Алик чуть не плакал от досады. Ему позарез хотелось еще раз поговорить с Дверьченко, воочию убедиться, что весь вчерашний разговор был явью, а не пьяным сном.

Мысли его теперь были целиком отданы леспромхозу.

Он навел справки. До ближайшего с леспромхозом поселка, куда он решил без промедления двинуться, «кукурузник» летал по расписанию каждый день — в двенадцать часов. Выходило — уже завтра он будет там.

Алик почувствовал себя птицей, которую долго держали в клетке и вот выпустили в голубой простор Вселенной. Целый час бесцельно, как озорной весенний ветер, шатался он по улицам. Заходил в магазины, балагурил с продавщицами, подходил к автобусным остановкам, книжным киоскам, у которых толпился народ. Так, от нечего делать, купил билетик книжной лотереи. С любопытством развернул его: «Ваш билет без выигрыша». Алик нахмурился:

— Ну, нет. Это мы еще посмотрим. — Стоящие рядом с ним рассмеялись, посчитали, что он шутит.

В половине десятого вечера он принял душ в своем номере гостиницы, расположенной на окраине городка в сосновом лесу, у самого крутояра обширного водохранилища. Чтобы скоротать время до сна, направился через пустырь в ресторан — длинное одноэтажное деревянное строение. Берег в этом месте почти до самой воды зарос статными соснами и лиственницами. Вид великолепный для поэтической души.

Скучающий Алик зашел в ресторан, принюхался, скривился, но больше для форсу, потому что вчера уже был здесь с Дверьченко. Поискал взглядом свободное место и направился к одному из столиков. Вежливо попросив разрешения, чинно уселся и стал присматриваться к окружающим.

Прежде всего сделал вывод в отношении своих соседей. Это были два молодых парня, примерно одного с ним возраста, рослые, крепкие, с обветренными лицами. Один из них коротко подстрижен, отчего выглядел почти мальчишкой. На нем свободно висела бог весть какого мешковатого фасона голубовато-серая кофта; второй не в меру волосат — густая челка закрывала весь лоб и едва не достигала глаз, нижнюю часть лица скрывала лопатообразная борода. В зубах он держал трубку, сделанную в виде головы Мефистофеля, которая, как понял Алик, и служила в данный момент предметом разговора.

— Это пошло, по-моему, курить такую трубку, — категорически утверждал тот, что был в кофте.

— Да, — охотно согласился волосатый. — Действительно, пошло. Что поделаешь, привык. — Он стал заряжать трубку новой порцией табака из коробки с этикеткой «Золотое руно».

Архипасов огляделся по сторонам. Неподалеку за сдвинутыми столиками разместилась шумная компания. Ребята все при галстуках и с ними веселые, нарядные девушки. Алик даже позавидовал, что им весело и что ребятам не надо хитрить и никого обольщать — их любят и так. За остальными столиками ели, курили, оживленно разговаривали приезжие.

Соседи, как можно было понять инженеры-строители, заговорили между тем о своей работе, вспоминали знакомых, упоминали, и чувствовалось с гордостью, какие-то странно звучащие для непосвященного уха названия мест, где закладываются огромные строительные площадки.

Сидеть в ожидании неторопкой официантки пришлось долго, Алик скучал и томился. Он попытался вклиниться в дружескую беседу соседей, но те не обратили на него внимания. Правда, бородатый вынул трубку изо рта и поинтересовался, откуда да кто он. На что Архипасов, дурачась, ответил, что служит в архивном ведомстве и, следовательно, является архивариусом. Собеседники на следующее его замечание попросту не отреагировали.

Наконец официантка подала заказ. Соседи Алика из пузатенького кофейника налили себе по чашке кофе и лихо чокнулись. Тот, что в кофте, внушительно сказал: «За любовь!» Бородатый согласно кивнул головой.

Алика словно бес дернул за язык. Он негромко и внятно добавил:

— За чужую!

Молодой человек в кофте лишь повел плечом — как бы отгоняя муху, а бородатый, коснувшийся было губами края чашки, на миг повернул голову в сторону непрошеного соседа, скользнул недоуменным взглядом и тоже, ничего не сказав, отпил.

