Конец марта — начало апреля 1980 года в Кабуле оказались жаркими, — и «афганцем», срывавшим палатки напором «Хоттабычей», и боевым применением разведывательных подразделений 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Офицеры-разведчики были информированы о проводимых частями 40-й армии боевых операциях по обеспечению функционирования автомагистралей Кабул — Джелалабад, Кабул — Кандагар, Кабул — Хайратон и Кандагар — Шинданд. Мы не строили иллюзий в отношении военной составляющей, развивающейся в Афганистане по драматичному варианту, и своего участия в боевых операциях. Вооруженная оппозиция наносила многочисленные болезненные удары из засад вдоль основных дорог, по которым ограниченный контингент обеспечивался материальными запасами, вооружением, боеприпасами и продовольствием. Советские войска несли потери без какого-либо преимущества над душманами, контролировавшими дорожную сеть. Противником сжигались колонны большегрузных машин, перевозивших армейское имущество, топливозаправщиков с горюче-смазочными материалами для боевой и другой техники. На афганских дорогах гибли советские солдаты и офицеры.

Несколько дней назад я встретился с Сашей Мальковым, товарищем из медицинского батальона, с которым мы были в хороших дружеских отношениях. Проверяя службу по охране литерной стоянки самолетов, я столкнулся с ним при загрузке в его санитарную машину эвакуированных вертолетами из района боевых действий тел погибших солдат и офицеров. Тела перегружали из приземлившихся рядом «вертушек» в «таблетку», на которой Мальков увозил их в медицинский батальон для подготовки к отправке в последний путь на Родину.

— Саш, привет, тысячу лет не виделись, — обнялись мы с Мальковым, — или забыл, где находится разведка дивизии?

— Закрутился, Валер, все некогда! Видишь!

Он показал на открытую дверь «санитарки», где лежали в завернутых и набухших от крови плащ-палатках погибшие в бою десантники.

— Угу, дела…

— И вот так — каждый день… Но обещаю — буду!

— Предупреди заранее, Сань, попаримся, посидим.

— Без вопросов, Валер.

Александр торопился в машину, и мы уже стали было прощаться, но тут я спохватился.

— Слушай, ты в медсанбат?

— Ну да!

— Подбрось до штаба дивизии.

— Ради бога, садись. Там, кстати, в ящике тело офицера…

— Я с боку приткнусь, езды-то пять минут.

— Садись-садись, Валер.

Открыв дверь с задней стороны машины, я запрыгнул к лежавшему в проходе ящику, в котором, как сказал мне Александр, находилось тело офицера. Держась за прикрепленные сбоку носилки, я осмотрел ящик, с которого при езде по колдобинам съехала крышка, и в образовавшейся щели угадывалось покрытое грязью серое тело, сбоку — удостоверение личности офицера. Не удержавшись от любопытства, я двумя пальцами вытянул документ и открыл его на странице с фотографией. В ту же секунду был поражен: с фотографии на меня смотрел Игорь Турченков, однокашник по десантному училищу со второго курсантского взвода. Не веря глазам, прочитал: Турченков Игорь Алексеевич — никаких сомнений. Приподняв крышку ящика, обомлел: лицо моего однокашника было изуродовано до неузнаваемости. Не было больше круглолицего, всегда румяного Игоря с добродушной улыбкой на лице. Тело было располосовано по всей его длине, без внутренностей. Такого лучше б не видеть…

— Слышишь, Сань?

— Да.

— Мы вместе учились. Откуда его привезли?

— По-моему, из Джелалабада.

— Ты что-нибудь знаешь о нем? Что? Как?

— Вертолетчики рассказывали, что он с взводом зажал в ущелье горстку «духов», один из которых был европейцем. Ты же знаешь установку: «бледнолицых» не уничтожать, брать живьем, американские советники. Несколько «духов», как они рассказали, стояли, прижавшись к скале. «Бледнолицый» также стоял с остальными с поднятыми вверх руками, но короткого «Узи» на предплечьях его рук никто не заметил. Твой однокашник с тремя бойцами вылез из БМД, чтобы их разоружить, а европеец из «Узи» положил всех очередью. Двое «духов» схватили за руки тело лейтенанта и потащили вниз, в ущелье. «Бледнолицый» прикрывал отход. Через пару часов подошло подкрепление и к вечеру ушедших «духов» уничтожили. Рядом с ними лежало обезображенное тело твоего сокурсника. Ему раздолбили камнями голову, вскрыли живот и набили его камнями… Все, что можно, отрезали. Вот такая история.

