Включив форсаж, очередная пара МиГ-21Р уходила на разведку душманских районов, нанося по ним бомбоштурмовые удары. Ближе к полудню включалась в работу армейская авиация: Ми-24, Ми-8 улетали для поддержки десанта, частей армии, поставки грузов, а также эвакуации раненых и убитых из районов ведения боевых действий. Который месяц подряд Кабульский аэропорт был насыщен активной работой, обеспечивая взлет и посадку всех типов бортов, в том числе гражданской авиации. Утром совершался рейс «Боинга-737» афганской компании «Ариана» в Индию и Пакистан. Белоснежный лайнер изящно выруливал на старт и после стремительного разбега уходил под крутым углом в лазоревое небо, плывя над снежным Пагманом, словно касаясь его своим крылом.

В командирской палатке Комар рассказал нам несколько хороших новостей: с роты снимают охрану резиденции Маршала Советского Союза Соколова и телецентра. Это значит, что Шура Ленцов вернется в подразделение, Сергей Коробицын с авианаводчиком Юрой также вернутся в базовый лагерь. Рота соберется в месте постоянной дислокации и будет действовать по уничтожению бандформирований — так прозвучало в приказе командира дивизии. Решался вопрос о снятии с дивизионной разведки охраны литерной стоянки самолетов. Нам становились понятны намерения командования: разведку дивизии ориентировали на активные боевые действия, для чего подразделение собирали в единую боевую единицу.

— Кажется, Иван Геннадьевич, предстоят большие дела?

Гришин задумчиво смотрел на Ивана.

— Похоже, что так и есть.

— Что-нибудь еще рассказал дядя Миша?

— Ничего особенного, будем подтягивать молодежь. Валера, — обращаясь ко мне, Комар положил свою руку мне плечо, — в штабе работают над новой рейдовой операцией. Практику в этом безобразии имеешь только ты со своими разведчиками, поэтому сам понимаешь — готовься.

— Ясно, Иван Геннадьевич, но пятеро молодых парней — не многовато ли для взвода?

— Что я скажу? Вводи в строй. Единственно, чем помогу — Ходжа-Раваш в твоем распоряжении в свободное от разведки время.

— Разрешите?

Повернувшись на голос вошедшего, я увидел моего нового сержанта по фамилии Азарнов.

— Товарищ гвардии старший лейтенант, разрешите обратиться к лейтенанту… Возникла пауза. — Извините, фамилию не знаю.

— Марченко, — подсказал я младшему командиру.

— К гвардии лейтенанту Марченко.

— Обращайся, — Комар испытующе смотрел на нового командира отделения.

— Товарищ гвардии лейтенант, вновь прибывшее пополнение по вашему приказанию построено. Командир отделения сержант Азарнов.

— Иван Геннадьевич, разреши приступить к вводу в строй молодого пополнения, — обратился я к командиру.

Комар развел руками.

— Тебе и карты в руки! Желаю успеха!

— После ужина, Валерий Григорьевич, молодежь в Ленинскую комнату, — уточнил замполит.

— Понял, Владимир Николаевич, будут вовремя.

Выйдя из палатки, я скомандовал:

— Вольно, Азарнов.

— Вольно, — продублировал сержант.

Эти чистенькие молодые парни только что из Союза. Закончив «учебку» в Гайжюнае, их направили для прохождения службы в Афганистан. Немного растерянный взгляд. Для них все новое: война, горы, неизвестность. Психологической подготовкой с ними никто не занимался, но они закончили маленький Гайжюнай, теперь им не должен быть страшен большой Бухенвальд. Под этим солдатским девизом они воспитывались в 44-й учебной дивизии в лесах заброшенной Руклы. Привыкнут, служба закрутит так, что не до эмоций и душевных переживаний, а пока с неестественно белыми лицами они стояли в строю — парни советской страны, призванные Родиной для выполнения интернационального долга.