«Дурачки какие-то. Игнорируют, — с досадой решил Алик. — Кофе чокаются. Пить и то не умеют. Ну, герои… А что смыслят в любви? И гляди-ка, туда же…»

Спустя какое-то время молодые люди вновь лихо чокнулись, и тот, что в кофте, быстро сказал:

— За любовь!

Бородатый грустно кивнул, а Алик вновь насмешливо добавил:

— За чужую!

На этот раз они вообще не обратили никакого внимания на его реплику. Их разговор шел своим чередом. А затем все повторилось в третий раз:

— За любовь!

— За чужую!

Развеселившийся Алик поглядывал на них с нескрываемой насмешкой: «Вот чудики, придумали ритуал».

Рассчитавшись, он небрежно кивнул соседям и с достоинством удалился. Было двадцать минут одиннадцатого, когда он подошел к своему «отелю» и в нерешительности остановился у подъезда. Гостиница была обыкновенным двухэтажным коттеджем, с обыкновенными квартирами, приспособленными под номера. Вокруг стояла настороженная тишина. Замерли без движения величественные сосны и лиственницы, в черной высоте хитро изогнулся белым щегольским серпиком месяц, откуда-то издалека, по-видимому с танцплощадки, доносились бравурные звуки музыки, всплески голосов и смеха.

Здоровый, полный сил Алик чувствовал себя совершенно бесполезным, никому не нужным, словно он и в самом деле стал каким-то неодушевленным предметом. Алик пожалел, что такой прекрасный вечер пропадает вхолостую, и он подосадовал, что не «закадрил» хотя бы секретаршу из отдела культуры. Все было бы не так одиноко.

Он ковырял горькой веточкой в зубах и совсем уж собрался идти к себе в номер, как вдруг заметил, что из соседнего коттеджа вышла и быстрой, легкой походкой направилась в его сторону стройная женская фигурка. Сердце у Алика екнуло. Он сделал несколько шагов вперед и вышел на асфальтовую дорожку, по которой шла женщина.

Едва она приблизилась, Алик вежливо начал:

— Извините, пожалуйста, — давая возможность рассмотреть себя и убедиться, что он внушает доверие. Девушка замедлила шаги. Алик вкрадчиво, не давая ей опомниться, мягко и проникновенно продолжал — Такой изумительный вечер, не правда ли? Я никогда не испытывал столь глубокого чувства природы. Ах, простите. Стою и думаю: боже, как хорошо. Только феи не хватает. И вот, как в сказке, появляетесь вы…

Молодая прелестная женщина улыбнулась, и Алик вдруг узнал ее:

— Боже мой! Леночка! Вы!.. Что вы тут делаете? Я безумно рад. Счастлив, как мальчишка.

— А я сразу вас узнала! — тихонько смеялась Леночка, не отнимая своей руки из горячих ладоней Алика. — Я сегодня здесь на новом объекте. Торопимся сдать. Не успела поужинать и вот не знаю, что делать, — идти в такой поздний час в ресторан одной неудобно, а есть зверски хочется…

Архипасов понял, что ему безумно нравится ее доверчивая, открытая улыбка. И лицо — смуглое, правильной, овальной формы. Но что больше всего в ней поражало — глаза. В них фантастически ярко блестел лунный свет.

У Алика даже дыхание перехватило: нет, нет, на этот раз он ее не упустит:

— Если позволите, я буду вашим телохранителем. Пойдемте, много не обещаю, но, если понадобится, жизнь за вас отдам, не задумываясь…

Леночка секунду помешкала, кивнула:

— Пошли. Выпью хоть чашечку кофе и буду спасена.

Они шли через пустырь. Алик ликовал, с удовольствием подумал, как утрет сейчас носы этим наглым аборигенам. Особенно бородатому. Пусть их полюбуются на чужую любовь… Его не на шутку задело пренебрежительное отношение к нему случайных соседей.

Они вошли в прокуренную духоту ресторана, Алик уверенно, не без умысла, направился к столику, который покинул всего лишь десяток минут назад. Леночка следовала за ним. Парень в кофте и бородатый по-прежнему важно толковали о чем-то своем. Оба они разом подняли глаза на подошедших. Алик с торжеством отметил, что бородатый буквально остолбенел — у него отвисла нижняя челюсть, а тот, что в кофте, в изумлении выпучил глаза.

