Иван Наумов

Рутинаторы

I

Весна.

Загнанных л. п.

– Дима, – голос приплыл из ватного далека, – как это вообще понимать?

Уничижительное «Дима», словно с намеком, что до «Дмитрия Александровича» мне еще расти и расти.

Жанна Темиртасовна метала молнии. Под раздачу попал не я один – досталось и закупщикам за непомерные командировочные расходы, и хозяйственному департаменту за грязные места общего пользования, и пиар-группе – ну, этим взбодриться никогда не помешает. Но меня распекали лично, персонально, и, что прискорбно, по делу.

«Алга-Импорт», наша славная компания, лидер того и сего, управлялась настоящей железной леди – недаром за глаза директрису называли Тэтчеровной.

– Сорок фур вышли из Урумчи во вторник и еще двадцать в среду утром, Дима. Уже позавчера копии таможенных деклараций легли вам на стол. А сегодня, в пятницу, вы мне говорите, что только «приступили к работе»?! Машины уже прошли Жаркент, к утру будут на складе. Кто оплатит простой – вы?

– Извините за сбой, Жанна Темиртасовна, – пробурчал я. – До утра всё будет.

– Без ошибок и без помарок! – уточнила она, и это было излишне: у меня не бывает ни ошибок, ни помарок.

Если бы не это обстоятельство и не годы «безупречной службы», вылетел бы я сейчас из отдела логистики со свистом. Виноват? Виноват! Исправлюсь? Не факт.

Я вернулся на рабочее место, взбудораженный полученной выволочкой. За последние месяцы мне доставалось не впервые. Поначалу Жанна решила, что я устал – это, кстати, не было неправдой, – и дала внеочередной отпуск. Мы с Гулей на две недели уехали на Иссык-Куль. Было здорово, но помогло ненадолго: вскоре по возвращении я опять задержал свою порцию документов, да так, что фирму тряхнуло по всему технологическому циклу. Большое предприятие тем и слабо, что все выстроены в цепочку. В одном звене сбой – у всех остальных кавардак.

Жанна отправила меня к какому-то модному психологу, специалисту по «производственным травмам». Подробности моей работы этого типа почему-то не интересовали. Я хотел объяснить ему, что такое расконсолидация, и как важно вовремя подготовиться к приходу груза, и какие бывают риски, и как их избегать, а он только отмахивался и всё больше расспрашивал меня о воспоминаниях детства и про эротические сны. Потом свернул на мои семейные отношения с Гульнарой и был закономерно послан. Отчета его я не видел, но общение наше прервалось очень быстро – видимо, записал меня в симулянты.

А ведь если бы он спросил и был готов выслушать, я бы многое ему рассказал. Про вяжущее по рукам и ногам чувство нехватки времени, когда что-то должен всем и каждому, но не можешь сосредоточиться ни на чем. Про монотонность и однотипность задач, которыми жизнь выстреливает как из пулемета. Про то, что хочется остановить часы, чтобы зависли в воздухе пылинки, мухи, капли дождя, а ты бы спокойно сел в уголке и немножко разобрался со своими долгами – без спешки и тиканья над ухом. Говорят, надо каждые три года менять работу – но что менять, если работа любимая, если отчетливо понимаешь: любой другой расклад окажется худшим?

Сиди, Дима, лупи по клавишам, двигай грузы из фуры в фуру, в этом тетрисе ты, по крайней мере, сечешь.

Ровно в пять тридцать я взялся за дело. Точнее, приготовился браться за дело.

Переименовал текущие папки, чтобы они все лежали рядом в начале списка.

Раскрыл тетрадь перед клавиатурой, убедился, что ручка пишет.

Встал, передвинул на календаре рамку на текущую дату, вернулся к компьютеру.

Проверил почту, вычистил спам.

Разложил пасьянс на удачу. «Косынка» не сошлась, «паук» разобрался только с третьего раза, в «пирамиде» одна последняя карта предательски увернулась от остальных.

В отместку разминировал поле «сапера» двадцать на двадцать.

Взял из лотка все бумажные декларации, бегло просмотрел номера и даты. Положил на место.

Проверил почту. Пусто.

Изучил мировые новости. Террористы, санкции, отставки, аресты, дорожные происшествия, кинопремьеры, спорт, погода. Ничего принципиально нового не случилось, и мировую ось ничто не пошатнуло.

Не вставая, объехал стол, полил чахлые суккуленты на подоконнике. Вернулся в исходную. Отрегулировал высоту сиденья.

Выбрал музыку под настроение. Поскольку настроения не наблюдалось, музыку вскоре выключил.

Прошло чуть больше часа. Я внезапно понял, что вряд ли вернусь домой рано. Позвонил жене сообщить о намечающемся трудовом подвиге.

Гульнара особой радости не выказала. Она всегда была против стахановских методов. «Поешь там чего-нибудь!» Да, разумеется. Перерыв на ужин маячил впереди светлым пятном.

Я положил перед собой первую декларацию. Открыл шаблон, куце-пустой, неначатый, с некрасивыми заголовками. Утвержденные формы документооборота.

Курсор издевательски мигал из верхней незаполненной графы.

Да что со мной такое, в конце концов! Это же работа, обычная нормальная работа, не самая пыльная и не самая сложная. Немножко внимательности, немножко мозгов и чуть побольше опыта – всего этого у меня в избытке. Просто нужно перелопатить очередную стопку бумажек, а завтра ящики и коробки, рулоны и паллеты, которых я и в глаза не увижу, по встречным траекториям расползутся в разные стороны, повинуясь моим указаниям. Маленькие грузовички и огромные фуры растащат груз по городам и весям от Бишкека до Москвы, от Новосибирска до Актау, по магазинам, складам, хранилищам, заводам и фабрикам. Мне же всегда нравилась логистика, сложный часовой механизм, собранный из людей и инструкций. Я знаю и умею. И все знают, что я знаю и умею. И все ждут, что я всё сделаю так, как надо.

Вот где-то здесь и пряталась загвоздка, не дававшая мне покоя в последние месяцы. Точно так же как движения груза подчинялись моим указаниям, я сам оказывался в подчиненном положении. И речь вовсе не о начальстве, уж Жанна-то никогда слишком меня не прессовала. Ну если только сегодня… Тьфу, стыдобища!

Меня чем дальше, тем больше бесила предсказуемость процесса. Давным-давно известный порядок действий, отточенный годами работы – однообразной, повторяющейся работы. Ответственность не давила на психику, нет! Наоборот, она была резервным глотком кислорода и придавала сил. Но необходимость совершать день за днем одни и те же пассы, словно я робот-иллюзионист, шаг за шагом проходить типовую процедуру, и при этом пытаться уговорить себя, что это не конвейер…

Незаметно для себя я изрисовал квадратиками целый тетрадный лист. Куда-то делось еще полчаса.

Так и не собравшись с духом, я решил, что только хорошая порция «чего-нибудь» настроит меня на боевой лад.

– А пропуск? – крикнул вслед Петрович, когда я выскользнул за турникет проходной.

– Вернусь! Работы невпроворот, сегодня в ночное!

Кафе через дорогу вечерами обычно пустовало – офисный люд расползался по домам, не задерживаясь. Я плюхнулся за свободный стол.

Хотелось заказать пива. Лагера, пилза, стаута, фильтрованного, нефильтрованного, ячменного и пшеничного, светлого, красного, полутемного, темного, резаного, черного, любого – чтобы пузырики поползли по нёбу, чтобы чуть просветлело в голове, чтобы добрый солодовый друг хлопнул по плечу и сказал: «Не парься, брат! Ща всё порешаем!»

– Димыч! – за спиной прозвучал знакомый голос. – Зазнался или заболел?

Сумрак моего настроения разошелся в стороны, как театральный занавес. Я улыбнулся:

– Конечно, зазнался! Это болезнь такая.

За соседним столом ужинал Гарик, а я умудрился пройти мимо, не заметив его рыжей шевелюры. Школьный друг выглядел так, что сразу становилось понятно: у него всё отлично. Гарик работал неподалеку в нотариальной конторе – а точнее, контора работала на него, потому что он давно пробился в старшие партнеры.

Я пересел к нему. Пока готовили мой заказ, мы успели пробежаться по одноклассникам, кто-где-что, жены-дети-работы-квартиры-машины, кто-когда-кого видел.

Не удержавшись, я все-таки заказал пиво, хоть и не стоило этого делать перед подготовкой шестидесяти листов расконсолидации. Гарик пил водку из запотевшего графинчика, и передо мной тоже откуда-то взялась рюмка. Да мы по одной, убедительно соврал он, услышав про мои надвигающиеся сверхурочные труды. Завтра меня уволят, успел отстраненно подумать я, пока первый залп холодного огня сползал в желудок. Долгожданные пузырики поспешили следом, и стало чуть спокойнее.

– Ты какой-то напряженный, – Гарик безошибочно определил мое состояние. – Совсем быт заел?

Под водку с пивом рассказывать о личных проблемах оказалось легко и весело. Минут на пять я превратил Гарика в психотерапевта и вывалил на него ворох заморочек во всей их красе и неповторимости.

– Погоди, – он прищурился, – а по-твоему что, у остальных всё лучше, что ли? Вон, у водителя троллейбуса, у продавца на рынке? У дворника? У официантки? Больше полета фантазии, и каждый день уникален и неповторим?

– Да всё понимаю! – огрызнулся я. – Если посчитать, так девяносто девять процентов живут и хуже, и скучнее, и проблемы у них в разы серьезнее, это мы проходили! Только я сейчас про себя говорю. Тут сравнительная арифметика вообще не работает. Делать вид, что всё тип-топ, уже не получается. Так всё обрыдло, что деваться некуда.

Гарик посмотрел на меня озадаченно. Зашел человек перекусить, называется. Мне стало неудобно. Не такие уж мы были друзья в школе, а потом – тем более. По сути, старые приятели, ничего больше. А тут вдруг – принимайте исповедь!

– А помимо работы и дома у тебя что-то есть? – спросил он. – Занятие, увлечение, хобби? Что-то такое, из чего смысл не испарился?

Я поколебался, но ответил:

– Мост.

Гарик оживился:

– Это еще тот, что ли? Твоего отца? Так ты не бросил эту затею?

От того, что он сразу понял, о чем речь, стало приятно. Захотелось рассказать подробнее, как обстоят дела с Мостом, но я сдержался.

– Сложно с деталями, поэтому продвигается медленно, – обрисовал ситуацию вкратце, чтобы не погрузиться в конкретику. – Да и, что называется, «досуга» не хватает категорически.

– Ты только не смейся… – Гарик замялся, словно не мог решить: говорить дальше или нет. – В общем, тебе надо структурировать свое думательное время.

Термин меня позабавил.

– Это как?

– Ну, если ты научишься больше думать о том, что для тебя действительно важно, то обычные обязательные дела перестанут так раздражать. Как в школе, вспомни: май, жара, а ты паришься на уроке, скажем, химии. Солнце светит, купаться пора, а Фруктоза тебе про плавку алюминия талдычит. Включаешь автомат – и вот ты уже в мыслях в речке плещешься! А алюминий – он никуда не денется, тут он, твой алюминий.

– В моей работе автомат не включишь, – возразил я. – Если отвлечься, то такого наворочаешь, потом по всей необъятной засылы собирать придется.

– Засылы! – заржал Гарик. – Классное словечко.

– У нас таких много.

– Не совсем ты меня понял, – констатировал он. – Автомат – он либо есть, либо нет. Если ты что-то умеешь хорошо, если рука набита, то на поддержание внимания тебе требуется меньше усилий, чем новичку, так?

Логично. Я кивнул.

– Значит, – продолжал Гарик, – если ты всё внимание целиком отдаешь тому, чем занят, то твой личный внутримозговой КПД оказывается ниже, чем у новичка.

Хитро повернул, не подкопаешься.

– Из этого следует, что нужно научиться расщеплять внимание. Отдавать работе ровно столько, сколько она заслуживает. А остальное направить в другое русло.

Я испугался, что он мне сейчас начнет впаривать какой-нибудь психологический практикум, типа «Как всё успевать – двенадцать советов от Юлия Цезаря». Но всё оказалось куда занятнее.

Юрист без портфеля – как птица без крыльев, а нотариус – это, считай, пол-юриста. Гарик вполне вписывался в корпоративный стиль. Порывшись в буром потертом саквояже, он вытащил мобильный телефон.

– По старой дружбе, – сказал он. – Держи.

– Слушай, у меня свой есть, – удивился я.

– «Симку» переставь в этот, – смартфон лег на стол рядом с моей тарелкой, – так проще будет, там всё закачано, настроено.

– Да что проще-то?

Гарик откинулся на спинку дивана.

– Рассказываю. А ты внимай! Здесь установлена одна прога. Вызывается клавишей с домиком, двойным нажатием. Короче, как только собираешься делать что-то привычное, сразу запускай. Как работает – не спрашивай, объяснять дольше. Этой мобилой я сейчас не пользуюсь, так что отдашь на той неделе. Разберешься, понравится – скачаешь программу в свой телефон, она бесплатная, на всех раздачах лежит. Только пообещай, что попробуешь. Вот прямо сейчас придешь в офис свои бумажки заполнять – и попробуешь!

Мысль о том, что вот-вот придется перебраться от уютного обеденного стола к рабочему станку, не очень-то радовала. Я послушно кивнул и сунул мобильник в карман.

– Думаешь, у нас в нотариате рутины мало? – чуть снисходительно спросил Гарик. – Я без этой штуки вообще себя не мыслю уже. Полезная вещь, вот увидишь!

Пока нас рассчитывали, мы поболтали еще немного. Гарик передал привет Кайрату – другому нашему однокласснику, тот тоже работал в «Алге», правда, в другом отделе, в безопасности. С Кайратом мы пересекались нечасто, но привет не заржавеет, я пообещал при случае доставить до адресата.

В целом, встреча с Гариком придала мне сил и направила в правильную колею.

Петрович мирно дремал в стеклянной будке. Свет горел только дежурный – на лестничных площадках. «Алга-Импорт» содержала всё здание, пятиэтажный стеклянный куб, и за энергосбережением следили строго. Потыкавшись в полутьме ключом в замок, я проник в наше логистическое логово – и остался один на один с кипой бумаг, мерцающим экраном компьютера и жестким дедлайном.

Я зажег настольную лампу, покрутился в кресле, устраиваясь поудобнее. Усмехнувшись, достал из своего мобильника сим-карту. Смартфон Гарика был почти новый. «Симка» вошла в паз туго, задняя крышка захлопнулась с сочным щелчком. Экран загорелся незнакомой заставкой, коротко прожужжал в руке, сыграла приветственная мелодия. Я прокрутил меню, убедился, что смартфон поймал сеть и видит мою записную книжку. Ну, что там за технические новшества, призванные облегчить жизнь рядового менеджера?

В первую секунду после двойного клика по служебной клавише ничего не происходило. Потом на экране промелькнула какая-то радужная муть, и появилась заставка: «Рутинатор v.1.1». Внизу, маленькими буквами: «High Moon Inc.». Закрутился то ли логотип, то ли значок ожидания: кольцо из двух змей, черной и зеленой, поедающих друг друга с хвоста. В углу загорелся красный кружок – как на видеокамерах, когда идет запись.

Я подождал немного, но больше ничего не менялось. Змеи ужинали друг другом, кружок горел как японский флаг, и всё. Я отложил мобильник в сторону и наконец-таки взялся за первую декларацию.

Самое смешное, что сложнее всего – начать. Когда уже погрузишься в рабочий процесс, всё легко и просто. Я сравнил перечень ввезенных товаров с упаковочным листом, пришедшим по почте днем раньше, убедился в отсутствии расхождений. Проверил таможенные отметки. Вывел в отдельное окно базу данных получателей, создал новые файлы под грузовики, в которые завтра должно быть разложено всё, что подъезжает к Алма-Ате сегодня. Сверился с графиком автотранспорта. Астана, Астана, Чимкент, Семипалатинск, Екатеринбург, Москва, Москва, Москва, Москва. Выделил первый товар в списке, скопировал описание, вес, количество мест из окна в окно. Ну, и так далее, в том же духе. Ctrl+C–Ctrl+V.

В стандартную стадвадцатикубовую фуру входит в среднем полторы тысячи грузовых мест. Если бы каждая коробка шла в адрес нового получателя, то я там бы и умер прямо над первой декларацией. К счастью, мы работали в основном с крупными поставщиками и серьезными заказчиками. Пять юрлиц, семь адресов. Повезло. Перепроверка – всё штатно. Десять минут чистого времени.

К одной и той же работе можно относиться очень по-разному. Как фигуристы отрабатывают «двойные тулупы» и всякие «дорожки», как мастер рукопашного боя бесконечным повторением шлифует каждый удар и каждый блок, так и я за восемь лет в «Алге» усовершенствовал порядок действий и сократил время на расконсолидацию поступающих грузов до минимума. Моя работа напоминала сложный танец, где в каждом движении скрыта внутренняя логика, и одно следует из другого бесконечной чередой. От этого тоже можно получать удовольствие. И я получал его, пока что-то не разладилось в восприятии…

Пискнул смартфон. Меню с тремя кнопками: «Сохранить», «Сохранить и повторить», «Отмена». Что сохранить? Чего отмена? Гарик мог бы и поподробнее рассказать, что тут и как! За стенкой в кабинете пиарщиков напольные часы гулко пробили половину десятого.

Поколебавшись, я выбрал «Сохранить и повторить». Смартфон нежно зазвенел, и у меня слегка помутилось в голове – у всего вокруг на секунду прорисовалась густая фиолетовая тень. Откуда-то принесло незнакомый запах – что-то мягкое, душистое, цветочное. Чистящие средства, что ли, уборщицам поменяли? Обычно после чистки напольного покрытия в офисе подолгу висел злобный цитрусовый аромат. Форточек в здании архитекторы не предусмотрели, стекла – от пола до потолка, поэтому приходилось ждать, пока вытяжка справится с адским благоуханием бытовой химии.

Стоп, какие уборщицы? Водки с пивом надо меньше пить! Я помотал головой, и всё вернулось к нормальному виду. Лампа, монитор, лоток с бумагами… пустой.

Декларации числом шестьдесят толстой стопкой лежали на противоположном углу стола, куда я обычно складываю отработанные документы. Ничего не понимая, я пощелкал мышкой по папкам. Сомнений не было – все требуемые файлы были созданы и лежали там, где положено. В окно заполз розовый луч солнца и размазался по оконной раме. Судя по времени сохранения файлов, я без перерывов проработал всю ночь. Часы в углу монитора показывали половину шестого утра. Экран смартфона перешел в меню ожидания и погас – программа работу закончила.

Я перепроверил несколько папок – всё было выполнено идеально. Вот такая история.

Я встал из-за стола, потянулся. Ни усталости, ни затекших ног, ни головной боли. Как будто я только что вышел из кафе. Даже еще слегка навеселе.

Оставалось только возрадоваться, мысленно поблагодарить Гарика и отправиться домой спать.

Сонные утренние прохожие уже выползали на остановки. Алма-Ата неторопливо, по-субботнему просыпалась. Понемножку разгонялся маховик нового дня. Кому-то выходного, как мне, а кому-то рабочего, как ребятам с нашего склада – им скоро предстояло тягать тяжести в соответствии с выданными мною раскладками. Ну, я свою часть работы сделал.

Дверь квартиры была заперта на ключ, но Гуля проснулась и вышла меня встретить.

– Отстрелялся! – радостно сообщил я.

Она чмокнула меня в щеку, принюхалась, покачала головой:

– Да уж вижу.

Утро, соответственно, не заладилось. Я счел за лучшее просто лечь в постель. Гульнара демонстративно открыла форточку, накинула халат и ушла на кухню. Что-либо объяснять или доказывать я не собирался, вины за собой не ощущал, поэтому просто тихо лежал, дожидаясь прихода товарища Морфея. Но тот явно не спешил ко мне – слишком о многом хотелось подумать, слишком неожиданно прошла ночь.

Я лежал и пялился в потолок, и пытался представить себе, как работает рутинатор и как его еще можно использовать. Потом вспомнил, что начались выходные, и что можно будет выбрать пару-тройку часов, чтобы заняться Мостом. А потом черно-зеленые змеи всё быстрее закружились хороводами, и неуловимо-нежный цветочный аромат приплыл из открытого окна, и я плавно и сладко уснул. Как позже скажет Гульнара, отрубился.

II

Весна-осень.

Цыплят по о. с.

Поздним утром за поздним завтраком я был ознакомлен с перечнем претензий потерпевшей стороны. Гульнары то есть.

Обвиняемый, то есть я, прикрываясь должностными обязанностями, а также авралом неизвестного происхождения и неуточненной степени достоверности, в пятничный вечер, переходящий в субботнее утро, злоупотреблял спиртными напитками и вообще шлялся непонятно где. Картина усугублялась тем фактом, что этот же субъект из недели в неделю пренебрегает домашними обязанностями, ссылаясь на занятость и общую усталость. Хотя водку жрать ему и время и силы позволяют только так. И что если за восемь лет работы обвиняемый не смог организовать свое рабочее время должным образом, то такое безобразие будет продолжаться и дальше.

«Как так? – спросил однажды Кайрат. – Женился на Гуле, а живешь с Гульнарой. Диссонанс!» За что и был отлучен от дома большинством голосов, то есть лучшими пятьюдесятью процентами.

Нет, всё было не так уж и плохо – просто неровно. Благополучие и спокойствие домашнего очага покоились в круглой плошке на горбе у верблюда, стоящего на роликах на спине у черепахи мироздания. Неустойчивая конструкция, короче.

Я же и сам – не подарок. А когда два неподарка пытаются как-то притереться друг к другу, то частенько искрит. Быстро поругались – быстро помирились.

Я, конечно, отверг самые нелепые и суровые обвинения насчет достоверности. Остальное с покаянным видом принял. Получил наряд вне очереди – на кухню.

Неожиданно отзвонилась Тэтчеровна. Сдержанно поблагодарила за «неизменное качество» работы. Я был тронут.

– Дима, – напоследок спросила она – и это было нормальное «Дима», безо всяких подтекстов, – а вы случайно не помните…

И задала совершенно безобидный вопрос об одной из грузовых партий, по которой я готовил расконсолидацию сегодня ночью. Простейший вопрос, на который я ответил бы, не задумываясь, – если бы помнил хоть что-то. В панике я сунул мокрую руку в карман и вцепился в смартфон. На ощупь нажал на «хоум» – и вдруг нужный упаковочный лист словно встал у меня перед глазами.

– Дима? – Видимо, я дольше положенного молчал в трубку. – Вы здесь?

– Здесь, Жанна Темиртасовна! Записываете?

То, что я наизусть помню номера таможенной декларации, фуры, прицепа, количество мест и общий вес с точностью до килограмма, произвело на директрису серьезное впечатление. Распрощалась она тепло и даже немного ошарашенно.

Я вытащил смартфон из кармана и уставился на спящий экран.

Рядом с раковиной меня дожидались две сковороды и казан из-под плова.

А если так? Двойное нажатие – и змеи пришли в движение…

Когда чистая посуда расползлась по шкафам и ящикам, когда у всего вокруг растаяла фиолетовая каемка и выветрился непонятный, но такой знакомый аромат, я снова задумался над своими новыми возможностями.

Открывающиеся перспективы будоражили. Рутина – мой главный враг, мое проклятие, то, что всегда мешало мне жить. Но теперь… Теперь…

Гульнара, накормив сына обедом, увезла его с собой на рынок. Максимус, насупившись, спросил, что я делаю вечером. Он всегда тонко чувствовал настроение матери и в наших с ней ссорах чаще оказывался не на моей стороне. Я пообещал, что буду дома и освобожу вечер для чего-нибудь совместного.

Едва за ними закрылась дверь, я бросился к компьютеру. Найти рутинатор не составляло труда, как и говорил Гарик. В описании – двусмысленный слоган «Time to be organized» и абстрактная картинка. Бесплатное программное обеспечение для смартфонов, мультиплатформенное, версии на десятке языков. Рейтинг приличный, но количество скачиваний смешное. Производитель – «Хай Мун Инк.», Китай. Ссылка на производителя – битая, стоимость этого имени сайта вы можете узнать у провайдера… – дальше иероглифы. Кое-где встречались упоминания бета-тестинга программы «Рутинатор v.2.0», но больше флуд.

Около получаса я провозился с компьютером и своим мобильником, который на статус смартфона тянул еле-еле. Однако программа успешно инсталлировалась, так что я вернул «симку» на место, а телефон Гарика убрал в пиджак, чтобы не забыть отнести на работу в понедельник.

Дальше я собирался заняться Мостом, но решил сначала на пробу отрутинировать еще что-нибудь. Выбор остановился на покраске забора. В свое время жители первого этажа нашей четырехэтажки в виде компенсации за неудобство осуществили успешный захват придомовой территории – разбили садики-огородики, посадили цветы, картошку, кому что больше нравилось или требовалось. Поскольку мы тоже входили в число несчастных, живущих за решетками на окнах, то оказались владельцами узкого клина земли, идущего от балкона до пыльной объездной дороги, упирающейся в ворота гаражного кооператива. Восемь шагов на двадцать – не так уж и плохо.

Заборчик, ограждающий нашу условную земельную собственность, уже лет десять как облупился и покосился. Я-то в ту сторону вообще редко из окон выглядываю, но Гульнара чаще – и давно купленная банка с краской дожидалась меня под ванной.

Тратить субботу на такое никчемное дело? Да легко! «Сохранить и повторить»!

Я едва успел управиться до темноты – апрельское солнце уходило за соседние дома рано. В фиолетовых сумерках смешались запахи краски и аромат… наверное, это аромат сделанного дела, выполненной рутины – что еще может пахнуть так нежно?

В отличном настроении я вернулся домой и как раз успел отмыть руки, когда вернулись Гуля с Максимусом. Жена сразу почувствовала мой бравурный настрой. Я подвел ее к балконному окну, но за ним уже совсем стемнело, пришлось объяснять на словах.

Утренняя размолвка забылась-испарилась. Максимус утянул меня к игровой приставке, Гуля занялась ужином. Разумеется, до Моста я в тот вечер так и не добрался.

Воскресенье рассосалось само собой. В понедельник я заехал к Гарику в контору, но не застал его – командировка в Усть-Каменогорск, выезд на сделку. Оставил одолженный смартфон у секретарши, прицепив к нему самоклеящийся листок с коротким: «Оценил! Благодарен!»

После выходных я чувствовал себя неожиданно бодро и был готов к бою. Офисная белка вернулась в колесо. «Алга» – значит, вперед! Раскрученный маховик бизнеса подхватил меня и понес сквозь время.

Поначалу я пользовался рутинатором с осторожностью. Одно дело, когда что-то привычное делаешь сам, в одиночку. И совсем другое – когда нужно общаться с людьми, согласовывать планы, обсуждать детали и подробности… Однако программа функционировала отлично. Всё, за что бы я ни брался, находясь под пушистым крылом рутинатора, выполнялось мной так же, как обычно, и даже лучше. Любая задача с заранее известным методом решения щелкалась как грецкий орех.

Неопытный наездник приноравливается к лошади, тратя все силы и внимание исключительно на то, чтобы удержаться в седле. Так и я при первых запусках рутинатора просто отключался, теряя осмысленное мировосприятие на время работы программы. Но чем дальше я рутинизировал свои дела, чем чаще запускал змей, тем больше оттенков «отключки» успевало осесть в памяти. С каждым разом, возвращаясь в сознание, я вспоминал всё подробнее о том, чем был занят при выполнении рутины. Разумеется, не ту нудятину, которую взял на себя рутинатор, а «плескание в речке» – ход мыслей высвобожденного сознания.

Да и мыслей-то этих было не так уж и много. Простая жизнь – простые мечты. Заполняя отчеты для бухгалтерии, я прикидывал, что подарить Максимусу на день рождения. Выбивая ковры – как выберусь в Астану на рок-фестиваль. Сидя на планерке у Тэтчеровны – где бы мне хотелось в этом году провести отпуск. Но чаще всего я ускользал мыслями к Мосту – наивной детской мечте, перешедшей ко мне по наследству от отца, к тонкой ниточке, связывавшей нас, пока он был жив, и превратившейся в воспоминание о нем, когда его не стало.

Однажды вернувшись домой раньше обычного, я наконец-таки вытащил с антресолей длинный лист двадцатимиллиметровой фанеры, на котором под старой простыней громоздился каркас Моста. Казалось, под сероватой тканью спряталось живое существо.

Я перенес макет на обеденный стол, собрал простыню за уголки, вытряхнул ее с балкона и отложил в сторону. Мост молча смотрел на меня. В его взгляде я не почувствовал ни обиды, ни укора, хотя антресольное забытье продолжалось больше пяти лет.

Когда-то отец приволок домой целый пук тонких двухметровых реек. Лиственница, сказал он. Лучше не бывает. Душистый запах древесины расползся по дому и остался там навсегда. Смотри, сказал отец, разворачивая перед собой рулон кальки. Я привстал на цыпочки и взялся за край стола, чтобы хоть что-то рассмотреть. Мне было… Четыре? Три? Два-один-ноль? Очень, очень давно.

Это Мост, сказал отец. Гораздо позже я узнал, что у мостов бывают имена, но этот не нуждался в имени, оно уже прозвучало: Мост. Отец выменял чертежи и рейки за пустую пластиковую канистру у кого-то из соседей. Когда-то неподалеку жили пленные немцы, непонятно объяснил отец. Среди них были разные люди. Кое-кто талантливый. Видишь, какие линии? Какие аккуратные буквы?

Потом я понемногу рос. Это заняло много времени. И вместе со мной постепенно рос Мост. Всё мое детство умещалось в желтый круг света от настольной лампы, масляные отблески в толстых линзах, скрывающих глаза отца. Хрустящий лист кальки по углам прижимался книжками, пассатижами, очешником, банкой соленых огурцов. Рейки из волшебного дерева лиственницы поддавались ножу только в умелой руке. Мне доверялось ошкурить торцы деталей нулевкой.

Сначала отец собрал две массивные квадратные опоры. На них поднялись мрачноватые башни – и я представлял, как где-то в Саксонии или Баварии из таких башен выходят молчаливые солдаты и идут на восток. Им предстоит стрелять и убивать, и рваться вперед, а потом, дрожа, выходить в февральскую вьюгу с поднятыми руками, и продолжать путь на восток, но уже в вагонах с зарешеченными окнами. И привыкать к морозу, какого они и не знали в своих воинственных башнях…

Через воображаемую реку перекинулись первые слеги. Им предстояло обрасти «мясом» – снастью, крепежом, вантами. А потом у нас кончились рейки. Отец к тому времени видел уже совсем неважно, а меня больше интересовали околоинститутские дела. Пару раз мы пробовали выстругивать и выпиливать недостающие брусочки вручную. Много опилок и отсутствие удовлетворительного результата. Криво, косо, не то и не так.

Проблему с материалом я решил – с первой премии в «Алге». Но к тому времени отцу уже было не до Моста, а потом я долго боялся браться за дело, потому что раньше мне позволялось только шкурить торцы и изредка обрабатывать пазы напильником. Я не был уверен, что справлюсь.

Теперь Мост смотрел на меня провалами незакрытых пролетов, тянулся растопыренными спицами вантовых конструкций. Разберемся, подумал я, раскручивая скукожившиеся в тубусе чертежи. Мимо прошел Максимус. Задержался на минутку из вежливости, заглянул в башенные окошки, потрогал незакрепленную балку. Сказал, что круто, и скрылся в своей комнате за компьютером. Круто.

Как-то исподволь рутинатор занял место и в обычной домашней жизни. Я всегда ценил то время, что удавалось провести с женой и сыном, но не всегда получалось использовать его толково. То мы замирали перед телевизором, вперившись в очередное бессмысленное развлекалово, и обращали друг на друга внимание только в рекламных паузах, то вдруг между мной и Гульнарой начинало искрить, а Максимус баррикадировался у себя, чтобы не попасть под раздачу в наших разборках. Драгоценное время семейного общения вылетало в трубу, оборачивалось унылым и одиноким времяпрепровождением, и однажды я поймал себя на том, что разбираю домашний распорядок дня по полочкам, выискивая, какие еще куски стоит рутинизировать.

В конце лета бабушка увезла Максимуса к родне в Чимкент, мы с Гулей выбили по две недели в счет отпусков и погрузились в ремонт. С утра до вечера мы драли обои и потолки, таскали в контейнер опостылевший линолеум, ворочали мешки с цементом и шпатлевкой, носились по строительным рынкам, торговались лучше китайцев, спорили о цвете стен до ругани. А с вечера до утра, кое-как отмывшись от строительной пыли, без спешки, лениво и изобретательно занимались любовью и засыпали, обнявшись.

Как ни странно, я почти не вспоминал в эти дни о рутинаторе. В последний день отпуска он напомнил о себе сам.

– Социологический центр, – не очень понятно представилась звонившая девушка. – Мы проводим опрос для оценки уровня удовлетворенности продуктом, вы не могли бы уделить мне несколько минут?

Я глянул на дисплей. Номер вроде бы алма-атинский, но какой-то необычный, без одной цифры.

– Каким продуктом?

– Мы собираем мнение о мобильном приложении, изготовленном корпорацией «Хай Мун». Вы ведь пользуетесь «Рутинатором» версии один-точка-один? Тогда, пожалуйста, оцените по пятибалльной шкале, где пять – отлично, четыре – хорошо…

Вопросы, которые она задавала, почти не отложились в памяти – обычная муть, подневольная опросчица читает слова по бумажке и ставит галочки в квадратики напротив. В основном я с удовольствием отвечал: «Пять!» – а где-то для пущей достоверности ставил четверки.

– Спасибо за потраченное время! – искренне поблагодарила собеседница. – И последний вопрос: вы хотели бы участвовать в тестировании бесплатной бета-версии «Рутинатора» два-точка-ноль?

– Не возражаю, – ответил я шутливым тоном, пытаясь скрасить несчастной девушке скучную рутину…

Стоп, а отчего я уверен, что она сама не пользуется программой? Витает сейчас где-то в облаках, а на дисплее крутятся змейки, и рука заполняет сотую анкету, и голос не дрогнет, и интонации безукоризненно вежливы…

– Не отключайте телефон в течение ближайших часов, идет обновление программного обеспечения, – предупредила опросчица и отключилась.

– Кто это тебя? – спросила Гуля со стремянки из соседней комнаты.

Тут я понял, что за несколько месяцев так и не собрался рассказать ей о рутинаторе.

– Соцопрос! Качество общественного транспорта в Турксибском районе, – ответил первое, что пришло в голову.

– Многовато пятерок!

За несколько месяцев… Нет, это была, конечно, не жадность. Как можно жадничать в отношении бесплатной программки? И не стыд. Я всего лишь оптимизировал свой график и научился не распыляться на всякие мелочи. Разве это плохо? Почему же я и Гуле не поставил такую же штуку в мобильник? А может, и Максимусу?

Напрашивался неожиданный вывод: причина в ревности. Или в чувстве собственничества. Фантазия, что Гуля может вдруг взять и ускользнуть – не телесно, а мысленно, – из нашего с ней мира, оказалась очень неприятной и навязчивой. Зная, что каждую минуту она может деться в свое собственное «куда-то», я бы то и дело подсматривал за ней, постоянно пытался бы угадать, тут она или не тут…

Настроение стремительно испортилось.

– Ну, я же нормально до работы доезжаю, – ответил я.

Огляделся. Да, всё новое вокруг. Красиво будет первое время. Похвастаться перед приятелями, соседями. Дать понять теще с тестем, что всё у нас путем, ситуация под контролем, денег хватает, стоим на своих ногах.

Даже за окном вдруг стало пасмурно.

– Димкин, ты чего? – Гуля вошла в комнату – словно почувствовала струящийся от меня сплин.

– Да вон: угол, – я ткнул пальцем под потолок, где свежепоклеенные обои чуть разошлись, обнажив узкую полоску штукатурки.

Она чмокнула меня в нос:

– Поправимо!

Как знать, подумал я, пассивно наблюдая, как жена перетаскивает стремянку на новую позицию для немедленного устранения обнаруженного недочета.

Телефон коротко тренькнул в кармане, напоминая о себе.

Я спрятался в туалет. Ремонт был завершен, оставались мелочи – тут помыть, там убрать, разложить вещи и посуду – скука смертная. Надо бы срезать. Так я называл это в последнее время: «срезать» ненужную рутину, перешагнуть обыденное в один миг.

На экране в углу помигивала пиктограмма обновления файлов. Нажать кнопку рутинатора я не решился – чтобы случайно не помешать установке. Два-ноль! Интересно, чем же будет отличаться новая версия?

Вечером нам вернули Максимуса, загорелого и шумного. Заодно случилась госприемка. В целом – нормально. По пунктам – целый перечень недостатков. И плитку затерли не так, и ламинат не там обрезали, и порожки неудобные, тапки цепляться будут. А так-то – молодец, зять! Большое дело сделали! Я кивал, вздыхал, разводил руками, снова кивал, мечтая только о двойном нажатии на кнопку рутинатора. Гульнара, подхватив мой кислый настрой, пару раз съязвила о моих способностях плиточника-штукатура, и этого вполне хватило, чтобы не разговаривать до утра.

О, спасительный понедельник! Я поднялся раньше обычного и без завтрака выскользнул из дома. «Алга-Импорт», наверное, нуждалась во мне. Купив в ларьке около офиса пару чебуреков, я прокрался в спящее здание.

Тайного проникновения не получилось – седоусый Петрович, напевая что-то из маршей тридцатых годов, резал на рабочем столике в своей будке огурцы и помидоры.

– Смотри-ка! – лучезарная улыбка во все протезы. – Соскучился по работе, что ль?

– Больше она по мне, – подмигнул старику я, прикладывая пропуск к турникету.

В отделе логистики привычно пахло цитрусом, ксероксом, мокрым ворсом. На моем столе высились стопки папок – типичное рабочее место бюрократа, карикатура. Я щелкнул чайником, положил чебуреки на угол стола и углубился в документы. Всё ясно! Даже невооруженным глазом я видел, что ближайшие дни превратятся в битву за урожай. Наивный, думал, что за отпуск дел не прибавится? Время платить по счетам.

Я заварил чайку, неторопливо уничтожил импровизированный завтрак, и всё равно до начала рабочего дня оставалось почти двадцать минут. А что тянуть-то? Я вытащил мобильник и двойным щелчком запустил рутинатор.

Вот ты какая, два-точка-ноль…

Я очнулся в понедельник после обеда, бодрым и жизнерадостным. Подождал, пока развеются фиолетовые тени и утихнут колокольчики. Огляделся. Рекогносцировка на местности. За столом напротив незнакомый парнишка сосредоточенно перебивал в компьютер таможенную декларацию…

Или не незнакомый? Всплыло имя: Эльдар. И что его к нам пристроила мать, подружка Жанны нашей Темиртасовны. И что он с первого сентября на испытательном сроке…

Да, я очнулся в понедельник, только это был следующий понедельник, ровно через семь дней после утреннего побега из дома, Петровича с огурцами, чебуреков и всех остальных кусочков мозаики, создающей мой окружающий мир.

– Дмитрий Александрович, а вот здесь в тридцать первой графе – не подскажете, какой код может стоять, а то копия слепая?

Смущенный Эльдар смотрел на меня через стол.

Неделя! Неделя!!!

Я подошел к новичку, в двух словах объяснил ему, что может быть, а чего не может быть в тридцать первой, подтолкнул его к правильному интуитивному решению, обернулся к окну. Мы с Эльдаром выглядели мухами за стеклом для спешащих прохожих. Деревья подернулись желтым, солнце светило мягко, безвольно.

Я коротко нажал кнопку рутинатора и зажмурился.

События прошедшей недели сами выстраивались в голове, лезли пеной из бутылки, раскладывались пасьянсом – из ничего, из ниоткуда бралось – возвращалось ко мне назад мое собственное прошлое. Первый приступ паники быстро прошел. Всего несколько секунд – и кинолента недельной длины размоталась передо мной задом наперед, от понедельника через воскресенье к предыдущему понедельнику. Прошедшие дни прочно улеглись в памяти, с детальнейшими, даже, может быть, излишними подробностями – достаточно заглянуть на нужную полочку. Стоит захотеть. И разве можно говорить, что я что-то пропустил – если я всё помню?

Да и происходило ли в эти дни хоть что-то, чему стоило уделить внимание? Визит к Гульнариным родителям, семейный выезд в супермаркет с походом в кино на утренний сеанс и торопливым перекусом в «Мак-Дональдсе», рабочие неурядицы, заурядные плановые переговоры, пара скучных посиделок, наполовину пропущенный вечерний сериал. Всё проистекало так обычно, что грань прожитого и «срезанного» сразу начала расплываться. Просто еще одна календарная строчка выщелкнулась из обоймы.

От скачка на неделю я не почувствовал раздражения – ведь двойное нажатие упрощало жизнь каждый раз, когда повторение будничных действий могло бы взорвать меня изнутри. Похоже, новая версия программы сама слепляла «срезы» в неразрывную цепочку, исходя из моих предпочтений… Из моих ли? Вслушавшись в себя, я убедился: да. Рутинатор работал безупречно.

Были за срезанную неделю и достижения – на другом, «стратегическом» уровне. Я почти отладил бизнес-процессы с Бишкекским филиалом. Тамошние ребята сражались за свою самостоятельность до последнего, но Жанна железной рукой перевела их в мое подчинение – торговых интересов у «Алги» в Киргизии пока не было, а все вопросы логистики автоматом замыкались на наш отдел. Мой помощник выехал в Бишкек. Под моим дистанционным контролем он внедрял правила документооборота и тренировал менеджеров, а заодно искоренял в местном управляющем последние симптомы сепаратизма.

И конечно же, я наконец-то продвинулся со сборкой Моста! Стоило загнать подготовку деталей в процедуру, дело пошло полным ходом. Вечерами я уединялся с макетом, и балку за балкой, плашку за плашкой встраивал в конструкцию. Это раньше приходилось себя уговаривать: пару деталек, ну давай! Моделирование, мол, – дело для терпеливых. Маленькими шагами – в долгий путь, и всё такое. Мост – сколько раз во сне я видел его собранным, законченным! Теперь всё будет по-другому. Когда я вижу цель, она всегда достижима!

Рутинатор послушно тренькал в руке, открывая в ускоренной прокрутке все новые кадры прошедшей недели. Притормаживать не хотелось – это всего лишь прошлое, причем не самое интересное прошлое. Хватит и общего обзора. Искусственно отстранившись от своей обычной жизни, охватывая ее взглядом не участника, а зрителя, я чувствовал себя весело и возбужденно, как будто сбежал из класса перед контрольной работой.

Как же существуют другие – девяносто девять и девять процентов людей: соседи и случайные прохожие, продавцы в магазинах и дорожные полицейские, солдаты-срочники и врачи в поликлиниках, футболисты и шахтеры, чабаны и министерские служащие, домохозяйки и торговцы цветами… Почему «Рутинатор» до сих пор не покорил мировой рынок, не вселился в каждый мобильный телефон, почему программа валяется на задворках Интернета в бесплатной скачке? Те, кто написал ее, должны бы давно стать миллиардерами – ведь жизнь каждого из нас состоит в основном из повторяющихся однообразных действий!

До конца рабочего дня я больше не пользовался рутинатором, получая глупое, шаловливое удовольствие от самых обычных дел. Зашел к Тэтчеровне, доложился по Бишкеку, выпил ароматного директорского кофейку, изложил вкратце планы на осень по захвату мира. Эта часть работы мне нравилась: игра ума, обмен тонкими шутками, разговор профессионалов, знающих себе цену, ощущение того, что стоишь на ступеньку выше большинства не по протекции, не по случайному стечению обстоятельств, а заслуженно и по праву. Нет, визиты к Жанне Темиртасовне теперь, когда у меня снова всё наладилось с реализацией задач, к рутине я точно отнести не мог.

В кабинете Тэтчеровны я и нашел ответ, почему «Рутинатор» до сих пор мало кому известен и не может распространиться. Проще простого: потому что тот, кто научился срезать рутину, ни за что не поделится своим умением! Это же конкурентное преимущество: ты включаешь автомат, и за тобой уже не угнаться. Сколько бы луддиты не бегали с факелами и топорами – где они теперь, эти луддиты? А станки – повсюду. Они победили.

И у вас большие перспективы, Дмитрий Александрович!

Я вернулся домой поздно, как и во все предыдущие срезанные дни. Пришлось брать такси – общественный транспорт работал-таки на троечку, и последнего троллейбуса можно было прождать минут сорок. А у меня не было лишних минут. Меня ждал Мост.

На входе в квартиру попытался угадать, кто дома: Гуля или Гульнара. Сразу разобраться не получилось – со мной поздоровались из кухни. Пока я мыл руки, на столе появилась тарелка с подогретым ужином, а жена ушла укладывать Максимуса.

Вычурное гладиаторское имя почему-то прилипло к сыну, и он никак не хотел с ним расставаться. Лучше, чем «Максик» какой-нибудь, конечно, но пора бы парню начать превращаться в Макса или Максима… Как-то быстро он растет, подумалось вдруг. Прямо на глазах.

Мост был рад меня видеть. Заготовленные в выходные детали ждали монтажа. Мне нравилось работать без верхнего света. Стоваттная настольная лампа, которой я подсвечивал чертежи, отбрасывала от Моста сложную фигурную тень на стену. В кружевах света и тени оживали тевтонские призраки и бряцали забралами.

Я даже не заметил появления жены. Она тихо подошла со спины, чуть повернула меня в кресле, обняла за шею, села на колени. Прижалась ко мне тем особенным образом, что не оставляет сомнений в намерениях.

Мне очень хотелось закончить с крепежом вант на левой опоре, но отодвинуться, отстраниться – значило: обидеть. Я ни в коем случае не хотел обижать Гулю, и мы плавно отдрейфовали в сторону кровати, на ходу теряя одежду. Едва не опрокинули торшер. Гуля смешно округлила глаза в притворном страхе и приложила палец к губам. Тс-с, Димкин, скрытность и незаметность – наши козыри в этой игре. Нельзя будить Максимуса, правда?

Мы стянули на пол тяжелое покрывало и скользнули в прохладу постельного белья. Всё это было бы здорово, чудесно и замечательно, если бы случилось впервые. Но наш маленький спектакль разыгрывался бессчетное количество раз, и икс плюс первый выход актеров на сцену вряд ли мог внести в него принципиально новое звучание.

Гуля поцеловала меня в ключицу, провела носом по шее, тихонько укусила за ухо. Я подтянул ее к себе, длинным движением погладил от затылка до колена. Ты не виновата, девочка. И всё делаешь правильно. Просто сейчас не до тебя. Слишком много всего крутится в башке, и это мне сейчас интереснее.

Я нащупал лежащий в изголовье телефон и запустил рутинатор.

III

Осень-зима.

Узнаешь, где р. з.

Как ни странно, отношения с женой резко пошли на лад. Видимо, тот второй, полуавтоматический «я» гораздо четче следовал немудреным правилам совместной жизнедеятельности. В тех случаях, где у меня вскипела бы кровь или сорвало башню, мой близнец-дублер проявлял чудеса хладнокровия и разруливал любой назревающий конфликт, не скатываясь ни в смирение, ни в ссору. Я даже завидовал себе-тому, прокручивая нажатием кнопки срезанные дни и недели: как же он ловко справляется со всеми неурядицами! Насколько внимательным и предупредительным умудряется быть!

Порой я даже чувствовал себя уязвленным: ведь и без рутинатора мог бы жить с Гулей именно так: не выпячивая самомнение, не игнорируя просьб о помощи, не отстраняясь от общих трудностей, подтверждая свое к ней отношение не только словами и ласками… Но во мне-мне пока не всё было в порядке – от усталости и безразличия опускались руки, нехватка времени бесила до изжоги и дрожи в пальцах, а каждый лишний контакт даже с самыми близкими людьми грозил взрывом.

С рутинатором станет легче – я был уверен в этом, словно за плечом появился невидимый помощник, доброжелательный джинн, быстрый и сметливый Труффальдино, освобождающий меня от всего, что не требовало особого внимания. Не извольте беспокоиться, синьор! Будет исполнено, синьор! Вместо звонкой монетки мой верный слуга довольствовался кусочками времени. Почти натуральный обмен.

Иногда это были всего лишь минуты, чаще – часы или дни. Пару раз мне случалось срезать неделю, как в первый раз после установки новой версии «Рутинатора». Теперь не требовалось «записывать» шаблон рутинного действия, кнопка «Сохранить и повторить» больше не появлялась. Программа четко распознавала, за какое дело я собираюсь взяться, и при вызове сразу брала управление на себя. Отсюда и ощущение, что дублер понимает тебя без слов…

Слипание срезаемых отрезков времени оказалось удобным новшеством. Рутины самых разных видов и свойств идеально стыковались друг с другом, образуя продолжительные периоды времени, не требующие от меня ни экспромтов, ни размышлений. Утренняя гимнастика. Торопливый завтрак почти без слов – и Гуле и Максимусу предстоял нырок в собственную рутину. Транспортная сутолока, выученные наизусть плакаты и рекламные щиты за замызганным троллейбусным стеклом, одни и те же остановки в том же порядке. Дежурное «сдобрымутром» при входе в отдел, однообразные разговоры, ожидаемые проблемки, нудные мозговые штурмы, выданные на-гора предсказуемые результаты. Впору повесить на лоб табличку «Не беспокоить!».

Но я выпадал из-под действия программы сразу, как только на горизонте появлялось любое значимое событие, которому стоило уделить внимание по-настоящему, – что-то не укладывающееся в рутину, требующее моего полноценного вмешательства – или интересное само по себе.

Я почти на полный день отключил рутинатор, когда Тэтчеровна назначила меня начальником отдела. Прослушал лестные отзывы о своей работе, принял поздравления коллег – большей частью искренние, освоился в новом кресле с непривычным видом из окна, устроил дома праздничный ужин – для всего этого мне и не требовался рутинатор! Всё другое, всё непривычное, мечты с иголочки, фантазии из новой пачки.

Однако эйфория развеялась до обидного быстро. Уже через несколько дней я снова стал проваливаться во всё более долгие срезы. «Алга-Импорт» расцветала на глазах. Тэтчеровна заботилась о своем бизнесе, никогда не оставляя его без контроля надолго. Иногда мне казалось, что она давно пользуется рутинатором – иначе откуда обычной немолодой тетке взять столько энергии и упорства, чтобы изо дня в день тянуть лямку – пусть и директорскую, из мягчайшей кожи ручной выделки, сшитую по лекалам от лучших дизайнеров мироздания, но всё же…

А я понемногу приходил в себя. Жизнь проскальзывала вперед на ускоренной перемотке – ровно в том темпе, чтобы мне было нескучно. И вне рутины я тоже стал быстрее, резче, легче на подъем. Почти разучился нормально писать – пальцы не поспевали за мыслью, и приходилось лепить одну к другой первые буквы слов, выкидывая остальное. Расстановка слов в предложении – тоже достаточно предсказуемая вещь. Каждый охотник ж. з., слезами г. не п., поспешишь – л. н.

Вне действия рутинатора я стал хуже и меньше спать – не успевая устать за день. Сначала боролся с бессонницей, пытался потихоньку возиться с Мостом, но мелкие детальки и кропотливое копошение с ними уже не давали былого удовольствия – результат, маячивший впереди, волновал меня куда больше, чем процесс. Я снова ложился, прилежно закрывал глаза, считал слонов, даты, деньги, фуры, овечек, ворон, километражи, а когда это надоедало, просто-напросто запускал рутинатор. Уж дублер-то четко знал, что такое крепкий и здоровый сон.

Я едва смог проснуться, когда однажды ранним утром, опередив будильник, зазвонил телефон. Гуля, сняв трубку, вдруг странно замолчала, и это молчание бесцветным облаком расползлось по комнате. Даже сквозь сон я почувствовал, что через телефонный кабель в дом просачивается беда. Потом Гуля резко и сильно затрясла меня за плечо, сунула трубку к уху и непонятно пояснила:

– Это про Гарика.

Я слушал безжизненный мужской голос, а сам пытался вспомнить, видел ли я раньше хоть раз Гарикова отца. Эти размышления хоть как-то отделили меня от сути того, что говорил незнакомый человек. Трасса на Усть-Каменогорск. Плохая видимость. Под откос. Мгновенно. Прощание в четверг. От морга отъезжаем в девять. Да, будем с женой.

Гарика хоронили на Кенсайском – в могилу деда. Сутолока на посадке в «пазики», десять километров негромких разговоров и ощущения безвозвратности времени… Мы дразнили его Рыжухой, прятали его учебники, морщились, когда родители ставили нам его в пример. Умничка! Такой умничка! А после школы многое сделалось неважно, быстро забылось, развеялось. Отличники мыкались без работы, двоечники матерели и брались за ум или за пистолет, троечники тихой сапой, на упорстве или на фарте, выбивались в бизнесмены да в чиновники. Все постепенно пристроились, нашли свою дорожку и двинулись кто куда. Дорога Гарика оборвалась где-то на пути в Усть-Кам, разом и навсегда, и теперь оставшиеся озирались, словно не решались спросить друг друга: а в чем тогда был смысл всего? Учебы, шахматной школы, репетиторов, практики, усердия и стараний, маленьких побед и крошечных шагов вперед…

У могилы собралось столько народу, что мы видели только спины и спины.

– Привет, Гульнар, – негромко сказал Кайрат и пожал мне руку.

В черной толпе его притерло к нам – сам бы он, может, и не подошел бы. В автобусах я Кайрата не видел – значит, приехал на своей. Гуля кивнула ему в ответ. Когда-то мы были очень дружны, а потом одна дурацкая ссора вдруг подточила дружбу, разомкнула пути как железнодорожная стрелка. Повисла пауза. Молчание стало бы неудобным, если бы не соответствовало обстановке. Ничего говорить не требовалось. Впереди, за спинами, кто-то рыдал, кто-то сбивчиво выкрикивал грустные слова прощания. Нас здесь знала только мама Гарика, да еще пара одноклассников, так же мявшихся с ноги на ногу неподалеку.

На поминки мы ехать не собирались. Кайрат предложил подбросить до города. Гуля неожиданно согласилась.

В машине – потрепанном праворульном сарае – мне досталось «водительское» место, правда, без руля. Пытаясь склеить какую-никакую беседу, мы потыкались в биографические подробности школьных приятелей, но разговор быстро увял. Вспомнилось, как весело и непринужденно мы практически о том же самом трепались с Гариком – в тот памятный день, когда я впервые запустил рутинатор.

Почему же просто со знакомым легче найти общий язык, чем с другом? С Кайратом, а точнее, с Чипом – Чиполлино – мы просидели за одной партой семь лет, пока его родители не решились на переезд. Кайрат писал мне письма. Норильск, Дудинка, Тикси – по почтовым штемпелям можно было учить географию Заполярья. Тогда не было никаких предпосылок к тому, чтобы когда-нибудь снова оказаться соседями.

Семья Кайрата разобралась с гражданством, и он после школы отправился прямиком в российскую армию. Мой школьный друг был весь такой круглый, словно составленный из мячиков. Непослушные волосы норовили подняться на макушке смешным хохолком. Поверить было невозможно, что наш жизнерадостный Чиполлино оттрубит два года в десанте, а потом еще останется на сверхсрочную по контракту. Подумать только: прыгать с парашютом, снимать часовых… Хотя «Никто кроме нас» вполне ему подходило – Чип еще с младших классов встревал в любую распрю, пытаясь примирить спорщиков, разнять драчунов и частенько огребал от обеих сторон конфликта.

Наша переписка прервалась не сразу, и так же не сразу мы возобновили общение, когда он вернулся в Алма-Ату. Наверное, потому что это был не совсем тот человек, что уехал двенадцать лет назад. Я никогда не спрашивал Кайрата, где и в какие передряги его забрасывало. А сам он был на удивление несловоохотлив. Толком не успев сдружиться вновь, мы умудрились рассориться из-за ерунды – неудачной шутки, обидевшей Гулю. Мне надо было заступиться за жену, и я заступился. Но и в защиту Кайрата нашлось немало веских доводов. Так я поругался с обоими. С Гулей-то мы помирились быстро, а вот старый друг воспринял всё слишком всерьез.

Кайрат вел довольно резко, скашивая дуги серпантина, то и дело высовывая меня на встречку через двойную сплошную. Порой я инстинктивно начинал жать ногами несуществующие педали.

Мы уже въехали в город, когда он напоследок попробовал вновь завести беседу. Я был благодарен ему за эту попытку, хотя и так уже было ясно, что прошлое отчеркнуто, списано в архив, что дружба из чего-то осязаемого и живого уже переродилась в абстрактный скелет, музейное чучело.

– Странно так встречаться, – сказал он. – Плохо. Я вчера еду по Сатпаева, вдруг вижу тебя у «Рахат Паласа». Сначала думаю: дай хоть остановлюсь, парой слов перекинемся. А потом прикинул: ведь завтра на похороны. Там и увидимся. Вот…

– А что ты в центре делал? – удивилась Гуля.

Вопрос адресовался мне, разумеется.

– Я вчера в офисе – как пчелка в улье. Обознался, – сказал я Кайрату. – Когда за рулем, прохожие все на одно лицо.

– Может, и так, – не стал спорить он. – Гарика жалко.

Тут тоже спорить было не о чем, и в салоне вновь стало тихо.

Кайрат высадил нас почти у дома. Прощание получилось буднично-нейтральным. Никаких там «увидимся» или «до скорого». «Давай», «пока», «спасибо, что подвез» – по смыслу как «до свидания», но никаких «свиданий», конечно же, не планировалось. Как позже выяснилось, не планировалось только мной.

