получить от миллиона четверть. Еще лучше половину, миллион, наконец. Колесник предпочтет делить деньги на как можно меньшее количество долей.

— Или не делить вовсе?

— Нет, если он не поделит сейчас, то в следующий раз с ним никто не свяжется.

— Мне думается, сумма здесь более чем достаточная, чтобы уйти на покой и ни о чем не жалеть.

— Я много думал на эту тему…

— И?..

— Воровство порой превращается в спорт. Человек получает сумму, но быстро ее тратит для того, чтоб рисковать опять.

— А вы сами воровали? Говорят, в хорошем сыщике умер хороший вор…

— Возможно, — осторожно ответил Бойко. Но недостаточно осторожно.

— Каким бы вором были бы вы, если бы воровали…

— Отчего "бы". Я воровал… Если не поймали, то, вероятно, был вором неплохим.

— Воровали?..

— Ну да, у нас воруют все и всегда, — Бойко задумался и добавил, вероятно, слова чужие, услышанные с какой-то оказией, — я не патриот, хотя и ворую… В детском доме еще начал. Крысячничеством, конечно, не занимался. В смысле, у своих не воровал. А у государства отчего не взять. Оно ведь народное, значит, немного и мое… Я просто помогал адекватно распределять.

* * *

В тот же день и Бойко нанес свой визит. Спустился в нижний город, но в Шанхаи заходить не стал, а прошел меж заборами в промышленную зону, где когда-то ютились маленькие заводишки и артели. Теперь там царило запустенье — при отступлении советская армия успела пустить петуха. Что-то потушили, но многое горело. Еще больше просто бросили.

Бойко зашел в артель гробовщиков. Впрочем, от артели остался только один мастер — старик седой и бородатый, чем-то похожий на Бога в советских карикатурах.

Спал прямо в гробу, укрывшись крышкой. Однажды в артели пошутили, и пока он спал, примотали крышку бечевой.

Проснулся, толкнул крышку — та ни в какую.

В гробу он поседел за полчаса, пока остальные артельщики давились от хохота. Пролежал бы и больше, но обман выдала собака, залаявшая в соседнем дворе.

Бойко и гробовщик дружили молчаливой дружбой, иногда встречаясь у третьего знакомого, хирурга, пили казенный спирт.

Порой, изъяв из убитого какой-то орган для анатомического театра, хирург бросал на поднос помятую пулю.

— Это твое… — говорил он Бойко, а затем указывал на покойника гробовщику, — а это твое.

Работать с государством гробовщик любил. Платили немного, но всегда вовремя. И, что характерно, на халтурную работу смотрело сквозь пальцы.

Покойные за номером и без имени, клиентами были не хлопотными. Встретив смерть в одиночестве, и на кладбище они отправлялись в компании ровно стольких людей, сколько надо, чтоб достаточно было вырыть могилу и опустить гроб.

И никакой родственник не жаловался на качество гроба, дескать, доски тонкие и подогнаны плохо. И что гроб, скажем, покойному тесноват, и чтоб положить его в эту коробку, пришлось голову повернуть набок и ноги согнуть в коленях.

Бывало, конечно, имя находило безвременно ушедшего. Его извлекали из-под земли, хоронили в другом гробе на ином кладбище.

Но какие в таком случае могли быть претензии к гробовщику? Какой гроб вы хотели за государственный кошт?

Когда началась война, Бойко записался добровольцем, хирург ушел в полевой госпиталь, и его, вроде бы, видели где-то под Миллерово.

Но, вернувшись в город, Бойко опять сошелся с гробовщиком. Отчего-то верил он этому старику. Этот не сдаст, не проговорится, потому что неразговорчив до такой степени, что не поймешь: то ли немой, то ли просто говорить не любит.

Войдя, Бойко поздоровался. Старик только кивнул.

— У меня к тебе работа… Нужно много ящиков. Доски завезут тебе завтра утром… Распустишь на полудюймовую доску, и чтоб без щелей.

Гробовщик вопросительно посмотрел на Бойко. Тот поспешил успокоить:

— Нет, не гробы… Заплатят тебе по десять марок за каждый день работы, — Бойко порылся в карманах и достал бумагу, полученную от Ланге, — здесь размеры и количество.

Гробовщик принял бумагу, просмотрел и кивнул.

— Я тоже считаю, что это хорошая цена, — согласился Бойко. — Не спутаешь размеры?

В ответ его собеседник покачал головой: нет, не спутаю. Бумага писана немцем, но ведь цифры-то интернациональны.

— И еще просьба. Сделаешь сверх заказа два маленьких ящика, из своего материала. Я и расплачусь по-свойски. Хорошо?

Старик кивнул.

— Ну вот и сладили…