1.

– Боишься? – раздался детский голос, наполненный ласковым сочувствием и такой заботой, что Вадим быстро отвернулся от конспекта и увидел очаровательное существо в светло-фиолетовом платье, с бантом в бело-жёлтых волнистых волосах. Фиалковые глазки радостно рассматривали его – незнакомого мужчину средних лет в старом пиджаке и в свежеглаженых брюках. Это дочь самой строгой преподавательницы. Вторую неделю девочка появляется во дворе института. Некоторые студенты-заочники оказывали Марусе довольно пристальные знаки внимания, добивались всеми силами её расположения. В основном это были молодые мужчины в хорошей одежде, в сверкающих туфлях; наперебой угощали девочку сладостями, но она отвергала шоколадные плитки, тактично говоря, что у ней кариес. С женщинами, которые скучали к концу сессии по своим сорванцам, относилась сдержанно; сердилась, если кто-то начинал её гладить по голове, тискать, приглашая в столовую. Девочка играла в свои независимые игры. Разговаривала с кленовой порослью у спортивной площадки, предлагала обломку кирпича отправиться в путешествие по реке. Вадим тоже приметил очаровательное создание, напоминавшее ему младшеньких близнецов, Дашу и Нину.

Бабушкин в тот день сидел на измазанном известью и краской стуле, подстелив газету, в тени у ворот институтского гаража, в котором, как рассказывали всезнайки, были у Герцена конюшни, а потом после войны жили студенты-фронтовики. Среди них был и Андрей Платонов, который любил пройтись по двору после снегопада с деревянной лопатой. Некоторые биографы писали, что он подрабатывал дворником. Вадим Васильевич Бабушкин не был дворником, а работал в глубокой сибирской глубинке фоторепортёром, в свободное время, от разных сельских и газетных проблем, учился. Предстояло сдать последний экзамен, чтобы почувствовать четверокурсником.

– Боюсь. Если честно, – улыбнулся Бабушкин. – Скоро буду на четвёртом курсе, а всё трушу, как школьник. – Вадим любовался чужим ребёнком, думал о том, что купить старшей Алёнке и пятилетним близнецам. Он отправил две посылки с недозрелыми бананами и грейпфрутами, вяленым инжиром и юными гранатами. В Детском мире присмотрел игрушку – пианино, оно звучало от двух батареек. Хотел, чтобы девочки потянулись к музыке.

– Я тоже боялась, когда мама училась в аспирантуре. У неё экзамен, я волнуюсь за неё, как ненормальная. Она ничего не боится, и знаете, никакой ответственности. – Незнакомка говорила, услышанные от кого-то слова, очень серьёзно и осуждающе. Вадим спрятал улыбку, поражаясь словарному запасу ребёнка. «Городские дети живут другой жизнью, в отличие от сельских. Тут много чего можно увидеть и услышать, – музеи, галереи, консерватории».

– Вы не сомневайтесь. Сдадите. Можно мне за вас немножко попереживать?

– Если только немножко, то не могу вам запретить. – Вадим обращался к детям, занимавшимся в его кружке, по имени и отчеству. Юнкоров учил фотографировать, печатать фотографии. Девочки не интересовались папиными фотоаппаратами, но любили «музицировать» на его старой пишущей машинке.

– Мы не знакомы, а поэтому зовёте меня на «вы»? Я вас на переменах давно вижу.

– Нет. Всех чужих детей я зову на «вы».

– Всех? – удивилась Маруся. – Меня водят в детский сад с английским наклоном. И в «музыкалку». Это всё дед затеял. Он думает, что я вундер… Одарённый ребёнок. Но я так не считаю. Мне пять лет, а я плохо читаю, – Вадим представил своих девочек. Они так не рассуждают, но могут сказать, глядя в окно: «дождь щекотит капельками животики луж, и они смеются».

– Считаю, что дедушка прав.

– Вот Арнольдик. Двоюродный брат. Ему шесть лет. Он играет на скрипке Брамса и Гайдна. Я хочу сочинять музыку, как тётя Саша Пахмутова. В актовом зале есть рояль. Просто, как мамонт. А вы любите оперу?

– Я не был в опере, но у меня есть грампластинки. Бизе…

– Мне нравится «Кармен» и «Орлезианка». Рыбников такой молодой мальчик, а написал чудесную рок-оперу.

– А мне нравится ««Юнона» и «Авось»». Он очень молодой?

– Не ребёнок, но, как мальчик. Дедушка его критиковал по телефону, но он не прав. Дед сказал, что когда окончательно вырастет, станет мировым достоянием. Мама любит бывать в опере. Просто тащится.

– Что? – удивился Бабушкин.

– С ума сходит от Чайковского. – Мне хочется слушать Рыбникова. – Девочка запела тонким чистым голоском. «Ты меня на рассвете разбудишь…». Проходившие студенты, приостановились у входа. Девочка допела до конца арию. Два парня захлопали в ладоши. Вадим уронил конспект.

– Вы, Маруся, бесподобны.

– В трёх местах опять ошиблась, – поджала губки певица и грациозно кивнула в сторону ценителей. Студенты помахали ей. – Если вам понравилось, я рада, но я пела только для него, – девочка склонила голову к плечу, рассматривая лицо Бабушкина.

– Это чудо, как хорошо вы исполнили эту песню – арию.

– Вы не шутите? – округлила глаза девочка. – Так считаете?

– У нас в деревне есть музыкальная школа, но я не занимался музыкой никогда, хотя и сдавал на первом курсе «Музыкальное искусство». Надо сказать, что не сдал. Засыпался на Грегорианском хорале. …Потом всё прочитал. Люблю, когда очень хорошо поют.

– Ваша деревня далеко от Москвы? …Так далеко. А на поезде, если без пересадок?

– Больше трёх суток. А было раньше, четверо.

– Я многого не знаю. Люди к старости узнают кое-что, а дети, когда родятся, ничегошеньки не понимают. Даже фамилию свою не знают. Нужно много читать. Мама читает, читает. К лекциям готовится, к семинарам готовится, статьи пишет, так ещё больше книг читает. Можно сойти с ума. Правда?

– Не уверен, но бывает, – согласился Вадим, закрывая конспект. «Ладно. Что-то ведь знаю. Экзамен – это лотерея. Повезёт – не повезёт». Он соскучился по девочкам, хотя часто звонил. Последний экзамен. Установочная сессия. Билет Бабушкин взял на самолёт. Можно было покачаться в поезде до Рябцевска, а на сэкономленные деньги купить детям конфет. В плацкартном вагоне он обойдётся чаем с булочкой, на обед – разбавленный борщ в вагоне-ресторане. Ужин, отдать врагу. Такой ужин можно и отдать. Жалко врагов.

