Утром они встретились. Пожарская была печальна и озабоченна. Глаза у неё глубоко запахи, черты лица заострились. Тени пролегли под глазами, указывая на бессонную ночь. Она печатала, разговаривала с мужиками, пибывшими из деревни искать правду. В приёмной пахло овчиной и дёгтем. Иван не мог писать. Память услужливо воспроизводила детали прошедшей ночи.
Прошёл месяц. Иван решил написать рассказ. Сюжет искал долго. Читал книги, пытаясь взять их в помощники. Эдгар По увлекал его давно. Он решил отправить героев в средние века. В замок рыцаря Локитрара приезжает брат матери. Закручивается любовный роман. Иван пишет на работе и дома. Екатерина старается дежурить с редактором. Чагину выпадет дежурство с Редкиным. Пожарская относится к нему ровно, как раньше. На вопросы о новой встрече говорит ласково, приводит множество причин, которые не дают им повторить встречу на Рождество. Он понял. Катя его сторонится, так как боится. Тетрадный листок и три окурка встали между ними.
Несколько раз Иван переписывал свой рассказ. Творчество крало много времени. Чагину казалось, что Катя будет им гордиться. Поможет отредактировать первый «блин». Она не принимала его ухаживаний. В последнее дежурство отказалась пить с ним чай, не взяла и английские фруктовые консервы. Смотрела на него надменно и даже сурово, как на шалящего ребёнка, пресекая вольности. Однажды разрешила себя поцеловать.
— Бешеный мой. Как я люблю тебя. Нам нельзя терять головы. Не могу компрометирвоать тебя. Ты должен уехать в Самару, поступить потом в институт. Уезжай в Москву. Тебе нельзя здесь оставаться.
— Почему?
— Тебе нужно занять прочное место в этом обществе. Мир так шаток. Он колеблется.
— Я всего добьюсь. Поверь мне. Рекомендацию…
— Мне дал Гребнев. Потерпи. Я приду к тебе. В день празднования международной солидарности трудящихся. Это будет твой день рождения. Договорились. И книгу свою принесу. Обещаю. Никогда не подходи ко мне. Так надо.
Проходили дни за днями. Свирепый февраль перестал дуть на своих трубах, не стали метаться и плясать по сугробам в вихревых танцах странные чудовища. Иван начал писать повесть о своей жизни, о друге Степане. Эта повесть давно зрела в его сознании. Чагин не знал, как начать свои воспоминания. Сегодня сочинил первую главу. Попытался описать свои чуства в бою, когда отступали к Уральску.
Он спешил на работу, ему нужно было увидеть свою египтянку. Гребнев не особо докучал, но иногда приглашал к себе для задушевных бесед. Как-то по расеянности, вместе с другими материалами Иван сдал Редкину свой короткий рассказ. Прошло четыре дня. После обеда Чагин хотел сходить в библиотеку, но в коридоре столкнулся с Пожарской. Она тяжело дышала, сверкая стёклами очков, тихо прговорила:
— Что ты наделал? Разве можно так выворачивать своё интимное? Что теперь делать? Что нам делать? Ты не осознаёшь всего того, что может с нами случиться. Твой рассказ — смертный приговор мне и тебе. Как мне тебя спасти? Глупый мальчик.
— Зачем меня спасать?
— Ты наивен и беспечен. Мог бы сначала мне показать свою исповедь. — Пожарская заплакала. — Ничего нельзя исправить. Редкин показал твою писанину Гребневу. Мерзкий выродок. Доносчик. Бойся его. Зачем ты написал о том листке, который прочитал у меня? Ты между двух огней.
— Случайно. Так получилось. Тебя не было. Подал ему несколько информаций, а рассказ приклеился что ли. Заберу пойду. …Почему поздно? Что в нём ужасного?
Пожарская ушла, опустив голову. Он начал думать о своём проступке. Гребнев ничего не поймёт. Своим рассказом Иван хотел дать намёк Екатерине, что она раскрыта, но может расчитывать на него. Он долго думал. Убеждал себя в том, что Катя не виновата ни в чём. Она не враг. Сам себе не верил. Не зря Гребнев постоянно говорил об угрозе, которая ему мерещится.
Рано утром Чагина арестовали. Тётка охала. Совала в карманы печёные свеклины, крестила и крестилась. Арестовывали знакомые парни. Сладострастные улыбки гуляли по губам, когда забирали оружие. Сминая, собрали бумаги со стола. Тогда он понял, что Катя была права, когда пыталась его предостеречь. Явных промахов у него не было. Гребнев выручит. Особый отдел и следователь чека ничего не могут ему предъявить, чтобы наказать по строгости того времени. Отпустят. Он не саботажник.
Гребнев встретил Ивана хмурым измятым лицом. Молча придвинул кружку с чаем. Иван положил на стол тёткин паёк, чем вызвал у секретаря кривую усмешку. Чагин молча, пил чай, смотрел на голые стены. Через час пришёл сдедователь Букреев. Бывший гимназист разговаривал с Гребневым подобострастно, повторяя за ним вопросы.
