Когда-то на весь первый этаж этого здания имелась аптека чуть не самая главная, центральная в этой губернии.

И звенел колокольчик над дверью, ходили провизоры в белых халатах, на столах из дуба мореного не было ни единой пылинки.

Аптека работала пусть и неполным составом, но круглосуточно. Владелец заведения ездил по городу на новеньком «Паккарде» — тогда единственном автомобиле в городе.

В аптеку везли индийский хинин, черный, словно деготь, японский йод, английскую соль, таблетки немецкие, средства патентованные американские, пиявки самые отборные.

И что тут такого? Не имея других развлечений, люди здесь болели со вкусом, долго и обстоятельно. За той или иной таблеткой барыни слали своих лакеев за двести верст.

Но менялись времена — менялись и нравы. Последнее время дела у аптеки шли неважно. Людям было как-то не до болезней — все свободное время занимали треволнения о судьбе родины. И потому в аптеке брали все более банальные валериановые капли.

И аптека стала терять свой шик, размах. Пришлось уволить двух провизоров, оставив только одного.

Отчего так получилось? Да народ у нас знать такой. Когда простуда или инфлюэнца начинают душить нашего человека, он не бежит в аптеку за микстурами, он идет в кабак за медовой с перцем, греет в чайнике пиво. Когда душит депрессия, хандра жесточайшая никакой наш человек не станет покупать настои валерианы или валиум. Ибо для излечения отечественной древнерусской тоски не хватит всего успокоительного этого мира. Тоску заливают горькой…

И «Паккард» владельца аптеки терял свой лоск, трескалась кожа на сидениях и тентах, все громче стучали поршни в двигателе. И уже не понять — то ли в городе не было нужных запасных частей, то ли просто не хватало на них денег.

А в городе появлялись другие автомобили — лакированные «Форды», безлошадные экипажи фабрикации Луи Рено, отечественные грузовики «Руссо-Балт».

И сначала в аптеке сдали угол торговцу журналами и газетами. Полагали, что аренда квадратного аршина подсобит денежному балансу аптеки. Но как-то сложилось наоборот. Дела аптеки шли под гору, зато очень скоро торговец газетами уже нашел средства снять у аптеки целую комнату.

Потом появились иные съемщики.

Закончилось тем, что в помещении первого этажа аптека стала занимать только одну комнату, один подъезд. И уже вывеска не помещалась над дверью, крайнюю букву пришлось просто сбить — получилось слово непонятное, а именно «Аптек».

Крайнее помещение бывшей аптеки занимал маленький кабачок. Где-то это было выгодное соседство. В аптеку то и дело заходил кто-то, например за желудочными каплями…

Но с иной стороны у кабака, как и у большинства подобных заведений репутация была ниже плинтуса. Дурная слава переносилось на объекты расположенные под одной с ним крышей. Про аптеку в частности говорили, что при ней имеется подпольный абортарий, продаются снадобья, кои превращают несчастливых жен в счастливых вдов. Да что там, даже говорили, что в аптеки приторговывают приворотным зельем, торгуют качественными проклятиями оптом и в розницу. Несли и прочий антинаучный бред. Но вот беда — в науку уже мало кто верил…

Дольше всех продержался владелец книжной лавки. Но затем и он плюнул: в этом помещении господа Гоголь и Достоевский просто не продавались. Потому лавка стала торговать прессой желтой, книжками-растрепками, худо-бедно продавался "Новый Сатирикон" издаваемый под редакцией господина Аверченко.

Но лучше всего шли открытки скоромно именовавшиеся как эротические.

Одно время этот промысел давал весьма приличные доходы и был поставлен на широкую ногу: и в одной из задних комнат эти самые открытки и размножали с готовых негативов.

Копированием этих карточек заведовал некий, неизвестно попавший сюда студент-очкарик. Вроде бы не был он и ссыльным, и в тоже время — местным. А институтов-университетов в этих краях не имелось.

Неучтенные химикалии, близость аптеки, да просто скука потянули студента в революционерство.

Он не читал брошюрки "Кто есть кто в охранке", "Маркс за 30 минут", "Антидюринг в шпаргалках и подсказках".

Политика в революции его совершенно не интересовал — больше студента занимал сам процесс.

Поэтому сначала была изучена книга "Занимательная революция: сто советов начинающему мятежнику", найденная как-то на вокзале. Больше всего его увлекали статьи околохимические.

И студент начал изготовлять бомбы.