– Муравьи не учатся в школе, а знают свои мурашиные науки.

– Не уверен. Должна быть у них школа.

– Я не подумала. Обязательно есть. Есть у них школа. Откуда-то им известны проблемы. Никто не загорает, все спешат. Как в Москве.

На высокое крыльцо учебного корпуса вышел Валера Сашин – широкоплечий крепыш, пытающийся скрыть улыбку в губах, но она освещает лицо. Помахал Бабушкину зачёткой, показал растопыренные пальцы. Его тотчас окружили, затормошили, расспрашивая…

– Извините, Маруся. Мне пора. Очередь подошла сдаваться.

– Сдавайтесь. Ни пуха и ни пера. Я буду болеть за вас. Очень сильно. Мама сегодня добрая. Не бойтесь. Я пока за мурашами послежу. У них тут большой город под землёй. Как бы к ним заглянуть и помочь чем-нибудь.

Бабушкин вошёл в аудиторию, развернул зачетную книжку, вложил экзаменационный лист. Взглянул по сторонам, заметил следы перестройки. Когда-то большое помещение перегородили, но сохранились остатки лепнины под потолком, старинные колонны. Здесь проводили музыкальные вечера, а может быть, читали стихотворения поэты. Было душно и весело от музыки и нарядов.

На первом курсе предприимчивые студенты скрутили с оконных рам на сувениры старинные бронзовые ручки – скобы. Вадим помнил, как они выглядели. Он даже открывал окна, когда приехал сдавать экзамены в первый раз. Как и в этом году, горели торфяные болота. Улицы терялись в расплывчатой синеве. В открытые окна вползал невидимый дым. Вероятно, как 1812 году. Сквозь сотни слоёв краски проступали растительные узоры. Мастера далёкого времени умели простую вещь сделать произведением искусства. Талантливые и предприимчивые студенты высоко оценили мастерство. Сотню лет стоял особняк, сотни лет открывали и закрывали окна, а вот в осень 1974 году пришлось завхозу закупать современные скобяные изделия.

Экзамен принимали Аглая Фёдоровна Фёдорова и Анна Васильевна Руднева. У Аглаши, так ласково звали старушку, внуки старше Маруси. Они не могли разгуливать по двору института. Внуки не могли, а правнуки – могли. Вадим не видел, кто уводил девочку, но предположил, что мамой называет Анну Васильевну.

Серый костюм Рудневой подчёркивал статную фигуру, а копна волнистых желто-серых волос указывала на родство с девочкой. Вадим рассматривал полные сочные небольшие губы с остатками помады, чуть курносый нос со следами редких юношеских веснушек. Заметив, что нестоличный студент чересчур пристально изучает её лицо, опустила голову и повелительно сказала:

– Билет. Скажите номер. – Бабушкин показал билет, вздохнул про себя; третий вопрос сразу заволновал его, погасив хорошее настроение. Ответа на него в памяти не находилось. Буду сдавать Аглаше. Доктор наук не заваливала, но и «отлично» ставила редко, – размышлял провинциал, отыскивая на соседнем столе бумагу для записи плана ответов. Его наборная самодельная ручка – подарок друга детства Юрика Дедова стала талисманом. Он заметил с первого курса, что сувенир приносит удачу. Даже сочинение на вступительных экзаменах написал на «хорошо», что вызвало у него недоумение и восторг. Обладателей подобных оценок оказалось на потоке только четверо.

Санёк Лазунов, дёргал его за рукав, когда в списке троечников он искал свою фамилию. «Вот мы где. Четыре строчки. Ты – второй. …Не верит». Вадим, в самом деле, не верил глазам. «Саша, ты вписал меня? …И Тишков. Мы вместе писали. Сидели рядом». С русским языком у Вадима нет дружбы. За сочинения получал 5\1. Грамотность – нулевая. …Удача? Нет. Много готовился.

Здесь, у доски объявлений они познакомились и с четвёртым абитуриентом, получившим высокий балл. Валера Сашин приехал в Москву из Астрахани. Был рыбаком, работал художником-оформителем, его работы привлекали профессионалов, но он выбрал литературу. Незаметно мужчины подружились. Писали прозу, но пока не печатались в солидных изданиях. Друзья отмечали, как водится, сдачу трудных зачётов и суровых экзаменов. Обменивались адресами музеев. Саша, знавший, в каком столичном музее новые экспозиции, рекомендовал приятелям непременно их посетить. Благодаря его настойчивости, Вадим оказался в легендарном театре «Ромен». Саша и билеты «добыл» для провинциала, который не был театроманом, но впечатления от спектакля остались у него хорошие.

Бабушкин по рекомендации журналиста Володи Ширяева пытался поступить в этот уникальный вуз, но подвёли знания русского языка. Не мудрено. В лесном посёлке кое-как окончил вечернюю десятилетку. Сезон отработал в лесничестве пожарным сторожем, а мог бы закончить Лесную академию, но попал в лесотехникум, должен был выпускать карандашную продукцию или спички, но родина попросила её защитить. Пришлось надеть форму, расстаться с мечтой о конструировании удобной мебели, а год строить разные объекты. Генералом не стал, правда, и не хотел. Придирчивые медработники госпиталя послали его домой, забыв назначить даже символическую пенсию, так как Вадим по совету таких же травмированных, как и он, отказался от хирургического вмешательства в разрушенный молодой позвоночник. Судьба испытывала, толкая то в одну сторону, то в другую. Чья-то рука направляла Вадима туда, куда не думал идти, всё же привела к той единственной дороге, по которой он должен продвигаться, не сворачивая.

2.

Время летело незаметно, Вадим ковырялся в своей памяти, но ничего по третьему вопросу не мог выцарапать. Память не выдавала даже куцей информации о танкере Дербент. Читал ведь. Давно. Сюжет забыл…

– Кто готов? – раздался металлический голос Рудневой. Вадим ощутил на себе преподавательский твёрдый взгляд, но голову не оторвал от листа, продолжая писать какие-то глупости. Студенты притихли, как мыши в кладовой, услышав шаги кота. Отдельные заочники хотели сдавать свой облегченный багаж знаний именно бабушке – милой и доброй, понимающей, что этим тёткам и дядькам не нужна стипендия, что они что-то написали, а некоторые – публиковались в газетах, журналах и даже в издательствах. Учатся они в этом вузе, не потому что очень хотят, чтобы их научили правильно писать романы и повести, а просто так повелось, что нужно иметь документ о высшем образовании. Им понятно, что опытные писатели на смогут им дать навыки ремесла, но подскажут, как не стоит делать, пытаясь что-то кому-то рассказать.