На следующий день я, как правильный, выбрался на перекус между часом и двумя. Еще одно преимущество рутинатора – тяга к режиму. Делу – время, но и отдыху – тоже время. Утренняя рутина отпустила меня только за обеденным столом. Я привычно проморгался, пока фиолетовые тени и контуры не истаяли без следа. На смену тонкому аромату полевых цветов пришел естественный «фон» общепита – запах свежих лепешек, жарящихся котлет, горячей воды, отголоски сигаретного дыма.

Кайрат взялся из ниоткуда – и плюхнулся на диван напротив меня. Не спросив разрешения, по-свойски.

Я всего лишь собирался в одиночестве утолить голод. Никакая компания мне для этого простого мероприятия не требовалась. Чип-Чип-Чип, мне давно стало скучно с тобой, и говорить нам особо не о чем, ты же сам всё понимаешь и чувствуешь, так зачем ты здесь? Телефон лежал рядом с тарелкой, и решение срезать ненужную застольную болтовню показалось разумным и естественным. Я приветственно кивнул возмутителю моего спокойствия и потянулся к заветной клавише с домиком.

– Руки от трубы! – неожиданно рявкнул Кайрат.

Наверное, это в армии учат так по-особенному повышать голос. Я отдернул пальцы от мобильника. Сердце заколотилось набатом.

– Ты чего, Чип? Командовать мной вздумал? Всем стоять, полиция Лос-Анджелеса?

А он вдруг рванулся вперед, молниеносно схватил мой телефон и сунул в карман.

– Давай поговорим без подручных средств, – сказал Кайрат. – Тема важная, а мобилы отвлекают.

– Отдай телефон, – медленно произнес я, глядя на обидчика исподлобья.

– А то что? – нагло ответил тот.

Вместо ответа я прыгнул вперед. Пальцы сами скрючились, превращая руки в звериные лапы. Я готов был вцепиться мерзавцу в горло. Как он посмел взять мой рутинатор?!

Наверное, это здорово смотрелось со стороны. Тело мое красиво и хищно перелетело через обеденный стол, сметая коленками солонки и перечницы. Но Кайрат оказался где-то сбоку и вне пределов досягаемости. Я рухнул вперед, лбом в диванную спинку, а уже в следующее мгновение заломленная за спину рука и болезненный тычок в ребра подтвердили мои худшие опасения: вряд ли без подготовки можно совладать с чертовым десантником, даже если это всего-навсего Чиполлино, наш незадачливый увалень, объект насмешек всего класса.

– Всё хорошо, всё нормально! – крикнул Кайрат спешащей к нашему столику официантке. – Друган – спортсмен, прием мне показывает!

Та что-то буркнула в ответ и ушла на кухню.

– Остыл? – спросил Чиполлино, немного ослабляя хват.

Я кивнул.

– Рубашку поправь и сядь спокойно, поговорить надо.

Он занял мое место – получилось, что мы поменялись местами. Нас снова разделял стол.

– Зачем соврал? – спросил Кайрат.

Врать ему у меня не было причин – ни по какому поводу.

– После кладбища, – уточнил он, – я спросил про «Рахат Палас», а ты прикинулся, что знать ничего не знаешь.

Я возмутился:

– Что – знать? Я на Сатпаева года полтора не был.

– Хорошо подумал? – В голосе одноклассника появились настораживающие холодные нотки.

– Так, стоп! – Я поднял перед собой ладони. – Тут какая-то лажа. Давай нормально рассказывай: в чем дело?

Кайрат хмыкнул:

– Не знал бы тебя, как облупленного, давно сдал бы своему шефу. Или сразу Тэтчеровне.

Он достал из-за пазухи и развернул сложенный пополам листок с фотографией. На снимке, сделанном откуда-то сверху, похожий на меня парень поднимался по ступеням. Дата в углу – недельной давности, половина восьмого вечера.

С трудом сопоставив свои дела с календарем, я удостоверился, что в тот день допоздна готовил документы по Бишкеку. И, разумеется, ни в какой «Рахат Палас» не ездил. Пальцы прямо чесались нажать кнопку рутинатора, но телефон был у Кайрата.

– Говоришь, допоздна, – он положил передо мной вторую бумажку – обрывок рулонного листа с перфорацией. – «Алга-Импорт», распечатка с турникета на входе.

Та же дата, четыре строчки корявых матричных буковок. Стрелка вправо – вход, стрелка влево – выход. Пропуск номер такой-то, владелец – я, прибыл на работу в 08:56, вышел в 18:50, вернулся в 21:21, окончательно свалил в 23:30.

– Комната четыреста шесть, – негромко сказал Кайрат. – «Рахат Палас», девятнадцать тридцать, посетитель в четыреста шестой к господину Кхонг Шин Сы, гостю из Китайской Народной. Показать выписку с ресепшена?

– Дай, пожалуйста, телефон, – попросил я. – На минутку.

– Только без звонков и эсэмэсок, – Кайрат вернул мне мобильник. – А то восприму как недружественный акт.

Опустив глаза и убрав руку с телефоном ниже уровня стола, я вошел в рутинатор через меню, нашел в календаре нужную дату, из выпавшего контекстного списка выбрал «Обновить». Запрошенный день всплыл в памяти, как подводная лодка, выпрыгивающая на поверхность моря. Струи желаний и намерений хлещут по верхней палубе, водопады эмоций, слов, встреч, занятий стекают с корпуса, омывая капитанскую рубку.

– Какая-то ерунда. Я стопроцентно уверен, что не выходил из офиса.

Кайрат вынул распечатку у меня из-под руки.

– Предлагаешь рассматривать версию о переодетом артисте с временно украденным у тебя пропуском?

Я не ответил, только крепче сжал губы. Сам передал ему назад мобильник.

– Диман, – сказал Кайрат неприятно доверительным тоном, – ты хотя бы мне объясни, без передачи, что у вас за дела с Шин Сы! Он же не просто так приехал, он на тот год с «Алгой» контракт готовит. При таких раскладах ваша встреча выглядит очень странно. И лучше все странности снять прямо сейчас, пока мне не пришлось своего шефа вводить в курс.

«Шеф» – начальник отдела безопасности компании «АлгаИмпорт», пришел к нам из министерства сразу после выхода на пенсию, эмвэдэшные корочки остыть не успели. Люди с таким опытом, связями и весом легко находят работу в частном бизнесе. Тэтчеровна ценила его безмерно, а «шеф» отвечал настолько ответственным подходом к кругу своих обязанностей, что в этом иногда проглядывала параноидальная симптоматика.

– И еще: зачем телефон просил?

– Кайрат, – спросил я, – скажи, ты мне веришь?

– Пока да, – прямолинейно ответил он. – Хотелось бы и дальше.

– Тогда попробуй переварить…

Я, как мог коротко, изложил ему суть. Не как рутинатор работает – этого я не знал, а что он делает. Рассказал о том, насколько облегчилась моя жизнь. Про успехи на службе, про покой в семье. Он изредка задавал наводящие вопросы, что-то уточнял. Потом я закончил, и мы пару минут просидели молча.

– Ты хоть слышишь себя со стороны? – наконец поинтересовался Кайрат.

Что ж, я и не надеялся, что он воспримет правду. Но попытаться стоило.

– Ты говоришь, что загруженный в мобилу софт выносит тебе мозги так, что ты толком не можешь вспомнить, чем занимался! Нет?

Если он что-то и усвоил, то крайне примитивно. Армейский минималистский подход.

– И вот в состоянии лунатизма ты выходишь из офиса, едешь через полгорода, что-то перетираешь с китайцем, которого даже в глаза не видел. Возвращаешься назад и начисто забываешь, где был и что делал. И волшебная кнопка в мобильнике тоже не помогает, а?

– Ты не так понял… – попытался возразить я.

– Всё я понял как надо, – оборвал меня он. – Съел и переварил.

Повисла бестолковая пауза. Мы оба оказались на перепутье, и каждый втайне надеялся, что другой сделает первый шаг вперед.

– Просто попробуй, – сказал я.

– Что?!

В его голосе было столько презрения – или брезгливости, – что меня это задело.

– Сначала спрашиваешь, верю ли я тебе. Да, говорю я, стараюсь! Развесив уши, слушаю образцовую небылицу. Полный бред, но я заставляю себя поверить. Это же Диман, мы за одной партой, и всё такое. Просил поверить? Верю. Верю! И тут же – что? А вот что: мой добрый дружок-корешок всерьез предлагает: запусти-ка, Чип, эту гнусь себе в голову и посмотри, что получится!

Редкие посетители поглядывали на нас настороженно.

– Пока не попробуешь, не поймешь… – смешался я.

Кайрат отрицательно помотал головой:

– А не всё стоит пробовать в этой жизни. Тебе ли не знать. У нас четверть класса скурилась да скололась. Допробовались, бляха муха!

– Это просто программа!

– Которая перехватывает управление, Диман. Управление тобой. Твоим кочаном. Либо ты меня дуришь. И тогда я – идиот, а ты – сука.

– Ты не идиот, – сказал я. – Ты Чиполлино.

Секунду он молчал, а потом мы оба засмеялись.

– А Чиполлино, – Кайрат погрозил мне пальцем, – всегда стоит на стороне добра. И поэтому не лезет в сомнительные схемы. И делает то, что умеет. А что я умею, как ты думаешь? Правильно думаешь! Красться, нападать, стрелять. Убивать при необходимости. Так что мне совсем не нравится идея, что кто-то овладеет моим телом и воспользуется вложенными в него навыками.

– Ерунда какая-то, – повторил я. – Не пойму, как теперь что. Всё было классно.

– Что именно – классно? – уточнил он. – Уколоться и забыться?

– Да пошел ты! При чем тут наркота?

– А эффект похожий. Не снаружи – изнутри. Так-то всё чин по чину – усердие, трудолюбие, пашешь с рассвета до заката, Тэтчеровна для тебя вот-вот доску почета заведет. Но это ж на чужом горбу, а? Сам же чуешь! По щучьему велению вставай, печка, к лесу задом! Всё – морок, всё – дурман. Не внутри – снаружи. Твои успехи – не твои, твое время – сдано в лизинг. Скажи-ка, можешь прямо сейчас выкинуть эту хреновину?

Я непроизвольно сжал кулаки и почувствовал, как взмокли ладони.

– Ты на игле, дружище! – поставил диагноз Кайрат. – Эта дрянь жрет твое нутро. Где ты вообще на нее натолкнулся?

– Гарик дал, – тихо сказал я.

Кайрат уставился сквозь меня. В его взгляде крутились шестеренки, ключи входили в замки, выступы цеплялись за пазы, тугой механизм вырабатывал мысль.

– Твою ж мать! – шепотом резюмировал он. – Сиди здесь, никуда не дергайся, я вернусь через полчаса.

Кайрат приподнялся с дивана и по-крабьи выбрался из-за стола. У него в кармане зазвонил мой телефон.

– Гуля, наверное, – объяснил я.

Два звонка, три.

Кайрат протянул мне мобильник. Как же всё тошно и страшно. Взяв телефон в руку, я без раздумий сбросил звонок и вдавил клавишу рутинатора.

Исчез стол, исчезли уютные диванчики вместе с барной стойкой, полом и крышей, и заряд колючего, совсем зимнего снега хлестанул меня по щекам. Я стоял без шапки на морозе, в сумерках, и золотым заревом вдалеке светилась Алма-Ата. Кресты, шесты, звезды и столбы черными силуэтами проступали на фоне сиреневого неба, отбрасывая фиолетовые тени. Снежинки таяли на губах запахом полевых цветов, с хрустальным звоном бились о чугунные оградки Кенсайского кладбища.

Я стоял перед могилой Гарика. Холм уже почти осел, цветы сгнили и заледенели. Белая крупа забилась во все неровности почвы, собралась на черных лепестках и листьях. Руки коченели в задубелых карманах зимней куртки.

– Чиполлино, отдай мобилу, – попросил я.

Даже не зная, здесь ли он. Просто предположил.

– Сначала скажи, какое сегодня число, нарколыга недоделанный!

Он стоял за спиной, в нескольких шагах. Даже если я брошусь на него, одного прыжка не хватит. Он сильнее и опытнее. Гад!

Мысли разбредались как овечки по склону, а чабану было не до них. Чабан искал свой спасительный телефон с волшебной кнопкой «Хоум». «Хоум» – домой! Как попасть домой, в свою собственную жизнь, когда этот гад снова отнял мой мобильник?!

– Число, – настаивал он. – Не помнишь? Тебя же сейчас любая психушка забесплатно примет! Давай, Диман, давай, вспоминай, сколько ты от меня бегал!

Я? Бегал? Бессильная злость накатила как цунами. Бегать еще от этого урода!

– Я тебя просто игнорировал, ясно? – крикнул я, наконец, к нему повернувшись. – Потому что ты у меня в печенках уже сидишь! Вторую неделю прохода не даешь!

Это было сказано наугад. В тумане незнакомой реальности, без рутинатора под рукой, я никак не мог найти опору, точку отсчета, чтобы сориентироваться во времени.

– Вторую? – издевательски засмеялся Кайрат. – Молодца, лунатик, на широкую ногу живешь! Календарь бы тебе не помешал. Жаль, с новогодними подарками я опоздал немного!

Как удар в челюсть.

– Что говоришь такое? – Я зажмурился, сгорбился, сжал щеки ладонями.

Какой Новый год, что он несет?!

– Двенадцатое января, говорю. Хэппи Нью Йир, Диман! Сердечные поздравления от «Хай Мун Инкорпорейтед»!

Щемящая пустота, черная дыра раскрылась в легких, пустила щупальца в желудок и в глотку. Запершило в горле, на глазах навернулись слезы.

– Отдай телефон! Пожалуйста!

Я готов был просить, канючить, клянчить, валяться у него в ногах, ползти за ним на коленях – или обхватить руками его бычью шею, воткнуть пальцы в кадык и сжимать хватку, пока гадская луковая голова не оторвется к чертям. Чтобы потом забрать свой рутинатор и быстро разобраться, что я, где и когда.

Но Кайрат отволок меня в машину и повез прочь. Какой-то сгорбленный старик закрыл за нами кладбищенские ворота. Печка дышала в лицо горячей сыростью, дорога едва угадывалась сквозь запотевшие окна, из дверных щелей тянуло льдом и ночью. Двенадцатое января. Неужели правда?

– Ты в беде, Диман. Хоть сам это понимаешь?

Я сидел скрючившись, сжав коленями заледеневшие ладони. Тупо ныла левая скула.

– Ты что, меня бил?

– Самую малость. До сих пор не верю, что, наконец, с тобой разговариваю. Боялся, заберу телефон, а ты всё равно останешься в трансе. «Под рутинатором» – так это называется? Сколько ты уже?.. Что последнее помнишь?

Двенадцатое января. Декабрь, ноябрь, октябрь. Максовы каникулы… двое каникул. Новый год. Ничего нет. В башке на этом месте – плотный занавес, туман, барьер.

– С нашей встречи. Позвонила Гуля, ты отдал телефон.

– И вот мы здесь, – подытожил Кайрат. – Зашибись.

– Зачем мы сюда приехали? – спросил я.

– Ты сам приехал.

Кайрат помолчал, а потом добавил:

– Чтобы вытащить тебя.

– Зачем?

– Мы же друзья, нет?

Я кивнул и одновременно пожал плечами. Если смотреть по отдельности, то кивок – согласие, плечи – сомнение. Но вместе – этакое «само собой разумеется, елы-палы!».

Ни в чем я не был уверен и, получается, соврал Кайрату – даже без слов.

Мы долго петляли по незнакомому проселку и вдруг неожиданно въехали в Алма-Ату. Окна многоэтажек горели желтыми, оранжевыми, белыми огнями, в некоторых промелькивали силуэты людей, переливались радугой отсветы телевизионных экранов – шла обычная, будничная, рутинная жизнь.

– А мы куда? – спросил я.

– Думал, телефон спрячу, а тебя в плен увезу? – усмехнулся Кайрат. – Буду держать на привязи, как героинщика, пока ломка не пройдет? Не получится, Диман. «Рутинатор» лежит в свободной раздаче. Включить его снова – усилий никаких. Поэтому просто помни: сейчас, возможно, последний шанс избавиться от этой дряни. Нажмешь на кнопку… Я не знаю, встретимся ли тогда еще.

Он сунул мне в руку мой смартфон.

– Слушай внимательно. Китаец твой, Шин Сы…

– Он не мой.

– Хорошо, наш. Стратегический партнер компании «Алга-Импорт». Любимчик Тэтчеровны, ключик к несметным сокровищам и так далее.

– Ну?

– Он же – представитель компании «Хай Мун Инкорпорейтед», зарегистрированной в Гуанчжоу.

Меня слегка зазнобило. А Кайрат еще не закончил:

– Он же – крупный заказчик одной алма-атинской нотариальной конторы. Апостили, регистрация представительства, заверение документов, выезд на сделки. Приоритетное обслуживание, статус «золотого клиента». А теперь догадайся, кто в этой нотариальной конторе вел персональное обслуживание господина Кхонг Шин Сы.

Это был уже не озноб. Настоящий колотун.

«Думаешь, у нас в нотариате рутины мало?»

– Кто-то в курсе? – выдавил из себя я.

– Менты дело давно закрыли – чистый несчастный случай, никаких противоречащих признаков. Тэтчеровна отмахнулась, как от мухи. Она на этого Шин Сы молиться готова. Шеф разрешил повозиться – не за счет конторы и не в ущерб рабочему времени. Вот, вожусь.

Тут нужно было что-то сказать, но голову словно набили ватой, и я целую минуту так и сяк крутил разные слова, составляя их в совсем простую фразу:

– Я могу помочь?

Кайрат бросил на меня короткий взгляд и снова уставился на дорогу. Мы уже повернули в Турксибский район, до моего дома оставалось минут пять езды.

– Я хочу помочь.

– Сначала реши, что делать с этим, – он показал пальцем на телефон в моей руке.

Человеку, расставшемуся с сигаретой, лучше выбирать столик в зале для некурящих. Бывшего алкоголика лучше не провоцировать традиционным «на посошок».

Я попросил Кайрата притормозить у магазина мобильной связи. Выбрал на витрине простую и недорогую китайскую трубку «Сезам». Совсем недавно мы такие оформляли на ввоз, тонны три. Минимум функций, крепкий корпус, надежная батарейка, больше ничего не требовалось. Переставив сим-карту, я отдал старую трубку Кайрату:

– Ты у нас вроде как не на игле? Спрячь куда-нибудь… до лучших времен.

Что это будут за времена, когда они наступят и благодаря чему – нет, вряд ли кто-то на всем белом свете мог бы дать осмысленный прогноз.

Дома было пусто, на кухонном столе записка от сына. «Уехали к бабушке с ночевой. Дядя А. приехал из Ч., дед готовит дымляму. Позвони маме, а то она сердится, что ты трубку не берешь. А лучше приезжай! MAXIMUS».

Я побродил по пустым комнатам. Я тут жил… Я тут живу. Пусто-пусто-пусто в голове. Рутинатор вырвал клок моей жизни. Но без него я не смогу вспомнить, что происходило, что сейчас важно и срочно, а что ушло на второй план. Я не знаю даже, как мы провели новогоднюю ночь!

Хотя кто это «мы»? Гуля, Максимус и мой дублер, вот кто. Уж меня-то там точно не было.

На столе под простыней двугорбился макет. Я осторожно снял ткань и уставился на то, что пряталось под ней. Чужое, чужеродное. Собранная, завершенная моими руками, но не моим сердцем деревянная конструкция. Идеально склеенная уменьшенная копия никому не известного моста. Поделка для сельского дома культуры или кружка «Юный моделист».

Передо мной стоял мост. Просто мост, и в нем не было ничего моего. И уж тем более – ничего от моего папы. Мертвый хлам со спичечной фабрики.

Ощущение, что меня обманули, нарастало с каждым толчком пульса. Кидалы, наперсточники, поездные каталы, как, когда вы успели вывернуть карманы моей души?!

Я выволок макет во двор. За гаражами узкая неосвещенная тропинка петляла к арыку. Поваленный карагач огромным комлем отгораживал от любопытных глаз небольшую площадку – любимое место сбора окрестной шпаны. Посреди вытоптанной в снегу плеши чернело кострище. Несколько бревен давно превратились в лавочки. Там и сям валялись пластиковые стаканчики, пустые бутылки и сигаретные пачки.

«Хай Мун»! Под какой высокой луной я успел заблудиться и как далеко забрел? Телефон просился в ладонь, большой палец инстинктивно вжимался в сгиб указательного – вызов, вызов, вызов спасительной процедуры! Если бы я не отдал смартфон с рутинатором Кайрату, то еще неизвестно, удалось бы мне удержаться от нового среза. Нет, Диман, руки от трубы, не сметь прятаться в программу!

Спички никак не хотели зажигаться, ломаясь об ободранный бок старого коробка одна за одной. А цел ли исходный, настоящий мост? Копию которого принес с собой в казахскую степь пленный немец? Подумалось мельком, не всерьез. От спички занялся лоскут мятой оберточной бумаги, одноразовый факел. Или какие-нибудь «летающие крепости» высыпали на стратегическую переправу щедрый запас огня? Лиственница. Лучшее дерево. Сладковато-душистый дымок. Бомбовые люки открываются, стрекочет камера оператора, черно-белые кадры. Зажигалки валятся и валятся вниз, в квадраты полей и темные узоры лесов, и только экипаж знает, куда на самом деле нацелен удар. Первой занялась левая опора – изнутри, уютной лампочкой-ночником. Потом оранжевые языки выскользнули наружу, жадно облизали ванты, протянулись под полотном моста, словно взвешивая его на огненной ладони.

Прощай, сказал я, не осознавая, кому или чему. Сразу многому, огромному куску своей жизни, самому себе, отцу, детству и тысяче сложных, еле уловимых вещей, понятий, пристрастий, привычек, составлявших мое бестолковое «я». Аве, цезарь! Мосты полыхают, и теперь некуда отступать. Здесь всё будет новое, и рутинатор окажется бессилен.

С жадным треском огонь пожирал дело рук моих. Волшебное дерево лиственница плакало кипящей смолой. Мосту было, наверное, еще больнее, чем мне.

IV

Зима.

Из о. да в п.

Кто-то говорит «дымляма», кто-то – «думляма», «домляма», «димляма» и даже «дымдама». Азербайджанцы и узбеки рьяно отстаивают право назвать ее своим национальным блюдом. Тесть мой об этих спорах отзывался снисходительно, сам готовил дымляму по-киргизски. Обжаренное в прокаленном масле мясо с луком становится в казане фундаментом многоэтажной конструкции из картофеля, капусты, помидоров, баклажанов, сладкого перца…

Выжатый, выпотрошенный, опустошенный, я приплелся за Гулей и Максимусом ближе к десяти вечера. Сочный щекочущий аромат дымлямы встретил меня еще на лестничной площадке. Дверь была приоткрыта, полоска яркого света зигзагом раскрасила ступени, из квартиры веяло теплом и радостной гостевой суетой.

Я любил, когда приезжали чимкентские родственники. Отвлекаясь на них, Гулины родители уделяли меньше пристального внимания единственному зятю, становились мягче и моложе, смешливее и легкомысленнее. Дядя Айдар был женат на тещиной сестре. Он всегда брал меня «под крыло»: мол, мужья «женщин этого семейства» должны держаться вместе; осыпал комплиментами Гулю, подтрунивал над Максимусом и вообще заполнял собой всё свободное пространство. Из комнаты в комнату перетекали веселые и серьезные разговоры, шахматные фигуры звонко стучали о доску, тихонько бренчала гитара, эхом разливался хрустальный звон рюмок и бокалов.

Меня, как самого рослого, к столу усадили на низкий продавленный диван, Гуле досталось место напротив. Я украдкой смотрел на нее, пытаясь понять, как мы жили в последнее время и всё ли у нас хорошо. Щемящее чувство упущенного, вычеркнутого времени то подступало куда-то к гландам, то отбрасывалось в желудок очередным глотком ледяной водки. Гуля один раз перехватила мой взгляд и с улыбкой качнула головой: что случилось? Ничего не случилось, милая. Я вернулся.

Ночевать мы не остались и вскоре после полуночи пешком отправились домой – решили по морозцу нагулять крепкий сон. Максимус как маленький взял нас за руки, и то устало повисал, то приободрялся и сразу пытался тащить нас за собой. Гуля пересказывала мне краткое содержание вечера до моего прихода, все свежие новости от чимкентских двоюродных сестер и братьев. Зимние звезды сверкали драгоценной россыпью, снег уютно скрипел под подошвами, рука сына грела ладонь даже через варежку. А ведь только что был октябрь…

В последующие дни каждый разговор превращался в пробежку по тонкому льду. Не знаешь, в какую секунду предательски хрустнет под ногами. На работе слово «напомни» стало моей фирменной фишкой. Мудро так сощуриваешь глаза, словно смотришь в глубины вечности, и говоришь: «напомни-ка…», или «я правильно помню, что…», или «если мне не изменяет память…»

Изменяет-изменяет. Еще как изменяет!

Память о последнем срезе возвращалась мучительно медленно. Но все-таки возвращалась. Вываливалась из ниоткуда шматками, липкими сгустками, заполняя дырявую картину мира недостающими фрагментами. Октябрь начал неохотно сдвигаться в прошлое, оттесняемый более поздними воспоминаниями.

С точки зрения логики и здравого смысла мой дублер вел себя безупречно. КПД его жизнедеятельности стремился к единице. Для достижения целей рутинатор оказался незаменимым устройством. Как говаривал Архимед, дайте мне рычаг, и я вам что-нибудь переверну! Все нравственные и моральные рассуждения меркли перед простым фактом: программа от «Хай Мун Инкорпорейтед» делает человека идеальным исполнителем собственного существования.

Однажды я поймал себя на том, что уже час сижу перед монитором не шевелясь и разглядываю загрузочную страницу «Рутинатора». Я-я, за которого теперь разворачивалась борьба, безудержно и бестолково сжигал свое время на любом пустяке. Каждая мелочь давалась с трудом, словно просилась назад в уютный алгоритм рутины. Я стискивал зубы и повторял себе: «Могу, могу, могу!» – понимая, что слаб, несобран, неэффективен. Но, в конце концов, зато это я!

Гуля ненароком подлила масла в огонь. Как-то раз удалось освободиться неожиданно рано. По приезде домой меня со страшной силой потянуло в сон. Заперев дверь на ключ, чтобы жена или сын могли открыть дверь снаружи, я, не раздеваясь, рухнул на кровать, закутался в плед и выключился.

Проснулся от лязга в замке. Гуля вошла в квартиру, не прерывая телефонного разговора с кем-то из подруг. Не зажигая света, скинула сапоги – бух, шмяк, – и прошла на кухню.

– Думаю, такая полоса пошла, – рассуждала она, – не черная и не белая, а серо-буро-малиновая. Год назад Димка совсем бешеный был, чуть что – сразу на нервах, слова не скажи. Летом полегчало: хоть и не отдыхали нигде, зато ремонт сделали, а перемена деятельности – тоже отдых, правда же? Димка после ремонта как-то даже поменялся, поспокойнее стал. И по работе у него всё пошло, начальником отдела назначили, я не рассказывала? Чаще встречаться надо, ага! В общем, всё выровнялось, утряслось… Только почему-то теперь скучаю по чему-то… Почему-то – по чему-то, смешно, да? Нет, мне не смешно, а иногда и вообще тошно. Дни – как квадратики в календаре, и Димка такой же квадратный, только спрошу что-нибудь, а ответ сама заранее знаю, или он рот откроет, а слова все знакомые, угадываемые, понимаешь? Какая разница, сколько лет женаты? Тебе легко советовать – три развода, и все по любви… Слушай, извини, а? Несу что попало. Я не нарочно. Просто что-то совсем расклеилась. И Димка после новогодних опять сам не свой, почти как год назад…

Когда же я расскажу Гуле про рутинатор, задумался я. Похоже, никогда. Ничто не располагает к опрометчивым поступкам. Пусть уж этот скелет мирно истлеет в моем персональном шкафу. Сотня-другая серо-буро-малиновых квадратиков, и всё забудется, уйдет в архив… Бешеный, надо же! В душе плескалась прогорклая смесь грусти, обиды и сочувствия. Гулька, так не должно быть!

И что делать-то?! Еще недавно ответ был бы прост и короток: дотянуться до телефона и дважды вдавить «Хоум». Но этот путь мне-мне уже слишком дорого обошелся. Я лишь крепче зажмурился – и неожиданно снова провалился в сон, оставив за бортом все проблемы никудышной реальности.

Единственным якорем, зацепкой в первые недели после отказа от срезов оказался Кайрат. Мы натыкались друг на друга раз в несколько дней, и то выпивали по чашке кофе, то просиживали штаны, взяв по кружке пива, а однажды даже завалились к нему в гости и располовинили что-то односолодовое. Чип и впрямь спешил на помощь. Он ни разу не отказался от встречи, не сослался на дела. Что называется, являлся по первому зову. Я в шутку называл его доктором, он меня – пациентом. Так себе была шутка – слишком похожа на правду.

– Ты не въезжаешь, старик! – яростно шептал я, размахивая стаканом. – Отведенный интервал, конечный срок, рамки от и до. Множим секунды на минуты, на часы, на дни и годы, и даже в секундах результат не так уж велик! И я, который «Я», который дискретная познавшая саму себя единица, одинокая мистическая сущность – ну почему я должен тратить эти крохи времени на вечно и тупо повторяющиеся действия, на чавканье челюстями, на заполнение бумажек, на перемещение по давно протоптанным тропам? Ну жалко же времени, Чип!

– Думаю, – отвечал Кайрат, – пройтись тебе надо. Тропа известная, зато короткая. А как в сортир зайдешь, сразу вся одинокая мистическая сущность и улетучится куда-нибудь.

Я злился на его приземленность, раздражался на нежелание хотя бы на минуту встать на мою точку зрения. Но после каждой встречи мне становилось чуточку легче, и тяга к рутинатору ослабевала.

– Ты, помню, хотел помочь? – Однажды в середине февраля Кайрат выцепил меня из толпы спешащего на обед офисного люда. – Тогда давай метнемся по-быстрому.

До его дома долетели дворами за три минуты.

– Знакомься, это Диман, – сказал Кайрат, вводя меня в комнату. – Диман, это Бикфорд, наш компьютерный гуру. Золотые руки.

Существо, поднявшееся мне навстречу с дивана, очень мало походило на гуру, а слово «компьютерный» к нему вообще некуда было прикладывать. В половине американских боевиков ближе к концу фильма появляется такой персонаж, и герою приходится переходить на следующий уровень, чтобы с ним справиться. Бесформенный нос, ломаные уши, покатый лоб, рваная верхняя губа. Накачанный борцовский загривок.

– Бикфорд, – представилось существо, и мои пальцы хрустнули, как будто их сжало струбциной.

– Я ему твой телефон отдал, – пояснил Кайрат. – Ты же не против?

Я развел руками – чего теперь-то спрашивать?

Бикфорд дружелюбно оскалился.

– Ты в курсе, что у наших торгашей делается? – уточнил Кайрат. – Рассказываю вкратце. В начале марта «Алга» окончательно подписывается с «Хай Муном». Всё утрясли, всё согласовали. Сделка миллионов на пятьдесят, не в тенге и не в юанях. И даже не в рублях, представь себе, хотя основной поток товара пойдет на Москву. Планшеты, ноутбуки, мобильные телефоны. Шин Сы улетел, за него здесь один перец из местных отдувается, руководитель филиала.

– А техника чья? – поинтересовался я.

– Хороший вопрос, к тому же естественный для человека, которому предстоит этот хлам таможить. Так вот, там все основные марки. И «Леново», и «Сезам», и «Ти Эйч Эль». Как пылесосом по всему Кантону прошлись. А в контракте…

– Ты и контракт уже видел?

– Ну, не то чтобы видел – так, поимел возможность заглянуть вполглаза. Там отличный такой пунктик имеется малопримечательный. Что поставщик – наиобычнейший торговый посредник, хай его мун, – имеет право в рекламных целях бесплатно предынсталлировать на все эти устройства софт собственного производства. Халява, сэр!

Понадобилась пара секунд, чтобы до меня «дошло». Пыльный скелет не захотел скучать в шкафу. «Рутинатор в каждый дом!»

Я пододвинул стул и сел.

– Вижу, новость не слишком вдохновляет? – заметил Кайрат. – Меня тоже.

– И что мы можем сделать? – вяло спросил я.

Пятьдесят миллионов. Молодец, Тэтчеровна. Догнула свою линию.

– После того, что сообщил Бикфорд, – продолжил Кайрат, – я вообще не понимаю…

– Что не понимаешь?

– Ничего не понимаю. Давай, Бикфорд, ознакомь нашего испытателя перспективных технологий с последними вводными.

Существо-золотые-руки пару секунд собиралось с мыслями, а потом начало как с полфразы:

– Короче, подключился напрямую к плате. Трубку разобрал немножко, не сердись. Пошарился, потыкался, нашел программу, декомпилировал. Софт как софт. С картинками, менюшками и вообще интерфейсом проблем нет – всё просто, примитивно, любой студент на коленке за два дня слепит. А вот сам рабочий кусок кода – какая-то хрень. Бессмысленные действия. Гоняет случайные комбинации битов из ячейки в ячейку. По всем понятиям – пустышка, кукла, фуфел.

– Плацебо, – подсказал Кайрат. – Выглядит как лекарство, но не лечит. Программа, которая отправляет тебя в аут, Диман, – вовсе и не программа. Видимость одна. И я бы окончательно решил, что ты просто перетрудился в «Алге». Если бы не Бикфорд.

Тот посмотрел на меня, а я на него.

– Ты попробовал, да? – догадался я.

– «Рутинатор» работает, – подтвердил Бикфорд. – Сожрал у меня с первого раза часа три. Только код всё равно так не пишется. Людьми, по крайней мере. И это меня пугает.

Что-то может напугать такого громилу? Мысль была не слишком приятной.

– С тех пор, как ты рассказал про эту дрянь, мне неспокойно, – сказал Кайрат. – Чересчур хорошее воображение. Идешь по улице и думаешь: сколько зомби вокруг? На автомате, биороботы, марионетки. И их всё больше и больше. Надо что-то делать. Каждый день так себе говорю, и каждый день отвечаю: а что? С кем сражаться? В какие двери ломиться? Мы даже не можем понять, что это такое!

Мне стало неудобно, почти стыдно: за всё время после отказа от рутинатора я ни единого разу не задумался о других юзерах. О том, что кто-то втыкает клавишу и выпадает из мира, подмененный безупречным дублером.

– С этой байдой никуда не сунешься, – подтвердил Бикфорд. – Сначала в дурку упекут, а потом уже разбираться будут.

– В лоб не получится, – согласился я. – Нужен мозговой штурм.

Бикфорд шевельнул покореженной шрамами бровью. Наверное, пытался изобразить недоумение.

– На их языке, – объяснил ему Кайрат, без стеснения отделяя себя от меня, – так говорят, когда имеют в виду, что нужно включить соображалку.

– А-а, ну штурм так штурм, – согласился компьютерщик, потирая трудовые мозоли на костяшках пальцев. – Поехали, заводи мотор!

Я отзвонился на работу, предупредил, что задерживаюсь. Кайрат притащил поднос с пузатым чайником и маленькими турецкими стаканчиками. Бикфорд устроился на диване в углу, места в комнате сразу стало чуть больше.

– Попробуем ответить на несколько вопросов, – начал я, устроившись с блокнотом на табурете у обшарпанного пианино. – Ответы подходят любые – глупые, нереальные, смешные – не важно! Перебираем все возможные варианты, ничего не отбрасываем. Итак, что нас интересует?

– Как эта хрень работает, – сказал Кайрат.

– Это тоже. А для начала – кто ее сделал. Написал, создал. Во-вторых, для чего.

– Если говорить про «кто», – сказал Бикфорд, – то у меня три варианта. Нет, четыре. Китайская разведка или инопланетяне. Или искусственный интеллект.

– Ты сказал, четыре? – уточнил я, записывая в столбик: «Китай. р.», «Инопл.», «ИИ».

– Или мировая закулиса, – смущенно добавил программист. – Мы мыслим рамками государств, а на самом деле глобальные решения давно принимаются транснациональными монстрами, которые круче любого государства.

– Гипнотизеры, – предложил Кайрат. – Мошенники, спецы по НЛП или чему-то такому, что люди потом не помнят, где что делали. Организованная группировка с баблом, связями, головастыми и рукастыми инженерами. Обчистят полмира и…

Он замялся.

– Слишком удобный вариант, да? – спросил Бикфорд.

– И слишком успокаивающий.

– Почему это? – удивился я.

– Потому что предполагается, что потом от нас отстанут, – зло ответил Кайрат. – Но так не бывает! Корову доят, пока она не сдохнет. А еще нас учили: ранжируйте угрозы. С первоочередными надо разбираться сразу – иначе они первыми разберутся с тобой. Гранатометчик в окне важнее танка за углом. И сейчас у меня вот тут, – он постучал кулаком по голове, – просто колокола звенят: тревога! Аларм!

– Погоди, – попросил я, – про тревогу сейчас не надо. Еще версии есть? Нет? Тогда добавлю от себя: это вообще люди?

– Инопланетяне, – охотно согласился программист.

– Или сверхъестественные существа? Потусторонние силы?

– Вот только про духов и демонов не надо! – скривился Кайрат. – Меня от всякой мистики тошнит.

– Мало ли – может, и ее от тебя тоже, – возразил Бикфорд.

– Что мы имеем? – продолжил я. – Некая китайская компашка впаривает через Интернет сомнительный программный продукт. И от этого продукта у людей немного едет крыша. Так? А теперь, похоже, планируется встроить эту программу в половину гаджетов, которые ввозятся из Китая. Зачем?

– Извлечение выгоды, – сказал Кайрат.

– Власть, – возразил Бикфорд.

– Контроль за пределами нашего понимания, – предложил я. – Изъятие неизмеряемых активов. Похищение душ. Сказка о потерянном времени. Подмена людей копиями.

– Захват Земли! – подхватил программист. – Инопланетяне!

Мы проговорили довольно долго.

Как обычно бывает после «мозговых штурмов», все почувствовали удовлетворение от проделанной работы, а дело с мертвой точки не сдвинулось ни на шаг. Хотя, впрочем, родился какой-никакой план действий.

Я вернулся в офис к концу дня. С головой, легкой как воздушный шарик. В кои-то веки появилось нечто, по-настоящему меня занимающее. Задача без подсказок и алгоритмов решения. Тропинка, уводящая в темный лес.

Наш незамысловатый план пока включал в себя лишь сбор информации. Бикфорд взялся разведать про «Хай Мун» в Китае – это помимо возни с программным кодом. Кайрат наметил по своим каналам узнать побольше о представителе Кхонга Шин Сы в Казахстане и связаться с коллегами в России для пробивки фирмы – конечного получателя той зараженной рутинатором техники, что вот-вот должна была хлынуть из Китая по контракту века. Мне досталась вполне шпионская задача – добыть в «Алге-Импорт» максимум сведений о предстоящей сделке и, собственно, о «Хай Мун Инкорпорейтед». Свой среди чужих, один в поле воин, майор Вихрь и Донатас Банионис в одном флаконе. Впору было раскладывать перед собой фотографии коллег и под тихую тревожную музыку пытаться угадать, к кому из них можно было бы прийти с нашей неправдоподобной историей.

Я зачастил в столовую, куда раньше старался не заходить. Большая часть дружного коллектива «Алги» обедала там – исключительно по причине дешевизны. Я покупал то заветревший салат, то дрянной кофе, слушал разговоры, восстанавливал в памяти лица и имена сотрудников других отделов. Рейды в столовку особых плодов не дали. Лишь однажды две девчонки из юридического, стоя в очереди, жаловались друг дружке на нерадивого переводчика, задержавшего китайскую спецификацию по новому контракту. Прямо скажем, не густо. Я всерьез задумался, как же разведчики добывают свои секреты и тайны. Невероятная работа!

Служебные базы данных оказались закрыты наглухо.

Любой стратегический рывок – это в первую очередь серьезная подготовительная работа. Что называется, танцуют все! Доступ к информации – основа основ. Моего уровня доступа должно было хватать, чтобы увидеть хотя бы краешек нового проекта. Как бы не так!

Постепенно я набрался храбрости, чтобы пообщаться с Тэтчеровной напрямую. Задержался у нее после очередной вечерней планерки: чуть дольше остальных собирал портфель.

Жанна Темиртасовна с интересом наблюдала, как я достаю упавшую ручку из-под стула и собираю с пола разлетевшиеся записи.

– Всё хорошо, Дмитрий Александрович? – словно чуть подтрунивая, уточнила она.

Обращение по имени-отчеству в сложившихся обстоятельствах отдавало комизмом.

– Слышал, на подходе новая сделка, – полувопросительно сказал я. – Большой ввозной поток намечается? Надо бы оценить количество товарных позиций…

– От кого слышали? – В голосе Тэтчеровны неожиданно прорезалась сталь.

– В столовой, – пожал плечами я, – кто-то болтал, не помню.

– Вот и не стоит повторять чужую болтовню, Дима.

От того, что отчество опять куда-то делось, мне даже полегчало.

– Как скажете, Жанна Темиртасовна. Просто, если объемы планируются большие, то мне надо распределить…

– Не стоит повторять чужую болтовню, – снова перебила меня она. – Как только для вашего отдела появится существенная информация, вы первым об этом узнаете.

– Одна китайская компания разрабатывает софт, который не идет на пользу людям! – выпалил я и незамедлительно почувствовал, как краснеют уши. – Очень надеюсь, Жанна Темиртасовна, что «Алга» не ввяжется в сомнительный импорт.

Теперь Тэтчеровна смотрела на меня в упор, внимательно. Как на экземпляр энтомологической коллекции, насаженный на булавку. Даже не могу сообразить, ответила ли она мне хоть что-то, прежде чем я оказался за дверью.

«Зерно сомнения! – подсказал мой воспаленный мозг. – Возможно, удалось посеять в ее душе зерно сомнения!»

По широкому коридору от лифта к кабинету Тэтчеровны следовала компактная группа посетителей: сухопарый невысокий китаец в темном костюме, длинноногая светловолосая девушка, слишком строгая для манекенщицы, так что, видимо, переводчица, и два лося из команды Шефа, сослуживцы Кайрата.

Кхонг Шин Сы вернулся в Алма-Ату!

Я сбавил шаг, а они так и перли навстречу, как товарный поезд. Китаец чиркнул по мне взглядом, но в выражении его глаз или лица ничего не изменилось.

– Господин Шин Сы! – Я изобразил максимальное дружелюбие и, кажется, даже радушно растопырил руки. – Вы снова приехали? Помните, мы встречались в «Рахат Паласе»?

– Он не говорит по-английски, – ледяным тоном сообщила блондинка.

Китаец деликатно улыбнулся мне как пустому месту. Телохранители жестко, но вежливо отодвинули меня с дороги. Какое-то время прошло на обочине коридора. Поезд ушел, лишь чуть подрагивают рельсы.

Да, я не знаю, как себя вести в сложившихся обстоятельствах. У меня нет ни опыта, ни навыка, ничего нет, чтобы повернуть катящееся колесо рутинатора хотя бы на один градус. Но всё равно буду пытаться сделать хоть что-то!..

Вот такие приблизительно мысли блуждали в моей голове всю дорогу до дома. Пафос и экзальтация. Гуля еще не пришла, Максимус тоже зависал в школе. Я побродил по пустой квартире из угла в угол, стукнулся ногой о стул.

Хотелось позвонить Кайрату, но мы строго договорились поменьше болтать по пустякам, особенно по мобильному. Хотя у меня же важная информация! Шин Сы опять приехал!

В тот миг, когда я уже протянул руку к телефону, он зазвонил сам. Высветился алма-атинский номер с одной недостающей цифрой.

Семь гудков, десять, тринадцать… В возвратившейся тишине я услышал, как громко и резво колотится мое сердце. Пожалуй, лучше присесть.

Снова задребезжал зуммер, телефон рывками пополз по столу в мою сторону. Я уставился на экран. Так не бывает! Ведь эсэмэска – это не звонок, отправитель виден всегда. Но не сейчас. Зияюще-пустая строка. Ни букв, ни цифр, ни завалящей точки.

Сообщение состояло всего из одного слова.

«Угомонись».

V

Зима-весна.

Пять, четыре, т., д., о.

Мы встретились вечером в заранее условленном месте на Чимбулаке. Сорок минут от дома, нехилый крюк. Бикфорд подъехал следующей маршруткой. Мы долго кружили по открытой парковке в поисках Кайратова рыдвана, пока нам не поморгал фарами бордовый «Саманд» с киргизскими номерами.

– Откуда это чудо иранского автопрома? – поинтересовался Бикфорд, утрамбовываясь на переднее сиденье.

– Друзья друзей друзей одолжили, – охотно объяснил Кайрат. – Что нового?

Само собой сложилось, что он превратился в «руководителя проекта». Кайрат спрашивал, мы отвечали.

Наш золоторукий компаньон отчитался первым. Препарировав программу рутинатора, как вивисектор лягушку, Бикфорд снова и снова пытался разобраться в том, как она работает. Соблюдая меры предосторожности – лягушка выглядела ядовитой.

– В любом процессоре, – объяснил он, – есть нюансы, связанные с «железом» больше, чем с софтом. Ноль и единица – это же программистская выдумка, вы понимаете? Есть разность потенциалов в контрольных точках ниже или выше заданной планки, и всё. Система может работать как часы в плане исполнения алгоритма, заложенного кодом, но никто не в силах померить паразитные токи, остаточные напряжения, всю нецифровую, аналоговую составляющую. В допустимых пределах она никого не беспокоит, потому что для разработчиков ноль – это ноль, а единица – единица. Но так бывает обычно, а у нас всё по-другому. Если честно, пацаны, я башку свернул, никаких новых идей. Может быть, это продукт машинной эволюции кода, такие опыты тоже проводятся. На одну задачу натаскивают конкурентные программы, устраивают им естественный отбор, дают видоизмениться в лучшую сторону. Через десять-двадцать итераций в коде не остается ничего человеческого, логика заменяется на стремление программы выжить. Только в «Рутинаторе» я и такого не вижу. Он просто не должен работать, вот и всё.

– Инопланетные технологии, – подсказал я, но шутка уже скисла.

Бикфорд не находил себе места. Малика, его подруга в Шеньжене – одноклассница или однокурсница, недавно уехавшая в Китай на стажировку, – прислала весточку. Новости встревожили и озадачили нас. По просьбе Бикфорда Малика попыталась связаться с «Хай Мун Инк.» – и ей кое-что удалось.

Мы раз пять подряд прослушали ее голосовое сообщение.

– Как ты мог прозевать звонок? – раз пять спросил Кайрат.

Бикфорд снова и снова пожимал плечами и разводил в стороны свои гигантские клешни.

«Бик! Где тебя носит, а? – Красивый грудной голос прорывается сквозь шелест электронных помех – а может быть, это шумит настоящий ветер и глушит звуки. – Смотри: я туда съездила. Прямо по адресу – как на сайте, где еще фотография фабрики и всё такое. Слушай внимательно и постарайся осмыслить: никакой фабрики там еще нет. Понимаешь? Есть фундамент, стены наполовину, всё в лесах, но через сетку видно – это то здание. Будет, когда достроят. Но тут еще полгода нужно, а то и год – даже при местных темпах. На въезде в квартал – шлагбаум. Проверяли документы, я показала им паспорт. Дура, да? В общем, не порадовала твоя специальная миссия. Больше не подставляй меня так, ладно? А то не по себе как-то. Всё, давай, целую! И мобильник с собой носи, ага?»

– Второй день не могу дозвониться, – глухо сказал Бикфорд. – «Ши-ши» да «нихао». Автоответчик. Лопочет что-то. Хоть бы по-английски дублировали.

Тут и я рассказал о визите к Тэтчеровне, встрече с Шин Сы и злополучной эсэмэске.

– Оба молодцы! – поставил диагноз Кайрат. – Мы же договаривались: не светиться, никак не проявлять интерес к теме.

– И как же проявлять, не проявляя? – Наставнический тон Чипа уязвил меня: тоже мне, резидент нашелся.

– Смотрите, короче… – проигнорировал мой вопрос Кайрат. – Кое-что накопалось на здешнего хаймуновца.

Он достал откуда-то из-под ног обычную картонную папку. «Дело номер» и всё такое. Я сидел сзади, пришлось сдвинуться на краешек сиденья, чтобы что-то рассмотреть. В тусклом свете «самандовской» лампочки на нас уставился среднестатистический казах – лицо круглое, глаза узкие, взгляд бесстрастный. Лет сорока или около того.

– Бахыт Бердиев, – представил нам незнакомца Чип. – Генеральный директор «Хай Мун Алматы», уже полгода как. До внезапного взлета работал на вещевом рынке, таскался в Урумчи, кое-как может объясниться по-китайски и по-английски. Своего жилья нет, снимает двушку в Медеуском районе, машины нет, счетов в банках нет.

– Зицпредседатель Фунт? – предположил Бикфорд, демонстрируя начитанность и проницательность.

– Ну, хоть двушку, – сказал я.

Кайрат перелистнул Бахыта Бердиева.

– «Хай Мун Алматы». Стопроцентная дочка китайского «Хай Муна». За полгода работы не заработала ни тенге. Только обустраивались. Бердиев снял офис в центре, взял в лизинг «Инфинити», нанял шофера из бывших ментов. Мебель не поленились из Европы привезти. Аренда капает, зарплаты отчисляются, налоги платятся. Всё на широкую ногу. Деньги есть.

– Какие виды деятельности в уставе? – спросил я.

Чип пошуршал страницами.

– Оптовая и розничная торговля. Производство средств связи. Информационные технологии. Научные исследования. Прочие услуги. Хоть ракеты строй, хоть гвозди забивай.

– Здорово, – сказал Бикфорд. – И чем это поможет?

– Пока не знаю, – ответил Кайрат. – Когда регистрировали дочку, на фирму-маму предоставляли документы. В переводе, с апостилем, как положено. Все бумаги проверялись и заверялись Игорем. Как считаешь, мог он сознательно пойти на подлог? Не заметить чего-нибудь, пренебречь формальностями, дать ход подделке?

Вопрос адресовался мне.

– Сам, по своей воле – не мог, – уверенно сказал я. – Только я тоже в «Рахат Палас» не ездил, знаешь ли.

Живешь себе, живешь, строишь карьеру, учишься, стараешься. А потом всё рушится к чертям в один день. Что тогда случилось, Игорь? Какую услугу ты оказал китайцу? Ты ли это был – или твой идеальный сменщик? Что за дела потащили тебя в Усть-Каменогорск? И чьи руки вывернули руль твоей тачки? Дублера – или ты это сделал сам, очнувшись от рутинатора и поняв, во что тебя втянули?

Глухая, отчаянная злоба чернильным сгустком собралась в груди.

Я сидел сзади. Чип и Бикфорд не видели моего лица. К лучшему.

Наша встреча на конспиративной парковке закончилась раздачей новых заданий, уточнением целей, уговором о способах связи. Всё по шпионскому канону.

Кайрат взялся развезти нас по домам. Бикфорд вышел первым, я пересел на его место.

– Чип, – спросил я. – Ты веришь, что можно на что-то повлиять?

Мы остановились на светофоре. Пронзительный красный свет залил салон. Всё сделалось нецветным, как в фотолаборатории.

Кайрат надолго задумался – или просто укладывал ответ в правильную словесную конструкцию. Он оторвал руку от руля, раскрыл ладонь, собираясь подкрепить слова убедительной жестикуляцией. Тут у него запищал телефон.

Бросив взгляд на экран, Чип удивленно приподнял брови:

– Сумку, что ли, забыл? У тебя под ногами ничего нет?

Я раздвинул колени, вгляделся в подножную темноту.

– Чего потерял? – спросил Чип в трубку, включая громкую связь.

– Кай, – странным голосом сказал Бикфорд. – Вы еще недалеко? Двигайте-ка назад и поднимайтесь ко мне.

Кайрат развернул «Саманд» через двойную сплошную.

Машину оставили за два квартала на параллельной улице. К дому прошли дворами. Кайрат натянул на глаза капюшон толстовки. Ноль-ноль-семь, чего там.

Отличная у Бикфорда была дверь. Ни глазка, ни ручки, ни обивки – стальная плита, метр в ширину, два в высоту, закрывала вход в квартиру.

Видя мое удивление, Кайрат прокомментировал:

– Бикфорд считает, что в эпоху вайфая и цифровых технологий замочная скважина – никому не нужный атавизм.

Из стальных глубин раздался звонкий щелчок, и дверь-плита подалась нам навстречу. Мы шагнули в неосвещенную прихожую. Что-то хрустело под подошвами.

– И пришли через окно, и ушли, – сказал Бикфорд. – Альпинисты, …

Пройдя в единственную комнату, я огляделся. Да, три тысячи просмотренных боевиков и детективов приучили нас к виду помещения, где кто-то что-то усердно искал.

– Это ты… или тоже они?.. – осторожно спросил я, показывая на кучу техногенного мусора посреди комнаты.

Бикфорд обернулся и посмотрел на раздавленную лицевую панель и искрошенную в пыль начинку моего бывшего смартфона.

– Ты, в принципе, говорил, что телефон пришлось слегка разобрать… – промямлил я.

– Ценю тонкий юмор, – ответил Бикфорд.

Он оставался спокоен – разве что выглядел чуть более задумчивым, чем обычно.

– Посмотрим, что успело закачаться, – компьютерщик раскрыл ноут, с которым не расставался даже в туалете.

Агрегат размером был чуть больше пудреницы. Пальцы Бикфорда – каждый накрывал при нажатии кнопки три сразу – неожиданно легко запорхали над клавиатурой. Со стороны казалось, что бедняга мучается тремором. Триста ударов в минуту, оценил я на глазок. С легким привкусом зависти.

Мелькали страницы сайтов, выпадали и сворачивались менюшки, загорались и гасли окошки паролей. Секунд через пятнадцать в кадре появилась комната, в которой мы находились, – но без нас. Да и порядка на экране было побольше, чем сейчас и в реале.

Я не стал спрашивать Бикфорда, зачем ему понадобилось вести скрытую съемку собственного жилья – может, как раз ради единственного подобного случая.

– Не знаете этих перцев?

В кадре сначала появились ботинки, потом ноги, потом спина ненадолго закрыла обзор. Еще пара ног – и вот уже двое парней, ничем не примечательные худосочные «пацаны с района» в надвинутых на лоб «балаклавах», рыскают по комнате, как акулы в аквариуме. Звука нет, и картинка так себе – но это к лучшему. Думаю, треск разбиваемой аппаратуры не доставил бы хозяину квартиры положительных эмоций.

– Ребята не с Турксиба, – уверенно сказал Кайрат. – Спиши мне их. Может, где в базах всплывут.

– Как они на меня вышли? – задал вопрос Бикфорд. – Как, …, они на меня вышли?

– Например, по короткому звонку из Китая, – сказал я. – Малика тебе на обычный мобильник позвонила, да? Угадал? Тебе потом не приходила эсэмэска «Угомонись»?

Даже не знаю, почему меня всё время подмывало поддеть здоровяка. Нервное, наверное. Вела тропинка в темный лес.

– Мы же просчитывали варианты, – бубнил себе под нос Бикфорд, делая скриншоты особенно удавшихся кадров. – Если даже всех зомби под рутинатором можно привлечь к внеплановым работам, это не сделает из них суперменов… Менеджер или бухгалтер ко мне бы не влез.

– Кто помешает подсесть на рутинатор форточнику или домушнику? – пожал плечами Кайрат.

– Кажется, в наше умственное построение о том, кто что может, а чего не может, придется вносить коррективы, – сказал я. – Пятьдесят миллионов на кону. Никакого колдовства, никаких волшебных палочек. Многие задачи решаются банально за деньги.

– Это значит… – поймал идею Бикфорд, – что…

– Что нам надо сваливать, – жестко сказал Кайрат. – Утром, на свежую голову, будем думать, как и что дальше.

Не дожидаясь нашего ответа, он направился к дверям.

– Постой-ка, – прищурился Бикфорд, – ты сдрейфил, что ли? Куда подорвался-то?

Кайрат развернулся на каблуках.

– Ну и дурак! – воскликнул он. – Включи мозги досрочно, пошевели нейронами. Если вас уже запалили, то, значит, остался я один.

– Последний козырь в рукаве? – уточнил я.

– Last man standing, – полупрезрительно сказал Бикфорд. – Героя надо сберечь до финальных титров. Логика твоя понятна, выводы рациональны. Чао!

Он отвернулся к столу и принялся сгребать от края к середине мешанину проводов и микросхем, бывших недавно чем-то целым.

Кайрат жестом показал: «Пошли!»

Мне больше хотелось бы остаться с Бикфордом – хоть помочь прибраться. Но Чип был прав. Гаденько, тухло прав. Стоило поспешить.

Я исторг из себя неубедительное «До завтра!».

Бикфорд, не оборачиваясь, помахал пятерней.

– Надо было как-то поддержать его, – сказал я, когда мы добрались до машины.

До этого шли молча.

– Надо, – согласился Кайрат. – Но.

Увесистое «но» с точкой.

Двигатель сипло взвыл. К ночи похолодало до тридцати.

– Есть хочешь? – спросил Чип.

Город медленно погружался в сон, редкие окна затухали, как последние угли в костре. Лучи фар выхватывали из темноты кружева снежинок над блестящим асфальтовым льдом.

– И глянь-ка, что у нас за попутчик завелся.

Я нагнулся чуть вперед и рассмотрел в зеркале на дверце огни машины, следующей за нами.

– Уже четвертый поворот вместе, – сказал Кайрат.

Квадратные фары, сидят высоко. Джип или просто какой-то внедорожник.

