Алик вылетел в Сибирь. После шестичасового полета на реактивном гиганте предстояла пересадка на самолет местной линии. Алик бесцельно слонялся по высоким, застекленным залам аэровокзала сибирского города, скользил взглядом охотника по скучным лицам авиапассажиров.

Утром под мелким моросящим дождем он садился в полупустой холодный Ил-14. Высмотрел местечко рядом с хорошенькой девушкой. Она искоса следила за ним.

— Здесь не занято? — церемонно наклонился он к ней.

— Пожалуйста, — поспешно кивнула девушка. — Садитесь!

Когда самолет вырулил на взлетную дорожку, Алик с участливой улыбкой спросил, кто она и куда направляется.

На девушку сразу же произвел впечатление вежливый, со вкусом одетый молодой человек, не сказать чтобы красивый, но с приятными манерами. Общительная, непосредственная, она охотно поддержала разговор, отвечала, как струна на каждое движение смычка, на все его вопросы. Ей самой нравилось быть предельно искренней и откровенной, говорить о себе без уловок и утаиваний.

Мимолетная встреча в пути никого ни к чему не обязывает. Ты ничего не знаешь о собеседнике, кроме того, что он сам тебе сейчас рассказывает, и он ничего не знает о тебе. И никому нет нужды что-то утаивать или приукрашивать. И каждый словно бы листает сейчас новую увлекательную книгу.

Оказалось, Леночка — выпускница строительного института — тоже летит в командировку. Ей двадцать три года. Что она читает? Все стоящее, что попадает в руки. Последняя книга — «Семья Тибо». Очень понравилась. Обожает музыку. Особенно камерную. Любит Брамса, Моцарта…

О, это очень смелый вопрос, но она ответит, не будет скрывать. Да, любила. Да, да, да. Когда они целовались, она зажмуривалась, и ей казалось, она летит в прекрасную бездну.

Алик быстро входил в роль. Теперь его путешествие будет окрашено мимолетным романом с этой миленькой кареглазой девушкой, с головкой, похожей на цветок ромашки.

Доверительным жестом он коснулся, будто и сам этого не заметил, ее руки, потом плеча. Разговор, начавшись тоненьким ручейком, уже бурлил стремительным потоком.

Взгляд Алика загорелся восхищением. Ему и на самом деле понравилось ее курносенькое лицо и какая-то своеобразная, прелестная манера разговаривать, улыбаться при этом краешками припухлых, красиво очерченных губ.

— Знаете, — откровенно сообщила она, — иногда мне бывает так скучно, что я все бросила бы, сорвалась и махнула куда глаза глядят — хоть на край света. Я так счастлива, что лечу сюда! Мне кажется, здесь даже воздух другой.

— Какая вы милая фантазерка!

Она с доверчивым ожиданием смотрела на Алика. Ему почудилось, будто она открыла ему свою душу и он сквозь эти темные неподвижные зрачки ее глаз проскользнул туда — в светлую сказку.

— Я смотрю на вас, — заговорил он задумчиво, перебирая ее мягкие, теплые пальцы и ощущая, как, волнуясь, стучит в них кровь, — и словно наяву вижу нас обоих на лесной поляне, где с цветка на цветок перелетают бабочки и где солнечные лучи запутались в тонкой, прозрачной паутине. И мне кажется, я давно, давно знаю вас… Послушайте, как гулко, словно прибой о скалы, стучит мое сердце. А знаете отчего?

Девушка с молчаливым ожиданием смотрела на него.

— Человек создан для любви. Ведь любовь — это основа жизни. Без нее нет ничего. Ни поэзии, ни счастья.

— Нет, нет, Алик. Пожалуйста, не надо обнимать меня…

— Но почему же, Леночка? Ведь вы мне нравитесь. С вами так приятно.

— Мы едва познакомились. Это даже не совсем прилично.

— Ну хорошо. Я уступаю. Вот видите, какой я послушный. Вы меня сделаете совсем ручным.

Внизу под самолетом змеилась на солнце в серебристых чешуйках синяя лента реки, топорщилась игрушечно ярко-зеленая, с желтыми спичками сосновых стволов тайга, по небу весело бежали табунчики кудрявых барашков, нестерпимо блестели белые крылья птицы-самолета.

«И вообще, все в жизни удивительно быстро меняется», — думал Архипасов, зажмуриваясь от полноты ощущений.

