1.

Порывистый шаловливый ветер треплет гребешки волн, шлёпает ими в смолёвый низ небольшого дебаркадера. На белой табличке крупно написано: «Клюквенка», а буквы помельче не разобрать из-за тумана. Множество разных лодок, лежащих на пологом песчаном берегу, напоминают мне сказочных животных, выползших из воды. Туман. Густой туман. Он заглотил очертания больших орсовских складов, растворил лежнёвую дорогу, ведущую от Кети к посёлку, спрятал устье речки Чачанги и сплотстанок с десятком пучков, плавающих в запоне.

Из молочно-серой густой завесы доносятся звуки. Вот обрывок резкого слова, а это забулькал водомётным двигателем сплавной катерок, напоминающий -утюг. От дебаркадера приплыл кокетливый девичий смех, невнятные голоса вонзаются в туманную мякоть сырого воздуха. Звуки, как бы упакованы в ватные коконы, а потому кажутся неестественными и почти незнакомыми. Узнаю – смеётся Екатерина Глинская, высокая, премиленькая, стремительная; беседуют – Василий Мальцев и Колька Якушев. Иногда вставляет слово молчун Саня Гладких.

У остова, затянутого илом и разрушенного временем и людьми паузка, постреливает искорками костерок. Два старика сидят на обломках и разговаривают. Стараюсь понять, о чём беседа. Туман постепенно тает, но ветер приносит новые плотные пласты. Прячет в них очертания, размывает, скрадывая и уводя в нерезкость. Сухой, узкоплечий дедок склоняется над лепестками костра, бережно прикрывает окладистую пегую бороду широкой ладонью. Слезящиеся глаза выглядят молодо, щурятся от дыма. Он кладёт на угли толстые сучья, выпрямляется, поправляет зелёную шляпу, распахивает новый серый плащ, показывая добротный костюм, клетчатую рубаху, застёгнутую под горло. Рюмками звенят три старые медали «За отвагу». Второй старик одет в брезентовую залатанную сплавную робу-штормовку, под ней ватная телогрейка, на голове блин засаленной кепки. Подбородок крут, чисто выбрит, щеки с клюквенным румянцем, походят на шляпки больших грибов. Толстые в суставах пальцы резко ломают ветку, трогают ручку коричневого чемодана. Сижу боком на бруске лежнёвки, не шевелюсь, и старики не взглядывают в мою сторону, разговаривают нехотя, видно повторяя давно сказанное, отболевшее.

– …Жить только наладился, а годы накатывают, – бородатый вздохнул, сдвинул на затылок шляпу, фетр который усеяли мельчайшие водяные матовые шарики.

– Ране-то нешто не жил? Не безворотный какой. Паровая мельница была? Была. Земли сколько запахивал десятин? У тя сынов сколько было. …Вот. Пятеро. Ты их не отделял. Наделы вместе содержал. Я всё помню. Крупорушка была? Была. Чёска шерсть чесать была? Была. Почему помню? Потому что завидовал тебе, твоим полям, твоим паренькам. Царство им небесное. …Всю жизнь тянулся за тобой, как телёнок за коровьей сиськой. Сровняться хотел и породниться. Девчата у меня трудовые были. Жаровые. Минутки не сидели без работы. Не худо жил, чего Бога гневить.

– Не худо, – согласился бородатый, кивнув головой. Водяная пыльца на шляпе блеснула.

– Не глянулись мои твоим. Других ты сватал.

– Твоих девок никто и не видал на вечёрках. Ты их запрягал в работу, как жеребцов. Одевал как? Вот они и не ходили на тырло. Стеснялись. Коней холил, а детей – нет.

– Лошадки у меня были на ять. …Искали их белые, зарились красные. Никому не достались. В таких местах прятал… – старик стукнул каблуками резиновых сапог.

– Ни себе, ни людям. На кого серчал?

– Моё, – старик сжал кулаки, его лицо побледнело. – Не трожь. Я за каждым, как малым ходил дитём.