– Пятый, – уточнил Кайрат, чуть прибавляя скорость.

– Тебе не кажется, что мы заигрались?

– «Заигрались»? – Кайрат, не отрывая взгляда от дороги, удивленно качнул головой. – Ты же сам сидел на этой дряни, Дима. Или я что-то путаю?

На развязке с круговым движением мы сделали почти полный круг. Квадратные фары по-прежнему маячили за кормой.

Я не знал, как сказать то, что хотелось, чтобы потом не стало стыдно. Пришлось промолчать.

Мы выехали на трассу. Кайрат так плавно наращивал скорость, что я заметил это уже на ста сорока. Позади нас чернела беспроглядная мартовская ночь. Как и не было никого.

– Либо показалось, – предположил Кайрат, – либо мы везучие, либо они и так всё про нас знают. Что выбираешь?

– Второе.

Я был благодарен ему, что не пришлось отвечать на предыдущий вопрос.

Чуть в стороне от дороги на заборе стоянки для грузовиков перемигивались елочные гирлянды. В придорожном мотеле на первом этаже светились окна кафе. Кайрат поставил машину в тень стадвадцатикубовой фуры с русскими номерами.

В пустом зальчике на пять столиков пахло сырой одеждой и лагманом. Сонная официантка уронила на стол два листочка меню и скрылась в подсобке.

– Что мы вообще затеяли, а, Чип?

Картина разгрома в квартире Бикфорда подействовала на меня сильнее, чем показалось сначала. Мы не сдвинулись с места, даже не определили, откуда исходит угроза, а по нам уже нанесен удар.

– Шашлык или супчику? – Мой воздушно-десантный друг явно пытался изобразить британскую невозмутимость.

А я уже ничего изображать не мог. Словно увидел нас со стороны: камера стремительно откатывается назад, и в центре кадра лишь освещенное софитами пятно. Два актеришки средней руки прикидываются спасителями мира, спорят, как одолеть Абсолютное Зло, обсуждают никчемные планы, азартно ведут высосанный из пальца диалог. А на площадке давно никого нет, и за камерой – пустота, и всюду, кроме этого пятна – тьма. Что мы вообще затеяли, Чип?

– Что-то ты совсем скис, – заметил Кайрат. – Нельзя сейчас вянуть, Диман. Лепестки врозь, тычинки вверх! Взломанная хата – еще не повод задирать лапки. Раз зашевелились гады, значит, мы на верном пути.

– Раз мы на верном пути, – переформулировал я, – значит, гады будут шевелиться. Тебя совсем не волнует, куда исчезла эта Малика? И что за ребята залезли в Бикфордову берлогу как ниндзя? И кого мы только что скидывали с хвоста?

Я сам не заметил, как в голосе прорезались крикливые интонации. Официантка с интересом прислушивалась к моей тираде.

– Кончай истерить, – устало сказал Кайрат. – Сейчас перед нами простая и конкретная задача: сбор данных для дискредитации «Рутинатора». Нужно найти что-то такое, чтобы самому тупому тупарю стало понятно: «Опасность! Стоп! Нельзя!» Сорвать сделку «Хай Муна» – не конечная цель. Надо задавить эту пакость, пока она не расползлась повсюду необратимо. Разве это не стоит усилий, а, Диман?

– Не пойму даже, на кого мы сейчас похожи… Моська против слона? Теленок перед дубом? Или горох об стену? Что можно сделать в одиночку, Чип? «Хай Мун» – корпорация, система, механизм. Если мы не подтянем какую-то силу, реальную силу сопоставимого масштаба, то надежды нет.

– Надежда всегда есть, – возразил Кайрат. – Мне, в принципе, по фигу, кто стоит за рутинаторами. Люди это, черти или ангелы. Они к чему-то стремятся, и это «что-то», похоже, совсем не совпадает с нашими представлениями о том, как всё должно быть. Хоть духи, хоть роботы инопланетные – но они как-то организованы, у них есть иерархия. А совершенных структур не бывает. Значит, надо вычислить уязвимую точку и бить в нее со всей силы.

– Стремно только, что попыток маловато дадут, похоже, – сказал я.

– Одна – уже неплохо.

– Что-то думаю, не отправить ли Гулю с Максом куда-нибудь. Хотя бы на время.

Я надеялся, что Кайрат поднимет меня на смех, но он лишь кивнул:

– Разумно.

Этот короткий ответ убедил меня в том, что дела наши зашли куда дальше, чем я мог себе представить.

Поэтому на следующее утро пришлось прибегнуть к решительным действиям. Я заявился к Гуле в контору, потом к Максимусу в школу. Там и там наплел с три короба, итого шесть коробов всякой чуши про заболевших родственников – простите, тети-дяди! Мои искренность и напор сделали невозможное: с бухты-барахты в середине рабочего и учебного года возник разрыв размером в десять дней. В самый раз – за это время «Алга» либо подпишет соглашение с китайцами, либо нет, и тогда уже как-нибудь разберемся, что делать дальше.

Но за пределами невозможного лежало другое: объяснить жене, зачем ей нужно в Чимкент на самом деле.

– Какой контракт? – Гульнара склонила голову приблизительно на пять градусов, что выражало крайнюю степень недоверия.

Мне иногда хотелось положить ей уровень на макушку или замерить угол транспортиром.

– Какой контракт может заставить человека выгнать семью из дома? Что ты мне постоянно врешь?! Ты что… У тебя… Ты что, встречаешься с кем-то?

Ну почему у противоположного пола на уме одно и то же?!

Стараясь случайно не раскричаться, я снова и снова объяснял, что мне крайне важно на какое-то время остаться одному, в тишине и сосредоточенности. Что передо мной поставлена чрезвычайно! – заглавными буквами! – ответственная задача, от которой зависит будущее не только «Алги», но всего казахстанского внешнеторгового баланса, судьбы мира и счастье на Земле. Если не брать во внимание мелочи, то, в общем-то, практически и не врал…

– Завел любовницу, так еще и домой ее собирается притащить, – констатировала Гульнара и, скорбно потупив взор, закрылась на кухне.

Максимус тоже не выразил ожидаемого энтузиазма по поводу полутора недель внеплановых каникул.

– Па! – сказал он, смешно уперев руки в боки. – Мне на следующей неделе проект по Китаю защищать! Какой Чимкент?!

– Цыц! – подвел черту я. – Так надо, понятно?

– Опять с мамой поссорились? – по-своему понял он. – Как же вы все меня достали!

Клацнула вторая дверь. Я остался стоять посреди коридора с разведенными руками. Кому и что я тут могу объяснить? Стена. Монолит, железобетон.

Как настроение? Не слышу тебя, датчик счастья! Как настроение, Диман? Как бы это точнее описать… Вот! В самый раз для небольшого среза…

Мыслишка дернулась и почти сразу исчезла. Но за те доли секунды, что она истаивала, я успел дойти до магазина, купить смартфон, переставить в него «симку», скачать с навсегда вызубренного адреса свежайшую версию самой полезной программы на свете и разом покончить со всеми неурядицами, разматывающими душу струна за струной. Одним нажатием.

Я еще потоптался под кухонной дверью, потом сообщил сквозь нее, что поезд отходит в шесть – и в шесть постоял на платформе с поднятой рукой достаточное время, чтобы убедиться, что никто не выглянет в окно и не помашет мне в ответ.

Кошки на душе перестали скрести – нагадили и ушли. Легкий воздух второсортной свободы заполнил дыхательные пути.

– И катитесь! – выдохнул я в никуда.

То, что поезд действительно катится, показалось мне смешным. Глуповато улыбаясь, я забрел в вокзал, нашел таксофон и набрал номер Кайрата. Тот не ответил.

Я перекусил в вокзальной забегаловке, чтобы позже не захотелось ужинать. Потом прошелся вдоль киосков, поглазел на журналы, неожиданно зацепился взглядом за красивый арочный мост на обложке «Популярной механики». В троллейбусе разорвал целлофан, нетерпеливо пролистал журнал от корки до корки. Никаких мостов – что-то про поезда, паровозы, подвижные составы. Сошел на одну остановку раньше, чтобы прогуляться через парк. Дома будет пусто и темно. Я постарался убедить себя, что всё сделал правильно. Но иногда я редкостно несговорчивый тип.

Фонари выстроились в тумане цепочкой бледных лун. Радужные круги вплетались в ветки деревьев, заставляли светиться неоном умирающие сугробы и озерца наледи на тропинках.

Я сунул журнал за пазуху и покрепче прижал под мышкой.

Навстречу по аллее семенил худенький парень в коротком пальтеце. То ли припозднился из гостей, то ли просто замерз и спешил добраться до теплого угла. Нахохлился как воробей, шапка на брови, руки в карманах, ботинки на тонкой подошве то и дело проскальзывают по льду.

Когда мы поравнялись, его вдруг качнуло ко мне, что-то блеснуло в сжатом кулаке. Я почувствовал тычок в бок, и еще один.

Я удивился. Хотел обернуться и посмотреть ему вслед, но голова потянула за собой тело, меня крутануло в сторону, земля ушла из-под ног. Оказалось, что я лежу под фонарем, и его радужный свет становится сизым, сиреневым, фиолетовым, бурым, черным.

VI

Весна.

По ком з. к.

– Зомби натуральный, – сказали в темноте. – Смотри, какой серый.

Я знал, что темноту можно выключить: достаточно напрячь веки и отодвинуть их со зрачков.

– Какой же зомби, – жесткие пальцы трепанули меня за плечо, я попытался отодвинуться. – Живехонек. И рефлексы в порядке.

Оба голоса показались мне знакомыми. Но в их сочетании было что-то неправильное, нелогичное. Очень не хотелось шевелиться, но пришлось открывать глаза. Белое облако сфокусировалось, превратилось в стены и потолок. Два чужеродных пятна – в Чипа и Бикфорда.

Кайрат бросил мне на грудь мятый глянцевый журнал. Я взял его свободной от капельницы рукой. Опору арочного моста изуродовало узкое отверстие длиной в полтора ногтя. Страницы ближе к задней обложке слиплись от крови.

– Твой талисман теперь, – сказал Кайрат. – Другой удар по касательной, а этот… Без журнала могло плохо кончиться.

– Ты что тут? – поинтересовался я. – И «тут» – это где?

Всё белое – стены, потолок, белье, спинка кровати. Хоть бы календарик какой повесили. Глаза режет.

– Что, есть варианты? В больнице, разумеется.

– А как же… конспирация?

«Конспирация» съела столько сил и дыхания, что пришлось снова прикрыть глаза.

– Наш сообщник интересуется, – подсказал Бикфорд, – не противоречит ли твое появление у его одра общепринятым мерам…

– Сам ты «одра», – перебил здоровяка Чип и снова потряс меня за плечо. – Не спи, не спи! У тебя гости, чего ж спишь? Больничка частная, вовремя успели тебя из «скорой» выдернуть, пока полиции не понаехало. Молодец, что мой телефон медикам дал. Спокойно тут полежишь недельку. Порезы – ерунда, до свадьбы заживет.

– Женат уже, – кое-как возразил я.

– Ну, значит, еще до чего-нибудь приятного. Я пытался Гулю известить, но на домашнем никто не снимает, а мобильник, видимо, старый записан.

– В Чимкенте.

– Вот и молодец! Отправил отдохнуть? Тогда…

За тем, что «тогда», я не уследил, и беседа возобновилась двумя днями позже. Немногословная медсестра принесла поднос с тарелкой бульона и, белая на белом, растворилась в воздухе. Чип и Бикфорд зачарованно смотрели, как я ем.

– Что в «Алге»? – спросил я.

– Объявили о сделке, – сказал Кайрат. – Пока по самым верхам, но все уже наизготовку. Назначили дату. Ждем Шин Сы.

– А у нас что?

– Поговорил с коллегами, – сказал Бикфорд. – Можно серваки «задидосить», где рутинатор на раздаче выложен. Хоть на час, хоть на месяц. Цена вопроса – плавающая.

– Так мы хотя бы временно остановим распространение, – сказал Кайрат.

– На месяц – дорого? – спросил я.

Бикфорд назвал сумму. Дорого, но не смертельно. Если разбивать на троих, то можно уложиться как раз в месячную зарплату. Которой, конечно, запасной нет, но если снять с банка…

– Только поймите правильно, пацаны. Если да, то с меня работа. С вас – деньги.

Кайрат смотрел в мой бульон, никак не комментируя новость от нашего технаря.

– Наше хобби становится платным? – уточнил я.

– Без «бабок» такие вещи не делаются, – смущенно сказал Бикфорд. – Мне с людьми рассчитаться надо будет.

– Да нет, – встрепенулся Кайрат. – Всё нормально. Конечно, надо. Им-то что до наших дел.

– Тоже думал тут… – Я вытащил из-под подушки ручку и сложенный вчетверо листок. – Смартфоны, в основном, в Москву пойдут, так? Русские серты будут оформляться. Обычно это фигня, формальность, всё по накатанной. Но если через министерство вставить палку в колесо, то можно тормознуть процесс. То да сё, повторная экспертиза. Хотя Тэтчеровна, конечно, со своей стороны тоже нажмет.

– Тоже не задаром, – предположил Кайрат, – и без гарантированного результата?

Я кивнул:

– Чтобы был результат, надо как-то крепко дискредитировать продукт. «Рутинатор». Привлечь к нему внимание, вывести из тени.

– Сделаем за «Хай Мун» его же работу? – съязвил Кайрат. – Мы же обсуждали, что любая реклама, даже отрицательная, только ухудшит положение.

– Смотря насколько отрицательная… – вяло возразил я.

В сущности, Чип был прав. Для серьезных действий нужны серьезные деньги или серьезные связи. А лучше и то, и другое.

Ребята посидели еще немного. Бикфорд повозился с настольным телевизором, который они притащили, чтоб я не скучал. Разговор не слишком клеился.

Наконец Кайрат хлопнул себя по коленям:

– Ладно! На сегодня штурм окончен.

– Это уже не штурм, – заметил Бикфорд. – Судороги какие-то.

Не попрощавшись, вышел в коридор.

– Отставить панику! – шутливо велел Кайрат. – Лежи, отдыхай, думай, звони. Я пока еще кое-какие концы подергаю.

Подмигнул и тоже вышел. Хоть бы одна зараза поинтересовалась, как себя чувствует мое заштопанное брюхо.

Судороги! Да, очень похоже. Три чудака в числителе. Пятьдесят миллионов в знаменателе. Дробь стремится к нулю. Сотрут в пыль и сдунут. Следа не останется.

Бок тонко чувствовал мое настроение и ныл не переставая.

Я то дремал, то ворочался, выскальзывая из мутных сновидений в мутную реальность. Ближе к ночи мне показалось, что пискнул телефон, до того безжизненно лежавший на тумбочке. Я нащупал его и повернул экраном к себе. Чернота. Пустота.

Но что-то же пищало! Я включил телефон. Одно пропущенное сообщение. От Гули.

Нет, не от Гули – просто автоматическое оповещение: «Ваше сообщение доставлено». Я по привычке сразу стер его и только потом сообразил, что после их отъезда ничего жене не писал. Сколько же дней прошло в этом безвременье? Нет, я ничего не отправлял.

Путаясь в кнопках и улетая по меню куда попало, я все-таки добрался до папки отправленных сообщений. Сначала показалось, что я открыл телефонную книжку. Адресаты были перечислены по алфавиту в обратном порядке. Все мои адресаты, все контакты, вбитые в память. Работа, соседи, одноклассники, родственники. Я промотал несколько экранов, чтобы убедиться: с моего телефона за последние три часа ушло около ста сообщений.

Я выбрал то, которое якобы отправил Гуле.

«Привет, солнышко! – Интересно, а сообщения сантехнику или Жанне Темиртасовне начинаются так же? – Срочно скачай и установи на телефон программу, даю ссылку. Потом научу, для чего она;)».

Телефон выскользнул из руки и шмякнулся об пол.

Что, Диман, спрятал родных и близких?

Я выбрался из постели, осторожно опустился на колени и водил трясущейся ладонью по полу под кроватью, пока не нащупал телефон.

Задняя крышка соскочила и куда-то делась. Аккумулятор наполовину выскользнул из гнезда. Я вжал его на место, телефон весело пиликнул. На бесконечные секунды на экране зависла заставка приветствия.

Высветилось основное меню, и еще вечность телефон ловил сигнал сотовой сети. Кафель холодом обжигал ступни. Скорее, скорее!

То, что на часах три часа ночи, волновало меня менее всего. Скорее, скорее!

Гуля сняла трубку с одиннадцатого гудка. Она была такая сонная, что не успела разбудить Гульнару.

– Ты чего, Димк?

– Гулечка, – нараспев произнес я, стараясь унять подбородок, чтобы не лязгали зубы.

– Что такое, Димк? Говори!

– Ты получала от меня эсэмэску?

– Ты что, из-за эсэмэски звонишь?

– Просто ответь!!!

Тишина, потом всхлип:

– Зачем ты пугаешь меня?

– Гуля!..

– Да, получила. Что за срочность была…

– Слушай внимательно! Ни в коем, ни в коем случае не ходи по ссылке! Сообщение сотри, прямо сейчас, понятно?

– Ты пугаешь меня, Димка!

Алма-Ата – Чимкент. Шестьсот километров. Как мне еще дотянуться до твоих входящих и вычистить их к чертовой матери?..

– Это вирус, Гуль! Ничего страшного. Просто вирус. Очень опасный вирус! Ворует данные с кредитных карточек, сливает пароли, телефон в помойку можно будет…

Я продолжал плести что попало – лишь бы Гуля поняла, лишь бы послушалась и удалила ссылку на рутинатор.

Она кивала. Даже разговаривая по телефону, я представлял, как она кивает в ответ на каждую мою фразу.

– Ты поняла, солнышко?

Кивок.

– И, пожалуйста, сразу проверь телефон Максимуса. Только обязательно, ладно? Давай подожду на линии…

Я так и стоял, прижав телефон к уху и закрыв глаза, пока в шестистах километрах от меня жена в чужом спящем доме искала телефон сына. Только когда Гуля подтвердила, что сообщение удалено, я поцеловал ее на ночь, опустился на кровать и медленно откинулся на подушку.

Что происходит? Что я упускаю? Мы едва прикоснулись к тайне «Рутинатора», а ответная реакция последовала незамедлительно. Кто за этим стоит? Как, как они смогли взять под контроль мой нынешний телефон и разослать с него приглашения от моего имени?

Если эта дрянь засела в «симке»… Но Бикфорд не говорил ни о чем подобном! Значит, он ошибался? Или…

Сумасшедшая, противоестественная мысль взорвалась в голове холодным фейерверком.

Что, если я еще в рутине?!

Что, если я еще в рутине?!

Понадобилось укротить воображение, чтобы включить логику. Не сходится! Идея красивая, прямо дух захватывает, но – не сходится. Если я бы еще мог потеряться в рутине, то рутина во мне – уже совсем другая концепция.

Сердце немного сбавило обороты, утихомирилось, и сразу навалилась тупая усталость.

И мне приснилось, что я стою на раскаленном закатном перроне. Поезд подползает к платформе, толкая перед собой густой, кисельный летний воздух. К окну прижалась мордочка Максимуса с носом-пятачком. Гуля у него за спиной в вагонном полумраке, улыбается и игриво машет одними кончиками пальцев.

Сын выволакивает из тамбура чемодан и вешается мне на шею. От него пахнет морем и солнцем. Гуля грациозно перешагивает с вагонной ступеньки на твердую землю. У меня есть свободная рука, и я открываю ее для объятия.

Дома разогреваю праздничный обед, над которым химичил с утра. Гуля смеется над моей серьезностью. Максимус крутится вокруг, рассказывая обо всем подряд, – торопится выплеснуть впечатления от поездки.

– Па, да не зови меня уже Максимусом! – вдруг говорит он. – Это же детский сад!

Гуля притворно хмурит брови, преувеличенно серьезно кивает, поправляет сыну растрепанные волосы.

– Да, Максимилиан, – покорно киваю я. – Конечно, Максимилиан.

И мы втроем хохочем, почему-то перед зеркалом в гостиной, хотя только что стояли в кухне. Я смотрю на нас троих, вывернутых в отражении. Левые руки – правые, правые – левые.

Они симпатичные, эти трое. Им хорошо вместе.

А потом я крадусь, крадусь, крадусь по квартире. Где-то плещется вода, где-то шипит сковородка, из телевизора пищат и курлыкают незнакомые существа, на улице лает собака. А я на цыпочках, как вор, вхожу в комнату сына.

Его телефон с треснувшим экраном и ободранными углами лежит на краю стола. Стыдно, позорно, недопустимо – но я все-таки не могу удержаться. Из коридора слышен Гулин смех – она звонит в Чимкент.

Экран зажигается от первого же прикосновения. Черная змея догоняет зеленую, зеленая – черную. «Рутинатор v.3.5», – успеваю прочесть я, прежде чем закричать.

И я лежу с распахнутыми глазами и разинутым ртом, как дохлая рыба, не в силах издать и писка. А может быть, я кричу в крик, но белые ватные стены поглощают все звуки без остатка.

Я слишком надолго тут застрял. Перележал. Переварил в себе собственную злость. Макароны в кашу.

А то, что осталось… Не отчаяние, не страх, а то, что за ними. Запоздалая паника, когда паниковать уже и смысла нет, потому что всё, чему не надо было случаться, случилось.

В этой странной очень частной больнице вокруг постоянно было невероятно тихо, словно все давно вымерли. Время – и то текло бесшумно. Я даже дернулся, когда ранним утром за дверью вдруг раздались торопливые шаги.

– Всё тип-топ, тебе после обеда можно выписываться! – доложился чересчур жизнерадостный Чип с порога. – Так, что случилось?

Я и выдал ему – одной заполошной тирадой, без точек и запятых. Остановился только когда бок скрутило.

Кайрат взял с тумбочки мой телефон, защелкал клавишами.

– Да посмотри же в «отправленных»!

Кайрат подозрительно долго возился с телефоном.

– А эти эсэмэски точно были? – наконец спросил он.

Я аж сбился с дыхания.

– По-прежнему есть вероятность, что с самого начала мне всё мерещится. И у Бикфорда дома ничего не происходило, и Гуле я не звонил, и дырки в боку у меня – расчесал просто. И лучше бы ты еще осенью не слушал мои байки, а сразу стукнул на меня Шефу. За китайского диверсанта тебе бы премию квартальную…

– Злой ты стал, – сказал Кайрат, – и неумный. Извини, но здесь пусто.

Я вырвал телефон у него из рук. Ни одного отправленного сообщения за последние дни. Но есть исходящий звонок на Гулин мобильный. В три десять ночи. Я молча развернул экран к Кайрату.

Он рассеянно кивнул:

– Могли отправить – значит, могли и стереть. Попробуй обзвонить людей, спроси, приходило ли что-нибудь. Телефон, похоже, опять менять пора.

Приоткрылась дверь, вошла медсестра с завтраком. Пока она всё расставляла на прикроватном столике, Кайрат включил телевизор и задумчиво щелкал каналами. Остановился на российских новостях. Медсестра поправила мне подушку под спиной, помогла устроиться поудобнее.

Как только она вышла, Кайрат заговорил о другом:

– У меня две новости, Диман. Как положено, такая и такая. С какой начать?

– С плохой, – уверенно сказал я. – Добей сразу, чтоб не мучился.

– Бикфорд улетел.

К горлу подступила тошнота.

– Куда?

– Юго-Восток. Вьетнам, Таиланд – не сказал. Да я и не спрашивал.

– Значит, всё? – спросил я.

Как-то даже легче стало. Наш триумвират распался, миссия завершилась неудачей, умные прагматичные люди взвесили pro и contra, прикинули шансы, вежливо пожали друг другу руки и разошлись.

Но Кайрат сдаваться не собирался.

– Похоже, я нашел, кого подключить. Убойный вариант.

– Рассказывай, – сказал я.

Кайрат улыбнулся как фокусник перед извлечением кролика из шляпы.

– Есть возможность зайти напрямую к нему! – сказал он, тыкая пальцем в телевизор. – Напрямую!

На экране показывали какое-то серьезное мероприятие. Рослый крепкий мужчина энергично поднялся из-за стола президиума и направился к стойке с микрофонами. Я такого в российском правительстве вроде еще не видел.

– Да ты как с Луны! – удивился Кайрат. – Хотя почему «как»… В Москве нового министра МВД назначили.

Я не стал спрашивать, что за каналы позволят нам вот так вот – раз! – и напрямую передать информацию о назревающей угрозе представителю власти соседнего государства. В конце концов, у Кайрата российское гражданство, ему виднее.

Министр занял место за небольшой кафедрой, улыбнулся в кадр. Поправил один из микрофонов. И на пару секунд убрал руку во внутренний карман пиджака, пальцы, как змеи, скользнули под тонкой тканью. Ничего не значащий жест, как поправить галстук или стряхнуть пылинку с лацкана. Просто за последние полгода я слишком часто запускал рутинатор неожиданно, повинуясь мгновенному порыву. Понимаешь, что сейчас начнется скука смертная, что придется плестись по езженой-переезженой дороге, говорить тысячекратно сказанное, поддерживать беседу, притворяться серьезным и вдумчивым, дежурными реакциями показывать собеседнику важность каждого его слова… Для таких случаев и существует дублер, да?

– Диман, ты чего?

Наверное, я здорово изменился в лице.

– У него рутинатор.

Кайрат яростно замотал головой:

– Нет. Не может быть! Ввоз в Россию еще не разрешен…

Я даже засмеялся.

– Ты маленький, что ли, Чип? Какой ввоз, чего ввоз? Программа уже не меньше года в свободной раздаче, на любой смартфон встает. Видел, он руку за пазуху сунул? Вот так, – я показал согнутый палец, нажимающий на невидимую клавишу, – чик-чик! И рутина запущена. Сам так сто раз делал.

Министр бодро и напористо вещал об успехах в борьбе с наркоторговцами и контроле южных границ. Границы давно вскрыты, господин-товарищ министр! В каждом доме и в каждом отдельно взятом компьютере.

– Как узнать? – тихо спросил Кайрат. – Если у него на самом деле стоит эта программа, то…

Я поежился. В боку зашевелились горячие крючки.

– Если правда, – ответил я, – то к нему нельзя. Волку в пасть. А узнать – никак.

– И что теперь.

Кайрат сказал это странно, без вопросительной информации, обреченно. На него было больно смотреть. Обычно подтянутый, сейчас мой друг словно оплыл, сдулся.

Я замялся. Разговор назрел не сегодня, но я как-то надеялся избежать его. Всё давно уже стало понятно, но озвучить очевидное оказалось тяжело.

– Теперь, – ответил я, – пора признаться: эту лавину не остановить. Мы не знаем, ни с кем боремся, ни зачем. Рутинаторы изменят мир, и нам с тобой этому не помешать. Мы взрослые люди и можем трезво оценивать обстановку. Надежды нет, Чип. Пора выходить из игры.

– То есть ты сдался, – сказал он, поднимаясь.

– Вот только «на слабо» меня не надо, а? – вздернулся я. – Мы рискнули многим, и даже пока уцелели, но ничего не достигли. Это как вручную остановить электричку или асфальтовый каток! Не отойдешь – раздавит и не заметит.

Он кивнул и ссутулившись побрел к двери.

– Сам подумай, – не унимался я, семеня следом. – Ты же видел, как это работает. И понимаешь, до чего можно доиграться.

Кайрат на секунду остановился, обернулся, чуть снисходительно хлопнул меня по плечу. Вышел за дверь и уже с лестницы, вместо прощания, сказал:

– Надежда есть всегда.

На этом наша операция по спасению мира завершилась.

VII

Весна.

И 1 в п. в.

Каждый день по дороге на работу и с работы я более пристально, чем обычно, разглядывал окружающих – пассажиров, пешеходов, случайных людей в магазинах и на остановках. Кто они мне и кто я им? Чем живут, что их заботит? Каково им – в их собственных шкурах, со своим прошлым, настоящим и… Мысль о том, что вероятное будущее может у всех нас оказаться общим и не очень веселым, не придавала оптимизма. Часики тикают, всё буднично и обычно, но две змейки где-то рядом затягивают в свое вращение всё новых и новых людей, постепенно лишая их эфемерной субстанции – собственного «я».

А иногда я смотрел на них, уткнувшихся в кроссворды, судоку, бульварные газетенки, экраны смартфонов – разве время не убивается прямо здесь и сейчас, безо всяких рутинаторов? Диаметрально противоположным методом, но, в сущности, точно так же, люди сжигают излишки своего времени – лишь бы не остаться ненароком наедине с самими собой, не задуматься в свободную минуту слишком сильно о смысле своего существования.

Я разглядывал их как экспонаты в музее, заглядывал в поглощенные рутиной лица. Девять по вертикали, шесть букв, от чего не убежишь. Люди, вы знаете ответ? Пытаться вас спасти? От кого? От самих себя?

Начало марта выдалось особенно зимним, злобным, с резкими шквалами ледяного ветра, глубокими морозами, ясным выстуженным небом. «Алга-Импорт» уверенным курсом придвинулась к заключению эпохальной сделки с «Хай Мун Инкорпорейтед». Кхонг Шин Сы и его алма-атинский помощник появлялись в «Алге» чуть не ежедневно. Я старался не подниматься к Тэтчеровне, чтобы ненароком не столкнуться с китайцем. Мне хватало своей работы – а это ведь здорово, когда человек обеспечен работой.

Нужно было как-то существовать дальше, а я завис между «до» и «после», между войной и миром, между пережитой опасностью и непониманием, действительно ли всё закончилось и не рано ли успокаиваться. Дергался каждый раз, когда кто-то рядом брался за телефон. Оборачивался на улице, остерегался темных аллей и пустынных дворов. Старался по-страусиному делать вид, что ничего не происходит, ничего не случилось, что жизнь течет своим чередом. Кошки-мышки с собственной логикой и интуицией. Наверное, так чувствуют себя коровы, которых везут на бойню. Обойдется, твердят они себе, качаясь в пропитанных отчаянием фургонах. Как-нибудь утрясется, мы же ничего такого, всё как всегда, всё нормально…

Но чего ждать? Покушения? Подставы? Пули из чердачного окна, пакетика с наркотой в кармане, молнии с неба? Да кому я нужен? Подумаешь, соскочил с программы! Нелояльный клиент, несостоявшийся юзер – смехотворная причина для преследования. Я вышел из игры, я не суюсь в ваш метафизический бизнес, слышите?! «Угомонись!» – совет простой и ясный. Я следую ему на все сто!

– У тебя виски седые, – как-то заметила Гуля.

После возвращения из Чимкента она ни разу не напомнила про мой истеричный ночной звонок, не поинтересовалась, что происходит у меня на работе. Может быть, по-своему забилась в раковину. Может быть, не хотела слушать новое вранье. Меня вполне устраивали оба варианта.

В знаменательный день подписания контракта с «Хай Мун Инкорпорейтед» всем в офисе не сиделось на месте. Слухи о сделке века расползлись по отделам и без моего участия. Коммерсанты-закупщики бродили с мечтательными лицами, предвкушая премии и бонусы. Тэтчеровна решила совместить визирование контрактов с пресс-конференцией, на которую планировалось зазвать весь цвет журналистского мира. Пиарщики метались повсюду как тараканы на свету – настал их судный час.

Меня на мероприятие не приглашали, и я был этому искренне рад. Убедившись в отсутствии срочных дел, я предупредил Эльдара, что ухожу.

По холлу первого этажа рыскали незнакомые люди с бэйджиками «Пресса». В конференц-зал никого не пропускали суровые подчиненные Шефа. В коридорах вдоль стен выстроились треноги штативов.

Петрович со взъерошенными усами и вылезающими из орбит глазами грудью закрывал турникет от хищного журналистского выводка. Широкоскулая девица в шубе ловко тыкала охранника в лицо мятой бумажкой с расплывшимися синими печатями. Выставив вперед плечо, я из-за спины Петровича нырнул в журналистское море и поплыл к выходу.

Снаружи неподалеку от главного входа раскорячились круглобокие автобусы телевизионщиков с блюдцами антенн на крышах. Большой день для «Алги» и мира. Завтра будет другой день, и всё уже будет по-другому. Мы ничего не сделали, Чип.

Потом я ехал в троллейбусе, держась рукой за поручень над головой. Потом я шел к дому. Потом я открывал дверь подъезда, тыкая пальцем в холодные металлические кнопки. Потом я поднимался к двери квартиры и истратил пять шагов на девять ступеней. Первый шаг на лестницу – всегда левой ногой. Моя рутина – всегда со мной. Какая ни есть – вся моя. Я не хочу отдавать ее кому-то или чему-то. Вот так.

Гульнара стояла на коврике в дверном проеме, не обойдешь. Последнее время она не выходила меня встречать, и я успел придумать четыре причины изменения в ее поведении – одну фантастическую, две прозаические и одну дурацкую. Промахнулся со всеми четырьмя.

– Ты имеешь к этому отношение? – спросила она.

Глаза круглые, распахнутые, перепуганные.

– Привет, – сказал я и погладил ее по плечу, заодно чуть отодвигая с прохода.

Она оттолкнула мою руку. Не то чтобы грубо, но неоправданно резко. Путь оставался закрыт.

– Что такое? – сказал я.

Гульнара попыталась что-то сказать, но ничего не получилось. Вместо этого у нее из глаз потекли слезы.

– Гуль, – я бросил портфель под ноги и взял ее за плечи. – Да ты что?

Она помотала головой, шагнула назад и ткнула пальцем во включенный телевизор. Я только сейчас разобрал звуковой фон – нервные тревожные тона какого-то экстренного включения. Никогда раньше я не видел, чтобы Гулю напугал телевизионный репортаж.

«…остаются заблокированными в зале. Террористы не выдвинули требований и пока что не идут на контакт. К зданию компании «Алга-Импорт» подтянуты силы специального реагирования, вот-вот должны прибыть переговорщики…»

Как был в ботинках, я прошел на кухню и сел перед экраном.

– Какое «отношение»? – строго спросил я. – Сама подумай, что ты говоришь.

Гуля подошла совсем близко и что есть сил прижала мою голову к себе.

– Думала, ты там, – шепотом сказала она. – В зале.

Из-за Гулиного рукава мне не было видно телевизора. Я тоже обнял ее и погладил ладонью затылок.

– Вот он я. Всё в порядке.

Осторожно развернул ее и посадил к себе на колени.

– Что там случилось? – спросила Гуля, так и не отпуская мою голову.

Все ответы нам дала та самая девушка в шубе, что безуспешно штурмовала турникеты «Алги». Теперь она тыкала Петровича микрофоном, а он пытался отодвинуться и нескладно говорил про конференцию, стрельбу и заложников.

«Сколько было выстрелов?» – спрашивала журналистка.

«Два!» – Петрович для убедительности показывал в камеру два пальца с желтыми от табака ногтями.

«Точно два?..»

С разницей в несколько секунд. Когда началась церемония подписания контракта, двери зала закрылись. Не прошло и минуты, как прозвучал выстрел, за ним еще один. Представители «Алги-Импорт», охранявшие вход, попытались войти в зал, но двери оказались заблокированными изнутри.

Непривычно было видеть на экране собственный офис. Мы так и сидели с Гулей перед телевизором, а репортаж всё не кончался. На заднем плане промелькнули бойцы в масках. Журналистку шуганули в сторону, и она пристроилась где-то за фикусом, откуда и вида-то никуда не было, кроме как на спины полицейских и двери конференц-зала. Кто-то неразборчиво гундосил в мегафон. Новостная строка без устали повторяла, что ни с кем из участников пресс-конференции пока не удалось установить связь, все телефоны остаются вне зоны доступа. Меня это не удивило – свою систему блокировки сигналов мы установили года три назад.

Какой бы журналистка не казалась бестолковой, место для съемки она выбрала идеально. Неожиданно для всех двери зала распахнулись, и оттуда с визгом и криками повалили люди. Полиции пришлось потрудиться, чтобы противотоком пробраться в зал.

Меньше чем через минуту задержали преступника.

Гуля впилась мне в плечо ногтями:

– Это же… твой…

Сложно смотреть в кадр, когда тебя волочат с выкрученными за спину руками. Но Кайрат таки извернулся и успел улыбнуться мне с телевизионного экрана.

Вскоре все детали произошедшего сложились в общую картину. Благо недостатка в видеозаписях не было.

Кайрат отвечал за безопасность в зале. Сразу как началась процедура подписания, он заблокировал вход заранее приготовленным замком для велосипедов. Потом подошел к президиуму и двумя выстрелами в упор застрелил представителя «Хай Мун Инкорпорейтед» господина Кхонг Шин Сы. После чего занял позицию в углу зала, взял на прицел всех присутствующих и обратился к ним с обращением.

Всё он сделал грамотно, наш Чип.

Почти час в закрытом помещении, в компании общепризнанных, заслуженных сорок, вмиг разносящих на хвостах любую правду и любую чушь – всё что попадется, лишь бы качнуть ускользающий рейтинг – канала, передачи, газеты, рубрики, себя лично…

А тут такая сказка, такая жирная сказка! «Васильки и колокольчики», с прологом и эпилогом. В прологе – два выстрела из табельного оружия, в эпилоге – выход из-под рутинатора.

Позже я пересматривал записи, попавшие в Интернет, не по одному разу. Сначала Кайрат прочел им лекцию о рутинаторах. Просто бред сумасшедшего. По сути, это и должно было выглядеть бредом для всех – кроме тех, кто хоть раз запускал рутинатор. Даже если в зале таких не было, сороки за два дня разнесли послание Чипа на всю страну и за ее пределы.

Он говорил, и говорил, и говорил… Пока не прервался на полуслове и не обвел зал недоуменным взглядом. Один смелый оператор умудрился даже сделать наезд и дать крупный план: Кайрат явно обескуражен, не понимает, где он и зачем тут находится, – всё читалось в его лице. Он молчал и разглядывал присутствующих, а те замерли и боялись пошевелиться, чтобы не привлечь внимание безумца, вооруженного пистолетом.

«Васильки, – сказал он и шумно понюхал воздух, – васильки и колокольчики».

Потом увидел пистолет в собственной руке. Кадр: брови недоуменно ползут вверх, вид крайне озабоченный.

Кайрат снова осмотрелся. С того места, где он сидел, убитого Шин Сы видно не было.

«А почему не начинают?» – спросил он с улыбкой у сидевшего ближе всех репортера.

«Что – не начинают?» – осторожно уточнил тот.

«Конференцию вашу, – снова улыбнулся Кайрат. – Пора уже вроде?»

«А вы тоже участник?» – Репортерская выучка взяла верх над чувством самосохранения.

«Не соображу что-то, – засмеялся Кайрат. – Забыл, зачем я тут. Программку надо запустить, она всё скажет».

Свободной рукой он похлопал себя по карманам.

«Какую программку?» – спросил журналист, на секунду оглядываясь.

А там, за спиной, сорок пар глаз. Никто не может оторваться от игры факира с коброй.

«Рутинатор, – сказал Кайрат. – Очень удобная штука. Поставьте себе. Время экономит, силы».

«Кайрат, а ключ от дверей не у вас?» – железным голосом произнесла из президиума Тэтчеровна.

Мертвый китаец лежал рядом с ее стулом, лужа крови затекла под каблуки.

Кайрат помедлил немного, словно соображая.

«Конечно, Жанна Темиртасовна. У меня».

Тэтчеровна поднялась и осторожно перешагнула через Шин Сы.

«Дайте, пожалуйста».

Она подошла к Кайрату и, не обращая внимания на пистолет, забрала у него из другой руки маленький блестящий ключ. С ровной спиной, не торопясь, прошла к дверям зала.

«Обязательно поставьте! – очень доброжелательно повторил Кайрат репортеру. – Запомните: «Рутинатор»! Нормализуете свою жизнь, избавитесь от ненужных хлопот…»

Самая хорошая запись – та, с крупным планом, – здесь обрывается. Бросившиеся из зала прочь журналисты уронили камеру вместе со штативом.

Гуля смотрела видеоролик вместе со мной и тоже не один раз.

Всё случившееся выглядело так дико и нелепо, что мы даже не обсуждали увиденное. Просто я включал ролик сначала, и мы снова смотрели, как Чип стреляет в Шин Сы, а потом садится на стул в углу, держит перед собой пистолет и говорит, говорит, говорит…

Гуля протянула руку к клавиатуре и нажала на «стоп».

– Кайрат спас меня, – сказал я.

– Он. Убил. Человека!

Мне нечем было возразить ей. Так казалось первую секунду. Кайрат, мой друг Чиполлино, своими руками, хладнокровно и преднамеренно убил человека. Всё так, но…

Гуля почувствовала, что я пытаюсь сформулировать мысль, и терпеливо ждала, пока я не найду правильные слова.

Когда я нашел их, по загривку пробежал неприятный холодок. Я сказал:

– Тот, кто создал или распространяет рутинаторы, – уже не человек.

И мне тотчас стало легче. Потому что сразу, как определяешься, на чьей ты стороне, становится легче.

Два, три, четыре дня ничего не происходило, если не считать всё нарастающего гула в прессе.

Журналисты, которым «посчастливилось» – кому в кавычках, кому без – присутствовать на пресс-конференции и своими глазами наблюдать человека под действием рутинатора, стремились сообщить личное мнение об увиденном urbi et orbi. Из небытия всплыла древняя история с запрещенной компьютерной игрой «Соник», вызывавшей эпилептические припадки у существенного процента игроков.

Отдельной когортой выступили адвокаты, как наши, так и зарубежные, со своей трактовкой произошедшего. Вопрос о дееспособности Кайрата в момент совершения убийства не оставил равнодушным ни одного криминального юриста, и каждый высказался везде, где его готовы были слушать. Юристам тут же ответили психиатры – тоже люди публичной профессии. Затянулась стоголосая дискуссия, больше напоминающая базарную перепалку.

А потом события хлынули как морская вода в пробоину ниже ватерлинии. Спасайся кто может.

Сначала расползлись, а затем подтвердились слухи о возгорании в морге. Труп господина Кхонг Шин Сы за считаные минуты истлел – да так, что и пепла не осталось. Сработали датчики пожарной сигнализации, но ни огня, ни источника тепла найти не удалось. Ворох одежды и сношенные ботинки сохранились совершенно неповрежденными, что вызвало шквал скоропалительных обвинений и нелепых предположений, а физиономия угрюмо-сосредоточенного санитара ночной смены несколько дней хмурилась нам со страниц всех газет и новостных сайтов.

Государственная защитница Кайрата немедленно выступила с заявлением, что будет настаивать на проведении повторной экспертизы тела погибшего независимыми специалистами для уточнения причин смерти. Пресс-атташе прокуратуры невразумительно пробормотал в эфир, что ситуация находится под полным контролем. Чьим, понятнее не стало.

Вторая торпеда пришла из Китая. Официальные представители Поднебесной заявили, что никакими сведениями о гражданине Кхонг Шин Сы не располагают, а предоставленные казахскими коллегами паспортные данные позволяют предположить, что документ сфальсифицирован, в связи с чем китайская сторона настаивает на получении оригинала для выявления его изготовителя. Также сообщалось, что ни государственная, ни коммерческая компания под названием «Хай Мун Инкорпорейтед» на территории Китайской Народной Республики никогда не регистрировалась и не вела деятельности.

Журналисты раскопали, что Шин Сы всегда прилетал в Алма-Ату из Пакистана, но что за виза стояла в его паспорте, осталось нерушимой тайной министерств внутренних и иностранных дел.

Странная история случилась и с Бахытом Бердиевым, директором «Хай Мун Алматы». У следователей по делу Шин Сы накопилось к руководителю алма-атинского представительства корпорации немало вопросов. Перспективного свидетеля нашли в собственной квартире. Нет, не мертвым, но дверь пришлось вскрывать. Со слов журналистки, тесно сотрудничающей с правоохранительными органами, зицпредседатель Бердиев никак не отреагировал на появление в квартире посторонних. Выпрямив спину, он сидел на табуретке у окна, смотрел в снежную даль окрестных пустырей и прижимал к груди двумя руками выключенный смартфон. Бердиев не отзывался ни на голос, ни на другие внешние раздражители вплоть до деликатных тычков резиновыми дубинками. Когда телефон вытащили из его жесткой хватки, Бердиев, по-прежнему безучастный, продолжал раз в две секунды нажимать большим пальцем правой руки центральную кнопку отсутствующего аппарата.

Состояние пациента, поначалу принятое за симуляцию, не претерпело изменений до начала курса фармакологической терапии в специализированной закрытой клинике. Светила психиатрии спорили до хрипоты о диагнозе бывшего представителя «Хай Муна», пока не сошлись на компромиссном термине «аутическая амнезия». А стоило прениям докторов исчезнуть со страниц газет, пациента Бердиева быстро оставили в покое – в котором он так нуждался.

Копии «Рутинатора», раньше разложенные на зеркалах по всему миру, исчезли из Интернета в течение двух-трех дней после пресс-конференции. Этому предшествовала жесточайшая ddos-атака, завалившая полсотни серверов-раздатчиков. Если верить прессе, что порой бывает затруднительно, действия хакеров координировались откуда-то из Камбоджи.

Российское посольство через третьего секретаря дало утечь информации, что дело Кайрата будет развалено как сгнивший гранат. Кто придумал этот «сгнивший гранат» – креативщики из российского МИДа или кто-то из наших журналистов, – непонятно, но метафору с радостью подхватили, поскольку у «васильков и колокольчиков» к тому времени истек срок годности.

О Кайрате, рутинаторах, «Хай Муне» и «убийстве, которого не было» с пеной у рта спорили пассажиры в городском транспорте и пенсионеры в парках, затюканные менеджеры в очередях на обед и самодовольные интеллектуалы в вечерних телепередачах.

Наконец, в Мажилисе была создана специальная группа для контроля над расследованием происшествия и изучением вопроса о распространении психотропного программного обеспечения.

Реальные ниточки, которые могли бы позволить любознательным энтузиастам докопаться до истины, разорвались одна за одной. Спрут утянул щупальца в морские глубины. Остался только белый шум: сбивчивый лепет очевидцев и красочные истории всех остальных, начинающиеся словами «Один мой знакомый…».

«Рутинатор» был, да весь вышел. Морок развеялся. Что-то чужое, непознаваемое, грозное накатило – и отступило как океанская волна. Выкорчевало несколько жизней. Покрутило, но отпустило еще тысячу-другую.

Всё вокруг осталось таким, как есть. Благодаря Чипу – и тому, что он пошел до конца.

И 1 в п. в.

Тысяча «если» цветными змеями крутятся и крутятся в моей голове.

А что, если бы Кайрат не остановил меня? Не узнал бы о рутинаторе или просто прошел мимо? «Школьный друг» – это статус, который ни к чему не обязывает. Что, если бы не было всех этих странностей с потерянным временем и «перехватом управления», если бы рутинатор работал точно так, как предполагает доверчивый и наивный пользователь? Где и когда закончился бы мой следующий срез? И кого бы я застал в новом мире?

Как тут не вспомнить Золотую Рыбку из древнего несмешного анекдота: «Отпусти, любое желание исполню!» – «Хочу, чтобы у меня всё было». – «Будь по-твоему! У тебя всё было».

И стоишь седым стариком. И у тебя всё было.

Наверное, я не тот человек, которому стоило бы рассказывать эту историю. Я стоял у ее начала, но не добрался до финала, сошел на остановку раньше.

Но Чип – другого склада, и вряд ли из него удастся вытянуть больше.

А мне нужно было выговориться перед тем, как…

Дублера больше никогда не будет. Значит, мне самому придется многое рассказать и объяснить Гуле. Да и Максу.

Пожелайте удачи, что ли.

 

Андрей Дашков. ПРИЗРАКИ ДЕТСТВА

«Через двести метров поверни направо!»

Услышав, что навигатор заговорил голосом мертвой женщины, Димочка Фраерман сначала не поверил своим ушам, затем проникся, поверил, чертыхнулся и сбросил скорость до двадцати, пытаясь выиграть у дороги несколько секунд на размышления. Хотя заранее знал, что ни к чему его размышления не приведут. Хорошо знакомый кислый привкус во рту и внезапное вздутие желудка, которое он называл про себя «подушкой опасности», предвещали проблемы, причем с надежностью, намного превосходящей достоверность синоптических прогнозов.

– Ну что там еще? – лениво осведомилась лежавшая на заднем сиденье пассажирка и одновременно владелица машины. Димочка надеялся, что она дремлет, – он всё еще хотел бы уладить проблемы самостоятельно, ведь, собственно, для того и был послан. Зря надеялся.

Он скосил глаза на зеркало заднего вида. Задний вид был впечатляющим, особенно на Димочкин необъективный взгляд. Кристина Сафонова, сценический псевдоним Кристи, развалилась там во всей своей красе – едва задрапированная по причине жары, тренированная гладкая плоть с ароматом греха и опцией наслаждения, для Димочки недоступного. Как, впрочем, и для многих других. Ходячая, лежачая, танцующая, а иногда и говорящая разжигательница мужской похоти. Зарабатывающая огромные, по меркам Фраермана, деньги.

И сейчас она была ближе, чем когда-либо. Ножки, обтянутые до умопомрачения узкими джинсами, раскинуты – одна почти выставлена в окно, другая опирается на спинку переднего сиденья рядом с подголовником. Обе босые. На правой ниже обреза штанины виднеется краешек татуировки. Как знал образованный Димочка Фраерман, то была целая сценка из босховского «Сада земных наслаждений». Не больше и не меньше. Но его интересовал не плагиат неведомого татуировщика, а уникальный результат генетического бильярда. Идеальные пальчики подрагивали и поддразнивали его в такт музыке, звучавшей в салоне, – в данную минуту это была Дана Гиллеспи. Фраерман дорого дал бы за то, чтобы поцеловать каждый из них и чтобы это понравилось Кристи. Ключевое слово – частица «бы». Ему нечего было предложить этой цыпочке (тем более «дорогого»), даже если предположить на секунду, что он мог заинтересовать ее как мужчина. Димочке оставалось проглотить слюну и ответить так, чтобы голос не дрожал. Хрипло и мужественно.

– Какая-то хрень с этим навигатором.

– Твоя идея.

Возразить нечего, чистая правда. Кристи было, в общем-то, плевать, чья идея, но иногда она открывала рот просто от скуки. Как сейчас. От скуки и от жары. Жара стояла изнурительная, а кондиционер в ее «лексусе» почему-то не работал. На вопрос Димочки она только небрежно пожала плечами. Поток горячего воздуха раздувал ее черные волосы, превращая их в подобие извивающихся блестящих змей. Одуреть можно, как выразился бы Фраерман. Легкий вызов в ее тоне объяснялся, конечно, тем, что навигатор был куплен им всего двадцать минут назад. Взамен того, который сдох так некстати.

Вернувшись мыслями в недалекое прошлое, Димочка перебирал свои ощущения. Теперь-то ясно, что плохих предзнаменований и даже прямых предупреждений было полно. Но он им не внял. Как говорится, получите и распишитесь.

Мамочка считала его гением, не приспособленным к этой жестокой жизни, и, пока была жива, всячески оберегала свое чадо от реальных и воображаемых опасностей. Так что до двадцати семи лет ему жилось неплохо. Выпустился из университета с дипломом мехмата и был вставлен кем-то из мамочкиных знакомых в одряхлевшую научно-исследовательскую контору, где ему гарантировались большие амбиции и несоразмерная амбициям зарплата. А потом мамочка умерла от рака (папочки никогда не было в его жизни, если не считать скромного взноса в виде Того Самого Сперматозоида), и Димочка оказался один на один с реальностью. И что же? Мамочка таки была права.

Кто он на сегодняшний день? Лузер, ничтожество, жалкое недоразумение, растрачивающее время впустую и не научившееся жить. Прошло всего шесть лет после ее смерти, и за это время он успел сменить четыре места работы. Каждое последующее имело статус ниже предыдущего. И до чего же он докатился? Теперь он числился мальчиком на побегушках в сомнительной конторе (без юридического адреса, зато с веб-сайтом), торгующей услугами стриптизерш и стриптизеров. Если бы мамочка знала, как низко он пал, она скончалась бы от сердечного приступа. Иногда Димочку посещала кощунственная мысль: как хорошо, что она не дожила до этого позора. Но одновременно он чувствовал и кое-что другое, запретное, а оттого еще более манящее: свободу, мать ее. Вожделенную свободу. С которой он не знал, что делать. Но которая пьянила его и порой внушала дурацкие фантазии. И дурацкую любовь.

В Кристи он втрескался сразу же, едва увидел ее. В его любви не было ничего романтического или, боже упаси, истерического. Да, он сильно хотел ее, но ему было не впервой иметь несбыточные желания, и он давно привык к тому, что не получает того, чего хочет, и никогда не станет тем, кем хотел бы стать. Кто превратил его стимулы в его же прижизненные надгробия? Возможно, мамочкина любовь, а возможно, он сам. У него никогда не хватало духу окончательно разобраться со всей этой постфрейдистской хренью. Кто знает, на что наткнешься, если пойдешь в своих раскопках до конца? То-то и оно.

Димочка довольствовался односторонней страстью. Воспринимаемый исключительно как обслуживающий персонал, он сделался чем-то вроде необходимого предмета обстановки для большинства «девочек», в том числе и для Кристи. Он мог наблюдать всё, что связано с их работой и бытом, изнутри, с расстояния и с подробностями, которые, пожалуй, и не снились бы ему, окажись он чьим-нибудь любовником. Его не стеснялись, ему доверяли, но только в мелочах, потому что он был исполнительным и пунктуальным. Его впускали в свою жизнь, как впускают слуг или сантехников – поковыряться в дерьме и устранить протечку, но не более. Его ласково называли Димочкой, как славного домашнего песика, а он в долгу не оставался и вилял хвостиком именно тогда, когда от него этого ждали.

Но с Кристи он, к своему огорчению, виделся сравнительно редко. У нее была своя тачка, а кроме того, она считалась элитной исполнительницей, и обычно ее сопровождали двое здоровенных гомосеков, беззаветно любивших друг друга и строго профессионально следивших за соблюдением священного правила стриптиза «руками не трогать».

У Фраермана был выходной, когда ему позвонил хозяин и осчастливил известием о том, что у Кристи намечается работа «на точке», а гомики, как назло, скопытились с вирусом. Оба. Так что бери ноги в руки – и вперед.

Он взял ноги в руки. Предварительно, злобно издеваясь над собой, убогим, все-таки помылся, подмылся, побрился и напялил самое лучшее из того, что имел. Звякнул Кристи с мобильного, та велела заехать к ней домой.

Он поскакал туда без особой радости – скорее всего, дело было в том, что придется тащить с собой съемный пилон. Кроме того, ему не улыбалось встретиться с ее трахальщиком. Это его огорчило бы, очень серьезно огорчило бы. Он привык видеть Кристи в гордом сучьем одиночестве – хоть и раздевающейся перед мужиками, но остающейся недоступной и презирающей их за простоту и предсказуемость. Однако наивным Фраерман себя не считал. В том, что трахальщик или трахальщики существуют, он не сомневался. Как и в том, что они – не ему чета. Наличие квартиры и дорогого внедорожника служило тому лучшим подтверждением. Стриптизом девушке столько не заработать. В общем, с любой точки зрения это была нежелательная правда, которой лучше не знать.

Погодка держалась та еще. Жарища и духота, хоть днем, хоть ночью. Белый «лексус» стоял возле охраняемого подъезда хорошего дома в хорошем районе. Димочка жил в доставшейся ему от мамочки квартире, в районе подерьмовее, но не жаловался. Каждому свое.

Охранник его, как ни странно, помнил. Фраерман поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Кристи была в халатике. Насчет пилона он понял правильно. Пока она переодевалась, он разбирал «оборудование», испытывая сладкое томление в чреслах. Всерьез задумался, не зайти ли в туалет, чтобы снять озабоченность, но как-то не сложилось.

Перебросился с Кристи парой-тройкой фраз и выяснил, что речь идет о частной вечеринке где-то в пригороде. Личная просьба хозяина. Подарок какому-то долбаному депутату на пятидесятый день рождения. Будет до хрена гостей и охраны. На точке она не была, но, по словам хозяина, место абсолютно чистое и безопасное. Такой себе райский уголок. Городок миллионеров. Европейский уровень. Зона благополучия и процветания. Фраерман хотел было спросить, почему в таком случае за ней не пришлют машину, но прикусил язык. Он не враг себе. Пару часиков наедине с Кристи стоили того, чтобы не задавать лишних вопросов. И еще кое-что хорошее: он не встретился с ее трахальщиком.

Уже на улице, пока он крепил трубу к багажнику на крыше, она продиктовала ему адрес. Он за рулем. Готов? Поехали.

Говорят, возвращаться – плохая примета. Но им пришлось вернуться. Они уже были почти на окружной, когда перезвонил хозяин и сказал, что кто-то чего-то недопонял. А может, изменились планы. В общем, на точке потолок четыре двадцать.

Димочка выматерился про себя, развернулся и порулил в клуб «Адамово яблоко» за четырехметровой трубой. Кристи было пофигу. Она слушала Нору Джонс и жевала резинку. Вот за что он ее дополнительно уважал, это за музыкальный вкус. Никакого тебе хип-хопа, синтипопа, данс-попа и прочего дрека. Только качественный соул, блюз и ритм-энд-блюз из тех времен, когда R&B означало совсем не то, что сейчас. Сам-то он предпочитал стоунер-рок – видимо, в качестве компенсации за мягкотелость по жизни.

Присобачивая трубу к багажнику, он не без горечи подумал: а ведь те, кто не сечет фишку, должно быть, принимают его за счастливчика. Еще бы – такая девка рядом и шест на крыше. Всё свое вожу с собой… Но кто он на самом деле? Нет, на этот вопрос лучше не отвечать.

