В ночной высоте густо загудели двигатели.
За последнее время ночные бомбардировки стали привычным делом. Ночью можно было летать без истребительного прикрытия, а чтоб не попасть под огонь зениток самолеты забирались почти на предельную высоту. Ориентироваться по занавешенными светомаскировкой городам, было невозможно. Поэтому самолеты шли по счислению, по приборам: примерно за триста километров от аэродрома должен быть город.
Корректировать бомбардировку надлежало по огням пожаров. Но эффективность таких ударов была низкой, и порой весь боезапас вываливали в чистом поле.
Но в этот раз бомбардировщикам будто бы удалось нащупать цель.
Бойко уже собирался отходить ко сну, когда услышал хлопки. Он вышел из дома, отошел от порога метров на пять, чтоб лучше видеть. Небо к югу за рекой было наполнено вспышками.
С земли били прожектора, пытаясь нащупать в облаках советские самолеты.
— Вот вам и небо в алмазах… — прошептал Владимир.
В городе били зенитки. С расстановкой отправлялись в небо "чемоданы" восьмидесяти восьми миллиметровых снарядов. Тарахтели скорострелки калибра поменьше. Достать самолеты они не могли и только разве что шумели, создавая видимость хоть какой-то работы.
Осколки от разорвавшихся снарядов сыпали дождем. Были они горячие и острые, как бритвы. Они пробивали крыши, поджигали кучи собранной листвы, даже убили одну собаку.
Солдаты в банке чувствовали себя неуютно. Под бомбардировки они попадали и раньше, но одно дело прятаться от нее в окопах, совсем иное бомбардировка в городе.
В здании банка открыли все двери, исключая двери на улицу. На площадках в такт взрывам ходила волнами вода, разлитая в бочки.
После очередного взрыва завыла сигнализация.
— Да выключите ее наконец!
Свет в коридорах на мгновение стал ярче и погас вовсе. Через полминуты в подвале удалось запустить резервный генератор. Загорелось аварийное освещение — света оно не давало, а лишь обозначало проходы.
Бойко слышал, как на аэродроме поднялся шум, заревела сирена, ударили прожектора. Наверняка зенитчики изготовились к стрельбе. Но нет, бобы падали в центре города.
Наконец, с аэродрома взлетело два ночных истребителя. Набирая высоту, они прошли низко над поселком.
Зенитки замолчали, чтоб не подбить своих. Бомбы продолжали падать. В вышине строчили пулеметы. Вместо осколков по черепице затарахтели гильзы. Звук был совсем иной, будто пошел жестяной дождь.
Задымился и кометой ушел в сторону пляжа самолет. Чей — разобрать с земли не представлялось возможным.
Кто-то звал вниз, в подвал.
Какая разница, где умирать, — подумал Ланге, — хорошее попадание — завалит и подвал. Вряд ли деньгохранилище проектировали на прямое попадание авиабомбы.
Но тут рванула бомба. Разорвалась совсем рядом — кажется на пустыре через улицу. Ударной волной выбило стекла — полоски бумаги, наклеенные крест-накрест, помогли мало. Что-то повисло на лентах, но осколки стекла, царапая полировку, застучали по столу, по полу…
А, впрочем…
— В подвал! — скомандовал Ланге.
Его приказ повторили много раз. Сапоги загрохотали по лестницам.
Открыли дверь в хранилище. Когда отперли засовы, лишний воздух с легким хлопком выдавил ее наружу.
В деньгохранилище было тесно. Очень скоро воздух стал жирным, жарким.
Металлическую коробку трясло, маленькая лампочка аварийного освещения света почти не давала, она дрожала в плафоне. А затем во время очередного взрыва она звякнула и потухла.
Избавившись от груза бомб, выработав часть горючего, бомбардировщики, став легче, набирали высоту. Бомбардировка уже заканчивалась. В самом деле, не вечно же ей продолжаться?
* * *
— Aber wie, verdammt,wie?
Вопрос поняли все, но он остался без ответа. Ни солдаты Schutzstaffeln, ни их командир не могли дать ответ. Бойко вроде бы улыбался краешками губ.
Или показалось?.. — подумал Ланге. — А почему он молчит? Может быть, потому что вопрос обращается не к нему.