Из самолета они вышли вместе и сразу же окунулись в теплый, терпкий и душистый запах смолы и хвои. У выхода из аэропорта Лена в нерешительности остановилась. Она отфутболила своей ножкой еловую шишку и, немного смущаясь, с вызовом спросила:

— Ну и что же дальше?

До сих пор он сознательно не заговаривал о встрече. Он стремился к одному — возбудить в ней желание увидеться с ним, слушать его вкрадчивый голос, в котором продумана каждая интонация. И вот цель достигнута. Теперь можно спокойно договариваться о свидании. Победа не подлежала сомнению. А так как победитель мог быть великодушным, то, сверкая улыбкой, он заявил, что будет счастлив встретиться с ней, когда и где ей угодно.

— Вот и хорошо, — кивнула она. — А то ведь моя стройка в тридцати километрах от городка. Обязательно приезжайте, вы найдете меня там.

— Разумеется, — с застывшей на лице улыбкой промямлил Алик, чувствуя себя, словно рыбак, у которого сию минуту сорвалась с крючка и уплыла большая рыбина. — Разумеется, — бормотал он. Значит, лопнули все эти мыльные пузыри его разыгравшегося воображения. Ужин в ресторане, пылкое объяснение в любви в гостиничном номере…

А как эта птичка распелась: «Я покажу вам наш комбинат… Там столько чудесного… Чудесного…» — «Уж вы извините. Чудес на свете не бывает».

— Разумеется, разумеется, — машинально бормотал Алик. Он усадил ее в специальный рейсовый автобус, а сам направился к такси. На душе было в высшей степени пакостно.

В первый же день по приезде Алик направился в городской отдел культуры. Представился инспектору Ирине Васильевне — невысокой, далеко не первой молодости женщине. У нее обычное, широкоскулое, ничем не примечательное лицо, утиный нос. Одета не модно, но аккуратно.

Едва завидев Ирину Васильевну, он невольно поморщился — какая скука! Однако же по необходимости подчеркнуто вежливо представился, даже шаркнул ножкой и почтительно наклонил голову. Ничего не попишешь — инспектор была местной властью, от которой он теперь зависел.

Ирине Васильевне не внове манерность и этакий снобизм некоторых приезжих. А этот парень, сразу видно, хочет понравиться. Смешной, право слово. Что-то в нем женственное, изнеженное. Говорит нараспев, движения плавные, мягкие, смотрит кокетливо-томно. Ну, да это не порок. Зато умен, пылок и, кажется, искренен. Наверное, эта поездка — одна из его первых командировок. Не буду смущать юношу вопросами, решила она, пусть почувствует уважительное к себе отношение. Ирина Васильевна крепко, по-мужски, пожала Алику руку и приветливо осведомилась, как гость устроился.

— О! Превосходно! — сразу же взял верхнюю ноту Алик. — Очень признателен! Вы так внимательны! Мне, право, неловко…

— Ну что вы, что вы, — радушно возразила инспектор. — Мы всегда рады новым людям.

Алик понял, что недооценил Ирину Васильевну. Она оказалась умнее и тоньше, чем он предположил.

За ее сдержанными манерами скрывалась внутренняя сила. Вначале, когда она с жаром и энтузиазмом заговорила о самородках-талантах в балетной и художественной студиях, музыкальных и драматических кружках Домов культуры, Алик даже изумился — ох и лицемерка! Потом с удивлением понял — нет, не лицемерка!

Незаметно для себя он подпал под влияние ее убежденности, ее гордости — даже сам почувствовал непонятное возбуждение. Потом спохватился: «Да что это я?» Обрадовался, что сможет сказать искренний комплимент:

— Удивительно! Вы простой инспектор, а как будто здесь самая главная!

Ирина Васильевна засмеялась и — сразу стала молодой и красивой. Серые глаза ее смотрели с веселым вызовом.

— Да, я вот такая — считаю себя ответственной за все. Это еще с фронта. Была санитаркой — вытаскивала под огнем раненых. Представьте — и в разведку ходила. Сейчас даже самой не верится.

— Вы были на фронте? — поразился Алик.

— А что, непохоже? — мягко улыбнулась Ирина Васильевна.

— Это прекрасно. Я восхищен, — залепетал Алик. — Я преклоняюсь…

— Вот и здесь, — посерьезнев, продолжала инспектор, — я руководствуюсь тем же принципом: никто за нас ничего не сделает. Все вокруг — дело наших собственных рук.