— Если произошла диверсия, если есть донос, но нет свидетедлей, значит, нужны доказательства. Когда случилась авария на перегоне Отрадное — Васильки, Чагин был со мной. Ловит волк, ловят и волка. И тебе не кажется это странным? Кто-то хочет оклеветать Ивана. Вот и разберись. Пока я его задержу до выяснения обстоятельств. А ты не тяни.
Иван поселился опять в кабинете архива. Писал справки, печатал на машинке протоколы и запросы. Гребнев его загрузил работой, как раба на галере. Домой не пускал, но разрешил тётке приносить передачи. Кормил секретарь по талонам в спецстоловой. Гороховая каша и тыквенный взвар. Иногда щи с мясом. Вечарами приглашал к себе. Пили чай с ржаными сухарями, копчёным салом. Вместо чая Гребнев добывал иногда из шкафа бутылку настоящей водки старого розлива. Говорили мало. Гребнев возмущался, не понимая, кто мог написать на Чагина донос.
— Подписан путевым обходчиком, а тот накануне замёрз. Тепло было. Диверсия была. Вагоны сошли с рельс. А ты был со мной. Кто это мог так точно знать? Если не разбираться, то вполне тебя надо арестовать и отправить в Самару, как хочется следователю. Ночью все дороги гладки, да только упасть можно.
— Крушение было. Кто-то это всё сопоставил.
— Заводят следствие по ложному следу, Ваня. Кому это нужно. Кому ты дорогу перешёл? Вот бы узнать. Я ж только собрался тебя забирать из редакции на новую должность. Этот донос. Будь неладен.
Иван знал, что Катя хочет его выгородить. Спасти от чего-то большого. Посмеялся над рассказом секретарь, выбросил его в урну, приговаривая, дескать, он бы так смог написать, да бумагу жалко и времени нет. «…Отдохни. От газеты. Заела тебя эта рутина?»
Как-то вечером Ивана поднял дежурный, велел идти в следственный отдел. Гребнев что-то говорил избитому мужчине. Когда Иван вошёл, все смолкли.
— Узнаёшь? Он признался, что украл у тебя мешок муки, что там ещё? …Подыми башку!
Иван подошёл поближе. Лампы светили ярко, но лицо избитого было опухшим после побоев.
— Сходство есть, но это не он. У того пальца не хватало на левой руке. — соврал Иван. — А у этого вроде все на местах. — мужчина кашлянул с хрипом в горле.
— Отпустить! Хватают всех подряд. Признания выколачивают. Тут любой признается, что он Архангел Гавриил. — говорил Гребнев зло. — Работнички подобрались у меня. Других нет, Ваня.
Печатную машинку Чагин освоил. Печатать стал быстро и аккуратно. Гребнев доволен, но домой не отпускал. Заканчивался март. Иван побелил свой кабинет, расставил колченогие стулья. Начал их ремонтировать.
— Других нет на складах? — удивился, входя как-то вечером, Гребнев.
— Наша работа не кабинетная. Надо по сёлам помотаться. Организовать школы, пункты ливидации неграмотности, библиотеки. Книг не дают на складах. Говорят, искурили. По домам растащили.
— Описи возьми. У кого и что реквизировали. У твоего отца была большая библиотека. Куда всё дели? Завтра у меня они попляшут Комаринского, — ворчал секретарь. — Домой поздно. Ужинал? Утром заберёшь оружие и… в баню. В понедельник поедем ликвидировать безграмотность с тобой.
Почти месяц Иван был под арестом. Гребнев притворно вздыхал, возвращая лично блокноты и браунинг с серебряной пластинкой.
— Вот и повесть написалась. Где бы ты времени столько взял свободного. Почитать дашь? …А ты, братец соврал тогда. …На опознании. Мужик был тот. Пожалел ты его племянницу. Она при аресте была убита. Лошадей травили в сельхозартелях. Торговали отравленным овсом. Диверсантка твоя Агрофена Вербицкая. Вредительница оказалась. Ты не знал, а значит вины на тебе нет. Жениться хотел? Тут бы и вместе загремели…
Иван вышел на улицу. Голова у него начала слегка кружиться. Не могла Груша этого сделать. Это чьи-то козни. Ведь посадили его. А могли пришить дело и расстрелять. На улице он бывал, но очень мало времени. Задумался. Как же рассказ оказался у Гребнева. Редкин нештатный сотрудник следственного отдела или чека? Так-то. Донос на него тоже написал он. Катя не стала бы. Лёгкое весеннее дыхание ощущалось в воздухе. Сугробы поникли, оголилсь южные склоны крыш. На чёрной дороге трещали безумно воробьи. Иван не радовался свободе и свету. Гребнев не стал бы врать. Чагин спешил знакомой улицей. Он несколько раз пытался позвонить Катеньке, но его не соединяли. Приказ Гребнева. Он это понял.
Ивана догнала кошева секретаря.