Тогда Ланге повторил его на русском
— Но как, черт возьми, как?.. Господин Бойко, вы ничего не хотите нам сказать.
Тот пожал плечами.
— А что тут говорить? Нас обокрали.
Утром, как всегда, почти вовремя он явился в комендатуру. Вместо Ланге застал записку в дверях. Развернул, прочел:
"Владимир, я в банке. Чрезвычайная ситуация. Подходите туда",
Подпись "Искренне Ваш Отто" была перечеркнула, под ней значилось: "Хауптштурмфюрер Отто Ланге".
Банк был закрыт, не пускали и в операционный зал, хотя у входа стояло несколько унтер-офицеров, отправленных получить денежное довольствие.
Владимир постучался, его впустили, но дверь за ним закрыли на все засовы, чем вызвали еще большее возмущение у стоящих на улице.
В операционном зале были построены солдаты охраны. Меж ними ходил Ланге. Был он чернее ночи.
Утром он спустился в деньгохранилище. Зашел все больше для порядка. Заметил, что на одном ящике сорваны пломбы. При чем в этом ящике хранилось самое ценное: богатство компактное. За содержимое этой, в общем-то, негабаритной коробки можно было купить небольшой замок, маленький остров в не слишком престижном океане, вместе с пальмами, песком и несколькими деревнями туземного населения. Проще говоря, там содержались драгоценные камни.
И совершенно ясно было — этот ящик не только вскрывали, но и довольно сильно очистили от содержимого.
Меж тем, Отто мог поклясться — вчера, за полчаса до бомбардировки, он спускался вниз. Пломбы были на месте.
Обыскали солдат. Нашли какую-то мелочь — колечки с камушками и без оных, броши. Лица солдат заливала краска, но ни одно из найденных изделий в описи ценностей не значилось. Эти украшения они раздобыли где-то в иных местах для своих подруг — нынешних и грядущих.
Проверили двери, решетки на окнах. Решетки были не повреждены, двери из здания оказались запертыми изнутри.
Ланге распорядился — из здания никто не выйдет до особого распоряжения. Работающие в банке могут войти и занять рабочие места, но выйти он им тоже не разрешит. Не стал выходить и сам. Утром по телефону из комендатуры вызвал связного, записку Бойко передал через маленькое окошко. Чтоб избежать кривотолков, устроил так, что передачу записку видело человек пять. Ланге нарочно писал ее долго, вертел: смотрите, мол, никаких фокусов.
Прошел еще по зданию, проверяя прочность решеток, целостность полов, стен. Отдельно долго осматривал ту самую зарешеченную дверь. Замок на ней еще не успел заржаветь, но следов взлома на нем не было.
Наконец, в здании появился Бойко.
— Под подозрением все… — сообщил у двери ему Ланге.
— Даже вы…
— Ну я-то сам себя не подозреваю. Но вы для ровного счета можете подозревать и меня. Я вам этого запретить не могу.
Солдаты были собраны в главном зале. Оружие у них не отобрали, и, хотя о деклассификации не было и речи, выглядели они сурово и даже зло — в первую очередь к Ланге.
— Но как, черт возьми, как?.. — твердил Ланге. — Как? Владимир, вы можете мне объяснить?
— Пока нет… Мне бы подумать, посмотреть…
— Ну так думайте! Вам, среди прочего, за это деньги платят! Подумайте! Походите!!! Походите пока по зданию. — Предложил великодушно Ланге. — Я не стану вам мешать, чтоб не путать ваше мнение со своим…
Владимир так и сделал. Заняло это у него не так уж и много времени. Вернулся назад. К тому времени как раз привезли завтрак. Солдаты, будто заключенные, подавали свои котелки в окошко для бумаг.
— Есть будете? — спросил Ланге, который свою порцию уже получил.
— Не откажусь.
Ему нашли какую-то миску. На столе у клерка обнаружилась чашка, из термоса ему налили кофе. Вкуса оно было похуже, чем кофе, которое обычно пил Ланге, но Бойко счел лучшим об этом промолчать.
— Погуляли? — спросил Ланге.
Бойко кивнул.
— И составили мнение?
Владимир кивнул еще раз.
— Замечательно. Тогда я могу сообщить вам свое. Я так думаю, что украл это кто-то из своих, и ценности не покидали это здание. Нам надо только найти или виновного, или тайник. Вы, вероятно, думаете также?
