— Слушайте, — утром сказал Ланге. — У меня отличная идея. А пойдемте-ка сегодня в ресторан. В "Яр"! Уйдете сегодня после обеда, приведете в порядок костюм. Часам к шести подходите к комендатуре. Или даже так — я пошлю за вами связного мотоциклиста. Ну как, пойдем?..
— Не хочу.
— Почему.
— Не хочу и все… — огрызнулся Бойко.
— А если я скажу, что это приказ?
— Тогда я замечу, что это очень странный приказ.
— А меж тем, все логично до пошлости. Наружное наблюдение докладывает, что Гусь там ужинает. Я хочу проследить за ним в естественной среде.
— Мы слишком рискуем.
— А где риск-то? Русских туда не пускают, но вы пройдете со мной. Только я вас умоляю — оденьте костюм.
— Меня узнает Гусев.
— Узнает, — согласился Ланге. — И меня он узнает. Но мы-то его не узнаем. Просто пообедаем. Да полно вам, Владимир, я просто хочу в ресторан. Мне до чертиков надоела офицерская столовая. Как давно вы обедали в ресторане?
— Никогда.
— В смысле? — не сразу понял Ланге.
— Я никогда не ходил в рестораны.
— А, ну тогда понятно — вы будете не в своей тарелке. Не волнуйтесь — я заплачу. Только постарайтесь одеться поприличней. Ну как тогда на вокзале? Хорошо?
— Хорошо…
— Хм! — не успокаивался Ланге. — Вы знаете, это даже можно использовать в пропагандистских целях: бесстрашный капитан милиции при советской власти не ходил в рестораны, а шампанское видел только на картинках! А теперь, честно работая на новую власть, стал ходить в рестораны.
Бойко скривился недовольно:
— Просто рестораны — это не мое.
— А что ваше?.. Вероятно, спорт? Футбол?..
— Нет… Я в тир часто ходил. Стрелял. Успокаивает нервы.
— Слушайте, а работу вы на дом не брали? Ну, там допросить кого?
— Да ну вас… — обиделся Бойко.
* * *
Как и договаривались, Бойко ушел домой во время обеда. Привел в порядок костюм, лег вздремнуть. Проснулся разбуженный клаксоном. Быстро оделся, вышел.
Вместо обещанного мотоцикла Ланге прислал за ним легковую машину, "кюбельваген".
За рулем сидел Пашка Озимов, который на правах "хиви" работал в комендатуре.
— Владимир Андреич! — крикнул он. — Пора уже ехать!
Вероятно, орал он исключительно для соседей Владимира, чтоб подчеркнуть важность Владимира и свою. Дескать, смотрите, какой автомобиль мне немцы дали, а на нем кого попало не возят…
Когда машина выехала с улицы, Пашка набрал воздуха и выпалил, пока не передумал:
— Дядь Вов…
— Что…
Пашка молчал — продолжить отчего-то оказалось нелегко.
— Ну давай уже, говори…
— Дядя Володя… Я чего хотел сказать. Я ведь состою в подполье.
Он ожидал какой-то реакции от Бойко, даже повернулся в его сторону.
— Следи за дорогой, Паша…
И замолчал, будто парень ничего не говорил.
— Вы не хотите работать на нас?
— Я работаю на себя. И меня никто не перевербует.
— Но… — но что сказать дальше Пашка не знал.
На помощь пришел Владимир:
— Надеюсь, светлая идея вербовать меня пришла только что к тебе в голову? Тебя ведь никто не уполномочивал?
Пашка покачал головой.
— Павел… Я не скажу об этом разговоре никому. И ты помалкивай — для тебя и для меня это будет полезней.
— Это вы так говорите, потому что в вас стреляли?
— Нет, не потому. Для того, чтоб меня обидеть, надо что-то посущественней. Просто я не хочу мешать политику и криминал. Понятно?
— Нет, не понятно…
Бойко посмотрел вперед, прищурив глаза:
— С возрастом поймешь… Может быть. Я не хороший и не плохой. Я просто делаю свою работу. Делаю ее хорошо. И так уж ли важно, под каким флагом?
Когда подъехали к комендатуре, Ланге уже стоял у подъезда.
