Красивый гостиничный номер «люкс». Большая двуспальная кровать. Цветной телевизор, картины на стенах. Хрусталь. В вазе, как всегда, 25 роз. Костя бродит по номеру, поправляет покрывало на кровати, смотрит на часы, проверяет, работает ли телефон. Обрывает лепестки одной из роз и бросает их на кровать. Включает радиоточку: звучит песня Антонова.
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Константин подходит к телефону, набирает номер.
ОН. Алло, девушка, что с московским? Сел? Как — час назад, вы же сказали, что задерживается? Ах, два московских… Спасибо.
В дверь тихо стучат. Костя отворяет. В номер входит Вера, одетая с характерным шиком восьмидесятых. Видно, что она очень спешила. Ставит на пол большую дорожную сумку. Не сказав ни слова, они сливаются в долгом поцелуе.
ОН. Я до последней минуты не верил, что тебе удастся вырваться.
ОНА. Если бы ты знал, чего мне это стоило! Пришлось даже маму подключить. Она дала в посольство телеграмму, врачом заверенную, что серьезно больна и хочет видеть дочь. «Товарищи» пошли нам навстречу, тем более, что мы уже больше года в Союзе не были.
ОН. А мужа ностальгия не замучила?
ОНА. Его не отпустили. Ожидается приезд Шеварднадзе в Нью-Йорк, и все стоят на ушах. Я вчера утром в Москву прилетела — и сразу к своим девчонкам в «Спутник» звонить, они мне с билетом помогли, иначе бы я к тебе из-за этих туристов выходного дня не вырвалась. А ты как?
ОН. Путевку взял. Выходного дня. Шучу. Обмениваемся опытом с рижским портом.
Вера осматривает номер, заглядывает в ванную.
ОНА (вздыхая). Да-а… Бедненько, но чистенько.
ОН. Ты считаешь? По-моему, шикарный номер.
ОНА (снисходительно). Ты шикарных не видел… (Кивает на букет) Двадцать пять?
ОН. Как всегда. Ну, а с мамой-то повидалась?
ОНА. Весь вчерашний день была с ней. Ой, кстати! Я же твоей маме привезла… (роется в большой сумке, вытаскивает из нее какие-то пакеты и заглядывает в них) таблетки эти… Не могу найти. Разница во времени — восемь часов, я в полусне каком-то.
ОН. Да ладно, брось, потом найдешь. Куда они денутся?
ОНА. Нет, лучше сейчас, потом не до того будет (кокетливо смотрит на Костю и снова роется в сумке). Как мама-то?
ОН. Врачи говорят — серьезного ничего нет, но в ее возрасте с этим не шутят.
ОНА. Да где же?.. Кошмар…
ОН. Что случилось?
ОНА. Я их наверно в такси оставила. Искала кошелек, пакеты на сидение вынула… Надо звонить в таксопарк. (Садится к телефону, набирает номер.) Алло, добрый вечер! Я только что на такси приехала, и в машине сумку оставила. Подскажите телефон таксопарка. (После паузы.) Спасибо большое. Да, благодарю вас. (Кладет трубку.) Администраторы здесь такие любезные… Даже про наши семейные узы не спросили, когда в номер провожали.
ОН. Подожди, еще не вечер.
ОНА (набирает номер). Алло, девушка, добрый день! Вы мне не поможете, я в аэропорту… Что? Девушка, у меня один вопрос… Девушка!!!
Кладет трубку, растерянно смотрит на Костю и, подражая латышскому акценту, произносит: «По-русски не понимаю».
ОН (хохочет). Ура!!! Я наконец-то за границей! Здесь не понимают по-русски!
ОНА (по-прежнему растерянно). Я в Риге не первый раз, и никогда такого…
ОН. Это смотря на кого нарвешься. Не переживай, сейчас все устроим. Они же европейцы. Дай-ка телефон. (Набирает номер. Говорит по-английски.) «Здравствуйте! Не поможете ли вы мне? Моя жена…» (замолкает и, прикрыв трубку рукой, говорит Вере). Переключают на кого-то. (продолжает в трубку по-английски). «Здравствуйте! Моя жена полчаса назад ехала из аэропорта в гостиницу „Латвия“ на такси и забыла в машине пакет с лекарствами. Не поможете ли вы мне… О, да, гостиница „Латвия“, номер 911. Да, буду очень благодарен». (кладет трубку и вздыхает.) Обещали привезти, но я разочарован.
ОНА. Чем?
ОН. Это не Рио-де-Жанейро. К дуракам и иностранцам у нас по-прежнему относятся лучше, чем ко всем остальным.