Алик деловито выдвинул стул для своей дамы, галантным жестом предложил садиться. Но она, словно не замечая его, стояла рядом и в упор смотрела на бородатого, а тот на нее. Алик сразу смекнул, что здесь что-то неладно, и тотчас предложил:

— А не лучше ли нам приземлиться за другим столиком?

— Да, вам, пожалуй, лучше бы сесть за другой столик, — враждебно подтвердил молодой человек в кофте, буравя Алика недобрыми глазами.

— Да, да, конечно, — поспешно, каким-то чужим, глуховатым голосом согласилась элегантная спутница Алика, не отрывая пристального взгляда от бородатого. — Вы идите, я сейчас…

Архипасов походкой оскорбленного гвардейского офицера прошлого века направился в угол зала к освободившемуся столику. Его спутница, вероятно, о чем-то спорила с бородатым. Это можно было заключить по резкости и напряженности их поз, по сердитым выражениям лиц. Алику стало гадко при мысли, что он сейчас похож на вора, у которого украли дубинку. Будет сидеть здесь словно последний профан, а она останется с бородатым. А как все-таки хороша! Даже слишком хороша для этого таежного городка, для этого захолустного ресторана.

Все происходящее уже казалось нелепым фарсом, комической мелодрамой, в которой он сам стал одним пз главных действующих лиц. Алик совсем заскучал и уж подумывал, а не ретироваться ли тихо-тихо подобру-поздорову, как увидел, что девушка идет к его столику. Душа его вмиг встрепенулась и воспарила. Глаза зажглись огнем. Уста расплылись в сладкой улыбке.

— Наконец-то! — с облегчением воскликнул он. — Я уж заждался и, знаете ли, грешным делом подумал: а вот и не придет. Как было бы жаль.

Он заметил, что Лена бледна и расстроена.

— Кажется, у вас неприятности? Неужели этот пошлый субъект обидел вас?

Девушка положила локти на стол, кулаками уперлась в подбородок. Остановившимся взглядом смотрела прямо перед собой.

— Не надо, — тихо попросила она. — Я любила этого «пошлого субъекта»…

— Простите, это так неожиданно. Я понимаю. Есть обстоятельства… Конечно, вы… м-м-м… Я понимаю… Это так прекрасно…

Алик для вида стушевался и стал лихорадочно придумывать, как бы побыстрее смыться. Наступило продолжительное молчание. Леночка смотрела в одну точку и не двигалась. Прошло несколько минут. Девушка повернула к нему свое чистое лицо, усмехнулась кончиками губ:

— Между прочим, он спросил, откуда я знаю вас. Какого-то архивариуса…

— Я не архивариус, — гордо дернул плечом Алик. — Я артист. Не верите? Пожалуйста, вот мое удостоверение.

— Ну что вы, не надо, — покачала головой Лена. — Я верю. Это, как и замки в квартирах, только для честных людей. А вы больше похожи на музыканта. Артистов я представляю немножечко другими.

— Какими, любопытно?

— Не сердитесь. Более уверенными в себе, и, ничего не попишешь, с более характерными лицами.

Алик не стал защищать честь своего временного мундира, а лишь соглашательски улыбнулся:

— Возможно. Не спорю.

— То-то же! — дружески-снисходительно заметила Лена.

«Всегда так, — ворчливо подумалось Алику. — Вы такие, вы сякие. А вы какие? Прав был Вавуля — все одинаковые, все бегают, все кушать хотят…»

— Ваш друг тоже инженер? — на всякий случай осторожно осведомился Алик.

— Друг? — в раздумье переспросила Лена.

Алик с удовольствием рассматривал ее лицо — неподвижные карие глаза, нервные губы, чуть курносый нос, высокий лоб. Улыбка преображала ее строгое, непреклонное и прекрасное лицо, делала доверчивым и нежным.

— Нет, — она покачала головой. — Теперь уже нет. Это мой муж, — неожиданно закончила она. — То есть бывший муж. — Она открыла сумочку, достала пачку сигарет, вынула длинными пальцами сигарету и, прикурив, глубоко затянулась. — Мы с ним прожили один год, словно один день. Знаете, бывают такие солнечные дни, которые надолго запоминаются. А вы женаты? — безо всякого перехода спросила она.