Уже потом, хорошенько все обдумав и взвесив, Алик сделал в отношении инспектора свои выводы — о, с ней надо держать ухо востро! Отчасти он был удовлетворен — ему удалось представить себя вполне серьезным, заслуживающим доверия человеком. Это было приятно. Но… немножко утомительно. А кроме того, ему почему-то претило иметь дело с такими прямолинейными людьми. Почему? Да он и сам не мог бы объяснить этого. Они вызывали у него опасение, внушали невольный страх.

Ирина Васильевна повезла его на стройку завода-гиганта, и там он тоже без устали восхищался. Что поделаешь…

Алик едва не четверть часа страстно говорил в защиту самобытных форм искусства, хотя потом упрекал себя за ненужную горячность, за бессмысленную трату нервной энергии. Настроение было никудышное. Почему-то появилось ощущение своей ненужности, бесполезности.

Остаток дня они провели в заводском клубе. С Ириной Васильевной дружески, как добрые знакомые, здоровались парни и девушки. По всему было видно, что инспектор здесь свой человек. Ирину Васильевну просили о помощи, советовались о репертуаре. Она внимательно слушала, кивала, что-то записывала в свой блокнотик. Инспектор интересовалась и личными делами юношей и девушек, ее приглашали в гости — на новоселье, свадьбы, именины…

Ирина Васильевна и Алик побывали на репетиции хорового и драматического кружков. Алика спросили, не знает ли он слов входящей в моду песни. Он скромно улыбнулся и сел за рояль. Сносно спел, сам себе аккомпанируя. На репетиции драматического кружка Алик дал толковый совет. Ирина Васильевна была очень довольна.

Они вышли из клуба. Ирина Васильевна, лукаво улыбнувшись, спросила, не согласился бы Алик остаться хотя бы на некоторое время в этом городе и поработать во Дворце культуры. Алика прошиб холодный пот. Он остановился и молча вопросительно посмотрел на собеседницу: в своем ли она уме?

Ирина Васильевна по-своему истолковала его молчание и, воодушевляясь, продолжала:

— А что? Подумайте. Вы видели, какие у нас замечательные люди. Подавляющее большинство строителей и рабочих — это молодежь. Здесь все строится заново — создается буквально новый мир. С такими людьми работать одно удовольствие. И для вас это будет хорошей школой.

— Э-э-э, — замычал растерявшийся Алик. — М-м-м… Да, здесь изумительные люди. У меня просто нет слов, чтобы выразить свое восхищение. — Он уже овладел собой. Сокрушенно развел руками, с горечью вздохнул: — Ах, Ирина Васильевна, Ирина Васильевна! Это действительно было бы для меня большим счастьем. Но, увы, совсем недавно скончалась моя бедная мама. Мой отец совсем сдал. А без меня ему, увы, не обойтись.

— Я понимаю, — сказала Ирина Васильевна. — Очень вам сочувствую.

Опасность миновала, и Алик тотчас приободрился:

— А что за человек директор Дворца?

— Директор пока работает, но он, скажу откровенно, не совсем чистоплотный человек, и мы собираемся его заменить. Такой нам не нужен…

— Конечно, конечно! — охотно поддакнул Алик.

Ирина Васильевна проводила Алика до гостиницы и душевно распрощалась с ним. «Такой директор вам не нужен, — подумал Алик, провожая инспектора задумчивым взглядом. — А нам нужен именно такой. На ловца и зверь бежит. Сегодня же нанесу ему визит».

Алик смело переступил порог кабинета директора Дворца культуры. Во что бы то ни стало нужно было разжиться деньгами.

Его встретил настороженным, бычьим взглядом грузный мужчина с набрякшим, изъеденным дырочками от угрей лицом. Алик держался просто и мягко. Он назвал свою фамилию, имя, отчество, крепко пожал руку директору, расположился скромно и вместе с тем непринужденно, как свой человек, достал пачку сигарет «Мальборо» и только тогда как бы спохватился:

— Ах, простите, совсем запамятовал. Ваш покорный слуга — консультант-методист. Кроме того, по поручению киностудии пишу сценарий. Ну, разумеется, не такой, какие пишет мой родной дядя — Сергеев Сергей Аверьянович. Слыхали, конечно?

Лицо директора подобрело, стало мягче, шире, мясистей.

— Как же, наслышаны, — утробным голосом откликнулся он, и даже щеки его слабо колыхнулись, словно в знак приязни к посетителю. — Кто же не знает Сергея Сергеева? Разве босяк какой-нибудь… Очень-очень рад познакомиться. Дверьченко. С мягким знаком. — Директор поднялся и, прихрамывая, сделал несколько шагов в обход стола к Алику, с протянутой для пожатия рукой.