— Гвардии лейтенант Марченко Валерий Григорьевич, ваш командир, — представился бойцам, — с этого дня вы отданы приказом во разведвзвод, которым командую я. Вам выпала честь занять боевые места в строю вместо парней, увольняемых в запас.

По глазам пытался понять, насколько мои слова доходили до их сознания в минуты решения военной судьбы. Вроде без эмоций.

— Будете принимать участие в боевых действиях с жестоким врагом. Понимаю, в Союзе вам говорили, что мы здесь на учениях и занимаемся охраной объектов. Вскоре убедитесь, что это не совсем так. Поэтому единственная просьба и приказ: на лету хватать все, чему буду учить на занятиях и в практической деятельности. Так же перенимать опыт разведчиков старшего призыва. Сделать это надо в самые короткие сроки. Ваша жизнь в ваших руках: не более — не менее. Это понятно?

— Так точно, — ответил за всех Азарнов.

— Вопрос на «засыпку»: все добровольно изъявили желание служить в Афганистане?

Молодежь без паузы дружно ответила:

— Так точно.

— Больше об этом спрашивать не буду, вечером замполит расскажет вам о стране, политической и военной ситуации, чем на самом деле занимается ограниченный контингент советских войск в Афганистане. Вы узнаете о боевой работе нашей роты и вообще узнаете все, чем вам придется заниматься в ближайшие полтора года.

Оглянулся к палаткам своего взвода.

— Баравков, ко мне.

Подбежавший Гена, немного заикаясь, доложил:

— Товарищ гвардии лейтенант, сержант Баравков по вашему приказанию прибыл.

— Товарищи разведчики, представляю вам исполняющего обязанности заместителя командира взвода гвардии сержанта Баравкова — старший сержант Сафаров увольняется в запас.

Баравков с достоинством стоял перед молодым пополнением и, вероятно, оценивал круг возложенных на него обязанностей.

— Сержант Азарнов.

— Я.

— Назначаетесь командиром второго отделения вместо Баравкова.

— Есть, товарищ лейтенант.

— Теперь, пожалуй, главное. Хочу, чтобы каждый из вас понял: вы, ребята, прибыли на войну «всамделишную», где убивают по-настоящему. Чтобы вы в это быстрее поверили, завтра я вас поведу на экскурсию.

Гена слегка усмехнулся — парням предстояла экскурсия в морг медицинского батальона, через который я «протаскивал» молодежь. Впечатляет, конечно, но это было необходимой частью психологического плана. Далее я продолжал:

— Баравков покажет места в палатках, кровати, тумбочки, туалет и расскажет общий порядок поведения в лагере. Запомнить одно: без моего разрешения ни одного шага от палатки. Вопросы ко мне?

— Когда на боевые действия, товарищ лейтенант?

— Это может случиться сейчас, через минуту, сутки — такая обстановка.

— Часто будем на боевых операциях? — спросил худенький механик.

— Скажу одно — вам столько достанется, вы даже не представляете! Войны хватит на всех и с лихвой. Командуй, Баравков, покажи границы лагеря, его элементы.

— Есть. Нале-во. За мной шагом марш.

Гена закрутит парней, им будет не до скуки. Что поделаешь? Жизнь продолжалась, будем готовиться к суровой борьбе, чтобы выжить в афганской бойне.

Новость, пришедшая из штаба дивизии, с одной стороны, обрадовала, с другой — вызвала откровенное сожаление. Пришел приказ об откомандировании в Рязанское высшее воздушно-десантное командное дважды Краснознаменное училище имени Ленинского комсомола сержанта Мухаметзянова, младшего сержанта Ивонина, ефрейторов Гильмутдинова, Кибиткина, Панчука для сдачи ими вступительных экзаменов. От меня уходил замечательный разведчик Андрей Ивонин, участник многих боевых операций по разведке, поиску, захвату и уничтожению противника. Много раз под пулями Андрей выходил из самых сложных ситуаций. Практически всегда он работал старшим дозора, принимая на себя первый удар противника, выводил группу на новый маршрут, прикрывая ее выход в менее опасное место. Действовал он уверенно, мужественно, чем не единожды спасал жизнь товарищам и группе в целом. Проявили свои лучшие качества Виль Мухаметзянов, Сергей Кибиткин, Гильмутдинов. Действуя в боевых операциях одной командой по захвату и уничтожению душманского зверья, они зарекомендовали себя отличными разведчиками. Хуже было с Панчуком — хитроватым и темным парнишкой, в роте он служил всего несколько месяцев, проявить себя — не проявил, может, пока не раскрылся…