Сначала нитрировал глицерин. Затем мешал нитроглицерин с желатином — получался студень, напоминающий тот, который использовался в гектографах. Но если листовки, отпечатанные на гектографе, взрывали общество в смысле переносном, то смесь нитроглицерина и желатина делала это буквально. Пироксилин рвал все в клочья.

После студент в стеклянные трубочки запаивал серную кислоту, обкладывал ее сахаром напополам с бертолетовой солью да гремучей ртутью для верности. Так получался детонатор.

Впрочем, бомбы студент в градоначальника не бросал по причине своей крайней застенчивости. Иных же революционеров в городе не имелось, и изготовленная взрывчатка хранилась на полочках.

Лишь порой студент выбирался на природу, глушил рыб…

В общем, однажды случилось то, что просто не могло не произойти. Весь запас этого добра детонировал.

Угол дома разворотило напрочь.

Но студент каким-то чудом уцелел, хотя взрывом выбило даже стекла в очках.

Кроме того, годовой запас открыток пикантного содержания разбросало на три квартала.

От полиции книготорговец откупился взяткой — самой большой в истории города.

Студент-бомбист был уволен с треском. Тем паче, что спрос на открытки, ввиду насыщения рынка упал. Даже гимназисты младших классов отлично знали, откуда берутся дети и как с этим бороться.

Такая вот сексуальная революция получилась.

-//-

К моменту появления в городе Клима и Евгения, что-то да изменилось.

Аптекарь взял реванш — место, где некогда печатались открытки, вернул себе, впрочем, изрядно потратившись на ремонт. Теперь там сидел привезенный откуда-то с севера шаман. Порой шлялся неизвестно где, собирал травы, затем готовил из них какие-то снадобья. К шаману приводили детей лечить, скажем, от заикания и ночного недержания мочи. Надо сказать, довольно часто визиты помогали. Очевидно, что аптекарь и шаман работал по принципу "клин клином вышибают". Ибо первое впечатление шаман оказывал жуткое настолько, что до второго просто не доходило…

Ну а, в общем, две революции и события, последовавшие за ними, особо ничего в деятельности трех заведений ничего не изменили. Книготорговец снабжал людей пищей духовной, трактирщик — едой обыкновенной. Аптекарь лечил от последствий приема первой и второй.

Все три компоненты были качества ниже среднего.

Когда Аристархов со спутником переступили порог трактира, в нем практически ничего не изменилось. Лишь некоторые посетители отставили кружки с брандахлыстом, скосили на вошедших глаза. Большинство не сделали и того. Кое-кто даже проснулся. Мухи продолжали ползать среди кружек и луж пролитого пива. Им было сытно и пьяно. А, учитывая сезон, еще и сонно. В углу совершенно откровенно мышка грызла корку хлеба.

Клим посчитал такое безразличие неуместным.

— Будь здоров, народ честной! — бодро крикнул он с порога.

Народец в кабаке посмотрел на вошедших зло и не к добру молчаливо. Мухи заползали быстрей, мышка подавилась хлебом.

Лишь косой малый сказал, словно сплюнул:

— Был честной, да позапрошлой весной.

Чугункин ожидал, что появятся ножи, револьверы. Но вместо того почувствовал тычок от Аристархова. Это было тем обидней, что уж подобного Клим ну никак не ожидал:

— За что?

— Просто так… Было бы за что вовсе бы убил… — ответил Аристархов. — Помалкивай…

Людей в трактире было мало.

Аристархов прошел к столику около стены. Клим следовал за ним.

Почти сразу после того, как сели, у стола появился половой:

— Чего изволите?..

У такой расторопности была весомая причина: на улице резко похолодало. Оттого в трактир народец порой заходил просто погреться. За вычетом нанесенной на подошвах грязи трактир убытков не нес — посетителей все равно было маловато.

Но, тем не менее, хозяин заведения с такими боролся. Если заказ не делался в течение пяти минут, посетителям указывали на дверь.

Потому в тоне полового не было ничего доброжелательного не было — на вновь прибывших он смотрел словно на биндюг. Его совершенно не смущал даже карабин Аристархова. Это совсем сбило с толку Клима.

— Э-э-э… — пробормотал Клим. — Нам бы чего-то поесть… И попить… Чего-то…

— А точнее?.. — от тона полового стало зябко.

— Щи у вас есть? Постные… — вздохнув, вступил в разговор Евгений.