— Как? С мягким знаком? Ах да. Очень приятно, — Архипасов ловко поймал его ладонь. — Кстати, — деловито заметил он, когда они закончили ритуал знакомства и светлый поток взаимных улыбок поугас, — я, кажется, еще не предъявил документы. Вот командировочное. Дружба дружбой, а все-таки… — Из нагрудного карманчика зеленой замшевой курточки он уверенно извлек на свет божий командировочное удостоверение.

— Что вы, что вы! — запротестовал директор всем выражением своего лица. — Будет вам. Какие там документы? Я и так верю, слава богу.

— Нет уж, — настаивал Алик, — проверьте, пожалуйста. Нам предстоит обсудить серьезные вопросы, и вы должны знать, с кем имеете дело.

Сегодня он делал ставку на искусство. Он уже навел справки и знал, что Дворец культуры подыскивал руководителя для самодеятельной киностудии. Директор еще не успел опомниться от первого впечатления, как Алик доверительно рассказывал одну за другой небылицы из интимной жизни актеров, называя при этом имена звезд сверхгигантской величины.

Лицо директора стало сосредоточенно серьезным, как у каменной бабы. Все это, конечно, было очень, очень мило и оригинально, и в другое время он с удовольствием посмаковал бы истории этого чудодея, но мысли его сейчас поминутно убегали или, лучше сказать, рокировались в другую сторону.

У него произошла пренеприятная накладка с билетами, не проштампованными в финотделе, и теперь он был на грани… М-да… Материал попал к следователю… Но и это бы полбеды… Да вот еще одна закавыка…

Мутные мысли, словно грязные пятна мазута по воде, плавали в голове Дверьченко. Матильда, господи прости. Ну и имечко. Сидит в приемной с промокшими глазами и вслушивается в себя. И глаза, как у овцы. Девятнадцать лет дылде, а ума на полушку. Спросил: «И что же дальше?» Уставилась на него, словно он стоит с ножом, сейчас прирежет. «Да ты хоть понимаешь, что тебе нельзя ребенка?» — «Почему же нельзя, Яков Никитич?»

Вот бессмысленное существо. Никакого соображения. «А может, у тебя был еще какой-нибудь мужчина? Признавайся». — «Что вы, Яков Никитич? Как вы можете? Никого. Ведь говорили, что любите меня. Что жить без меня не можете. Помните?»

Взял бы сейчас ремень, задрал этой шкоде юбку и спокойно так, не торопясь отхлестал. Чтобы на всю жизнь отбить охоту к глупостям. Глазки ему строила. Это он ее любит? Жить без нее не может?!

Скажи на милость, какие Ромео и Джульетта! Ему сорок девять. Тридцать лет разницы. А семья? Этого она, тупица, в соображение не берет.

Э-э-э, черт, будто на колючку наступил голой ступней. Что теперь возразишь? Разве она поймет, что он женат, что жена есть жена. А дура набитая есть дура набитая. С билетами как-нибудь обойдется. А уж если и это раскроется, то все вместе в совокупности — худо. Так худо, что дальше некуда…

— А-а-а? Что? — Дверьченко, словно тугую резину, растянул свои губы в насильственную улыбку. — Да, да, так точно. Совершенно с вами согласен. Искусство овладевает массами…

— Но это не стихийный процесс, — с воодушевлением продолжал разглагольствовать Алик, будто и не замечая директорского транса. — Художественные идеи привносятся в массы с помощью современных технических средств. Вот почему сегодня, как никогда, стоит задача усилить охват населения самодеятельными формами…

Дверьченко в упор смотрел на вдохновенного чудодея. Какой блестящий и острый, как скальпель хирурга, язык у этого начинающего киносценариста или консультанта-методиста, бог их там разберет! Так и режет, так и режет. Из его слов и блеснула молнией идея-спасительница. Ну конечно же. Он реализует эти проклятые излишки в киноаппаратуру для любительской киностудии при Дворце культуры. Тогда сам дьявол не подступится, не возьмет его голыми руками. Ну, ошибся. Ну, допустил промашку. Ну, слукавил. Но не для себя же. Для народа старался. Вот и племянника Сергея Сергеева пригласил в худруки…

Тяжелая рука легла на плечо Алика. Дверьченко пристально, испытующе смотрел ему в глаза. Но Алику такие взгляды не внове. Он легко выдержал его. Смотрел в ответ честными, ясными глазами. И не моргнул.