ОНА. Как жаль, что ты не был в Америке… С твоим английским тебе было бы еще интереснее, чем мне.
ОН. Вера, ты же знаешь, что у нас немому выехать за рубеж гораздо проще, чем полиглоту.
ОНА. Ошибаешься, документы инвалидов на загранку вообще не принимаются, за исключением ветеранских поездок.
ОН. Почему?
ОНА. Да потому, что представители советского народа не могут быть немыми, глухими, одноногими или однорукими. Как, впрочем, и одинокими, то есть без родственников.
ОН. А одиноких почему не выпускают? Чем не угодили?
ОНА. А ты пофантазируй…
ОН (подходит к Вере и крепко обнимет ее). Верка! Ты соскучилась?
Целует ее. Вера вдруг вырывается
ОН. Что, еще что-то забыла?
ОНА. Я про лекарства… Наверное, не надо было звонить.
ОН. Почему?
ОНА. Пакеты эти американские с надписями, и внутри коробки с таблетками, и все на английском… Ты уверен, что таксист сюда пакет принесет, а не в «комитет глубинного бурения»? И придет уже не один…
ОН. И ты с ними не договоришься?
ОНА. Скажешь тоже! Я же не дома!
ОН (притворно-скорбно). Ну, тогда все… Ночевать будем не здесь, а… а как будет «Лубянка» по-латышски?
ОНА (озабоченно). Очень смешно!
Некоторое время сидят рядышком на диване в полном молчании. Костя снова обнимает Веру, но она мягко отстраняется.
ОНА. Давай сначала отметим встречу. Я немного приду в себя.
ОН (смущенно). Сейчас все принесут.
ОНА. И коньяк принесут? День открытых дверей какой-то! Я думала, ты как всегда запасешься…
ОН. Извини, с местом не рассчитал. От этой гостиницы до морвокзала — ровно пятьсот метров.
ОНА. Ну и что?
ОН. Согласно гениальной инициативе минерального секретаря зона в радиусе километра от вокзалов свободна от спиртного. Поэтому сейчас здесь — как в Саудовской Аравии. Только с многоженством задержка.
ОНА. Это ты про себя?
ОН. Нет, про Михаила Сергеевича.
ОНА. Не смешно.
ОН. Разве? А знаешь, кто самые известные в Союзе люди? Райкин-отец, Райкин-сын и Райкин муж.
ОНА. А Райкин муж — это кто?
ОН. Да, воздух свободы сыграл с тобой злую шутку.
ОНА. А-а… Обязательно Косте расскажу.
ОН. А Костя — это кто?
ОНА. Райкин-сын. Мы с ним в Москве встречаемся в одной компании. (Садится за стол.) Так у нас что, безалкогольная свадьба?
ОН. Я послал человека в магазин, но там, боюсь, очередь.
Костя достает из портфеля и кладет на стол коробку конфет и апельсины.
ОНА. А французы называют алкоголь водой жизни — ле де ви.
ОН. А у нас ле де ви — вне се ля ви. Компрене ву?
ОНА. Оф кос!
ОН. Произношение выдает в вас жену советского дипломата.
ОНА. Ну, до дипломатов нам еще расти и расти.
ОН. Не прибедняйтесь, сотрудники торгпредства. (Берет Веру за руку и надевает ей на палец кольцо.)
ОНА. Какая красота! У нас сегодня помолвка?
ОН. Нравится?
ОНА. Спасибо, очень. (Целует Константина.)
ОН. Вера, я подумал…
Стук в дверь. Костя выходит и возвращается с подносом, на котором стоят чайник и две чашки.
ОНА. Мы сегодня чай пьем, с бальзамом?
ОН. Нет, надеюсь, бальзам без чая.
Пока Костя расставляет на столе чайник и чашки, Вера вынимает из дорожной сумки халат, но, подержав, кладет его на одно из кресел и садится за стол.
ОН. Ты же хотела переодеться?..
ОНА. Потом. Я хочу к тебе немного привыкнуть.
Костя смотрит на Веру с удивлением, смешанным с неудовольствием, затем продолжает накрывать на стол, разливает бальзам по чашкам.
ОНА. Что-то у нас… То коньяк из граненых стаканов, то бальзам из чайных чашек…
ОН. А какая посуда бывает в наших гостиницах кроме графинов и стаканов?
ОНА. Но здесь-то рюмки есть, давай перельем.
ОН. Нет, будем соблюдать конспирацию до конца.
ОНА. Если уж до конца, и мы маскируемся под чаепитие, то надо пить из блюдец.