– Хлебал с батраками и девками своими постную затируху, а масло прогоркало. Всё цену высокую ждал. Солонину по пять лет хранил, пока в мясе черви не заводились. Помню, как ты бичом драл работника, шившего шубу другому работнику, и карманы пристрочил. Испугался, что воровать будет, двумя карманами всё твоё добро унесёт?

Старик снял кепку, пригладил вокруг лысины жёлтые редкие волосы, поджал губу и тяжело вздохнул. Молчание тянулось долго.

2.

Неделю назад мы окончили школу, школу вечернюю.

В таёжный посёлок лесозаготовителей собрались из разных областей, сёл и городов. И вот теперь расстаёмся, чтобы поступать в институты, техникумы. Я и Василий решили окончить танковое училище и стать военными. Коля и Саша во сне видят себя хирургами. Екатерина и ещё несколько девушек попробуют стать студентками педагогического вуза. Даже наша классная руководительница Лидия Васильевна Зыкова – Лидочка – так мы её заглазно зовём. Окончив класс с педагогическим уклоном в средней школе Белого Яра, будет поступать в Университет. Её уроки литературы запомнились удивительной искренней простотой.

Летом мы тушили тайгу с Семёном Телегиным и Толиком Сморкаловым. Даже первого сентября пришлось гасить последний пожар.

Помню то время, когда в посёлке не закрывали двери на замки. Моё открытие Клюквинки случилось давно. После восьмого класса приехал на каникулы к маминой сестре – Варваре Тимофеевне и её мужу – Анатолию Алексеевичу Гусаковым. Ингузетский леспромхоз только-только вывез свои первые тысячи кубометров. Строились дома, школа. Мы с двоюродным братом Николаем Гусаковым ходили через взлётную полосу за кедровыми шишками. …Здоровался брат с каждым встречным. Нас приветствовали взрослые и подростки. В клубе во время киносеанса возникла остановка, но никто из поселковых не свистел, не топал ногами. В городе свистели и вопили: «Сапожники!» Уже тогда понял, что здесь я буду жить и работать. С нетерпением ждал, когда немного подрасту, чтобы отправиться на пароходе в далёкий Верхнекетский район. Мама отговаривала, а бабушка Пелагея Васильевна в шутку сказала: «Умных людей ссылали, а глупые – сами поехали». Немного обиделся. Очень хотел стать лесничим, как дядя Толя. Убеждала мама, говорила, что нужно сначала получить среднее образование. Но меня позвала тайга.

Старик в сплавщицкой куртке вздохнул и тихо проговорил:

– Это ты такой большекромый: цветочный чай пил вприкуску с батраками. Телушками и жеребятами бросался…

– Не бросался. А давал на обзаведение старательным парням. Если человек работы не боится, я не жалел для него ничего. Многим помог.

– Они тебе помогли. Добра твоего не вспомнили, когда сюда отправляли. Разорили. Пашеничку выгребли, снохам косы расплетали активистки, искали спрятанные гроши. Увидали бы такое унижение твои пареньки, которые в партизанах у Мамонтова с беляками дрались у Солоновки.

– Как не вспомнили? Никитка и Мишка догнали нас, смогли мешок пшена в сани кинуть, а на станции пуд соли передали. Мы и тут не голодали. Рыбы и птицы – руки только протяни.

– Ноги протянули многие в первую зиму. Умирали дети. У берёзовой рощи, где конный двор лесничества, крестики попадали деревянные. …Вместе ходили вчера. Везунчик. Ни медведь тогда не замял тебя, не утонул ты и в болоте у Гераськиного бора. Во сне видел, что ты жилу сорвал становую. Проснусь и жалкую, что только во сне. Когда тебя раскулачили, на седьмом небе был от счастья. Радый был, как растрясли твои закрома. Мельницу паровую…

– …Я сам отдал, – улыбнулся бородатый.

– Один ты был такой со странностями. Знал, что зря тебя раскулачили. В то время не разбирались. План был по кулакам. Ты же не хотел идти в колхоз? А знаешь, что это моих рук дело?