Пораженный увиденной картиной и рассказом товарища, я с комком в горле вышел у тропинки, ведущей к штабу дивизии, и долго еще стоял, переживая стресс. Полный ненависти к животным в человечьем обличье, я чувствовал, как в душе собиралась жажда мести к дикарям средневековья, не имеющим ничего святого в их единении души и материи — даже к мертвым. Ненависть с кровью растекалась по телу, в висках стучало: пощады не будет зверью, оно не имеет право на жизнь. И сейчас, много лет спустя после афганских событий, мне не стыдно признаться ни себе, ни общественности на частых встречах, что этой установке я следовал до последнего дня афганской войны. Ни в первый период пребывания в Афганистане, ни во второй у меня не было пощады к уродам добропорядочной и самой мирной религии на земле…

Бои шли повсеместно: восточные провинции Афганистана полыхали в огне, горел Кандагар, Гильменд, душманы бились за расширение влияния в провинциальных центрах. Исламские комитеты, возглавляемые зачастую духовными лидерами, брали власть на местах и вели за собой население, их влияние на массы было безграничным: слово муллы — закон для мусульман. В кишлачных массивах формировались душманские образования, в горах оборудовались базы, с которых совершались нападения на советские войска. Но боевые операции, проведенные в ряде провинций весной 1980 года, имели временный военный успех, местные органы власти не могли закрепиться в уездах и кишлаках, что возвращало ситуацию в исходное положение. Напрасные потери в живой силе, технике, недостигнутые цели раздражали командование армии, советнический аппарат. Решение афганского вопроса выходило из-под контроля лиц, отвечавших за него; более того, Афганистан, взорвавшись войной, расшатывал устои в примыкавших к нему среднеазиатских республиках СССР.

Огромная луна с сумасшедше-сказочным отливом синего цвета свидетельствовала о наступлении темного времени суток — холодало. Неуютно было парням, ушедшим на задание в районы раскинувшихся по долинам кишлаков. Понятны были проблемы, связанные у разведчиков со светлыми ночами, когда находишься где-нибудь у «духовского» кишлачка, словно голый на площади, и становишься беззащитным перед опасностью. Разведчики действовали круглые сутки: ночь — время решения специальных задач.

Спустя много лет появилась возможность поведать о внутреннем психологическом состоянии каждого из нас, разведчиков, при выполнении боевых задач в тылу жестокого и коварного противника. Отчасти эта тема освещалась мной выше, но я коснусь ее вновь, потому что в Афганистане мы подвергались опасности не только на боевых заданиях, а всегда. Опасность для жизни как внешний фактор воздействия на человека имела место повсюду, но сейчас мы поговорим об опасности особого рода — смертельной, крайней степени риска, когда в боевой задаче солдат, офицер объективно рискуют погибнуть. Насколько получится мне заглянуть в душу к самому себе, чтобы приоткрыть ее сокровенные уголочки, выразить сложность противоречивого состояния в минуты опасности, судить читателю, но определенно одно — очень непросто находиться в зоне смерти и при этом выдержанно и уравновешенно выполнять поставленные задачи и… остаться в живых. Многих людей, не испытавших состояние смертельной опасности, интересует вопрос: страшно ли было в бою, на заданиях в тылу у «духов»? Вопрос, задаваемый мне бесконечное количество раз в беседах с молодежью, в воинских коллективах, учреждениях образования, всегда заставлял меня отвечать на него жестко, конкретно и по делу. Теперь же я позволю себе немного пофилософствовать на эту тему в гуманитарном, духовном аспекте проблемы.