— Ага…

— Ну на двоих вот тащи их, капусты соленой к ним и чаю! Не видишь — люди с холода!

— Деньги сразу приготовьте… — предупредил половой.

— Тащи еду… Рассчитаемся, не боись!

На Евгения Клим смотрел уже с неким испугом. Довольно скоро после ухода в смутные волости выяснилось, что о двоевластии, о возможности отмены комиссаром какого-то решения Аристархова, речь просто идти не может. Евгений с Климом даже не советовался, все обдумывал сам.

Да и, в общем-то, это было к лучшему. Потому как Клим признавался даже себе: что именно предпринимать, куда идти — ему было неизвестно. Он был просто довеском к Аристархову.

Но это совершенно не отменяло желание разобраться в положении вещей.

— Скажите, Евгений… Вы мне можете сказать, что мы здесь делаем?

— Легко. Мы ждем, когда нам принесут еду. Я лично жрать хочу. А ты разве нет?..

Действительно: за последние три дня поесть получилось раз пять. Возможно, это был первый раз, когда приходилось поглощать пишу не впопыхах. Раз обед сорвался из-за возникшей драки. Душа Клима ушла в пятки, он приготовился умирать, но все ограничилось перестрелкой поверх голов.

— Нет, скажите, что мы делаем в этой местности? Куда нас несет… Мы что, ищем здесь Костылева и этого колдуна?

— Судя по всему, он найдется сам.

— Но направление моих мыслей правильное?

— Угу…

— А отчего вы решили, что мы… Он… Что мы здесь встретимся?

— Все очень просто: боевые действия тут ведутся в направлении запад-восток. На юг эта сотня не пойдет. Было бы иначе — мы бы уже об этом знали. Но этого не будет, потому как банда попадет меж молотом Красной армии и наковальней Белой. Он будет либо здесь, где власть не пойми чья, либо заберется еще севернее — где власти нет вовсе.

Климу пришлось согласиться. Власти тут не имелось. Не было и тут и гражданской войны. Ибо для гражданской войны требовалось как минимум две гражданские армии. Здесь же армий не имелось — каждый был за себя. Короче, стоял полный бардак.

Половой принес заказанное. Поставил еду на стол без пожеланий приятного аппетита или даже более экономного «пожалуйста». Вместо этого потребовал расплатиться.

Пока Аристархов рылся в бумажнике, Клим успел проглотить первую ложку. Скривился:

— Ваши щи начали скисать…

— Ну так ешьте быстрей, пока не скисли окончательно — не моргнул и глазом половой.

Евгений в отместку рассчитался копейка в копейку, не добавив чаевых.

Лакей фыркнул и удалился.

Клим и Евгений приступили к трапезе.

Меж тем, даже стуча ложкой по миске, Евгений считал себя находящимся на работе. Он прислушивался к тому, что говорят за соседними столам. Мало ли, скажут люди в невзначай что-то разэтакое. Вдруг, где имеется неучтенное чудо? Вдруг кто-то превращает свинец золото или хотя бы в серебро? Не воюет ли где отряд деревянных солдат или, положим, големов расписанных под хохлому или гжель?

Но нет, за столом напротив разговаривали о материях приземленного значения.

— Завод-то его еще прапрадед заложил. — бухтел кто-то за спиной Евгения. — Тожить Григорием звали. Ну и как сделал: послал как бы не в самый Питербурх. Дескать, дозвольте своим коштом построить церковь деревянную! Ну, ему, ясен-пень, высочайше сие действо разрешают. Он, как обещано, церквушку строит… Да вот только откуда в Сам-Питербурхе знать, что церковь в селе уже имелась, да еще и кирпичная! Ну и, значица, попов переселяют в деревянную, а кирпичную разбирают. И из этих кирпичей строят в тех местах первую доменную печку! Прадед — тот тожить крут был. Говорят, приедет в какую-то деревню, да давай мужичкам горькую подливать. Проснется, бедолага с похмелья да еще и прикованный к токарному станку…

Прислушался к разговаривающим рядом, через проход. Какой-то финансист делился несложными наблюдениями за фондовым рынком смутного времени:

— Золото — оно всегда в цене. Когда больше, когда — меньше, но не обесценится оно никогда. С ассигнациями дело обстоит похуже. Особенно отечественной выделки. Положим вот доллары — еще куда не шло, или иены японские. Хотя вот ты знаешь, как иены выглядят? Я — нет… Потому фальшивщики срисуют какого-то тунгуса, краказябры вместо букв налепят и давай печатать! А наши деньги — так вообще перевод тряпья и бумаги. А курс скачет… Возьмут красные какой-то городишко — деньги белых летят в камин. Через неделю этот же городишко отобьют, и уже от большевистских дензнаков прикуривают!