ОН. Легко. (Поднимает чашку.) Земля — крестьянам, вода — матросам, а женщины — тем, кто их любит! (Чокается с Верой, а потом переливает бальзам в блюдце и пьет по-купечески, подперев локоть рукой.)
ОНА. Как ты там говорил? «Нужно согреть бокал в ладонях, полюбоваться янтарными бликами, вдохнуть аромат напитка и лишь затем пригубить его…»
Константин «греет» блюдце в ладонях и нюхает его.
ОНА (смеется). А ты не меняешься совсем. И внешне тоже. Хотя нет, похудел немного.
ОН. А ты похорошела.
ОНА. Перестань, от возраста только коньяк лучше делается…
ОН. Это намек? (Наливает. Достает из портфеля красную папку, на которой золотом вытиснено: «Победителю социалистического соревнования». Открывает ее и, стоя, торжественно произносит.) Гражданка, позвольте вам вручить аттестат об окончании нашей десятилетки. (Читает.) За искусство любви — отлично, за конспирацию — пятерка. Верность — зачет.
ОНА (смеется). Ну, хватит, давай сюда (читает «аттестат» про себя, потом кладет его на стол). Ох, когда уже мое чудовище аттестат получит?
ОН. Что, у Олега в школе проблемы?
ОНА. Как всегда.
ОН. Что опять натворил?
ОНА. Натворил?! Это мягко сказано! Нашел дома нотный сборник, выучил «Боже, царя храни»…
ОН. Откуда у вас такие песенники интересные?
ОНА. Это еще моей бабушки — она была пианисткой, Шаляпину аккомпанировала, когда он в Нижнем Новгороде гастролировал… В общем, Олег сыграл «Боже, царя храни» на уроке пения, да еще и подговорил весь класс при этом встать…
ОН. Что ты хочешь? Наши дети — первое непуганое поколение.
ОНА. Ребенок тигра не боится… Пока не подрастет.
ОН. Может, потому что тигр уже старый? Или, как говорят китайцы, бумажный.
ОНА. Видел бы ты, как бумажного тигра американцы боятся! Во всяком случае, спасибо моей маме. Если бы не она, из-за этой музыкальной истории нас с мужем могли отозвать гораздо раньше срока.
ОН (с сарказмом). Господи, какая у торгпредов жизнь тяжелая! Врагу не пожелаешь!
ОНА (как бы не замечая его сарказм, озабоченно). Да, все это очень сложно. Мы — там, он с бабушкой — здесь… Но ведь мы через год уже вернемся. А как твоя Ирина? Она же скоро школу заканчивает? Может, ей в Москве поступать? С университетом я бы могла помочь, у меня там половина сокурсников на кафедрах. Пусть с факультетом определится.
ОН. Пусть. Только она, по-моему, не в университет, а замуж собирается.
ОНА. В десятом классе? А за кого?
ОН. Встречается с одним мальчиком. Правда, они уезжать собираются. В Америку.
ОНА. По еврейской линии?
ОН. По армянской. У них дядя — миллионер в Лос-Анжелесе.
ОНА. А ты?
ОН. Был бы это мой дядя — я бы еще подумал. А что? Встречались бы с тобой на углу Четвертой и Пятой авеню.
ОНА. Да, долго бы ты меня там ждал: они параллельные… Я считаю, что эмиграция во все времена — великое бедствие.
ОН. И лишь при советской власти о ней мечтают, как о загробной жизни.
ОНА. У меня почему-то такой аналогии не возникает.
ОН. У загранработников ввиду отрыва от Родины эти мечты временно отсутствуют.
ОНА. Те, кто уезжают, становятся там людьми второго сорта.
ОН. А те, что остаются здесь — пятого. В соответствии с графой.
ОНА. Видел бы ты бывших наших на Брайтоне! Они пытаются найти себя, но удается это одному из тысячи.
ОН. Я давно обратил внимание, что за ограничение рождаемости борются те, кто уже родился… Ты видела Брайтон? Пусть и она посмотрит. Сама, а не кто-то ей всю жизнь будет рассказывать. (Наливает.) Возвращается маленький крот в нору и говорит: «Что я видел! Трава зеленая, небо голубое, солнышко теплое. Папа, почему же мы живем под землей?» — «Здесь наша родина, сынок». Вот давай за нее и выпьем…
ОНА. Давай, диссидент.
ОН. Диссидентов у нас нет. Есть отсиденты и досиденты. (Выпивают.) Ну, как тебе Союз после года в Америке? Есть разница?