Эти честолюбивые поэты и прозаики спешат заявить о себе. Прокукарекав единожды, пытаются петь дальше, но всех ли услышат сегодня, завтра. Посмертная слава хороша, но хотелось бы при жизни увидеть свои книги на прилавках, в руках друзей и любимых. Они работают, спешат в издательства. Рукописи отвергают. Литераторы не бросают своих устремлений, верят в звёздный час. Жизнь проходит мимо окон, перед которыми, не глядя в гущу событий, стареют над рукописями они, отравленные ядом честолюбия, забыв обо всём на свете. Крупицы таланта постепенно тают, как угольки затухшего костра, покрываются пеплом, пропадая. Тогда приходят злобность и отчаянье, запой и разорванная психика. А ведь мог быть хорошим инженером, прекрасным отцом. Не ту подкинула судьба дорогу, не по нужному пути покатилась тележка жизни… Что делать? Кого винить? Не пошла масть… Почему не писал о рабочем классе? Почему не восхвалял дорогую действительность, её стройный порядок и счастливые майские колонны. Зачем показывал отрицательные явления? Советовали, вступай в партию, говорили, пиши чисто и просто? Мудрил. Умнее всех хотел показаться? Кто ж будет издавать такие книги. Какой редактор хочет получить по шапке за твой роман, за повесть, которая идёт в разрез с истинным курсом страны? Только глупый. Он знает, что тираж изымут, сдадут в макулатуру, а ему придётся долго искать работу…

Большинство преподавателей старались задать такой вопрос, «поплывшему» заочнику, чтобы ответил, чтобы ему можно было с лёгким сердцем поставить «трояк».

Мишка Тишков из Подольска, коршуном метнулся к Аглаше, сгоняя со стула Вовку Мулярова, сплавщика из Вологодского посёлка, который «отстрелялся», ожидая, когда в его зачётке возникнет последняя роспись, и он станет студентом четвёртого курса. Вадим осмотрел сидящих, предполагая, кто сможет ему помочь, но кто будет расписывать сюжет «Танкера Дербент» Юрия Крымова. Кино видел, а книгу вроде читал, а может быть, и не читал. Кино – это далеко не роман, можно залететь, ведь сценарист мог что-то добавить или выбросить каких-то персонажей.

Санёк Лазунов, похоже, готов отвечать. Вадим хотел попасть в семинар к Виктору Алпатову. Его романы о сплавщиках и лесорубах Вадим читал каждый год. Узнал Алпатова у двери кафедры «творчества», подал руку и представился. Худощавый мужчина, с уставшим лицом, услышав рассказ об общих знакомых, не удивился и не обрадовался, сказал, что ведёт семинар местных студентов, с которыми встречается каждый месяц. Вадим знал от Александра, что Алпатов крепко помогает своим семинаристам. Вадим попал (говорят, что преподаватели набирают к себе авторов понравившихся конкурсных работ) в семинар известного прозаика Никиты Сергеевича Набатова, автора экранизированных романов «Вестница», «Житие Степана Громова». Вадим взял в библиотеке книги руководителя семинара и начал неотрывно читать. Когда пришло время спать, ушёл в кухню, где горел свет; не мешая другим, можно читать до рассвета…

Рудневу уважительно побаивались… На халяву ей не сдашь экзамен. Всё это знали. И стеснительно трусили отдельные студенты, понимая, что знаний мало. Их нельзя выстроить в систему. Бабушкин помнит предыдущий экзамен, когда преподаватель объявил накануне, чтобы не дрожали, не делали шпаргалок, потому что он разрешает сходить в библиотеку, посоветоваться. Почему? Потому что узнает по нескольким фразам о кругозоре, о системе знаний. С ним было легко, но жилы он вытягивал, как средневековый палач. Нужно было удивить собственными суждениями, своим подходом к жизни и литературе.

Он следил за её любопытными руками. Она перебирала зачётки. Тишков бодро отвечает. Рядом садится Николай Малович – коллега по семинару, сожитель по комнате. Только вошёл, и, готов. Коля – журналист, живёт в карельском городе Пудож. Начитанный до тошноты, но пишет медленно и хорошо.

– Бабушкин. – Требовательно приглашает Руднева, рассматривая в зачётной книжке его хилые «достижения». Осматривает сидящих выпуклыми глазами за линзами очков. Впрямь, похвалиться нечем. «Пятёрки» редки, «чётвёрки» – иногда, но «тройки» – постоянно. Это у земляка Вовки Жукова из Барнаула нет ни одной «тройки», а в только «отлично». Бабушкин решает честно признаться, что не читал «Танкера», рассказать, что в издательстве выходит первая книжка «Последний пожар». Она отняла много времени, пришлось переделывать, сокращая вторую повесть.

Преподаватели иногда интересуются творческими делами студентов. Бабушкину импонировало то, что проректор, заведующий кафедрой советской литературы Таран-Зайченко, всякий раз, встречаясь в коридоре, на лестнице, спрашивает, как дела с урожаем у них в районе, будет ли работать на уборке. Узнал, что Вадим четыре сезона косил хлеб комбайном. Преподавателям должно быть интересно, что пишут студенты, какие книги будут выпускаться в далёких краевых и областных издательствах. Москвичи и москвички в лучшем положении. Они атакуют издательства, толстые журналы, киностудии. Устраивают рукописи в литературные газеты, чтобы заявить о себе, о своих произведениях. Учатся общаться с редакторами, учатся работать и понимать ситуацию с рецензированием, с редакционными планами.

Однажды, когда обсудили его повесть, Никита Сергеевич скажет задумчиво, дескать, видит, как это можно снять, чтобы получился хороший кинофильм. Староста Людмила Смагина вдруг встанет: «Никита Сергеевич, помогите Вадиму приготовить сценарий, вы же знаете режиссёров на «Мосфильме». Набатов посмотрит вдаль, откроет крышку, лежащих на столе карманных часы, убедится, на месте ли стрелки. Заговорит Малович, Муляров, загомонят семинаристы, умоляя преподавателя помочь сокурснику экранизировать понравившуюся им повесть. Набатов будет держать в губах мягкую улыбку, плавно складывать в портфель продолговатую записную книжку, журнал. Прозвенит равнодушно и требовательно электрозвонок. Фронтовик разведёт руками, пойдет из аудитории, в которой они будут встречаться, обсуждая рассказы и повести мужчин и женщин, решивших посветить себя творчеству.

Вадима толкнёт староста в плечо, показав жестом, чтобы наедине переговорил с наставником. Он нагонит преподавателя, начнёт униженно просить помощи, даже встанет на пути…

Вадим не понесёт повести и рассказы в столичные издания. Не пойдёт и на овощную базу, куда направят заочников, перебирать овощи, не попадёт на банкет после госэкзаменов, не посетит с семинаристами Дом литератора, куда их поведёт великолепный рассказчик, автор многих известных пьес, повестей и романов. Не потому что он такой, плывущий против течения, просто у него в ту осень аукнулась армейская травма.

