Алик лихорадочно изыскивал способы раздобыть деньги. Сейчас они нужны были ему не на пьянки, не на развлечения, не на барахло. А на то, чтобы перебиться. На хлеб насущный. Призрак голода порождал страх и неуверенность. Было от чего впасть в уныние.

Впрочем, Алик умел быстро перестраиваться. Ему хватило двух рублей, полученных за пустые бутылки, чтобы оклематься.

В отличном настроении, словно только что ему удалось провести за нос самого черта, возвращался он к себе домой. И вдруг увидел в почтовом ящике знакомый синий конверт. Внутри у него так и екнуло. То был новый вызов в милицию.

Алик вспомнил постное лицо соседа, и ему стало тошно. Решил игнорировать вызов. Просто не ходить никуда — и баста.

Да тут еще совсем некстати добежал слушок: двух пьянчуг привлекли к ответственности как злостных тунеядцев… Алика как ошпарило. А он-то был уверен, что никому нет никакого дела до того, как он живет, чем занимается. По дороге домой Алик оторопело повторял, словно оправдывался перед кем-то: «Я не злостный. Меня не тронут».

Он вспомнил, как у него едва не отнялись от страха ноги, когда его вызвали на допрос к следователю по делу Володи. Вначале с перепугу он, заикаясь, даже отказался от самого факта знакомства с этим человеком, но когда сообразил, что лично ему ничего не грозит, охотно и чистосердечно во всем признался. Хотя, собственно, признаваться-то, кроме случая с облигациями, было не в чем. Следователь — благожелательный рослый капитан милиции — нисколько не удивился рассказу об облигациях.

— Аферист ваш Вавуля, а не сценарист, — сказал он Алику и с укором добавил: — А вы, молодой человек, будьте осмотрительней в выборе своих знакомых.

Алик с благоговейным видом внимал следователю и поддакивал каждому его слову. От какого-то подлого животного страха у него урчало в животе и мелко стучали зубы.

Конечно, готовил себе напарника. Теперь это стало ясно, как божий день. Чего ради тогда он отдал ему пакет с облигациями — а ведь там, худо-бедно, была не одна тысяча.

Уже на суде Алик узнал, что Володя взял облигации, чтобы вернуть пай одному взбунтовавшемуся члену жилкооператива. Правда, воспользовавшись моментом, он попутно проверил облигации и получил выигрыш. Механика его мошенничества была нехитрой. Он создавал лжекооперативы, а полученные у пайщиков деньги клал в сберкассу на свое имя. Ровно через год Вавуля возвращал деньги до последней копейки всем страждущим улучшить свой быт. Себе он оставлял лишь проценты.

Зато какой это был приличный, респектабельный человек! Алик не осуждал Володю. В конце концов каждый стрижет купоны, как умеет. Однажды Володя сказал: «Важно не то, кто ты, а то, за кого тебя принимают. Проследи за людьми, и ты увидишь, как это справедливо».

Бедный Вавуля! Он любил жить на широкую ногу.

Алик снова вспомнил суд — деревянный барьер, за которым сидел Христарадис, вспомнил его поникшую, остриженную наголо маленькую голову.

Бр-р-р! Как неприятно. Вот из чего он должен извлечь жестокий урок — никогда, никогда, никогда самому не оказаться в таком положении.

Ирония судьбы. Володя был божеством, кумиром, и вот в одно мгновение, как кукла, ниспровергнут со своего царственного трона и полетел в тартарары.

Что ж, Алик извлечет из всего этого хороший урок. Только, конечно, не тот, о котором толковал капитан милиции. На ошибках, конечно, учатся. На чужих тоже.

С этого дня он лишился той наглой самоуверенности и бездумной дерзости, которые вызволяли его из самых рискованных предприятий. Улетучились легкость и беспечность, что вносили в жизнь привкус артистичности и веселой игры. Он стал чего-то опасаться, вертел головой, беспричинно оглядывался.

Через неделю еще один синий конверт в почтовом ящике заставил его вздрогнуть.

Еще через три дня утром в комнату Архипасова вежливо постучали.

— Войдите! — спросонья ошалело крикнул он и тут же прикусил язык.

К нему, приятельски улыбаясь и кивая головой, входил участковый — тот самый лейтенант милиции, что уже бывал у него. Держался он просто, хотя и был, так сказать, при исполнении своих служебных обязанностей.

— Здравствуйте, — доброжелательно сказал он, оглядываясь в поисках стула.

