Скромной игрушкой на невидимой ёлке висела Луна. Порфирий Николаевич Пёрышкин возвращался с работы.

…На этот раз он решил окончательно. «Всё. Напишу заявление о переводе на другое место, в отдалённую мастерскую». Вспомнил, какую нелёгкую производственную задачу решил сегодня, и его повело в сторону, а Луна скользнула по тёмному полотну неба и закачалась, как маятник от часов в зале регистрации. «А если не отпустят, – мучительно подумал Пёрышкин, – Ведь три заявления отклонены. Незаменимых нет. Но так жить нельзя. Заведующий должен понять, что он устал, силы кончаются уже во второй половине дня, а работа требует напряжения умственных и физических сил. Клиента нельзя сердить. Он обидится и напишет жалобу, тогда двадцать пять лет непорочной службы будут запятнаны. Клиент должен быть счастливым, потому что он всегда прав. Но как это сделать? Он не может работать, как раньше. Года дают о себе знать. Организм не тот. На моё место нужно молодого, а лучше девушку, и тоже энергичную».

– Порфирий, – в голосе начальника Пёрышкин уловил чугунные нотки, но решил держаться с достоинством. – Сидор Поликарпович, как же это вы, голубчик, а? Неужели, для вас честь коллектива пустой звук? Год кончается, а вы вдруг закапризничали. Ведь столько лет. Мы это ценили, Путёвки вам давали на лечение в лучшие санатории. Вы лечились?

– Лечился в санаториях, – сказал жалобно Пёрышкин, потирая платком мокренькую аккуратную лысинку.

– Мы вас премируем каждый квартал. Вас премировали в прошлом полугодии?

– Премировали, – эхом неглубокого горного оврага пролепетал Сидор Поликарпович.

– Вы премию получали? В ведомостях расписывались?

– Расписывался, – страдальческим голосом подтвердил человек по фамилии Пёрышкин

– Другие не висят на городской Доске почёта. А вы висите?

– Висю, – горестно пискнул Сидор Поликарпович, приготовившись к самому худшему.

– Пожалейте, – взмолился заведующий фотоателье. Из его открытых справедливых глаз выкатились две картечины-слезины и шлёпнули по стеклу, лежащему на крышке стола.

– У меня семья, – прошептал Пёрышкин, – у меня и дети есть. Обо мне соседи нехорошее стали говорить, и это на старости лет, когда до пенсии рукой подать одной.

– Вы меня убиваете. Вы меня режете! – закричал заведующий по фамилии Анфас, сползая с кресла. Минут пятнадцать из-за двери кабинета доносились всхлипы, вздохи и восклицания. – Кого же я поставлю вместо тебя, наш несравненный, наш уважаемейший друг? Енькина? У него язва желудка – производственная травма. Леткина? У него страшная аллергия. Никакими средствами не могут вылечить. В Данию к филиппинским врачам возили его и в Австралии у аборигенов лечился. Ага. Давай Казачка поставлю. У неё дитё грудное. Понимаешь? Меня не так поймут, и любой суд будет не на нашей стороне. Тогда скажи, кого поставить на твоё место? – застонал директор и неприлично всхлипнул.

– Незнаю я! Не моё это кадровое дело! Кого хотите. Я двадцать лет трудился. Двадцать лет крепился. Здоровье моё не железное. Оно кончилось. После пятой пары у меня в обоих глазах началось мелькание, а после десятой я уже не понимаю, кто я. Иногда кажется, что я очередной сочетающийся.

– Милый, а ты не принимай, – Анфас выразительно плюнул и, старательно обтерев галстук, продолжал: – Кто ж тебя заставляет, силком…

– Невозможно отказаться. Они все хорошенькие, все просят: «Не обижайте нас, такое событие не часто в жизни бывает, не выпьете за наше счастье, так не станем сниматься». Грозят написать жалобу в министерство по поводу черствого отношения к клиентам. Рад бы, но не могу не принимать. А в каждом фужере вмещаются 2оо граммов. Вот и посчитайте. В отдельные дни приходится до 6 килограммов принимать. Видано ли такое. У меня рост маленький. У меня энурез случается… Как услышу марш Мендельсона, не к столу помянутого, так дрожание в ногах открывается. Увольте по собственному желанию. А доплата за вредность не нужна.

– Ты что это себе позволяешь? – в голосе заведующего послышались железобетонные нотки. Ты что себе думать вздумал коммунист Пёрышкин? Ты решил запятнать честное лицо коллектива?! Не дадим, – замотал заведующий перед лицом Порфирия Николаевича растопыренными пальцами.

– Меня жена называет пьяницей. Сын не слушается.

– Ерунда! – хлопнул по столу пухлой ладошкой Анфас, и сморщился. – Мы тебе справку. А? Напишем, что такая у тебя работа. Опасная для здоровья. Не забудь, напиши заявление на лечение. Мы должны заботиться о здоровье членов коллектива. Что ещё? Квартиру дадим. Другую. Ближе к работе. Будешь срывать выполнение плана, на месткоме пропесочим. По линии партийной проработаем. Если захочешь уволиться, так никуда тебя не примут в этом городе, в этой области, на этой Земле. Мы можем всё. Иди, снимай честные лица брачующихся. Дари людям радость. Вечную. Останавливай мгновения.

– Я – ничего, я не против радости. В этом году молодожёны много стали наливать, – сказал невесело Пёрышкин. Его левая щека дернулась.

– Благосостояние растёт трудящихся. Экономика заработала.