Утро размазало по блеклому краю небосвода немного оранжевой краски. В сыром воздухе стыли сбросившие листья и потемневшие от сырости деревья.

Дымили заводы. К школам и институтам стекалось молодое племя. По проспектам наперегонки, словно гончие за зайцем, мчались автомашины. Открылись магазины и библиотеки, амбулатории и сапожные мастерские.

В обычный час в четырехэтажном кирпичном здании начал свою работу народный суд. К доске объявлений на первом этаже кнопкой пришпилен лист бумаги, на котором были записаны все назначенные на сегодня дела.

На втором этаже в одном из небольших залов судебных заседаний слушалось дело наших знакомых — Алика Архипасова и Юраши Шарикова.

Алик и Юраша сидели рядом на желтой, хорошо отполированной деревянной скамье и с усердием подхалимистых учеников внимали каждому слову судьи, прокурора, свидетелей. Всем своим видом они выражали безоговорочное осуждение своему запятнанному прошлому и готовность немедленно, тут же, не сходя с места, перевоспитаться, стать самыми добропорядочными, честнейшими гражданами, только бы их простили… А если и осудили, то хотя бы условно…

Небольшое оживление внес лишь свидетель Петухов. Он был трезв и одет как на праздник: в черный парадный костюм, в новую белую рубаху с кружевными мережками.

Увидев Алика и Юрашу, он сочувственно кивнул им:

— Привет ветеранам раскопок… Что, кидалы, все-таки погорели?

Показания он давал объективно, но одной своей репликой вызвал смех присутствующих и бурный протест подсудимых.

— Два года назад с моего балкона пропало старое одеяло, — укоризненно глядя на Алика и Юрашу, сказал Петухов. — Теперь я знаю, кто его свистнул. Кто же еще? Прошу внести это в протокол и взыскать с них стоимость пропавшего одеяла по исполнительному листу.

Услышав дружные негодующие вопли подсудимых, Петухов махнул рукой:

— Ладно. Про одеяло не пишите. Где наше не пропадало. Пусть пользуются моей добротой.

— Признаете себя виновным? — спросила женщина-судья у Юраши, глядя на него с терпеливым состраданием. Так смотрят на калеку или на тяжело больного человека.

Едва судья обратилась к Юраше, он вскочил на ноги, наклонился вперед.

— Да. То есть нет. То есть да. А если по справедливости, гражданин, то есть гражданка, то есть, извините, гражданин судья… — Юраша замолчал и в отчаянии уставился на женщину-судью.

— Продолжайте, — сказала она.

— Это он один во всем виноват, — плачущим голосом продолжал Юраша. — Заморочил меня и втравил в эту никудышную историю. А я теперь расплачивайся. Сам твердил: «Нас ждет триумф». Суд, а не триумф, чтоб ему ни дна ни покрышки…

— Ваше последнее слово, — обратилась женщина-судья к Алику.

— Скажите, пожалуйста, это правда, что чистосердечное раскаяние и признание вины на самом деле смягчает меру наказания? — в высшей степени деликатно, с видом человека, ставшего жертвой досадного недоразумения, спросил Алик.

— Если оно на самом деле чистосердечное, — усмехнулась судья. Казалось, этой приправленной горечью улыбкой она сказала: «До чего же вы искалечили себя!» — Эх вы, растратчики! Так глупо растратили свою молодость и способности.

— Простите меня! — с театральным отчаянием произнес Алик. В его голосе зазвучали рыдающие нотки. — Я всем сердцем чувствую, что еще смогу быть полезным для общества. Возьмите меня на поруки. А этому субъекту, — Алик ткнул указательными пальцем в Юрашу, — не верьте ни на грош. Ради денег он способен на все. У него за душой не осталось ничего святого. Я торжественно заявляю, что он уже до конца потерян для человечества.

Потрясенный таким вероломством, Юраша остолбенело смотрел на Алика, как смотрит человек на неожиданно возникшую у ног змею. Наконец он обрел дар речи и срывающимся от ненависти голосом закричал:

— Сам ты подлец! Обманщик! Не слушайте его, граждане судьи. Он все врет! Он кого угодно обманет…

Судья и заседатели ушли на совещание. Алик и Юраша понуро сидели на скамье подсудимых, отгороженные деревянным барьером от всего остального цивилизованного мира. Присутствующие в зале смотрели на них холодно и отчужденно, без малейшей тени сочувствия. После оглашения приговора, встреченного аплодисментами, мошенников увели.

Были на суде как свидетели и Гена Осипов с Петькой Зайцевым. Они вышли из здания на солнечную многолюдную улицу. Из универмага выходили люди с покупками. По проезжей части, обгоняя друг друга, мчались машины. У тележки мороженщицы остановилась щебечущая стайка ребятишек. Театральную тумбу обступила группа студентов.

— Финита ля комедия! — сказал Осипов.

— Слышь, Гена, — сказал Петька, — а что, если бы мы с тобой их не задержали? Так бы они и продолжали обманывать?

— Ну что ты. Нет, конечно, — усмехнулся Генка. — Ты же знаешь: сколько веревочке ни виться, конец будет. Не мы бы их задержали, так другие.