Теперь Бойко покачал головой. Чтоб его жест не был истолкован неверно, наконец, заговорил:
— Думаю, ценностей в здании нет. Вполне возможно, что они вовсе не в городе. И украл их человек, образно выражаясь, с улицы.
— Но в здании не было посторонних. Никто не видел…
— То, что посторонних никто не видел, не значит, что их не было вовсе, — прервал его Бойко.
И удивился своей смелости. Будто бы раньше он Ланге не прерывал. Но тот либо не заметил, либо не обиделся. Не до того было.
— Ну а как он пробрался в деньгохранилище.
— Он не пробирался. Он прошел твердой походкой. Затем не менее уверенным шагом вышел.
— Да как это ему удалось?.. Его бы заметили!
— Вы что, еще не поняли? Вор ходил по банку в одежде немецкого солдата.
— Безумие… — прошептал Ланге. Но уже не так уверенно.
— А вы посмотрите на своих солдат…
В СС солдат отбирали по особым стандартам, поэтому солдаты были не то, чтоб вовсе одинаковы, но в темноте их могла бы спутать и родная мать. Тем более, что при бомбардировке все инстинктивно бегали, согнувшись, втянув голову в плечи.
— У вас осталась фотография Гусинского? — спросил Бойко.
Фотография была наверху. Поднялись в кабинет. Сквозняк гонял по полу бумаги, но фото нашлось быстро.
— Нос у него, вероятно, сломан… Легко принять за арийский, орлиный… Убрать очки, шляпу, плащ… Дорисовать каску.
— Положим, что так… Но все двери на улицу оставались закрыты.
— А по зданию?..
На случай возгорания, разумеется, все двери внутри открыты.
— Но ведь ему как-то надо было войти… И выйти…
Лестничная клетка от выхода на чердак была отгорожена довольно солидной клеткой. Совсем как в тюрьме, — отметил Бойко, — или в психушке.
Но по случаю бомбардировки дверь оказалась открытой.
— Вообще странно: многие считают, что чердак — это уже не дом…
На чердаке остановились, пока глаза привыкли к полумраку. Свет на чердак проникал через маленькое слуховое окно. Из-за шуточных размеров зарешечивать его не стали. Стекла в нем тоже не было.
— Стекло выбило взрывом.
— Может и так, но, думаю, он не стал ждать милости от природы.
— Но ведь окошко маленькое…
— А что, в Германии нет воров, которые лазят в форточки? Знаете, это тот редкий случай, когда природный дар идет за руку с преступными склонностями…
Ланге постарался не замечать сарказма.
Люк на крышу был закрыт на ржавый замок. Ключа от него не было, но рядом Бойко нашел металлический прут. Попытался вырвать дужку из замка, но совсем неожиданно из двери выпала замочная дужка.
Владимир осмотрел дужку.
— Гвозди от времени сгнили, — отметил он, — но вор этого не знал. Он прошел иначе.
Выбрались на крышу. Листы кровельного железа загремели под ногами.
— Хорошо-то как… — прошептал Владимир.
Ланге кивнул — действительно, на крыше было свежо, светило солнце.
С железа Владимир подобрал гильзу, закатившуюся в стык между листами. Посвистел будто в свистульку, затем сказал:
— А в смелости ему не откажешь.
— Значит, он пролез через слуховое окно? Но как он попал на крышу? Выбросился с самолета? Я уже готов поверить во что угодно! Не мог же он подняться по стене.
— Вверх он поднялся по лестнице.
— Что за бред вы говорите! Я вас не понимаю.
— Он поднялся по лестнице соседнего дома. Видите, он стоит чуть выше. Не знаю как, но ему удалось перелететь с крыши на крышу.
— Как такое может быть? Он что, ангел, перелетать с крыши на крышу. Или этот, как его… Который сны разносит.
Ланге пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить. Нужное имя так и не пришло на ум.
— Знаете, в году тридцать седьмом что ли, летом был подобный случай. Из колонии так чуть не бежал арестант. На крыше центрального здания сделал вроде катапульты.
— Ну и как, убежал?
— Нет. Не рассчитал траекторию, вмазался в стену. Но с тех времен техника побега могла уйти далеко вперед.