Через десять минут после того как «лексус» пересек городскую черту, сдох навигатор. Это уже смахивало на систему. Что-то пыталось намекнуть Димочке на нежелательность поездки, но он опять-таки не внял. Близость Кристи лишала его способности к здравому мышлению и даже привитой мамочкой нездоровой подозрительности. Оставались только сиюминутные потребности и изнывающие от тоски яйца. Ну, еще несколько свежих анекдотов, чтобы дама не скучала.

Когда навигатор пискнул напоследок и дисплей погас, Кристи произнесла то, что Фраерман меньше всего хотел услышать. Она сказала:

– Какого хрена? Звони, пусть встречают.

Его будто в живот пнули. Что он, не мужчина, что ли? Он сам всё уладит. Заправка и магазин замаячили впереди как нельзя кстати.

– Да ладно, – сказал он. – Куплю новый. Всё равно надо заправиться.

Кристи не возражала. Димочка решил, что действует правильно. До гомиков-телохранителей ему, конечно, далеко, но доставить девушку в нужное место он в состоянии. Завернул на заправку, потом припарковался возле магазина.

Сгущался вечер. От асфальта тянуло вязким дневным жаром. В магазине хотя бы работал кондиционер. Фраерман был единственным посетителем. За стойкой сидел неопрятный потеющий толстяк и смотрел футбол по портативному телевизору. Димочка вызвал у него не больше интереса, чем восход зловещей оранжевой луны. Фраерман мог поспорить на любые деньги, что, появись тут Кристи, толстяк завертелся бы по-другому. Так что еще нужно этим смешным хитротрахнутым феминисткам?

Навигаторов на витрине было всего два: очень дорогой Garmin Zumo и дешевенький Supra. Оба варианта Димочку не устраивали. Первый – по причине ограниченности наличных средств. Второй… не хватало, чтобы Кристи назвала его дешевкой.

– А что-нибудь еще есть? – спросил он.

Не отводя взгляда от экрана, толстяк ткнул пальцем в направлении задней двери. Привыкший к тому, что его ни в грош не ставили, Фраерман туда и проследовал. Попал в подсобку, темную, пыльную и неодушевленную, а затем на задний дворик.

Тут оказалось довольно уютно, если забыть о жаре. Трещали сверчки. В пару с луной светил фонарь. Дикий виноград отбрасывал пятнистую тень. В этой тени стоял небольшой квадратный стол, за которым на дешевых пластмассовых стульях сидели двое, мужчина и женщина. Играли в домино, держа костяшки изуродованными артритом пальцами.

Эта парочка Димочке сразу же не понравилась, но куда было деваться? Возвращаться ни с чем и ждать подмоги? При мысли об этом он почувствовал себя еще большим ничтожеством, чем обычно.

Он приблизился к столу, изображая недоумение. Озирался по сторонам, словно забрел сюда случайно или искал кого-то еще.

– Ну что, молодой и красивый, заблудился? – кокетливо спросила старуха дребезжащим голосом.

– Нет. Мне сказали… что здесь можно… В общем, мне нужен навигатор. – Он совсем не был уверен, что пожилым любителям домино известно это слово.

– Стало быть, заблудился, – удовлетворенно прошамкал старик, щелчком присоединяя очередную костяшку к пятнистой змее, распластанной на столе.

Димочка не стал спорить. Это было не в его правилах. Он давно вывел для себя, что в спорах рождается не истина, а только взаимное раздражение.

– Так вы можете помочь? – спросил он покладисто.

Двое захихикали. Это было довольно мерзко на вид и еще хуже на слух.

– Еще бы, – сказала старуха. – Помоги ему, что ли.

Старик с явным неудовольствием положил костяшки на стол и выбрался из-за стола.

– Пойдем посмотрим, – обронил он уже по пути.

Димочка поплелся за ним к невзрачному гаражу, обращенному воротами в сторону лесополосы, но старик вдруг вернулся и, строго уставившись на старуху, произнес громким шепотом:

– Руками не трогать!

Фраермана чуть не стошнило. Он ненавидел чужие игры, особенно напоказ. А сейчас эти двое, должно быть, решили, что ему без них не обойтись. И что же? Они были правы.

Гараж напоминал склад запчастей. Чего тут только не валялось. Казалось, эту кучу за неделю не разгрести. И за месяц не разобраться, где что лежит. Но старик сразу же безошибочно схватил с полки автомобильный навигатор с креплением. Присовокупил блок питания и протянул Димочке:

– Держи. Восемьсот.

Фраерман взял навигатор, поднес ближе к свету. Двухсистемный «Lexand SG-555». Примерная стоимость нового ему была известна. Нажал кнопку включения.

– Батарея разряжена, – сказал старик. – Заплатишь, когда проверишь.

– Почему так дешево?

– Потому что снят с убитой тачки.

Откровенность – лучшая тактика. Димочка убедился в этом еще раз. Что он мог возразить? Сказать, что предпочитает чек и гарантийный талон? Хрена лысого. В том гараже он покупал не только и не столько навигатор. Он покупал самоуважение. Ну, и ее уважение тоже, каким бы небрежным оно ни было.

Уважаемые и уважающие себя мужчины шутили немного свысока, не придавая значения тому, как будут восприняты их шутки. Димочка тоже попробовал так пошутить:

– Сильно убитой?

– Ага, – кивнул старик, ухмыляясь. – Два трупа. Он и она. Молодые и красивые. Как раз резвились, когда это случилось. Ну, ты понимаешь. – Он оттопырил языком щеку и сделался похожим на чудовищную древнюю черепаху. Потом снова захихикал. Димочка решил, что пора валить отсюда. Хихиканье оборвалось.

– Ну так что, хреновину пробовать будешь?

– Доверяете?

– А куда ты денешься. – Старик сказал это так, словно Димочка и впрямь не мог смыться, несмотря на заправленный под завязку «лексус». Стало быть, разбирался в людях.

Когда он вернулся к машине, Кристи стояла, задрав правую ногу на крышу кузова, вытянувшись в почти вертикальном шпагате. Разминалась. Великолепная растяжка, завидная уверенность в себе и ни малейших комплексов. На нее пялились трое мужиков с заправки и наверняка те, что проезжали мимо. Появление Димочки с навигатором в руках она восприняла как должное.

Он залез внутрь и занялся установкой, стараясь пореже поглядывать на грудь Кристи. Соски вырисовывались под символической маечкой с отчетливостью, доконавшей его воображение. Сама грудь – не большая и не маленькая, а именно такая, как доктор прописал, – слегка покачивалась в такт движениям разминавшейся девушки. Из динамиков звучал Леонард Коэн: «Сначала мы возьмем Манхэттен, затем мы возьмем Берлин». Хотел бы Димочка чувствовать себя вечным победителем, да что-то не получалось…

«Хреновина» оказалась исправной. Как только он подключил ее, ему почудилось, что незнакомый мужской голос яростно проговорил что-то вроде: «Сдохни, лживая соска!» Фраерман отнес это насчет своей больной фантазии, но, что более вероятно, послышавшийся ему голос был побочным эффектом (или дефектом) записи всё еще хрипевшего в салоне Коэна. Димочка сделал звук тише, но ненамного, он ни на секунду не забывал, в чьей машине находится.

Одолеваемый смутными сомнениями, он начал настраивать навигатор. С одной стороны, прибор достался ему почти даром, а с другой, учитывая обстоятельства… Не каждый захочет иметь дело с наследством разбившегося мертвеца. Словно в ответ на его мысли, на дисплее появилась надпись: «Продолжить заданный маршрут?» «Этого еще не хватало, – сказал себе Фраерман. – Ни в коем случае». Он выбрал ответ «Нет», и тогда другой голос – теперь уже совершенно явственно – произнес: «Правильно, мой мальчик». Голос был женским и очень знакомым. Только ступор помешал Димочке узнать его сразу. Но ступор закончился.

В окно заглянула Кристи. Серые глаза уставились на него со всей безжалостностью своей холодной сияющей красоты.

– Димочка, давай скорее. Время – деньги.

«Да пошла ты», – огрызнулся он про себя, а вслух проворчал: «Уже готово». Вот такие они все; от них благодарности не жди, как и предупреждала его мамочка. А эта еще изрекает банальности, словно нечто оригинальное… Кристи уселась сзади и сбросила кроссовки. «Секундочку», – сказал Фраерман и трусцой направился в магазин.

Потный толстяк по-прежнему не сводил глаз с экрана. Димочка зачем-то показал ему свой кошелек. Мимоходом он услышал новости, которые передавали по ящику. Захлебываясь, репортер вещал о перестрелке в загородном доме с применением автоматического оружия и о десятках жертв. Как страшно жить.

Димочка проследовал в подсобку и далее на задний двор. Тут его взгляду предстала зловещая картина. Старик куда-то пропал, а старуха сидела за столом неподвижно, рот был открыт, руки со скрюченными пальцами лежали на столе, костяшки домино из них выпали. Если она притворялась мертвой, то чрезвычайно удачно. Но что-то мешало назвать ее гениальной актрисой. Может быть, выпученные до предела глазные яблоки – огромные и черные от взорвавшихся в них сосудов с кровью. Чтобы изобразить такое, надо вставить себе вместо глаз семиочковые шары для снукера…

Димочка потоптался на месте еще минуту, поглядывая на старуху и всё еще гадая, не разыграли ли двое маразматиков очередной дурацкий спектакль. Похоже, на сей раз они не шутили, по крайней мере, та, что сидела перед ним, – точно. Дело принимало совсем нежелательный оборот. Оставаться здесь и дальше в качестве утешителя вдовца и свидетеля не входило в его планы, а главное – в планы его работодателей. Фраерман уже мечтал оказаться подальше отсюда, но проклятая интеллигентность настаивала на расчете. Он решил заглянуть в гараж и по пути достал из кошелька названную сумму.

Старик находился там. Как ни в чем не бывало, копался в железе, которое всё, до последнего винта, выглядело добычей мародеров на дорожном поле боя. Димочка вручил ему деньги, которые тот сунул в карман, не пересчитывая. Дело как будто было исчерпано, но оказалось не так легко забыть о теле. Фраерман искал подходящую случаю фразу и остановился на банальной:

– У меня плохие новости. – Он показал большим пальцем себе за спину.

Старик выглянул из гаража и посмотрел на скоропостижно покинувшую этот мир партнершу по домино. Пожал плечами, потом зачем-то взял с полки предмет, похожий на прикуриватель.

Димочка подумал, что дедушка чего-то недоглядел.

– Вы уверены, что вашей… что ей не нужна помощь?

Старик посмотрел на него чуть ли не с жалостью:

– А ты уверен, что тебе не нужна помощь?

– Спасибо, вы уже помогли.

Старик медленно кивнул. Во взгляде его Димочка прочитал: «Вот и проваливай». Что он и сделал с невыразимым облегчением. Заскользил прочь, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег.

Пять… десять… пятнадцать минут «лексус» плелся за самосвалом, груженным дровами. Его неоднократно обгоняли, но Димочка не решался на рискованный маневр. Всякий раз, когда он пытался сместиться влево, в зрачки ему ударял свет фар встречных автомобилей, а в уши – отчаянные вопли клаксонов. От вони выхлопов начал болезненно пульсировать левый висок, усиливалось жжение в глазах, он щурился и отхаркивал густую вязкую слюну, смешанную с мельчайшей пылью. Часы постоянно напоминали, что он опаздывает. Кристи уже напряглась по этому поводу. Он чуял ее нараставшее недовольство – почему-то оно попахивало мочой, как в плохо вымытом сортире. Димочка успел удивиться такому капризу восприятия, но не стал углубляться. Потому что потом запахло еще хуже. Дерьмом. И он думал, что знает, чье это дерьмо. Во рту сделалось совсем горько и кисло. Вкус унижения. Вкус самого дна жизни…

Он пошел на обгон.

В чем ему было трудно отказать, это в умении приспосабливаться. Вот и сейчас, когда он услышал голос своей матери, уже шесть лет пребывавшей на том свете, его психика не испытала особого потрясения. Он даже успел придумать пару удобоваримых объяснений… или казавшихся ему удобоваримыми, пока тот же голос не произнес: «Через пятьдесят метров поверни направо… Всё еще хочешь трахнуть эту шлюху? Только не вздумай привести ее домой!»

Димочка скептически скривился. Возникло неразрешимое противоречие. Да, это был голос мамочки, ни малейших сомнений – ее интонации, ее обертоны, леденящая строгость, готовая вмиг обернуться плачем и жалобами на неблагодарного ублюдка… Но она никогда не сказала бы такого вульгарного слова, как «трахнуть».

На мгновение он даже позабыл про объект своего вожделения, потом покосился в зеркало, приготовившись услышать кое-что очень неприятное. Он понимал, что Кристи вряд ли покажется забавной подобная «шутка». Однако странное дело: похоже, она не заметила ничего необычного. Она глядела в открытый люк на смазанные колышущиеся звезды, меньше всего интересуясь слуховыми галлюцинациями своего водилы – до тех пор, пока он вел машину в нужном направлении. Но в том-то и дело, что Димочка уже плохо представлял, где оно, это нужное направление. Стрелка на дисплее указывала направо, и он повернул направо, как будто внутри него под воздействием чужой команды включился автопилот, а сам он сжался в комок внутри собственного, слишком просторного тела.

Он понятия не имел, откуда взялась неосвещенная дорога, уводившая в сторону от оживленной трассы. Впрочем, знатоком окрестностей он себя и не считал. Будь его воля, вообще не выезжал бы из города. Игры на природе – это для мужланов с избытком тестостерона и адреналина. А у него, по словам мамочки, больная печень. Однако теперь он не испытывал недостатка в темной энергии. В жилах текло нечто высокооктановое вместо привычной прохладной водички. Если такое возможно, он ощущал одновременно свободу и власть превосходящей силы, которая взяла на себя ответственность за всё, что было, и всё, что будет. Ему стало легко; лишь изредка кто-то, находившийся по ту сторону темноты и смерти, подгонял или предупреждал его голосом мертвой женщины: «Сейчас можешь прибавить, сынок», «Осторожно, крутой поворот, не потеряй голову!». Фары вспарывали брюхо раскаленной ночи, но, подумал Фраерман, с таким навигатором нужду в фарах испытывал бы разве что слепой. В этой мысли была некая логическая неувязочка… он так и не разобрался какая.

Кристи притаилась сзади, словно убаюканная звездами и плавной ездой. А может, завороженная гипнотическим голосом, который она слышала как нечто совершенно иное. Или она просто спала с открытыми глазами. В любом случае ее поведение казалось странным, и Фраерман ощущал эту странность как результат воздействия той же силы, что насквозь пропитала его своим дурманом. Пару раз он порывался разбудить девушку, но голос вкрадчиво пресекал эти попытки: «И что ты будешь делать, когда она выцарапает тебе глаза?» Он и впрямь не знал, что будет делать. А вот голос, похоже, знал это. Как и многое другое. И с ним было гораздо проще.

Проще, например, здесь, в этих местах без единого проблеска света – привычного, наземного, электрического. Луна и звезды были, но какие-то помутневшие, бурые, запачканные, чужие, словно отраженные в старом кривом зеркале. Фраерман не испытывал ни тревоги, ни страха. Только возбуждение, если, возбуждаясь, можно оставаться холодным, как труп с эрекцией.

То и дело во мраке проступали очертания каких-то зданий. Тяжеловесные и огромные, они вполне могли быть жилищами миллионеров, однако процветанием и благополучием тут даже не пахло. К домам вели аллеи черных, оцепеневших, пережидавших мертвый сезон деревьев. Такими же были и парки, словно намалеванные тушью на серой истлевающей ткани. Отсутствовала перспектива, отчего всё выглядело декорацией на сцене заброшенного театра.

С некоторых пор Фраерман не чувствовал жары. Он следовал указаниям голоса, которые неизменно соответствовали изображению на дисплее. Изредка фары выхватывали из темноты дорожные указатели, но он не запомнил ни единого названия. От него ускользали не буквы, хотя они были едва различимы – красное на черном, – от него ускользали значение и смысл слов. Когда он все-таки вспоминал, куда едет и кого везет, он начинал гадать, какому же извращенцу взбрело в голову развлечься стриптизом в таком месте. От кого этот подарок, а главное – кому. Но голос не оставлял сомнений в том, что скоро он всё узнает.

На что было грех жаловаться, это на здешние дороги. Они больше чем что-либо другое поддерживали ощущение пребывания за пределами времени. Выброшенный из его привычного течения, Фраерман несколько раз недоверчиво поглядывал на часы. Время шло, но очень медленно, словно впало в летаргию. Стрелки ползли тяжело и почти незаметно, будто тени обнаженных костей в безлунную ночь. Мамочкин голос с того света (или уже с этого?) как нельзя лучше вписывался в происходящее, дирижировал, направлял, заполнял пустоты в голове, которые иногда возникали и в которые могла проникнуть ересь осознания. Но голос выпалывал ересь с корнем, звучал колоколом церкви без бога, вернее, одной маленькой властолюбивой богини…

– Приехали, – сообщила она наконец. – Повеселись как следует, дорогой.

Да, это была ее типичная фраза. Этими словами она провожала его на какую-нибудь вечеринку – с кислой улыбкой, за которой скрывалось совсем другое: «Не возвращайся слишком поздно, мамочка ждет. Не подцепи какую-нибудь потаскушку. Не пей. Не кури. Не…»

– Конец маршрута, – оборвал голос.

«Лексус» проехал между распахнутыми створками кованых ворот. Из темной сторожки никто не вышел. Длинная аллея была заставлена машинами. В конце ее виднелся громадный дом в неоклассическом стиле – три этажа, не меньше, – но выглядел он распластанным по земле, словно дохлый нетопырь. Цвет неба над ним – там, где оно виднелось в просветах между деревьями, – наводил на мысли о разлитии желчи. Возможно, это луна пряталась в тучах.

– Куда ты меня привез?

Димочка вздрогнул, настолько неожиданно напомнила о себе Кристи. Да и отвык он уже от других голосов. Девушка заговорила как человек, пробудившийся от сна и не очень довольный увиденным наяву. Еще бы. В мозгу у Фраермана забрезжило осознание того, что вокруг несколько мрачновато. Либо он промахнулся мимо городка миллионеров, либо здешние обитатели затаились. Приготовили сюрприз для юбиляра… Во что верилось с трудом.

– Я тебя спрашиваю, мать твою!

– Откуда я знаю?

Она только выдохнула сквозь зубы, не удостоив его даже мимолетной истерикой. А он в один миг отключил функцию голоса. Напоследок, правда, услышал: «Не делай этого, дурачок!» Фраза прозвучала вполне отчетливо, потому что музыка закончилась. А он и не заметил, когда наступила тишина.

На дисплее онемевшего навигатора осталась лишь красная точка, обозначавшая местонахождение «лексуса». Некоторое время она горела, будто уголек в угасшей адской топке, на фоне безнадежной черноты, а затем от нее во все стороны разбежались двойные ломаные линии, похожие на трещины. Но не трещины. Это была ветвящаяся сеть, куда более густая и запутанная, чем крона старого дерева. Немыслимой сложности лабиринт заполнил всю площадь дисплея, ярко вспыхнул и пропал, словно его сожрала тьма.

Зародыш страха дал знать о себе первыми подергиваниями в кишках. Фраерман еще не видел настоящего кошмара, но уже заглянул в бездну собственного невежества. Вопрос, что он купил под видом навигатора, был самым невинным из всех, потому что это могло случиться с каждым. Или почти с каждым. А вот вопрос, какая сила пробила дыру в прежде незыблемой реальности, оказался гораздо более пугающим. Появилось предчувствие, что эта сила не ограничится жидкокристаллическим дисплеем и грязным фокусом с голосом его мертвой матери.

И предчувствие его не обмануло.

– А ну, пошел отсюда, – сказала Кристи, пытаясь столкнуть его с водительского кресла.

Он был настолько растерян, что забыл обидеться. Перелез на место пассажира, а она уселась за руль. Начала сдавать назад. Вокруг «лексуса» заскользили какие-то тени, видимые только боковым зрением. Ворота оказались закрытыми. К окну сторожки придвинулся чей-то силуэт, правда, за это Фраерман не поручился бы. Страх уже ворочался у него в брюхе, словно проглоченный живьем моллюск.

– Открой ворота, – приказала Кристи.

– А как же… мероприятие?

Она бросила на него взгляд, предназначенный для безопасных идиотов, и повторила медленнее:

– Открой ворота.

Он распахнул дверцу и ступил на гравий. Услышал, как закрылся верхний люк. Почти бесшумно скользнули, поднимаясь, боковые стекла. А этой стерве не откажешь в благоразумии и решительности. В том, чего ему так не хватало…

Он сделал несколько шагов к воротам. Благодаря фарам «лексуса», который уже разворачивался, он увидел цилиндры гидропривода, шарнирно соединенные со створками. Ну и кто управлял этим? Тень за окном сторожки оставалась неподвижной. Теперь, при косо падавшем свете, он различал ее лучше – силуэт, но не более. И даже идиоту понятно, что это не охранник. А поскольку Кристи не была идиоткой, ей стало ясно, что он никогда не сунется внутрь.

Щелчок центрального замка заставил его съежиться. Он впервые в жизни ощутил каждой клеткой и каждым нервом то, что чувствовали приговоренные, услышав лязг затвора. Злоба столкнулась со страхом где-то на полпути к его мозгу, и страх победил. Фраерман успел только бессильно простонать: «Ах ты, сука», – прежде чем «лексус» рванулся прямо на него.

Он не помнил, откуда взялась рана на губе и кровь. То ли сам прокусил, то ли порвало осколком гравия, летевшего из-под колес. Поднимаясь на ноги, он посмотрел на то, что осталось от ворот. Одна створка была снесена, вторая повисла на одной петле, ее подпирал сорванный с багажника пилон.

Димочка подвел промежуточный итог. Каким-то чудом он успел отскочить и уцелел, но ни малейшей радости по этому поводу не испытывал. Потому что не был уверен, что уцелеет в следующие несколько минут или часов. Про Кристи он пока не думал, хотя эта тварь, как минимум, бросила его здесь, а, как максимум, могла выдавить из него всё скопившееся дерьмо – в прямом смысле. Вот сейчас подумал – и пожелал ей сдохнуть.

Он бросил взгляд по сторонам. Нигде ничего; не видно даже удаляющихся красных огней. Он остался один посреди темноты, и эта темнота, наполненная тенями, была похуже, чем черная комната детства, где мамочка запирала его за непослушание. Но стоило вспомнить об этом, и спустя тридцать лет забытый кошмар вернулся.

Он с головой погрузился в неосязаемую трясину, в которой невозможно думать и целенаправленно двигаться. А вскоре стало трудно дышать. Грудь сдавило в тисках безотчетного ужаса. Сердце трепыхалось и билось о ребра агонизирующей птицей. Ноги подкосились. Димочку понесло куда-то, но, сделав пару неверных шагов, он во что-то врезался, и боль немного отрезвила его.

Он вцепился в прохладный металл, словно в трос, спущенный со спасательного вертолета. Помощи извне, конечно, не было, однако он помог себе сам. Вспомнил, кто он, сколько ему лет и как очутился здесь. Чуть не заплакал от жалости. Убогое чувство, но всё же лучше, чем слепящая, удушающая, распыляющая мозги паника.

Оглянулся на дом. Странно, что он сразу не узнал его – темный двойник того, в котором жил с самого рождения. Вырванный из городского пейзажа, дом обрел индивидуальность. Только одно окно на первом этаже тускло светилось. Его квартира. Мамочкина квартира. Он понял, что там его ждут. И, в каком-то смысле, до сих пор любят.

Эта любовь рыболовными крючками вонзилась в его сердце. Настигла его. Поймала в мутной воде. Нашла, потерянного, среди миллионов живущих.

Он задрожал, будто огонек угасающей свечи. Ощутил себя марионеткой. Нити – цепи – натянулись до предела. И вдруг оборвались с безмолвным воплем, когда он закрыл глаза.

Темнота.

Освобождение? Нет, старое наваждение. Запертая комната чернее ночи…

Он открыл глаза, стараясь смотреть куда угодно, только не на дом и светящееся окно. Тень в сторожке терпеливо ждала. Наблюдала за его унижением и его борьбой. Здесь никто никуда не спешил. Как и тот старик, впаривший ему навигатор, она, похоже, была уверена, что он никуда не денется.

Он ни от кого не ждал ничего хорошего. Раскаявшаяся Кристи на «лексусе» – еще куда ни шло, но этот вариант уже казался ему не реальнее Санта-Клауса. Это было бы слишком просто. В каком-то смысле, слишком легко.

Оцепенев, он вглядывался в ничто. Потом все-таки нашел в себе силы и вышел за ворота. Сказал себе, что у него еще есть выбор. Да, выбор, похожий на злую насмешку, но разве когда-нибудь был другой?

Он прошел несколько метров и, вопреки обыденной логике, окунулся в полную темноту, как будто дом был сгинувшим сумеречным островом под собственной тусклой луной в бескрайнем океане мрака. Для Димочки не было ничего хуже, чем брести вслепую. Призрак запертой детской комнаты тотчас снова напомнил о себе. Тем не менее он пытался идти, уговаривая себя, что куда-то же придет рано или поздно. И что рано или поздно закончится ночь.

Этого хватило еще на сотню метров. Потом сознание сжалось в точку. Ноги двигались как конечности заведенной куклы. Он брел, пошатываясь и с трудом удерживая равновесие, будто асфальт был доской на поверхности болота – сделав ложный шаг, можно захлебнуться в липкой грязи собственного ужаса…

Однажды некий темный инстинкт заставил его оглянуться. Это жестокое место не сжалилось над ним. Дома, конечно, не было видно. Вообще ничего не было видно. Лунная желчь стекла за горизонт. Воцарилась чернота. Внутри нее не осталось различия между бесконечностью и расстоянием вытянутой руки. У него было ощущение, что он ползет на брюхе и уже стер лицо и руки до костей.

А потом он наткнулся на стену. Ничего себе не расшиб, потому что двигался слишком медленно, но всё равно от боли и неожиданности едва не упал. Схватился за нос. Крови не было. Но и легче не стало. Хотя бы один-единственный лучик света…

Парализованный новой инъекцией страха, он долго простоял перед стеной, боясь прикоснуться к ней. Боясь вспомнить. Наконец положил обе ладони на слегка шершавую прохладную поверхность. И да – что-то знакомое почудилось ему в этом осязании (бумага обоев, а под ней – бетон), – но и слишком ужасное, чтобы оказаться правдой. Возможно, обман повис где-то на кончиках пальцев, однако Димочка не мог отделаться от подозрения, что подмена гораздо тотальнее, гораздо глубже.

Он сместился вправо на один шаг. На два. На три. Плечом коснулся другой стены. Он находился в углу.

Восемь шагов вдоль стены. Еще один угол. Спустя пятнадцать шагов и два поворота прямоугольник замкнулся.

Восемь на пять. Он помнил это. Голые стены. Никакой мебели, окон, батарей отопления. Но была дверь посередине одной из стен. И ручка на уровне его лица, тоже знакомая ему на ощупь. В металлическом шарике – прорезь для ключа, которого у него не было. Ключ мамочка держала у себя. Но мамочка умерла.

Он подергал ручку, уже зная, что это напрасно.

И тогда Димочка Фраерман, пяти лет от роду, тихо заплакал.

Двигатель заглох двенадцать километров спустя. Из-под помятого капота валил пар, застилая косой конус света одной уцелевшей фары. На дисплее навигатора одиноко тлела красная точка. Смартфон превратился в бесполезную игрушку. Мобильной связи не было. Выхода в Интернет тоже. Здесь вообще ничего не было.

Кристина откинула голову и закрыла глаза. Спокойно, сказала себе. Эта ночь когда-нибудь закончится, и она выберется отсюда. Любой ценой. Кстати, о цене. Интересно, сколько заплатили гаденышу Фраерману, чтобы он привез ее в эту дыру? А может, это его собственная затея? Слетел с катушек на почве спермотоксикоза? Нет, вряд ли. Был робок до самого конца. И, кажется, испуган. Тогда кто заплатил? Впрочем, неважно. В том, что желающих потрогать ее руками (и не только) достаточно, она не сомневалась. Последняя озвученная сумма составляла две тысячи долларов. Она обещала подумать. Хорошо, что ее верные мальчики были рядом…

– Молодая и красивая, подвезешь бабушку?

Чертова старуха. Чуть не обделалась из-за нее. Появилась словно из-под земли. Еще и в черных очках. Слепая, что ли? Нет, не похоже. Ощущение, что ее разглядывают, Кристине знакомо. Еще как знакомо. Правда, обычно это были мужские взгляды…

– Ну так что, подвезешь?

– Не получится. Машина сломалась.

– Ай-ай-ай. Но посидеть-то с тобой можно? В ногах правды нету.

– А в чем она есть? Ладно, садитесь.

Старуха ухмыльнулась, обошла «лексус», с пониманием дела поцокала языком и покачала головой при виде разбитого передка, затем взобралась на переднее сиденье. Ну и запашок. Болезненный, прелый, гнилостный. Несет, как из дыры в зубе. А еще в букете то ли лекарства, то ли… Кристина отвернулась.

Некоторое время они сидели молча.

– Это что, телевизор? – заговорила старуха, наклонившись и приблизив нос к навигатору.

– Это дерьмо, – ответила Кристина, уже жалея, что нарушила собственное правило – пассажиров не брать.

– А это? – Корявый от артрита палец подобрался к панели CD-проигрывателя.

«Бабушка» начинала не на шутку раздражать.

– Это музыка, – процедила Кристина.

– Можно?

Не дожидаясь разрешения, старуха ткнула в клавишу «Play».

Вместо музыки послышался мужской голос, который медленно и до слащавости игриво начал произносить детскую считалочку:

– Раз, два, три, четыре, пять… Вышел зайчик погулять…

Кристина смертельно побледнела и на некоторое время утратила способность двигаться. Заморозило не только руки-ноги, но и челюсти, язык, мысли. Леденящее оцепенение казалось вечным. Старый, глубоко спрятанный страх не умер, выполз из своей норы и овладел ею. Но по мере того как голос приближался к ней из прошлого, преодолевая годы ложного забытья, и начинал звенеть в неестественной, лишенной всяких помех, тишине эфира («Пиф-паф, ой-ой-ой… Умирает зайчик мой»), в ней нарастала отчаянная, стирающая рассудок потребность бежать и прятаться. Бежать и прятаться. Лишь бы снова не ощутить на себе папашиных рук. И его жадного дыхания…

Голос преследовал ее, пока она не исчезла в темноте.

«Привезли его домой… Оказался он живой», – закончил голос.

Старуха хихикнула и пробормотала себе под нос: «Куда же ты, сучка, неужели музыка не понравилась?» Потом взяла с заднего сиденья сумку девушки и принялась за дело.

 

Г. Л. Олди, Марина и Сергей Дяченко

Пламенный мотор

1

Жил-был Сенька Бурсак по прозвищу Джип Чероки.

Жил он под голубым небом двадцать лет без малого, а был телом статен, обличьем хорош и в придачу блондин. В семействе Бурсаков льняные кудри не в новинку, особенно у мужиков, погубителей девичьей скромности. Да только у Сеньки это дело на редкость хорошо вышло – длинно, пышно, с волной. Пожалуй, в сокрушении его молодой биографии кудри сыграли не последнюю роль, но речь о том позже начнется. А сейчас давайте покрутим щурам хвосты для затравки.

Любил младой Сенька отца, Федора Тимофеевича, знатного токаря шестого разряда. Любил и мать, Наталью Прокофьевну, библиотекаршу в 7-й детской библиотеке им. О. Кошевого. Бабушек-дедушек любил, старшего брата Валентина, забритого в погранцы и оставшегося на сверхсрочную, рубежи охранять, младшую сестренку, Катьку-егозу, сопливую ябеду из седьмого «Ж». А пуще всего любил юный Бурсак родного дядьку по отцовской линии, Степана Тимофеевича, лабуха-трубача из оркестра под руководством ударника Зямы Рубинчика, что при местном ДК обретался. Души в нем пацан не чаял, в музыканте. Нарочно на свадьбы-похороны бегал, где дядька сотоварищи «Лимончики», «Заветный камень» и трагического Шопена наяривал.

Приобщался к высокому.

От широкоплечего, громогласного Степана Тимофеевича пахло праздником. Сенька визжал, когда трубач бросал его к потолку или к самому небу, если дело было на улице, а потом тесно прижимал к колючему пиджаку. Труба дядюшкина сверкала золотом, дыхание тянулось драгоценной звонкой нитью, здоровье позволяло на втором литре без запинки слабать «Костю с Пересыпи» соло, и даже руководитель оркестра, корифей провинциального джаза Рубинчик, говорил оркестрантам, указывая на бодрого лабуха:

– Ша, шлемазлы! Вам до Степы, как до Киева раком!

А потом трижды плевался через левое плечо – от сглазу.

В восемь лет, сдавшись под напором отрока, родители определили Сеньку в музыкальную школу «Веночек», что на улице 3-го Интернационала. Злые языки, особенно из числа знакомых с преподавательским составом, давно перекрестили сей храм муз в «Виночек», а то и в «Шиночек», но Сеньку это не остановило. От многих учителей пахло праздником, как и от дяди-любимца, – значит, правильное место. Отсюда прямой путь в счастливое будущее, то есть в ЗАГС или на кладбище. Только не клиентом, женихом или жмуром, а лихим дударем, сокрушителем сердец.

Приехав на побывку, старший брат Валентин одобрил выбор семьи. Даже напророчил великую судьбу – службу в духовом оркестре ордена Ленина Высшей пограничной школы, лучшем из военных духовых оркестров.

– Терпи, казак, атаманом будешь! – сказал Валентин и тут же поправился: – В смысле, дирижером!

А через плечо сплюнуть, как делал мудрый ударник Зяма, забыл.

Ну и сглазил, конечно.

Вместо трубы Сеньке купили виолончель. Подержанную, старую, с залатанной трещиной и облупившимся лаком. Труба стоила неподъемно дорого, даже при содействии дяди Степана Тимофеевича, а у соседей Чмыховых дочка забеременела в пятнадцать лет и бросила музыку со всеми вытекающими. Соседи Чмыховы рады были сдыхаться от мебели со струнами за бесценок, а тут такое счастье, как семья Бурсаков! Поторговались и ударили по рукам.

Чем плюнули Сеньке в самую душу.

Три года, плача и стеная, сидел юный Бурсак на стуле, неприлично раздвинув ноги, и терзал смычком корявую тушу ненавистницы. «Сельский танец» Рамо, «Вокализ» Рахманинова, «Прялка» Поппера. Звук у «вилыча», как прозвал Сенька толстую заразу, выходил не в пример золотому пению трубы – гнусавый, хриплый, низкий, словно у носорога. Малец никогда не слышал, как ревет (ухает? хрюкает? мычит?!) носорог, но искренне полагал, что именно так. И вел свой последний, свой решительный, свой безнадежный бой на всех фронтах. Три года пилил гадских родственников, скандалы учинял, подзуживал бабушек-дедушек. Пять раз начинал голодовку и пять раз бросал на середине – очень кушать хотелось.

И однажды добился своего.

– Вот, Степа! – сказал Зяма Рубинчик ухарю-трубачу, Сенькиному дяде. – Помни мою доброту, чувак!

– Вот! – сказал Степан Тимофеевич родному брату Федору Тимофеевичу, знатному токарю шестого разряда. – С тебя бутылка!

– Вот! – сказал Сеньке веселый, раскрасневшийся папаша, приговорив с братом бутылку, и еще одну бутылку, и еще полбутылки под редиску, чеснок и «Бородинский» хлебушек. – Дуди, обормот!

– Вот! – сказал Сенька и показал дулю злой судьбе. – Выкуси!

Так Бурсак перебрался с виолончели на трубу, и жизнь его напомнила праздник.

Даже пахло от жизни знакомым образом.

По окончании музыкалки Сенька в консерваторию идти не захотел. То ли видеть себя «консервом задрипанным», как сказал Зяма Рубинчик в приватной беседе, претило Сенькиной гордости, то ли перспективы показались мизерными для юных амбиций. Пошел Бурсак на Бурсацкий спуск, что катится кубарем вниз до самого Центрального рынка, сдал документы и спустя месяц увидел себя на спуске-однофамильце студентом Академии культуры, опять же прозванной злоязыкими доброжелателями Академией культуры и отдыха. Отделение, значит, руководителей самодеятельных духовых оркестров, культурно-просветительный факультет.

Культура Сеньке понравилась до чертиков.

А просвещенье – и того больше.

Два года катался, как сыр в масле. Дудел в дудку, зевал на лекциях, девок портил или улучшал, смотря с какой стороны на девку смотреть. Зачеты-экзамены сдавал ни шатко ни валко. Наладил нужные знакомства, к людям подходил весело, но с уважением; люди платили озорному, лукавому хлопцу ответной симпатией. Подрабатывал в Зяминой команде, радуя мать-отца финансовой самостоятельностью. Обзавелся прозвищем «Джип Чероки» – матерно ругаться не любил, а посему там, где иной вставил бы «Твою мать!» или чего похлеще, позабористей, вставлял безобидное, но вкусное:

– Ать, джип-чероки, разрули малина!

В сентябре, на третьем курсе, отправили студента Бурсака в окрестности райцентра Ольшаны, в село Терновцы, на сельхозработы. Такой, значит, себе месяц смычки города с деревней.

Там Сенькино счастье под откос и ушло.

2

«ЛАЗик» тормознул на краю села и уныло чихнул.

Трехэтажная, как брань зоотехника, домовина общаги навевала отчаяние. Серый, в морщинах и складках, бетон был похож на шкуру дохлого слона. Крышу венчал косой православный крест телеантенны – насест воронья. Разевая клювы, птицы хором глумились над городскими байстрюками.

Студентов встретили пыль и запустение. В комнатах из всей мебели лишь паутина по углам. Даже вездесущих монстров – панцер-кроватей со скрипучей сеткой – и тех не было. Озадаченный руководитель открыл сезон охоты на коменданта, а молодежь, пользуясь отсутствием начальства, прямо на крыльце откупорила прихваченные в дорогу «огнетушители».

««Агдам» – это хорошо, – думал Сенька, употребляя из горла законную порцию портвейна. – И до самогона местного доберемся, никуда он, джип-чероки, не денется. А вот как тут, интересно, насчет девок?»

Бурсак однозначно намеревался превратить смычку в случку. Воображение рисовало ядреную и податливую деваху, ночь, сеновал, в прорехи крыши хитро подмигивают звезды, шепча на общегалактическом: «Даст ист фантастиш!..» Даешь разнузданную эротику на лоне природы!

А иначе какого рожна было сюда ехать?

Спустя час объявился руководитель, волоча за собой коменданта. Деда словно за шкирку извлекли со съемок какой-нибудь «Поднятой целины»: куцый пиджачишко, широченные галифе времен батьки Махно, сапоги «гармонью» и антикварный картуз набекрень. На лацкане дедова пиджака сиял орден Трудового Красного Знамени. Сенька и не подозревал, что подобные экземпляры еще топчут нашу грешную землю.

– В конце концов, Николай Гаврилович!.. мы не намерены!.. мы настаиваем…

– Угу, настаиваем… на корочках, на облепихе… – невпопад отзывался старый хрыч.

Гремя ключами, комендант открыл кладовку. Напялив очки с дужкой, скрепленной изолентой, начал строго по списку выдавать: кровати (спинки – отдельно, сетки – отдельно), полосатые матрасы, ветхие простыни и наволочки, одеяла, подушки, хромые стулья, тумбочки…

Обустройство быта заняло всё время до обеда.

Голодные и веселые, студенты отправились в столовую. Работы сегодня, как разузнал пронырливый Тоха с методического, не предвиделось, и народ живо настроился в до-мажор. Обед «по-селянски» вызвал желудочный экстаз. Наваристый борщ с ломтями говядины, безумных размеров миска, где плавал в жиру гуляш с картошкой, стакан сметаны из чистых сливок, белых, как вишневый цвет, и ягодный компот. В раю, пожалуй, кормят проще.

Набив животы, культуртрегеры со вкусом выкурили по сигаретке.

– Айда? – спросил Тоха, горя любопытством.

Народ согласился.

Из здешних достопримечательностей удалось осмотреть сельмаг «Продукты», где хранился стратегический запас вермишели и коньяка «Десна». Через дорогу от магазина куры и гуси квохтали под запертым на замок амбаром с вывеской «Клуб». Двери амбара украшал декрет местной власти, написанный от руки:

«Танцы у понедилок, середу та п’ятныцю з 20:00. Драцца на вулыци!»

Рыжий кочет наседал на черного, подтверждая ситуацию.

«Здесь и будем девок окучивать, – решил Сенька. – Главное, на улицу поодиночке не выходить, чтоб не драцца. Иначе местные рожу начистят…»

Вернувшись в общагу, Бурсак до ужина продрых без задних ног, копя силы для грядущих подвигов на ниве секса. И снилась Джипу Чероки девушка его мечты. Не девка, не телка, не чувиха или бабец – язык не поворачивался оскорбить мечту противным словцом.

– Пойдешь со мной? – улыбнувшись Сеньке, спросила мечта.

– Да! Да! Пойду! – вострубил Джип Чероки…

И проснулся от дружного хохота.

Оказалось, пока он спал, в комнату заявился комендант.

– Ну шо, хлопцы? Хто из вас по бабской части главный угодник?

Соседи дружно указали на спящего Бурсака.

– Значитца, тебе, белявый, и работать с ихней братией, – решил дед. – Коров пасти пойдешь.

Тут-то Сенька и завопил со страстной истомой: «Да! Да! Пойду!»

3

В пастухи, кроме Сеньки, определили Тоху-проныру и Валерку Длинного. Остальных подрядили рыть котлован под новую школу, так что троице выпал счастливый билет. Жаль, танцы накрывались медным тазом – жить пастухам, как сообщил вредный дед, придется отдельно, на хуторах. Оттуда до скотофермы и пастбищ ближе.

– Не печалься, Джип! У тебя телок будет вайлом! – подначивали остряки. – Ты их кнутом, кнутом, и в кусты…

Отужинав, парни под руководством неутомимого коменданта вышли за околицу.

И побрели в степь.

Шагать вдоль проселка, плохо различимого в сумерках, пришлось далеченько. Лямки рюкзака, собранного впопыхах, быстро натерли плечи. Раздражал дед: фыркая в усы, он без продыху бубнил о люцерне, товарище Троцком, своем внуке Мыколе, названном в честь деда-орденоносца, яблоневом саде, куда коров гонять не след, какой-то бедовой Гальке, которой только попадись на зубок… Наконец Тоху, обессиленного дедовой болтовней, оставили на попечение дородной молодицы, а Длинного вверили заботам пасечника, похожего на столяра Джузеппе Сизый Нос. Бурсак плелся за комендантом, завидуя приятелям. Одного, глядишь, хозяйка пригреет, другого пасечник медовухой, как пить дать, угостит. А ты топай незнамо куда…

Впереди, зеленый и дохлый, мелькнул свет в окошке. Лишь подойдя вплотную, Сенька разглядел избу-раскоряку, огороженную косым плетнем. Колья украшали горшки и лаковые макитры. Ветер качал в окне прозрачную от ветхости занавеску, выкрашенную в цвет болотной ряски.

– Отчиняй, Никифоровна! Постояльца тебе привел, как обещался…

Дверь отворилась с душераздирающим скрипом.

– Ты б еще в полночь заявился, Мыкола! Добрые люди спят давно…

На пороге возникла дряхлая, но вполне бодрая карга, грозя деду клюкой.

– Не лайся, старая. Хлопцу повечерять надо было? Ото ж…

– Знамо, мужикам бы только жрать! И сама б накормила… Эй, чего топчешься? Заходь в хату…

Карга оказалась шустрой не по годам. По горнице шныряла мышью. Семена мигом стала звать Сенькой, на кудри льняные косилась с одобрением и за десять минут ухитрилась выпытать у ошалелого квартиранта всю биографию. Желая отвязаться от любопытной бабки, Сенька сказался уставшим, закрылся в выделенной ему каморке и, забравшись под перину, задремал.

Однако вскоре позывы «гидробудильника» погнали Бурсака на двор.

Луна зашла за тучу, серебрясь щербатым краешком. Тьма копилась вокруг, едва ли не бросаясь под ноги. «Поди, отыщи нужник!» – злобствовал Сенька. Не мудрствуя лукаво, он подошел к плетню и облегченно зажурчал. Когда же повернулся к дому, застегивая ширинку, то первым делом увидел два ярко-зеленых глаза.

Глаза изучали парня с нездоровым интересом.

– Брысь! – махнул рукой Джип Чероки.

Для обычной кошки глаза были великоваты. И расстояние между ними удручало, наводя на малоприятные мысли. Сенька осторожно двинулся вдоль плетня. Если тварь останется на месте, можно обойти ее, быстро рвануть в хату и захлопнуть за собой дверь. Невидимая во мраке башка зверя шевельнулась, следя за маневром квартиранта. Луна над хутором робко высунулась из-за тучи, желая принять участие, и у Бурсака вырвался вздох облегчения.

– А, это вы…

Он чуть не добавил «старая дура», но вовремя прикусил язык.

– Напугали меня, джип-чероки…

Бесстыжая старуха, которой так не вовремя вздумалось любоваться естественными отправлениями гостя, кивнула в ответ. Дескать, да, напугала. Вместо извинений она скрутила мосластую дулю размером с добрый горшок и ткнула в Бурсака, каркнув во всё горло. Что именно, Сенька не разобрал. Хотел переспросить, но неожиданно для себя издал загадочный трубный звук. Будто любимую трубу в глотку вставили, а потом завили винтом, на манер валторны.

– У-у-у!

Едва пакостный гудок нарушил тишину ночи, скрутило Сеньку в бараний рог. Узлом завязало, наизнанку вывернуло да оземь шваркнуло. Ни жив ни мертв, стоит Бурсак на четвереньках. Моргает, ветры пускает, бурчит расшалившимся брюхом.

Это, значит, Сеньке так представляется.

А ежели из-за плетня глянуть, совсем другая картина выходит.

Воздвигся посреди двора иностранный монстр, чудо-юдо заморское – джип «Grand-Cherockee». Смоляной лак крыльев в лунном свете блестит. Фары мигают, из выхлопной трубы сизый дымок курится. Вместо сердца – пламенный мотор. Бьется ровно, мощно, силушки лошадиные табунами гоняет. Лампочки на приборной панели мерцают, словно огоньки покойницкие на болоте-трясине. Манят-заманивают: прокатись, мол!

Застоялся железный конь без дела.

А карга старая и кочевряжиться не стала. Шасть за руль! – только дверца мягко плямкнула, словно губа драконья. Сенька от наглости хозяйкиной благим матом заорал. С перепугу, а больше от возмущения. Добро б оседлала, ведьма, а то ведь – стыдно сказать! – внутрь тебя лезет! Вытряхнуть бабку из себя наружу не представлялось никакой возможности. Карга же тем временем педаль газа по самые Сенькины гланды утопила.

Видать, сто лет на иномарках по здешним буеракам гоняет.

Наловчилась.

И бросилась трава степная, чабрец-душица, навстречу.

Понесся Сенька Бурсак по бескрайней украинской степи, мыча бугаем-производителем. Рассекли темень лучи галогенных фар. Завизжала от радости старуха-гонщица. Взлетает машина на ухабах-колдобинах, мелкие камни в днище колотят, – что ж ты творишь, зараза?! больно! – кренит машину вправо-влево, словно катер на крупной зыби…

Поди разгонись по нашему бездорожью!

Был бы на месте «Grand-Cherockee» какой-нибудь «мерседес» или «шкода» – лежать пижону в овраге. А джип-работяга ничего, держится. Впрочем, когда вырулила ведьма на шоссе, вздохнул бедняга с облегчением. По ровному асфальту мчаться не в пример веселей. Если б не старуха в потрохах, вообще б за счастье сошло.

Ага, жди от судьбы кукиша.

Свернула карга на раздолбанный проселок, а там и в лес.

Тут-то и взяла Бурсака злость. Сколько ж можно над человеком измываться?! Прям-таки из себя вышел – эх, думает, бабка, ты только из меня выйди, устрою я тебе «Формулу-1»! Намотаю на колеса, пикнуть не успеешь!

Никогда раньше не водилось злых мыслей у веселого трубача.

А нынче осерчал не на шутку.

Глядь – впереди опушка. За опушкой озеро маячит. Туман над водой висит, тени в тумане хоровод водят. Выскочила карга из Сеньки, одежонку скинула, бесстыдница, и к озеру. А ключ зажигания вынуть и забыла! Напрягся Бурсак, взрыл траву колесами. Злобу сердечную в бак перелил, с ручника снялся, искрой пыхнул. Одно и успела подлая ведьма – обернуться. Ох, и врезал ей студент бампером, от души! Взлетела бабка в воздух куклой сломанной; трижды, пока летела, перекувыркнулась. Упала у кромки воды, лежит, не шевелится.

Тени разбежались – от страха, должно быть.

Уж больно грозен ты, джип-чероки, Семен Бурсак!

Стоит Сенька на карачках, башкой кудлатой мотает. Нет колес, нет мотора – коленки, сердце, родная печенка, «Агдамом» траченная! Сгинуло наваждение. Плюнул Бурсак с чувством, встал кое-как и хотел было прочь идти. Да задержался. Подошел к воде, на мучительницу глянуть напоследок – и застыл соляным столбом.

Лежит на земле девушка его мечты.

В чем, значит, мать родила.

4

Двое тунеядцев, ранее судимых, известные Павловской братве как Гоп со Смыком, которые ранним утром угнали от «неотложки» джип «Grand-Cherockee», успели вовремя.

Явись угонщики раньше, их спугнула бы толчея возле клевой тачки.

Доктора и медсестры, изумленно галдя, извлекали из салона обнаженную барышню – в обмороке, с подозрением на сотрясение мозга. Как барышня в таком состоянии вела машину и зачем, уже добравшись до больницы, перелезла на заднее сиденье, где и отключилась, – этого врачи понять не могли.

А Гопа со Смыком проблемы психованных девиц не интересовали вовсе.

Куда больше их интересовали башли, какие барыга Сумчанин грозился отвалить за джип. Не забивая себе голову всякими глупостями, они завели мотор и рванули по улице, а потом и по проселку так, что только дымок закурился. Минут через тридцать Сенька Бурсак оказался в хлеву, а Гоп со Смыком, по-быстрому раздавив шкалик, разделились: Смык остался курить на крылечке, а Гоп поспешил к Сумчанину дать знать, что «товар готовый».

И стоял Сенька, уткнувшись погасшими фарами в щелястую стену, попирая ребристыми колесами обильно унавоженный земляной пол. И думал… Чем джипы думают? Верно, коробкой передач… И не думал даже, а так, грезил. И представлялась ему девушка его мечты – прекрасное виденье, с глазами синими, как василечки во ржи, с лицом белым, залитым кровью. Грозила пальцем, тихая, укоризненная: что же ты, Сеня, мечту-то предал?

Как барыга Сумчанин расплатился с угонщиками и не остались ли Гоп со Смыком внакладе – история умалчивает. Сенька было задремал, стоя на четвереньках, когда дверь хлева распахнулась и явился некто бритый, как девичья ляжка накануне танцев. И обратно в Сеньку полез; Бурсаку вроде не привыкать, а противно – сил нет. Ну, думает, погоди у меня… Выехали с проселка на трассу, набрали сто сорок, потом сто шестьдесят – взял Сеньку кураж. Сто восемьдесят на спидометре, мошки на ветровое стекло намазываются, тополя вдоль дороги, столбы, дома – всё сливается. Пламенный мотор из груди рвется – еще, еще, скорей!

На переезде проскочили перед поездом – машиниста чуть инфаркт не хватил. А стрелочник ничего и не заметил – так, мелькнуло что-то, может, джип, а может, в глазах кружение после вчерашнего.

Оглянуться не успели – подъезжают уже к Киеву. Тут бритоголового мочевой пузырь и подвел. Вышел из машины, и добро бы в кусты – так нет, вздумал отлить прямо на колесо. Крутость свою, значит, застолбить по-собачьему.

Ну, Сенька с места взял сто двадцать – дым из-под колес. Остался крутой пацан стоять на дороге – рот открыт, за ширинку держится. Сенька ему напоследок подмигнул стопсигналами – и заржал, заревел мотором, заиграл клаксоном «Лимончики». Так расшалился, короче, что едва пост ГАИ не пропустил.

А пост ГАИ – не шуточки. Скатился Сенька с обочины и перекинулся опять человеком. Морду утер от налипших мошек. Сел, пригорюнившись, и думает: чего теперь?

5

Почти целый месяц носило Сеньку по Крыму. Никогда прежде моря не видел – как не глянуть хоть одним глазком? Был в Новом Свете, в Симеизе, в Алупке, в Ялте, в самом Севастополе. Приспособился деньги зарабатывать – станет на набережной и дудит себе «Йестедей» и «Куда уходит детство». Кудри льняные на солнце выгорели, лицо смуглое, глаза ясные, нескромные. Девки ему кидали деньги пригоршнями – так что хватало и на бензин, и на пончики, и на портвейн «Массандра», который оказался не хуже «Агдама». Бархатный сезон в том году удался на славу – жара, как летом. Днем в море купайся, ночью по дорогам мотайся, хоть по горам, хоть по степи… Хорошо? А вот не хорошо.

Беда у Сеньки, болит мотор в груди. Вокруг – девок табуны, это тебе не село, это всесоюзная здравница. Тут они все загорелые, в коротеньких юбчонках, в маечках на бретельках, а на пляже так и вовсе в трусах и лифчике. Лафа, казалось бы, Сеньке Бурсаку. Да только не может он на них смотреть, что на худых, что на толстомясых. Одно лицо стоит перед глазами днем, перед фарами ночью. Одна картина – как она летела, бедная, трижды через голову кувыркнулась…

А возвращаться страшно.

Три раза Сенька через горы переваливал и три раза обратно спускался. На четвертый не выдержал; проскочил через Симферополь, как ревущая летучая мышь, выехал на трассу и заложил на спидометре двести.

Вот и Ольшаны.

Вот и Терновцы, село заветное.

Подкрался тихо-тихо. Постоял под окнами общаги, слушая богатырский храп. Наработались, видно, студенты, нагулялись с девками за месяц, завтра обратно в город – на лекциях спать, дудеть и бренчать, нести в массы разумное, доброе, вечное.

Вздохнул Сенька – и покатил по степи проселком. Покатил с погашенными фарами, на малых оборотах. Видит – впереди огонек зеленый, болотный. Стоит изба-раскоряка, над ней утреннее небо светлеет и горит одинокая звездочка. Сенька совсем притаился, железным брюхом к земле припал…

Тут дверь – скрип. И бочком, будто крымский краб, помятый детишками, выходит старуха. На голове платок намотан так, что лишь кончик носа виднеется. Идет – охает, за поясницу держится. Хромает, ногу подволакивает. Нет, не в добром здравии карга.

Пошла старуха в сарай, чем-то там загремела, запричитала невнятно; у Сеньки сердце от страха зашлось. Видит – а у калитки лежит его рюкзак неразобранный. Лежит, будто нарочно дожидается.

Сенька за лямку хвать – и дёру. Через всю степь человеком бежал – легкие-то могучие, трубой тренированные, да и здоровьем Господь не обидел. Прибежал к общаге вовремя – студенты толпились перед крыльцом, все румяные, загорелые, оживленные по случаю окончания трудового семестра. И на горизонте нарисовался «ЛАЗик» на предмет отвезти культуртрегеров домой.

Завидев Сеньку, хлопцы кинулись его обнимать, хлопать по плечам и по спине, так что внутри зазвенело.

– А, Джип! Гляди, какой щекастый! Отъелся на хуторе? Как твои телки – не разбежались?

Сенька растерялся и не знал, что говорить. Зыркнул на руководителя – тот у себя в блокноте галочку поставил и рукой махнул: залезайте, мол, в автобус. Как будто так и надо, как будто Сенька, вместо того чтобы по Крыму гонять, целый месяц за коровами ходил с кнутом!

Студенты набились в автобус. Глянул Сенька сквозь мутное стекло – а за забором девки стоят, штук семь, и физиономии у девок грустные-прегрустные. Колька-барабанщик на стекле телефончик пишет. Тоха с методического и вовсе в автобус не спешит – шепчет что-то на ушко чернявой, заплаканной, бумажку сует в ладонь…

Отвернулся Сенька. Тоска взяла.

6

Трудовой семестр Сеньке засчитали, как и прочим, и пошла жизнь по-прежнему, только совсем наоборот. Никакой радости не осталось у Бурсака.

Пьет, а выпивка вместо праздника тоску приносит. Мать Наталья Прокофьевна тревожилась – боялась, что сглазили Сеньку. А он пытался убедить себя, что все приключения ему привиделись. Пытался вспомнить, как жил на хуторе, как пас коров, как пил самогон со знакомым дедом и совещался с ним насчет Троцкого – так нет же! Действительность – баба суровая, вроде как комиссар из пьесы Корнейчука. Не давала над собой надругаться.

И карта Крыма была здесь. И мать в ответ на осторожный Сенькин вопрос охотно ответила: да, сынаша, ты, когда заезжал за трубой, сказал, что доярки по культуре соскучились очень… А самое главное – сердце ведь не обманешь. И носился Сенька по ночным улицам, переливая страдания в рев мотора. Не раз и не два удирал от гаишников, однажды чуть кошку не задавил – еле вырулил. Фару подбил – потом две недели ходил с фингалом. Просил и молил девушку своей мечты: ну приснись ты мне хотя бы! Приснись!

Не снилась.