— Послушайте, молодой человек, — душевно сказал Дверьченко, не снимая мясистой, одутловатой руки с его плеча. — Вы уж простите мне эту дружескую фамильярность. А ведь вас мне сам, — он значительно указал пальцем вверх, — всевышний послал. Вы мой ангел-хранитель. Верите?

Архипасов кротко, аки агнец божий, вновь поднял невинные глаза на директора.

— Как у вас со временем? — окончательно взбодрился директор. — Прошу совместно отужинать. Уж не побрезгуйте, дорогой. Заодно и потолкуем. Приятно встретиться со сведущим человеком, знатоком. Тем более из большого культурного центра.

— Что вы, что вы, — засмущался хитрый Алик. — Мне, право, неловко. Польщен такой честью…

Они прошли приемную, где сидела за старинным громоздким «ундервудом» сникшая, непричесанная секретарь-машинистка. Дверьченко проковылял мимо, стараясь прикрыть ее от визитера своим мощным торсом. Но тот уже понял: «Ну, дает, провинция».

Всю дорогу до ресторана, расположенного на берегу водохранилища, Архипасов вдохновенно развивал планы развития любительского киноискусства. Иногда помогал себе жестами. Дверьченко ковылял молча.

Они удобно расположились в плетеных креслах на веранде, выпили по первой стопке, и тогда Дверьченко предложил Алику должность руководителя киносекции.

Для приличия Алик чуть-чуть поломался и с достоинством согласился за соответствующее вознаграждение наладить работу.

Дверьченко обещал завтра вручить ему аванс и деньги на покупку аппаратуры. Потом исповедался в грехе с секретаршей. Алик легко отпустил его матерому шалунишке.

Подошла официантка. Дверьченко смотрел сквозь нее.

— Горячее подавать? — спросила она.

— Какое горячее? — спросил Дверьченко, не воспринимая ее как живого человека. — Еще две бутылки, икру и крабов. И живо, жи-во!..

— Крабики, крабики!.. — захлопал Алик в ладоши, как дошкольник на кукольном представлении. Ему все больше нравился его новый знакомый. Явно незаурядная личность. Полководец. Только без войска.

— А ведь ты любого можешь обмануть, — приблизил Алик свое восторженное, улыбающееся лицо к расплывшейся квашне визави. — Раз — и ваших нет… — он громко щелкнул пальцами. — И рука бы не дрогнула…

— Пошел к черту! Что ты понимаешь, сосунок, в таких делах.

— Ну, признавайся! По глазам вижу — можешь. Скажи, голубчик. Сделай одолжение.

— Много будешь знать, скоро состаришься. Это тебе не ручку кинокамеры крутить. Нравишься ты мне, парень, — с иронией сказал Дверьченко, нетвердой рукой наполняя вином бокалы. — Я ви-и-и-жу-у-у… понимаю… Что-то в тебе есть… Я ведь таких, как ты, прытких, встречал… Знаю вас, прыгунков…

Алик даже оцепенел от такого разворота.

— Да ты не тушуйся, — миролюбиво продолжал Дверьченко. — Ты действуй. У каждого свой номер. Это я понимаю. Ты меня выручишь, я тебя. Все по правилам: «Ты человек, и я человек. Ты хам, и я хам». И кто ты ни есть, все равно тебе кушать хочется. И погулять, наверное, любишь. Отвечай — любишь?

— Люблю, — охотно признался Алик, не сводя внимательно-восхищенных глаз с лица директора.

Дверьченко беззвучно захохотал.

— «Ты хам, и я хам». Это хорошо, это мне нравится, — вторя ему, засмеялся Алик. — Послушай, — Алик наклонился к директору, но на этот раз без улыбки, всерьез. — Ты, видно, человек бывалый, поделись, сделай милость, как добиться успеха? Есть же какой-то секрет…

Дверьченко кивнул и надолго задумался. Алику показалось даже — уснул. Тот наконец тряхнул массивной головой, нехорошо, внутрь себя усмехнулся:

— Уборщицы, как увидят меня, во фрунт вытягиваются. Или прячутся. А у женщин, у первых, заметь, нюх на страх. Понял? Нужна хитрость, чтобы в дождь меж капель пройти и сухим остаться. А я чересчур откровенный, открытый. Это меня и погубило. Извини уж за откровенность…

— Да, у тебя широкая натура, — с готовностью подтвердил Алик. — Ну а как деньги? Только пойми меня правильно. Лично я не раб денег. А все-таки почему они обладают такой властью над нами? Помнишь арию «Люди гибнут за металл»? — Алик, подавшись вперед, напряженно ждал.