За столом напротив бубнели все о том же заводе:

— А праправнук тожить его заложил металлургический завод. Сделал это в местном ломбарде. И что характерно, сделал это ровно в начале февраля семнадцатого года…

И тут дверь кабака открылась, и в кабак вошел Геллер, в одной руке держа неизменный пулемет, под мышкой другой была зажата пачка газет и журналов, купленных очевидно, рядом.

Рихард, войдя, остановился на пороге, осматривая зал. Может быть, Евгению удалось бы сделать вид, что он не заметил бывшего однополчанина. Вероятно, Рихард поступил бы так же. Но, заметив, что Евгений куда-то внимательно смотрит, Клим тоже повернулся.

— Гражданин Геллер! — крикнул он через половину зала. — И вы тут?

Через несколько минут от Рихарда, сидящего за рядом с Климом, половой уже принимал заказ.

Геллер заказал обед куда более богатый. И щи у него были не постные, а заправленные салом, к каше прилагалась отбивная. Не побрезговал Рихард и пивом.

Про себя Клим ликовал.

Ну вот, — думал он — Вот еще один идейный борец. Теперь вдвоем удастся совладать с беспартийным военспецем. Кстати…

— Товарищ Геллер! Вы тут тоже по поручению Партии?

Рихард кивнул как можно неопределенней.

— Еще скажи, по поручению какой. — ляпнул Евгений.

Клим посмотрел на него с удивлением. Причину этого Аристархов не сразу понял: оказывается, привычную фразу он не подумал про себя, а выпалил вслух. Хотел как-то сгладить сказанное, пойти на попятную, дескать, пошутил. Но увидел, что Рихард полувиновато улыбнулся.

— Вы не большевик? — споткнулся об улыбку Рихарад Клим. — Может, вы меньшевик?

А, в самом деле, ведь власть большевиков осталась где-то там, за холмами, за лесами. И появись здесь красные отряды, получат они не то чтоб удар не то чтоб в лоб, а множество мелких тычков и подзатыльников. Ничего такого, с чем невозможно справиться, если событие было бы единичным. Но сотни, тысячи таких щипков могут великана если не свалить, то довести до истерики. Будут защищать не власть, а именно местное безвластие, смутную волость.

— Боюсь, Рихард ни дня не состоял в РСДРП. - ответил Евгений. — Что называется ни «бэ» ни «мэ».

— Вы эсер? Анархист?..

Ни Рихард ни Евгений не кивнули. Впрочем, головой не покачали тоже.

— Да кто же вы на самом деле?

— Это так принципиально для вас. На свете много партий — хороших и разных.

Как раз принесли заказанное Рихардом. Он тут же приступил к трапезе. Ел с аппетитом, взгляд Клима его совершенно не тревожил.

Потому Чугункин повернулся к Аристархову:

— Ну, наконец, вы скажите!

— У нас Рихард состоит в партии всероссийской, даже мирового значения. В партии над партиями…

— Евгений, я бы попросил вас! — зашипел Геллер, оторвавшись от щей.

Но Евгений закончил:

— …в партии любителей денег. И в этой партии он «большевик» — поскольку состоит в партии любителей больших денег!

Рихард кивнул, глядя в тарелку.

— При коммунизме денег не будет. — доверительно сообщил Клим.

— Этот тезис можно обратить: пока есть деньги — не будет коммунизма. А опыт показывает, что человечество без денег — ну никуда… Вон и большевики тоже денежку печатать начали…

— Это временное явление!

А ответ на это Рихард скривился и покачал головой. Дескать, не думаю…

— И вы не воспринимаете октябрьскую революцию? — не сдавался Клим.

— Отчего же не воспринимаю. Очень даже воспринимаю. Революция — это не бульварная газетенка, которую можно игнорировать. Это свершившийся факт. Явление… Но опять же — зачем все доводить обязательно до коммунизма?