Понимание смертельной опасности, ее ощущение каждой клеточкой тела происходит всегда, когда высшая нервная система сигнализирует: «Опасность». С этого момента организм живет и работает в условиях действия этой команды. Он по-разному реагирует на опасность, у каждого это состояние выражается неодинаковыми физиологическими признаками, в том числе внешними. Мы все индивидуальны, имеем свою и только свою комбинацию генного кода и по-своему воспринимаем чувство опасности как фактор воздействия на психологический механизм человека. Организм оценивает ее самостоятельно на основе восприятия, анализа и выводов, формируя собственную защиту относительно степени риска в условиях действий. Условно я бы опасность разделил на следующие степени риска: минимальная, относительная, смертельная. Уточняю сразу: они все допускают смертельный исход, но в каждом отдельном случае шансов остаться в живых где-то больше, где-то меньше, однако просчитать в бою, на задании возможные риски и степень опасности не всегда удается. Конечно, мне как командиру положено оценивать ее в условиях боевых действий, но бой, разведывательные действия в тылу противника имеют высшую категорию опасности, в которой рассчитать возможные варианты развития событий не представляется возможным.

В любом виде боевых действий бой может развиваться в непредсказуемом для нас, командиров, направлении. Косвенные факторы появляются оттуда, откуда их никогда не ожидаешь, и бой приобретает совсем иной характер, иной исход. Соответственно, степень опасности уменьшается, или, наоборот, увеличивается в динамике событий. Организм реагирует на все изменения, происходящие в зоне опасности, мозг анализирует развитие событий, оценивает опасность, дает команду на реакцию человека. К примеру, опасность снизилась, я оцениваю ситуационную обстановку: «Ух, пронесло», — выдыхаю, вытирая потный лоб. Или видишь, что противник обходит, создавая угрозу для жизни, он уверен в своих силах и готовит атаку на уничтожение: в голове проносится: «Ах», в мозгу включается в режим «смертельная опасность», дает команду на конкретные действия. Будут они правильными или нет — другой вопрос, но он заставляет принимать решения, мобилизуя организм на работу сверх его возможностей.

Человек в минуты смертельной опасности открывается с самой неожиданной стороны: может совершить бесстрашный поступок, может растеряться и войти в ступор, из которого трудно его вывести, а потом с трудом себе самому объяснить, что же с ним произошло. Может поддаться панике, потерять над собой контроль, совершить неадекватное действие. В этой ситуации внешний фактор один — смертельная опасность, а внутренних факторов сколько угодно: морально-психологическая подготовка, физическое состояние, готовность бороться за жизнь, личные качества и боевые возможности, поддержка товарищей, способность быстрого принятия грамотного решения и т. д. Вот здесь-то и проявляется клиника реакции организма на опасность, как человек не только воспринимает ее, но и реагирует во внешнем и внутреннем проявлении.

Внутренние проявления выражались общим волнением на сложившуюся ситуацию в целом. Это можно сравнить с прыжком с парашютом: волнение, выраженное необычным, противоестественным действием, которое предполагает совершение шага в бездну. Высота вызывает боязнь, если даже смотреть на нее с девятого этажа жилого дома, а здесь надо шагнуть в нее и делать что-то грамотное. Тем не менее этот шаг при сильном, но контролируемом человеком волнении делается, и дальнейшие действия позволяют ему уверенно управлять парашютом, выбирать точку приземления, приземляться. Так и при выполнении боевой задачи: есть четкое понимание риска, опасности для жизни, есть волнение — сильное, захватывающее, оно заставляет быстрее осмысливать происходящее, принимать быстрые решения, действовать в интересах выполнения приказа.

Есть такое понятие — страх, которое я объясняю следующим образом: психологическое состояние человека в режиме бесконтрольной реакции на возникшую ситуацию. Человек теряет способность мыслить, совершать разумные действия, то есть попадает в состояние психологической гибели. Говорят, страх парализует — это действительно так. Страх толкает человека к любым, не поддающимся никакой логике, действиям. Вспомните 1-ю Кунарскую операцию, о которой я рассказывал выше, проанализируйте действия отдельных персонажей и вам многое станет понятным. Сознание, разум мечутся в противоречиях друг с другом, заставляя совершать безумные действия, которые впоследствии приводят к гибели. Паника, выход психики человека из работы нормального режима — процесс носит неуправляемый характер, требующий решительного вмешательства товарищей извне.