На лекции ездил не каждый день. Лежал на кровати, засунув под сетку штакетину, чтобы не прогибалась, читал литературу, которой нет в сельской библиотеке. Экзаменаторы требовали знания литературных текстов. Нужно знать и помнить, какого цвета было платье на Ростовой Наталье, когда она прибыла на бал. Он не имел права оставаться на второй год. За сданную сессию в редакции платили, но не выше ста рублей. В то время это были деньги. Булка хлеба стоила – от 14 до 25 копеек, а бутылка водки – 3 рубля 62 копейки; Столичная – 4 рубля, 12 копеек. Оставить семью без средств не мог, пытался где-то искать левый заработок. Не отказывался поколоть соседке дрова, отремонтировать дверь. Это потом он будет получать гонорары за свои книги. Потом. Договора заключат два издательства. А тогда, тогда было всё иначе. Каждая копейка в цене. Благо, помогала тёща, брала к себе на лето детей, чтобы он мог писать в тишине. Но Вадиму не писалось, в пустой квартире, в которой стояла липкая тишина. Дети не бегали друг за другом, не прыгали по дивану, не включали телевизор. Тишина оглушала. Мысли путались. Пил с соседом водку, ездил вечером на реку. Молчала машинка. Он ждал детей, как спасение, как путник в пустыне, изнывающий от жажды, мечтает о воде..

Бабушкин пишет на работе, пишет дома. Печатная машинка стучит по выходным, по праздникам. До двенадцати ночи Вадим оставляет на бумаге строки, правит их, начинает вновь, веря, что заметит Никита Сергеевич его оригинальные рассказы с зашифрованными деталями, намёками, заставляющими читателя думать.

Разгадывать литературные ребусы в издательстве не хотят. Рукописи уходят в ящики стола, хотя на совещании молодых литераторов его повесть рекомендовали к изданию книжкой. Проходили год за годом, а издательство не рвалось заключить с ним договор. «Последний пожар» тлел до восьмидесятого года, когда будет опубликован в журнале «Рассвет».

Пришло время, и Бабушкина вызвали готовить книгу к изданию. Волнуясь, подписывает первый издательский договор. Работает с чудесным редактором книжного издательства Инной Котовской. Как слепец, прозреет, увидев недочёты. Милая женщина научит тому, что он не умел делать – редактировать свои рассказы.

Осенью 1982 года Вадим едет убирать хлеб в колхозе «Полевод». Изучает колхозную жизнь, старается понять, чем жив крестьянин. Ночью, кое-как, отмыв от мазута руки, спешит записать впечатления ушедшего дня, случаи, рассказанные механизаторами. Он почти свой. Ему доверяют, делятся заботами.

Анна, не читавшая его повестей и рассказов, уговорит приятеля Анатолия Спиридонова доставить в степную полевую бригаду десять экземпляров тонкой книжонки в мягком переплёте. Анатолий найдёт в степи звено. Солнце ушло за дальнюю ленту бора. Вадим вёл комбайн за машиной Леонида Бурбы, который уговорит его заняться кино, организовать киностудию.

Мазутными руками торопливо откроет Вадим брошюрку, увидит свою фотографию, на которой выглядит недовольно – усталым. Десять лет ждал этой встречи. Десять лет работал, живя надеждой и верой. Сорок тысяч покупателей разберут его «Пожар» за семь месяцев.

– Бабушкин, – повторила Руднева.

– Немного не додумал, – сказал Вадим, глядя, как мерит длинными ногами аудиторию Михаил Тишков. В дверях он показывает жестом, Вадиму, чтобы не волновался.

– Время вышло. Прошёл час. – И сорока минут нет, думает Вадим, смотрит на пустой стул перед столом, за которым уверенно расположилась кандидат философских наук. Неожиданно ему показалось, где-то видел это милое лицо. Видел, но очень давно. Странно, знакомое лицо. Слушал женщину, конспектировал её лекции. Вадим отвечал уверенно, чётко выговаривая слова, как учила психолог.

Перед вступительными экзаменами, поехали абитуриенты в центр столицы попить пива, но вспомнил Вадим, что видел объявление о встрече с психологом, которого пригласила экзаменационная комиссия. Предложил ребятам забежать в институт. Молодая женщина учила, как нужно отвечать на вопросы экзаменаторов. Это было удивительное откровение, которое заставило присутствующих задуматься о своих знаниях, забыв о пробелах. И даже английский Вадим сдал, хотя в аттестате стоял прочерк. В вечерней школе не было преподавателя иностранного языка, но он учился в большой светлой школе имени Горького городе Белокаменске. Вадим хорошо переводил тексты, хотя не знал грамматику, отвратительно читал. Ему нравилось расшифровывать чужие фразы. Англичанка прочила ему иняз, но Вадим чувствовал, что это не его жизнь.

Много раз мысленно благодарил ту женщину, которая рассказала, как выходить из трудных ситуаций, возникших на жизненных экзаменах. Потом, организовав киностудию, будет рассказывать кружковцам, как сдавать экзамены и зачёты, и не сдаваться.

«Где видел эту милую тётку. Мы вроде где-то встречались раньше», – думал Вадим, машинально сплетая многословие своего ответа. Он сделал две недоговорённости для того, чтобы Анна Васильевна могла задать ему вопросы на уточнение положений. Это была уловка, придуманная им. Чтобы преподаватели не мучились, какой задать вопрос студенту, чтобы ответил; нужно пропустить в ответе важные детали, которые нужны, а без них ответ будет, но не достаточно полным.

Анна Васильевна потребовала уточнить, добавить, углубить. Бабушкин, как рыбак, подкинувший наживку крупной рыбе, принялся пространно углублять свой ответ. Она поняла, что провёл её. Студент прекрасно знает ответ, а теперь, отвечая на вопрос, вновь искусно тянет время. Руднева остановила его тирады, примеры и сравнения. Так учила незнакомая психолог. «Если вы забыли то, что происходило в Англии, расскажите о Франции, как бы сопоставив политику двух государств, ведущих столетнюю войну. Никогда не говорите, что не знаете, что забыли. Показывайте свои знания в интересном и содержательном рассказе, но связывайте с тем, что написано в билете. Ведь что-то вы знаете. Выковыривайте из своей памяти изюминки знаний. Складывайте по кирпичику, соединяйте, делайте выводы».