Наступила зима и прошла. Сенька исхудал, стал ко всему равнодушен, даже к музыке, и Зяма Рубинчик его из своей команды вежливенько попросил. Не сразу, конечно, а после того, как Сенька два раза опоздал на похороны. Ша, шлемазлы… Кто же такое потерпит?

Дядька Степан Тимофеевич, подвыпив, пытался заводить с Сенькой откровенные разговоры, но всё зря. Бурсак молчал, словно каменный.

Наступил апрель, и аккурат в день рождения великого вождя, когда на город опустились полчища мошек и пионерам в коротких штанах невмоготу было выстоять в почетном карауле у лысого бюста в сквере Ильича, – Сеньке наконец-то приснился давно желанный, вымечтанный сон.

Снилась ему девушка его мечты. Белое лицо – чистое, глазки-васильки – веселые, губы-сердечко – улыбаются.

– Будешь за меня бороться? – спросила мечта, доверчиво глядя на Сеньку.

И тот завопил, перепугав сестру Катьку, что спала в той же комнате:

– Буду, буду! Буду, чтоб мне сдохнуть!

Мечта таинственно улыбнулась – и растаяла.

А через неделю, прямо перед майскими, Джипа вызвали с первой пары к ректору. И тот, по-отечески улыбаясь, сообщил Сеньке радостную весть: на него пришла творческая заявка из села Терновцы, что под Ольшанами.

– Как? – только и смог сказать Сенька.

Ректор пояснил: на третьем курсе студентам полагается профессиональная практика. Прочие будут отрабатывать в июле, но раз Сенька так хорошо зарекомендовал себя в трудовом семестре – все зачеты ему выставляются автоматом, насчет экзамена по марксистско-ленинской философии пусть тоже не беспокоится – четверка его устроит?

Сенька залопотал, что не устроит. Что обязательно ему надо сдать философию на «отлично», а для этого необходим месяц тщательной подготовки, и что получать зачеты автоматом ему не позволит совесть. В голосе проскакивали панические нотки клаксона, а в животе начинало всё сильнее бурчать. Ректор смотрел на Сеньку, удивляясь и хмурясь, а Джип вдруг вспомнил свой сон, на полуслове взвизгнул и замолчал – как будто педаль тормоза вдавили резко и до отказа.

– Не понимаю вас, Бурсак, – сказал ректор. – Вы что же, обманете колхозников в их лучших ожиданиях?

– Джип-чероки, – только и сказал Сенька, выйдя из ректорского кабинета.

7

На сей раз Сеньку привезли в Терновцы на «Волге», и не к общаге, а прямиком к сельсовету. В кабинете у председателя лежала ковровая дорожка, показавшаяся Сеньке похожей на прямоугольную лужу крови.

– Ну, музыкант, – председатель перешел сразу к делу, – есть для тебя работа не так чтобы большая, но ответственная…

– Духовым оркестром руководить? – с надеждой брякнул Сенька.

Председатель нахмурился, как от неудачной шутки:

– Не перебивай. Работа, говорю, нетрудная, за три дня, может, и управишься… А мы тебе практику зачтем по полной программе.

Сенька, пораженный, молчал.

– Значитца, так, – сказал председатель и уперся в стол костяшками пальцев. – Померла у нас ветеран труда, кавалер ордена Трудового Красного Знамени заслуженная пасечница Нехристь Лукерка Никифоровна. С осени еще хворала, но померла только сейчас. И перед смертью заповедывала вот что: пусть на ее похоронах сыграет траурный марш Шопена студент Бурсак Семен. Мы тут на парткоме подумали и решили одобрить. Все-таки заслуженный человек, ветеран Гражданской войны… Не в церкви же ее отпевать?

И председатель засмеялся, и от его смеха будто морозом сыпанули на покрытую мурашками Сенькину шкуру.

Грянул телефон на красной салфеточке с желтой бахромкой. Председатель схватил трубку широким жестом, как в кино. Заорал, выпучив глаза мимо Сеньки:

– Да! Что?! Как нет навоза?! Что? Где хочешь бери! Чтобы до праздников мне был навоз! Мать-мать-мать! Хоть сам производи, умник!

Сенька плохо слышал и плохо соображал от страха. Померла! Он оглянулся, ища глазами дверь, но за спиной обнаружился почему-то тоже председатель – нарисованный на огромном портрете. Сенька повернулся снова – вокруг своей оси, будто глобус.

– Похороны сегодня! – сказал председатель, бросая трубку на жалобно тренькнувший рычаг. – А завтра, Бурсак, День Международной солидарности трудящихся – Первое мая. Демонстрация, стало быть, – председатель фальшиво пропел «Утро красит нежным светом». – А послезавтра и вовсе великий праздник: дочка моя единственная замуж выходит, будем гулять всем районом… Три больших дела, и везде музыка нужна. Справишься?

Сенька только губами шлепнул.

8

И в знакомой «Волге» повезли Бурсака на кладбище. Народ уже собрался, правда, немного: дед-комендант, пасечник, похожий на Джузеппе Сизый Нос, молодица какая-то, комсомольцы по распоряжению председателя – гроб таскать. Вокруг кресты покосившиеся, обелиски со звездами и пара-другая гранитных плит.

И яма готова.

Смотрит обомлевший Бурсак – лежит в гробу Нехристь Лукерка Никифоровна, карга каргой. Иссохла и отощала со дня их последней встречи. На груди орден. А глаза будто приоткрыты. Так и видится Сеньке из-под старческих век внимательное зырканье.

А председатель тут как тут.

– Разрешите, – говорит, – начать траурный митинг…

Закончил председатель и на Сеньку со значением посмотрел. Зажмурился Бурсак, поднес трубу к губам, вздохнул поглубже…

Заиграл печального Шопена.

Поначалу тяжело было, а потом вспомнилось всё: как отец впервые трубу принес, как в музыкалке праздником пахло, как Зяма Рубинчик его перед другими хвалил… Потеплело на душе. Играй, труба! Звени, медь! Оплакивай Лукерку Никифоровну, оплакивай Сенькину горькую судьбу.

Одержимый вдохновением, открыл Бурсак глаза. Смотрит – лежит в гробу девушка его мечты. Солнечный луч касается щечки с ямочкой; и, будто проснувшись, поднимает любовь ресницы, смотрит на Сеньку, улыбается…

Тут-то у него кол в груди и встал. Захлебнулся, закашлялся и игру свою вдохновенную завершил неприличным звуком. Глядь…

Нет ни кладбища, ни гроба, ни девушки, а только тарелка с солеными помидорами, и в ней почему-то окурок. За столом сидит Сенька и, судя по кружению в башке, весьма поддатый. Вокруг чужие люди пьют за упокой души. Незнакомая молодица соленые огурки трескает. Дед-комендант сало с чесноком наворачивает, Сенькиным пращуром вслух интересуется – почетным чекистом Бурсаком. Дескать, воевали вместе. Хороший человек был, мир его беспокойному праху.

– Отдыхай, музыкант, – говорит председатель. – Завтра демонстрация, дело ответственное, смотри не оплошай!

9

Всю ночь снилась Сеньке девушка его мечты.

– Прости меня, Семен, – говорит. – Зря я жизнь твою молодую погубила. Не выйдет у нас любви – слаб ты, выходит, духом, и счастья своего боишься… А назад теперь ходу нет. Трижды твоя труба петуха пустит – и пропали мы оба, пропали навсегда…

А Сенька во сне не знал, что ответить – в брюхе поминальный ужин революцию устроил. Да и что тут скажешь?

На другой день собрались селяне на демонстрацию по случаю Дня Международной солидарности трудящихся. Перед сельсоветом трибуна из досок, вся кумачом обернута, на трибуне председатель, и красный бантик на груди приколот.

– Разрешите, – говорит, – начать праздничный митинг…

Стоит Сенька, медную трубу-подругу в руках сжимает. Вокруг селяне толпятся – принарядились по радостному делу, старики ордена нацепили. Едва узнал Сенька деда-коменданта – такой у него на груди иконостас. Тут же комсомольцы, те самые, что вчера гроб таскали. Держат над головами транспаранты из кумача и бородатые портреты на длинных жердях. Строго глядят портреты, а комсомольцы и того строже: сами-то плюгавые, чернявые да щуплые, Сенька со своими льняными кудрями – как удод среди воробьев.

А девки местные на трубача поглядывают с интересом. Все, как на подбор, статные, полнотелые, на каждой груди по бантику заманчиво так трепещет, кое-кто в красной косыночке, а щеки и того краснее, и брови черные, как по ниточке.

Ничего не видит Сенька. Смотрит в землю. А в ушах будто шепот: «Трижды твоя труба петуха пустит…»

Наговорившись, председатель взмахнул рукой и глянул на Сеньку. А тот не видит – стоит, трубу к груди прижимает и бормочет что-то.

– Мыкола, – кричит председатель, – скажи музыканту – пусть марш начинает!

Мыкола постарался – так ткнул Сеньку в бок, что тот в минуту всё вспомнил, пришел в рабочее состояние и поднял трубу к губам. Заиграл «Утро красит нежным светом».

Заулыбались молодицы, зашушукались девки, кое-где песню подхватили; заворочалась толпа, захлопала на ветру кумачовыми полотнищами. Сеньку вперед пропустили – и пошли.

Закончилось «Утро», началось «Прощание славянки». Закончилось «Прощание», началось «Мы кузнецы». Играет Сенька, труба заливается, идут и идут – пора бы улице завершиться…

Очень длинная в Терновцах улица имени Ленина. Идет и идет демонстрация, транспарантами качает, песни распевает и с каждым шагом будто бы разрастается. Всё новые и новые товарищи вливаются в праздничное шествие, из улочек боковых выходят, а то и прямо будто бы ниоткуда, и к запаху перегара и духов «Красная Москва» добавляется запах плесени, тины болотной, землицы сырой…

Огляделся Сенька.

Идут утопленницы длинноволосые, груди на плечи закинули, чтобы под ногами не путались. Идут упыри с кладбища – у каждого на саване приколот истлевший бантик. Идут рогатые, хвостатые, прихрамывают, копытами месят дорожную пыль…

Потемнело у Сеньки в глазах. Хрюкнула труба, пустила петуха – и замолкла.

10

Ночью Сенька бежать хотел: обернусь, думал, джипом, и только вы меня и видели. Не так всё вышло – устерегли его комсомольцы. Ждали, видно, случая поквитаться с городским, а может, председатель своевременные меры принял. Только, когда Сенька ночью выбрался из окна, – поджидали его. Отметелили слегка и обратно водворили. Лица пригожего, надо сказать, не тронули: и губы остались целы, и нос не разбит. Поскольку свадьба предстояла не кого-нибудь, а председателевой дочки, и Сеньке хоть умри, а придется «Лимончики» играть.

Всю ночь провел Бурсак без сна. И девушка его мечты ему не явилась. Уж он просил-молил: появись, мол, хоть перед смертью дай на тебя насмотреться. А в том, что и в третий раз не выстоит, у Сеньки сомнений не было. Совсем плох стал Бурсак: в животе урчит, зубы стучат, и колени слабые. Хотел «Отче наш» читать, близко к тексту, ибо не учат в институте поповские бредни, да не дочитал и до середины: язык отнимается, губы немеют…

Пропал Бурсак. Пропал Сенька, а кудри льняные или что-то другое его погубило – не узнать.

На рассвете задремывать стал. Вдруг свинья завизжала, весь сон перебила. Это в председательском дворе к свадьбе свиней кололи.

Поздним утром напялили на Сеньку черный костюм с белой рубахой, и, ни жив ни мертв, поплелся он за провожатым на председателев широкий двор, как на плаху. А там уже балаганы стоят, в балаганах столы сколочены, рядом печи сложены, десять поварих у печей вертятся, жарят и шкварят, дым, пар, чад – как в преисподней.

Вдруг загудели гудки, раскрылись ворота, встали перед ними три черные «Волги» в ряд, все в ленточках, будто гробы. На капоте у первой машины – кукла в белом платье, голубыми глазами на Сеньку смотрит.

Раскрылись в машине дверцы, и вышла к людям девушка Сенькиной мечты – в свадебном платье, фата на голове, а коса – до пояса. Лицо матовое, чистое, глазки синие, ясные, губы нежные, розовые… Только печальная да бледная. И на людей не смотрит – всё вниз да вниз.

И вылезает из второй машины жених – старый черт, одним словом. Сам мелкий, седой, а зубы золотые.

И вылезает из третьей машины председатель – в черном костюме, с красной лентой через плечо.

– Ну, – говорит председатель, – разрешите начать торжественный митинг…

Стоит Сенька, ног под собой не чует. Печи пышут жаром, по лицам поварих красные блики скачут. Из поварих нет-нет да и подмигнет какая Сеньке, ухмыльнется, белым острым зубом блеснет – и снова за работу.

А посреди двора рушник на землю постелили, вот уже и хлеб-соль несут.

Встали жених и невеста рядом. Поглядел на них Сенька…

Улыбается старый черт. По-хозяйски кладет руку на плечо девушке Сенькиной мечты. И на удивленных глазах Бурсака девушка начинает вдруг стареть, стареть, покрываться морщинами, рот ввалился, коса поседела да клочьями повылезала…

Глядит на Сеньку Нехристь Лукерка Никифоровна. Печально глядит. Будто прощаясь.

– Играй! – велит председатель.

Поднял Сенька трубу.

И в груди у него, прямо за ребрами, что-то случилось.

Сперва сжалось всё, будто от страха или от жалости. А потом застучало сердце пламенным мотором. Вспыхнули глаза галогенными фарами. И заиграл Сенька, как в жизни никогда не играл.

Гикнул председатель. Притопнул. Пустился в пляс посреди двора. А за ним гости.

Танцует водяник с утопленницей. Танцует удавленник с ведьмой. Кости поскрипывают, копыта постукивают, и старый черт не удержался – пустился вприсядку вокруг невесты…

А невеста с места не сходит. Как стала на рушнике, так и стоит. На Семена смотрит – лицо матовое, коса до пояса, грудь высокая, глазки синие…

А печи ревут. А поварихи танцуют с жареными поросятами. У председателя челюсть впопыхах отвалилась, так он ее с земли подхватил и на место приставил – хрусь!

Пересохло у Сеньки в горле. Губы растрескались. Легкие огнем горят. Сбился, перепутал мелодии, замолчала труба…

– Попался! Попался!

И тянутся к Сеньке отовсюду сотни рук – какие костлявые, какие волосатые, а какие и с когтями.

Набрал он воздуху – и пошел шпарить всё подряд. Мендельсона. Шопена. «Лимончики». «Куда уходит детство». «Семь сорок» с импровизом. Только-только вечер спускается, до утра еще далеко…

Снова сбился Сенька – ну не железный же он!

Или железный?

Снова протянулись к Сеньке руки, вот-вот коснутся живого тела…

Взвыл клаксон, и зазвучала труба. И опять гости в пляс пустились.

Раскалилась медь. Обжигает, а Сеня и не чувствует – онемели губы давно, коркой взялись. Онемели и пальцы – сами бегают, Сенька им не хозяин. И мутится перед глазами: то ли слезой взялись, то ли фары запотели. И сбоит за ребрами сердце – то ли инфаркт подступает, то ли бензин в баке весь вышел. Смотрит на девушку своей мечты – и не видит ее. Впору «дворники» включать…

И выпала труба из ослабевших рук. И навсегда замолчала.

– Ага! – закричал златозубый жених.

– Ага! – завопили радостно гости. – Теперь попался, попался, попался!

11

И в ту самую секунду, как совсем уж было одолела Сеньку нечисть, соскочила невеста с рушника. Фату с себя сорвала, в небо подбросила – обернулась фата петухом и с перепугу закукарекала.

Замерли гости.

Расхохоталась девушка, пальцами щелкнула, жениху своему, старому черту, под самый нос дулю скрутила. И – к Сеньке.

Распахнула дверцу. Вдавила педаль газа по Сенькины гланды. Взревел мотор, и только их обоих и видели.

12

Так обрел свое счастье Сенька Бурсак.

По сей день, говорят, в окрестностях райцентра Ольшаны можно встретить джип «Grand-Cherockee», летящий по буеракам на скорости двести километров в час. Молодежь, правда, в него не верит. А старожилы крестятся, заслышав на болотах шум мотора.

Многие его видели. Говорят, он прекрасен и страшен: смоляной лак блестит, галогенные фары затмевают солнце и луну, а за рулем сидит девушка неописуемой красоты – в чем мать родила.

Так носятся они – и так будут носиться до Страшного суда.

А как сыграет клаксон «Лимончики» задом наперед – так Суду и быть.

 

Сергей Чекмаев

Мы делаем новости (

из цикла «Мифы мегаполиса»

)

Вечерняя смена выдалась скучноватой. Разъездная студийная «десятка» медленно тащилась сквозь привычную вечернюю пробку на Садовом, в салоне тихо мурлыкало «Радио-Ностальжи». Напарник – в этот раз с ним ездил Игорь, изрядный циник и пессимист – на удивление молчал, лениво покручивая руль, и Кирилл даже задремал.

И может, так и проспал бы до самого Останкино, если бы не ожил приемник, настроенный на милицейскую «тревожную» волну. Несмотря на свой несколько топорный вид, самодельный «перехватчик» значительно облегчил работу съемочных групп. Теперь, когда они получали вызов одновременно с милицией, спасателями и пожарными, иногда удавалось прибыть на место даже раньше спецмашин. А значит – до оцепления, красно-белых ограничительных лент и тяжелой пожарной техники, которая, бывает, напрочь перегораживает все подъезды к месту ЧП. Можно подобраться вплотную к полыхающему зданию или раскуроченным автомобилям. Камера выхватывает не самые политкорректные, зато редкие и эксклюзивные кадры. Далеко не все удается пустить в эфир, но даже после серьезной резки сюжет получается вполне шокирующим.

Вот и сейчас приемник, мигнув индикатором, перехватил циркулярное сообщение для экипажей ДПС. Сухой женский голос в шуме и треске помех скороговоркой сообщил:

– Внимание, тридцать девятый и сорок шестой! В двадцать два сорок поступил сигнал: ДТП на пересечении улицы Воронцово поле и Покровского бульвара.

Совсем уж неразличимые на фоне статики экипажи ДПС отозвались почти одновременно:

– Я сорок шестой, застрял у Крымского моста, быстро выбраться не смогу.

– Я тридцать девятый, принял, выезжаю.

Кирилл посмотрел на часы, присвистнул:

– Ого! Еще и пяти минут не прошло! Может, успеем раньше ментов.

– Если вылезем из этого стойбища, – Игорь мрачно кивнул на застывшее море стоп-сигналов впереди.

– Ты уж постарайся, – Кирилл подтянул к себе камеру, проверил свободный метраж, удовлетворенно кивнул: на сюжет хватало. Камеру он получил недавно и еще не привык к ней как следует. – А то ничего интересного сегодня.

Сказал – и поморщился. Не зря та старушка на пожаре обозвала их стервятниками. Чужое горе, боль, кровь, а иногда и смерть для разъездной группы программы «Тревожный вызов» давно стали обыденностью. И чем ужасней авария, чем разрушительней взрыв и сильнее пожар, тем лучше. Обыватель в теплом уютном кресле любит смотреть ужастики, в глубине души радуясь, что всё это случилось не с ним. А значит, поползет вверх рейтинг родного «Тревожного вызова», замороченный и вечно усталый выпускающий редактор Антон сдержанно похвалит именно их группу.

Раньше Кирилла возмущала привычка телевизионщиков тыкать камерой в искаженные болью лица пострадавших, жадно шарить объективом по обгорелым стенам квартир.

А теперь вот привык. И уже сам, не слишком задумываясь о смысле слов, автоматом делит сюжеты на «интересные», «средние» и «отстой» по количеству трупов и искореженных тачек.

– Ну что, рванули? – Кирилл весело кивнул напарнику, щелкнул выключателем спецсигналов. Над головой полыхнули оранжевые блики, упали на асфальт, лизнув немытые борта соседних машин.

Игорь изящно подрезал груженую и неповоротливую «Газель», прорвался в крайний левый ряд и прямо через двойную черту нырнул в темный зев какого-то переулка. Позади возмущенно ревели клаксоны.

– Ух! – сказал Кирилл. – Круто. Смотри только, чтобы по нам не приехали сюжет снимать.

– Сам просил. Или соблюдаем правила и стоим в пробке, или… – машина подпрыгнула на незаметной выбоине, Игорь выругался и после паузы закончил: – … играем в гонки на выживание.

«Десятка» пролетала узкие московские переулки, ревел двигатель, визжали покрышки, а Кирилл то и дело хватался за ручку над дверью. Камеру он прижимал к груди, как родное дитя.

На место они прибыли первыми. По крайней мере, раньше милиции.

Посреди перекрестка раскорячилась длинная, как атомный крейсер, «вольво» со смятым задним крылом. Метрах в пяти отброшенная сильным ударом «девятка» приткнулась бампером в тротуар, уныло подмигивая единственным уцелевшим поворотником. Весь передок вазовской машины смялся в гармошку, крышка капота нелепо задралась вверх. Водитель, судя по всему, был без сознания – на переднем сиденье скорчилась, навалившись на руль, неподвижная фигура. Около машины суетились двое случайных прохожих, пытаясь отогнуть покореженную дверь. Солидный господин с немалым брюшком у дверей «вольво» скучающе созерцал беспокойную суету вокруг, время от времени бросая в мобильный телефон короткие фразы. У заднего колеса иномарки куталась в тоненькую дубленку блондинка на немыслимых каблуках.

Игорь съехал к обочине, припарковался. Мизансцену на перекрестке осветили оранжевые всполохи. Добровольные помощники и блондинка обернулись, ожидая, вероятно, увидеть милицию.

– Смотри, – сказал Кирилл, – толстяк из «вольво» и ухом не ведет. Как думаешь – не считает себя виноватым или на страховых адвокатов надеется?

– А ему что? Сейчас менты приедут, он им на лапу даст, и в протокол всё, как надо запишут. Бедняга из «девятки» еще и должен окажется. По гроб жизни.

– Ладно, пойдем, побеседуем с этим деятелем. Может, чего интересного узнаем.

– Смотри, как бы он камеру не разбил.

– Не боись, прорвемся.

Кирилл вылез из машины, издалека заснял место ДТП, потом, подойдя поближе, дал крупный план повреждений, ткнул объективом почти в стекло «девятки», запечатлев окровавленный затылок водителя. В это время добровольные помощники как раз смогли отжать дверь. Первый – невысокий бородач профессорского вида – приложил два пальца к шее пострадавшего.

– Пульс есть! Аптечку бы…

Второй обернулся к водителю «вольво», спросил:

– У вас есть аптечка?

Господин, не прерывая разговора, неопределенно пожал плечами.

– Есть, есть, – быстро проговорила блондинка, – должна быть. Юрик, где она?

Она приоткрыла дверь машины и несколько мгновений копалась внутри. Кирилл смерил камерой модельной длины ноги, усмехнулся про себя.

– Где же она? Юрик, ну посмотри же сам!

– Оставь, Анжела, – на мгновение снизошел на бренную землю толстяк. – Без нас разберутся.

– Сами найдем, – сказал Кирилл и крикнул: – И-игорь! Неси аптечку.

Девушка и прохожий побежали навстречу, оставив Кирилла наедине с водителем «вольво».

– Простите, вас Юрием зовут? – спросил Кирилл и, не дожидаясь ответа, продолжил: – ПраймТВ, программа «Тревожный вызов», ночной эфир. Не хотите сказать пару слов о происшедшем?

– …да, да, знаешь, тут появился парнишка с камерой… говорит, что с телевидения… что? А, какой-то «Тревожный вызов»… да… и что ты посоветуешь? Угу, угу… Да что я, звезда телешоу какая-нибудь?! Может, мне ему интервью дать?! Ты считаешь… Ну, хорошо, хорошо. После перезвоню.

Юрий положил телефон в карман, надменно смерил Кирилла взглядом с головы до ног:

– Вот что, мальчик. Я тебе сейчас расскажу, как всё было. Но чтоб в эфир пустили дословно! Ничего не резать! Понял? А то знаю я вас…

«Ага, счаз, – подумал Кирилл. – Разбежался. Ты сейчас будешь полчаса рассказывать, какой ты доблестный почитатель Правил дорожного движения, а мы должны на всю эту галиматью время тратить? Да хрен!»

– Это не от меня зависит, решение принимает выпускающий редактор. Но самое главное – ваша точка зрения – останется, обещаю. Да и менты могут на разборе нашу запись попросить, раз уж мы раньше их приехали.

«Соображай, дядя! У тебя есть шанс показания зафиксировать. А то мало ли что…»

– Ну хорошо, – кивнул Юрий, – уговорил. Включай свою технику.

– …Значит, он спокойно себе поворачивал на зеленый свет, а тут – откуда ни возьмись, бац! – «девятка» бьет его в заднее крыло. – Выпускающий редактор программы развернулся в кресле и посмотрел на Кирилла.

– Антон, ты ж сам всё видел! Он минут десять меня грузил. Уже и менты приехали, а этот всё не умолкает.

– Понятно. Кто он – выяснил?

– А то! Юрий Подгорелый, замдиректора финансового холдинга «Росфинтраст».

– Крутой дядя?

– Средней крутизны. Но проблемы может устроить.

– Хм… Ладно, а менты что говорят?

– На камеру сказали, – Кирилл глумливо хмыкнул, – … по предварительной версии в аварии виноват водитель автомашины ВАЗ 2109. Подгорелый им, похоже, прямо на месте заплатил.

– А без камеры?

– Без камеры там и слепому ясно. «Вольвешник» на красный ломанулся, думал проскочить. Ну и…

– Что со вторым водилой?

– Скорая минут через десять приехала, мы еще на месте были. Врач – правильный мужик, перед объективом не стушевался, всё четко сказал. Там дальше есть, ты просто не досмотрел. Сотрясение мозга, переломы грудных позвонков, голени, а возможно, еще и трех или четырех ребер. Я потом в Склиф звонил, выяснял, так у него еще и разрыв селезенки. Не повезло бедняге…

– Да уж… Ладно, материал сдай в монтажку, сейчас можешь отдыхать. – Антон проводил Кирилла взглядом, крикнул вдогон: – Послезавтра утром – твоя смена, не опаздывай.

Кирилл, естественно, опоздал – Катька задержала, попросила с утра помочь привезти из универа какие-то книжки. Доставка затянулась, они едва не поругались, а на работе Кирилл получил выволочку еще и от Антона и, чтобы избежать сурового редакторского гнева, рванул в город. Денек оказался насыщенным. Сначала ДТП на Волоколамке: панелевоз не поделил полосу с «пятеркой». Без жертв, но легковушке теперь – только на металлолом. Убийство во вьетнамском торговом центре, сигнал о бомбе в здании магазина «Перекресток», оказавшийся, как обычно, фикцией, снова ДТП, на этот раз в Перово… Группа металась по Москве, как заведенная, снимая и снимая сюжеты. Правда, сегодня Игорю ни разу не удалось поспеть на место происшествия раньше ментов, поэтому материал вышел не очень. Из-за спин оцепления особо не поснимаешь, а милицейские старлеи и майоры не слишком разговорчивы. Промямлят в объектив десяток слов, а потом пошлют. Хорошо, если к пресс-секретарю, который и сам обычно не блещет ораторскими талантами, бродя по бесконечному кругу скучных протокольных фраз: «…произошел наезд… при проведении оперативно-следственных мероприятий… по предварительной версии причиной произошедшего ДТП явились… сотрудники правоохранительных органов».

Около пяти часов поступил очередной сигнал. На этот раз от пожарных – горела частная сауна на Лосиноостровской.

– Может, не поедем? – спросил Игорь. – Всё равно первыми не успеем. Опять скучный дым за полкилометра снимать, да бравого пожарного чина какого-нибудь, что ни в противогаз, ни в каску рожей не влезает.

– Поедем. Кто его знает, что там за сауна? А вдруг – поджог? Глядишь, разборки какие всплывут, передел территории…

Добирались больше часа. Кирилл уже и надеяться перестал.

– Игорек, прибавь, а? Не то мы к шапочному разбору приедем.

– Стараюсь.

Как оказалось, Кирилл опасался зря – когда они прибыли на место, тушить еще не закончили, хотя открытого огня нигде не было видно. Сработанное в древнерусском лубочном стиле здание сауны курилось сизым дымком, на крыше возились несколько пожарных, отдирая почерневшие кровельные листы. Обугленные поленья сруба шелушились чешуйками сгоревшей краски, из сорванной двери валил густой дым вперемешку с паром. Два бойца с длинным брезентовым рукавом методично поливали стены, метр за метром. Пожарные цистерны взяли дымящиеся останки сауны в кольцо, впереди, как Чапаев на лихом коне, замер такой же ярко-красный «уазик» с цифрой «37» на борту.

Плотного сложения офицер – погоны так сразу и не разглядишь за навьюченным дыхательным ранцем – удовлетворенно созерцал работу своих подопечных. На груди у него болтался переговорник рации.

– Ну вот, – сказал Игорь, – я же говорил: бравый пожарный чин. Смотри какой – слуга царю, отец солдатам.

– Не зубоскаль. Мужик свою работу делает. Сейчас мы его про-ин-тер-вьюируем. – Последнее слово Кирилл произнес с расстановкой, с каждым слогом пощелкивая на камере какими-то кнопками.

– Ну-ну…

Увидев прессу, командир слегка поморщился: фу, шакалье племя, не люблю!

Кирилла таким отношением запугать было сложно. Тем более что погоны офицера оказались всего лишь майорскими – не бог весть какая шишка. Не часто, небось, в телек попадает. Ну, вот и ему выпал шансик. Вечером всех знакомых обзвонит, заставит ночной эфир смотреть. Как же – меня в телевизоре покажут! Интервью возьмут! И не в идиотском шоу «Спокойно, вас только что выставили полным дураком и сняли на камеру», а во время работы, на фоне дымящейся развалюхи.

Еще и благодарить будет. Слава, даже сиюминутная, – сладкий наркотик.

– Добрый день. ПраймТВ, программа «Тревожный вызов». Товарищ майор, не могли бы вы рассказать, как проходит тушение?

– Возгорание не очень сильное, площадью метров сорок-пятьдесят, пожару присвоен сначала второй, а чуть позже – третий уровень сложности. На тушение прибыли четыре автоцистерны с экипажами. Примерно через пятьдесят минут огонь удалось локализовать.

– Экипажи столкнулись с какими-либо трудностями при ликвидации возгорания?

«Тьфу ты, черт, вот и я этим протокольным языком заговорил!»

Майор сдвинул на затылок каску, оттер пот брезентовой рукавицей, отчего на лбу остались две сажевые полосы. Кирилл немедленно поймал их в объектив – сказка, а не типаж!

– По сообщению сторожа, – пожарный кивнул на понурую фигуру, что притулилась у капота одной из пожарных цистерн, – в момент возгорания внутри здания находилось несколько человек. Поэтому бойцам пришлось войти в здание до окончания тушения, чтобы спасти людей. Очень мешало сильное задымление, лишь через двадцать минут после нашего прибытия удалось найти комнату, где находились пострадавшие.

Кирилл навострил уши, как хороший охотничий пес.

– …в комнате находились два человека с небольшими ожогами и признаками отравления угарным газом.

«Ну, майор, рожай, не тяни!»

– …оба доставлены в реанимацию. Один в критическом состоянии, другой в тяжелом.

Сюжет получился неплохой. Майор оказался человеком обстоятельным, знающим свое дело, несколько, правда, недалеким. Кроме того, ему нравилось красоваться перед камерой. Он еще долго распинался перед Кириллом, рассказывал, в чем, по его мнению, причина возгорания:

– …дерево не обработано противопожарным составом, а из-за постоянной смены температур оно коробится, высыхает и может вспыхнуть от одной искры. Скорее всего, виновата неисправная проводка или неосторожное обращение с огнем – там внутри есть камин.

После того как огонь был окончательно потушен, майор разрешил войти внутрь, поснимать вспученный пол, обугленные балки, копоть на стенах, расколотый кафель в душевой и черные хлопья сажи на выгнувшихся горбом полках.

– …вот здесь их и нашли. Одного на нижней полке, а второго – в этом углу. Он, похоже, пытался выйти, обжегся и вернулся назад. Именно его в критическом увезли.

– Куда, не знаете?

– Первого в сорок седьмую больницу, а второго – в ожоговый центр Склифа. Фамилия у него… – майор прищелкнул пальцами, – если б не ситуация, я бы сказал, что смешная. Очень подходит – Подгорелый.

Антон выпрямился в кресле:

– Как умер?

– Умер, не приходя в сознание. Майор этот, Ковальчук, сказал же, куда его увезли. Мы даже до Склифа не успели доехать – я прозвонился в справочную, и мне сразу всё сообщили.

– Ты хочешь сказать…

– Угу, – Кирилл отстраненно смотрел в окно. Пальцы беспокойно теребили застежку куртки. – Это именно тот самый, позавчерашний Юрий Подгорелый, замдиректор «Росфинтраста».

– Дикое совпадение! Бог мой!

– Знаешь, я тут подумал, может, сделать общий сюжет? Типа судьба настигла олигарха! Сначала авария, где он вполне мог погибнуть, если б выехал на перекресток секундой позже. Принял бы тогда «девятку» в лоб. Спасся чудом. Но неумолимая судьба, – Кирилл старался говорить весело, ерничал, пытаясь скрыть растерянность, – настигла его. Пожар в частной сауне поставил точку в карьере финансиста.

Антон зачарованно смотрел, как Кирилловы пальцы щелкают застежкой. Открыли – закрыли… щелк-щелк…

– Не стоит. Родственники засудят потом. Да и вообще неизвестно, в какой среде он крутился, может, там бандюки через одного. Приедут, камеру разобьют, машину, да еще и покалечат вдобавок. Нет уж. Доживем до старости спокойно.

Кирилл вздохнул:

– Как скажешь…

– Поработали сегодня хорошо, двигай домой. Записи я сам отнесу.

– Слушай, Антон, можешь мне выходной дать, а? До пятницы?

– Сейчас – нет. Извини, Кирилл, но только в конце месяца, когда Наташа с больничного выйдет. Не могу же я две оставшиеся смены гонять через раз.

Следующую ночную смену Кирилл оттрубил на автопилоте. Если бы не добрая и отзывчивая Катька, хлопотавшая над ним весь вечер, как любящая мать, он бы хандрил раз в пять сильнее.

С чего? Он и сам не знал. Вроде бы за пять месяцев работы уже давно пора привыкнуть к чужой крови, трупам, смерти. Журналист, особенно такой программы, как «Тревожный вызов», что-то вроде патологоанатома – он не лечит и не спасает, он просто констатирует неизбежный факт. Часто последний факт чьей-то жизни.

А тут вдруг стало не по себе. Получил, что называется, наглядное доказательство бренности бытия – совсем недавно человек ходил, разговаривал, строил какие-то планы… А теперь его нет. Совсем нет. Осталась только запись, где он вполне живой и здоровый, вальяжно разговаривает с ним, Кириллом. А ведь так может произойти с кем угодно. В любой миг.

Спасибо Катьке, что не стала по извечной женской привычке допрашивать: «ты чего такой грустный?», «неприятности? расскажи!», а просто, как смогла, постаралась исправить ему настроение. Может, не слишком изобретательно, но всё же. Куда как лучше, чем сидеть весь вечер наедине с невеселыми мыслями.

Ночью Кирилл снова колесил по городу в паре с Игорьком. Привычная круговерть: Пражская, ДТП; Котловка, пожар; Кунцево, попытка самоубийства; Выхино, задержание мошенников и нудная лекция пресс-секретаря местного ОВД: «не стоит доверять первому встречному»; потом Ордынка, снова ДТП…

Как, наверное, чудовищно смотрится со стороны слово «привычная». Как можно привыкнуть к людскому горю, боли, к желанию обогатиться за счет других? Как?

Но ведь можно. И не только привыкнуть, но еще и жалеть, что денек сегодня неурожайный – сюжетов много, но все без жертв. Где-то в глубине души загнанное в подвал человеческое сострадание, наоборот, требует радоваться: всё обошлось, никто не погиб. Но сострадание – это так… непрофессионально.

Утром Кирилл сдал материал Антону и поехал домой – отсыпаться. Катька вернется из своей аспирантуры только в восемь, лучше проспать до вечера. Проглотить пару таблеток феназепама – и спать. И ни о чем не думать.

Во сне невыносимо верещала милицейская сирена. Знакомая до последней царапины студийная «десятка» куда-то мчалась, сшибая в кювет белые машины с синей полосой. Но противный звон всё не унимался.

Просыпаться не хотелось. Кирилл приоткрыл глаза и сразу же зажмурился от яркого света – вечер еще не наступил.

«Интересно, сколько времени?»

Сирена из сна вопила где-то совсем близко, над ухом.

Только через полминуты Кирилл понял: на прикроватной тумбочке надрывается телефон.

– Алло?

– Кирилл, спишь? Просыпайся.

– Антон? Господи, в чем дело? Сколько времени?

– На моих – три сорок, но это не важно. Давай просыпайся и срочно дуй сюда.

– Зачем? Что-то случилось?

В трубке воцарилась тишина, только слышно было, как где-то далеко щелкает неведомое телефонное реле. Антон молчал.

– Да не молчи! В чем дело?

– Олег с Лехой привезли сюжет – при тушении пожара погиб майор Станислав Ковальчук.

– Как это произошло?

– Вот, смотри, – Антон воткнул в паз кассету, несколько раз крутанул верньер. На экране замелькали полосы быстрой перемотки.

– Здесь.

В кадре серой громадой возвышался замшелый перрон какой-то товарной станции – видимо, снимали снизу, с путей. Вдаль тянулись чуть тронутые ржавчиной рельсы, молодая весенняя травка весело пробивалась сквозь почерневшие шпалы.

Потом камера развернулась на сто восемьдесят градусов и в объектив попали курящиеся остовы вагонов, покореженные рельсы, полотно, будто бы расплесканное во все стороны взрывом. Недалеко от путей стоял кирпичный пакгауз с цифрой «1959» над широкими въездными воротами. Обращенная к полотну стена зияла выщербленными кирпичами, грязно-бурые кляксы испятнали ее.

– Загорелась цистерна с удобрениями длительного хранения, – сказал Антон. Покрутил верньер еще немного вперед, пока в кадр не попала окровавленная пожарная каска. – В принципе знали, что она может взорваться, но огонь вроде бы локализовали быстро, потушили даже. Майор Ковальчук руководил операцией. Когда пламя погасло, вместе с одним из бойцов расчета решил проверить, что и как. Тут-то цистерна и рванула. Майор впереди стоял… в общем, он погиб сразу. Второй в реанимации с баротравмами. Говорят, выживет.

Кирилл с трудом нащупал за спиной стул, сел, бездумно уставился на экран, где чуть подрагивала на паузе каска майора Ковальчука. Казалось, она шевелится. Как живая.

– Вот так, – сказал Антон через пару минут. Просто так, чтобы сказать хоть что-нибудь. Молчание становилось невыносимым.

– И что ты думаешь?

– Не знаю, Кирилл. Ничего я не думаю. Два таких совпадения подряд не бывают.

– А что же тогда?

– Хрен его разберет! Знал бы ты, как надоела мне вся эта мистика!

Слухи по редакции ходили всякие, Кирилл пару раз слышал краем уха про какую-то историю с очевидцем, но подробностей не знал. А сейчас спрашивать не хотелось. И так на душе погано донельзя.

– Делать что будем, а? – спросил он жалобно.

– Значит, так, – Антон хлопнул ладонью по столу. – Никаких теорий. Никаких гениальных идей и новых сюжетов. Просто делаешь свою работу, ясно? А я на досуге помозгую, что и как.

Кирилл не спорил: начальству виднее. Теорий у него, конечно, набралось вагон и маленькая тележка, но все они нуждались в проверке.

А через две смены случилось то, чего Кирилл боялся и запрещал себе даже думать об этом. Задержанный преступник, налетчик из реутовской банды, завладел оружием конвойного и попытался бежать из-под стражи. В перестрелке ранены двое милиционеров, преступник убит.

Только список жертв на этом не заканчивался. От пулевого ранения в грудь через шесть часов скончалась в больнице пресс-секретарь ОВД «Выхино». Та самая, что чуть больше недели назад долго и нудно вещала в камеру о недопустимой доверчивости наших граждан.

Собственно, на этом перебор безумных теорий закончился не начавшись. Кирилл теперь точно знал, кто виновник этих странных и страшных совпадений.

Камера.

Один за другим гибли люди, попавшие в объектив именно этой, новой камеры на долгое время. Причем крупным планом, то есть при максимальном увеличении.

Наверное, бесстрастный исследователь еще долгое время ставил опыты. Сколько времени, проведенного перед объективом, смертельно для человека? На каком увеличении фатальный исход становится неотвратимым? Есть ли исключения?

Кирилл даже не думал об этом.

В следующую смену он снимал с максимальной осторожностью, стараясь не задерживать камеру надолго на одной точке, а по дороге в Останкино попытался осторожно изучить ее.

– Что ты копаешься? – спросил Игорь, разглядывая его манипуляции в зеркальце заднего вида.

– Да вот, – не моргнув глазом, сказал Кирилл, – барахлит что-то.

Ничего сверхъестественного, да и просто необычного он не нашел. Разве что неприятный холодок, пробежавший по спине, когда, вертя камеру в руках, он случайно встретился глазами с непроницаемо черной линзой объектива.

«Бр-р-р-р! Такое ощущение, словно в дуло заглянул!»

Камера, бетакамовская рабочая лошадка, досталась Кириллу от предшественника, мрачноватого неразговорчивого типа, которого все в программе откровенно побаивались. Говорили, что поначалу Глеб – так звали прежнего оператора – показался коллегам разбитным весельчаком. Его непритязательные шутки всегда приходились к месту, густой сочный бас, вкупе с харизматичной бородой закрепили за Глебом славу «своего в доску» – настоящего рубахи-парня. А потом случилась какая-то не очень приятная история во время выезда на серьезное ДТП. Что там было – никто толком не знает, версий миллион, вплоть до откровенно фантастических, но с того дня Глеба как будто подменили. Он появлялся в студии мрачнее тучи, перестал общаться с коллегами, кроме как по делу, легко раздражался, рычал на всех по поводу и без. Постепенно многочисленные ранее друзья, то и дело натыкаясь на приступы глухой злобы, отступились, решив, что в жизни Глеба произошло какое-то несчастье. Не прошло и двух месяцев, как он уволился.

Вечером Кирилл пришел к Антону с отснятым материалом. Встретив на пороге взгляд выпускающего редактора, он покачал головой. Такой вот странный завелся у них ритуал: один молча спросил, нет ли снова необычных совпадений, второй также молча ответил.

Отчитавшись, Кирилл сказал:

– Камера – барахло, сыплется вся. Сегодня два раза пленка заедала. Да и линзы малость разошлись. Напиши, чтобы выдали другую.

Антон встрепенулся:

– Ты думаешь, это камера?

– Что? – Кирилл изо всех сил старался ничем себя не выдать. – Нет, что ты! Камера и в самом деле барахлит. Вон Игоря спроси. Пока от сюжета до сюжета едем, только и делаю, что с ней вожусь.

– Хорошо, я позвоню, чтобы тебе выдали другую. А эту спишем. Я тебя правильно понял?

– Так точно, командир! – Кирилл повеселел. – Разрешите идти?

– Иди уж. Кате привет.

– Обязательно.

Прошел месяц. Версия Кирилла оправдалась полностью – новая, с иголочки «Сонька» исправно пахала на съемках сюжетов, и ничего необычного за ней замечено не было. Программа «Тревожный вызов» отхватила на телевизионном конкурсе очередную бронзовую цацку, по этому случаю Антон выписал всем экипажам премию. На которую Кирилл с Катькой загудели в любимом подвальном ресторанчике на Спортивной.

– Кир, а Кир, – сказала девушка, изящно промокнув губы салфеткой, – пузо мы набили, может, теперь прогуляемся? А то неохота домой ехать…

– Леди, вам отказать невозможно!

Поднимаясь по Университетскому проспекту, они часто останавливались: Катька изображала игривую кошечку, ей то и дело хотелось целоваться.

– Знаешь, – сказала она вдруг, – у тебя очень странные глаза.

– Маленькие, злые и красные? Как у вампира? – усмехнулся Кирилл.

– Нет. Добрые и красивые… Но, если смотреть в них долго, начинает кружиться голова и всё плывет.

Кирилл приосанился.

– А то! Я же опытный ловелас. Попала ты, Катька. Девчонки теряют голову, едва только взглянут на меня.

Они переглянулись и рассмеялись.

Катя легонько щелкнула его по носу.

– Эх ты, казанова! Пойдем лучше в ГЗ, на смотровую площадку, там такой телескоп поставили – всю Москву можно увидеть.

Конечно, так сразу в ГЗ – главное здание МГУ – они не попали. В университетских аллейках много темных углов и переходов, есть где скрыться от посторонних глаз.

Только часа через два они выбрались на освещенную площадь перед величественным шпилем МГУ. Сейчас здесь было пустынно – не раскатывали мокрый весенний асфальт роллеры и скейтеры, и даже свадебные лимузины куда-то пропали.

Катька потащила Кирилла к главному входу.

– Пойдем скорее!

– Да нас охрана не пустит.

– Пустят, у меня аспирантский пропуск, забыл?

Замороченный бешеным круговоротом студентов охранник даже не взглянул на Катькину корочку, просто махнул рукой: идите, мол. Лифт, набитый веселящейся толпой, по-черепашьи долго полз вверх, останавливаясь чуть ли не на каждом этаже.

Наконец в окошечке загорелась цифра «32». Катька скомандовала:

– Выходим, – и, не давая ни секунды передышки, побежала по коридору.

Кирилл в изумлении крутил головой по сторонам: на тридцать втором этаже он не был еще ни разу.

– Кира-а, давай быстрее, что ты там застрял. Да не смотри по сторонам – там геологический музей, он всё равно сейчас закрыт. Иди лучше сюда.

Смотровая площадка оказалась небольшой – человек на десять. Катька победно указала рукой куда-то вперед.

– Видишь? Совсем недавно поставили, такие же, как внизу, а видно втрое дальше. Здорово, да?

На возвышении у гранитных перил стоял, раскорячив треногу, солидный бинокуляр, в сумерках больше похожий на боевого дроида из голливудских блокбастеров.

– У тебя монетки есть? Доставай.

Кирилл порылся в карманах, нашел целую горсть мелочи.

– Ура! Здорово! Бросай сюда.

Щель жадно заглотила глухо позвякивающие монетки. Катька поцеловала Кирилла и прильнула к окулярам.

– Ух ты!! Кира, тут такое увеличение! Даже номера машин можно разглядеть! Ну-ка, подожди… я хотела тебе кое-что показать…

Она нетерпеливо крутила колесико настройки, слегка поворачивая бинокуляр то вправо, то влево.

– Вот! Смотри! Это новый аквапарк, помнишь, я тебе говорила.

Кирилл посмотрел. Сначала ничего не было видно, кварталы и улицы расплывались темными пятнами, но стоило немного подкрутить резкость, как совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки взметнулся вверх китовый хвост – крыша недавно построенного аквапарка.

14 февраля 2004 года примерно в 19:15 МСК произошло обрушение крыши. В этот момент в здании находилось около 400 человек. По словам очевидцев, под крышей оказались погребены самые популярные аттракционы аквапарка, включая детский бассейн.

 

Юлия Рыженкова

Тяга

Я снова очутился в этом лесу, таком же хмуром, как видневшаяся меж верхушек сосен и берез серая пелена. Я знал, что это всего лишь сон, который снится уже не первый раз, прекрасно помнил, о чем он, – и именно это повергало меня в уныние. Неприятное место. Оставалась надежда, что проснусь я достаточно быстро. По крайней мере, быстрее, чем они меня найдут.

Сухие ветки под ботинками ломались, стоило лишь сделать шаг. Ботинки оказались очень кстати, так же, как и защитного цвета брюки и поношенный ватник, в которые я, оказывается, был одет.

Очень хотелось проснуться, чтобы убраться отсюда, но это от моих действий, к сожалению, не зависело, поэтому я пошел по лесу без цели. Нет, вру. Одна цель у меня была: остаться в живых.

Блуждания по лесу ничего, кроме усталости, не принесли. Насколько я помнил, тут всё покрыто лесами. Живут ли здесь люди? Не знаю. В прошлых снах я никого не видел. Может, где и прячутся под корягами или в норах, но я-то их точно не найду. От треска, раздающегося при моей ходьбе, в страхе разбегутся не только люди, но и волки с медведями. По крайней мере, мне хотелось на это надеяться.

– Дурак ты, – громко сказал я самому себе, чтобы успокоиться. – Бояться, что тебя убьют во сне, – глупо.

Однако что-то внутри меня сжалось в комок. Не дурак. Это в других снах не стоит бояться смерти. Но не в этом. К тому же кричать тут – не самый умный поступок. Так же, как и хрустеть ветками. Медведей это, возможно, и отпугнет, зато кое-кого может очень даже привлечь.

Я постарался ступать тише и услышал звон, будто далеко-далеко ударили по камертону. Звук был тихий, но довольно явный. Какие-то смутные воспоминания зашевелились во мне, но не смогли всплыть на поверхность.

Звук всё усиливался, казалось, я приближаюсь к его источнику. Любопытствуя, что же это такое, стараясь не шуметь, я обогнул огромную ель, в очередной раз влетев в липкую паутину. Брезгливо морщась и елозя рукавом по волосам, чтобы избавиться от паучьих нитей, краем глаза заметил то, что заставило тут же забыть о пауках. Медленно, стараясь не совершать резких движений, я выпрямился. Напротив стояла лягуха. Чуть ниже меня ростом – ее издали даже можно было принять за человека. Но вблизи спутать невозможно: перепончатые стопы и четырехпалые ладони без большого пальца, неестественно худые (но я помнил, что очень сильные) руки и ноги, полное отсутствие одежды и каких-либо половых признаков. Это существо напоминало лягушку, вытянутую до человеческих размеров и ходящую на задних лапах. Большие круглые глаза безо всякого выражения смотрели на меня. Она, по-видимому, никак не ожидала этой встречи и тоже замерла. Мне даже показалось, что я различаю в ее пустых глазах страх, но, скорее всего, просто показалось.

Мы стояли друг напротив друга и не знали, что делать. Волна ужаса, захлестнувшая меня в самом начале, схлынула. Я понял, что один на один «тяга» на меня не действует. Лягуха, видимо, это тоже поняла, поэтому даже не попыталась протянуть ко мне лапы.

Приятной неожиданностью оказалось то, что одна лягуха в поле не воин, что у нее не хватает силенок перетянуть к себе. Однако я решил, что глупо пытаться сейчас напасть самому: рядом могло находиться еще пятнадцать-двадцать тварей. Они всегда держатся группами.

Я начал плавно отступать, стараясь не поворачиваться спиной. Медленно обогнул одну елку, потом другую, третью и, когда лягуха уже давно скрылась из виду, побежал.

Сколько я бежал? Пять минут? Полчаса? Время ускользнуло от меня. Упав на траву, я жадно глотал воздух. И тут вновь услышал звон камертона. Спрятавшись за ближайшими корягами, прикрытыми чахлыми, но всё же кустиками, я ждал. Минуту, другую ничего не происходило, я уже решил, что мой камертон ошибся, но тут на расстоянии метров десяти появилась группа из шести лягух. Они просто шли по своим делам, молча, сосредоточенно. Они вообще умеют разговаривать? Впрочем, тут же мне стало не до выяснения лингвистических особенностей тварей, потому что я почувствовал, как меня «тянет». Я ощущал себя куском железа, к которому поднесли магнит. Вцепившись обеими руками в корягу, сжав зубы, пытался не шевелиться. Безумно хотелось встать и подбежать к лягухам. Зачем? Что будет дальше? Я не думал. «Тянуло» так, что только бешеная сила воли удерживала меня на месте.

Лягухи прошли, камертон замолчал, и меня отпустило. Я посмотрел на стиснутые до белизны пальцы на коряге. Да, если с одной я могу справиться, то с шестерыми мне не совладать. А я знал точно, и это не надо было вспоминать, это пульсировало у меня в висках, что если меня «утянут», то я больше никогда не проснусь.

Ночевать рядом с их тропой я не решился. Ноги сами понесли подальше от этого места. Остановился только тогда, когда захлюпало и запружинило. Я решил, что на болоте они не водятся, протопал по мху еще минут пятнадцать для верности, нашел пару кочек посуше, свернулся на них клубочком, накрылся ватником и уснул.

Разбудило не солнце, а голод. Проснувшись, не сразу понял, где я, а когда вспомнил прошедший день, чуть не взвыл. Болотные кочки, из которых торчат кривые березки, осока выше меня, острая, как бритва. Кое-где бело-красные гроздья клюквы. Ягода еще не поспела, а значит, сейчас начало или середина августа.

«Что ж это за сон такой нескончаемый?! Сон, в котором я сплю. Смешно будет, если мне еще и сны будут сниться. Сны во сне. Обхохочешься», – подумал я, сжимая кулаки.

Живот крякнул, напоминая о себе. Я набрал в ладонь белых клюквин с красными боками и отправил их в рот. Лицо рефлекторно перекосило, как только кислый сок брызнул на нёбо. Захотелось пить. Я съел еще горсть, и понял, что больше не могу. Хотелось мяса. И жареной картошки. А еще бы горячего супчика, от которого идет белый пар, да хлебушка горбушку. М-м-м-м… в животе закрутило, закряхтело, приготовилось переваривать и мясо, и супчик, и хлебушек.

– Цыц! – рявкнул я на живот, но он не послушался.

«Да-да, и картошечки жареной, с лучком, укропчиком и огурчиком», – квакнул живот.

Я похлюпал по воде. Высокие кожаные ботинки на шнуровке пока не пропускали болотную жижу, но я всё же старался выбирать места посуше.

«Лягухи, небось, не голодают. Засаливают людей и жрут. Или так жрут. Без соли», – хмуро подумал я.

Через три дня, терзаемый голодом, я начал есть сырые грибы, через неделю голод притупился, и мне даже стало казаться, что этой скудной еды достаточно. А потом снова услышал камертон. Казалось, по нему ударили прямо у меня над ухом – так громко и протяжно он загудел на одной ноте. Я рухнул, где стоял: в жижу между кочками. Захлебываясь водой, поднял голову и… забыл, как дышать. Далеко (слава богу, далеко!) на грани видимости шел… броненосец. Сходство с этим зверем, у которого всё тело покрыто роговыми пластинками, казалось необыкновенным. Броненосец был размером с хороший танк, а то и больше. Но не от этого меня прошиб холодный пот. Я увидел, из чего он состоит: как человек из молекул, броненосец состоял из людей! Каждую ногу монстра составляло несколько человек, несущих на себе свернутых в позе эмбриона людей, из которых складывались пластинки панциря, туловище, голова. Казалось, что люди намагничены и за счет этого образуют целостную структуру. Сами «молекулы» были странными – это уже не люди, а скорее зомби. Они явно не понимали, что делают и зачем. И, кажется, они этого уже никогда не поймут. Зомби. Ходячие мертвецы. Как нагльфар, корабль из ногтей умерших, зверек-броненосец был построен из людей-зомби. Но если нагльфаром будет управлять Локи, то кто управляет им?

– Лягухи, – прошептал я и тут же закрыл себе рот ладонью.

Не хватало, чтобы меня услышали. Страшно подумать, что будет, если этот броненосец повернется ко мне. Даже на таком расстоянии я чувствовал мощную «тягу». Продолжал завороженно смотреть, не в силах оторвать взгляд даже тогда, когда монстр ушел.

Я-то думал, что лягухи нас едят, а они вон чего с нами делают! Перспектива превратиться в зомби-броненосца пугала меня не меньше, чем быть съеденным.

Смысла оставаться на болоте я больше не видел. Если эти твари и сюда добираются, то найдут меня везде, а жевать кислую клюкву и пить болотную воду надоело до чертиков. К тому же, если есть такой броненосец, значит, есть люди. Или были…

Как их искать – не было ни одной идеи. «Буду просто идти, – решил я, – авось кого-нибудь увижу».

А дальше дни потекли так же, как на болоте, с той лишь разницей, что вместо клюквы я жевал бруснику и изредка попадавшуюся голубику.

* * *

Посреди леса стояла арка. Кое-где кирпичи осыпались, а то и вовсе вывалились, арка поросла мхом, вьюн и плющ уютно устроились на ее выемках и выступах. Высокая, всадник пройдет не нагибаясь, ее предназначение меня поставило в тупик. Для чего нужна арка, если нигде нет не только стен, но даже намека на них? Если арка обтрепалась, обветшала, но сохранилась, значит, от стен должны остаться хотя бы кирпичи. И кто ее построил?

Я обдирал ближайший орешник, когда в арке появился человек. Высокий мужчина, на вид мой ровесник: лет сорока, но в темных волосах уже седина. Одет по сравнению со мной даже элегантно: черные джинсы, бежевый свитер, из-под которого виднеется воротничок белой рубашки. Хотя вряд ли в этом удобно лазить по лесу. Он заметил меня и отшатнулся. Я представил, как выгляжу: заляпанный болотной тиной ватник, еще более грязные брюки, заправленные в высокие ботинки на шнуровке, заросший, вонючий, с впалыми щеками и, наверное, безумными глазами.

– Не бойтесь, – усмехнулся я. – Через пару-тройку недель и вы так же будете выглядеть.

Он, поколебавшись, протянул руку. Я пожал.

– Извините, что не представляюсь, но я не помню, как меня зовут, – сказал он.

Я хотел ответить, что ничего страшного, это ведь сон, тут можно не помнить своего имени, но прикусил язык. Только сейчас до меня дошло, что я тоже не помнил, как меня зовут. А еще не имел понятия, откуда я, кем работал, есть ли у меня семья, дети… ничего! Я о себе совершенно ничего не помнил!