Поэтому не будем смешивать в одну хорошую рюмку вина безумие и действия человека, вызванные временным смешением чувств. Вы думаете, у меня не было смешения чувств у кишлака Паймунар, когда я увидел «духов», охватывающих группу с обеих сторон? Они же могли нас уничтожить в течение несколько минут! Сколько было ситуаций при выполнении боевых задач, когда наши головы готовы были отделиться от тел! Но находили же мы варианты, чтобы избежать этого? Контроль над собой, своими действиями должен быть исключительно постоянным!

Бой — ситуация, которая развивается быстро. Она может продолжаться несколько секунд, но при этом принести непоправимые потери. Реакция, мышление должны быть настолько быстрыми и грамотными, чтобы не позволить противнику перехватить инициативу и диктовать условия боя. Мгновенное принятие решения в сочетании с железным отпором врагу, нанесением ему максимального ущерба, перехватом инициативы и развитием успеха жесткими, стремительными действиями. Здесь не надо церемониться и помнить о таких общеизвестных вещах, как гуманность, человечность — это пустое. Только огонь, огонь и еще раз огонь! Захват пленных, допрос, получение информации, удар ножом и вперед — развивать успех! «Шкалить» противника по полной, лишать его глоточка воздуха, давить всеми силами и средствами! Никакой жалости к шакалам в человеческом обличье, только пуля приведет их к милосердию на этой земле. Поверьте мне, это так! А на том свете пусть они вымаливают милость Аллаха, авось, поможет, у меня возражений нет.

Нам, разведчикам, помогало наработанное самообладание, появившийся опыт, желание проявить себя в сложнейших ситуациях, а главное, показать свой десантный разведывательный кураж. Без него мы бы ничего не сделали в бою. Это важный психологический момент состояния разведчиков ВДВ, несущий в сердце великое предназначение к ВОЙСКАМ ДЯДИ ВАСИ. Почувствовав силу и способность противостоять врагу в боевых операциях, у нас появилась дерзость, разумный подход к уничтожению коварного и жестокого противника.

Еще не раз я вернусь к внутреннему состоянию каждого из нас при выполнении боевых задач. В разведке это особенно важно и характерно. Мы действуем в тылу противника, вдали от главных сил, где у начальника разведки не всегда имеется возможность оказания нам своевременной помощи в случае попадания в засаду, эвакуации раненых, убитых. На это необходимо время, решения старших командиров, наличие соответствующих сил и средств. Мы, как правило, предоставлены самим себе по роду своей деятельности и можем рассчитывать только на свои возможности: смекалку, личную подготовку, выдержку и волю к победе. В боевой деятельности в Афганистане мы, разведчики, искали не каждого, а только нужного нам противника. Это специфика разведки. Нам нужен был только тот вражина, который был для нас носителем информации, другой противник нас не интересовал, с ним мы старались не встречаться во имя выполнения главной цели задания. Не потому, что мы были не готовы к принятию боя, а потому, что перед нами были совершенно другие цели, подходы, приоритеты. Профессионализм выполнения боевых заданий разведчиками ВДВ в душманском тылу как раз и состоял в том, что они решались нами тихо и незаметно — разведка любит тишину. Еще раз повторяю: мы — тени, летучая мышь — эмблема военной разведки.

Внутреннее состояние каждого из нас в тылу противника очень напряженное. Враг повсюду, встреча с ним нежелательна, она может произойти неожиданно по воле стечения обстоятельств, и тогда мы вынуждены принимать, как правило, неравный бой. От этой ситуации мы уходим всеми возможными способами, поэтому напряжение зачастую просто зашкаливает. Поверьте мне, на самом деле, тишина, очень страшное состояние. С одной стороны, она необходима! Это значит, что противник нас не видит и не знает о нашем присутствии в его тылу, с другой — она невыносима непредсказуемым развитием событий. Пробираешься ли ты в горах, лесной местности — тишина, спокойствие — вроде бы все как надо, но в любой момент она может взорваться выстрелами и разрывами гранат. Поэтому мы, разведчики, уважаем тишину, для нас она добрый знак, но мы ее и боимся. Что она принесет нам в следующую минуту? Как повернется? Только Богу известно.