— Но Ваше отношение к революции…

— Вы не поверите, но самое положительное. Революция — молодость мира, это правда… Так что смело меня можете считать сочувствующим делу революции. Будь моя воля, я бы установил проводить революции раз в тридцать-сорок лет. Чтоб дерьмо не застаивалось. Сейчас страна обновиться, помолодеет. А потом все вернется на круги своя. То бишь дерьмо всплывет. И вместо диктатуры пролетариата мы получим тиранию безумца вроде Царя Гороха или еще хуже — Ивана Грозного.

— После победы мировой пролетарской революции, революций уже не будет! Это последняя революция!!!

Геллер кивнул

— Вот тут же в здании есть аптека. Я бы вам посоветовал купить валлиумные капли. Говорят, успокаивают. Только вы с ними осторожней. Во-первых, от них можно успокоиться раз и навсегда. Во вторых, иногда возникает привыкание, как от абсента или кокаина.

— Вы знаете, Рихард, я пробовал их пить… — неожиданно вступился за Клима Евгений. — Как видите — пока жив. А что касается наркомании, то они мне не приносят покоя, а, значит, и привыкания.

— Вино в таких случаях помогает… — осторожно посоветовал Рихард.

— В таких случаях хорошо помогает яд. Но мне его не продают, говорят, молод еще, нет шестидесяти лет…

Хотя Геллер и есть начал позже всех, щи он уже закончил. За сим вытер миску хлебом, и бросил его в рот. Поменял тарелки, принялся за кашу с отбивной. Попробовал разрезать мясо тупым ножом, но вместо того поцарапал миску еще более.

Ругнулся.

— При изготовлении этой отбивной ни одно животное не пострадало. Это я слышал, у Нобеля в Баку находились умельцы, которые из керосина самогон гнали, а из гудрона варили вещество, которое от этой отбивной не отличается ни цветом, ни запахом ни консистЭнцией не отличается. Резина называется.

Геллер именно так и произнес это слово, что в нем явно слышалось большое, очень большое «Э».

Но все же справился, отделил от этой отбивной кусочек, бросил его в рот. Победу отметил глотком пива. Посмотрел на Аристархова:

— А вы, я так посмотрю, тоже уже не с красными?

Сказано это было ровно тем тоном, что еще бы немного и слова Геллера услышали бы за соседним столом. Может быть, сразу бы драки и не случилось, а вот дальше? Кто его знает?.. Большевиков здесь не любили.

Аристархов скосил взгляд на пулемет Рихарда. И Чуть было е подавился своими щами. Через прорези в магазине было видно пули.

— Ты, я смотрю при деле? — спросил Евгений.

— Ага…

— И я даже догадываюсь при каком.

— Да ну?

— У тебя пулемет заряжен серебряными пулями.

Геллер удивленно посмотрел на свой пулемет, будто увидел его впервые.

— Неужели? Вот ведь мерзавец, оружейник — надул все-таки. Я ведь просил обыкновенные! Оно, знаете ли, пулемет французский, у нас такие патроны найти трудно: Лебель, восемь на пятьдесят миллиметров. Не знаете, где взять?

— Погоди не части, — оборвал его Аристархов.

И замолчал сам.

А, собственно, в чем дело?.. У Геллера в оружии серебро. Но ведь пуля пусть и серебряная остается пулей. Она и против живых сгодиться. Есть байки, что она против нечисти пойдет… Так что серебряная пуля — довольно практично, хотя и дороговато.

— А вы что, в курсе тех дел, для которых могут сгодиться серебряные пули? — с деланным безразличием спросил Геллер.

— Ну да! — резво начал Чугункин, но тут же ощутил под столом тычок от Аристархова.

— Ну да… — ленивым тоном продолжил Евгений, — весь уезд, вся губерния шумит. Говорят, развелось нечисти, больше чем царского офицерья.

Царских офицеров здесь тоже не любили. Даже бывших. Здесь вообще никого не любили.

Всем троим было ясно, что дело у них одно и то же. Если Геллер зарядил свой пулемет серебряными пулями, то с объектом своих поисков долго разговаривать не намерен.

"Как бы им так осторожно намекнуть, что можно объединиться?" — подумал Геллер.

И тут же заговорил Аристархов.

— Послушай, Геллер… Рихард… Может не стоит тебе по этим местам в одиночку разгуливать? Приставай к нам, погуляем по миру вместе…

Геллер кивнул даже быстрей, нежели того допускали приличия.

Аристархов понимал: брать Геллера в команду, все равно, что попытаться приручить скорпиона. С иной стороны скорпион этот все равно будет ходить где-то рядом. И лучше держать его в поле зрения, нежели налететь на ядовитое жало за каким-то углом.