Вадим, как сыщик, вытаскивал из тесных закоулков памяти иногда удивительные знания. Перед экзаменом по истории увидел у начитанного паренька новенький альбом с репродукциями художника Верещагина. Он внимательно рассмотрел все страницы, прочитал биографию, хотя что-то помнил, что-то слышал, видел по телепрограмме. Вопрос попал такой простой, такой знакомый; Вадим накануне листал учебник, ведь прочитал, но не переварил, не запомнил. И тогда вспомнил картину «Апофеоз войны» – груда черепов на песке. С воодушевлением стал рассказывать о картинах великого художника. Преподаватель оживилась – студент сдавал историю, но заговорил о живописи; с интересом смотрела на провинциала, задала вопросы, касающиеся биографии Верещагина. Вадим начал подробно сообщать всё, что отпечаталось в его памяти. Кандидат исторических наук любила живопись, остановила будущего студента и потребовала сообщить, как погиб мастер. Оборвала вновь, развёла руками, улыбаясь спросила, – что поставить? Бабушкин оторопел. «До «отлично» не хватает системы знаний, а «хорошо» – будет справедливо». Историк взяла экзаменационный лист. Они поблагодарили друг друга.

– Что? – спросил Тишков, когда Бабушкин вышел из аудитории. Вадим подал лист. Мишка удивился. Вадим взглянул в свой документ и увидел: «отл.». Воскликнул: «Не ожидал».

…Когда очередь дотянулась до третьего вопроса, Вадим достал платок, чтобы провести им по лбу, изображая утомление, в это время высокая дверь аудитории слегка дрогнула, приоткрылась и Марусина очаровательная головка возникла в трещине между дверями. Девочка степенно подошла к матери, что-то очень тихо сказала, а потом обошла стол, встала около Вадима и ласково посмотрела на мать.

– Что вы так волнуетесь? – укоризненно проговорила Маруся, заглядывая в его записи. Студенты оживились. – Я вас буду ждать в актовом зале. Договорилась с вашей кафедрой заочной. Я сыграю пятую симфонюшку «Дождик счастья».

– Мария. Не отвлекай моих студентов, – очень строго сказала Руднева. – Продолжайте, Бабушкин.

– Я переживаю за него, а он сбивается, потому что боится тебя, мама.

– Ничего он не боится. Он не читал роман, а хочет выкрутиться…Позвони деду, пусть тебя отсюда заберёт, – тихо говорила Руднева, стараясь выглядеть суровой и отрешённой.

– У меня с твоим Бабушкиным возникли неотложные дела. Позвоню попозже.

– Поволнуйся и за меня, – попросила Маша Ермолович, фельдшер-акушер из крохотной белорусской вёски, пишущая для детей. Вадим и Маша в одном семинаре. Она растерялась, когда Бабушкин предложил опубликовать несколько рассказов в газете, где работает. Неделю раздумывала добрая женщина, мать четырёх мальчишек, Отдала Вадиму только один крохотный рассказец, сказав, над остальными нужно ей работать. Бабушкин пытался возражать, но Маша не стала его слушать. «Ты там начнёшь править по-своему, а я это не люблю».

Выйдет в 1988 году вторая книжка повестей у Бабушкина «Всё не так». Он не станет пробиваться в Союз писателей. Начнёт помогать одарённым односельчанам, преодолевать творческие проблемы с написанием и изданием рассказов и повестей. Будет просить организаторов краевых семинаров прислать оплачиваемые вызовы студийцам. Одновременно выйдут ещё две солидных книги. Будет возможность уехать в город. Но дети ещё учились в школе. Он боялся, что в новой школе им будет тяжело обживаться. Поэтому не спешил покидать село. В нём он вырос. В нём женился. Родились дети. Написал книги. Что делать в городе?

Маруся играла артистично. В пустом зале звуки рояля плавали долго, медленно истончаясь. Они уносили Вадима в детство на станции Заринке, когда барахтался в тёплом ручье с подружкой Ольгой Попадьиной. Его мама работала библиотекарем в избе-читальне. Пламенели оранжевыми огнями высокие подсолнухи за плетёными оградами. Музыка воскресила в его памяти будущую повесть, в которой он опишет побег к бабушке и опасный переход по плавающему мостику через разлившийся ручей. Он вспомнил три радуги над башней элеватором. И даже услышал гудок дядиного паровоза, который иногда останавливался на станции, пропуская составы с важными послевоенными грузами. Дядя Ваня – мамин брат помогал ему забраться в кабину, угощал сахаром и варёным мясом, доставая из своего солдатского котелка. Мясо было красным. Такой борщ умела варить только его дорогая бабушка. Дядины руки пахли углём и мазутом. Он заставлял съесть всё мясо, говоря, что должен от него теперь быстрее расти. Мама запрещала обедать у дяди на паровозе, говорила, что его могут наказать, потому что он разрешает посторонним подавать ненужные гудки.

Вадим рос в окружении ласки и любви Его носили его на руках, шили майки и панамки. Варвара, Евгения, Анастасия и дядя Григорий угощали конфетами и фруктами. Дарили подарки. Всегда это были книги. Братьев двоюродных не было ещё. Вся любовь доставалась ему.

Взорвалась тишина, а в раскрытое окно с Тверского бульвара втекали звуки открывающихся дверей троллейбуса, гудение двигателей.

– Дядя Вадим, вы расстроились из-за тройки? У вас глаза плачевные стали.

– Это твоя музыка душевная. Ты будешь композитором?

– Не совсем решила. Мне нравится рисовать музыку. Потом играю. Давайте я вам подарю на память. Когда научусь писать нотами, тогда будет лучше. Вы не забудете знать, что это я написала для вас.

– Я возьму магнитофон у знакомого товарища. Он недавно его купил. Запишем на ленту все работы. Я буду слушать и помнить, что вы с мамой живёте здесь, приходите в этот двор, смотрите на мурашей. Я не буду приезжать в Москву, так как придёт время, закончится учёба, а я стану старым, но когда-нибудь приеду сюда, привезу детей, и вы, может быть, познакомитесь. Они очень хотят побывать здесь.

Лицо девочки стало грустным, и она вздохнула.

– Это же так просто. Мне никто не подсказал. Только один в мире человек меня услышал. Ваши дети любят вас? И жена любит? Она записывает на магнитофон ваши рассказы, а потом слушает их, когда вы уезжаете?

– Она их не читает. У неё нет времени.

– Я бы тебя очень любила и не играла, когда ты пишешь лекции. Они не мешают тебе учить уроки? …Дети ваши?

– Однажды они уехали к бабушке в Новосибирск. Я хотел перепечатать повесть, но не смог. …Потому что в квартире очень тихо. …Дети никогда не мешают мне. С ними хорошо.

– И со мной? – задумалась Маруся. – У вас три сестры. Им здорово вместе. Одной трудно жить. А вчетвером можно сделать ансамбль. Тебе… вам хочется к ним?

