Громовой холм когда-то звали Лысой горой.

Конечно, насчет растительности на нем было негусто, но на гору он походил вовсе слабо. Зато молнии и громы действительно тянулись к нему. Да и как тут не тянуться, если на десятки верст в окрест нет ни единой высоты. С одной стороны море хоть и синее, да спокойное, с другой — степь.

Какой-то шутник посадил на вершине холма дерево, а, может, оно и само выросло. Но вопреки всем песням древо, выросшее в одиночестве, не было огромным. Напротив, маленькое, корявенькое, гнутое будто сам черт пытался его завязать узлом. Да не доделал свою работу, плюнул и улетел по своим делам.

Но дерево было крепким, жилистым и стояло всем стихиям вопреки — пару раз даже горело от молний, да дождь заливал раны, и оно продолжало жить.

Под деревом, на небольшом камне, сидел человек.

Серега Колесник подошел к холму, посмотрел на вершину, поднялся по склону.

Обменялись рукопожатиями. Колесник спросил:

— Ты искал меня?

— Искал… — лениво признался сидящий. — Дело есть…

— Дело — это хорошо. Покурим?..

Колесник присел рядом. Его собеседник полез в карман, достал портсигар, угостил товарища и угостился сам. Оба закурили — Колесник от своей зажигалки, сидящий от спички.

Долго они сидели молча.

Меж холмом и морем пролегало полотно железной дороги — сейчас по ней полз состав. Перед собой локомотив толкал две платформы — первую, нагруженную камнями, на случай мин. На второй в пулеметных гнездах, обложенных мешками с песком, скучали солдаты. За паровозом было еще с дюжину вагонов, платформ, одна цистерна.

Состав шел очень медленно.

— Все-таки не выиграют немцы войну… — задумчиво проговорил Колесник.Ђ Наши просторы их развращают. Стоит их эшелонам пересечь границу, они просто ползут.

— Просто мин боятся…

Замолчали. Может, через минуту Колесник спросил:

— Как думаешь, дождь будет?

— А кто его знает…

Колесник удовлетворенно кивнул:

— Новости обсудили, про погоду поговорили… Приличия соблюдены, можно перейти к делу. Так что там у тебя?..

Собеседник вздохнул и начал:

— На прошлой неделе меня нашел такой себе дядя Зяма, Зиновий Циберлович. Говорит, потерял шкатулку с фамильными драгоценностями. Потерял он ее в своем доме — да вот беда-то, дом он тоже потерял. Еще бы немного и ко всем несчастьям он потерял бы жизнь. Но воскреснуть можно пусть и по чужим документам, дом отстроить новый, а вот шкатулочка дорога как память.

— Ну да, конечно, еврейские деньги. Как я сразу не догадался. Все гоняются за еврейским богатством. Немцы, мародеры всех мастей, сами евреи. Нас только не хватает. Только я так скажу — слишком большая конкуренция. Да и не приносят счастья деньги твоего народа. Даже самим евреям.

— Прошу запомнить, я не еврей, я немец… Просто быть евреем или немцем на этой земле — одинаково опасно. И фамилия моя настоящая — не Либин, а Либих, и зовут меня Генрих а не Евгений. Ты так и скажи, мол, не хочу за это браться, и окончим разговор.

Но оба остались на своих местах. Колесник задумался, Либих ему не мешал. Ждать пришлось недолго.

— И насколько дорога ему эта память?..

В пыли прутиком собеседник небрежно нарисовал число.

— Ого… Я и не знал, что в СССР бывают такие деньги.

— Уже не в СССР, но не в этом суть…

— И какая наша доля с этой музыки?

Собеседник зачеркнул число и все тем же прутиком чуть ниже нарисовал ноль. Колесник ожидал, что рядом с нулем появятся еще какие-то цифры, но их не было…

— Ха, а какой наш смысл рисковать?..

В ответ, Либих написал пятерку, за ней — нули. Нарисовав шесть, остановился и пересчитал цифры, затем дописал еще два. На этом и закончил.

Колесник присвистнул, но на словах был сдержанней:

— Неплохо, но может, все же объяснишь, что происходит?

— У немцев, знаешь ли, свой заем победы. Да знаешь наверняка… Не люблю, когда занимают, да и кто любит… А тут еще берут без перспективы возврата. Посему, денюжку не несут, а наоборот прячут. Но немцам это не впервой — они ищут и обретают. Иными словами конфискуют — золото, камешки, столовое серебро…

Колесник покачал головой:

— Столовое серебро не для меня: у меня нет столовой.

— Ну и я так считаю — пупок с серебром надорвешь. Но, думаю, там уже все рассортировано. Вот дядя Зяма и говорит, мол, накажите супостата, украдите отобранное, а ему верните шкатулочку — единственную его радость на старости лет…

— Короче, процент наводчика. — Закончил Колесник.

— Он…

Либин замолчал, ожидая вопроса. Но его не последовало — Колеснику и так было все ясно. Он сложил руки на груди и задумчиво рассматривал носки своих ботинок. Те были в безупречном состоянии.

— Ну что скажешь? — наконец не выдержал Либин.

— Думато надо, думато… Твоя наводка — не такое уж и большое открытие… Давай попробую догадаться, где золотишко. Лежит оно в подвалах сбербанка, что напротив биржи. И охраняется не меньше чем ротой. Я угадал?

Либин тяжело вздохнул.

— Стало быть, угадал… — подытожил Колесник. — Гнилое дело. Это тебе не кассу взаимопомощи выставить — по указанным уже причинам…

Колесник поднялся на ноги, давая понять, что разговор окончен.

— У тебя все? Или будут какие-то пожелания. — Спросил он и подал руку на прощание.

Но его собеседник не стал пожимать руки, а посмотрел на собеседника зло, исподлобья.

— Ты отказал уже два раза. Хорошо подумай, прежде чем это сделать в третий раз. Я уже решил — попробую. Не скажу, что без тебя не управлюсь… Но все же, помоги, а?..