ОНА. Знаешь, первое впечатление — чисто женское. Мне кажется, что американки покупают себе одежду на два размера больше, чем нужно, а наши — на два размера меньше.
Стук в дверь. Константин выходит и возвращается с подносом, на котором стоят два блюда, накрытые серебряными крышками.
ОН. А вот и закуска. (Открывает крышки.)
ОНА. Что это?
ОН (довольно). Лягушки — для лягушки путешественницы. Тем более, что сегодня четверг.
ОНА. Ну и что?
ОН. Забыла, что такое рыбный день? Первый, кто скажет, что лягушки — это мясо, пусть бросит в повара камень. Подали как-то Иван-царевичу в Париже лягушку. Упала она оземь и превратилась в Василису-прекрасную. И сколько не бил ее об стол Иван-царевич, назад в лягушку превращаться не захотела… Пришлось съесть так.
ОНА (морщась, трогает вилкой лягушачью ножку, лежащую перед ней на тарелке). Ты считаешь, это можно есть?
ОН. Хотел тебя угостить, как ты это называешь, местной вкусностью.
ОНА (натянуто улыбаясь). Спасибо, я попробую. (Нарочито долго орудует ножом и вилкой, наконец, подносит ко рту вилку с кусочком мяса, но снова кладет ее на тарелку.) Давай еще выпьем. Бальзам чудесный.
Константин наливает бальзам. В этот момент Вера спохватывается.
ОНА. Да, у меня для тебя — маленький сувенир!
Опять вытащив из сумки массу маленьких пакетов, достает со дна большую коробку и ставит на стол. Константин извлекает из упаковки видеомагнитофон.
ОН (ошеломленно и немного смущенно от дорогого подарка). Вера, ну… Спасибо!!! Теперь будем устраивать закрытые просмотры. О! Тут кассета выходит автоматически. Знаешь, как у нас борются с тлетворным влиянием? Приходит милиция и выкручивает в парадном пробки.
ОНА. Зачем?
ОН. Да-а, воздух свободы… А затем, что когда они с понятыми входят в квартиру, (Костя зажимает себе пальцами, как прищепкой, нос и измененным голосом переводчика видео продолжает) «Эммануэль» еще в видике. Встать, суд идет! Пять лет за распространение порнографии.
ОНА (изумленно). А если не порнография?
ОН. Ну, тогда три года за пропаганду насилия. (Увлеченно рассматривает магнитофон.)
ОНА. Сказали, что подходит к любым телевизорам, даже советским. Можем сразу проверить. (Достает из сумки две видеокассеты). Все на английском, хотя понятно и без перевода.
Костя начинает возиться с магнитофоном, вставляет кассету. Вера, тем временем, взяв халат, уходит в ванную.
Костя включает телевизор, переключает каналы. На одном из них — встреча Горбачева с трудящимися. Слышны фразы: «Главное — нАчать, но процесс уже пошел». Женский голос: «Михаил Сергеевич, вы только будьте к народу поближе!». Горбачев: «Куда же еще ближе, товарищи?». Наконец, Костя подключает видеомагнитофон, раздаются характерные охи и вздохи, и через несколько секунд в номере гаснет свет. В темноте — голоса.
ОНА (испуганно). Костя, что случилось?
ОН. А это нас арестовывать идут. Я же сказал, что хочу магнитофон проверить…
ОНА. Ничего себе шуточки. (Слышно, что Вера вернулась в комнату). Ты где? Ой, что это? (На что-то наткнулась в темноте.) Я к тебе иду.
ОН. О, черт! (тоже на что-то наткнулся, слышен звон разбившейся чашки.) Встречаемся на кровати.
ОНА. Хорошо.
Несколько секунд проходят в темноте и тишине. Вдруг включается свет, и выясняется, что в темноте Вера и Костя разминулись, прошли мимо кровати и идут в разные стороны. Увидев это, они начинают хохотать и падают на постель. Вера так и не переоделась в халат.
ОН. Да-а! А я уж думал — проверочка, и будет мне Верочка передачи носить.
ОНА. Ну, на то, чтобы передачи носить, у тебя есть жена.
ОН. Уже нет. Я развелся.
Посреди веселой перебранки повисает пауза. Вера и Костя так и остаются лежать на двуспальной кровати, не касаясь друг друга.
ОНА. Зачем?
ОН. Не зачем, а почему. Надоело.
ОНА. Но раньше тебя, кажется, все устраивало?