От комендатуры до "Яра" было недалеко, наверное, даже меньше километра, можно было бы и пройтись, но Отто сел в машину:
— Вези!..
* * *
…Не было до войны в Миронове ресторана "Яр".
И до революции рестораций с подобными названиями не имелось.
Город с момента основания, как бы он не назывался, знал свое место — строили не Южную Пальмиру, не летнюю столицу, простой городишко не для царей, а для народа поскромней, потише.
Да и то, что он строился, — громко сказано. Люди, переселяясь сюда, строили дома за свой кошт, а уж градоначальник с главным архитектором следили, чтоб город рос не слишком фантазийно.
Кроме греков в город быстро прибыли евреи, переселились хохлы-малороссы с хуторков. Через город часто бежали люди без роду и племени. Бежали будто на Дон, откуда, как известно, выдачи нет. Да многие не добегали, оседали в Миронове.
А что, город был славным. Ленивым в полуденном зное, чуть пьяным под вечер. С морем, кишащим непуганой рыбой. Достаточно было забросить в волны пустой крючок, и на нем тут же вис бычок, который бросился на блестящую сталь исключительно из любопытства.
Но бычок, скажу я вам, — это рыба для голодранцев. Публика поприличней требовала к себе на стол рыбку поболее и чтоб без костей. Любили покушать в этом городе, потому как иных развлечений почти не было.
Хорош был ресторан "Аркадия", тот самый, что в центре города, довольно прилично принимали в основанных греками ресторациях "Салоники" и "Афины".
После знаменитой турецкой резни сюда бежало довольно много армян. Они открыли ресторацию "Эривань" и множество закусочных.
Не отставали и остальные национальности.
Летом на волнах качало "Нептун", именуемый в народе не иначе как "Поплавок". Чтоб не платить, в общем, необременительный налог на землю, хозяин построил его на понтоне. Гостей от этого немного укачивало, но с иной стороны многие любили выпить и закусить, глядя на порт, на море.
Звал к себе развеселый кабачок "Три смычка" — по количеству скрипачей. Кабачок пережил несколько поколений завсегдатаев, сменил пятерых хозяев, но традиция оставалась неизменной: в нем играли всегда трое и всегда лишь смычками.
Когда в гражданскую войну поменялась власть, рестораны сменили своих владельцев, но не названия. Правда, с "Три смычка" сняли вывеску и назвали учреждением общепита за скучнейшим номером. Но среди завсегдатаев он продолжал называться все так же.
Конечно, понтон "Поплавка" стал гнить, но нашлись добрые люди, высыпали баржу песка к нему под дно, забили трюм шлаком, и стал "Поплавок" на вечный якорь.
Но новые хозяева города, немцы, были совершенно иного мнения. Они шли войной на Россию, ожидали увидеть медведей на улицах, страну дешевой водки и икры.
Названия ресторанов их искренне возмутило. Какие еще греки? На греков многие насмотрелись во время еще весенней кампании 1941. Хватит!
Так по настоянию коменданта, заведения меняли названия. В городе появился ресторан "Яр", гостиница "Метрополь".
Когда в "Яр" вошли Бойко и Ланге, зал практически был пуст, хорошо если была занята пятая часть столиков, не смотря на то, что время шло к пятничному вечеру.
В углу стопка за стопкой стремительно напивались офицеры Люфтваффе. За столом в другом углу чинно обедал комендант города. В центре зала кутили отпускники — то ли ехали они домой, то ли возвращались в часть, понять было нельзя. С ними смеялась молоденькая девушка.
На эстраде бородатые мужики в красных рубашках играли на гитарах, лениво изображая цыган.
— Садимся здесь, — указал Ланге на столик почти у входа.
— Да вы что! Он же нас заметит!
— Ну вот, опять вы за свое! — поморщился Ланге. — Заметит, заметит, заметит… Пусть замечает!.. Мы не станем прятаться. А вот если забьемся в угол, он тогда точно подумает, будто мы за ним следим, вынюхиваем… А мы просо отдыхаем. Музыку опять же слушаем. Да садитесь уже! На нас смотрят.
Отто сел лицом к эстраде, входная дверь у него была справа. Бойко же сел по левую руку от Ланге, и получалось, что дверь была перед ним, а эстрада слева.