– Да, – сказал Вадим, рассматривая девочку. Где же видел Анну Рудневу? Мы встречались.

– Я вышлю записи к Новому году.

– Что-то проголодался после экзамена. Пойдём в столовую, отметим событие. Возьмём лимонаду, уйдём в заросли за спортивной площадкой, как настоящие путешественники.

– Я согласна. …Мне нужно узнать её мнение. Мы-то-друзья. А мама – только принимает ваши экзамены заочные. Она тебе не очень знакомая, хотя вас знает.

– Она только спрашивает, а музыку не играет…

3.

Крутила судьба Бабушкина, как умела, а в этом она была профессионалка. И если Белокаменская многотиражка публиковала первые неуклюжие рифмованные строки, фотографии городских пейзажей, то это не значило, что Вадим знал, кем будет в этой жизни. Проходил производственную практику с соклассниками на машиностроительном заводе. Разряд получил электрослесаря. Всё. Дальше путь оборвался, не стал он работать на заводе, не пошёл в индустриальный техникум, а, начитавшись книг о путешественниках, старателях, зверобоях, уехал в тайгу, к тёте и дяде, который работал в лесничестве. Захотел стать лесником. Вот такие желания у Вадима родились ещё в восьмом классе.

На каникулах с Сергеем Крохиным отправились в путешествие, открывать таёжную страну. Эта страна понравилась. Там не было на дверях замков, там люди приветствовали друг друга по имени и отчеству, там собаки лежали на тротуарах, а рядом находились кузова и ружья. Это была странная и чудесная таёжная жизнь. Он примерил её к себе. Она ему оказалась впору. Бабушкин, окончив десять классов, собирается начать новую жизнь.. Мама – против, нет документа о среднем образовании. Это не смущает открывателя.

Прибавив год, Бабушкин по совету тётиного мужа становится пожарным десантником. Через год вернётсяиз армии с белым билетом, и его примут фотографом в леспромхозовскую мастерскую по оказанию бытовых и прочих услуг, вменив стрижку и бритьё. Фотографировал он неважно, а стричь не умел, но, сидя в комнатке перед большим зеркалом, писал. Вымучивал первые таёжные рассказы. Надо сказать, что один крошечный рассказик отпечатался в районной газете. Его там запомнили.

После того, как пришлёт фоторепортаж о студентах стройотряда в редакцию, Вадима пригласил редактор работать фоторепортёром. Он и тут оказался не на месте. Ни знаний, ни опыта; хотя дали книги по газетным жанрам. Он мог написать очерк на разворот, а вот простой фоторепортаж не получался. Третировали его, требуя нормальных материалов, полагая, что приняли Бабушкина по протекции. Подсиживали коллеги, подводили под выговора, а он, как собака, стряхивал с себя газетных блох, учился работать, скитаясь по квартирам и углам.

Новый редактор разглядел в сотруднике хилые ростки литератора. Перевел в литсотрудники. Приехавший в редакцию из Томска начитанный и эрудированный паренёк – Володя Ширяев, взял над Бабушкиным шефство. Привозил ему книги, разбирал стихотворные строки, помогал освоить газетное ремесло. Жили ребята, наперекор пожарному инспектору, в редакции, варили супы из банок, крутили кассету Высоцкого на редакторском магнитофоне, говорили о литературе и литераторах.

Тайно Володя отправил стихотворения Вадима в институт, надеясь, что придёт вызов на экзамены, но слабые стихотворения не прошли творческий конкурс. Однажды Ширяев увидел, что его ученик работает над главами повести. Обрадованный, стал их перепечатывать, чтобы вновь отправить в институт. Произошли события, которые затормозили творческое общение друзей. Володя уехал в Томск сдавать сессии. Учился заочно в Университете, а Вадим скоропостижно женился на худенькой девочке с ласковыми глазами. Жила семья в фотолаборатории, красный свет фотофонаря стал привычным освещением, так окон в комнатке не было.

…Повесть Бабушкин кромсал на куски, несметное количество раз, переделывал, и всё же послал на творческий конкурс, когда дочери Алёнке исполнилось четыре года. К тому времени опубликованы несколько рассказов и повестей для детей. Журналы не принимали малограмотного автора. Ширяев иногда налетал из Томска, читал рукописи и морщился. «Сстарик, плохо. Этта повесть нормальная, но неряшливо и многословно. Ууучись редактировать сссебя». Учись, учись, учись, а как учиться?

4.

Вадим отправил посылки, приехал в институт, чтобы сдать книги и подписать обходной лист. Он не видел, как в ворота вплывает длинная «Волга» небесного цвета, но услышал её двигатель. Хотел свернуть в аллею, ведущую к памятнику Герцену, чтобы не мешать автомобилю. Бабушкин оглянулся. Распахнулась дверца, и девочка – одуванчик в джинсовом комбинезоне кинулась к нему. Семилетней девочке понравился студент из провинции. Бывает такое. В нём она хотела бы видеть потерянного мамой на дороге жизни, отца. Вдруг девочка запнулась, начала падать. Падала медленно. Как в кино. Рассмотрел студент-провинциал, что держит в руке Маруся кассету. Она спешила к нему. Бабушкин тоже летел к ней, но тоже медленно. Так летели они навстречу друг другу. Кто первым коснётся асфальтовой дорожки? У кого скорость падения, окажется выше?

Когда-то Бабушкин ловил мячи. Очень трудные. Его хотели взять в команду, но он оказался заурядным вратарём. Удивлялись друзья. Вчера ты мог взлететь на три метра, а сегодня мяч из рук роняешь. Не знали друзья его секрета. А он был этот секрет – очень симпатичный. Так ему казалось. …Маруся упала на его вытянутые руки. Земное тяготение вновь испортилось по его желанию. Потом он напишет повесть «Месть за обман», в ней расскажет о своём друге, о себе и других товарищах и недругах.

Вадим пролетел навстречу Марусе метров пять, а может и больше, рассчитав место, где она должна упасть на асфальт, удариться, пораниться. Он не мог позволить себе подобное. Это девочка была очень похожа на его детей. Он так прыгнул, что девочка, падая, опустилась на его протянутые руки. Не ушиблась, не поранилась. Они вскочили, глядя друг на друга. Руднева подбежала, и не знала, что делать. Она не кричала, не ругала дочь. Молчала. За экзамены столько наслушалась, наговорилась, что могла месяц отдыхать, ни с кем не разговаривая.

– Я тебя сразу увидела. Узнала, как ты уходил, – говорила счастливая Маруся. Вдруг её глаза наполнились слезами. С содранных о грязный асфальт ладоней Бабушкина капала кровь. Он пытался скрыть боль, улыбался, стряхивая с продранных на коленях поглаженных брюк, пыль.