Геллер размышлял иначе: очевидно, эти двое обладали охранной грамотой хоть от каких-то властей. Вероятно, мандат этот спрятан надежно, скажем напечатан на шелке и зашит за подкладку.

— А вы как на это смотрите, товарищ комиссар? — широко улыбнувшись, прошептал Рихард.

Даже Клим понимал, что от его согласия зависело мало. Эти двое уже заключили союз, и в нем Чугункин играл роль небольшую, совсем незначительную. По крайней мере, до возвращения в расположение красных. Но с иной стороны, Рихард считал нужным хоть как-то польстить самолюбию комиссара.

— Скажите, а вы не соврали тогда про Мышковского.

Геллер улыбнулся максимально широко и кивнул:

— Если желаете, я про него потом расскажу.

— Рихард не станет вас в таком обманывать. — подтвердил Аристархов.

— Ну, значит, по рукам… — разрешил Клим.

-//-

— А что случилось-то? — роптали зеваки.

Но Клим и Евгений пожимали плечами. Ясно было, что произошло нечто нехорошее…

Вчера в кабачке засиделись до позднего вечера — пили пиво в кабачке во славу образованного союза и за счет Геллера.

Толком опьянеть не удалось — пиво оказалось порядочно разбавленным. Но удар по почкам нанесен был просто сокрушительный — за ночь Евгений три раза выбегал по ветру.

Тут надо сказать, что ночевать разбрелись по разным местам. Клим и Евгений сняли комнатенку на втором этаже этой забегаловки.

Рихард единолично расположился в гостинице напротив, в номере если не люксовом, то довольно дорогом. Обретенных компаньонов приглашать к себе не стал — так далеко щедрость Рихарда не заходила.

И все было бы хорошо, но уже утром в гостинице напротив что-то здорово громыхнуло. В одном приличном номере вышибло стекла, занавески вывернуло так, что они теперь трепались на улице.

К тому времени, как Евгений и Клим вышли из своей гостиницы, на улице столпились почти все свободные на данный момент зеваки.

Появилась карета скорой помощи. В здание вбежал доктор, но пробыл там всего ничего — вышел через три минуты вальяжной походкой. Вскорости после отъезда доктора прибыли иные, похожие более на учтивых гробовщиков. Как объяснили зеваки, это прикатили страховые агенты.

Все это время в гостиницу никого не пускали, хотя несколько человек оттуда все-таки съехало. Уж не понять, что было тому причиной: запланированный на сегодня отъезд из города или утренний взрыв. Рихарда не было. Евгению показалось, что ему известно, чье тело обозревал доктор.

В маленьком городишке вести распространялись мгновенно. И очень скоро, влекомая клячей, прибыла телега из местного морга. Два моргауза в резиновых передниках поверх затрепанной одежды с пустыми носилками вошли в здание. Те же носилки вынесли из гостиницы. Тело на них было накрыто окровавленной простыней.

Меж тем, по толпе прошелестел иной слушок, пущенный как бы не портье этого отеля. Дескать, жилец, еще вечером на дверь повесил табличку: "Не беспокоить", а на ручку поставил чашку с расчекованной «лимонкой» внутри. Дескать, если бы кто дверь стал открывать, то чашка бы упала, разбилась, граната — разорвалась. И тревожащего сон, может быть, и не убило бы, но спугнуло бы.

Но по словам портье все произошло иначе. Дескать, чашка простояла всю ночь спокойно. А вот утром… То ли чашка упала, когда человек шел к двери… То ли этот гость неудачно зачековал оружие, то ли постояльцу банально расхотелось жить… В общем, остальное было всем понятно.

— Надо бы сказать, что мы его друзья… — предложил Евгений. — Может, хоть пулемет отдадут.

— Сомневаюсь. — заключил Клим.

В ответ Аристархов кивнул: да, действительно, шансов никаких.

— А что случилось-то? — спросил кто-то подошедший сзади.

— Человека убило гранатой…

— А… Ну-ну…

Некоторое время стояли молча. Затем все тот же человек за их спинами спросил:

— Ну что, так и будем стоять весь день, или будем отсюда выбираться.

Евгений вдруг понял, что слышит голос знакомый. Обернулся.

Перед ним стоял живой и здоровый Геллер.

— Рихард… Ты не поверишь, но я так рад тебя видеть…

— Как ни странно, но верю. Поехали…