Подошел официант в русской рубахе, подпоясанной красным кушаком. Подал меню. Несмотря на то, что ресторан был только для немцев, меню было написано на двух языках. Слева — по-русски, слева — по-немецки.
Ланге сделал заказ, официант испарился.
Когда музыканты отыграли "Три гитары за стеной" и затянули "Барселону", ту самую, которую обычно пел Петр Лещенко, на пороге заведения возник Гусь.
Возник так неожиданно, что Бойко чуть не поздоровался с Николаем.
Но спас официант, принесший водку и холодные закуски.
Гусь прошел через зал и сел за столик у окна, так что и Бойко и Ланге могли видеть его краешками глаза.
Он сделал заказ, стал читать принесенную с собой газету.
— " Voelkischer Beobachter", — рассмотрел через три стола название Ланге. — А что?.. Самообладания ему не занимать. И не скажешь, что славянин. Как есть немец чуть с примесью курляндской крови. Я рад, Владимир, что познакомился с таким незаурядным преступником. Когда мы его арестуем, он, безусловно, станет украшением моей коллекции.
— Прошу вас тише… Он может нас услышать!
— Да полно вам! Было бы еще забавно устроить какую-то провокацию. Может, истребовать у официанта гуся в яблоках и отправить от нашего стола его столу. Интересно отследить его реакцию. Вы знаете, сейчас во мне борется будущий ученый и нынешний сыщик…
— Отто, прекратите, пожалуйста.
Ланге улыбнулся краешками губ.
— Успокойтесь, Владимир. Я же шучу.
— Надеюсь на это.
Принесли заказ. Ужин, действительно, отвлек Ланге от Гуся. Ел он с аппетитом. Через четверть часа Бойко поднялся.
— Я выйду.
— Туалет справа по коридору.
— Я найду.
— Не сомневаюсь.
Пока Бойко отсутствовал, оркестр успел сыграть только "Хотел бы единое слово". Когда Владимир сел на свое место, Ланге откровенно повернулся на стуле:
— Видите ту дамочку?
Спутать ее было не с кем — в помещении ресторана это была единственная барышня.
— Кто бы вы думали это? — Ланге отсалютовал ей наполненным бокалом. Та засмеялась пуще прежнего.
— Ну откуда мне знать.
— Это сестра милосердия из госпиталя. Ее посылают на футбол — вдруг там случится растяжение или перелом. Там мы и познакомились. Ходили бы на игры с нами, тоже были бы знакомы.
— Спасибо… У вас какие-то дурацкие законы насчет чистоты расы. Не хотелось бы из-за милых глазок к стенке стать.
— Насчет наших законов попрошу не выражаться. Это раз. Два — кто говорит, что все надо доводить до постели. Разве не удовольствие провести час в обществе прекрасной дамы, погулять с ней по набережной. Станцевать тур вальса… А в-третьих… В-третьих, мой дорогой Владимир, она не из наших, она из ваших…
— Простите?
— Она русская. Дочь какого-то то ли генерала, то ли полковника в эмиграции. Эмигранты, знаете ли, мечтают вернуться на родину. Но министерство пропаганды против, иначе большевики развернут контрпропаганду: "с немцами идут помещики, белая кость". Но часть все же просачивается, как писари, врачи, переводчики…
Наконец, поставили заказ и перед "фон Фогелем".
Поставив поднос на стол, официант чуть сдвинул тарелку, под ней лежала свернутая в четвертушку салфетка.
— Эту записку, — сказал официант, — вам просил передать один господин.
— Какой еще господин? — удивился Николай.
— Этого он велел не говорить.
— Мне, вероятно, надо ему ответить…
— А на это велено передать: нет, не надо.
Гусев понял, что ничего от полового не добьется:
— Пошел вон, дурак…
— Слушаюсь…
Гусев развернул записку не таясь, но и без лишних движений: спокойно, уверено.
Всего шесть слов…
"Дурик, — гласила записка, — за тобой следят. Рви когти".