Учиться на офицеров воздушно-десантных войск уходили замечательные ребята. В течение последних двух месяцев я проводил с ними неоднократные беседы на предмет поступления в училище. У меня не было никаких сомнений в том, что они успешно поступят в кузницу офицерских кадров ВДВ и станут настоящими офицерами, имеющими боевой опыт в Афганистане. Жаль было расставаться с людьми, с кем хлебнул военного лиха, но, с другой стороны, кому, как не им, расти в этой жизни, приобретая профессию защитника Родины. В добрый путь, ребята, и новых высот на командирском поприще в будущем! К слову сказать, через четыре года и три месяца они успешно окончили Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище, сложились, как офицеры, проявив свои лучшие качества в нелегкой армейской службе.

— До свидания, товарищ гвардии старший лейтенант!

Комар обошел дембельский строй, пожал руку каждому разведчику, сказал напутственные слова. Некоторых из них хлопнул по плечу, вспоминая отдельные случаи в службе. Хорошее настроение овладело нами. Вспомнил и я свою солдатскую службу в суровом Забайкалье, где торжественные проводы домой не были предусмотрены уставом: все было скромнее, выдали документы и домой.

В процедуре прощания мы не заметили, как совершил посадку Ил-76, включив реверс заднего хода. Взревели турбины на больших оборотах, через некоторое время, затихнув, они издавали легкий свист. Красавец лайнер аккуратно рулил по дорожке. Следом шел на посадку другой, третий борт — начиналась работа Кабульского аэропорта. Пора было прощаться. Машина готова. Со скромными баульчиками, приобретенными в военторге, увольняемые в запас сели в машину. Теперь уже «ура» гремело от роты, личный состав которой махал руками улетающим домой друзьям. Пройдет немного лет, разведчики сдержат свое слово: не потеряются в обломках страны и других катаклизмах, в которые ее ввергнут бонзы КПСС. Они выживут и будут встречаться в Москве, Витебске, Рязани, других городах некогда великого государства.

Для новых разведчиков роты Ходжа-Раваш и Ходжабугра стали учебным полигоном. За полгода пребывания в Афганистане нами, офицерами роты, наработалась эффективная методика подготовки разведчиков для действий в горах. Выносливость — первое, что я всегда ставил в основу занятий. Марш-броски в полном снаряжении и штатным оружием, ограничение в употреблении воды, умение маскироваться было нормой каждого выхода. «Ты жив, пока не заметен», — определил я девизом подготовки молодых разведчиков.

Днем и ночью тренировал бойцов умению вести бой в сложнейших условиях гор. После отработки элементов индивидуальной подготовки каждого разведчика приступал к действиям группы в целом: поиск, засада, ведение разведки, наблюдение. Отдельным вопросом выносил тренировку сигналам, необходимым при выполнении боевого задания. Учебный процесс шел по степени усложнения задач: выносливость, одиночная подготовка, передвижение в горах, выбор укрытия. Затем следовала отработка в комплексе с ведением огня из штатного оружия. Действия переносил на группу: молодых разведчиков учил действовать при захвате объекта, языка, прикрытии товарищей, обеспечении выхода на другой маршрут. Отдельные элементы увязывал в систему мероприятий, создавая обстановку по ее отработке в составе группы.

Однажды утром, с трудом поднявшись с кровати, я обнаружил жар. Пришедший санинструктор смерил температуру: 39,5. Пришлось лечь.