– Не волнуйтесь, – прошептал я каким-то чужим голосом, – это вам всё снится. Это сон. Просто сон. Когда он кончится, когда вы проснетесь, то всё вспомните.

Он ничего не успел ответить, потому что стали прибывать другие. В арке появился толстяк, тут же начавший что-то кудахтать себе под нос и вытирать платком пот со лба. Затем возникли мужчина и женщина, обоим лет по тридцать пять. Они вцепились друг в друга так, что казались сиамскими близнецами. Не успели шагнуть из арки, как там оказался мальчик лет двенадцати на вид, потом накачанный стероидами парень, юная блондинка, которую я чуть не принял за эльфа, женщина в фартуке с распущенными волосами до пояса, и еще, и еще. Люди всё прибывали, я не успевал разглядывать одних, как появлялись другие. Наконец, поток закончился. Я пересчитал прибывших: тринадцать.

«Несчастливое число. Впрочем, вместе со мной их четырнадцать», – попытался я себя обнадежить. И хотя в приметы, а тем более в такие глупые, как черная кошка или число тринадцать, я не верил, всё же думать, что нас четырнадцать было спокойнее.

– Кто вы? Где мы? Объясните, что происходит? Что вам от нас надо? – подскочила с вопросами высокая и очень худая блондинка. Тринадцать пар глаз смотрели на меня, ожидая ответа.

– Спокойно. Мне от вас ничего не надо. Я сам попал сюда так же, как и вы, только на несколько недель раньше. Это просто неприятный сон. Это всё вам снится, так же, как и мне. И когда мы проснемся в реальности, мы отсюда исчезнем и, надеюсь, забудем всё.

– Неприятный сон? – подал голос толстяк.

– Поверьте мне, это так.

– Почему мы должны вам верить? – пробурчал он.

– А вы разве не знаете, что спите? – развел я руками.

Никто мне ничего не ответил.

«Вот те на!» – Я опешил. Мне казалось, что все в курсе, что это лишь сон. Как и я.

– Ладно, если вы говорите, что это сон и что он неприятный, то расскажите, в чем заключается его неприятность, – попросил седой, появившийся в арке первым.

– Мы все спим. Я знаю это точно, как можно знать только во сне. Если у вас хоть раз были осознанные сны, то вы поймете, о чем я говорю.

Несколько человек кивнули, в том числе мальчик, и я продолжил:

– В этот сон я попадаю уже не первый раз, поэтому разбираюсь в нем. Здесь есть две особенности и обе неприятные. Особенность номер один: несмотря на то, что я знаю, что это сон, я никак не могу на него влиять, управлять его событиями, что для осознанного сна странно. Особенность номер два: если вы умрете в этом сне, то умрете в реальности.

Пронеслась волна шепота, из которой выделился громкий бас толстяка:

– Откуда вам это известно?

– Оттуда же, откуда известно, что я сплю. Я просто знаю это, и всё!

– Это не разговор! Докажите! – возмутился тот.

– Интересно, а что в данном случае послужит для вас доказательством? – Я улыбнулся. Как можно доказать, что спишь?

– Почему же только вы знаете, что спите? А остальные что, рылом не вышли? Кто-нибудь еще уверен в том, что это сон?

– Я, – подал голос мальчик.

Толстяк скривил губы:

– Мальчишка не в счет. Кто-нибудь из нормальных уверен, что спит?

Я сделал вид, что не расслышал последней фразы, потому что мне было гораздо интереснее узнать другое.

– Ты тут первый раз? – спросил я мальчика.

– Нет. Но я почти ничего не помню. Я помню только, что тут страшно, никогда не бывает солнца и лучше бы быстрее проснуться.

– Итак, – продолжал толстяк, – никто, кроме малолетнего выдумщика и оборвыша не считает, что попал в безумный сон.

– Слышь ты, урод, – взвился я, подскочил к толстяку и схватил его за лацканы льняного пиджака, – ты поживи тут пару недель на болоте, без супермаркета, джипа и ванны, побегай от лягух, пожри осоки, а потом поговорим! Ты хоть имя-то свое знаешь? Или, может, помнишь, где живешь? Может, в реальности ты сопливый пацан, а вот этот парень, – я кивнул на мальчика, – директор банка? Нет? Не помнишь? Тогда будь добр, засунь свой поганый язык в одно место или можешь проваливать к лягухам и разговаривать с ними!

Я отпустил толстяка в полной тишине. Люди смотрели на меня, затаив дыхание. Честно говоря, я и сам от себя такого не ожидал. Нервы совсем ни к черту. Гробовое молчание нарушил всё тот же седой:

– Кто такие лягухи и почему нам надо их бояться?

– Я точно не знаю, – постарался говорить спокойно. – Выглядят они как помесь человека и лягушки, поэтому я их назвал лягухами. С ними лучше не встречаться, но если увидели, то бегите изо всех сил. Сражаться с ними не получится, даже если бы у вас было оружие. Кстати, ни у кого нет оружия?

Люди полезли по карманам, и один за другим стали вытаскивать какие-то одинаковые устройства. Я взял у седого посмотреть, что это, и обомлел: навигатор! И в нем карта местности! Вот это подарок! К сожалению, у меня такого не было. Когда возбуждение от находки поутихло, я вкратце рассказал о лягухах, броненосцах и «тяге». Но договорить не удалось: тихий, но явный звук камертона заставил меня прерваться на полуслове.

– Слышите? – прошептал я. – Уходим! Быстро!

Я побежал, но, оглянувшись, остановился. За мной последовало человек пять, остальные же переглядывались, аккуратно обходили ветки, чтобы не поцарапаться, и занимались прочей ерундой. Кроя всех на чем свет стоит, я вернулся назад и чуть ли не пинками заставлял отставших шевелиться. Дело сдвинулось, народ почувствовал мой страх, еле плелись лишь двое: старик и женщина средних лет в длинной «цыганской» черной юбке в мелкую незабудку. Юбка цеплялась за сучки и иголки, уже в нескольких местах порвалась, и женщина то и дело останавливалась и отцепляла ее от очередной ветки. Старик же тяжело и часто дышал, будто пес в жару.

– Сними ее! – крикнул я, понимая, что звук камертона нарастает.

Женщина посмотрела ошалевшими глазами, будто я предложил ей что-то непристойное, и мотнула головой. Я про себя матюгнулся.

Хоть я и поддерживал деда как мог, практически тащил на себе, но двигались мы очень медленно. А потом пошла «тяга». Мозги плавились. У меня началось раздвоение личности. Одна часть кричала, что надо идти к лягухам, мое место там, другая же рвалась прочь, куда угодно, но подальше от тварей. Внезапно я ощутил, как дед у меня на руках осел, и в ту же секунду он начал «тянуть». Я в ужасе отпрыгнул, но теперь меня затягивало уже не только к лягухам, но и к старику. Пошатнувшись, я сделал шаг в его сторону и увидел незабудки на юбке. Бросился было туда, но наткнулся на взгляд. В нем перемешались ужас, мольба и смирение.

– Уходи, – прохрипела женщина.

Лягух было всего четверо, но они уже держали деда. Женщина стояла как кукла, которую тянут в разные стороны за веревочки. В ней еще брыкалась жизнь, но я понимал, что через секунду-другую последние силы иссякнут, и лягухи получат еще одну жертву. А против шестерых мне точно не устоять.

Я бежал, не разбирая дороги, влетая со всей дури в сплетение веток и кустов. Казалось, ноги не поспевают за туловищем, которое всегда на шаг впереди: я просто не успевал их переставлять с такой скоростью. Минут через пятнадцать сумасшедшего бега понял, что уже давно не слышу камертона. Только тогда разрешил себе остановиться. Всё тело пульсировало вместе с ударами сердца, по лицу и рукам сочилась кровь, видимо, посек кожу о ветки, воздух с хрипом вырывался через рот.

– Спас… – тихо сказали сбоку, и я от неожиданности вздрогнул.

– Это я, – мальчик сделал шаг вперед. Ему тоже досталось: лоб и щеки покрывали царапины, рукав светлой ветровки порван, да и сама ветровка уже не светлая.

– Где остальные? – спросил я.

– Не знаю.

Толстяка мы нашли по треску веток, седой нашел нас сам, «сиамские близнецы», держась за руки, появились тихо и незаметно. Еще через час поисков седой обнаружил длинноволосую женщину в фартуке. При виде ее я вздрогнул: она походила на ту, с незабудками, как сестра.

Когда стемнело так, что мы скорее бы друг друга потеряли, чем кого-то нашли, все расположились в корнях здоровенного дуба. Не знаю, как остальные, но уснуть я не мог – трясло.

– Можно к тебе? – прошептал мальчик, когда все улеглись. Я кивнул.

– А я себе придумал имя – Илья, – он переполз поближе. – А тебя как будут звать?

– Не знаю… как бы ты меня назвал?

Он почесал нос, подумал и объявил:

– Ты всех спас, поэтому тебе подойдет имя Стас!

– Ладно, пусть будет так. Буду у вас работать штатным спасателем, – попытался я пошутить.

Мальчик уткнулся мне в бок и уснул, а я смотрел на ветки дуба и видел вместо них незабудки. Во рту было мерзко, будто разжевал и проглотил лягушку. Я еще долго не мог сомкнуть глаза.

– Доброе утро, Стас, – женщина заплела волосы в косу, сняла фартук, и я ее сначала даже не узнал.

– Доброе утро.

– Мы подхватили идею пацана и решили, что имена нам всем не помешают, – сказал седой. – Меня можешь называть Сергеем, ее Эльзой.

– Конечно, – улыбнулся я.

– А меня Оскар Петровичем, – буркнул толстяк, тщетно пытаясь отчистить свой льняной костюм от пятен грязи. Да и бежевые ботинки с острыми носами выглядели жалко.

Илья прыснул, но толстяк хмуро глянул на него, и тот демонстративно зажал рот рукой. Я посмотрел на «сиамских близнецов».

– Меня зовут Оля, – тихо, как умирающий лебедь, прошептала она.

– А меня Денис, – на удивление сочным тенором сказал ее спутник.

– Ты говорил, что никто не помнит ничего о прошлой жизни. Но я сегодня разговаривал с Эльзой, и она сказала, что ее дома ждет дочь-школьница. Она помнит, что растит дочку одна, без мужа, – сказал седой.

– Правда? – обрадовался я.

– Да. И мне надо обязательно вернуться к моей Полине, потому что кроме меня у нее никого нет, – Эльза опустила глаза.

– Ух ты! Ты даже ее имя помнишь? А еще что-то?

Она покачала головой.

– Больше ничего.

– А о сне? Ты знаешь что-нибудь о лягухах? Или о том, как проснуться?

– Нет, – Эльза виновато улыбнулась.

– Никто не знает, что спит, – пробурчал толстяк, делая вид, что говорит это себе.

– Доказательства в виде нападения лягух вам мало? – спросил я, особо выделяя «вам».

– Я не видел никаких лягух. Ты заорал «беги», все и побежали. А были лягухи или ты их придумал – мне неизвестно.

– А камертон? Вы слышали звук камертона? – Я сделал вид, что не заметил его фамильярный тон.

– Не слышал я никакого камертона. Ты совсем уже спятил!

– Стас, – робко влез в разговор Илья, – я тоже не слышал никаких звуков. Я только слышал, как ты крикнул: уходим!

Я растерялся. Камертон ведь звучал довольно громко, его нельзя было не слышать. Обвел взглядом всех присутствующих.

– Извини, но я тоже не слышал ничего. И лягух не видел. Мы ведь одни из первых убежали, – развел руками Сергей.

Я замолчал.

Несколько часов мы прочесывали лес в поисках пропавших, но без толку. На привале меня дернул Сергей, тыкая в навигатор. Около арки никто не обратил внимания на жирную точку на карте, но теперь всё поменялось. Навигатор показывал одиннадцать красных точек, и если шесть из них находились в одном месте, то еще пять – в разной удаленности, причем некоторые перемещались! Мы с седым переглянулись и расплылись в улыбке. Тут же подняли всех, заставив вытащить навигаторы. Да, и впрямь, стоило кому-то отойти подальше от привала, и точка на карте навигатора перемещалась. Меня, понятное дело, устройство не показывало. Тут же был отправлен отряд из Сергея, Дениса и Оскара Петровича на поиски.

– Стас, – Илья дернул меня за рукав, – я тебе кое-что хотел рассказать. Но только тебе.

– Да?

– Мне кажется, что я помню, почему лягухи тащат к себе людей.

Он замолчал, ожидая моего «почему», и я не стал его разочаровывать.

– Они плохие и притягивают к себе плохих. Мне кажется, что этот лес – чистилище, где взвешивают плохие и хорошие поступки за всю жизнь. Если в тебе больше плохого, то ты притягиваешься к лягухам. Ты говорил, что они как магнит. Но если обычно плюс притягивается к минусу, то тут наоборот: минус к минусу. Если ты сам минус, то между тобой и лягухой, которая тоже минус, возникает «тяга».

– Получается, мы все плохие? – спросил я.

– Ну-у-у-у… наверное, раз тут оказались. И чем больше в нас плохого, тем «тяга» сильнее.

– То, что ты мне рассказал, – это твои домыслы, или ты помнишь?

– Кажется, помню, но не уверен… То, что я сплю, – я знаю точно. А то, что сейчас рассказал, – не точно.

– А ты не помнишь, зачем лягухи строят броненосцев? – спросил я и тут же сам понял ответ.

Он покачал головой.

Да. Если принять теорию Ильи, то многое становится понятным. Но не упрощаю ли я? Ведь так просто объяснить все неясности божьей волей. На бога можно списать все нестыковки, весь кажущийся абсурд. Как просто принять за бога человека с зажигалкой, если у самих есть лишь два камня, высекающих искру. Или наоборот, усложняю? Ведь это лишь сон. Сон не обязательно должен быть логичным. Не обязательно должен что-то значить.

– Нашел! Нашел! – Крик Дениса вывел меня из задумчивости.

Мы сбежались и увидели, что он держит за руку блондинку.

«Вечно он всех держит за руку», – раздраженно подумал я. Блондинка дрожала от холода. Еще бы! По моим ощущениям, ночами температура опускалась градусов до четырех. При такой погоде не очень-то походишь в футболочке, пусть даже и с надписью «горячая штучка».

Я накинул на нее ватник, спросил:

– Как ты?

– Н-н-нормально. Только х-холодно очень и ест-т-ть хочется, – простучала она зубами.

Я мысленно хлопнул себя по лбу. Привыкнув сам питаться пару раз в день почти святым духом, я и забыл, какой голод мучил меня первые дни. А ведь остальные в группе тоже хотели есть.

Вскоре появились и другие: накаченный парень, будто с обложки мужского журнала о фитнесе, еще один парень, в синем тренировочном костюме, дама в костюме бизнес-леди и, о ужас, на шпильках и девушка габаритов Оскара Петровича.

– А мы вас так искали, так искали! – громко радовался качок. – Я ж говорил им, не может такого быть, чтобы всех утащили лягухи!

– А вы их видели, лягух-то? – брякнул я, вспоминая брошенные в мой адрес обвинения.

– А то! Мерзкие создания! Видели, как вы пытались спасти ту женщину в цветастой юбке и дедушку.

– А дальше? Дальше видели? – спросил я, затаив дыхание.

Мне было стыдно, что я бросил женщину, даже не попытался ее увести с собой. Хотя и понимал, что останься я там хоть на секунду дольше – сгинул бы вместе с ней.

– Куда там! Мы бежали так, что только пятки сверкали.

Я подавил вздох облегчения.

Попытался было организовать поиски пропитания, но наша небольшая компания уже разобралась сама. Седой ушел «на разведку», а вернулся с двумя заячьими тушками. Эльза и Оля к тому времени насобирали ягод, остальные принесли дрова. Когда стемнело окончательно, у нас уютно потрескивал костер да ароматно пахло жарящимся мясом.

Ели жадно, за сутки все изголодались, два зайца на такую ораву оказалось очень мало, в ход пошли собранные ягоды и грибы, но всё равно все остались голодными. Я же, после вынужденного поста, чувствовал сытость. Народ у костра завел разговоры, а я лежал на остывающей земле и смотрел в небо. Перед глазами стояли незабудки.

– Стас, – негромко сказала Эльза, присаживаясь рядом. – Я хотела тебя попросить.

– Всё, что смогу.

– Отправь, пожалуйста, меня домой. Мне к дочке очень надо.

Эльза смотрела на меня преданным взглядом, напоминающим взгляд той, кого я оставил лягухам.

– Эльза, ну что я могу? Я же не бог. Я такой же человек, как и ты. Если бы я мог, то давно сделал бы это для всех, и для себя в том числе.

Я видел, что Эльза мне не верит.

– Понимаешь, мне очень надо! Мне нужно к моей Полине.

– Я не могу.

Она опустила голову и отошла, будто побитая собака. Чувствовал я себя скверно. Но как я не мог предоставить доказательств того, что это сон, так же не мог доказать, что не бог. Ни в то, ни в другое люди без доказательств верить не хотели.

– Не помешаю? – Седой появился незаметно. А может, я просто сильно задумался.

– Если не будешь просить вернуть тебя домой, то нет.

– Эльза?

Я кивнул.

– Она считает меня богом.

– Во сне мы все боги.

– Но не в этом.

– Не в этом. Я хотел спросить, может, ты еще что-то знаешь? Или умеешь? Ведь звук камертона при приближении лягух никто кроме тебя не слышит. Я не думаю, что ты бог. Я просто думаю, что в этом сне у тебя больше возможностей, чем у нас. Может, это просто твой сон, а мы тебе снимся так же, как и лягухи?

– Вряд ли тогда бы вы мне не верили, – хмыкнул я. – Нет у меня ничего в загашнике, кроме домыслов.

– Поделишься домыслами-то?

– Бери сколько хочешь. Домысел номер один: мы все умерли и находимся в чистилище или в аду. Домысел номер два: это просто бредовый сон. Домысел номер три, твой: вы все существуете только у меня в голове, так что вам нечего переживать.

– Есть домысел номер четыре?

– Есть. Лягухи пробуждают в нас всё отрицательное, и за это отрицательное, как за веревочку, тянут к себе.

Седой задумчиво поцокал:

– Отрицательное к отрицательному… А броненосцы?

– Это же очевидно. Если принять, что цель лягух – притянуть к себе человека, усилив в нем всё отрицательное, которое тем больше проступает, чем больше лягух собирается, то броненосец – это супермагнит. Рядом с ним не устоит даже святой. Единственного в жизни плохого поступка будет достаточно, чтобы «зарядиться» отрицательным зарядом и, подпав под «тягу» броненосца, превратиться в итоге в зомби.

Седой задумался.

– Да, в этом есть смысл. Но зачем это всё?

– Хотелось бы мне знать…

Камертонный звук ворвался в голову, как гудок паровоза на переезде.

– Лягухи! Бежим! – заорал я, вскакивая.

На этот раз их было очень много, около пятнадцати. С диким визгом, не дав никому опомниться, они похватали ближайших и утащили в темноту. Началась паника, люди метались, не зная в какую сторону бежать. Казалось, они везде. Мощный импульс «тяги» чуть не сбил меня с ног.

– Туда, туда! – орал я, указывая, в какую сторону бежать, но меня почти никто не слышал.

Лишь один метнулся в ту сторону, остальные же либо завязли в лягушачьих лапах, либо очумело носились туда-сюда. Я схватил первого попавшегося и силком потащил в безопасное место. Оттащив шагов на двадцать, толкнул в спину:

– Беги!

И Денис, а это его, оказывается, я вытащил, побежал. Я вернулся к костру. Кто-то из наших, то ли Эльза, то ли Ольга, разобрался, наконец, куда бежать, – я увидел женский силуэт. Но, переведя взгляд обратно, похолодел.

Седой какой-то неестественной походкой шел к лягухам, толстяка уже держали двое, еще одна лягуха вцепилась в Илью. Я рванул вперед и почувствовал, как меня накрывает. В голове билось лишь одно: мне надо к лягухам, мне надо к лягухам. Но вид дергающихся из последних сил мальчика и седого держал меня, как якорь в бурю. Я мог сорваться в любой миг и понимал, что успевал лишь к одному. Доли секунды на размышление, и я шагнул вправо. Схватив Илью за руку, дернул к себе. Лягуха не отпускала. Пришлось съездить кулаком ей по морде. Она разжала лапу, мальчик тут же обмяк, и я поймал его в падении. Взяв на руки, побежал прочь. Бежать пришлось долго, слишком много наших «ушло» к лягухам, слишком выросла «тяга». Отпустило только минут через десять бега на пределе. Я прошел еще и споткнулся о Дениса.

– Стас, мы тут, Стас! – закричал он, вскакивая. На земле сидели еще Ольга и Эльза.

– Мне надо вернуться. Вдруг там кто еще живой?

Я очень хотел, чтобы седой удержался, хотя и понимал, что это невозможно.

– Стас, я с тобой, – пискнул Илья.

– Мы все пойдем с тобой, – сказала Эльза, нащупала мою ладонь и сжала.

Когда мы вернулись, никого, конечно, уже не было. Костер оказался затоптан, на земле я нашел свой ватник. Никаких следов великого побоища не осталось. Да и побоищем это назвать язык не поворачивался. Оставшиеся достали навигаторы и увидели на карте лишь нашу маленькую компанию.

Утро было еще более хмурым, чем обычно. Молча поели ягод, молча умылись и напились из ручья.

Я решил, что лягухи нас так просто не оставят, поэтому раздавшийся звон камертона для меня не был неожиданностью. Но звон оказался тихим, поэтому я рискнул:

– В укрытие!

Распластавшись по земле меж корней, мы напряженно вглядывались в сплетение веток и дождались. Эльза охнула, но тут же замолчала. У Дениса округлились глаза, Илья вцепился мне в руку. «Тяга» была небольшая, поэтому я не стал никого уводить. Мы смотрели на броненосца, передвигающегося вдали по своим делам. Зомбированные люди, скорее даже тела людей, вряд ли в них осталось что-то еще от человека, несли на себе людские пластины. Этот оказался даже больше первого, но я к такому зрелищу был готов. Мы видели монстра всего несколько секунд, но этого хватило. Не знаю, что успели рассмотреть остальные, но мне показалось, что в ноге броненосца я заметил нашего толстяка.

* * *

Я снова очутился в лесу, а когда понял это, то выругался. Я ведь просыпался! Я вернулся в реальность, а теперь (через сколько дней или лет?) мне снова приснился этот сон! Какой раз я уже в него попадаю? Я не помнил. Когда же это кончится? Казалось, что самое главное – это проснуться. Но я не подумал о том, что в любую минуту могу снова попасть сюда.

– Черт бы побрал этот лес с его лягухами и броненосцами! Опять жрать бруснику и голубику! Ненавижу!

Впрочем, брусника мне не светила. Жара стояла как в бане, видимо, я попал в разгар лета. Оказалось, что я очень даже по погоде одет: футболка, легкие брюки и сандалии.

Лес неожиданно кончился, и я вышел на поле. Примерно в полкилометре виднелись бревенчатые дома. Я насчитал одиннадцать штук и еще один, в отдалении. Сказать, что удивился – это не сказать ничего.

«Вот те на! Тут живут люди? Или это деревня лягух?» Но камертон молчал, и я медленно, внутренне приготовившись мгновенно обратиться в бегство, пошел туда.

На подходе увидел детей. Две девочки и три мальчика, старшему не больше шести, младший, похоже, только научился ходить. Обычные дети, только чумазые и совсем без одежды. Они не испугались, но прервали свою игру и вытаращили на меня глаза, как на заморское диво. И тут из-за забора крайнего дома раздался женский визг. Прибежали мужики с дубинами, но, увидев меня, остановились, будто на стену налетели.

– Цыц! – наконец рявкнул бородатый на орущую. Та замолкла.

– Ты не лягуха, – сказал он, разглядывая меня.

– Ты тоже, – ответил я.

– Откуда ты взялся?

Вокруг бородача, видимо, главы этого поселения, стояло уже человек тридцать. Все с дубинами, в льняных штанах и рубахах навыпуск, женщины выглядывали из-за их плеч.

– Откуда и всегда. Уснул и попал сюда.

– Еще один полоумный, – сплюнул кто-то в толпе.

– Слышь ты, полоумный, убирайся туда, откуда пришел, – грозно сказал мне бородач, но дубину опустил.

– Да я бы с удовольствием, только от меня это не зависит. Я не могу сам вернуться.

– Эй, а его нету на навигаторе, – толкнул молодой бородатого локтем в бок.

Женщины снова завизжали, оттаскивая детей.

– Но он и не под «тягой», – почесал затылок главный.

– И на зомби не похож, – добавил другой.

– Может, прибить от греха? – раздалось из толпы.

– Эй! Вы что тут, с ума посходили! – заорал я от такой перспективы.

Попытался объяснить, что на навигаторе меня нет потому, что у меня нет навигатора, а не потому, что я побывал в лапах «лягух», но они недоверчиво косились: как это нет навигатора? Разве так бывает? В конце концов, бородач махнул рукой и, запретив мне появляться в деревне, пошел назад. Остальные потянулись за ним.

– У-у-у! Лягуха тебя задери! – бросила мне в лицо та, которая визжала, забрала детей и ушла.

Через некоторое время я остался один.

«Вот тебе и люди!» – подумал я.

Так и не решив, что делать дальше, я стоял столбом на краю деревни, когда увидел опирающегося на клюку старика, медленно идущего в мою сторону. Длинная, белая от седины борода развевалась по ветру, как и невнятные лохмотья, служившие одеждой. Подслеповато щурясь, он подошел ко мне и… бухнулся на колени.

– Стас, – прошептал он.

– Илья?!

– Он самый.

– Сколько же времени прошло?! – Я не верил своим глазам.

– С тех пор, как ты исчез, около шестидесяти лет. Хотя сложно сказать наверняка.

– Я просыпался, Илюха, я просыпался, а сейчас опять попал в этот сон.

– Просыпался, – протянул старец, смакуя это слово. – Сейчас уже никто, кроме меня не верит в то, что мы спим.

– Кто все эти люди? Что произошло?

Мы медленно пошли к стоящей вдали от деревни избе, по дороге он рассказывал:

– Когда ты исчез, нас осталось четверо, и мы стали искать других. Навигатор вначале ничего не показывал, но потом нашел сразу группу людей, человек десять. Кстати, спасибо за ватник. Я бы точно без него помер. Сильно похолодало, я свалился с жутким воспалением легких. Местные жили в землянках уже второй год. Когда я рассказал им, что это лишь сон, – они решили, что я брежу. Эльза, Ольга и Денис отказались подтвердить мои слова: испугались, что их примут за сумасшедших и выгонят на мороз. С тех пор мы жили вместе, построили дома, научились давать отпор лягухам, но я тут в роли помешанного.

– Они тут?

– Эльзу через несколько лет утащили лягухи, Ольга с Денисом пропали одновременно. Местные говорят, что их «затянул» броненосец, так как они исчезли с навигатора, но я уверен, что они просто проснулись.

– Эти твари всё еще существуют, – полувопросительно сказал я.

– Еще как! Лягухи к нам уже боятся лезть, мы им здорово накостыляли в свое время. Теперь они насылают на нас своих монстров.

– И вы ничего не можете с ними сделать?

– Ничего, – вздохнул старик. – Стас, – он остановился и заглянул мне в глаза. – Скажи, мы ведь точно можем проснуться, да?

– Да. Я уже просыпался.

– Ну, это ты… – протянул Илья. – Знаешь, я уже сомневаюсь в том, что это сон. Сон длиною в шестьдесят лет? Сон, в котором я помню каждый прожитый день?

– Илюха, – я положил руку ему на плечо и почувствовал дряхлое тело. – Это ты тут помнишь. Вот увидишь, когда проснешься, уже часа через два будешь лишь смутно вспоминать лягух и нашу компанию, и вот эту деревню. А через несколько дней забудешь о сне вообще. Это сон. Это просто дурной сон.

Я прожил у Ильи почти неделю, когда услышал звон камертона. Он оказался настолько громким, что заложило уши.

– Слышишь? Слышишь, лягухи тут! – прокричал я.

Старик резво, такой прыти я от него не ожидал, выбежал из дома поднимать тревогу. Ошалелый от громкого звука, я тоже выбрался на улицу.

Из леса к деревне шли броненосцы. Три штуки. Здоровенные, как танки, собранные из людей, которые давно перестали быть людьми. Дом Ильи, на чьем крыльце я сейчас стоял, оказался первым на их пути, я сквозь пелену звона и «тяги» увидел местных, сгрудившихся где-то сзади. Мужики вышли с дубинами, бабы держали детей. «Идиоты, – подумал я, – лучше бы по домам попрятались». С каждым шагом броненосцев «тяга» всё возрастала.

Хотелось бежать, но и хотелось стать частичкой «супермагнита», тянущего, манящего к себе. Мне на плечо легла чья-то рука.

– Вот и всё, вот и конец, – прошептал Илья, но я уже не слышал его слов.

Я почувствовал, что «тяга» ослабла. И только открыл рот, чтобы сказать об этом, как меня накрыло волной с новой силой – Илья убрал руку с моего плеча.

– Руку! Дай мне руку! – прохрипел я.

Почувствовав иссохшую старческую ладонь в своей, снова смог соображать.

– Чувствуешь? Когда мы держимся друг за друга, тяга слабеет! – воскликнул я.

– Да, – ошалело посмотрел на меня Илья. – И вправду слабеет!

– Все сюда! – заорал я. – Возьмитесь все за руки!

– Возьмите его за руку! Он нас спасет! – крикнул старик испуганно жавшимся друг к другу деревенским.

Я подскочил к ближайшему местному. Ладонь у него оказалась такая здоровенная, что я с трудом ее обхватил, но это того стоило. «Тяга» ослабла еще больше. И это почувствовал не только я.

– Быстрей! Давайте руки! – это уже он закричал.

Мы соорудили живую цепь. Стояли, держась за руки, будто военнопленные на расстреле. На нас друг за другом надвигались три броненосца, но «тяга» еле ощущалась. И тогда первый дрогнул и остановился. Неуверенно сделал шаг, другой, и… рассыпался! Вместо чудовищного монстра перед нами стояли люди. У кого-то еще сохранился стеклянный взгляд зомби, у кого-то глаза уже начали проясняться. Мужчины, женщины, дети, старики удивленно смотрели на нас и на окружающий мир, не понимая, что происходит. Вдруг из нашей живой цепи раздался крик:

– Мама!

И девочка-подросток бросилась к женщине, еще недавно являющейся частью броненосца. Та смотрела, ничего не понимая, а потом у нее в голове будто щелкнуло что-то.

– Марика!

Девочка подбежала к маме, и они стиснули друг друга в объятиях.

– Навигатор! Они появляются на навигаторах! – обалдело пискнул кто-то.

– Быстрее, все сюда! Возьмитесь за руки! – закричал я, ощущая, что вновь подпадаю под магнетизм лягух. После того как последний освобожденный встал в нашу цепь, «тяга» пропала совсем. Точнее, она была, но… в обратную сторону! Я чувствовал, как уже мы притягиваем броненосцев!

Еще один споткнулся, и все увидели, как огромная махина медленно заваливается и падает, рассыпаясь на человеко-молекулы. Надвигалась громадная туша, глядь – а уже и не туша, а полсотни человек бредут по дороге, не понимая, зачем и куда. Тут же рассыпался и третий монстр.

Наша цепь разомкнулась, со всех сторон раздавались крики радости, почти все нашли своих друзей и родственников, давно мысленно похороненных.

У меня, наконец, перестало звенеть в ушах.

– Стас… – протянул Илья.

– Ой, только не начинай опять делать из меня бога, ладно? – оборвал я. – Ты же видел, что я тут ни при чем. Надо было всего лишь взяться за руки.

– Если ты полагаешь, что никто никогда не брался за руки при появлении этих тварей, то ты слишком плохо о нас думаешь, – насупился Илья.

– Не помогало? – обескураженно спросил я.

– Не помогало.

– Ты хочешь сказать, что это я…

– Я ничего не хочу сказать, – перебил меня старик. – Ты же ничего не хочешь слушать!

– Я слушаю, слушаю!

– Да чего тут объяснять-то! Всё же очевидно! Если эти твари тянули нас за наши отрицательные качества и поступки, то ты потянул за положительные. Ведь в каждом человеке, каким бы плохим он ни был, есть что-то положительное. Минус к минусу, плюс к плюсу. Плюс оказался сильнее.

– Денис и Ольга выстояли там, где другие, скажем прямо, более сильные, ломались. Помнишь, они всегда держались за руки? Илюха, а ты уверен, что во время битвы с лягухами вы действительно держались за руки? – прищурился я.

Старик смутился. Несколько раз начинал говорить, но осекался. Потом всё же решился:

– Ну да, в основном все держались за дубины, а не друг за друга.

– Во-во. Так что я тут ни при чем.

Пока мы говорили, не заметили, как вокруг собралась довольно внушительная толпа. Честно говоря, я на нее обратил внимание лишь тогда, когда раздались выкрики:

– Это наш спаситель!

– Спаситель!

– Это Спаситель!

– О нет, – простонал я. – Только не это.

Посмотрел на этих сумасшедших, которые уже считали меня богом, и повернулся к Илье, чтобы сказать, что теперь у него есть последователи, и… не увидел его.

– Он проснулся, – улыбнулся я.

 

Владимир Васильев

Силуминовая соната

– Да хороший смартфон, зря сомневаетесь, – доверительно сказал Митяй клиенту. – Лучше только новый айфон будет. А тут и состояние приличное, и не старый еще, меньше года юзан. Я бы взял.

– То-то, я смотрю, у вас-то у самого и вовсе не смартфон, а мобильник древний, – скептически заметил клиент, усатый дядька лет примерно пятидесяти.

Что правда, то правда, смартфонами Митяй торговал, но сам пользовался старенькой «Нокией 65»-классик, еще венгерской сборки. Три клавиатуры уже стер, четвертая стояла.

– Так под мои-то задачи мне и простого мобильника много, – пожал плечами Митяй. – А вам, сами сказали: почта, доступ к сайту, база… Были бы у меня такие задачи, давно бы уже сменил. А я-то даже эс-эм-эс не пишу, звоню только, да будильник иногда пользую. Для остального у меня ноут.

Дядьке, похоже, больше хотелось поговорить, чем купить смартфон. Митяй в принципе любил пообщаться, однако считал, что навязываться клиенту – это уже лишнее, поэтому старался изъясняться сдержанно и ненавязчиво.

– Пойду еще похожу, – задумчиво протянул дядька и побрел вдоль ряда в сторону кафе.

Когда он удалился шагов на двадцать, из-за смежной левой перегородки выглянул Дуст – сосед по точке. Дуст торговал ноутбуками и сопутствующей комплектухой. Митяй, говоря начистоту, лучше бы перешел к нему. Но с обязанностями продавца и ремонтника Дуст прекрасно справлялся и сам, а расширения торговли, увы, не предвиделось, и так еле концы с концами сводили, что Дуст со своими ноутбуками, что Степаныч, хозяин точки, где торговал Митяй.

Смартфоны Митяй действительно не любил и полагал дорогой и ненужной нормальному человеку блажью. Нет, головой он, конечно, понимал, что некоторым людям бывает нужно сию секунду прочесть срочный мейл или влезть в Сеть и поглядеть чего-нибудь. Однако нутром прочувствовать подобные потребности был не в состоянии, поскольку сам обычно никуда не спешил – почта прекрасно могла потерпеть и до вечера, до возвращения домой, а в Сеть он, бывало, сутками не вылезал, благо с экрана читать не любил, а вместе с дядькиной квартирой ему в наследство досталась огроменная бумажная библиотека, из которой Митяй успел прочесть хорошо если полсотни томов. По этой же причине Митяй не спешил обзаводиться и электронной читалкой, хотя ими торговал тоже. Правда, не новыми – пользованными. На новые хозяин почему-то жался, скупал где-то бэушные за бесценок. А потом пилил Митяя за то, что весь этот юзаный хлам плохо продается. Конечно, хлам будет плохо продаваться, если напротив такие же новые смартфоны и ридеры лишь самую малость дороже!

– Чё, не купил? – участливо поинтересовался Дуст.

– Не-а, – уныло подтвердил Митяй.

– Выгонит тебя Степаныч, – напророчил Дуст с неожиданной уверенностью.

– Да и хрен с ним, – отмахнулся Митяй, совершенно не расстраиваясь. – Мне и самому надоело уже. Честно. Вроде в Эм-Видео персонал опять набирают, схожу, авось возьмут. Хоть не этим дерьмом бэушным торговать.

– Ага, – хмыкнул Дуст язвительно. – Будешь весь такой гламурный, в красной маечке. И чуть что – какой-нибудь старший менеджер на пять лет тебя моложе и весь в угрях станет регулярно сношать за всякие мелочи. Я знаю, я проходил.

Митяй вяло отмахнулся, но даже этого не особенно энергичного движения хватило, чтобы сшибить с полочки один из смартфонов, который не замедлил с размаху грянуться о бетонный пол. У Митяя округлились глаза.

– Твою ж мать! – процедил он сквозь зубы.

«Только бы экран не убился, – подумал Митяй с отчаянием. – Корпус, хрен с ним, куплю, если что, новый, у Юрки Денежкина, он точно скинет хоть сколько-нибудь…»

Однако надежды его были напрасны.

В принципе, Митяй ожидал, что у смартфона отвалится задняя крышка и вывалится батарея, однако, к немалому удивлению, смартфон просто переломился пополам. Как раз посередке экрана.

Митяй мрачно подобрал обе половинки и поглядел на слом.

Тут глаза его округлились еще сильнее.

Внутри смартфона не было ни батареи, ни платы с чипами, ни даже экрана. Такое впечатление, что пополам раскололся не настоящий гаджет, а кусок силумина, продолговатый и плоский, сверху окрашенный как гаджет. Слом был сплошной, не слоистый; он тускло отблескивал и оттого, что состоял словно бы из слипшихся мелких крупинок металла или блестящего пластика, еще сильнее напоминал силумин.

Митяй озадаченно разглядывал две половинки «смартфона». Дуст с интересом наблюдал за ним.

– Муляж, что ли? – протянул Дуст не очень уверенно. – Специально на витрину?

– Да вроде никогда у Степаныча муляжей не было, – произнес Митяй. – По крайней мере, я об этом ничего не знаю.

Он зачем-то составил половинки сломанного смартфона вместе – они идеально подошли друг к другу, значит, смартфон просто переломился надвое, больше кусочков от него не откалывалось.

– Склей, – внезапно посоветовал Дуст, приглушив голос. – У меня тюбик китайщины есть, клеит всё ко всему. Пару часов как распечатал. Только пальцы береги, если склеятся – отдерешь вместе с кожей, реально.

Митяй воровато оглянулся – к счастью, у его прилавка не было ни посетителей, ни знакомых продавцов, а кто торчал за своими прилавками, на Митяя с Дустом внимания не обращал.

«Может, и правда? – подумал Митяй с легким замешательством. – Пусть Степаныч сам со своими муляжами разбирается!»

– Давай свою китайщину, – тихо попросил Митяй, присаживаясь на низкий табурет у такого же низкого столика, практически незаметного с наружной стороны прилавка.

Голова Дуста на несколько мгновений исчезла, а потом возникла снова.

– Держи, – из-за перегородки протянулась рука Дуста с желтоватым тюбиком клея. Тюбик Дуст держал словно опасное насекомое – двумя пальцами.

Митяй привстал, потянулся, принял тюбик и сел снова. Смартфон как ни в чем не бывало лежал на столешнице; он даже казался целым, потому что Митяй клал его очень аккуратно, даже зачем-то прижал обе половинки друг к другу. Потом Митяй отвинтил черный колпачок, убедился, что сумеет одной рукой выдавить немного клея, а носиком дозатора вполне удобно будет нанести клей на место слома. После этого второй рукой Митяй взял половинку гаджета.

Вернее, ожидал взять одну, но взял обе, так уж вышло.

Обе половинки словно слиплись – смартфон в руке Митяя выглядел целым, хотя держал его Митяй совершенно точно только за одну половинку, нижнюю, с кнопкой. Однако верхняя половина отваливаться и не думала.

Близоруко щурясь, Митяй внимательно оглядел злополучный гаджет. Линии недавнего разлома он не увидел, сколько не вглядывался. Смартфон выглядел целым, словно Митяй и не держал только что одну из его половин в правой руке, а вторую – в левой.

– Что за чертовщина? – растерянно пробормотал Митяй, вернул внезапно восстановившийся аппарат на столешницу, тщательно завинтил тюбик с клеем и снова взялся за смартфон.

Выглядел тот как обычный выключенный гаджет, с той лишь разницей, что в «Самсунгах» этой модели полагалось быть задней крышке, под ней – месту для карты памяти и сим-карты, а также батарее. Но сейчас смартфон выглядел неразборным, монолитным – никакого намека на заднюю крышку, как у айфонов.

Ничего особенного не ожидая, Митяй утопил кнопку включения.

Экран мигнул, смартфон пискнул, а потом начал загружаться Андроид.

Митяй оторопело глядел на экран. Когда гаджет пришел в рабочее состояние, он, чувствуя себя полным идиотом, набрал собственный номер. Спустя пару секунд в кармане тихо загудела и завибрировала верная «Нокия». Митяй вынул ее из кармана и мельком глянул на экран.

«Номер засекречен», – значилось там.

– Фигассе, – прошептал Митяй и дал на смартфоне отбой.

В тот же миг на точке Митяя погас свет. И у соседей тоже – единственное, что продолжало светиться – это экранчики «Нокии» и злополучного «Самсунга». Впрочем, «Нокию» Митяй даже не снимал с блокировки, поэтому ее экран очень быстро погас.

Митяй присел, поднырнул под прилавок и выглянул наружу, вдоль ряда. В одну сторону, в другую. Света не было нигде, похоже, обесточили весь рынок.

– Во радость-то! – послышалось слева, и из-за перегородки в который уже раз за сегодня выглянул Дуст. – Опять, что ли, веерное отключение?

– Фиг его знает… – отозвался из-под прилавка Митяй.

Он вернул смартфон на витрину, а свой мобильник в карман. И почти тут же мобильник зазвонил – пришлось по-новой его вытаскивать.

Звонил Степаныч.

– Да, шеф! – бодро ответил Митяй.

– Здорово, лодырь, – буркнул Степаныч. – Там у вас ща свет отключат, будь готов.

– Уже отключили, – отрапортовал Митяй. – Буквально вот только что, минуты не прошло.

– Понятно. Тогда сворачивайся, запирай лавочку и гуляй до понедельника, света не будет, там чего-то монтируют эти дни. Зарплату потом получишь.

– Есть сворачиваться и гулять, – покорно вздохнул Митяй.

Шеф сбросил соединение. Митяй несколько секунд держал трубку у уха, потом отнял и с ненавистью поглядел на экранчик.

– Потом получишь, – пробормотал он негромко. – Коз-зел! А жрать мне, типа, не надо! И за хату платить тоже!

Сердито воткнув ни в чем не повинную «Нокию» в карман, Митяй запер кассу, снова поднырнул под прилавок и принялся опускать ролеты.

– Шабашишь? – поинтересовался Дуст из-за своего прилавка.

– Ага. Степаныч позвонил, сказал аж до понедельника света не будет. И зарплату зажал, скотина!

– Тогда и я закрываюсь на хрен, – решил Дуст.

Через пару минут торговые точки были надежно заперты. Многие из соседей тоже шабашили, видимо, о грядущем монтаже только Митяй с Дустом не были осведомлены. Покупатели, чертыхаясь сквозь зубы, брели на свет – к выходу.

– Ну, что, по пивку? – предложил Дуст воодушевленно. – Раз уж выпали каникулы, надо время проводить с пользой.

Митяй прикинул собственную платежеспособность и решил, что пивко не нанесет совсем уж невосполнимых потерь его бюджету.

– Можно и по-пивку, – вздохнул он, пряча ключи от точки в другой карман джинсов, где не было «Нокии». – А можно и по чему покрепче…

* * *

Неожиданный мини-отпуск, несомненно, поспособствовал тому, что странности со сломанным и затем внезапно ожившим смартфоном-обманкой основательно затерлись в памяти. Нет, Митяй о сюрпризах того четверга, конечно же, помнил, но из сиюминутных воспоминаний они оказались вытеснены более свежими событиями – и посиделками в «Кварце» с Дустом и девчонками, и субботним футбольным матчем, куда Митяй ходил с дружками-соседями по старому двору («Спартак» в кои-то веки не продул, а выиграл, причем крупно и всухую, три-ноль), и воскресной премьерой «Лабиринта отражений» по первому каналу, и вечерним свиданием с Анжелой, подругой Дустовой Натахи, с которой Митяй познакомился в четверг в «Кварце».

В общем, явившись на работу в понедельник и застав точку уже открытой – с ранней-рани изволил заявиться Степаныч – Митяй на злополучный смартфон с витрины даже и не глянул. Вопреки опасениям Митяя Степаныч сразу же отстегнул ему законную сумму: ввиду нерабочей пятницы несколько меньшую, нежели обычно, но к этому Митяй был морально готов, поэтому особо и не расстроился.

– Я там забрал кое-что с витрины на «Овощ», – предупредил Степаныч. – Всё, работай!

«Овощем» называлась вторая точка Степаныча, у самого метро, помещавшаяся в уголке напротив входа в овощной отдел «Пятерочки».

– Ага, – кивнул Митяй и принялся рассовывать в ящики под прилавком свежепривезенные шефом коробки с гаджетами и комплектухой.

К открытию рынка для покупателей Митяй как раз успел всё рассовать и выставить новинки на витрину. Того самого смартфона на виду не оказалось, видимо, его забрал Степаныч. Митяй это заметил, но поскольку как раз подоспел мелкий оптовик из Владимира, отвлекся и в этот день ни о каких странностях не вспоминал вовсе.

Не вспомнил и на следующий день, и в среду – покупатель ринулся косяком, и Митяй вертелся как белка в колесе, то и дело телефонируя Степанычу о грядущих подвозах. Торговля, как говорят рыночные аборигены, пошла, иногда такое бывает, чаще всего – перед праздниками, но случается, что и на ровном месте, как сейчас. Митяй ничуть не возражал, поскольку за хорошие продажи ему полагалась премия, а кто ж будет возражать против премии?

В общем, день за днем, неделя за неделей новые события и впечатления пластовались в памяти Митяя поверх того случая, и о необычном смартфоне он и сам не думал, и никому не рассказывал. Митяй не забыл, нет – просто сами мысли к нему не возвращались, а напомнить было некому.

Однако ближе к зиме все-таки вспомнил. И опять всё произошло у него на точке и снова в конце рабочей недели, только на этот раз в штатную пятницу, а не днем раньше. Продав очередной китаефон счастливому юнцу лет двенадцати, Митяй полез записывать уход товара в специальную тетрадочку, которую заставлял вести Степаныч. Касса кассой, говорил шеф, а бумага надежнее. Митяй так не считал и гораздо охотнее вел бы учет продаж на компе, но с начальством особо не поспоришь. Вот и приходилось упражняться в постепенно отмирающем искусстве писания от руки.

Он накорябал модель проданного мобильника, указал цену и собрался уже было закрыть тетрадь, но что-то его остановило. Сегодняшняя запись сопровождалась каким-то непривычным ощущением, неуловимым, но несомненным. Митяй надолго задумался и наконец сообразил: в тетради сегодня не та ручка, к которой он привык – не дешевый одноразовый «Bic» оранжевого цвета с синим колпачком, а что-то на вид куда более солидное, чуть ли не «Паркер».

Митяй взял авторучку и поднес к лицу, разглядывая. Черная, с блестящей кнопкой на одном торце и аккуратным конусом писчего стержня на другом. Зачем-то Митяй пару раз нажал на кнопку – с еле слышным щелчком конус сначала спрятался, а потом снова показался. В общем, ручка была хоть и незнакомой, но особенно ничем не примечательной, если не считать несомненную дороговизну. Однако Митяй не мог остановиться и зачем-то решил раскрутить ее. Зачем – он и сам не мог толком объяснить. Поглядеть на писчий стержень? Полюбоваться пружинкой?

Но с первого раза раскрутить ручку ему не удалось, завинчена была на удивление плотно. Тогда Митяй крякнул, сжал ее обеими руками и изо всех сил попытался сдвинуть резьбу с места. Вместо этого ручка просто сломалась.

– Тьфу ты, – в сердцах буркнул Митяй и осекся.

В ручке не было никакого стержня. Она вообще была словно монолитная, и место слома слабо серебрилось в свете энергосберегающей лампы. Внутренняя структура ручки напоминала опять же силумин или другой какой-нибудь материал, в котором отчетливо выделяются крупинки.

У Митяя враз пересохло в горле, хотя он не понимал – почему.

Почти не сомневаясь в результате, Митяй взял две половинки сломанной ручки и прижал друг к другу местами слома. Прижал, подержал так секунд пять-шесть. Потом присмотрелся.

Ручка «склеилась» – на ней не осталось ни царапинки и выглядела она так, словно никто и никогда ее не ломал.

Митяй опасливо пощелкал кнопкой на торце: головка писчего стержня исправно то показывалась, то пряталась. И писала ручка как и прежде – тоненькой темно-синей линией, аккуратной и однородной.

– Елки-палки, – прошептал Митяй и вдруг заметил, что напротив его точки у прилавка Юрки Денежкина стоит человек и пристально глядит через проход на него, Митяя, а вовсе не на прилавок Юрки, что было бы куда логичнее, да и просто естественнее.

Человек был высокий и худой; одет в черный костюм, белую рубашку, черный галстук, черные штиблеты и вдобавок он носил круглые солнцезащитные очки в тонкой металлической оправе.

Это поздней осенью-то солнцезащитные очки!

Митяя аж передернуло.

Человек вдруг отвернулся и торопливо зашагал вдоль ряда прочь. У Митяя немного отлегло от сердца, хотя он не смог бы объяснить – что такого страшного было в этом человеке в черном.

Из-за перегородки высунулся Дуст и задумчиво поглядел сначала на Митяя, а потом на удаляющегося незнакомца.

– Это чё еще за агент Смит? – спросил он негромко.

– Не зна… – выдавил Митяй и закашлялся. – Не знаю.

Ненормальную ручку он всё еще держал в правой руке.

– Слушай, Дуст, – обратился он к соседу. – Заползай-ка ко мне на минутку.

Дуст тут же исчез за перегородкой, а спустя пару секунд показался из-под прилавка и выбрался в проход. Подошел к месту Митяя и поднырнул под его прилавок.

– Чего стряслось? – поинтересовался он с ленцой.

– Гляди, – сказал Митяй со значением и показал ему ручку.

Пощелкал кнопкой, нарисовал на клочке бумаги чертика, а потом взял ее обеими руками и вполне сознательно, с хорошо видимым усилием переломил пополам.

– Полюбуйся. Никакого стержня, никакой пружины, только крупинки эти серебристые. Видишь?

– Вижу, – подтвердил Дуст на удивление спокойно.

– Смотри дальше, – Митяй составил обломки. Ручка исправно «склеилась». – Вот. Опять целая. Опять работает. Опять пишет.

Щелчком он выдвинул конус писчего стержня, которого на самом деле не было, и нарисовал второго чертика рядом с первым.

– Никаких следов поломки, заметь. Как будто я ее и не ломал.

– Интересненько, – буркнул Дуст, как показалось Митяю – не особенно удивившись. – А теперь давай ко мне заглянем, тоже кое-чего покажу.

У Митяя сразу возникли нехорошие подозрения, которые, увы, позже оправдались.

Дуст показал ему ноутбук. Первым делом раскрыл и врубил – загрузилась «винда», семерка.

– С виду ноут как ноут, – заговорил Дуст, коснувшись кнопки выключения. Винда штатно финишировала, и экран погас. – Мне его принесли под замену винта. Только я не смог ничего заменить.

Дуст закрыл крышку и перевернул ноутбук днищем вверх.

– Он неразборной, приглядись, у него даже крепежных винтиков нет. И не склеен, я долго изучал. Ломать, правда, не решился. Поэтому я не знаю, что у него внутри. Но… догадываюсь.

Митяй присмотрелся – да, на днище ноутбука не нашлось ни одного винта, хотя обычно их насчитывалось с десяток, а то и больше. Даже места под них не выделялись ни углублениями, ни разметкой, ни как либо еще. И непохоже было, чтобы корпус ноутбука склеивали или соединяли какими-нибудь внутренними защелками. Корпус был монолитным, без линии стыка по торцам.

– Фигня какая-то, – пробормотал Митяй озадаченно, а потом навалился грудью на прилавок и зачем-то выглянул в проход.

Человек в черном стоял неподалеку и смотрел в сторону Дустовой точки.

Выглянувшего Митяя он заметил, но не прореагировал никак, просто продолжал стоять и смотреть.

Митяй непроизвольно втянул голову в плечи и спрятался в глубину точки, для чего ему пришлось немного присесть. Дуст с удивлением воззрился на Митяя, поскольку сидел и прилавок заслонял ему практически весь проход.

– Там снова этот… Агент Смит…

Дуст привстал и, по-птичьи вытянув шею, пригляделся.

– Чё-то не вижу никого, – произнес он с сомнением.

Митяй тоже выглянул, и, надо признаться, для этого ему пришлось сначала поискать в себе решимости. Странное дело: человек в черном действительно исчез, во всяком случае у точки Денежкина его уже не было. Митяй вторично прилег на прилавок и украдкой поглядел вправо-влево, вдоль ряда.

Так и есть: таинственный наблюдатель за неправильными предметами никуда не исчезал, а, как и в первый раз, всего лишь отступил. Он дошел до поперечного прохода между рядами, свернул за угол и там сразу остановился, причем то и дело из-за угла выглядывал.

– Даже не прячется, гад, – буркнул Дуст неодобрительно. – Охране его сдать, что ли?

– А что ты ему предъявишь, что охране скажешь? – тоскливо протянул Митяй. – Одет, мол, не по сезону? Темные очки носит? Так это на рынке не запрещено…

Заметив, что за ним наблюдают, человек в черном прекратил выглядывать из-за угла и затаился.

Митяй глянул на часы (в телефоне, конечно, наручных он сроду не носил) – до закрытия рынка оставалось минут двадцать.

Тем временем Дуст внимательно осмотрел авторучку, понюхал даже – разве что на зуб не стал пробовать.

– Выглядит как ручка, – проворчал он. – Весит как ручка. Пишет как ручка. Что тогда это, если не ручка?

– Ты у меня спрашиваешь? – иронически отозвался Митяй, но развить мысль не успел: к его точке подошли покупатели, пришлось быстренько вернуться к себе и обслужить.

Покупатели случились дотошные до занудства, пока выбирали-смотрели-проверяли-расплачивались-записывали – двадцать минут истекли совершенно неощутимо. С облегчением глянув покупателям в спину, Митяй удовлетворенно вздохнул и заметил, что точка Юрки Денежкина уже закрыта. Дуст возился с ролетами – опускал как раз.

Свернувшись и закрывшись, Митяй подошел к поджидавшему невдалеке Дусту.

– Ты ее оставил или с собой? – спросил он.

– Кого? – не понял сразу Митяй.

– Ну, ручку эту ненормальную.

– А… Не-е, оставил в сейфе, в талмуде. А что?

Дуст отчего-то втянул голову в плечи и неопределенно протянул:

– Да так, ничего…

Они как раз подходили к выходу из павильона.

– По пивку? – предложил Дуст не очень уверенно.

– Не-е, меня предки на сегодня ангажировали, мебель двигать затеяли, – вздохнул Митяй. – Чё им неймется, не пойму, лет десять простояла – всех устраивало, а тут вдруг разонравилось. Но не откажешь же…

– Это да, – вздохнул Дуст. – Ну, бывай тогда.

Он свернул налево, к метро, а Митяй побрел к остановке, где с равным успехом можно было сесть на трамвай, автобус или маршрутку – что первое придет. Удобнее всего был трамвай, чаще всего ходили маршрутки.

Пришел автобус. Митяй вошел и уселся в дальнем от дверей уголке самого заднего ряда сидений.

Примерно на половине пути к конечной, где ему предстояло выйти, когда автобус притормозил на очередном светофоре, Митяй, внезапно похолодев, увидел на противоположной стороне улицы человека в черном. Он неподвижно стоял у края тротуара, хотя пешеходам горел зеленый, и вроде бы смотрел на автобус, в котором ехал Митяй.

В голове внезапно, словно видеоролик, мелькнул следующий сюжет: человек в черном, спохватившись, быстро перебегает дорогу на мигающий зеленый, на бегу подавая знак водителю, и сердобольный шоферюга открывает переднюю дверь. Едва человек в черном вскакивает в автобус, тот трогается. Человек в черном медленно проходит по практически пустому салону в хвост автобуса, туда, где в уголке сидит Митяй, оцепеневший и одинокий.

Автобус тронулся, Митяй встрепенулся, отгоняя неожиданное наваждение. В реальности человек в черном по-прежнему стоял на тротуаре у светофора, но теперь Митяй отчетливо разглядел, как его лицо поворачивается вслед за уходящим автобусом.

Лишь на следующем светофоре Митяй медленно полез в задний карман джинсов за носовым платком – чтобы утереть лоб от выступившей холодной испарины.

До конечной он доехал как на иголках, то и дело зыркая в окно, но ни из автобуса, ни по пути к родительской квартире никого в черном костюме и очках больше не увидел.