— Как-то все нестандартно… — усомнился Ланге.
— А что вы хотите. Все тюрьмы стандартны, а вот чтобы бежать из них, нужно мыслить масштабно, оригинально. Вы же хотели образец инновационного преступления.
Прищурившись, Владимир указал рукой на дом через дорогу.
— Вот, думаю, он перепорхнул с той крыши. Здесь, думаю, метров пятнадцать к тому дому чуть выше нашего.
— Фантастика… Давайте сходим туда. Там наверняка остались следы.
— Не думаю. Воры берегут свои секреты. Но если хотите, для вашей статьи я нарисую схему той катапульты образца тридцать восьмого.
— Вы говорили тридцать седьмого.
— Точно. Тридцать седьмого…
Ланге прошелся вдоль периметра крыши. К одной трубе оказалась привязана веревка, сброшенная с крыши.
— Не хотите взглянуть.
— Не хочу, — признался Бойко, — вы уж простите, но боюсь высоты. Считаю, издержки профессии. Сыщик — занятие приземленное. Был бы трубочистом, вероятно бы, привык…
Ланге почесал голову: действительно, веревка ничего не меняла, и эта находка утешением была просто ничтожным.
— Давайте, что ли, подытожим. Через крышу он пришел, через нее и ушел. Был одет в форму немецкого солдата. Затем, вы говорите, где-то на минуту выключился свет…
— Думаю, меньше. Линию оборвало бомбой… — сказал Ланге. Но былой уверенности в его голосе уже не было.
— Той же самой, что и выбила стекло в слуховом окне? — предположил Бойко.
— Вы хотите сказать, что бомбардировку устроили специально, чтоб проникнуть в здание.
— В ином случае, это довольно странное совпадение.
Спустились в деньгохранилище. По дороге Бойко попросил позвать за собой солдат.
— Ну вот смотрите… Если бы я хотел запустить руку в ящик с камнями, я бы сел здесь, — Бойко уселся на ящик.
— Кто-нибудь из вас сидел здесь?
Ланге перевел вопрос. Никто не ответил.
— Но ведь вообще кто-то же это место занимал?
Вспомнили — действительно, кто-то сидел. Но кто?..
— Думаю, можно снимать осадное положение, — заметил Бойко. Даже, напротив. Чем больше мы тут сидим, тем для нас же хуже…
Ланге задумчиво кивнул.
— Кто бы мог подумать… Он был рядом, так рядом, что я мог бы к нему прикоснуться. Ну что же… Вероятно, дело можно считать закрытым.
— Нет, я так не думаю… — возразил Бойко.
— Почему?
— Мы знаем, что у Колесник и Либина банда. Если разделить это на всех, выйдет не так уж и много. Из чего вывод: либо действовал вовсе один человек, либо помощь остальных была несущественна. Украдена доля одного человека. Я даже скажу больше — нас обворовал Гусь. Великий Гусь…
* * *
— Я не понял, как такое могло произойти! Что это за город такой!
Вольских был в бешенстве — и тому была причина.
Ночью советская авиация бомбила город. Акция эта была согласована с подпольем — мало того, подпольщики ночью должны были зажечь костры, дабы обозначить подъездные пути и промышленную зону, в которой немцы будто бы что-то налаживали. Костры были зажжены в срок — сам майор поджигал два таких. Но странное дело: к тому времени, как над Мироновым появились советские бомбардировщики, большинство костров было обнаружено и потушено немецкими патрулями.
Но даже не это было самым странным: в то же время почти в самом центре города разгорелись иные костры. Горели они в колодцах дворов, на огородах в невесть откуда взявшихся бочках. Поэтому с земли обнаружить их было довольно трудно, но с воздуха — запросто.
И бомбардиры выполнили свою задачу — выбросили груз на условленные знаки. Положим, немцы могли выйти на костры случайно, майор допускал и то, что среди подпольщиков есть провокатор… Но нет — бомбардировка не была сорвана, просто кто-то переназначил цели.
Немцы? Положим, они хотели поднять недовольство местных против советских бомбардировок. Но отчего выбран центр, где немцев, наверное, большинство. Нет, не сходится…
Что делать теперь? Какое донесение слать в центр? Что отбомбились не там? Как им объяснить причину? Сделать вид, что все нормально: а если откроется правда?.. Может, это его так проверяют? Кто?