В общевойсковом бою все гораздо проще: завязалась схватка, ты так или иначе видишь противника, контролируешь его, принимаешь решения. Нет дикого напряжения в его ожидании: командир отдает боевые приказы, производит перегруппировку сил, средств. Идет боевая работа, где каждый из военнослужащих знает место, роль в боевых порядках подразделения.

В разведке не так. Бой нам, во-первых, не нужен, но он может возникнуть в любой минуту. Постоянная тревога в ожидании боевого столкновения с противником — очень тяжелый и напряженный момент. Он отнимает все резервы душевных и физических сил — мне тишина всегда была неприятной. До сих пор я ее боюсь! Бывает, просыпаюсь ночью и трясусь в неописуемом страхе — синдром отдаленных последствий после десятков лет окончания войны. Мне неприятны американские боевики и тем более наши, доморощенные, где «рейнджеры» творят в бою чудеса храбрости, при этом ковыряясь зубочисткой во рту. На самом деле все далеко не так: после боя трясет и колотит — организм реагирует на нестандартную обстановку бурно и болезненно. Но замечу, трясучка больше всего приходится на время после боевого столкновения. Во время боя принимаешь решения, действуешь, мозг контролирует ситуацию, дает команды на выполнение задач, и нет переживательных моментов в опасности. Знаешь, что она подстерегает тебя везде и всюду, принимаешь меры по ее минимизации, продолжая выполнять поставленные задачи. Другое дело — после боя, на базе, особенно ночью, когда расслабляешься и в мозгу «прокручивается» прошедший бой. Вот тогда приходит страх, приходит ужас.

Морально-психологическое состояние разведчиков при выполнении боевых задач я раскрыл в рамках психологических ощущений, когда в условиях смертельной опасности сознание работает в режиме общего надрыва. Это тоже важный момент, требующий предельного контроля своих действий при выполнении задач, принятие быстрых и грамотных решений. Важен и такой момент: самого себя необходимо подчинить главной задаче, направить волю, усилие на ее выполнение. Героями не рождаются. В определенный момент боя создается обстановка, когда подготовленный человек совершает нечто такое, что недоступно другим. Организм помимо воли человека реагирует на опасность вне желания последнего совершать геройские поступки. Солдаты, военнослужащие на войне всегда подвержены опасности и они это понимают. Сознание в зоне боевых действий адаптируется к режиму этого состояния и ставит его в нужные рамки повседневной деятельности. Не хочу сказать, что привыкаешь к опасности. Совсем нет. Сознание ставит организм в условия, когда опасность становится образом жизни и происходит адаптация на уровне подсознания. Морально-психологическое состояние военнослужащих, действующих в боевой обстановке, требует системной тренировки под руководством специалистов и командиров.

До сих пор иногда вскакиваю ночами от страха, пришедшего во сне видения какого-либо боя, имевшего место много лет назад. Буквально колотит от переживаний пришедшего сновидения. Пот заливает глаза, трясутся колени, зубы стучат по стакану с холодной водой или лучше с водкой. Страшное состояние, постепенно переходящее в спокойствие, но в эту ночь уже не заснешь. Лежишь, вспоминая бой во всех его подробностях, он может быть не самым жестоким и напряженным, но мозг подсознательно откликнулся именно на него — вот и вспоминаются события давно минувших дней…

Есть такое понятие, как подвиг — высшее напряжение душевных, моральных и физических сил. На поле боя создается обстановка, в которой избранники судьбы, способные на подвиг, с риском для жизни совершают действия, относимые соратниками по бою к героизму. Такие действия, как правило, изменяют его ход к победе. Я это рассказываю потому, что последствия боевых действий оставили в каждом из нас неизгладимые впечатления. Спустя много лет в разных вариантах они всплывают в памяти и подолгу не отпускают от себя, живой картинкой встают перед глазами, как будто и не было последних лет: молодые лица ребят и время, где мы еще все живы… Не рассказать об этом будет несправедливо, не получится полной картины войны. С одной стороны — дерзкие боевые дела, с другой — переживания их последствий. Одно от другого неотделимо. Это важно понять не только воевавшим, но и тем, кому, не дай бог, придется столкнуться с войной…