— Иван Геннадьевич, херня какая-то, чувствую себя очень плохо. Что-то я все же «схватил». Внутри жжет. Вчера искупался в роднике, вероятно, простыл.

— Полежи, Валера, отдохни. Забегался на занятиях, выходах, к вечеру будет в порядке. А «таблетке» я дам команду, чтобы температуру держал на контроле и давал лекарство. Пройдет.

Несколько успокоившись, я вызвал Баравкова.

— Гена, меня прихватило, работаешь по плану роты. Приведи в порядок оружие, снаряжение, организуй хорошую чистку и обслуживание. Не забудь проверить оружие на разряжание. Механиков контролируй по обслуживанию техники. Давай, дружище, работай — до вечера я отлежусь.

— Понял, товарищ лейтенант, сделаю, как надо.

— Не забудь: конспекты командиров отделений должны быть отработаны и мне на проверку.

— Мы уже пишем, скоро будут готовы.

— Хорошо, Гена, иди.

Баравков вышел, я кое-как поднялся с кровати. Завтра контрольно-проверочные занятия по вводу молодого пополнения в строй. Проверяет начальник разведки, мне надо было написать конспект по разведывательной подготовке. В палатке я находился один, офицеры и прапорщики были заняты своими делами. В течение часа я написал конспект, пробежал глазами, что получилось, положил на тумбочку. Задремал.

В палатку зашли Комар с Ленцовым. Разбудили.

— Привет, больной!

Сашка схватил мою руку, пожал. Веселый, порывистый, загорелый, рад, что вернулся с охраны резиденции Маршала Соколова. Только теперь я понял, что соскучился по неунывающему заместителю командира роты, с кем вместе учились в училище и пришли в разведку дивизии.

— Привет, Сань. Рад тебя видеть, немного захирел, но пройдет. Не обращай внимания.

— Ничего, ничего, поправляйся. К вечеру прибудет Артемыч с горы, сделаем баньку, попаришься, сто грамм на грудь — и как не бывало, — беззаботно смеялся высокий амбал, — пройдусь по палаткам, к Андрейчуку на ПХД, посмотрю, что у него на обед.

Отвернувшись, я уткнулся в подушку лицом и вскоре уснул. К вечеру температура была под сорок. Перед глазами появились черные круги, полнейшая беспомощность. Состоялась баня, ужин, я же не мог оторваться от подушки, пот заливал лицо и пылавшее жаром тело. Таблетки не помогали, температура зашкаливала все допустимые нормы. Как прошла ночь — не помню.

Утром следующего дня Сашка Чернега с ротным санинструктором повели меня в медицинский батальон. Сам идти я не мог. В медсанбате меня приняли и поместили в палатку с хирургическими больными — ранеными офицерами. В ней находилось человек пятнадцать с ранениями разной степени тяжести (пулевыми, осколочными, были контуженные). Стоны, крики, бред. Температура воздуха доходила до пятидесяти градусов выше нуля. Пыль висела над больными, создавая эффект тумана, стаи мух атаковали раненых. Тяжелая, гнетущая атмосфера давила на психику и сознание. Мне, кажется, я порой терял сознание. К обеду подошел врач.

— У вас подозрение на пневмонию, будут прокалывать через каждые четыре часа в течение суток.

— И ночью?

— Да, будем сбивать температуру.

Не в состоянии пошевелить руками и ногами, я лежал, откинувшись, на подушке. Подошел санинструктор, сержант срочной службы, перекатил меня на живот, и я получил первый из ста двадцати уколов. Даже не мог предположить, что эта процедура продлится целых три недели, обе половинки заднего места превратятся в коросту, а боль будет такой, что лежать можно будет только на боку и животе.

К вечеру температура опять под сорок. Я лежал, словно в бреду: вроде слышал разговоры, стоны, кто-то подходил, что-то со мной делал, но до сознания это не доходило. Не помню, спал ли я, бредил ли прохладной ночью, но к утру температура немного падала. Приходил врач, санинструктор приподнимал мое тело, доктор слушал меня, что-то говорил помощнику. Тот приносил таблетки, следил, чтобы я их глотал и не выбрасывал под кровать.