— Нет, — притворно вздохнул Алик и поспешил добавить — К сожалению, нет. — Он понял, в чем найдет сочувствие. — Я тоже был женат, но, увы, семья не сложилась. Развод… Все так ужасно. Я до сих пор не могу прийти в себя от этого потрясения.

Молодая женщина с явным интересом ждала продолжения.

— Да, — сказал Алик, обдумывая, что бы такое соврать потрогательней. — А вы давно расстались с ним?

— Уже больше года. С тех пор я не видела его. И вот случайно встретила. — Она посмотрела Алику прямо в глаза, и губы ее дрогнули, будто она чему-то удивлялась. Алик состроил сочувственную гримасу.

Лена подняла бокал с сухим вином к своему лицу, долго смотрела через него и затем, отпив несколько маленьких глотков, поставила на место.

Алик поднял свой:

— За ваше мужество, — сказал он с приличествующей одобрительной интонацией.

— Он меня любит, — снова безо всякого перехода, как бы удивляясь чему-то, сказала Лена. — Предлагает помириться. Но требует, чтобы я училась в аспирантуре. То есть сидела дома. Он болезненно ревнив. Не хочет, чтобы я ездила в командировки, в экспедиции. А я задыхаюсь без свежего ветра. Привязанная к одному месту, я изменяю своей мечте. Я не могу жить со связанными крыльями, без неба над головой. — Она смотрела в глаза Алику, и он стойко выдерживал ее внимательный, вопрошающий взгляд. Как ни был он закален во вранье, ему было нелегко выдержать ее изучающий взгляд, но, выдержав его, Алик почувствовал себя увереннее.

— Говорите, говорите, — тихо, с мягким придыханием попросил он, и голос его дрогнул в неподдельной искренности.

— Вы не думайте — он парень что надо, не феодал какой-нибудь. Ребята его уважают за одержимость, за преданность делу. Он всегда с теми, кто вбивает первые колышки. Очень добрый и честный, за товарища жизнь готов отдать. И вот нате-ка, сам убил свою любовь. Опомнился, а исправить сломанное уже невозможно. Хоть казните — не могу вернуться к нему. Вспомню наш последний ужасный разговор — все во мне холодеет. — Лена зябко поежилась, повела плечиками, искательно, словно выпрашивая сочувствие или жалость, взглянула на Алика. Тот, наклонившись к ней, виновато улыбнулся и развел руками: дескать, извините-с, ничем-с не могу-с…

Лена махнула рукой: не надо, я не к тому. И продолжала уже по-другому — удивленно и даже насмешливо:

— Да что я разоткровенничалась? Это вы меня разговорили, — она шутливо-укоризненно покачала головой. — Признавайтесь, какой отмычкой пользовались? Обычно я скрытный человек.

Алик с покорным видом — ну что вы, что вы, я сама невинность! — опустил голову. Потом резко поднял ее, решительно заговорил:

— Буду откровенен. Как много бы я потерял, если бы не встретил вас… Вы правы — вас нельзя держать в клетке, пусть даже из чистого золота. Сегодня мне улыбнулась сама фортуна. Знаете, здесь рядом сохранилась деревянная башня-острог, в которой три с лишним века назад томился протопоп Аввакум. Он голодал, мерз, накрывался драной дерюжкой, но не запросил милости у местного воеводы. Я преклоняюсь перед такими людьми.

— Преклоняться мало, — усмехнулась Лена. — Это даже приятно — преклоняться. Не требуется никаких усилий. Вот самому быть таким труднее. Не задумывались над этим?

Алик на секунду замешкался, метнул взглядом туда-сюда, растерянно попросил:

— Минуточку, дайте подумать.