– Это ерунда. До свадьбы обычно заживаёт.

– Мне дед записал музыку. Это вам, чтобы вы меня всегда слышали, – девочка подала кассету. Вадим, поблагодарил девочку, начал завязывать платком.

– Бабушкин, бросьте паясничать. Садитесь, едем в медпункт, может заражение.

– Что вы, Анна Васильевна. Сейчас продезинфицирую народным способом, как на собаке зарастёт. – Вадим собирал книги. Капля крови упала на обложку «Танкера Дербента». Маруся посмотрела на мать. Анна Васильевна проговорила:

– Значит, вы читали роман? А почему не ответили на экзамене?

– Оказывается, читал, но забыл. После экзамена взял в библиотеке, перечитал. Теперь это неважно. Правда?

– Ты, разве боишься уколов, как я? Тогда я скажу, чтобы и мне поставили три укола, чтобы вам было смелее. Мама, у него кровь бежит из платка. Дядя Вадим, давайте быстрее поедем лечить руки…

– Не хотите в медпункт, поедем ко мне. Нужно брюки отремонтировать. Вид у вас, студент-заочник, ужасный. Аптечка в машине. – Руднева покачала головой. – Я не справлюсь с этими дырками. Не получится ажурной штопки брюк. Я – не умею штопать чужие брюки. Придётся покупать новые. У вас есть деньги? Какие деньги в конце сессии. …Потом перешлёте. – Анна Васильевна достала аптечку. Состригала лохмотья кожи, невольно морщилась: – нужно хорошо обработать раны. Дома у меня есть дедов бальзам на прополисе. Он сам делал, пчёл держал, а сейчас на даче. Завтра от ваших страданий останутся лишь неприятные воспоминания, – Маруся, сжав губки, следила за руками матери. Правая ладонь была ободрана меньше, чем левая. Вадим с трудом собрал книги забинтованными руками.

– Давайте я понесу, – предложила девочка, забирая у Бабушкина три тома Голсуорси. Они пошли по узкой аллейке мимо бронзового Герцена, стоявшего много лет с блокнотом в руке. Санёк Лазунов фотографировал Ренату Деркач, драматургиню из Молдавии и Ольгу Каринову. Вадим не знал, у кого они в семинаре, но знания у Ольги были настолько велики, что на лекциях они нечаянно выскальзывали из неё. Почти на каждой лекции она поправляла и дополняла преподавателей. Завидев Вадима, Александр предложил попозировать рядом с бронзовым классиком.

– Господин Бальзак (так друзья – однокурсники «обзывали» иногда Бабушкина) Александр Иванович ждёт вас сто лет, чтобы я запечатлел вас рядом с ним. – Ольга и Рената приветливо улыбались, приглашая Вадима и Марусю. Заметив свежие бинты на руках, удивились.

– Это я виновата. Дядя Вадим меня спасал и оцарапался об землю, – сказала степенно девочка.

– Что случилось, Машенька? – поправила бант Ольга.

– Музыку ему написала, хотела подарить, а он уходил. Мама сказала, что лучше подождать до осени, когда дядя Вадим приедет опять. До осени четыре месяца. Это очень долго.

– Господин Бальзак пользуется успехом у красивых девочек, мамы которых строго принимают экзамены.

– Саша, как маленький. Шёл, упал, очнулся – бинт. Иду книги сдавать, обходной подписывать. А земля оказалась шершавой. Хоть бы кто соломки подстелил…

Вадим хотел освободиться от опеки преподавательницы, но Анна Васильевна заставила сесть в салон, когда вышел из учебного корпуса.

– Вы тут без меня больше не падайте. – усмехнулась Руднева, бросая взгляд на Вадима – Сидите и ждите. Маша, усаживай в машину своего принца из провинции. Следи, чтобы не сбежал. …А куда он убежит в разорванных портках, с израненными руками. Его милиция задержит, чтобы выяснить, почему он не читал известный роман. Вадим, подождите. Зайду в бухгалтерию, и поедем в магазин за обновками. – Сказала, разворачивая автомобиль у спортивной площадки.

– Зачем я так бежала, – вздохнула Маруся. – Вы не уходите. Мама сказала, чтобы мы поехали к нам. Пожалуйста. Побудьте со мной. Что вам стоит.

– Хорошо. Давайте послушаем запись, предложил Вадим.

– Не говорите мне «вы», а «ты». Ладно? Мы теперь знакомые, потому что вы меня спасали. Будете?

Нужно уйти, думал Вадим, – возьму рублей пятьдесят, куплю брюки, а завтра поболтаюсь по магазинам, куплю апельсинов. Зачем ехать к ней домой, что я забыл у этой надменной тётки? Сейчас придёт, спрошу денег и пойду штанцы покупать. А может быть, она тебе понравилась? Не в этом дело, кажется, я видел её где-то. На кого она походит. Надо выяснить. Где мы встречались? Странно всё это. Сколько студентов пытались развлекать на переменах девочку, а она оделила меня вниманием.

Анна Васильевна на просьбу Вадима отреагировала резко и насмешливо:

– Никаких займов. Помогу выбрать костюм. Потом обед. Всё решено. Какое кафе? Мы тут живём почти рядом. Самолёт у вас завтра. А сегодня лечиться, кормиться и одеваться. Я виновата – незаслуженно поставила низкий бал. Буду заглаживать вину. – Кокетливо проговорила Руднева

– Это я виновата, – сказала Маруся. – Я вам сыграю новую пьеску. Мне сочиняется хорошо.

Руднева выбирала костюм. Вадим и Маруся стояли у примерочной кабины. Они устали. Бабушкину не хотелось проститься с преподавательницей, которая оказалась не таким уж и сухарём. После пятой примерки Анна Васильевна вздохнула и приказала ехать в другой магазин. Бабушкину понравился тёмно-синий пиджак и коричневые брюки, но Руднева отвергла его предложение покупать одежду «вразнобой». В магазине готовой одежды на Арбате Руднева нашла то, что искала. Это был очень дорогой костюм. Вадим пытался протестовать, но его возражения повисли на грустных плечиках. Анна Васильевна без стеснения вошла в кабинку, потребовала, чтобы он снял старые продранные брюки.

– Выгружай карманы. В урну гипюровые брюки. Ремень принесу. Галстук… У вас животик, сэр. От связи с печатной машинкой и не такое у мужчин бывает

– Послушайте, я не похожу на бедного студента. Мне костюмчик сей не по карману, Анна Васильевна.

– На кого мы походим? – Они смотрели в зеркало и были нестерпимо чему-то рады, – походите… Вы не заметили, что мы походим друг на друга? Странно. Только сейчас заметила.