Так продолжалось три дня. Я привык к запаху крови, стонам, крикам раненых. Одних уносили, других приносили, кого-то везли в операционную, других в самолет на отправку в Ташкент. Температура к полудню спадала, к вечеру опять поднималась за тридцать девять градусов. Однажды я услышал знакомый голос — Леха. В палатку зашли Саша Жихарев, Славка, Коля, Леня Злобин — экипаж АН-26 был в полном составе.

— Где наш больной? — бодро спросил командир экипажа. Но, увидев раненых (некоторые были без рук и ног, в кровавых бинтах), стих в неловком молчании.

— Извините, ребята, не знал.

Пошарив глазами в палатке, Сашка обнаружил меня. Подошли гурьбой.

— Валерик, привет, — тихо сказал Александр, — как ты?

У меня в глазах стояли слезы, говорить я не мог, а он стоял с пакетом фруктов, «Фантой», загорелый, как медный пятак. Показав глазами — присядь, я кивнул ребятам, изобразив нечто улыбки: нормально. Поняли, толкаясь, подошли к кровати, на краешек которой присел командир.

— Валер, мы тут принесли, покушай. Вчера к тебе не пустили. Час назад прибыли из Ташкента и сразу к тебе. Как ты?

Прикрыл глаза: в порядке, еще повоюем.

— Вот взяли фруктов, соки, колбаски — перехвати.

В знак благодарности я кивнул головой.

— Хреново? — спросил Леонид.

— Угу.

Помолчали. Затем, Ленька поведал:

— Мы взяли фляжку с собой, ничего?

Я скосил глаза вправо, влево — докторов и санинструкторов не было. Показал глазами на раненых — налейте им. Саша окинул взглядом палатку.

— Ребята, кто будет?

— Плесни, командир, — подал голос сосед через кровать.

Еще несколько человек, изъявив желание, приложились к солдатской фляжке, удовлетворенно откинувшись на постель.

— Полегчало? — Леха взял кружку у раненого в плечо офицера.

— Какое там! — отмахнулся здоровой рукой капитан, — завтра в Ташкент отправляют — терпеть до утра.

— Ничего, браток, держись.

Леня обошел раненых, налил желающим выпить.

— Валер, тут осталось немного, будет в тумбочке. Лучше станет, примешь. Вот пакет, что привезли. Поправляйся, дорогой мой, держись. Мы еще подойдем, наши Тамарки приготовят горяченького, доставим, как положено.

В знак согласия я кивнул головой.

— Пока не набежали врачи, потихоньку пойдем. Поправляйся, братишка. Одного не оставим.

Экипаж, кивая головами, сжатыми в кулак руками показал: держись, мол, все будет хорошо. Приподняв руку, я махнул им на прощанье, ребятам, с кем была связана жизнь на войне.

Следующий день начался с беготни персонала медицинского батальона. Мы тоже кое-что узнали: из Москвы прилетел большой медицинский начальник, генерал, будет проверять работу медсанбата. Как всегда, чистка и мытье палаток, уборка территории, приведение в порядок отхожих мест, кухни. Ближе к обеду в палатку хирургических больных зашла свита в сопровождении командира медицинского батальона подполковника Русанова. Впереди был в накинутом халате плотного телосложения генерал. Красные лампасы на брюках не скроешь от глаз даже раненых.

— Здравствуйте, товарищи. Я генерал-лейтенант Вербицкий, главный терапевт Министерства обороны СССР, прибыл ознакомиться с положением дел медицинского обеспечения в Афганистане, — обратился к нам генерал, осмотревшись в палатке. Затем повернулся к Русанову:

— Здесь только хирургические?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

Слева и немного сбоку от главного терапевта Советской армии находился врач, обследовавший меня и поставивший диагноз: пневмония. Немного дернувшись, он подался к генералу:

— Товарищ генерал, есть один терапевтический… В тяжелом состоянии.