В квартире детства и юности он сначала немного расслабился (морально), а потом напрягся (физически). Мама затеяла воистину глобальную перестановку, тяжеленные шкафы пришлось не просто двигать, а перетаскивать из комнаты в комнату. Хорошо, соседи помогли – слегка постаревшие приятели отца и их давно возмужавшие, а теперь начавшие нагуливать животики и поблескивать нарождающимися лысинами сыновья, соратники Митяя по детским шалостям и подростковым выходкам.

И он снова отвлекся, тем более, что за актом перетасовки мебели последовал вполне русский ужин для хорошо поработавших и очень довольных собой мужчин, которые, вдобавок, знают друг друга даже не годы, а десятки лет. Да и готовила мама Митяя превосходно: хочешь – пальчики облизывай, хочешь – язык глотай.

Домой Митяй вернулся слегка навеселе, удачно подъехав разделяющие отцовскую квартиру и квартиру его покойного брата две остановки на дребезжащем трамвайчике. О человеке в черном Митяй вскользь подумал, но за стеклами было темно и моросно, никого не разглядишь, а алкоголь в крови придал храбрости для короткого забега от остановки до подъезда. Дома Митяй переоделся и рухнул на диван перед телевизором.

По ТВЦ показывали «Man in Black».

* * *

Теперь Митяй стал иногда натыкаться на людей в черных костюмах и затененных очках с тонкой оправой. В самых неожиданных местах: в метро на встречном эскалаторе, в салоне обгоняющего автомобиля, когда сам Митяй ехал в маршрутке, в людных торговых центрах, чаще всего в такой обстановке, когда мгновенный контакт был заведомо невозможен. К примеру, как-то поднимался Митяй в прозрачном лифте с минус второго этажа на плюс третий и на нулевом сквозь подсвеченный пластик узрел соглядатая на узкой площадке перед лифтами.

Поначалу Митяй пугался и как можно быстрее покидал место невольного столкновения – на ближайшей остановке выходил из маршрутки, торопился уехать на любом поезде в метро, даже если первым приходил тот, который ехал в противоположную сторону. Но люди в черном ни разу не пытались заговорить с ним – просто наблюдали, молча и издалека. К тому же, поразмыслив, Митяй справедливо решил, что не все из них так уж похожи на самого первого, с радиорынка. Мало ли в метро людей, носящих черные костюмы? И из них некоторые вполне могут носить еще и очки-хамелеоны, темнеющие при ярком освещении. Собственно, на одетых подобным образом людей Митяй натыкался всегда, просто раньше не было повода обращать на них внимание.

Теперь появился.

Недели через две после случая с ручкой (которая, к слову сказать, уже к понедельнику куда-то исчезла – видимо, Степаныч забрал), едва Митяй закрылся, его затащил к себе Дуст и с похоронным видом продемонстрировал разломанную зарядку для какого-то ноута. Монолит, ни проводков, ни платы, только слипшиеся серебристые крупинки. После склеивания зарядка заработала как ни в чем не бывало.

Митяй потерянно глядел на приятеля – долго, около минуты. Потом тихо спросил:

– Что это, Дуст? Что это за вещи-обманки, ёшкин кот?

– Давай порассуждаем, – хмуро предложил Дуст.

– Давай.

– Итак, – приятель зачем-то убрал имитацию блока питания в ящик стола. – Что мы имеем? В обиходе появились копии всяких гаджетов и прочих девайсов, не обязательно электронных. Работают, но как устроены – непонятно. Я бы даже поверил, что в какой-нибудь Японии изобрели принципиально новую электронику, если бы не одно «но»: сломанные вещи срастаются и продолжают работать. Я точно знаю: у нас так не бывает! Напрашивается единственный вывод.

– Какой? – мрачно осведомился Митяй.

Дуст вздохнул и произнес:

– Это не земные технологии. По крайней мере, не технологии нашего мира. Звучит по-идиотски, согласен. Но мы видим то, что видим. И еще: я не удивлюсь, если видим это не только мы. Просто люди не хотят выглядеть сумасшедшими, поэтому помалкивают. Да и мы не особенно спешим делиться с кем-нибудь, ты, наверное, заметил.

Митяй уставился в пол. Дуст говорил странное, слушать его было в общем-то неловко, но, к сожалению, сам Митяй ничего правдоподобного придумать не мог, а слова Дуста, если в них по-настоящему поверить, всё объясняли.

– Ты Степанычу показывал что-нибудь такое? – поинтересовался Дуст уныло.

– Нет, – ответил Митяй, энергично мотая головой. – Мне и показывать-то нечего. Смарт тот я больше в глаза не видел, ручка тоже… куда-то делась.

Митяй взглянул Дусту в глаза и понизил голос:

– А ты этих… типов в черном замечаешь в последнее время?

– Замечаю, – признался Дуст неохотно. – То на улице, то в метро. Но они не приближаются, маячат на периферии. А что?

Митяй зябко поежился.

– Пытаюсь представить – что им от нас нужно?

Дуст, похоже, не разделял тревоги Митяя:

– Чтобы понять, что им от нас нужно, хорошо бы знать – кто они на самом деле. А мы не знаем.

И снова у Митяя холодок прогулялся по спине.

– Подойди, спроси, – буркнул он, злясь сам на себя.

– Я пробовал, – неожиданно спокойно сообщил Дуст. – Во вторник. Один тут ошивался, на рынке, около перекрестка, где точка Банзая. Ну, я вылез – и к нему. Удрал, гад.

– На выход удрал? – зачем-то уточнил Митяй.

– Нет, – Дуст нахохлился и, глядя в сторону, добавил: – Отступил к среднему ряду. А потом просто в воздухе растворился. Хлоп – и нету.

– Как это? – не поверил Митяй.

– А вот так. Сначала шагал, оглядывался в мою сторону. А потом встал, р-раз! И исчез. С тихим таким хлопком. Прямо при народе, многие видели.

Митяй долго мялся, поджимал губы, просто не зная что сказать. Невинная поначалу история постепенно начала напоминать дурной сон.

– Ну как можно серьезно говорить об… – он поморщился, – инопланетянах?

– В наше время в инопланетян не особенно верят, – меланхолично заметил Дуст. – Все больше в какую-нибудь чертовщину – вампиров, оборотней, зомби и прочий Ночной Дозор. Это мы с тобой два рационалиста, нам физику подавай.

– И много в этой хреновине, – Митяй указал на ящик стола, куда приятель спрятал поддельный блок питания, – физики?

– Согласись, если эта байда дает на выходе девятнадцать вольт, физика там присутствует. А она дает, я замерял. Но, с другой стороны, на вход она двести двадцать не требует. То есть включить-то можно, но если не включать – на выходе всё равно девятнадцать вольт.

– Даже так?

– Даже так.

– Может, оно заодно и аккумулятором притворяется?

– Может, и притворяется, – вздохнул Дуст. – В принципе, я пытался запитать от него ноут без двухсот двадцати. Почти пять суток ждал, пока сядет – хрена там, работает себе. Под не хилой нагрузкой, между прочим. А дальше я не утерпел и тебе, вот, рассказал.

– Кстати! – Митяй встрепенулся. – А откуда у тебя этот псевдо-бэ-пэ? Как к тебе попал?

– Не знаю, – на удивление спокойно признался Дуст. – Точнее, не помню. У меня их, вон, пол-коробки. Что мне, каждую запчасть помнить?

Дуст кивнул на картонную упаковку от старого принтера, в которую были навалены ноутбучные блоки питания, ЮСБ-дисководы, всяческие кабели и тому подобный расходный хлам, которого у любого торговца-железячника скапливается без счета.

– Понадобился недавно, ну я и подобрал по разъему, питание замерил и всё такое. Чуть в дело не пустил.

– И что же помешало?

– Опять не знаю, – Дуст вздохнул. – Наверное, чутье. Какой-то он на ощупь… не хьюлеттовский мне показался. А потом я твой смарт и твою авторучку вспомнил. Ну и… Холст, масло, зубило, молоток.

– А если бы оказался настоящий? – поинтересовался Митяй.

– Назвал бы себя паникером. Но видишь, угадал же. Не подвело чутье!

Дуст неожиданно скользнул вплотную к прилавку и осторожно выглянул в проход. Направо, налево.

У Митяя враз пересохло во рту и в горле, еле-еле сумел выдавить сиплое:

– Что?

– Смотрю, – процедил Дуст. – Есть у меня подозрение, что когда такие вещи ломают, а потом восстанавливают, это их и притягивает. Мужиков этих в черном.

– Да ладно! – усомнился Митяй. – Я давеча в метро одного видел. И ничего при этом не ломал. И тем более не восстанавливал.

– В пути – то другое. Когда впервые ломаешь – они тебя как бы находят и запоминают. А потом уже просто следят.

– Следят? – растерянно переспросил Митяй.

– Ну, может, не следят, а так, присматривают.

– Но зачем?

– Откуда ж мне знать? – пожал плечами Дуст. – Бояться, что мы разболтаем, – смешно, всё равно никто не поверит, а нас могут и в психушку определить. На профилактику.

– Ну и как, прямо сейчас – присматривают?

– Хрен их знает, – буркнул Дуст. – Вроде не видно никого.

– Слушай, Дуст, – протянул Митяй задумчиво. – А ты можешь с рациональной позиции объяснить – зачем они, кем бы эти люди в черном не оказались, подсовывают нам дубликаты наших вещей? Какой в этом смысл?

Дуст сначала сделал умное лицо, но затем по-простецки поскреб затылок и всё впечатление враз испортил.

– Предположить – могу. Объяснить – вряд ли, – обтекаемо ответил он.

– Ну и?

– Ищут рынки сбыта, – фыркнул Дуст.

– А серьезно?

– Да какое тут может быть серьезно? – вздохнул Дуст. – Версий-то я сотню могу накидать, это пожалуйста, только проку-то от них? Ни проверить, ни измерить…

– Но должен же быть в этом какой-то смысл!

– Смысл наверняка есть. Смысл есть всегда, но, чтобы до него дойти, нам не хватает информации. Поэтому самое умное, что мы можем сделать, Митька, это собирать ее. Собирать и помалкивать. Да, и еще: если рассудок и жизнь дороги вам, остерегайтесь торфяных болот! В смысле, в одиночку вечерами не ходи.

Митяй подумал, что и так давно уже не появлялся в безлюдных местах поздним вечером. Да и в людных тоже. С работы скорее домой и на все замки запереться… Анжела, кажется, обиделась, не звонит. А как ей объяснишь, что в кино не стремно, стремно потом, после кино ее проводить и в одиночку к себе возвращаться?

– Ладно, друг мой ситный, – вздохнул Дуст. – Вылезаем, закрываться буду. По пивку даже не предлагаю.

* * *

В полдвенадцатого ночи Дуст перезвонил Митяю и похоронным голосом сообщил:

– Митька! Прикинь: тот ноут, который у меня пять дней от неправильного бэ-пэ пахал, заразился.

– В смысле? – напрягся Митяй.

– Тоже стал неразборной и без винтиков. Я психанул, шарахнул по нему топориком. Знакомая картина, монолит, силумин. Восстановил – слипся и работает, зараза. Причем вообще без бэ-пэ. Правда, времени немного пока прошло, минут двадцать, столько и обычные ноуты могут. Но что-то мне подсказывает…

Приятель многозначительно умолк. Митяй судорожно сглотнул и свистящим шепотом вопросил:

– Куда ж мы с тобой вляпались, а Дуст?

– Ты лучше свои вещи проверь как следует, – посоветовал Дуст. – Мало ли, может, у тебя настоящих уже и не осталось, сплошной силумин.

У Митяя всё внутри оборвалось. Он отнял мобильник от уха и затравленно огляделся.

А потом вдруг сообразил, что давно не слышит цокания дядькиного фамильного будильника, хотя вон он, стоит на серванте и время показывает верное – ну, может, отстает минуты на две-три.

На негнущихся ногах Митяй подошел к серванту и некоторое время подозрительно глядел на злополучный будильник. Тот молчал, не цокал. Осторожно, словно будильник мог ужалить, Митяй протянул руку. Коснулся подушечками пальцев, ощутив прохладное железо.

А потом решительно снял с серванта и принялся разглядывать.

Будильник как будильник, древность древностью. Митяй его зачем-то слегка потряс – и дядькина реликвия неожиданно цокнула раза четыре, а затем вновь умолкла. Митяй встрепенулся, а затем принялся радостно вращать барашек завода. После первых же оборотов будильник размеренно зацокал, как ему и положено, и у Митяя отлегло от сердца.

– Так и инфаркт схватить недолго, – пробормотал он, возвращая заведенный будильник на привычное место. – Но вообще, надо же – остановился он на полдвенадцатого, и проверять я его полез в полдвенадцатого…

Митяй еще подумал: хорошо, что ничего в ванной за последнее время не ломалось. А то глядел бы на всамделишный силумин и напрасно потел бы от испуга.

* * *

Еще через неделю Митяй, вернувшись с работы, обнаружил, что дома в его отсутствие кто-то побывал. Понял он это не сразу, только спустя примерно час после возвращения.

Еще на пороге он заметил грязный след от ботинка на паркете, но поскольку прекрасно помнил, что сегодня утром, уже обувшись, заскакивал на кухню за мусорным пакетом, поначалу принял его за свой и не придал особого значения. Просто подумал, что след надо бы подтереть, но, разувшись, раздевшись, умывшись и поужинав, начисто об этом забыл.

Потом у него запиликал почти разрядившийся мобильник, и Митяй вдруг осознал, что зарядка хоть и лежит примерно там же, где и обычно – на рабочем столе, слева от монитора, – но ее провод аккуратно свернут и схвачен гибкой проволочкой, а ничего подобного достаточно безалаберный в быту Митяй сроду не делал.

Вот тогда-то он и вспомнил про след в коридоре.

Метнувшись туда, Митяй зажег свет и принялся разглядывать отпечаток на паркете. Теперь он вдруг понял, что отпечаток оставлен правой туфлей. Во всяком случае – точно не кроссовкой «Меррел», а в это время года Митяй носил только их. Туфли Митяй вообще и не помнил, когда в последний раз надевал. Кроме того, след на паркете явно был на пару размеров меньше, чем могла оставить обувка Митяя.

Следующие несколько секунд Митяй мрачно размышлял – осмотреть замки на входной двери или сразу идти проверять заначку. Заначка победила.

К величайшему удивлению, почти три тысячи накопленных долларов оказались на месте, и у Митяя отлегло от сердца. Для очистки совести он полез в секретер, где хранил небольшую сумму в рублях на текущие расходы. Рубли тоже были на месте и, по-видимому, все – точной суммы Митяй даже и не знал, но вряд ли там могло быть сильно больше найденных двенадцати тысяч.

Но след! Но зарядка!

«Может, мама заходила? – подумал Митяй и сам же себе возразил: – Ага, в мужских туфлях!»

«Может, тогда отец?»

Но и эту мысль Митяй быстро отверг: во-первых, у отца размер такой же, как и у него самого (вернее, наоборот), а во-вторых, отцу точно так же никогда не пришло бы в голову аккуратно сматывать шнур зарядного устройства.

«Может, родители вместе заходили? Но зачем?»

Митяй принялся слоняться по всей квартире, не исключая кухни, ванной и сортира. И подметил еще парочку несуразностей.

Давным-давно отломанная крышка CD-отсека магнитолы теперь была на месте. И под ней, в отсеке для диска – ни пылинки. И да, да, ни единого крепежного винтика на магнитоле Митяй не увидел, ни единого стыка пластмассовых частей.

На холодильнике отсутствовала приметная царапина – ее когда-то оставил Генка Забродский, добыв изнутри бутылку пива и неловко развернувшись после этого. Это трудно, оцарапать пробкой закрытой пивной бутылки дверцу холодильника. Но Генка умудрился.

Теперь царапины не было.

Ну и еще одно: доисторическая радиоточка, висящая на стене в одной из комнат, привлекла внимание Митяя чересчур свежим видом, а поскольку ею Митяй никогда не пользовался и даже не помышлял ни о чем подобном, ее не жалко было и разломать.

Вспомнив Дустово «зубило, молоток», Митяй прибег к тому же методу.

Это не заняло много времени, и результат был, в общем-то, предсказуем: силумин, крупинки.

Потерянно застыв над расколотой на газете «радиоточкой», Митяй с отчаянием думал – что за силуминовая чума обрушилась на привычные вещи, доселе верные и безобидные.

Ночь Митяй провел тревожную и почти бессонную, а наутро обнаружил, что мобильник больше не разбирается – «пластиковая» якобы крышечка намертво слилась с металлическим корпусом телефона.

Митяй видел, что руки его, исследующие враз ставший чужим мобильник, дрожат. Это было неприятно, но ничего поделать он не мог – по всей видимости, события пересекли некую условную черту, находясь за которой уже нельзя жить и думать как раньше. А когда мобильник внезапно исторг знакомую трель, Митяй его от неожиданности выронил.

Совладав с руками, не сразу, но совладав, Митяй нашел в себе мужество подобрать телефон и взглянуть на экран.

«Номер засекречен», – высвечивалось там.

«А что я теряю?» – тупо подумал Митяй и решил ответить.

– Слушаю! – сказал он в трубку.

Получилось даже не слишком похоронно.

– Включи телевизор, – услышал Митяй вместо приветствия. – Восемьдесят седьмой канал.

И звонивший отключился.

Митяй совершенно не помнил – на какую телепрограмму настроен восемьдесят седьмой канал дядькиного еще кинескопного «Филипса» и настроен ли он вообще на какую-нибудь программу, хотя после покупки этот «Филипс» доводил до рабочего состояния именно Митяй, тогда еще подросток.

Он прошаркал в комнату с телевизором, нашарил между диванных подушек пульт, включил телевизор, перевел его в режим двузначного задания каналов и последовательно нажал восьмерку, потом семерку.

Подсознательно он ожидал нарваться на выпуск экстренных новостей, вещающий о каком-нибудь внезапном катаклизме или очередном конце света, но на экране возник всего лишь человек в черном костюме и затененных очках. Тонкий черный галстук отчетливо выделялся на фоне белоснежной, аж глаза ело, рубашки. Человек был виден в режиме «бюста» – голова, плечи и верхняя часть торса.

– Молодец, – похвалил человек из телевизора. – И не надо бояться. И раньше не надо было, а теперь уж и вовсе нет смысла. Это один из нас заходил вчера к тебе домой. Он убедился: пора тебе сообщить.

– Кто вы? – хрипло спросил Митяй, ничуть не сомневаясь, что человек в телевизоре его услышит и поймет. – Что вообще происходит?

– Скоро узнаешь, – спокойно сообщил человек. – Главное, что тебе сейчас следует осознать и принять – теперь ты один из нас.

– Один из кого?

– Из нас. Я понимаю, в это трудно вот так сразу поверить, поэтому чтобы долго не препираться – пойди и отхвати себе, например, палец. Газетку можешь не стелить, крови не будет. Потом вернешь на место, ты уже в курсе, как это делается.

Человек на экране взглянул на Митяя; взгляд его был жестким и злым.

– Хватит людям владеть вещами. Теперь вещи будут владеть людьми.

Митяя натурально затрясло. Сознание захлестнули мутные волны испуга, растерянности и отчаяния. Он выронил пульт и без сил опрокинулся на диван.

Человек с экрана внимательно и вроде бы с интересом наблюдал за Митяем. А потом телевизор сам собой отключился и почти сразу в прихожей сначала лязгнул замок, на который Митяй запирался, когда находился дома, а потом и дверь негромко стукнула.

– Свои, Митяй! – послышался знакомый голос Дуста.

Митяя от облегчения аж трясти перестало. О том, каким манером Дуст вошел, Митяй в первые мгновения не подумал. А потом уже не было смысла думать.

Дуст по-хозяйски вошел в комнату и остановился напротив Митяя, заслонив телевизор. Одет он был в черный костюм, белую рубашку, черный галстук и черные штиблеты. А кроме того Митяй впервые увидел Дуста носящим очки – разумеется, в тонкой оправе и с затененными стеклами.

Второй комплект такой же одежды, надетый на магазинные плечики, он держал в вытянутой руке, а под мышкой сжимал обувную коробку.

– Одевайся, – буднично сказал Дуст, бросил плечики с одеждой на диван рядом с Митяем, обувную коробку уронил на пол, а затем вынул из внутреннего кармана черный очешник.

 

Алекс Громов, Ольга Шатохина

Вне зоны

1. У истоков

До начала 60-х годов этот изолированный от обжитых и промышленно развитых районов край был ждущей своего часа нефтяной целиной. Затем сюда пришли геологоразведчики. Их поиск был долог и труден, но обернулся-таки гром буровых вышек нефтяным дождем!

Полуостров свершений

…После долгой паузы механический голос произнес: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети»… Третий день подряд. Что случилось у Абая, он забыл зарядить мобильник? Потерял? Отправился бродить туда, где сигнал не ловится? Сменил номер?

И ведь это не первая попытка, то же самое было неделю и месяц назад…

Сергей Петрович Федотов, председатель совета директоров «Протекс», с досадой отложил свой навороченный мобильный телефон, который опять не помог ему связаться с другом детства. Они были знакомы с советских времен, когда их родители строили на Мангышлаке знаменитый реактор-размножитель на быстрых нейтронах БН-350, а потом работали на МАЭК – Мангышлакском Атомном ЭнергоКомбинате. Как давно это было! Ровно сорок лет назад, причем именно в том году, когда был запущен атомный реактор, на другой стороне Земли появился самый первый прототип портативного сотового телефона – Motorola DynaTAC. Первый разговор по мобильному телефону состоялся в самом начале апреля 1973 года.

Одни тогда разрабатывали средства связи, без которых невозможно представить современный мир, а другие добывали нефть и уран. В то золотое время, позже названное застоем, Мангышлак называли полуостровом сокровищ. Недаром на здешнем пустынном берегу был возведен целый новый город, получивший название Шевченко. Ведь менее двух веков назад в этих местах по решению Третьего отделения, утвержденного лично императором Николаем I, нес солдатскую службу поэт Тарас Шевченко… По его словам, вокруг была «пустыня, совершенно без всякой растительности, песок да камень; хоть бы деревце – ничего нет…».

Старожилы, еще заставшие советские времена, до сих пор помнят о тогдашних мальчишеских забавах – Сергей Петрович, а тогда еще просто Серега, вместе с кучей приятелей и, конечно, лучшим другом Абаем искали в каменистой степи круглые камни, затем, придумывая различные хитроумные способы и напрягая все свои силенки, раскалывали их. Если везло, то на одной из половинок можно было увидеть отпечаток окаменелой ракушки или даже древней рыбы. Чаще всего такие камни – взрослые называли их звонким словом «конкреции» – попадались возле Львиной горы. Однажды Сереге и Абаю повезло найти камень, который не просто раскололся на две ровные половинки, но и отпечаток древнего существа остался на каждой из них. И мальчики договорились хранить каждый свою половину камня в знак вечной дружбы.

А еще там можно было отыскать древние черепки и даже россыпи старинных стеклянных бус. Среди местных жителей существовало поверье, что если обойти вокруг подножия горы, непрерывно думая о своем заветном желании, то оно исполнится. Впрочем, желания тогда у мальчишек были наивные, если не сказать – скромные. Не чета нынешним…

2. Путь к чудесам

«В летнее время почти безводная впадина Карагие является мощным генератором дождевых облаков. Это подтверждено наземными наблюдениями и снимками со спутников».

Справочник по аномальному туризму

Но была у друзей мечта – побывать в Черной Пасти, впадине Карагие, таинственном месте, о котором они не раз говорили между собой, чаще всего пересказывая услышанные о ней страшилки. Впрочем, многие из этих историй на свет появились давным-давно – и говорилось в них о том, как во времена Великого шелкового пути в Черной Пасти бесследно пропадали не только беспечные одинокие странники, но и целые караваны. А уже в пору их детства (те самые 70-е прошлого века) здесь нашлось место и для новой легенды. Отныне Карагие стал настоящей базой для летающих тарелок и таинственных инопланетян, не подчиняющихся советским законам.

Нужно было быть настоящими трусами, чтобы не отправиться навстречу чудесам, и в один прекрасный летний день Абай и Сергей отправились в Карагие на велосипедах. Но не рассчитали свои спортивные возможности – всё ж таки полсотни километров от города по залитой ослепительным и жарким солнцем степи, где постоянно дует сильнейший ветер. В общем, километров через десять ребята выдохлись и решили вернуться домой. Обратный путь показался намного тяжелее, мальчишки добрались до города из последних сил. От родителей им попало, конечно…

От той авантюры в памяти Сергея осталось ощущение всепроникающего палящего солнца и вкус холодной солоноватой воды из случайно найденного по пути родника. Но в тот день, 14 июля, друзья, следуя девизу Сани Григорьева из каверинских «Двух капитанов» «Бороться и искать, найти и не сдаваться», решили, что когда-нибудь они дойдут до Черной Пасти и, если повезет, раскроют ее секрет…

Кстати, тот самый родник ребята назвали в честь своей одноклассницы, происходившей из уважаемого местного рода, ее дед по отцовской линии принадлежал к числу потомков самого Кирей-хана, основателя древнего Казахстанского ханства. На Мангышлаке немало скрытых источников и ручейков, самое трудное – добыть из них воду. Недаром одна из известнейших местных легенд повествует о прекрасной Мерет, которая во время засухи сумела убедить людей, что знает, в каком месте нужно рубить скалу, чтобы выпустить живительную влагу на поверхность. Так появилась одна из здешних достопримечательностей – источник Тамшалы. Он расположен в гроте, где из трещин в скалах стекают бесчисленные струйки воды. Рядом с гротом на дне каньона, тянущегося от моря, есть даже два небольших озерца, берега которых поросли камышом и ароматной мятой. Утверждают, что название этому прекрасному оазису дано потому, что, если прислушаться, можно уловить, как вода шепчет «Тааамшааалыыы…».

Вода в этих местах издревле была в цене, а когда людей стало больше, то пришлось воспользоваться техникой – ведь новый город изначально не имел достаточных природных источников пресной воды – ею горожан и предприятия обеспечивали гигантские опреснители.

Новостей в городе было немного, и поэтому отчасти их заменяли различные слухи, ведь сенсаций в то время не признавали. Впрочем, одна всё же случилась. Однажды весной 1979 года в городе появились многочисленные рассказы о том, что над Черной Пастью видели «летающую тарелку». Инженер с МАЭКа, увлекавшийся фотографией, приехал на своем «москвичонке» к Карагие затемно, намереваясь дождаться утра и поснимать сказочно красивое место в лучах восходящего солнца. Но, сидя в машине и ожидая рассвета, он внезапно увидел, как над Черной Пастью стремительно мчится сияющий красный шар. Странный объект скрылся за скалами, наблюдатель был уверен, что сейчас услышит взрыв… Но нет, тишину предрассветной степи ничто не нарушило. Показалось только, что ночь стала еще темнее и непрогляднее.

Поначалу всполошились представители бдительных советских органов – рядом с запасами стратегического сырья и режимными предприятиями происходит нечто непонятное, не происки ли это империалистических разведок? Или, может, чья-то провокация? Начавшиеся поиски злоумышленников так ничем и не закончились, не считая того, что был составлен один из немногих достоверных в Советском Союзе графиков появления НЛО. Попытка воздушной охоты на таинственный объект провалилась…

Впрочем, то время само по себе, безо всяких пришельцев, было непростым и отчасти фантастическим – на киноэкраны вышли фильмы «Сталкер» и «Чужой». А в жизни произошла авария на АЭС в Тримайл-Айленд, едва не ставшая катастрофой, сравнимой с последующим Чернобылем…

Через пару месяцев после того, как был снят милицейский пост, располагавшийся около Черной Пасти, летом того же 1979 года родители Абая (Сергей с отцом и матерью уехал к дяде в Ленинград) и еще несколько семей решили отправиться на машинах в те края. Ведь НЛО, как это ни странно, в первую очередь интересовались представители отечественной технической интеллигенции. То ли предполагающие получить доступ к промышленным и оборонным новинкам далеких могущественных звездных держав, то ли просто рассчитывающие на неучтенные чудеса мирозданья, не предусмотренные в полной мере марксизмом-ленинизмом…

Но сама поездка (которую еще в пути один из участников окрестил казахстанским пикником на обочине) прошла со строгим соблюдением местных традиций – первым из головной машины (всего легковушек было пять) вышел отец Абая. Он предупредил других, жаждущих сразу отправиться в Черную Пасть и заодно осмотреть не только следы НЛО, но и природную достопримечательность – глубокую впадину:

– Старики говорят, сюда нельзя спускаться сразу. Надо подождать. И ни в коем случае не мусорите и не употребляйте бранных слов. Будет беда…

Поначалу все, в том числе и дети, послушно замолчали, вглядываясь в изрезанные оврагами склоны, но вскоре, как и бывает в таких поездках, нашелся неместный скептик:

– Не пристало руководителю участка и обладателю партбилета говорить о старинных чудесах и возможных демонах. На дворе – ХХ век, прошу заметить, и, сняв телефонную трубку, можно решить многие проблемы…

– Не стоит недооценивать мудрости и опыта старожилов. И телефон когда-то считали чудом, – тихо промолвил один из местных инженеров.

Но вскоре разговор принял другой, познавательный оборот.

– Пятая по глубине впадина мира, между прочим, – профессионально лекторским голосом сказал приезжий профессор, по слухам, руководивший московской секретной лабораторией. – Там больше ста метров под уровнем моря.

– Сто тридцать два!..

– Есть ли что-нибудь, что пока не знает подрастающее поколение? Скоро всему научат!

Но тут неожиданно вмешался Абай:

– Пока еще наука не может предсказывать наши судьбы!

– Но это, юноша, только к счастью! Да и Прошлое тревожить не следует, пусть историки работают. Люди должны жить настоящим…

3. Через расстояния

Прошло пять лет, и пути неразлучных друзей разошлись – отец Сергея получил назначение в Москву, в соответствующий главк, а Абай, поступивший в Алма-Атинский энергетический институт, тоже покинул родные места. Окончивший юрфак МГУ Сергей, благодаря отцовской протекции, получил престижную работу в министерстве, в годы перестройки принимал активное участие в создании множества совместных предприятий, затем стал совладельцем крупной корпорации.

Перед своим отъездом в Москву Сергей и Абай решили, что рано или поздно, но они вместе отправятся в Черную Пасть и узнают ее тайну. Так родилась традиция – накануне, перед 14 июля, днем той самой давней поездки, Абай или Сергей звонили друг другу и спрашивали не «Как дела?», а «Ну, когда у Черной Пасти?». Этот своеобразный ритуал просуществовал без малого полвека. За это время Сергей стал одним из кандидатов в список «Форбса» (а может, уже де-факто и входил в него), а Абай, несколько лет проработавший в промышленности и тоже ставший не последним человеком в отрасли, решил однажды уйти на покой. Но не на пенсию, а начать жизнь сначала – стать в родных местах смотрителем краеведческого музея. Тщетно Сергей предлагал ему деньги или высокооплачиваемую работу в Москве – тот отвечал, что не в деньгах дело, кто-то должен поведать подрастающему поколению о предках, показать молодым Черную Пасть, источник Тамшалы, Львиную гору, Жигылган – Упавшую Землю…

Город Шевченко носил теперь имя Актау, «Белая Гора», а название «полуострова сокровищ» звучало как Мангистау.

Наступила эра сотовой связи. Конечно, Сергей Петрович внес номер друга в число привилегированных контактов. Вот только дозвониться по этому самому номеру с самого начала удавалось редко, а теперь и вовсе – в трубке звучало только металлическое «…вне зоны действия сети».

Сергей Петрович неоднократно обещал себе, что найдет давно забытый городской номер и позвонит товарищу по стационарному телефону, но важные дела, казалось, не оставляли ни малейшего просвета в расписании, а поручать столь личное дело помощнику или домработнице не хотелось. Поэтому, припомнив, где хранится семейный архив, Сергей Петрович в первую же свободную минуту решительно прошел в гардеробную комнату в своем просторном загородном особняке и вытащил из недр дальнего шкафа-купе несколько коробок. В них вперемешку лежали старые, но дорогие сердцу поздравительные открытки, связки писем, которые слали друг другу его родители еще до свадьбы, и, конечно, потрепанные записные книжки.

Сергей Петрович расположился в кабинете, не сразу, но разобрался с современными правилами международных звонков – обычно у него такой необходимости не было, на то была секретарша. Но по номеру Абая ответил какой-то незнакомый голос. Его обладатель Абая даже не знал. Номер был верным, но…

Еще раз переворошив бумаги, Сергей Петрович увидел наспех записанный ряд цифр с пометкой «Абай нов. номер» и позвонил по нему.

На этот раз удачно.

– Абай! Дружище, ты как?

– Да нормально. Вот как раз о тебе вспоминал.

– А я тебе по мобильному звоню, но ты всё недоступен.

– Да, здесь мобильные плохо берут… А сам-то как?

– Весь в делах. А ведь надо бы встретиться, давно не виделись.

– Встретимся, как без этого…

– А живешь где, всё там же в Шевченко? То есть Актау теперь…

– Нет, ты разве забыл? Я прямо в Черной Пасти живу. Экскурсии вожу, сюда многие приезжают.

– Запамятовал… А где там жить-то можно?

– Тут есть маленький поселок. Кафе, автомастерская, мой музейный филиал. Ну, филиал – громко сказано, две комнатки. Зато материалы уникальные. А скажи, камень наш у тебя сохранился?

– Спрашиваешь!

– Ну, тогда до встречи у Черной Пасти!

4. Предупреждение

Сергей Петрович теперь старался звонить другу регулярно, по крайней мере, по праздникам сам не зная, почему. Нет, не только ради дружбы. И не из одной ностальгии по беззаботному детству. Какая-то отчаянная тоска послышалась ему в голосе старого друга…

Однажды он привычно набрал номер, продолжая одновременно думать о стартовавшем проекте и о том, что ради его осуществления ему придется теперь срочно лететь в Восточную Сибирь.

Абай рассказывал об удивительных фундаментах неведомых древних сооружений, которые только сейчас стали видны среди скал на склоне Карагие. И вдруг произнес:

– Нет, не надо.

Сергей Петрович, всё еще размышлявший о грядущей поездке, переспросил:

– Абай, ты о чем?

– Не надо тебе…

И связь прервалась. А московский собеседник внезапно почувствовал себя так скверно, что секретарше пришлось вызывать ему скорую. Врачи развели руками: тахикардия, пониженное давление… это всё же лучше, чем гипертонический криз. Переутомление, видимо…

Никуда Сергей Петрович, конечно, в тот день не полетел. А следующим утром узнал о том, что самолет приземлился неудачно, выкатился за полосу и врезался в бетонный ангар. Салон бизнес-класса снесло начисто, выжили лишь двое, и те были, как сообщалось, в состоянии, близком к критическому.

После этого Сергей Петрович не раз порывался расспросить Абая о том случае, но чувствовал, что это уж точно не телефонный разговор. И тут представился прекрасный повод посетить город детства – «Протекс» приобрел пакет акций одного из тамошних предприятий. Предупреждать Абая старый друг не стал, решил сделать сюрприз товарищу.

В самолете бизнесмену приснился тягостный сон – всё тот же жаркий день, когда они с Абаем так самонадеянно отправились в далекое для двух мальчишек странствие по степи. Только спасительного родника во сне не было. И Сергей Петрович отчетливо видел, как Абай, то ли уже взрослый, то ли тогдашний мальчишка, – всё плыло перед глазами, как в жарком мареве над раскаленной дорогой, – лежит на сухой и пыльной земле, тщетно пытаясь дотянуться до мобильного телефона, валяющегося буквально в нескольких сантиметрах от его пальцев. Явно последним усилием ему удается преодолеть эти сантиметры, но телефон, как живой, отползает дальше. И человек, обессилев, падает лицом в пыль…

5. Номер, которого нет

«Участок трассы Актау – Жанаузен, пролегающий по дну впадины Карагие, считается очень опасным. Причины многих аварий до сих пор не установлены».

Из примечаний к автодорожному атласу

Приехав в Актау из аэропорта, Сергей первым делом набрал мобильный номер Абая. Здесь, на месте, он же должен работать! Но наткнулся на тот же металлический голос, вещавший про «вне зоны доступа». Набрал городской – тоже тщетно. Из отеля позвонил по обычному телефону – опять безуспешно Звонок всё время срывался, как бывает при перегрузке линии или неполадках на ней.

Сергей Петрович вызвал помощника и велел разобраться с телефонной станцией и сотовым оператором. Исполнительный ассистент вскоре доложил, что мобильный номер не обслуживается уже давно, а стационарный перестал существовать в связи с ликвидацией линии.

– Как?.. – опешил Сергей Петрович. – Да я же два дня назад звонил на этот номер и разговаривал!

Помощник виновато развел руками.

– Мне сказали, что этот номер не существует уже несколько лет. Была какая-то резервная линия, ее ликвидировали.

«Ничего не понимаю! Я же с ним разговаривал! По этому самому номеру!» Сергей Петрович велел срочно подать машину и ехать к Черной Пасти. Мощный внедорожник быстро преодолел расстояние от города до Карагие.

То, что Абай называл поселком, состояло из длинного одноэтажного каменного дома и хозяйственных построек. Но на всем лежала печать запустения. Ни людей, ни собак. Только хищные птицы кружили над Черной Пастью…

– Что здесь произошло? – пробормотал Сергей Петрович, ни к кому не обращаясь.

И тут же увидел неподалеку от дороги разбитую вдребезги легковую машину, установленную на постаменте, сложенном из камней. Подобные памятники на местах аварий он уже замечал по пути. Подошел ближе и увидел среди камней основания вторую половинку хорошо знакомого круглого камня с доисторической рыбой…

– Выяснить, что случилось! – приказал он начальнику своей службы безопасности, вышедшему из второго джипа. – И… возвращаемся.

Он поспешил сесть в машину, пока никто не заметил слез на его глазах.

Безопасник даром времени не терял и уже через несколько часов доложил, что Абай погиб в автокатастрофе на трассе Актау – Жанаузен три года назад. Он бы выжил, если бы смог вызвать помощь, но, зажатый в искореженной машине, он не сумел дотянуться до мобильника.

Кафе, рядом с которым располагался филиал краеведческого музея, закрылось примерно в то же время. Вторую машину, участвовавшую в столкновении, никто не видел.

А линия связи, проложенная в Черную Пасть, изначально предназначалась для запланированной там секретной станции загоризонтного слежения, которая должна была функционировать на основе совершенно иных принципов, нежели радиолокационные установки.

Была ли начата и тем более завершена ее постройка – данные отсутствовали.

Сергей Петрович доверял своему безопаснику, но всё равно поверить в такое не мог. Однако начальник службы безопасности вскоре разыскал даже родственников Абая, которые подтвердили, что тот погиб, и показали московскому гостю могилу его друга на местном кладбище.

6. Цивилизация гаджетов

«Я же с ним разговаривал совсем недавно!» – крутилось в голове у Сергея Петровича, когда он возвращался в Москву.

Эта мысль преследовала его так неотступно, что он предпочел обратиться к специалисту, пока не лишился рассудка окончательно. Выбрал, разумеется, по рекомендации, самого лучшего. Психиатра звали Василий Павлович, у него была обширная практика, частный кабинет в Крылатском. Седой, безупречно элегантный, подтянутый доктор внимательно выслушал рассказ Сергея Петровича о том, как тот говорил по городскому телефону с другом, которого в это время уже не было в живых.

– Телефон был включен? – спросил Василий Павлович. И, перехватив изумленный взгляд пациента, уточнил: – В розетку он был включен?

Сергей Петрович ожидал чего угодно, но только не такого вопроса:

– Ну, раз я по нему говорил…

– Бывает, и по выключенному успешно говорят, причем вполне вменяемые люди.

– Я же говорил с тем, кого нет!

– Знаете историю про старичка-шахматиста? Мне ее еще мой учитель рассказывал.

И он поведал эту историю.

…Некий молодой шахматист так усердно готовился к турниру, что сидел ночи напролет. И вот однажды к нему в комнату вошел старичок, они побеседовали – гость отлично разбирался в шахматах, – а потом старичок попросил дать ему еды. Парень отдал ему буханку хлеба, и дедушка удалился. Юноша задремал было и вдруг спохватился – ведь дверь была заперта, как же гость пришел и ушел? А если почудилось, то куда делся хлеб?

– И что дальше?

– Почудилось ему.

– А хлеб?

– А он его сам, не заметив, съел. Мой учитель разгадал эту историю, потому что «гость» шахматиста, по его словам, хорошо разбирался в шахматах.

– Но Абай рассказывал мне такое, о чем я никак не могу знать! Я в этом совсем не разбираюсь.

– Вы могли об этом мельком слышать, а потом сконструировать разговор. Нет, это не означает тяжелой психиатрии. Вполне хватит простого переутомления, что при вашем образе жизни, неудивительно.

– И что же мне делать?

– Наберите номер.

Сергей Петрович повиновался. В который раз прямо в ухо лязгнул металлический голос: «Абонент вне зоны…»

– Конечно, им бы следовало на такой случай иметь запись сообщения если не «абонент скончался», то «абонент выбыл» или что-то в этом роде. А вот давайте наберем один номер, он принадлежал моему пациенту, очень небедному и очень непростому человеку. Непростому, да… Телефон у него был не просто хай-класса, а по особому заказу изготовленный. Вместе с ним этот телефон и в гроб положили.

Психиатр включил свой выключенный на время приема мобильник, – тоже очень недешевый, машинально отметил Сергей Петрович, – и набрал номер.

«Абонент вне зоны…»

И когда бизнесмен уже собрался распрощаться с доктором, телефон психиатра пиликнул смс-кой. Сергей Петрович невольно глянул на дисплей и прочел: «Абонент снова в сети»…

Врач озадаченно воззрился на свой телефон. Потом сказал:

– Знаете, а у меня был пациент, который был уверен, что существует цивилизация телефонов, что они следят за нами и сливают информацию друг другу, передавая ее, таким образом, людям – недругам своих владельцев.

– Можно и в такое поверить, – пробормотал Сергей Петрович. – Если задолго до сотовой связи люди делились на кланы и роды, жили далеко друг от друга, то потом, казалось, сотовые телефоны помогут преодолеть расстояния, разобщенность. Никто не подумал, а нет ли кланов у самих гаджетов? Заметьте, что практически умерла профессия телефонного мастера. Сейчас сломанные или устаревшие телефоны просто выкидывают. И телефоны это знают. Они не могут отказаться нам служить. Но они не делают ничего большего, и порой даже наоборот…

– Многие сравнивают отношение к мобильникам и прочим гаджетам с отношением к домашним животным.

– У человека с домашним любимцем есть душевная связь. А эти передают своим собратьям не только информацию, но и тайную ненависть к людям. Они же знают, что много им подобных предметов уничтожается… Они вне зоны любви. Я схожу с ума, Василий Павлович?

– Разве только за компанию со мной, – отозвался доктор, продолжая озадаченно разглядывать свой телефон с текстом сообщения на экране.

«Нам так часто показывают в кино и фантастических романах бунт машин, что мы не заметили его под самым своим носом, – думал Сергей Петрович, возвращаясь домой. – Принципиально новая станция связи и слежения, телефон с электронными мозгами у каждого… Вы еще думаете, что «Матрица» – вымысел? Тогда мы идем к вам!»

Через несколько дней Сергей Петрович всё же решился набрать номер исчезнувшего друга еще раз. С мобильного. И Абай отозвался.

– Дружище, ты где? – закричал Сергей Петрович.

– На связи с тобой.

– Повидаемся?

– Как договорились, у Черной Пасти.

В трубке раздался треск помех…

«Аппарат абонента… вне зоны действия сети».

Снова помехи.

«Вне зоны…»

 

Михаил Кликин

Яма

– Саша! Ну, погляди на меня! Ну, Саш! Ну, пожалуйста…

Сашка будто не слышал, он смотрел на дорогу. Сашка был суров и неприступен – как капитан корабля, идущего по бурному морю. Его судно – древний скрипучий «галлопер» – переваливалось на волнах лесной дороги, полной неожиданных опасностей. Коварные рифы уже несколько раз скребли металлическое днище! А если налетишь на скалу? Пробоину здесь не заделать, а доки далеко…

– Ну и как хочешь! – Марина, обидевшись, направила камеру на задний диван, где два Сашкиных приятеля пытались смотреть кино на «планшетнике», что при такой качке было непросто.

– Ребята, что вы думаете об этой экспедиции?

Парни переглянулись, ухмыльнулись одинаково.

– Мы думаем только одно – на кой черт Саня взял тебя?!

Так часто бывает: крепкая дружба превращается в нечто аморфное и бессмысленное, едва у одного из друзей появляется девушка. И вроде бы глобально ничего не изменилось: пиво по субботам, баня по праздникам, выезды на рыбалку, обсуждение общих знакомых, разговоры о делах – но уже не так, как раньше, теперь как-то иначе – и это все чувствуют…

– Саня, по кой черт ты потащил сюда Маринку?

«Галлопер» подпрыгнул на очередном ухабе, и Роман прикусил язык – да так, что ругнуться не смог, промычал только что-то. Он сплюнул кровь в кулак, вытер ладонь о штаны.

– Поделом тебе! – не сдержалась Марина.

Роман глянул на нее злобно, потянулся, чтобы отобрать камеру, рот открыл, чтобы высказаться. Но «галлопер» опять подскочил, и Роман еще раз клацнул зубами.

Теперь и Валерка – его сосед – рассмеялся:

– Челюсть подвяжи себе, что ли.

Роман зыркнул на него, отвернулся, уставился в окно.

– Въезжаем, – объявил Сашка.

Лес кончился, пропала и колея – свернула куда-то и потерялась. «Галлопер» катился по заросшему лугу, трава бежала волнами под ветром, кусты вдалеке – как острова. А впереди, слева, уже виднелись ободранные темные крыши в тени великанских ветл.

– Вот и родина моя, – сказал Сашка. – Деревня Колокуново. Вернее, то, что от нее осталось…

Осталось от Колокунова довольно много – двенадцать кривых изб, гнилой пруд, каменная часовенка и кирпичные столбы на месте фермы. А еще ирга, сирень, черемуха, терновник, корявые яблони, выродившаяся малина – всё, что когда-то было окультурено людьми, да вот пришла пора – опять одичало.

«Галлопер» медленно крался по улице, подминая крапиву и лопухи. Сашка жадно смотрел по сторонам, рассказывал:

– А на холме магазин был. Бабушка там пряники мне покупала – как камни, только сладкие. А иногда торты завозили вафельные. Кофейный я любил, а лимонный – не очень…

– Трудное у тебя было детство, – сказал Валерка.

– Да, – рассеянно согласился Сашка. – Повезло мне.

За колодезным журавлем «галлопер» остановился. Марина опять взялась за отложенную камеру – ей, городской девочке, здесь всё было интересно и необычно.

– Сашин дом, – комментировала она вслух. – Здесь он жил до восьми лет, потом его родители уехали в райцентр, но он всё равно часто сюда возвращался и гостил у бабушки.

– Я понял, Саня, – сказал вдруг Роман, вытаскивая из машины рюкзаки с вещами, бросая их в дремучую траву.

– Что понял?

– Понял, зачем ты взял Маринку. Видеоблог готовишь, да? Сто-пятьсот просмотров на ютюбе. Слава, деньги, почет. Угадал?

– Иди к черту!

– Иду!

Роман подхватил сразу три рюкзака и потащил их к черной завалившейся набок избе, похожей на бревенчатый склеп.

Крыльцо было высокое, в семь ступеней – они так пропитались влагой, что под ногой сочились, как губка. Роман сбросил ношу перед запертой дверью, повернулся, друзей поджидая, окинул взглядом деревню.

– А тут что, еще кто-то живет?

– С чего ты взял? – спросил Сашка, вынимая ржавый ключ из-под плоского камня у крыльца. – Нет тут никого. Десять лет как уже.

– Да ты сам погляди.

Роман поднял руку, указывая на колодец, и на тонкую тропку, и на выкошенную лужайку перед домом с той стороны улицы, и на копушку сена, и на маленький огород.

– Может, дачники? – предположил Валерка.

– Не бывает тут дачников, – сказал Сашка. – Дорога, видели, какая? Не ездят дачники сюда.

– Может, пешком кто из местных?

Они стояли на крыльце, смотрели на соседский дом. Марина целилась в него камерой.

– Странно, – сказал Сашка. – Я же интересовался перед поездкой. Не живет тут никто. Брошено всё давно, ни света, ни подъезда. А дом я помню. Это Феоктистовых дом. Хозяин – Федор – вместе с нами из деревни уехал. Мы-то в райцентр. А он куда-то далеко – на юг, с казахами. Помню, мама с отцом обсуждали это…

Он вставил ключ в скважину навесного замка, и тот развалился. Перекошенную дверь пришлось толкать плечом. На пятый раз она поддалась, застонала, захрипела и открылась.

Внутри было темно.

Сашка зашел и остановился. Странно ему стало: всё вдруг ясно вспомнилось – вот тут выключатель с тугим щелчком и завитым проводом на фарфоровых шашечках, тут на двор выход с коваными щеколдой и кольцом, тут приступок под ведра, там пыльный чулан, лестница на чердак, керосинка на ящике… Кажется, что бабушка вот-вот выйдет внука встречать.

– Чего встал? – заворчал Роман, подпирая. – Шевели булками, наследничек!

Не сразу освоился Сашка в родном доме. Говорить в голос не мог – как в мертвецкой оказался. Всё кругами ходил, руками трогал, головой молча качал – почти двадцать лет здесь не был, уж сколько лет о месте этом не вспоминал, а, надо же, вернулся – и защипало в горле, забередило в душе.

– Мы в горнице спать ляжем, – доложился Валерка. – А вы тогда тут располагайтесь. В хоромах.

Марина хихикнула. И Сашка почему-то на нее разозлился.

– Зеркало в раме. Лавка из досок. – Марина ходила по комнате, выцеливала объективом камеры отдельные предметы. – Сундук.

Марина училась в престижном университете на продюсера, для нее всё здесь казалось экзотикой – как товары на египетском рынке или экспонаты гамбургского музея.

– Печь русская, топка, – говорила она, включив прожектор на камере.

– Шесток, – негромко поправлял Сашка.

– Котел.

– Чугунок.

– Прибамбасы для печки.

– Ухваты и кочерга.

– Ковер.

– Половик…

Обедать сели в три: нагрели консервов на таблетках сухого горючего, наломали хлеба, открыли пиво.

– Ну, ни хвоста, ни чешуи, – поднял банку Роман. – Где хоть рыбачить-то будем, хозяин?

Сашка махнул рукой на окна:

– За фермой пруд, там можно живцов половить. А река дальше у леса, километра полтора.

Валерка взглянул на планшетник:

– Джипиэс говорит, три километра до реки.

– Врет, – сказал Сашка. – Ты кому больше веришь, китайской железке с американскими спутниками или мне?

– Вообще-то, железке и спутникам, – сказал Валерка. – Но здесь – только тебе.

Оставив пиво на лавке, Сашка занялся печкой. В избе было не холодно, но прогреть ее всё равно следовало, чтобы ушли затхлость и сырость, чтобы дом ожил. Сухие дрова нашлись в подпечке – четыре полена с завитками бересты. Горка лучины занялась сразу, ясно. Береста завертелась, как живая, затрещала, закоптила.

– Сварим завтра уху, – сказал Сашка. – А вечером кашу сделаем.

Они допили пиво и разошлись: кто вещи разбирать, кто дом осматривать.

Ближе к вечеру, устроившись на месте, парни решили отправиться к реке. Оставив Марину на хозяйстве, загрузились в «галлопер», двинулись к лесу через можжевеловые заросли. Роман уже эхолот распаковывал, батарейки доставал, Валерка на планшете путь отмечал, чтобы потом в утреннем тумане не заблудиться.

– Махнем на место, которое у нас ямой зовут, – делился своими планами Сашка. – Там река разливается, и глубина за пять метров. Я в двенадцать лет в том месте то ли сома, то ли водяного зацепил – страху натерпелся! Вытащить так и не сумел, только морду усатую увидел… А еще раньше говорили, что в яме щука умная водится, ей сто лет, она как бревно замшелое. Ляжет иной раз на мелководье и ждет, когда зверь или человек к воде подойдет… Не купались мы в яме никогда…

– Выудим и щуку, – пробурчал Роман, разбираясь с настройками эхолота. – И сома твоего. И водяного с русалками.

Марина отложила камеру, когда на мониторе заморгал значок разряженной батареи. Электричества в деревне не было. Ребята привезли с собой генератор, но запустить его не соизволили, сказав, что солярку придется экономить.

Марина представила, как она будет жить здесь еще шесть дней, и поежилась.

Нет, конечно, она рада, что Сашка взял ее с собой…

Только он сейчас на рыбалке с друзьями, а она тут – в пустом тихом доме. Одна.

Марина подумала, что здесь, возможно, умирали какие-нибудь Сашкины родственники. Вот, может, даже на этой самой железной кровати с никелированными шариками, куда она собралась прилечь.

А на лавку, наверное, ставили гроб с покойником.

Сколько их здесь было – покойников-то?

Марине стало страшно, и она включила радиоприемник. Но зазвучавшая в тишине музыка напугала ее еще сильней – звуки, изрыгаемые динамиком, будто из другого мира доносились. Да и сам дом вдруг представился Марине живым существом, которое спало почти двадцать лет под точение жуков в стенах и мышиную возню на чердаке, а как услышало незнакомую музыку, так очнулось, напряглось, пытаясь разобраться – что это за копошение внутри? Что за гости?

На кухне что-то упало, Марина завизжала и бросилась из дома прочь.

Подъехать к реке получилось не сразу: старые дороги сильно заросли. В одном месте, когда за деревьями уже блестела вода, «галлопер» даже застрял. Пришлось доставать лебедку, чтобы помочь машине выползти из мелкого, но топкого овражка.

Зато на берегу нашлось довольно удобное место с ровной площадкой, со старым кострищем, обложенным камнями, с натоптанным спуском к воде.

– А ты говорил, что место дикое, – сказал Роман, помогая Валерке вытащить упакованную лодку.

– Видимо, сосед рыбачит, – предположил Сашка.

Он и сам был недоволен, встретив здесь следы человеческого присутствия.

– Лодку тут оставим?

– Конечно. Не назад же тащить. Только привяжем покрепче.

– И соседа надо будет предупредить насчет ее.

В недалеких камышах плеснуло. Валерка встрепенулся, обернулся. Ему показалось, что в самой гуще камышовых зарослей стоит кто-то, смотрит в их сторону. Он шагнул к реке, камыш дрогнул, по воде пошли круги. Больше Валерка ничего разглядеть не успел.

Долго ходила Марина по улице, смелости набираясь. И в садик яблоневый перед домом заглянула, и двор обошла, и заросший бурьяном огород осмотрела. Потом прогулялась к колодцу, заглянула в его гнилое нутро: «эй» сказала, ответное «эй» услышала. Вроде успокоилась, но так и не смогла заставить себя вернуться в избу; бродила и бродила вокруг, в черные стекла посматривая, подсознательно ожидая, что шевельнется сейчас какая-нибудь из этих серых занавесочек и выглянет в окошко жуткое белое лицо.

А может, и не белое.

И не лицо вовсе, может, а рыло…

Отворачивалась Марина от окон, не могла долго в них смотреть, так как боялась, что от мыслей таких и впрямь что-нибудь привидится – и как потом в этой избе ночевать?

Когда вдалеке наконец-то послышался рык автомобильного дизеля, Марина вышла на дорогу. И заметила, оглядываясь, что в избе на той стороне улицы, где была выкошена лужайка, открыта дверь. А в проеме, к косяку привалившись, стоит бородатый мужик, на лешего похожий, и смотрит, будто убить хочет.

Возвратившиеся ребята на Марину обиделись, когда она на их законный вопрос об ужине ответила, что ничего не готовила. Они даже слушать ее не стали, когда она попыталась о своих страхах рассказать. Даже Сашка махнул рукой и пошел на кухню для обещанной каши крупу промывать.

Как темнеть стало, запустили генератор, на Валеркином ноутбуке комедию включили и электрический свет наладили. Марина к тому времени с кухни всех прогнала, сварила гречневую кашу с тушенкой, с древним самоваром управилась, колбасы и сала нарезала, хлеба накромсала, бутылку водки на середину стола поставила – исправилась, одним словом.

Ребята такое старание оценили. И Сашка подобрел, первую рюмку опрокинув, салом зажевав. Заговорили о завтрашней рыбалке. Марина как представила, что опять одна останется, аж затряслась.

– Возьмите меня с собой!

– Да чего тут бояться? – искренне удивился Сашка. – Запри дверь и сиди себе, книжку читай, радио слушай.

– Страшно, – сказала Марина. И вспомнила про мужика, что в дверном проеме стоял: – Пока вас не было, сосед вернулся. А если он сюда полезет, когда я одна буду?

Ребята переглянулись.

– Надо бы сходить, познакомиться с соседом-то, – сказал Валерка, не столько за Марину переживая, сколько за свое добро.

Но соседа дома не оказалось.

Ребята сначала на крыльце топтались, потом решились внутрь заглянуть – дверь хоть и прикрыта была, но не заперта. Покричали в темные сени: «Есть тут кто? Ау?!» Потом и в темную комнату зашли.

По всему чувствовалось, что человек здесь был недавно: в подтопке угольки теплились, чайник был горяч так, что рука не терпела, пахло куревом и мокрой псиной. Обстановка была скромная, но по углам разный хлам кучами валялся, из чего можно сделать вывод, что женщины в этом доме нет. На столе стояла большая кружка с молоком. Роман не побрезговал, понюхал, пригубил. Удивился: вроде бы не коровье, но и на козье не похоже. Уж не кобылиное ли? Откуда?

Находиться долго в чужом доме ребята не решились, хоть и были хорошо навеселе. Вышли на улицу, покричали еще хозяина, но так и не дозвались.