– Мама, дядя Вадим походит на моего жениха. Ты не возражаешь, когда я вырасту, мы поженимся? …А ты его оставь на второй год, чтобы он всю жизнь приезжал и учился, учился…

– Какой он жених, если у него трое детей? Не смогу его оставить на второй год. Он хотя и учится так себе, но хвостов за ним не замечено. К тому же он пьющий. Пьёт после зачётов пиво. Я видела, как он с приятелями стоял в очереди у пивного бара «Жигули».

Было такое. Саша, Валера, Миша заняли очередь. Через час Лазунов прибежал институт и сорвал Вадима, Ольгу и Ренату с лекции. …Пиво было великолепно. Вадим с недоверием рассматривал варёных креветок, просил Валеру показать, как с ними обращаться. «Наша астраханская вобла – вот что должно идти к этому пиву, – сказал Сашин, – Жаль, что я мало привёз».

Вадим вспоминает вкус того пива и вспоминает друзей – сокурсников, которых не видел пятнадцать лет.

– Мама, когда я вырасту, то и дети вырастут. Они не будут нам мешать. …А я у тебя одна! Хоть разорвись.

– Вы, хороший отец. Дети вас понимают, и вы их понимаете, а я мало внимания уделяю Машеньке, – говорила Руднева, когда выходили из магазина. – Она больше с бабушкой и дедом. Сёстры помогали, когда училась. Тянется к мужчинам, в каждом хочет видеть отца. Разошлись, когда ей было три месяца. Бинт у тебя свалится сейчас, нужно перевязать.

5.

В трёхкомнатной квартире на пятом этаже уютно и светло. Вадиму показалось, что приехал домой. Стеснительность покинула его. Несмотря на возраст, остался большим ребёнком. В незнакомой обстановке скукоживался, вёл себя заморожено и натянуто.

Неужели, все москвички такие. Сначала напустят на себя маску изо льда и бетона, а потом выяснится, что это, очень заботливые люди. Анна Васильевна брякала дверцей холодильника, чем-то стучала на кухне, а Бабушкин и Маруся рассматривали фотографии.

Вадиму нравился костюм. Он думал, где займёт деньги, чтобы отослать женщине, которой захотелось сделать ему приятное.

– Руки моем. К столу, – приказала Руднева, словно требовала назвать номер билета. – Опоздавшие могут не входить в аудиторию.

– А это мой дедушка. Он на фронте летал. Вадим взглянул на изжелтившую от старости фотокарточку и замер. Мужчина смотрел задумчиво и строго. Вот на кого походит Анна. Такая фотография есть и у матери. Они сняты вдвоём, а на этой фотокарточке мужчина один. Заметно, что плечо кто-то прикрывал, поэтому после отрезания изображения слева, нарушилась композиция.

– Это Василий Петрович Слесаркин? – спросил зачем-то Вадим у вошедшей Анны, хотя прекрасно знал, что ошибка исключена. Много раз всматривался в портрет. На той другой фотокарточке слева стояла его мама Анна Петровна. На лацкане пиджака мужчины всё тот же орден Красного Знамени. Мама говорила, что отец участвовал в финской кампании. Работал машинистом паровоза. Его отправили на фронт в сорок четвёртом за то, что нарушил какое-то правило. Поезд остановился дальше обозначенной границы. Приходило похоронное извещение.

Руднева внимательно посмотрела на студента-заочника в новых брюках и, поставив на стол вазу с хлебом, ответила настороженно:

– Да. Это мой отец. Вы знакомы?

– Нет, – сказал Вадим. Я его не помню. Только орден. Он сейчас у меня.

– Он умер, когда я пошла в первый класс, в пятьдесят девятом году. Мама вышла замуж. Отчима зову папой. Это ошибка. Ты спутал, Вадим. Вот бальзам, смазывайте ваши израненные руки. Через час почувствует облегчение. Помочь? …Папа ничего не рассказывал. Я и не помню. Почти ничего не помню. Мама была на фронте. Его привезли в госпиталь всего израненного. Она дала ему кровь. Потом они встретились. Он её нашёл. Но его комиссовали. Он не уехал. Остался при штабе.

– Дед на даче. Мы к нему хотели, но я попросила маму заехать в институт и передать запись тебе, чтобы не ждать четыре месяца.

На улице звонил трамвай, на балконе ворковали голуби. Пахло дымом и ржаным хлебом.

– Вот так встреча. Ты – мой брат, а Маруся – племянница, – зло сказала Руднева и расплакалась. Она вытирала глаза полотенцем, выбежав на кухню. Вадим сидел на диване рядом с Марусей, не знал, как ему поступить. Пауза тянулась долго. Бутылка иностранного вина одиноко возвышалась над тарелками.

Девочка смотрела на Бабушкина и часто моргала. Она не понимала, отчего плачет мама, почему дядя Вадим внимательно рассматривает узоры на скатерти. Они должны радоваться, а не грустить. Дядя Вадим не чужой, а мамин брат. Не зря же он ей понравился ещё в прошлом году.

Девочка встала с альбомом и тихо вышла. Отправился в коридор и студент в роскошном костюме жениха или дипломата. С трудом обул стоптанные пыльные ботинки и открыл замок. Ободранные ладони саднило. Он поднял их вверх, словно сдавался. Но кто его взял в плен?

Лифт занят. Он пошёл по бетонным ступеням вниз, размышляя. Почему Анна заплакала? Много раз смотрел на сестру, не предполагая, что племянница именно ему будет играть музыкальные пьесы. Брякали дверки лифта, опускались вниз толстые чёрные тросы. Пахло кошками и тушёной капустой.

– Вадим, ты зачем ушёл? – выбежала Анна на лестницу. – Подожди. – А руки кому мазать? Папа долго умирал. Это мне очень запомнилось, – вздохнула Руднева. – Куда ты собрался немазаный, недолеченный? Вино пусть протухает и прокисает? Что это вы о себе возомнили? На пятом курсе я научу вас литературу любить.

И вот уже Маруся сидит на плечах у дяди. Показывает музыкальные рисунки. Руднева курит на балконе и думает – сказать ему или не говорить, что они не родственники. Или пусть живут в неведении. Пусть у девочки будет провинциальный дядя, который хочет стать известным литератором. Она заглянула в паспорт студента, когда в магазине выкладывал из кармана деньги и документы, Выяснила, что родились они в одном году, но с разницей в пять месяцев. Она старше его, а значит, Вадим что-то перепутал. На фотокарточке не его отец, а кто-то очень похожий, но с одинаковой фамилией именем и отчеством. Может такое быть или не может.

А ночью пошёл дождь. Москва посвежела, избавившись от дымного тумана. Анна и Маруся провожали Бабушкина в Домодедово.