Дверьченко глянул на него, негодующе протянул:

— Н-у-у-у… Деньги… Главное… А штаны — главное? А хлеб — главное? Ничего ты не понимаешь. Главное другое. Другое… — повторил он презрительно, словно силясь вспомнить что-то очень далекое и важное.

— Лично мне деньги не нужны. Я бессребреник, — поспешно отступил Алик и расслабленно в знак отрицания поводил в воздухе руками.

— Знаю, знаю, — хитро усмехнулся директор — Все такие, только хуже притворяются…

— Нет, честное слово, — обиделся Алик. — Я серьезно. Мне на деньги плевать. Тьфу! — Он издал губами смачный звук плевка.

— Ладно, давай опрокинем еще по стакашке, — тускло предложил Дверьченко. — А уж потом еще по одному. Пить будем, гулять будем, а смерть придет, помирать будем. А? — он поднял пустые глаза на Архипасова.

— Я пас, — сказал Алик, увиливая от его взгляда. — Все. И хотел бы, не могу больше — желудок маленький. Лить некуда.

— Эх ты, — устало вздохнул Дверьченко. — Желудок маленький. Требуха, а не люди. Пить и то не умеют.

Какая жизнь за его широкой, как печь, спиной? Что сделало его таким? Даже пьяному Алику стало жутковато. Он не мог заставить себя смотреть в глаза собеседнику, закрытые пеленой беспричинной ненависти. У того снова опустилась на грудь в тяжелых думах голова, призакрылись веки.

— А еще с мягким знаком, — укоризненно покачал головой Алик.

— А? Что? — бессмысленно уставился на него Дверьченко.

— Ничего, ничего, Яков Никитич. Это я про себя. Отгадайте загадку: какая разница между шизом и психом?

— Не знаю, — с надеждой поднял на него взгляд директор.

— Шизофреник думает, что дважды два — пять, и злится, не поймет почему. А псих знает, что дважды два — четыре, и это его ужасно раздражает.

— Очень глупо, — с мрачным неудовольствием объявил Дверьченко. — При чем здесь я, убей, не понимаю.

— Бога ради, бога ради, — испугался за нечаянную дерзкую шутку Алик.

Но тот не сердился. Он только дал понять, чтобы стригунок не зарывался. А вообще же он ему чем-то понравился, располагал. Племя молодое. Далеко пойдет. По глазам видно. А его, Дверьченко, песенка, кажется уже спета. И тут уж никакое волевое усилие не поможет.

Дверьченко поднял тяжелые глаза на Алика, пожевал толстыми губами, соображая.

— Вижу, — наконец просипел он, — ты парень серьезный, раз хочешь знать, отчего все зависит. — Он прищурился как от дыма, подвигал бровями. — Ты мне загадал загадку — и я тебе загадаю. Встретился я тут на днях с одним гражданином. Вместе были на именинах. Это, парень, не простой человек. У него тетка была когда-то фавориткой великого князя. Сохранила две старинные статуэтки. Им цены нет. Старуха на ладан дышит. Сей малый мечтает заполучить сокровище в наследство и сбыть по хорошей цене… Да, повезет кому-то. А теперь сам соображай…

Алик встрепенулся, будто в него заново вдохнули жизнь.

— Да знаете ли вы сами, что это значит? — в восторге закричал он. — Нет, кажется, для вас это просто забавный анекдот. Да это же открытый клад. Приходи и бери.

— Как сказать, бери… — покачал засыпающей головой Дверьченко. — Не так это просто. От того все и зависит, как взять. А ты интересуешься, что главное, а что не главное. Эх, молодость, молодость… Был бы я помоложе… Не помню, как кличут того гражданина. Постой, постой, кажется, он называл себя Барсуковым. Послали их в леспромхоз. Выпить он тоже не дурак. И морда какая-то невообразимая. А так ничего, хоть и бездельник. Где они, лодыри, получают такие морды, ума не приложу.

— Спасибо, — пролепетал Алик. Он смотрел новыми глазами на своего собеседника — вместо массивного, обрюзгшего лика Алик видел сейчас перед собой чуть ли не красавца. — Большое-пребольшое спасибо.

В голове Алика задымились радужные мысли…

Расстались они душевными друзьями.

Сильный организм Архипасова легко справился с выпитым, наутро он был бодр и свеж. А Яков Никитич занемог и не вышел на работу.