На мгновение в душе взорвалась паника. Промелькнула мысль — уйти в окно. Тут же возник вопрос: а как же счет в ресторане? Мысль о том, что за ним по городу будут гнаться официанты, показалась смешной. Гусев улыбнулся ей. Поднял глаза вверх, будто задумался, вспомнил что-то. Потом обвел взглядом зал. Записку передавали ему — тут не могло быть сомнений. Мала вероятность, что здесь есть еще один человек на нелегальном положении. По-русски понимали тут тоже далеко не все.
Он посмотрел на записку еще раз: написана она была коряво и небрежно. Может быть, намеренно небрежно, чтоб потом не смогли опознать, кто писал. Возможно, писали левой рукой. Даже, скорей всего.
Итак, он под колпаком. Замечательно. Неприятно, но не необычно. Может, это провокация, в ожидании того, что именно сейчас он рванет, выдаст себя.
Это надо обдумать… Да и покушать тоже не мешало бы.
Он пожал плечами. Этой же салфеткой промокнул уголки губ, отбросил ее в сторону.
Выпил водки грамм пятьдесят, тут же закусил. Вернулся к обеду.
Еда не лезла в рот, но Гусев это усиленно скрывал.
А, впрочем, когда теперь еще сложится поесть по-человечески?..
Съел первое, выпил еще пятьдесят. Осмотрел зал чуть веселей. А вот и сыщики — Колесник предупреждал о них: один немец, один из местных. Вероятно, они есть этот колпак. Отчего они не арестовывают? Вероятно, следят. Думают, что так соберут больше сведений?..
Взгляд Николая на мгновение задержался на медсестре: все же хороша, чертовка. Пригласить на танец? Нет, ему будет нужна вся сила.
Он приложился к отбивной. Съел почти всю, но не притронулся к гарниру. В графине оставалось еще немного водки — но выпить все, это не по-немецки. Выпил воды, потребовал счет. Расплатился, встал из-за стола.
— Уходит, — прошептал Бойко. — Он уходит.
— А нам-то что за печаль. Пусть уходит. Я его достаточно рассмотрел, и сейчас мы просто кушаем. На улице его уже ждут филлеры. Уж поверьте — от них уйти просто невозможно.
Ланге налил по бокалам еще немного коньяка:
— Как видите, и во время войны можно жить. Вероятно, если бы мы не захватили этот дурацкий город, вы бы так и не узнали, что такое — французский коньяк… Prosit!
— Ваше здоровье…
* * *
Гусь взвесил в руке пистолет. Хороша машинка, но тяжеловата. Конечно, с ним было бы немного спокойней, но, с иной стороны, не будет соблазна перестрелять их в каком-то переулке.
Николай бережно отер его, задумался. Затем аккуратно разобрал оружие, разснарядил обойму, после чего также аккуратно протер каждую деталь, каждый патрон.
Прошелся по номеру, протер каждую лакированную поверхность в номере, зашел в туалет, в ванну.
Конечно же, немцы уже сняли отпечатки пальцев с какого-то стакана или иной дребедени, сфотографировали его и в фас, и в профиль. Но к чему им облегчать жизнь. Да и велика ли беда — немцы все равно проиграют войну, вылетят из города, и все их дактилокарты, фотографии смолотит каток истории.
Вернулся в комнату, накрыл разобранный пистолет платком, как покойного иногда накрывают полотном.
Стал одеваться. Рубашка, брюки, ботинки. Проверил шнуровку — не развяжется ли? Нет, не должна. Жилет? Не нужен. Пиджак? Надо одеть.
Что еще? Бумажник, часы… Надел очки.
Пора?
Вышел из номера. На этаже было тихо, впрочем, как и всегда. Спустился в вестибюль, отдал ключ, поинтересовался почтой. Писем ему не было. Он выразил удивление, что, конечно, было ложью.
Осмотрел вестибюль. Как раз в гостиницу въезжал пехотный майор. Его лицо было обезображено кривым шрамом.
Через минуту Гусь был на улице. Набрал воздух полной грудью. Остался доволен — голова не кружится, воздух хорош. Прошел квартал, остановился, будто что-то вспомнил. Наклонил и чуть повернул голову. В стеклах очков отразилось все, что творилось у него за спиной…
Свернул направо. Дошел до Хорст-Вессель-Штрассе. Улица была почти пуста, но Николай, как примерный пешеход, посмотрел налево, потом повернул голову направо. Опять в стеклах очков отразилось положение за ним.