– Да. – Не удивился старик.

– За двух гусаков упросил писаря внести тебя в список мироедов-кулаков.

– Знаю и это, Терентий.

Старик снял кепку и, недоумевая, посмотрел на собеседника в плаще и шляпе. Несколько минут они сидели молча. Не сговариваясь, начали ухаживать за костром, словно боялись, что угаснет в нём жизнь.

* * *

Мы ждали свой теплоход, который увезёт нас к новым берегам, но он стоял в тумане. Мы спешили увидеть другие страны, мы спешили жить, делать ошибки, исправлять их, поэтому не слушали чужих советов. У нас были трудовые книжки, паспорта. Мы убегали от верхового пожара, зарывались в болотный мох. Мы летали на вертолётах над таёжными реками и озёрами. Мы встречались с медведями нос к носу. Звери убегали от огня, а мы шли ему навстречу, засыпая песком, окапывая очаги пожарищ.

…Вчера до одури играли в карты в зальчике поселкового аэропорта, ожидая лётной погоды, но прогноз был неутешительным. Устали от безделья. Четвёртый день шёл с перерывами нудный дождь. Возникла идея добраться до райцентра на теплоходе. Нам с Василием дальше и не нужно. Мы должны оформлять документы в военкомате. Районный военный комиссар ещё зимой соблазнил нас возможностью получить высшее образование лишь за четыре года, стать офицерами, а после службы можно очень рано выйти на пенсию и работать на гражданке механиками. О пенсии не думали, а вот хотели получить высшее образование и стать военными. О службе думали, а тут возникла возможность – учиться и служить. Одновременно! Было бы глупо не воспользоваться таким предложением.

Сашка и Колька сказали, что категорически отказываются от службы, ходить строем не будут никогда, ведь станут военными медиками. Учились они отлично. Потому что нигде не работали постоянно. У нас в классе немного было девушек и парней, имевших нормальную постоянную работу. Коля Комаров был сплавщиком, мой друг Иван Скадин отслужил в армии и крутил баранку лесовоза. Его жена – Валентина Петровна преподавала нам историю и обществоведение. Да, ещё Галя Вербицкая трудилась в конторе леспромхоза счетоводом-нормировщиком.

3.

После окончания пожароопасного сезона наш десант какое-то время помогал лесникам нарезать визиры для отвода лесных массивов под рубку. Начались морозы. Я оказался в гараже, так как смог внятно ответить на вопросы главного инженера.

Наша городская школа была одной из пятисот, перешедших на одиннадцатилетнее образование. Мы профессионально ориентировались, проходили производственную практику на машиностроительном заводе. Класс разделился на группы – токарей, слесарей и электрослесарей. А мы с Сергеем Ерохиным хотели стать модельщиками, изготавливать из дерева сложные модели для отливки деталей. Но такую группу не смогли набрать. Нас оказалось только двое. Сергей ушёл в школу рабочей молодёжи и стал учеником токаря.

Мы работали на машзаводе один раз в неделю по укороченному дню, но денег нам не платили.

Я сначала поучился токарному делу. Через четыре занятия надоело стоять на одном месте, вытачивать болтики и гаечки. Перешёл в группу слесарей. Мои одноклассники стояли у тисов и обрабатывали напильниками заготовки. В группе электрослесарей понравилось. С настоящими электриками ходили по заводским цехам, проводили плановые ревизии электродвигателям. Проверяли износ, меняли смазку, чистили коллекторы. А ещё мы лудили контакты для контроллеров, протирали спиртом лампы установок ТВЧ. Главный энергетик завода Николай Николаевич Кузнецов читал лекции. Мы учились легко и с желанием. Нам выдали комбинезоны и пропуска. В десятом классе сдали экзамены на первый разряд, получили «допуск», разрешающий работу на электроустановках до 1000 вольт. Мы гордились выпачканными солидолом руками, но электрики подсмеивались над нами, говоря, что наша техничка имеет третий разряд. Но техничка мыла пол в нашей дежурной комнате, а мы работали.