— Ванёк, садись. Довезу. Сам приказал, — белобородый дядька Влас осадил пару сытых рысаков. Иван, собиравшийся зайти в редакцию, был вынужден сесть в кошевку. — Продукты тебе. Паёк новый. Ты теперь комиссар. Поздравляю, Иван Филиппович, с назначением и утверждением. …В должности. Оберегайся. Банды шалят. Гребнев арестовал подпольную организацию…
В редакцию пошёл вечером. Представлял встречу с Катенькой., слова готовил радостные. Редактор правил полосу его карандашом. Посмотрел на него снисходительно и как-то брезгливо.
— Нет Пожарской. Расстреляли в Самаре. Мятеж готовила. Руководила подпольной организацией. Что ты удивляешься? Тебя повысили. Второй орден получишь. Ты в своём дурацком рассказе всё выложил. Гребнев хоть и серый, а догадался. Я обязан сигнализировать. Мой долг. Святая обязанность видеть скрытых врагов. А ты враг. Гребнев провёл обыски. Нашли склад оружия. Сделали засаду и переловили всех. Ты их видел. Они были в редакции. Многих людей загубил своим рассказом. …Отнёс я его. Что прикажешь делать. Сигнализировать надо. Может быть, ты с Гребневым меня проверяешь. Карандашом убил Катюшу.
— Сегодня первое апреля. Где она?
— В Самаре похоронена, комиссар народного образования. Что из того, что не сказал тебе. Она специально написала на тебя донос, чтобы тебя тоже не арестовали. Ты бы не отрёкся от неё. Живи. Я уезжаю. Терминология доканала меня ваша. Тут тебе письмецо от Катюши. На.
Иван вышел в коридор. У висячей лампы развернул записку. Узнал её почерк. Начал читать, впитывая в себя каждое слово:
«Милый мой, желанный, прости за донос. Ничего же не случилось. Вот ты и на свободе. Если бы нас арестовали вместе, ты бы не отрёкся от меня. Мне умирать не жалко. Помни меня, будь счастливым, как в ту «Ночь рождения».Твоя Египтянка».
Слёзы брызнули из глаз Чагина, побежали по небритым щекам. За окном метался весенний красный закат. Солнце напористо давило на оконные стёкла тугими закатными лучами. Бельгийский браунинг образца 1900 года, калибра 7,65 миллиметров, выпускающий двадцать пуль в минуту, осечек не давал. Иван увидел весёлый Нил, тростниковые лодки. Сфинкс приветствовал его, саркастической улыбкой.
Редкин выскочил в коридор, подобрал пистолет и записку, из приёмной начал звонить секретарю, собираясь доложить о самоубийстве комиссара.
— Что ты ему наплёл? — билась в истерике Пожарская. — Доносчик. Приревновал? Я тебе давно не нужна. На паёк польстился…
— Он мешал нам. Он раскрыл нас. Понимаешь, дура? …Просто пошутил. …Что я ему сказал? Ничего такого. Первое апреля…
— Ты сдал его Гребневу. Вместе разработали план. Полковник называешься. Расправился с ребёнком. Сволочь белая.
— Так было надо. Иначе пришлось бы тебя сдавать. …Ты и без него в партию вступила. Хватит выть, сучка. Привыкла на фронте с солдатнёй путаться. С пацаном любовь закрутила. …Что у нас на завтра? — ласково спросил Редкин, заглядывая в глаза Пожарской.
— Твой некролог. Доносчик. Хочешь вкусно кушать… Не получится. — Екатерина Дмитриевна откинула конец просторной клетчатой цыганской шали. Редактора бросило к стене. Тоскливо и кисло запахло горелым порохом.
— Глупо, Лида, — сказал полковник Бармин, дёргая ногами. Гремела печатная машина. Звук выстрела никто не услышал. Пожарская быстро вышла на высокое крыльцо. Посмотрела вдоль улицы, которая тонула во полумраке. Ей предстояло сначала выстрелить в окно, а потом ранить себя в плечо, чтобы покушение было правдоподобным.
Следователь Ярыжкин приказал откопать тела. Сопоставил траектории пуль. Стрелявший через окно в редактора, не мог попасть ему в грудь, так как тот был небольшого роста, а пуля прошила тело под углом. В деле фигурировала записка, найденная в кармане убитого редактора, и наградное оружие Чагина, из которого он убил себя. Понял следователь, что Редкин заметал следы.
Когда следователь рассказал Гребневу, что молодого комиссара шантажировал редактор, подсунув ему «предсмертную» записку Пожарской, которую написал, подделав почерк. Гребнев усмехнулся, но ничего не сказал.
Предстояло арестовать исполнительницу теракта, но она умерла от заражения крови на седьмые сутки в больнице. Фельдшер по неострожности занёс в рану инфекцию. Пожарскую не спасли. Судить оказалось некого.
Следователь доложил секретарю губкома о проделанной работе. За срыв посевной Гребнева сняли с должности, послали счетоводом в депо станции Саратов-сортировочный.