Уж лучше бы не было этой бомбардировки вовсе.
— Так что передать в центр?
Вольских наморщил лоб.
— Шифруйте и передавайте: "Бомбардировка прошла по ложным ориентирам. Имеются потери в подполье. Подозреваем наличие провокатора."
— Потери?
— Дождитесь, чтобы немцы кого-то арестовали. Неважно кого, неважно за что. И задним числом, запишите его в подполье. Я, вероятно, даже предоставлю рапорт на награждение…
— А провокатор?..
— Ай, — отмахнулся Вольских, — я сам ничего не знаю, не понимаю.
Когда подпольщик удалился, майор с досады плюнул на пол. Но затем растер плевок сапогом.
Ведь казалось: война, время стать чистыми сердцем, жить не по лжи. Но ведь все равно врут, лгут, воруют… Даже из самых благих намерений.
Ну просто, чтоб не выглядеть полным идиотом.
* * *
Провожать Гуся вызвался только Либин. Надел свой лучший костюм с жилетом, до зеркального блеска начистил штиблеты.
Гусь выглядел еще лучше: немецкая форма сидела на нем просто изумительно — было видно, что шили ее под заказ. Из хорошей шерстяной ткани — ни ниточки вискозы. Шил хороший портной по фигуре. А на фигуру Гусь никогда не жаловался. На плечах золотом сияла косица капитанских погон.
На рукаве кителя была черная лента с темно-синими буквами "AFRIKAKORPS". К карману кителя был прикреплен Железный крест второй степени, от второй пуговицы, как и положено, шла красно-черная лента. Ниже креста был пришпилен серебряный овал с каской.
За отворот рукава Гусь заткнут пакет свернутых документов. Читались какие-то обрывки слов на немецком, но что именно там было — понять не представлялось возможным.
К запястью был пристегнут наручником маленький кейс.
Вокруг шеи была обмотана повязка.
Прощались в городском парке.
— Ну и кто ты теперь? — спросил Либин.
— Гауптман риттер Клаус Фон Гефлюгельвартэр служил в пятой легкой дивизии в составе корпуса "Африка". — Он указал на нарукавную ленту затем коснулся рукой повязки на шее, — был ранен под Тобруком. Находился на излечении в Висбадене. По заключению врачей, тропический климат не для меня, поэтому я откомандирован в распоряжение командования шестой моторизированной дивизии.
— Ты знаешь, как ведется в война в пустыне? Ты вообще в ней был?
— Видел из окошка поезда. Этого достаточно, чтоб представить все остальное.
— А это что такое? — спросил Либин, указав на овал под карманом.
— Значок за два ранения.
— И охота тебе таскать эти все бляшки? Они ведь, вероятно, номерные? По ним можно погореть.
— Еще больше подозрений вызывает офицер вовсе без орденов, без таких вот лент и бляшек, как ты говоришь. Совсем недавно я, действительно, получил серьезные ранения. И если мне где-то придется раздеться, то первым вопросом будет: где мой серебряный знак за ранение.
Прошли по аллее. Под деревьями стояли тяжелые лавки. Меж ними возвышались бюсты. На бородатого Толстого смотрел довольно похожий на него Менделеев, на Белинского — Гоголь. Место напротив Достоевского было свободным. Кто бы там ни стоял раньше, немцам он был не угоден — бюст сброшен, постамент вывернут.
В парке было совсем пусто. Когда-то здесь гуляли влюбленные, мамаши вывозили своих детей подышать свежим воздухом. Но во время войны парк пришел в запустение. Любовь стала быстротечной — не до прогулок. Да и детей старались не показывать миру. И скрывали мир от детей, ждали, что он станет не таким ужасным.
Аллея закончилась террасой.
Внизу шумело море… Меж морем и склоном, на котором парк был разбит, находился вокзал и подъездные пути к нему. Гудел какой-то локомотив, перетаскивая вагоны с места на место.
С террасы было видно далеко — справа торговый порт, слева трубы заводов.
— Как думаешь фронт переходить?..
— А как его переходят обычно? Ногами…
— Хм… Звучит опасно.