— Чем обязан? — спросил Алик, подпрыгивая на одной ноге, а вторую просовывая в узкую брючину.

— Извините, — сказал лейтенант милиции, с любопытством ровесника наблюдая за хозяином комнаты. — Вам придется пройти со мной…

— Пройти с вами? — испуганно перебил его Алик. Он уже пришел в себя и мучительно соображал, что бы все это значило.

Ему примерещились всякие страхи. Суд. Высылка, конфискация комнаты — этого утлого, единственного прибежища его жизни.

— Я, видите ли, не совсем здоров. У меня давление ни к черту. И радикулит проклятый совсем извел. А, впрочем, куда пройти?

— Вас приглашает майор Алексеев, — усмехаясь умными карими глазами, сказал лейтенант. — Так что прошу, пожалуйста.

На душе Алика немного отлегло, хотя он и шел на встречу с майором, как на каторгу. Всю дорогу мучительно морщил лоб, лихорадочно придумывал, как бы поубедительнее соврать.

Едва они вошли в кабинет, Алика осенило.

— Зря беспокоитесь, товарищ командующий, — с наигранной обидой заявил он. — Я ведь по комсомольской путевке на ударную стройку в Сибирь еду.

Майор так и замер с открытым ртом. Экспромт удался. А то, что он сам попал в собственную ловушку, Алик понял несколько позже.

Вечером Алик ужинал с одним бывалым человеком — то ли конферансье, то ли администратором. Бывалый человек был высок ростом, с кривым хищным носом на узком лице и цепким взглядом темных глаз. Сильными пальцами он разодрал на куски жареного цыпленка и сосредоточенно ел. Время от времени он бросал быстрый взгляд на Алика.

— На фига тебе, парень, эти путевки? — грассируя, спросил он, со вкусом обгладывая косточку. — Ты кто, артист?

— Да, — неопределенно кивнул Алик. — Конечно… Но видите ли…

— А-а-а… понимаю… Не продолжай. Значит, не дают хорошую роль. Ну что ж. Это бывает. Только не надо горячиться. Все образуется. Зачем изменять своей мечте? Оставайся артистом. Поезжай на время куда-нибудь. Тебя везде с удовольствием примут. И вообще, кончай болтаться без дела, бегать за бабами.

— Я не бегаю, — возразил Алик. — Я лечусь от сплина.

— Вижу, — хмыкнул его собеседник. — Я бы советовал тебе немножко серьезней отнестись к своему будущему. Хочешь, я устрою тебе командировку? Попробуй. Ты неглупый парень и, кто знает, может быть, найдешь свое призвание как консультант-методист по клубной работе.

— Я согласен! — загоревшись, воскликнул Алик. — Эта идея меня вдохновляет. Кожаная папка, суточные, квартирные. Проезд в оба конца. Ну что ж, попробую. Но самое главное — будет спасено мое реноме порядочного человека. Огромное спасибо, дружище.

Уже перед сном Алик вспомнил совет «немножко серьезней отнестись к своему будущему» и почему-то запоздало обиделся.

— Кретин, — пробормотал он, удобнее устраиваясь на кровати. — И советы его дурацкие. Тем не менее я непременно воспользуюсь его помощью. — Алик развеселился и так, с неостывшей улыбкой на устах, уснул.

Через два дня, размахивая командировочным удостоверением — вещественным доказательством своей полезности обществу, Алик бежал к внушавшему ему ужас майору.

Романтика дальней дороги на время всерьез увлекла его. Всем знакомым и незнакомым он с гордостью показывал командировочный бланк. Маленькая бумажка с печатью почему-то по-детски радовала и воодушевляла его.

Это было новое, незнакомое Алику чувство окрыленности и подъема. Он испытывал горделивое ощущение собственной значимости. В душе, рождая легкую полуулыбку на губах, бродило предчувствие какого-то счастливо уготованного перелома в его судьбе.

Чудилось, что где-то там, далеко, за долами и горами, его ждет другая, незнакомая, прекрасная жизнь. Без вечной погони за рублем, без трусливой оглядки по сторонам, без суматошного поиска призрачного счастья. Поиска, в который он отправлялся ежедневно в моднейшем макинтоше и драных носках.

Алик, конечно, не знал и не ведал, что совсем скоро, где-то там впереди, его ждет встреча с очень в чем-то похожим на него человеком, но значительно больше преуспевшим в ничегонеделании, — Леоном Кобыльским. Не знал и не ведал Алик, какую роль в его дальнейшей судьбе сыграет эта непредумышленная встреча.