Сказал и виновато посмотрел на Русанова. Плохо, конечно, что не доложил обо мне комбату, поместив к раненым, но палатки терапевтического отделения были забиты больными гепатитом. Чтобы не заразить меня, он распорядился положить в эту палатку. Русанов этого не знал, тем более доложил генералу, что в палатке хирургические больные. Оказывается, это было не совсем так.

— Где?

Генерал оказался у моей кровати.

— Что у тебя, сынок?

Насколько мог я это сделать — пожал плечами.

— Понятно.

После этого начался разговор двух медицинских специалистов, скучный не только больным, но и совершенно здоровым людям. Генерал прослушал мою грудную клетку, прощупал ребра, спину, пробурчал что-то в нос, повернулся и ушел. Минут через пятнадцать меня взяли в оборот: анализы, кровь, флюорография, к вечеру опять пришел генерал с курирующим врачом.

— Значит так, сынок, у тебя лихорадка — характерное заболевание для этой местности. Хуже другое: она дала осложнение на легкие. У тебя двухсторонняя пневмония. Снимок показал три очага поражения. От этого высокая температура — организм борется с инфекцией. Держись. Отныне будешь принимать лекарства, привезенные из Москвы. Они как раз к твоему случаю. Через несколько дней станет лучше. В Кабуле я еще буду работать в течение трех-четырех дней. Обязательно зайду. Не раскисать, борись!

Генерал ободряюще улыбнулся, встал и вместе с доктором вышел.

Надо отдать должное генералу Вербицкому: ко мне он заходил еще раза три, слушал, обследовал. Благодаря ему я выжил (ничуть не преувеличиваю), победив «КУ» лихорадку со всеми ее осложнениями.

— Почему нас генералы не лечат? — полушутя вздохнул один из раненых.

— Придурок, — ответил один из ходячих, — он же терапевт, а у тебя пули в животе наковыряли дырок.

Кто мог смеяться — обозначили смех.

Дня через два я действительно почувствовал улучшение, стало немного легче. Температура еще держалась, в глазах появлялись темные круги, но это была уже другая история. Хотелось говорить и говорить, несмотря на отвращение к пище. Получилось так, что в течение недели я практически ничего не кушал. Специальный паек от ребят с экипажа я отдал раненым, которые шли на поправку — им требовалась дополнительная пища. Мне есть не хотелось, только пить и пить. Благо в медицинском батальоне отвара из верблюжьей колючки было хоть отбавляй, жажду утолял зеленовато-желтым настоем.

Оздоровлению способствовал очередной визит экипажа Ан-26 в усиленном составе. Ребят сопровождали три Тамарки — повара авиационной базы, с которыми экипаж был в хороших отношениях. С разных мест Советского Союза три молодые девчонки с одинаковым именем «Тамара» служили в летной столовой, готовили пищу, кормили моих друзей. Девчонки между собой различались, отчего получили соответствующие клички: Тамарка «Вышка» — девушка из Волгограда лет 23, ростом 185 сантиметров — не менее, вызывала уважение мужчин, оказавшихся рядом с ней и вдруг обнаруживших, что они сантиметров на десять ниже волжской прелестницы. Тамарка «Пышка» — тоже лет 23–24 девушка, имевшая круглые формы, за что получила прозвище, подчеркивающее ее аппетитность. Добрая, скромная, способная создать внутренний духовный уют и комфорт в компании. И, наконец, Тамарка «Глупышка» — прозвище относилось к девушке веселого, беззаботного нрава. Она легко смеялась, хохотала, не отягчая себя умными разговорами «за жизнь», была сверстницей первых двух девчонок и, думаю, легко путала два соседних государства: Афганистан и Пакистан. Для нее это было одно и то же.