Она посмотрела на него глазами, в которых веселыми бубенчиками звенел смех. И Алик с острой, сосущей под ложечкой тоской понял, что еще никогда в жизни ничего так страстно не желал, как скрутить ей руки за спиной, чтобы она не рвалась в звонкое небо…

— Поймите меня правильно, — медленно заговорил он, бесцельно перебирая чуткими пальцами все, что лежало перед ним на столе — нож, вилку, пепельницу, сигареты, зажигалку. — Я всегда казнил себя за то, что я такой обыкновенный. Каждый хочет быть героем, но не каждый способен на подвиг. — Алик скромно опустил взгляд. — Возможно, случись со мной такое, я преклонил бы колени перед силой. Этого я не знаю. Я уверен в другом — я хочу приносить людям пользу. И еще — мне кажется, я могу подчинить всего себя, — Алик поднял неподвижные глаза — в них стыла свинцовая решимость, — достижению поставленной цели. — Он замолчал и сцепил пальцы в ожидании приговора.

По сценарию, который он мгновенно набросал в уме, Лена должна сейчас похвалить его, игриво воскликнуть: «Браво!» — и тогда он переведет разговор в шутливое русло. При всем том он и в самом деле отвечал Лене вполне искренне, с юношеской горячностью и непосредственностью. Вот она, необъяснимая загадка раздвоения личности. Но Лена, увлекшись разговором, чуть-чуть перешла грань.

— А какая же у вас цель, если не секрет? — пытливо спросила она, как будто по-новому примеряясь к Алику. Однако он посчитал опасным развивать эту щекотливую тему и решил отшутиться:

— О ля-ля! Сегодня моя цель — завоевать ваше сердце! Я предлагаю этот тост за вашу неповторимую улыбку, ваши прекрасные глаза, — он осторожно, как бесконечно дорогую, хрупкую вещь, взял ее пальцы в свою руку и не отпустил, а она и не высвобождала их. — За вашу красоту! Она сама гармония. — Глаза Алика горели неподдельным вдохновением. — Не будем грустить, — проникновенно попросил он. — Слава богу, все уже позади. — Он нехотя разжал свои пальцы, улыбнулся — Выпьем за счастье, в котором энергия собственных мускулов, сила воли, страстность и полет мысли!

Оркестр гремел каким-то бурным танцем, звенели бокалы, в нестройный гул сплетались шумные голоса.

— Я готов убить этого человека! — вдруг вспылил Алик. — Да как он смел обидеть вас?

С сердитым порывом он обернулся к столику, за которым сидел бывший муж Лены, но она положила свои пальцы на его плечо.

— Не надо. Все кончено. Теперь уже не имеет значения, сидит он здесь или нет.

— Вы правы, — охотно согласился Алик, сразу успокаиваясь.

Он пригласил Лену на танец, крепко обнял доверчиво прильнувшую к нему юную женщину и, покачиваясь в ритм музыки, бережно вел по маленькой площадке. Ему казалось, что в руках у него дрожит и волнуется ее доверчивое, отважное сердечко. Танец закончился. Он, галантно склонившись, поцеловал ее руку.

Через несколько минут они покинули ресторан. Ночь сразу поглотила их. Алик накинул свой плащ на плечи Лены, обнял ее за талию. Они вышли к берегу водохранилища и долго молча стояли здесь, вслушиваясь в тихий плеск волн. Алик медленно повернул Лену за плечи к себе.

— Я никогда, — хриплым, прерывающимся голосом заговорил он, — не представлял, что могу встретить такую прекрасную женщину…

Алик словно опьянел — он говорил, говорил, говорил. Он чувствовал себя боксером, который выигрывает бой. Каждое слово — удар. Точный, меткий, неотразимый.

— Мне не нужны ни деньги, ни слава…

Алик говорил, говорил, говорил…

— Жизнь — это борьба, трудности, ветер странствий, едкий дымок костра, встречи, вечное движение…

Лена зябко пожимала тонкими плечиками, потом, как ребенок, прильнула к нему и смотрела неподвижным взглядом куда-то в темную даль. Ей было славно с этим человеком, который, казалось, так хорошо сумел понять ее.

В душе Алика на миг шевельнулось что-то незнакомое, теплое. Сердце стучало, голова слегка кружилась, по телу разлилась истома.