…Это удостоверение позволило мне поработать слесарем по ремонту автомобилей и тракторов. Главный инженер предлагал занять место автоэлектрика, но, полистав документы, понял, что мне только семнадцать полных лет, изменил план.

После выпускных экзаменов он предложат поступить в Ленинградскую Лесную Академию, в Красноярский лесотехнологический институт. Руководство леспромхоза дало возможность узнать на практике «почём куб леса», а потом вырастить из меня специалиста. Если бы завкадрами Рая Монархова, уговаривавшая поступать учиться, объяснила, что работники лесной промышленности поступают вне конкурса, то жизнь моя пошла по другой дороге. Но я испугался, полагая, что конкурс будет и среди тех, кто приедет поступать из леспромхозов, а я не смогу отлично сдать вступительные экзамены, учился кое-как. Возможно, что-то другое удержало от этого шага.

4.

Берег нашей юности и берег старых людей, которым уже и выбирать нечего, был всё ещё в тумане. Мы ждём теплоход, мы молоды и полны сил. Два пожилых человека сидят у костра своей жизни. Поднявшийся ветерок принялся разносить и перемешивать туманные слои над Кетью, над пристанью. Стало понятно, что скоро сверху придёт за нами теплоход под номером «ПТ-301».

– Привезли нас на этой лодочке под зиму, – стукнул кулаком по остову паузка старик в плаще и шляпе. По реке уже сало шло – шуга. Вылезли мы на яр, а снег слепит – матушка моя. Стали копать землянки. Это потом начали строить посёлок на берегу Чачанги, где было несколько семей. И хвою заваривали, пили отвар и кору в муку мешали.

– Нас высадили на другую осень. Только ниже по течению. Всех своих похоронил. Назло тебе, думал, выживу. Не помру. Тиф начался.

– Чем ты провинился перед новой властью? Вроде со всеми ручкался. Председателя сельсовета самосидкой поил. Казёнкой потчевал. Всё высматривал и докладывал. Как же тебя не пощадили? Верным псом служил. Девчатам пошил красные косынки.

Старик провёл по лицу ладонью, словно хотел стереть прошлые события, запахнул куртку-штормовку.

– На Пасху ходили по дворам единоличников, которые из кожи лезли, чтобы заплатить налоги и не вступать в колхоз. Как ты, Василий. А вас так жали, что камень бы заплакал.

– Так и ты в сторонке не стоял…

– Все видели, как лодыри и крикуны забрались в колхозы, заняли должности бригадиров и заведующих складами, как из них, из складов тянут по себе имущество раскулаченных. На каждой улице было по колхозу организовано. Маленько и выпил тогда, а сказал (у пожарного сарая несколько человек было) что-то вроде того мол, когда клопы насосутся крови. Ходили активисты по дворам, стучали ручками наганов в ворота, требовали водки, отнимали куличи и крашеные яйца. Через месяц украли с локомобиля пас – приводной ремень. Ребятишки перед моими воротами играли куском ремня. Писарь заходил за самогонкой, увидел его, арестовали меня, обыск делали. Показали, что это я украл пас, – старик замолчал, вороша угли костра. – Умчались мои рысаки, осталась вот эта лодка да крестики у берёзовой рощи. Ты приехал на Алтай с отцом на вольные земли, заняли хорошие наделы, а нам с тятей достались солонец и песок. Весь век мантулил, чтобы вырваться из нужды, чтобы хозяином стать, чтобы на виду быть.

– И стал. Первым богачом был. Сундуки набивал. Говорили, что тебя мобилизовал Колчак. А я не верил. Сам ты пошёл, добровольно, чтобы не пограбили твоё гнездо, не разорили сусеки. Стали красные жать на ваших, так ты переметнулся. Понял – не устоять Колчаку. А ведь возами возил ночью. Куда прятал? В какие подземелья? – старик снял шляпу, принялся махать её над углями.