Все те же… Да, за ним, действительно, хвост. Мужчина, похожий на деклассированного разночинца, и при нем будто подросток. Даже не разберешь, кто парень или девчонка. Самый паршивый вид преследователя — из пистолета не попадешь, легкие, но цепкие, несильные, но жилистые. Все равно, что такса для медведя: вцепится и не отпустит.
Переходя улицу, Гусь снял очки, положил их в карман пиджака. Пора уходить.
Завернул за угол направо. Одним жестом сдернул пиджак, бросил его землю и побежал. Пока филлеры дошли до угла, он успел убежать метров на шестьдесят. Подросток тут же рванул вдогон, мужчина вытащил пистолет, стрельнул пару раз, но то ли промазал, то ли вовсе не целился.
Но Гусь вжал голову в плечи и свернул еще раз. Пробежал еще два квартала. Рванул сквозь арку во двор, выбежал на соседнюю улицу. Тут же заскочил в подъезд напротив. Бежали бы филлеры чуть медленней, то не успели бы увидеть и этого. Но вбежали в подъезд, задержались еще на мгновение. Мужчина дал знак — вверх. Подросток рванул по лестнице, мужчина побежал дальше — подъезд был проходной.
Двор был маленьким, почти квадратным. Кроме зарешеченного туннеля, в него выходило еще шесть подъездов.
На удачу филлер забежал в один, прислушался — тишина. Выскочил уже из парадного на улицу.
Беглеца не было.
* * *
К столику, где ужинали Бойко и Ланге подошел немецкий офицер. Без приглашения отодвинул стул, сел.
— Guten tag…
— А, Владимир, кстати, познакомьтесь… Майор Георг Эдер, войсковая разведка. Георг — это тот самый местный самородок, о котором я тебе рассказывал.
Майор небрежно кивнул, Владимир ответил чуть почтительней.
Затем пришедший быстро выпалил несколько фраз на немецком. Выпалил их так плотно, словно это и не предложения, а одно очень длинное слово.
Ланге повернулся к Владимиру:
— Ты понял?
Тот покачал головой:
— Георг, будьте так добры, — говорите по-русски. Мой друг вас не понял. А он тоже имеет непосредственное отношение к этой истории.
Майор скривил скулу, но повторил:
— Из-за вашей дурацкой выходки мы потеряли объект наблюдения. Четверть часа назад человек, именующий себя Гансом Фогелем скрылся от преследования.
— Как скрылся? — удивился Бойко.
— Убежал.
— Как он мог убежать?
— Как обычно бегают? Ногами. Быстро их переставляя.
— А филлеры?
— Они погнались. Но ноги переставляли недостаточно быстро. И знаешь что, Отто?..
— Нет не знаю.
— Я снимаю с себя ответственность за этот побег! Я сегодня напишу рапорт, в котором укажу, что своим визитом в ресторан хауптштурмфюрер Отто Ланге спугнул подозреваемого.
— Валяй, Георг. Но этот фон Фогель наш клиент. Им должна заниматься не армейская разведка, а криминальная полиция. Пятый отдел Рейхсканцелярии. Так что, как говорят русские: спасибо за сотрудничество, но скоро я засажу целую банду с этой птицей во главе. Ты знал, что кроме него здесь действует целая банда?
Майору это было неизвестно.
— Ну вот видишь, — примирительным тоном продолжил Ланге. — И если бы твои люди за ним не погнались, возможно, он бы передумал бежать, вернулся. И вся операция по поимке не была бы сорвана. Так что подумай, прежде чем искрить пальцами…
Ланге замолчал, подумал, почесал за ухом и продолжил:
— И вообще, какие ко мне претензии? Я сюда просто пришел с другом поужинать и отдохнуть. То, что здесь оказался господин фон Фогель — какое-то дьявольское совпадение.
Оркестр заиграл вальс. Ланге поднялся, подошел к соседнему столу и пригласил сестру милосердия.
На то, как они танцуют, и майор, и Бойко смотрели не без зависти. Конечно, Ланге танцевал неважно, но уж больно хороша была его партнерша.
Но Бойко не умел танцевать вовсе.