«А как же деньги? — спохватился он. — Ни копья не осталось. Экая досада! Но не упускать же момента? Отдам как-нибудь при встрече…»

Чаши весов, на одной из которых была Любовь, а на второй — Деньги, нервно закачались…

— Поверь, мне очень неловко тебя просить… Видишь ли, я немного поиздержался в пути. Извини, ради… — смущенно закашлялся он. Чаша с деньгами перетянула…

— Какая чепуха! — воскликнула Лена. — Пожалуйста! Это все, что у меня есть. И больше ни слова об этом.

— Ты добрая, — обрадовался Алик, — ты самая лучшая.

На прощание он порывисто обнял Лену, поцеловал:

— До встречи, мое солнышко. Как мне будет не хватать тебя!

Он стоял у ее коттеджа до тех пор, пока Лена не скрылась из виду. В ее записной книжке были записаны вымышленные адрес и номер телефона Алика.

…С душевным подъемом, легко и празднично вбежал он утром по широким ступеням Дворца культуры, быстро прошел пустынный, сумрачный вестибюль с белыми, под мрамор, колоннами, направляясь к шикарным директорским апартаментам. Не без усмешки взглянул на группу оживленно судачивших уборщиц в синих халатах и как-то мимолетно при этом отметил, что уже одна эта скученность их не совсем обычна при таком грозном командующем.

Так, со светлой улыбкой на устах, и влетел, не стучась, в кабинет Дверьченко. Матильды в приемной не оказалось. Кабинет был пуст. Что-то враждебное, отчужденное почудилось в его торжественной величавой тишине, и Алик попятился. Будто кабинет, заставленный тяжелой дубовой мебелью, с массивной хрустальной люстрой, роскошным ковром на полу и кожаными черными креслами, был не кабинетом, а волчьей ямой, ловушкой, которая в любую секунду сомкнет за ним решетчатые железные челюсти.

Осторожно прикрыл за собой дверь и уже не прытко и бойко, как входил, а деликатно, в высшей степени предупредительно, едва ли не на носочках, Алик отправился восвояси по длинному паркетному коридору к выходу. Скорей, скорей. К солнцу, к свету. Подальше от греха, будь он неладен, этот директор со своими унтер-офицерскими замашками, волевыми усилиями и прочими атрибутами неуемной мелкопоместной власти.

— Бу-бу-бу, — приглушенно донеслось со стороны судачивших уборщиц. Алик мгновенно пресек невольное движение в их сторону с вопросом, повисшем на кончике языка, и прошмыгнул мимо, словно то был вовсе не он, а его тень, ненароком попавшая сюда.

На улице вздохнул с таким облегчением, будто удачливо выскочил из западни или проскочил засаду. Сердце медленно остывало от испуга. Ну и наваждение! Примерещится же такое среди белого дня. Дрожащими пальцами размял сигарету, вдохнул в себя клуб дыма, выдохнул и уж только тогда с облегчением, как мальчишка, громко, на всю улицу расхохотался. И еще некоторое время удивлял прохожих совершенно нелепой, идиотской улыбкой.

Увидев будку чистильщика обуви, отдуваясь, влез в нее, сел на скамейку, поставил ногу на подставку. Грузная темноволосая женщина молча принялась начищать его штиблеты. Она с таким рвением и усердием, неожиданным для ее солидного возраста и веса, наводила блеск, что все в ней колыхалось волнами, как при пятибалльном шторме. Алик по-царски протянул ей полтинник и поднялся. Но она не приняла щедрого дара — сунула сдачу в руку.

— Мне лишнего не нада, а тебе на девушек самому нада. Будь здоров, соколик.

— «Не нада» так «не нада», — кокетливо проворчал Алик, направляясь к телефонной будке.

Ему не пришлось задавать Ирине Васильевне наводящие вопросы. С первых же слов она выложила все новости. Предчувствие не обмануло Алика.

— Представляете? — волновалась она в телефон. — Представляете? — Алик повесил бормочущую трубку себе через плечо.

— Не представляю, — грустно сказал он через некоторое время в мембрану. — И вообще я в этих делах совершенно не Копенгаген. Я привык верить людям. Я буду верить им, если даже три четверти человечества окажутся законченными мерзавцами. Меня, к сожалению, скоропостижно отзывают. Так что я сегодня убываю…

На этом Алик посчитал законченной свою «великую культурную миссию» на ударную стройку. Впрочем, он на ней даже не побывал, так как не страдал любопытством.