Ребята, конечно, пришли не пустые: с учетом первого посещения они принесли столько всякой всячины, словно рассчитывали на целую палатку раненых. Выбрав момент, когда медбратья ушли на ужин, они ввалились компанией. Ходячие парни, сдвинув кровати, расположили на них принесенные экипажем яства, и мы устроили пир. Трудно было найти слова, чтобы выразить ощущение замечательного вечера, который получился в медсанбате для раненых бойцов-интернационалистов. Отменная пища, килограмма три спирта, девчонки. Не сомневаюсь в том, что это дало нам дополнительные силы для быстрой поправки и возвращения в строй. Мы поверили в себя, в возможность выздоровления, в жизнь, которая ждала впереди.

На кровати напротив стонал офицер, лейтенант-десантник. Его только что привезли из операционной, извлекли пулю из ноги. Дивизия проводила очередную боевую операцию. Болевые ощущения беспокоили офицера: стон вырывался из его широкой груди. Высокий, красивый блондин корчился на кровати, стиснув зубы от боли. Прозвучала команда:

— Налить!

Плеснув в кружку спирта, поднесли ее раненому лейтенанту. Десантник, приподнявшись, нашел в себе силы опрокинуть спирт и представиться:

— Владимир.

Назвав свои имена, дали ему закусить. Спирт сыграл свою роль, Володя забылся, уснул. Проснулся, когда ребята с девчатами уже ушли. Поскольку наши кровати стояли ногами друг к другу, мы общались с ним, видя друг друга. Из разговора я узнал, что фамилия его Дервенков, окончил в 1979 году РКПУ. Во вчерашнем бою получил пулевое ранение в ногу. Ему сделали операцию, обнадежив, что кость не задета, пулей были пробиты мягкие ткани — заживет, будет бегать.

Дивизия вела затяжные боевые действия, в медицинский батальон по нескольку раз в день поступали убитые, раненые. Лежать на кровати не было сил: я чувствовал себя лучше, уверенней, хотелось быстрее вернуться в строй, к ребятам, дни и ночи проводившим в горах. Через врача я то и дело зондировал обстановку о выписке. Однажды, взвесившись на весах, я не поверил, что похудел на двенадцать килограмм. Получалось, что при моем среднем весе в семьдесят или чуточку больше я сдал основательно. Но аппетит постепенно восстанавливался, впервые за несколько недель появилось желание кушать. Тем не менее я понимал — какой из меня вояка в таком состоянии? Генерал Вербицкий в одной из последних бесед обмолвился:

— Ты парень сильный, основное выдержал.

Я с удивлением смотрел на главного терапевта Вооруженных Сил страны.

— Что вы имеете в виду, товарищ генерал?

— То и имею в виду, что выжил и идешь на поправку. Этого мало?

— ?

— Тебе, сынок, помогло то, что ты не курил и организм задействовал внутренний резерв. Вот и вытянул…

— Что? Опасно было?

Человек, спасший мне жизнь, улыбнулся.

— Теперь уже нет. Помогли лекарства от лихорадки, которые я прихватил из Москвы. Они сыграли важную роль в твоем лечении.

— Спасибо, товарищ, генерал.

— Ладно, поправляйся, лейтенант, но помни: язвы на легком будут рассасываться долго, каждый месяц делаешь контрольный снимок в медсанбате. После выписки полгода не делать нагрузку на легкие. Понятно?

— Так точно, товарищ генерал, еще раз спасибо.

Генерал, пожав мне руку, попрощался с ранеными и вышел из палатки. Больные, как мы официально назывались, периодически менялись: одни поступали, других отправляли в Союз. Постоянными в раскаленной от солнца палатке оставались только крики, стоны и боль метавшихся на кроватях хирургических больных.

Однажды около полудня к соседней палатке с аэродрома подъехало несколько машин. Началась очередная разгрузка погибших, которых эвакуировали из районов боевых действий на вертолетах. Перегрузив тела убитых в машины, их доставляли в медсанбат для подготовки к отправке в Союз. В этот раз перед палатками в один ряд выложили восемнадцать тел погибших парней. В основном это были десантники в комбинезонах. Особенность покроя наших десантных комбинезонов затрудняла высвобождение тел погибших. Кто-то из медсанбатовских офицеров попросил:

— Ребята, может быть, кто поможет снять комбинезоны с убитых.