– А что ты вывоевал? Четырёх парней твоих белые порешили. Трое имели семьи. На твоих руках остались внуки и снохи. Осенью белые взяли тебя проводником, чтоб ты коротким путём провёл в обход озера, а на перешейке отряд был Жарикова – твоего кума. Белые к Волчихе рвались, где были госпиталя и мастерские у красных.

– А ты с Рубцовки патроны в обозе возил?

– Заставили. Куда деваться. Завёл ты полк в болото. Вот тебя и поставили к амбару. Как ты из могилы вылез? Как? Василий Васильевич?

– Назло всем смертям и тебе.

– Это мне нужно на тебя зуб иметь. Евдокию увёз у меня.

– Она сама ушла, – равнодушно проговорил бородатый.

– Ты мне скажи, зачем ты ездил в Колпашево? Зачем на войну просился? Пенсию большую тебе дали? Палец один на руке остался. Остальные собес – не даёт. На комиссии кажин год заставляют ездить. Не доверяют своим глазам. Вдруг у тебя пальцы-то отрастут. Боятся. – Старик в штормовке рассмеялся ехидным смешком.

– Ты ждал, когда Гитлер нас повоюет. Надеялся, что стопчут танками Россию. Я не дал им топтать.

– Что тебе эта власть? Что ты за неё вцепился? Всё вернётся на старое. Погоди чуток. Эта власть сама себя съест. Помяни моё слово. Я вижу, как новые бояре шикарно живут.

– Не власть меня сослала сюда, а такие, как ты людишки-блудишки. После гражданской войны я с сыном и старшим внуком хорошо развернулся.

– Вас и драли налогами, как сидоровых коз.

– А сколько я хлеба сдавал. За десятерых. Я страну кормил, а ты в серединку ладил забраться, как таракан в щелку. Мои внуки чужой хлеб не ели. Не придуривались, чтобы им семена вырешили из общественного фонда. Никому никогда плохого не делал? так? …Правильно. Со мной в борозде не поспишь. Бедные – тоже разные. Ты же отлично работать, но не хотел. Саботировал. Это сейчас даром деньги платят. На одном месте развалит работу руководитель, его на другое – переставляют. Там он пропьёт с дружками прибыль, его в другой район пошлют.

– И тебе не нравится эта власть. Тебя бы поставили. Да? Бодливой корове Бог рог не даёт.

– Твой отец тебе говорил, что пахать и жить надо прямо. Вильнёшь только раз, а на всё твоё поле кривулина будет. Так-то, Терентий Фёдорович, Смотри, туман разнесло.

– Я твой адрес оставил соседке, чтоб телеграмму дала, если что. Скоро призовут архангелы. Тут вот стерлядка, тут сорожки копчёные. Варенье брусничное. Обедать будешь, так картоха и грузди сгодятся. Любил ты их по молодости. Помню.

Старики загасил свой огонёк, поглядели друг на друга, виновато склонили подрагивающие головы. Увидев плывущее мимо большое дерево, неестественно замерли. Листья плывущей берёзы были зелёными и едва шевелились под ветром.

– На Пасху приезжай…

– Бог даст… – часто заморгал бородатый. – Знаешь, чего я войну боялся? Не смерти. Боялся, тебя не застану на этом берегу. С детства друзьями были.

– Зажились мы с тобой. Прости меня, – старик опустил голову, начал вытирать пальцами глаза.

– Прости и ты меня, Терёша.

* * *

Наш теплоход увёз нас в другой мир. Покинули свой берег, отправившись к другим берегам. В военкомате нам с Василием дадут заполнять разные бланки, но мы решим сначала проверить своё здоровье.

… Танкистом не стану. Медицинская комиссия сочтёт малопригодным, чтобы учиться на военного. Ехать в Тюмень в одиночку Вася не захочет. Через год мы обменяемся фотографиями. На нас будет солдатская форма, а в петлицах – одинаковые войсковые эмблемы.