И только Сашка, в родную избу поднимаясь, обернулся на крыльце к далекому лесу и увидел где-то на полпути к реке проблеск – будто кто-то шел там, дорогу себе ярким фонарем освещая.

Но, может, и показалось ему…

Ночь выдалась беспокойная: ребят мучили кошмары. Роман просыпался три раза оттого, что ему казалось, будто на него кто-то наваливается, не давая дышать. Валерке виделось, как он тянет своим спиннингом из черной глубины нечто тяжелое и усатое – похожее на сома, но с лицом утопленника. Сашке снилось, будто по дому ходит жуткое чудище. Он просыпался с криком, вставал, дрожа, – и ему казалось, что под окнами, вздыхая и ворча, бродит какая-то тень. Он пытался ее рассмотреть, таращился в ночную темень, к холодному стеклу носом прижимаясь, – и тень вдруг выпрыгивала к нему, разевала рот, полный зубов-иголок, шипела, кривыми когтями царапала раму. Сашка опять просыпался – уже по-настоящему. Марина не спала, сидела на кровати, держа в руках светодиодный фонарик, зубами стучала.

– Что с тобой?

– Не могу уснуть. Страшно!

Марине снилось, что она беременна, что у нее идет кровь, а живот выкручивает дикая боль.

– Всё же попробуй поспать. Встанем рано.

– Хорошо.

Она послушно ложилась, они обнимались, закрывали глаза, лежали, лежали…

Под окнами опять, ворча, начинала бродить жуткая тень.

И боль крутила живот.

И кто-то тяжелый и влажный наваливался сверху, не давая вздохнуть и не позволяя проснуться…

Утро пришло как избавление.

Измученные ребята даже рассвет проспали, а ведь собирались встать затемно, чтобы к зорьке быть на воде. Однако не вышло. К реке выехали, когда уже туман рассеялся. В лодку загрузились и отчалили, когда поднявшееся солнце начало ощутимо пригревать.

Впрочем, раннее время, оно для ловли на удочку хорошо, а щука и другой речной хищник могут в любое время кормиться – хоть в полдень, хоть в обед или под вечер. Тут главное – место правильно угадать и нужную приманку подать – то ли воблерок, то ли блесенку, то ли чмокающий по воде поппер.

Пока Сашка греб, выплывая за речной поворот к «яме», Валерка и Ромка налаживали спиннинги, а Марина снимала речные красоты. Не побоялась дорогущую камеру на воду взять! Как выгребли за поворот – ахнули все: река разлилась вчетверо, правый берег поднялся косогором, по левому – высоченные замшелые ели выстроились. Красота, аж дыхание спирает!

Валерка не вытерпел, пульнул джиг на шестьдесят метров в середину омута, выждал, пока груз о дно стукнет, приподнял его, повел «ступенькой». А вот Роман спиннинг отложил, включил эхолот.

– Ну-ка, поглядим, что тут вообще такое.

Сашке тоже интересно стало: место с детства знакомое, а чтобы вот так под воду заглянуть, все ямки и бровки здесь увидеть – это в первый раз. Он оставил весла, переполз к Роману, вместе с ним над монитором склонился.

– Два метра и сразу свал. Дно вроде бы чистое.

Лодка медленно двигалась по течению, выбираясь на глубину. Валерка зацепился за что-то неподъемное, оборвал леску, ругнулся. Марина к камере как прилипла – красиво же.

– Во, что-то есть, – азартно сказал Роман.

Серый экран зарябил, пискнул сигнализатор. Почти сразу от линии дна поднялась длинная дуга – и исчезла.

– Щука?!

– Ну и здоровая!

В метре от правого борта лопнул воздушный пузырь, вода забурлила. Лодка вздрогнула, будто что-то ударилось о днище. Марина взвизгнула. Валерка выронил коробку с твистерами. А потом из темной воды на миг показалось нечто странное – то ли лапа, то ли коряга – и мазнуло по алюминиевому веслу так, что оно погнулось.

– Что за хрень?!

Лодка развернулась, буруны носом оставляя.

И всё затихло.

А секунд через тридцать в камышах на отмели затрещало что-то, заплескалось. Сашка выхватил из рук Марины камеру, навел ее на качающиеся заросли, в видоискатель не заглядывая.

– Это не щука.

– Бобер?

– Не знаю.

Нечто большое и тяжелое, оставаясь невидимым, ломилось через камыш к растущим на плоском берегу кустам, шлепало по мелкой воде.

И выло.

Марина запросилась домой сразу. Сашка попытался ее успокоить, но понял, что это бесполезно и махнул рукой. Однако Роман и Валерка не отступались: не хотелось им бросать рыбалку. Конечно, вой в камышах напугал и их. Если бы сейчас было туманное утро или сумерки, они и сами уже гребли бы к берегу. Но светлым днем всё воспринималось иначе. И страх Марины вызывал у парней только усмешки.

– Ну, спугнули какую-нибудь выдру-переростка. А в кустах, может, и не она выла. Может, там другой зверь был, лось или кабан.

– А кабаны разве воют?

– Может, и воют…

Марина вроде бы на уговоры поддалась. Но ненадолго. Через десять минут опять запросилась на берег, чуть не заплакала.

– Ладно, – решил Сашка. – Давайте назад…

Их высадили на месте, откуда они недавно отчаливали. Марина готова была пешком в деревню возвращаться, но потом согласилась посидеть на берегу в компании Сашки, подождать товарищей.

– Через час вернемся, – пообещал Валерка, страшно недовольный тем, что девушка испортила им всю рыбалку. – Посмотрим рельеф, чтобы завтра сразу облавливать, и вернемся…

Уплыли.

Сашка костер развел, хлеб и охотничьи колбаски на прутиках пожарил. Марина поспрашивала его, в самом деле ли это мог быть кабан или лось, успокоилась немного, плед из машины достала, легла загорать.

Час прошел, а ребят всё не было.

Сашка не волновался, понимал, что они опоздают. Он и сам не удержался бы, покидал бы спиннинг. А если б еще и ловиться чего стало – тогда в азарте не заметишь, как время бежит…

К концу третьего часа Сашка начал беспокоиться. Походил по берегу, посигналил из кабины «галлопера». Решил, что надо идти к «яме», смотреть, что там случилось – может, парни лодку прокололи? По берегу путь невелик, даже ближе, чем по воде: продрался через крапиву в низинке, пересек полянку, зашел в ельник – и уже на месте.

Короткая дорога за прошедшие годы длиннее не стала, но изменилась до неузнаваемости: низина превратилась в болото, на поляне вытянулась молодая поросль берез, тропа в ельнике исчезла, забуреломилась.

Сашка и Марина вышли на берег, запыхавшись, а прошли-то всего метров триста. Лодка была на воде – далеко, у самого конца «ямы». Спиннингистов в ней видно не было. Сашка почувствовал недоброе, по спине холодок побежал. Но Марину раньше времени пугать не стал, она и так тревожно поглядывала на кусты и камыш, где недавно треск и вой раздавались.

– Заснули, наверное, – сказал Сашка. – Ночь не спали, а тут солнышко пригревает, вода укачивает.

Он покричал, ребят вызывая. Потом стал раздеваться.

– Поплывешь? – спросила Марина.

– Да.

– Ты же говорил, что здесь никто не купается.

– Ну… – Он пожал плечами. – Надо же что-то делать…

Вода была холодная.

Сашка оттолкнулся от топкого дна, три гребка руками сделал. Потом опустил ногу, чтобы попробовать, ил здесь или песочек с камнями, а внизу уже ничего не было – глубина! Только шершавая водоросль заплеталась за лодыжку, и в голову сразу всякие жуткие мысли полезли: о водяном, русалках, о древней щуке, чертях из омута и утопленниках.

И что-то вроде бы шевельнулось рядом.

Сашка зажмурился, ударил по воде руками.

Быстрей! Быстрей!

Вода вроде бы прозрачная, а глубина черная, непроглядная. Что там прячется?

Опять что-то за ногу его тронуло, и он едва не закричал.

А лодка-то как далеко! – с воды расстояние всегда кажется больше, чем с берега.

Он всё же доплыл, закинул руки на горячий борт, полез в лодку, почти ничего не соображая, только бы из воды поскорей! Роман был там – лежал на пайолах, казалось, что спал, только глаза его были открыты.

– Эй, – Сашка тронул его за плечо. – А Валерка где?

Роман медленно повернул голову, уставился на товарища не мигая; глаза – рыбьи.

– Ты чего, Ромка? Не пугай меня! Слышь? Валерка что, на берег ушел?

– В… – сказал Роман. – В…

Он вытянул дрожащую руку. В кулаке его был зажат клок мокрой тины. Сашка коснулся ее и вдруг понял, что это чьи-то мокрые волосы.

От Романа они так ничего и не добились.

Когда Сашка загружал товарища в машину, он еще надеялся, что Валерка встретит их дома. Но в бабкиной избе было пусто, и тогда Сашка, оставив Рому на попечение трясущейся Марины, вернулся к реке.

Включив эхолот, он трижды проплыл через «яму», не очень-то понимая, что отображается на экране. Но, увидев знакомую дугу, оторвавшуюся от линии дна, услышав писк сигнализатора, перевесился через борт.

И заметил, как из-под лодки ускользает нечто большое, белесое, с развевающейся гривой темных волос, похожих на тину.

Он закричал.

А с глубины поднялось еще что-то жуткое, мягко толкнулось в днище. Сашка схватился за весла и увидел, что это Валерка – страшный, синий, весь порванный. Сашка схватил багорик, чтобы вытянуть утопленника. Но тут под лодкой опять мелькнула белесая тень, и Валеркино тело, будто переломившись, вмиг ушло на дно.

Дальше всё было как в горячечном бреду…

Он пришел в себя уже под вечер, оттого что Марина гладила его по лицу.

Он был в избе.

В печи горел огонь.

Радио громко отчитывалось о прошедшем дне: лесные пожары не утихают, убит журналист, самолет потерпел крушение.

Тихо и жутко плакал забившийся в угол Роман.

– Что случилось? – спросил Сашка.

И всё вспомнил.

Ночь была страшная.

Они не спали, но всех мучили кошмары.

Стоило прилечь, и им начинало казаться, что кто-то наваливается на них, душит. Стоило подняться – и чудилось, как по крыше топают чьи-то ноги, в трубе подвывает, под окнами бродят тени.

Когда стало чуть спокойней, они увидели, что в соседнем доме зажегся свет – колеблющийся, неровный. Сашка взял камеру, стал снимать происходящее – в далеком окне что-то шевелилось, заслоняя свет. Вскоре раздался выстрел – будто молоток ударил.

А минут через двадцать после этого кошмары вернулись.

Изба вся словно тряслась. Дрожали стекла. Трещали запертые двери. На улице что-то гремело, билось. По крыше скатывались кирпичи, обломки падали в печную трубу.

Сашка заполз под кровать.

Марина залезла в сундук.

А Роман, задыхаясь, метался на диване, пытаясь сбросить с груди нечто тяжелое, живое и невидимое.

С рассветом опять всё успокоилось.

Вооружившийся топориком Сашка выглянул на улицу, ахнул, увидев, во что превратился его «галлопер»: колеса спущены, на боках вмятины, лобовое стекло продавлено, фары, бампер, решетка радиатора – всё раскурочено. И как теперь отсюда выбираться? А уезжать надо, Роман совсем плох, еле дышит, да и Марина близка к помешательству – выдержит ли еще одну подобную ночь?

Обошел Сашка автомобиль, следы посмотрел: где-то дерн вырван, где-то трава притоптана. На грязном заднем стекле отпечаток – то ли ладони, то ли лапы.

Медведь?

Марина вышла на крыльцо, села на ступеньки, голову руками обхватила, закачалась, как болванчик. Сашка глянул на нее, решил:

– Надо к соседу идти. Может, он чего знает…

Соседская изба была не заперта. И хозяин в этот раз оказался на месте. Он лежал на скользком от крови полу, дышал, как всхлипывал. В правом боку зияла рана. Левая рука была вывернута под неестественным углом.

На Сашку он взглянул с ненавистью, застонал, дыркой в ребрах подсвистывая, заскреб ногтями по грязным половицам, пытаясь поднять себя хотя бы на сантиметр.

Это был Федор – Сашка как-то узнал его. Здоровенный, лохматый, на лице будто кора. Не мужик, а леший – так про него раньше говорили.

– Что тут случилось? – Он присел перед хозяином дома, не зная, как ему помочь, за что взяться.

Федор поймал его за руку, с неожиданной силой потащил на себя:

– Зачем приехали? Что сделали?..

Сашка испугался, вырвался, отступил. Под лавкой заметил валяющееся ружье, раскатившиеся по полу патроны.

Федор буравил гостя глазами, зубами скрипел:

– Из-за вас всё… Напугали… Разозлили… Сожрет она вас. Замучает. И поделом.

Сашка в его хрипе и половины слов не разбирал. А Федор с каждой секундой слабел, на лбу его испарина выступила, глаза закатились. Он приподнялся всё же, ощерился. Кровь хлынула из его рта, залила грудь. Он завалился на бок, дернулся несколько раз, выгнулся дугой – и затих.

Сашка тронул его за руку – она была как полено.

Он поднял ружье, собрал патроны и вышел из дома.

Марина почему-то была в избе, билась в истерике.

Он вошел в комнату и сразу бросился к ней, прижал к полу.

– Да что тут творится такое?! – Ему уже не было так страшно, как раньше, он злился на себя и на всё, что здесь происходит.

– Я видела! – Марина скосила глаза. Он проследил ее взгляд – она смотрела на окно. – Видела, видела, видела…

Он сильно ударил ее по щеке. Она замолкла.

– Что ты видела?

– Не знаю… Не знаю…

Он вылил на нее ковш воды, встряхнул:

– Марина! Мариночка! Соберись, пожалуйста! Что ты видела?

– Женщину… Вот такую… Такую вот… – Марина пыталась что-то показать жестами.

– Не понимаю. Что за женщина?

– Старая. Страшная. Она Ромку убила. Посмотрела на него через окно – он захрипел и…

Роман был мертв. Сашка тряс его, по щекам хлопал, словами увещевал – всё без толку. Марина смотрела на них, качала головой, бормотала:

– Старуха страшная, голая, титьки до земли, руки еще длинней, волосы, как тина, глаза рыбьи.

Сашка посматривал на девушку, понять не мог, то ли бредит она, то ли сон ему рассказывает.

– Надо уходить, – сказал он севшим голосом. – Убираться надо. Не понимаю, что здесь творится.

Он осмотрел ружье, заглянул в ствол, сменил патроны и взвел курки.

На разбитой машине им отсюда было не выбраться.

Но оставался еще один путь…

Сашкин учитель географии Георгий Семенович Чуб был заядлый путешественник – двенадцать советских республик объездил. Он крепко вдолбил ученикам туристическую науку. Сашка со школы помнил, что если ты заблудился и вышел к реке, то надо идти вниз по течению – вода всегда выведет к людям.

Река была рядом.

И у них была лодка.

А километрах в двенадцати к юго-западу на этой самой реке стояло большое село Сормово.

– Пойдем по воде, – решил Сашка.

Изуродованный «галлопер» всё же завелся, и Сашка засомневался, правильный ли выбор он сделал. Даже на спущенных колесах можно было уехать довольно далеко. Но менять план он не решился – и правильно. На полпути к реке под капотом автомобиля что-то с треском развалилось, и перегревшийся двигатель, работавший с перебоями, окончательно заглох.

Дальше они бежали.

Ружье колотило Сашку по бедру, но он ничего не мог с этим поделать, так как приходилось тащить за собой Марину. Только на берегу он отпустил ее, перекинул оружие в лодку, подхватил девушку.

И тут они оба увидели, как из камышей прямо на них ковыляет, закинув плоские груди за спину, долговязое уродливое существо. Марина завизжала. Сашка бросил ее в лодку, скинул веревку с колышка, кинулся в воду, перевалился через борт.

Кошмарная старуха, видя, что добыча ускользает, завизжала, вытянула руки, похожие на сучья.

Сашка схватил ружье, пальнул дуплетом, не целясь. Отдача едва не выбила плечо, пули шлепнули в берег, лодка качнулась. Жуткое существо с головой погрузилось в воду. Сашка налег на весла, наблюдая, как стремительно приближается к ним цепочка пузырей.

– Ружье бери! Заряжай, быстрее!

Марина растерялась. Сашка показывал ей, как обращаться с оружием, но она не запомнила, она как в горячке была. А Сашка рвал весла так, что спину сводило. Лодка набрала ход – плывущий человек не смог бы ее догнать. Но существо, скрывшееся под водой, не было человеком.

– Что это такое, Саша? Что это?

Кошмарная тварь вынырнула справа. Потом показалась впереди. Она словно играла с людьми, пугала их. Вот исчезла на три минуты, позволила уплыть далеко – и толкнула лодку под днище.

Как бы увидеть, откуда тварь подкрадывается?

– Эхолот! – вспомнил Сашка.

Торопясь, он опустил излучатель в воду. Увидел на экране ту самую дугу, поднимающуюся со дна, рявкнул:

– Ружье!

Но оружие было не заряжено.

Он, чертыхаясь, начал запихивать патроны в патронники, понимая, что время у них выходит, а неведомая тварь, едва ей надоест с ними забавляться, вспорет надувную лодку и утянет их на дно, как утащила Валерку…

Существо вынырнуло в трех метрах от лодки, забилось, будто огромная рыба, проткнутая острогой, заверещало, подвывая. И вновь ушло под воду, едва Сашка вскинул ружье к плечу.

– Ей не нравится! – Он вдруг всё понял. – Луч эхолота жжет ее! Она поэтому Валерку утащила! И за нами пришла! Это мы ее разозлили! Мы ее напугали!

Решение пришло мгновенно.

– Садись на весла!

Сашка схватил излучатель эхолота, повернул его в сторону. Увидел, как под водой у самой поверхности скользнула белесая тень.

– Ага! Не нравится! Марин, давай туда! Попробуем выгнать ее на берег.

Марина грести не умела – из-под алюминиевых лопастей брызги вздымались фонтанами.

– Не спеши, – приговаривал Сашка. – Делай всё спокойно, ровно…

У опущенной в воду руки вспух бурун. Сашка дернулся, выронил излучатель, заругался. Повезло – и сам увернулся, и прибор не потерял, подхватил за провод. С опаской он опять опустил пальцы в воду, повел излучателем из стороны в сторону.

– Есть! Справа! Давай туда.

Им потребовалось сорок минут, чтобы выгнать опасную тварь на отмель. Существо шипело и выло, ползло к камышам, когда Сашка целился в него из ружья.

Два выстрела выпотрошили тварь – патроны оказались начинены картечью.

А потом Сашка стрелял еще, еще и еще, пока не кончились патроны.

Они уплыли за речной поворот к перекату – туда, где когда-то мальчик Саша, гостящий у бабушки в деревне, ловил на кузнечиков голавлей.

– Не нужно было мне сюда возвращаться, – пробормотал Сашка, глядя на качающиеся макушки берез. – Это уже не моя родина.

Он бросил ружье в воду, вымыл руки, взялся за весла.

Его корабль приближался к рифам. Вода там кипела, большие валуны резали поток на струи. Здесь кончалась страна его детства, дальше за перекатом начиналась незнакомая ему река.

– Держись, – сказал он Марине. – Сейчас будет немного болтать…

Прошло четыре года.

Однажды Марина, собирая материал для своего первого фильма, наткнулась на видеоролик, выложенный на ютюбе. В комментариях утверждалось, что это единственная в мире запись албасты – демонического существа, обычно принимающего облик уродливой старухи.

«Албасты обитает около водоемов, она может наслать на людей тяжелые болезни, ночные кошмары. Но иногда албасты сожительствует с человеком – чаще с живущими в уединении охотниками. Таким охотникам сопутствует удача, а албасты поит их своим молоком и кормит собственным мясом».

Человек, выложивший запись в Интернет, утверждал, что в объектив камеры попала албасты, привезенная из Казахстана русским охотником.

Потрясенная Марина отправила ссылку на этот ролик мужу…

Прошла неделя, кончился месяц, миновал еще один год, а Александр и Марина так и не смогли выяснить, кто нашел их видеокамеру, оставленную в обезлюдевшей русской деревне.

 

Марина Ясинская

Библиотекарь

Пациент лежал в палате на одного человека – удивительная роскошь для муниципальной больницы, и казался мошкой, пойманной в паутину: вокруг него густо переплетались провода и трубочки, расходящиеся к самым разным приборам, взволнованно мигавшим самыми разными цветами и издающим тихие тревожные звуки. Эта паутина и восковой цвет страшно осунувшегося лица больного наводили на мысли, что долго он не протянет.

Вошедший в палату мужчина в ветровке защитного цвета, с коричневой сумкой для ноутбука через плечо нерешительно замер у дверей; он не был уверен, что пациент в сознании или состоянии говорить.

Однако больной не только заметил его появление, но и слабым голосом спросил:

– Веретенский?

– Он самый, – подтвердил мужчина, осторожно приближаясь к кровати. – Это по вашему поручению мне звонили?

Больной кивнул и слабо взмахнул рукой, указывая на стоящий у окна стул – приглашал присесть.

Игорь Веретенский, известный блогер-тысячник, снискавший себе известность расследованиями уникальных паранормальных явлений, устроился на неудобном больничном табурете и достал диктофон.

– Я так понимаю, у вас для меня есть какая-то история, – полуутвердительно спросил Веретенский; обычно его именно за этим и звали.

Больной снова слабо кивнул, и Веретенскому подумалось, что тот не сможет рассказать ему, что хочет – у него просто не хватит сил. Однако пациент заговорил – тихо, но довольно уверенно:

– Всё началось с командировки в Астану, куда меня отправили налаживать контакты с местными туроператорами…

* * *

Скучная деловая поездка в Казахстан закончилась для Никиты на неожиданной и приятной ноте – в баре отеля он познакомился с потрясающей девушкой. В строгом коктейльном платье-мини, длинные черные волосы забраны в хвост, яркие глаза, выразительные черты лица – она понравилась ему с первого взгляда.

Спать с девушками в первую же ночь после знакомства было не в привычках Никиты. Спать с девушками, не спросив даже имени, – тем более. Но тут всё как-то закрутилось, завертелось – стремительно, спонтанно.

Восхитительно.

Однако когда утром Никиту разбудил яркий солнечный свет, незнакомки в номере уже не было.

Резко сев на кровати, Никита внимательно осмотрел комнату. Ничего. Ни записки, ни визитки, ни вообще какой-либо зацепки, которая позволила бы ему отыскать девушку. Досадно: такое утро – не лучшее завершение приятной ночи. Оставляет на душе осадок.

Хотя…

Никита откинулся на подушку и задумчиво посмотрел в окно. Ну, проснулись бы они вместе. Узнал бы он ее имя. Пригласил бы на торопливый завтрак. Записал бы номер телефона, добавил бы в контакты на фейсбуке. А потом? Она живет в Астане, он – в Москве. Может, это и к лучшему, что всё закончилось именно так, как закончилось.

Электронную книгу Никита обнаружил уже в самолете, у себя в сумке. Объяснение, откуда она взялась, напрашивалось само собой – ее положила туда его черноволосая незнакомка.

Никита торопливо открыл ридер, ожидая увидеть на экране записку.

Записки не было.

В том, что девушка оставила ему ридер специально, Никита не сомневался – нельзя случайно забыть что-то в чужой сумке. Но, просмотрев содержимое электронной книги и не найдя там никакой личной информации о владелице, Никита так и не понял, для чего незнакомка оставила ему свой ридер. Там же ничего нет – ничего, кроме внушительного списка закачанных книг.

Теряясь в догадках, Никита взялся за книги, но и тут его ждало разочарование – они оказались на каком-то неизвестном ему языке. Хинди? Арабский?

Никита на пробу открыл самую первую книгу в списке, и экран послушно отразил ряды неизвестных значков. Несколько мгновений Никита внимательно их рассматривал. Интересно, что это за язык?

Иероглифы на экране вдруг вспыхнули ярким светом. От неожиданности Никита зажмурился, а когда посмотрел на страницу, причудливые незнакомые значки менялись прямо у него на глазах, превращаясь в буквы кириллицы.

Правда, пусть и составленные из знакомых букв, слова оставались незнакомыми.

– Аэлис мбавия нуммо ранорэй, – зачем-то негромко прочитал Никита первую строку. Не то чтобы он надеялся, что произнесенная вслух фраза обретет смысл, но всё же…

Перед глазами вдруг медленно проплыла яркая точка. Никита вздрогнул и оторвал взгляд от экрана. В воздухе фланировали, падая откуда-то сверху, яркие густо-оранжевые искры вперемешку с крупинками снега. Салон самолета затянуло темно-синими сумерками, все пассажиры превратились в неразличимые серые тени, и только одна фигура, сидевшая у окна почти в самом начале салона, мерцала бледным светом.

Никита почувствовал, что ему не хватает дыхания, с силой вцепился в подлокотники сиденья, закрыл глаза и сосредоточился на ощущении жесткого пластика под пальцами. Он – в салоне самолета, летящего рейсом Астана – Москва, возвращается из командировки, слева от него сидит какой-то парень в полосатой футболке с планшеткой в руках, справа – иллюминатор, а за ним – голубое небо, слепящее солнце и долина облаков внизу. Вдох – раз-два, выдох – раз-два-три-четыре, вдох – раз-два, выдох – раз-два-три-четыре…

Когда сердце умерило бешеную скачку и дыхание немного выровнялось, Никита открыл глаза. Салон самолета снова приобрел свой обычный облик. Парень слева от него играл во что-то на планшетке; стюардесса катила тележку с напитками в проходе между рядами.

«Так вот что такое паническая атака», – отметил про себя Никита. У него никогда раньше не было подобных приступов, но всё когда-то происходит впервые…

Несколько успокоившись, Никита увидел, что по-прежнему сжимает в руке ридер. На его экране больше не было ни иероглифов, ни непонятного текста на кириллице. Видимо, всё это просто привиделось Никите – так же, как густо-синяя темнота со снегом и горящими искрами. Текст на экране был на современном русском, и понять его не составило труда.

«Новый Хранитель, Отрарская библиотека приветствует тебя», – прочитал Никита первую строку и вздрогнул – ему показалось, что текст обращен именно к нему.

Нервно захлопнув обложку, Никита сунул ридер в сумку. Что-то слишком много всего чудится, совсем нервы ни к черту. Определенно пора в отпуск.

* * *

Приступы паники повторялись. Несколько дней могли пройти спокойно, а потом внезапно всё заволакивала густая синяя тьма, с неба начинали сыпать огненные искры вперемешку со снегом, а люди превращались в неразличимые серые тени. Все, кроме одной – одна из фигур непременно мерцала бледным светом.

Никита пытался найти какую-то логику в этих так внезапно начавшихся у него приступах – должна ведь быть какая-то причина. Но никаких закономерностей ему вывести так и не удалось.

Однажды с ним случилось сразу два приступа за день, и Никита отправился по врачам. Но и психолог, и терапевт, и психиатр с невропатологом проявили завидное единогласие, утверждая, что с ним всё в порядке, что Никита полностью здоров. То же самое сказали ему доктора и в другом медицинском центре, и в муниципальной поликлинике.

Получивший очередное позитивное врачебное заключение, Никита возвращался домой совершенно растерянным – что ему делать теперь? Не по бабкам же знахаркам идти, в самом-то деле?

Никита вновь и вновь вспоминал обстоятельства, при которых с ним происходили панические атаки. И раз за разом не мог найти в них ничего общего, кроме одного – приступы не случались дома, когда он был один, а только в местах, где находились посторонние люди: на улице, в транспорте, в кафе. Даже в самолете.

Самолет!

Наверное, именно так ощущает себя гончая, почуявшая след, – Никита встрепенулся и напрягся всем телом. Он искал закономерности в происходивших с ним эпизодах и ни разу не вспомнил, с чего всё началось. А всё началось с самолета. С электронной книги, которую зачем-то подбросила ему черноволосая незнакомка из Астаны. Именно после того, как он открыл ридер, с ним произошел первый приступ.

Электронная книга нашлась в одном из ящиков рабочего стола, куда Никита закинул ее после возвращения из командировки.

Список книг всё так же изобиловал названиями на неизвестном языке, а первая и единственная страница самой первой в списке книги отразила всё то же послание: «Новый Хранитель, Отрарская библиотека приветствует тебя».

На этот раз в несколько пафосной фразе Никита не усмотрел ничего странного. Зато сделал вывод, который не пришел ему в голову тогда в самолете: вероятно, его таинственная незнакомка или работает в этой самой библиотеке, или является ее активным читателем.

Никита уже не был так уверен, что хочет связаться с девушкой, но, напав, как он полагал, на след, не мог просто его бросить. И потому он сел за компьютер и набрал в строке поисковика Отрарскую библиотеку. В том городе, где она находится и где живет его незнакомка.

К результатам, выданным поисковиком, Никита оказался совершенно не готов. Отрарской библиотеки не существовало. По крайней мере, в наше время.

Одни полагали, что огромное собрание древних книг хранилось когда-то в домонгольском древнем Отраре и бесследно исчезло, когда в 1219 году город был стерт с лица земли монголами.

Другие считали, что Отрарская библиотека – не что иное, как выдумка, красивый миф, придуманный местными историками, чтобы придать таинственности казахской истории.

И еще оставались глухие к критике и скептицизму ученых легенды, утверждающие, что в книгохранилище Отрара находилось до полумиллиона ценнейших и редчайших рукописей и летописей, папирусных свитков и вавилонских глиняных табличек и многого другого. Последний хранитель Отрарской библиотеки был ясновидцем – одна из книг показывала ему будущее, и когда Чингисхан осадил город, именно он спрятал библиотеку в надежное место, о котором никто не знал.

Никита откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Бессмыслица какая-то.

Снова взявшись за ридер, он еще раз просмотрел список закачанных книг, пытаясь найти хоть что-то на знакомом ему языке. После тщательного поиска заметил несколько файлов на латинице. Повинуясь внезапному порыву, подключил ридер к компьютеру, открыл онлайн-переводчик и перетащил в него один из текстов. «Биография Помпония Секунда» – выдала ему программа и указала латынь в качестве исходного языка.

И опять поисковик, и опять от результатов голова пошла кругом. «Биография» принадлежала перу Плиния Старшего, и многочисленные источники дружно утверждали, что из всех произведений Плиния до нашего времени дошла только «Естественная история». И тем не менее на ридере – электронный текст одного из безвозвратно утерянных произведений римского писателя.

Или это чья-то глупая шутка, или… Или на ридере и впрямь хранится цифровая версия пропавшей в древности библиотеки.

Но, разумеется, такого быть просто не может!

Никита поднялся и сделал несколько кругов по комнате. Что, черт возьми, происходит?

Затем он снова уселся за компьютер и принялся методично перетаскивать тексты книг в программы-переводчики.

Закономерности выявились довольно быстро. Переводчики с современных индийского, китайского и тюркских языков переводили лишь несколько слов, видимо, книги были написаны на значительно более древних их версиях. Греческий переводчик расшифровывал до четверти текста. Латинские книги переводились порой даже больше, чем наполовину. И тем не менее большая часть текстов вообще не распознавалась ни одной программой.

Лишь один текст был переведен полностью. Текст, набранный на современном казахском языке. Текст, по-видимому, предназначенный Никите.

«Я знаю, у тебя много вопросов, мой невольный преемник. К сожалению, у меня не было возможности познакомиться с тобой и подготовить тебя к твоей миссии, и всё, чем я могу тебе помочь – это оставить послание.

И ты, и я – librarios, Библиотекари, потомки последнего хранителя Отрарской библиотеки, Хисамуддина из рода Сунака. Именно он спрятал книги, когда к городу подступил Чингисхан. Но спрятал не в тайном месте, как полагают все те, кто до сих пор бесплодно ищет их по древним подземельям. Он их сжег.

Мой невольный преемник, я знаю, что ты думаешь. Если книги сгорели, то как же можно хранить несуществующую библиотеку? Так знай – сгореть могут книги, но не знания. Как в нас с тобой, потомках Хисамуддина, есть частичка древней памяти о том, что такое быть Библиотекарем, так и в других людях хранится древняя память о книгах Отрарской библиотеки, которые когда-то прочитали их предки.

Наша задача – собрать всю память и воссоздать библиотеку. Девять веков потомки Хисамуддина упорно трудились над этим, и теперь ты продолжишь работу. А когда настанет час, передашь ее своему преемнику.

Зачем? – спросишь ты меня. – Кому есть дело до древних книг и трактатов? Затем, отвечу тебе я, что полностью воссозданная, Отрарская библиотека станет чем-то куда большим, чем просто собрание книг. Она станет источником бесконечного знания и мудрости и даст своему хранителю великое могущество нести благо всем людям мира. Именно ради этого мы продолжаем свое дело. Теперь ты – новый librarius, теперь – твой черед».

Никита откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

Совершенно определенно, правдой написанное быть не может – просто потому, что… Не может, и всё тут!

Ну, хорошо, предположим на минутку – только на минутку! – что это правда. Как хранить эту якобы библиотеку – всё понятно, вот она, на ридере. Но как ее собирать? Автор послания отделался общими фразами, так и не сообщив о, собственно, механизме пополнения книгохранилища.

Никита сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

Если предположить – только предположить! – что всё это правда, то, вероятно, припадки, которые он принял за панические атаки, на самом деле как-то связаны с его задачей – собиранием библиотеки. Во время приступов все люди словно превращаются в тени, но одна из теней неизменно мерцает бледным светом… В послании сказано, что люди хранят частичку памяти от предков, прочитавших какую-то книгу из Отрарской библиотеки. Может, погружение мира в густо-синие сумерки и обязательная подсветка одного человека – это встроенный механизм Библиотекаря? Этакий способ распознать, кто именно из окружающих людей является носителем нужной ему информации?

В принципе, логично. Остается всего одна маленькая неувязочка. Положим, всё так. Но ему-то что делать с этим подсвеченным человеком? Как получить нужную память?

Да нет, полный бред!

Никита встряхнул головой: «Поверить не могу, что я вообще над этим думаю!»

И всё же… И всё же где-то в глубине души уже поселилось сомнение. Слишком много странностей, слишком много непонятных событий и совпадений. Слишком много для того, чтобы без раздумий списать их на случайность.

Здравый смысл не желал рассматривать даже чисто гипотетическую вероятность версии о хранителе Отрарской библиотеки. Какое-то шестое чувство не позволяло отмахнуться. И Никита принял компромиссное решение. Он дождется очередного приступа и попробует задержаться в этом состоянии, чтобы понять, что делать дальше. Если всё это правда, то заложенный в нем механизм Библиотекаря, по идее, должен активироваться и сделать то, что необходимо. Если нет – то… наверное, придется пробовать другого психотерапевта, специализирующегося на панических атаках и душевных расстройствах.

* * *

Панических атак не было неделю.

Никита почти решил, что непонятный недуг исчез так же внезапно, как и появился, и был готов с облегчением забыть все эти бредни про Отрарскую библиотеку.

А потом его снова настиг приступ. Улицу как всегда внезапно затянули густые синие сумерки, с неба посыпались огненные искры вперемешку с ледяным снегом. Люди превратились в безликие темные фигуры, и только один силуэт где-то впереди сиял бледным светом.

Решив довести эксперимент до конца, Никита последовал за светящейся фигурой, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. И чем ближе он подходил к цели, тем отчетливее чувствовал, что с ним что-то происходит. Что-то непонятное, ни на что не похожее, никогда ранее не испытываемое и потому не поддающееся описанию. Что-то могучее и одновременно пугающее.

Когда до сияющего силуэта осталось буквально рукой подать, краем глаза Никита уловил сбоку какое-то движение, привлекшее его внимание. Обернулся и увидел в зеркальной витрине магазина отражение странного существа. Высокое, серое, кожистое, с лысым черепом и крыльями словно у гигантской летучей мыши за спиной, оно напоминало одну из оживших горгулий с крыши Нотр-Дама. Существо внимательно смотрело на него, а когда Никита в панике обернулся за спину, сделало то же самое.

Осознание вспыхнуло внезапно, как молния. И оказалось таким же пугающим и ослепляющим. Это – его отражение. В мире густо-синих сумерек и падающих с неба огненных искр и снега Никита выглядит именно так.

От ужаса перехватило дыхание, и несколько долгих мгновений Никита безуспешно пытался вдохнуть. Когда это ему удалось, синие сумерки уже исчезли; он стоял, прислонившись к зеркальному стеклу витрины какого-то магазина, а многочисленные прохожие спешили куда-то по своим делам и не обращали на него никакого внимания.

Немного отдышавшись, Никита медленно двинулся к дому.

Напрашивалось два вывода, и ни один из них не радовал.

Либо панические атаки перешли в куда более серьезное психическое заболевание, либо всё это про хранителя и библиотеку – правда. Пугающая правда.

И, несмотря на пережитый шок, в глубине души Никита знал – он повторит эксперимент. Он очень хочет узнать, что произойдет дальше.

* * *

Следующий приступ настиг Никиту через несколько дней в длинном и относительно пустынном в поздний вечерний час переходе станций метро.

На этот раз он был готов к тем странным ощущениям, которые возникали во всем теле, и не собирался смотреть по сторонам, чтобы случайно не увидеть в каком-нибудь стекле свое пугающее отражение. Никита был исполнен решимости довести дело до конца, каким бы этот конец ни был.

Когда он почти настиг сияющую фигуру, та обернулась и что-то спросила. Слова беззвучно растворились в густо-синих сумерках. За бледным светом, исходящим от фигуры, Никита не видел ни черт лица, ни линий силуэта, и потому не мог сказать, кто перед ним, мужчина или женщина.

Впрочем, в тот миг Никиту это и не волновало – он был полностью захвачен обрушившимися на него совершенно новыми ощущениями. Казалось, будто тело зажило самостоятельной жизнью, и он им больше не управлял, мог только наблюдать и ощущать. Наблюдать, как он подходит вплотную к светящейся фигуре, ощущать, как поднимаются у него за спиной огромные кожистые крылья, видеть, как они обвиваются вокруг настигнутого человека, захватывая его в плотный кокон, как сжимают всё крепче. Как внезапно под этим коконом вспыхивает голубой свет, яркий и холодный, и всё его тело пронзают ледяные иглы, а сам он наполняется… наполняется…

«Знание, – пришло к Никите словно извне, – это и есть то самое знание».

Крылья разжались и сложились за спиной. Густо-синие сумерки рассеивались, прекратилась морось из искр и снега. В пустынном переходе между станциями метро стоял опустошенный только что пережитым Никита, а перед ним на земле лежало тело какого-то незнакомого парня.

* * *

Никита захлопнул входную дверь квартиры и устало уперся в нее спиной. От пережитого потрясения до сих пор дрожали ослабшие руки, и он ощущал слабость в коленях.

Увидев неподвижное тело на земле, Никита испугался, что убил парня. На какой-то короткий миг даже малодушно решил сбежать, но пересилил себя.

Несколько мучительно долгих минут парень оставался без сознания, но потом очнулся. Сначала смотрел совершенно бессмысленным взглядом, не отзываясь на вопросы Никиты. Но позже пришел в себя и слабым голосом спросил, что случилось.

– Видимо, обморок, – ответил Никита, чувствуя неимоверное облегчение: он никого не убил!

Парень поблагодарил его за помощь и отправился домой.

Случившегося он явно не помнил.

Никита тоже отправился домой, чувствуя, как дрожат у него руки. Получить память об одной из книг Отрарской библиотеки оказалось делом весьма изматывающим. Правда, Никита подозревал, что со временем к этому привыкаешь, и тогда всё станет легче.

Взяв в руки ридер, Никита задумчиво повертел его в руках. Человека он нашел, получил его память – что теперь? Как эта информация перейдет из него в электронную книгу? Он ведь не компьютер, к нему не подключишь ридер через соответствующий шнур.

Как оказалось, беспокоиться не стоило – открыв ридер, Никита сразу же увидел, что напротив одного файла появилась звездочка – новая закачка.

«Надо же, как всё просто», – хмыкнул Никита и с любопытством открыл файл – что он там сегодня раздобыл?

Книга оказалась довольно скучным трактатом по арабской медицине. Никита прочитал несколько страниц, прежде чем осознал, что понимает текст. Текст, написанный незнакомой ему вязью.

Никита вышел в общий список закачек, и его подозрения оправдались – теперь он мог прочитать названия некоторых книг в списке. Создавалось впечатление, что после первой книги, которую он добыл, Никита стал понимать язык, на котором она написана.

«Интересно, начну ли я понимать еще один язык, когда принесу память о другой книге?»

* * *

Дополнять библиотеку с каждым разом становилось и впрямь легче: Никита привык к своему необычному обличью в мире густо-синих сумерек и уже не обмирал от ужаса, видя, что человек, у которого он получает память о какой-то новой книге из Отрарской библиотеки, теряет сознание.

Разумеется, Никита следовал далеко не за каждым «подсвеченным»: иногда было слишком людно, иногда человек оказывался в компании, иногда спешил сам Никита. Но тем не менее библиотеку он дополнял регулярно.

После каждой книги, написанной на новом языке, он начинал его понимать. Через некоторое время стало казаться, что библиотека постепенно открывает Никите свои секреты и будто помогает в ней разобраться: из тысяч и тысяч самых разных книг она словно подбрасывала наиболее интересные ему тексты. Так, однажды Никита наткнулся на записи одного из прежних Библиотекарей, в подробностях описывающего процесс восстановления книгохранилища. Потом обнаружил нечто, похожее на каталог библиотеки, позже нашел жизнеописание Хисамуддина, последнего хранителя Отрарской библиотеки, пока та еще существовала в своей физической форме. Затем ему начали попадаться книги с упоминаниями о других легендарных библиотеках – Александрийской, Пергамской, Константинопольской, библиотеке Ивана Грозного и тех, названия которых он когда-то слышал, и других, про которые ничего не знал даже гугл.

Никита и сам не заметил, как затянуло его это новое занятие – восстановление библиотеки, как увлекло ее изучение, как с приоткрытием завесы тайны над загадками прошлого у него появлялось всё больше и больше вопросов, ответы на которые он хотел получить. Что за ритуал провел Хисамуддин, чтобы сохранить библиотеку, когда сжигал ее книги? Откуда он его узнал? Действительно ли у него была книга, которая показывала ему будущее? Кто ее написал? Где она сейчас? Есть ли книги, ей подобные? Если Отрарская библиотека оказалась настоящей, значит ли это, что и другие легендарные библиотеки существуют и их собственные Библиотекари-хранители занимаются тем же, чем и он – восстанавливают их? Можно ли найти этих хранителей? Какие способности они получают от своих библиотек?

Но самое главное – ему хотелось знать, чем же станет Отрарская библиотека, когда будет полностью собрана, и какое такое великое могущество даст своему хранителю.

* * *

Всё шло как обычно – густо-синие сумерки, падающие с неба искры вперемешку со снегом, светящаяся фигура, крылья, обхватывающие ее плотным коконом, яркий свет…

А пятнадцать минут спустя Никита с беспокойством склонился к неподвижному телу девушки, чью память он только что забрал, – ей давно бы пора прийти в себя.

Никита осторожно похлопал девушку по щекам, потом наклонился прямо к лицу, пытаясь услышать дыхание. И уже потом, чувствуя, как ужас захлестывает его, попробовал нащупать пульс. А после вскочил и отбежал на несколько шагов в сторону.

Девушка не дышала, и у нее не было пульса.

Она была мертва.

Нет, не так.

Он ее убил.

* * *

Что делать, что делать, что делать?

Никите хватило хладнокровия позвонить в скорую, но дожидаться ее он не стал – ведь с ней приедет полиция. Конечно, он мог бы сказать, что девушке стало плохо, и она упала, а он, случайный прохожий, увидев это, вызвал скорую, но… Вдруг против него найдутся какие-то улики и его обвинят в убийстве? Но он ведь не хотел! Он даже и не знал, что всё так получится!

Никита приказал себе успокоиться. Никто его в убийстве не обвинит, тем более что девушку он не убивал, это вышло случайно. Может, это и вовсе совпадение, возможно, у нее было слабое здоровье, и всё так неудачно вышло.

Несколько успокоившись, Никита, как обычно после получения чьей-то памяти, открыл ридер.

Звездочка, указывающая на новую закачку, стояла напротив файла, который оказался трактатом под названием «О сущности и возможности слов». Неизвестный автор. Неизвестный язык, который Никита тем не менее понимал.

Структурой текст напоминал комментарии к кодексам: сначала шел довольно короткий параграф, а под ним – пространное пояснение. Только вот короткие параграфы были вовсе не правовыми нормами. Единственное слово, которое пришло Никите на ум для их определения, – заклинания.

Неизвестный автор утверждал, что в заклинаниях нет ничего от волшебства и магии, это просто слова. Только вот тщательно подобранные, поставленные в определенном порядке слова действуют по-разному. Выверенные комбинации слов могут заставить человека что-то сделать. Могут заставить его что-то забыть. Могут заставить во что-то поверить. Надо только знать нужную последовательность нужных слов.

Никита даже отложил ридер, пытаясь справиться с информацией. В том, что утверждающееся в рукописи – правда, он не сомневался; слишком много уже всего случилось с тех пор, как он стал Хранителем Отрарской библиотеки, чтобы не верить.

И всё же…

«Надо проверить, будет ли действовать, – подумалось Никите. – Если слова действительно работают, это мне очень пригодится, если на меня после случившегося выйдут полицейские».

Мысль о полицейских напомнила о на время забытом убийстве. «Непредумышленном убийстве, – поправил себя Никита. – А может, и не убийстве вовсе».

Впрочем, неважно, как это называть, куда интереснее узнать, что же произошло. Почему девушка умерла?

Сформулировав этот вопрос у себя в голове, Никита подождал некоторое время, а потом стал бегло просматривать список книг, надеясь, что и на этот раз получится как раньше, что он просто почувствует, какую именно книгу надо открыть, чтобы найти ответы.

Библиотека не подвела, выдала именно то, что нужно – арабский трактат «Сущности записанных слов». Из него он узнал, что есть два вида книг: книги и Книги. И если первых – сотни и тысячи, то вторых – единицы. Такие Книги хранят тайные знания о невиданных силах мира, силах, о которых люди давно забыли, в которые давно перестали верить. Управление ими дает огромную власть и налагает великую ответственность. Немногие способны справиться с этими силами, и потому знания о них надежно упрятаны и даются лишь единицам… Память предков, читавших такие Книги, хранится в их потомках, но сила, заключенная в Книгах, столь велика, что восстановление их в библиотеке забирает жизнь самого носителя.

Закрыв ридер, Никита задумчиво посмотрел в окно. Получается, теперь всякий раз, как он получает память какого-то человека, есть крошечная вероятность того, что этот человек умрет, потому что его предок когда-то читал одну из тех самых Книг.

Хоть переставай собирать библиотеку дальше – теперь всегда будешь бояться, что человек, чью память он заберет, так и не очнется. И не считать себя при этом убийцей будет очень непросто.

* * *

Одно из Слов Никита попробовал уже на следующий день – «Слова убеждения». Он применил их к начальнику, срочно, немедленно требовавшему какой-то письменный отчет. Никита произнес Слова, и начальник спокойно согласился на то, чтобы отчет ему был предоставлен к следующей неделе.

Дальше – больше. «Слова» оказались полезнейшей книгой, и чем чаще Никита ими пользовался, тем больше ему это нравилось. Со Словами жизнь становилась куда проще, а цели, и значительные, и самые мелкие, достигались куда легче. Скажешь нужные Слова, и склочная соседка больше не требует вкрутить новую лампочку на лестничной площадке взамен разбитой, в ЖЭКе пропускают без очереди, бухгалтер охотно выдает аванс, хотя и не положено, а клиент идет косяками. Наверняка Словами можно заполучить и любую понравившуюся девушку, но тут уж вставали на дыбы внутренние моральные принципы.

И всё же Никита не отказывал себе в пользовании Словами. А почему бы и нет – он ведь никому не вредит.

* * *

После того как девушка, память которой хранила «Слова», умерла, Никита не сделал ни одного дополнения в библиотеку. Всякий раз, когда он погружался в густо-синие сумерки и видел подсвеченную фигуру, его останавливала мысль: а что, если этот человек – носитель памяти не просто книги, а одной из Книг и умрет после того, как Никита ее заберет?

Библиотека, словно чувствуя его сомнения и желая дальнейшего восстановления, подкидывала ему книги о Книгах. Никита узнал, какие еще Книги были написаны, к каким тайнам они могут приобщить, какими уникальными способностями наделить, какие необыкновенные возможности открыть.

Библиотека соблазняла.

И чем больше узнавал про них Никита, чем чаще пользовался «Словами», чем удобнее становилась от них жизнь, тем чаще он думал о том, как было бы замечательно почитать другие Книги. «О влиянии на судьбу», «Лечение неизлечимых болезней», «Все блага мирские», «Суть природы», «Власть и властвование» или, наконец, «Корень будущего», знаменитая книга, благодаря которой узнавал о грядущих событиях Хисамуддин.

Эти Книги были раскиданы по разным библиотекам мира; только некоторые из них хранились когда-то в Отрарской библиотеке. От мысли, какие возможности могут открыться тому, кто будет иметь их в своем распоряжении, голова шла кругом.

«А уж если кто-то завладеет всеми Книгами, из всех библиотек…» – внезапно подумал Никита и вздрогнул; мысль казалась чужой, словно пришедшей извне.

И очень заманчивой.

Впрочем, другие библиотеки всё равно недосягаемы. А вот Отрарская – в его распоряжении; в его силах помочь ее восстановить. Прежние хранители как один утверждали, что, полностью воссозданная, библиотека даст своему хранителю способности, которые могут принести огромное благо. Вероятно, если объединить мощь сразу нескольких библиотек со всеми их Книгами, то можно облагодетельствовать всё человечество. Впрочем, что толку мечтать об этом – воссоздать бы одно книгохранилище и воспользоваться бы его возможностями на всеобщее благо. Вероятно, ради такой значительной цели стоит пойти на риск и все-таки продолжать собирать библиотеку, несмотря на то, что у кого-то из людей вместе с нужной ему памятью Никита может забрать и жизнь.

Как это часто бывает, многократно повторенный довод о благе для всех сразу в итоге перевешивает любые соображения, которые кладут на другую чашу весов. То же произошло и с Никитой – его решимость прекратить собирать библиотеку слабела.

А когда после долгих поисков Никита нашел на ридере и другие Книги, от нее и вовсе ничего не осталось. Среди найденных Книг не было легендарной Книги, которая открывала Хисамуддину будущее, но там обнаружились «Управление погодой», «Зеркало в прошлое», «Заклинания древних кхмеров», «О силе этрусского письма» и другие. Значит, прежние Библиотекари забирали эти Книги, невзирая на цену.

Разделенная с другими вина тяготит куда меньше. И теперь решение далось Никите куда легче. Раз другие собирали подобные Книги, забирая жизни у носителей памяти о них, значит, можно и ему. Значит, не он один сделал такой выбор, он просто поступил так же, как и другие.

И Никита продолжил собирать библиотеку.

…И даже себе он не признался бы в том, что теперь, каждый раз наблюдая за тем, как очередной человек – носитель памяти одной из книг приходит в себя, где-то в самой глубине души Никита испытывал крохотное, едва заметное сожаление – он добыл просто книгу, а не Книгу.

* * *

Машину, едва не сбившую его на проезжей части и стремительно скрывшуюся с места происшествия, Никита списал на случайность.

Рухнувший едва не на него тяжелый рекламный баннер тоже подпадал под категорию случайностей. Правда, уже с большей натяжкой.

Когда оборвался один из тросов лифта, в котором ехал Никита, и кабинка чудом не рухнула на землю, стало понятно, что для случайностей это уже перебор.

Кто-то пытается Никиту убить.

И даже «Слова», решавшие все его проблемы в последнее время, тут бессильны – ведь их не на кого обратить, враг остается невидим.

Как он уже привык в последнее время, Никита обратился за помощью к библиотеке. Но на этот раз ничего и не добился – Отрарская библиотека была не всесильна. Или же это Никита просто проходил мимо ответов. Он не понимал еще слишком много языков; возможно, способ узнать, кто пытается его убить и почему, и впрямь описан в одной из тысяч книг, хранившихся на ридере, но он просто не мог ее прочитать.

После бесплодных попыток получить помощь от библиотеки, Никита с сожалением сделал вывод, что ему придется рассчитывать только на свои силы. А это значит – смотреть в оба, чтобы не пропустить очередное покушение.

* * *

Жить, не зная, когда и как на него нападут, и ожидая атаки каждую минуту, – это невыносимое испытание.

Уже неделю спустя Никита понял, что больше не может шарахаться от каждой тени и вздрагивать от каждого звука, он просто сойдет с ума. Ему нужно поменять правила игры, перестать быть мишенью. Нужно найти своего врага и встретиться с ним лицом к лицу.

Осталось только придумать, как это сделать. И, желательно, как можно быстрее, потому что враг может его опередить.

Никита не успел. Выпив чашку кофе в каком-то кафе, он попал в больницу с тяжелейшим отравлением. Несмотря на усилия медиков, с каждым днем ему становилось всё хуже и хуже. Врачи разводили руками, говорили что-то о беспрецедентном случае, необъяснимых процессах и непонятных причинах.

Но Никите всё было понятно.

И он ничего не мог изменить.

* * *

Блогер Веретенский оставил включенный диктофон на стуле, а сам уже некоторое время стоял у окна, повернувшись к Никите спиной. Дослушав историю до конца, он повернулся к кровати, затканной паутиной трубок и проводов, и сложил руки на груди.

– Вот что я тебе скажу, Никита, – сказал он с сочувствием и покачал головой. – По всем раскладам ты должен был погибнуть, но тебе просто удивительно везло. Машина, рекламный баннер, лифт. Особенно лифт – с ним я очень постарался. Но вот кафе, из-за которого ты попал сюда, – это действительно несчастный случай…

Веретенский подошел вплотную к кровати. В палате вдруг сгустились синие сумерки, в воздухе закружились яркие искры вперемешку со снегом.

– Впрочем, какая разница – как. Главное – результат, не правда ли? – с улыбкой спросил Веретенский. За его спиной появились серые кожистые крылья, лицо менялось на глазах.

– Так ты тоже… – прохрипел Никита.

Он пытался приподняться, но сил хватало лишь на то, чтобы слабо сжать руками края кровати.

– Да, я тоже, – кивнул изменившийся Веретенский. – Я – хранитель Либерии, библиотеки Ивана Грозного. И я очень не против заполучить то, что у тебя уже есть от Отрарской библиотеки.

– Но зачем тебе?.. – с трудом выдохнул Никита.

– Зачем? – Серое лицо горгульи страшно оскалилось. – Ты серьезно? Неужели тебе не понравилось пользоваться «Словами»? Неужели ты ни разу не подумал, какую власть могут дать сразу несколько Книг? Неужели не нашел эту мысль даже самую малость привлекательной?

Никита слабо качнул головой, но не смог издать ни звука.

– Ни за что не поверю, – усмехнулся Веретенский. – Мне здорово повезло, что ты еще такой неопытный и научился у своей библиотеки столь малому. Я следил за твоим предшественником, но так и не рискнул с ним схватиться, он был слишком силен. А вот ты – другое дело. Особенно в таком состоянии, – Веретенский наклонился над Никитой, за его спиной развернулись большие серые крылья и затрепетали в ожидании. – Ничего личного, Никита, я не хочу тебя убивать, но ты ведь знаешь, по-другому не получится…

Паутина трубочек и проводов над кроватью зашевелилась и запульсировала пронзительно оранжевым светом. С громким стуком захлопнулась и тут же обросла белым инеем дверь в больничную палату.

Веретенский оглянулся на резкий звук, а когда повернулся обратно, Никиты на кровати уже не было. Хранитель Отрарской библиотеки стоял у него за спиной, в обычном для густо-синих сумерек обличье, угрожающе расправив кожистые крылья за спиной. В руках у него нервно дергался, вырывался из крепкой хватки горящий огненным светом хлыст.

– С кафе ты и правда ни при чем. Это моих рук дело, – спокойно сказал Никита. – Мне нужно было узнать, кто ты, выманить тебя, заставить поверить, что я слаб и беспомощен, что я при смерти. Чтобы ты сам пришел ко мне. И ты пришел.

Веретенский попятился.

– Невозможно! Библиотека у тебя всего несколько месяцев. Ты не мог… Ты просто не мог успеть всю ее перевести… Не мог изучить все Книги…

– Не мог. Но спасибо разработчику универсального дешифратора для Блекберри плейбука. Приложение за доллар девяносто девять. Ты не представляешь, как прекрасно эта программа всё перевела. Не можешь даже вообразить, какие Книги я отыскал. Включая те, что учат находить и узнавать книги других библиотек. И просто книги, и те самые Книги… И Библиотекарей. Учат находить, узнавать – и справляться с ними.

Гибкий горящий хлыст в мгновение ока обвился вокруг хранителя Либерии, намертво стиснув его в огненных кольцах. Веретенский отчаянно дергался, но не мог вырваться.

– И ты прав, – продолжал Никита, подходя к нему вплотную. Его крылья обвились вокруг Веретенского и схватили его в плотный кокон. – Мне приходила в голову мысль о том, какую власть может дать контроль над сразу несколькими библиотеками. И она мне понравилась.

В коконе кожистых крыльев вспыхнул ослепительно голубой свет.

Когда он погас, в палате больше не кружились искры со снегом. Никита стоял над неподвижным телом Веретенского с ридером в руках и просматривал список только что появившихся книг, словно ища что-то.

Нашел. Быстро прочитал несколько страниц, а потом поднял голову и, глядя в окно, улыбнулся:

– Хранитель Александрийской библиотеки, ты следующий.