Ближе ко мне лежало тело солдата лет девятнадцати, покрытое грязью и пылью, на груди растеклось бурое пятно засохшей крови. Выдернув из ножен штык-нож у стоявшего рядом бойца, я распорол комбинезон погибшего по окружности пояса. Стянув с него нижнюю часть комбеза, как снимают штаны с беспомощного человека, я распорол рукава и освободил его руку. Перевернув тело на бок, освободил другую. Стянул тельняшку, пропитанную кровью, трусы. В средине худенькой груди хорошо было видно входное отверстие пули — небольшое с запекшейся кровью. Выходного отверстия не было — слепое пулевое ранение, несовместимое с жизнью. Тело положили на носилки и унесли в палатку для вскрытия.

Я приступил к следующему погибшему… Рядом тем же делом в рабочем, обыденном порядке занимались несколько офицеров. Шла война. В медсанбат поступали не только больные и раненые, но и погибшие в боях интернационалисты, которых в установленном порядке отправляли в Союз.

После обеда я сидел в тени палатки и ждал доктора, который должен был обследовать меня и сделать заключение о моей дальнейшей судьбе. Слабость, конечно, ощущалась, иногда пошатывало — это было очевидно. И хотя ничего не болело, температура в порядке, но прогулка в пятьдесят-сто метров по территории медсанбата вызывала отдышку, жжение в легких. Пока бойцом я был неважным, если не сказать — никаким, требовалось время для восстановления организма.

— Ну, что, разведчик, пойдем, поработаем с тобой.

— Пойдемте, доктор.

— Как чувствуешь себя? Только не ерепенься — все вижу и знаю.

— Нормально. Слабость, конечно, есть, а так ничего: аппетит, крепкий сон, гуляю — через недельку встану на ноги.

— Нет, дорогой мой, здесь ты не встанешь на ноги. Генерал сказал мне так: за лейтенанта отвечаешь головой. Стало быть, отправляю тебя в Союз по полной программе: лечение, восстановление, отпуск. Иначе, дружище, удачи тебе не видать.

— Выпиши меня, доктор, а там я разберусь.

— Хм, выпиши его. Выписать-то недолго, что дальше? Тебе сейчас нужен длительный период реабилитации, восстановления организма. Много еще что нужно. Понял? Значит так, в принципе, готовься к выписке, к завтрашнему дню я документы оформлю, но лечение продолжишь в других условиях. Поверь, это тебе очень надо.

— Спасибо, доктор, понимаю, но больше здесь находиться не могу.

— Порядок, дорогой мой, есть порядок.

Лечащий врач ушел, а я, вздохнув, крепко уснул.

Пришел в себя я от громкого стона раненого капитана, лежавшего через кровать. Его привезли вчера, заштопали, ждет отправку в Союз. Он испытывал постоянные сильные боли. Мне было жаль смотреть на заросшего, со впалыми щеками и ввалившимися глазами офицера. Как мог, он крепился, но боль была сильнее. Сколько еще молодых офицеров пройдут через палатку хирургических больных? Сколько стона и крови останется здесь на афганской земле? Никто этого не знал. Только для меня была хорошая новость: выписывают. Собирая нехитрые вещи, я думал, быстрей бы в роту, к друзьям, только бы не видеть мучений раненых в раскаленной и пыльной палатке.

Наутро с нехитрыми пожитками я ожидал вызова доктора для оформления выписки. Получив документы, попрощался с ребятами. Обошел каждого раненого, как мог, ободрил. Задержавшись у кровати Володи Дервенкова, я поговорил с ним, пожал боевому товарищу руку. Кто-то из раненых сказал:

— Никто нам больше не нальет, Валер, и ребята из экипажа уже не придут. Плохо.

— Ничего, друзья, остались живыми — остальное приложится. Поправляйтесь и до встречи в Союзе!

На том и расстались… В роту, к друзьям!