— А сейчас неопасного в мире не осталось. Да и любой военный тебе скажет, что фронт не бывает сплошным, нет единой линии окопов от Ленинграда до Ростова. Вот я найду местечко, и…
Говорил он спокойно, будто не он вовсе два месяца назад чуть не погиб, атакуя этот самый фронт. В конце фразы он прикрыл рот ладонью в перчатке и зевнул:
— Да что же это такое. Зеваю и зеваю… Надо будет постараться в поезде выспаться…
Остановились, осмотрелись: спали качели, на летней площадке ветер оторвал лист железа, и теперь гремел им. Из шашлычной шел дым, будто бы березовый: мяса не было и у мангала просто грелись. На парашютной вышке ОСАВИАХИМ'а перегнил канат, купол парашюта сорвало и унесло куда-то в море.
— Давай сходим на море?.. — предложил Гусев. — Я всегда, когда отсюда уезжаю, иду на море. Вроде как примета, что все сложится хорошо…
По хлипкой лестнице спустились вниз. Перешли через множество путей, вышли на пирс. До войны к нему швартовались прогулочные катера. В ночь перед вступлением в город немцев, на них успели что-то или кого-то эвакуировать.
Ветер подымал брызги, они часто вылетали на пирс. Пропитанный солью и водой бетон, уже не вбирал влагу, и в ямках собиралась вода. В одну такую какой-то шутник-рыбак пустил рыбку. Она плавала по кругу, ища выход. Его, разумеется, не было…
Больше всего волны били по первому камню пирса. Он был чуть скошен, вероятно, чтоб ломать лед. По этому склону разогнавшаяся волна вылетала на пирс и еще с метр продолжала свое движение.
— Дальше не пойдем, — сказал Гусев, — я не хочу промокнуть.
Либин кивнул.
Выглядело это странно: штатский и офицер вермахта гуляют по пирсу, разговаривают на русском о каких-то пустяках. Но рыбаки на них не обращали внимания: что уж тут поделать такие времена странные вокруг. На все обращать внимание — жизни не хватит.
От сараев отчалила моторная лодка и неспешно поплыла наискосок, к порту. Какое-то время лодка была совсем близко — можно было бы попасть в нее сухарем.
В лодке сидели люди.
— Кто это? — спросил Гусев.
Либин пожал плечами, зато отозвался сидящий на пирсе рыбак.
— Это дежурная смена. Едет в порт. По суше обходить долго, вот они и наискосок, — похоже, его вовсе не смущал немецкий офицер, горящий на русском совершенно без акцента.
— И часто они так ездят?
— Да, почитай, кажный день. Работать-то надо. Когда штормяга, тогда, канешна, обходят посуху… Зимой просто по льду идут.
— И как, не проваливаются?..
— Проваливаются, как же не проваливаться… — кивнул старик.
— Так это зимой можно на ту сторону перейти?.. — кивнул Гусев на открытое море.
— Не-а, — пожал плечами старик и махнул в сторону моря. — Тама зимой ледоколы ломают лед для барж, что руду таскают… Ну и выходит, что кругом лед, а за ним полоса воды… И опять лед.
— Как широк этот канал?
— Ну чтоб баржа могла пройти.
— И он никогда не замерзает?
— За ночь схватывается, что можно перейти…
Гусев кивнул.
Когда отошли порядочно, Либин спросил:
— Зачем это тебе?..
— Никогда не знаешь, что может пригодиться через год.
Что-то загремело за их спинами. Гусь обернулся.
— Вот и мой поезд подают. Пошли, что ли.
Они расстались у самого вагона. Обменялись рукопожатиями.
— Счастливой дороги, господин риттер…
— Счастливо оставаться, Женя…
Гусев поднялся в вагон. Немного постоял в тамбуре и прошел дальше. Занял свое место — в третьем купе, возле окна.
Либин думал подождать до отправления поезда, но двойное оконное стекло дальнейшую беседу делало невозможным.
Переговариваться знаками? Что обычно показывают пассажирам провожающие? — подумал Женька — Пиши?.. Какой бред…
Ко всему прочему Либин заметил, как на место напротив Гуся подсела миловидная дамочка.
Гусь помог ей разобраться с багажом, и они уже о чем-то беседовали.
Женька решил не мешать, не мозолить глаза.
И пошел прочь.