ОН (садится и закуривает). Я уже в порту начал учить немецкий, а в отпуске подрабатывал гидом-переводчиком с гэдээровскими группами. По крымско-кавказской линии с ними ходил. И вот как-то летом в Сухуми веду экскурсию по обезьяньему питомнику. Жара страшная, группа устала — и от обезьян, и от запахов, и от информации о резус-факторах. Экскурсовод, чтобы их немножко расшевелить, рассказывает об одном обезьяньем семействе. «У этого самца есть две жены: одна любимая, вторая нелюбимая». А в немецком языке глагол «любить» — это «либен», а «жить» — «лэбен». И я под воздействием жары перевожу: «Дизес манн хат цвай фрау. Айн лебедингер, айн ун лэбендегер». То есть, одна жена живая, а другая — неживая. Тут и группа оживилась: «Покажи, — говорят, — какая из них неживая». А я так понимаю, что «нелюбимая». «Наверно, вот эта». Они говорят: «Она же движется». А я: «Ну и что, все равно неживая». Долго мы так объяснялись, пока я не сообразил, в чем дело. Хотя, если вдуматься, нелюбимая — она все равно что неживая.
Оба молчат. Пауза становится тягостной.
ОНА. И что ты собираешься делать?
ОН. А ты?
ОНА. А при чем здесь я? Ты развелся, я тебя об этом не просила.
ОН. Выходи за меня.
Повисает очередная свинцовая пауза.
ОНА. Я не помню, говорила ли я тебе об этом… но я замужем.
ОН. Я серьезно.
ОНА. И я серьезно. У американцев есть поговорка: «Не надо чинить то, что не поломалось». Извини, но, по-моему, ты как раз этим и занимаешься. Прекрасно знаешь — у меня с мужем нормальные отношения, мы живем вместе много лет, у нас сын, друзья, и я не понимаю, зачем что-то менять? Да и потом его снимут с должности, отзовут из-за границы. Ради чего?
ОН. Действительно, ради чего? И ради кого? Конечно, я не могу тебе предложить обкомовского распределителя и служебной квартиры с видом на Гудзон. И друзья у меня — не народные артисты. Прав был Треплев: «Женщины не прощают неуспеха»… Но ты же сама говорила, что твой муж — слуга, и никакого не народа, а такого же слуги, только на ступеньку выше.
ОНА. Да при чем здесь это?..
ОН (перебивая ее). При том! Я не верю, что ты его любишь, что тебя волнует его карьера. Ты просто не хочешь терять все эти удобства, поездки… А я для тебя — просто мальчик по вызову, постельная принадлежность. Наши с тобой отношения — «Дама с собачкой»… сто лет спустя. Я — в роли собачки.
ОНА. Прекрати! Не суди о том, чего ты не знаешь и не можешь знать! Ты понимаешь, чего мне стоило прилететь сюда на несколько дней? Он не даст нам развода. И не даст нам жить вместе. Ты не знаешь, какие у него друзья и что они могут.
ОН. Вера, ну неужели тебе не надоело? Ложиться спать в одну постель, а просыпаться в другой? Обнимать одного, а чувствовать другого?
ОНА. Ты тоже обнимал одну, чувствовал другую, и спал в разных постелях. Если тебе это так претит, почему ты развелся только сейчас, через десять лет? Почему не сразу? Или это не ты, а с тобой развелись?
ОН. Не имеет значения.
ОНА. Имеет. (примирительным тоном.) Костя, это глупо. Любой брак — это два-три года счастья, а потом — мирное существование. И у нас с тобой было бы то же самое. Семья — это в конечном итоге домашние тапочки. А наши встречи — туфли на высоких каблуках. Ты хочешь лишить нас праздника? Через какое-то время ты станешь искать его вновь. И я тоже. (Пауза.) По-настоящему мы любим лишь тех, кто позволяет нам оставаться самим собой. Не помню, кто это сказал, но я полностью согласна… Костя, мы же с тобой оба — лидеры. Два медведя… в одной берлоге?.. А дети… Как им это объяснить? (Помолчав, подходит к нему, смотрит в глаза.) Пусть все будет, как было.
ОН. Нет, как было — не будет. Даже если ты не захочешь выйти за меня.
ОНА. Что ты имеешь в виду? А, ну конечно, ты же не сможешь долго жить один. Ведь так? Я права? А я чувствую — что-то не то… Теперь все ясно.
ОН. Что ясно? Нет, я не перестаю восхищаться твоей логикой! Я делаю тебе предложение, и тем самым разрушаю наши отношения? Это же бред!
ОНА. Это ты бредишь!
ОН. Прав был мой отец: жен меняют те, кто не умеет вовремя менять любовниц.
Вера, отшатнувшись, хватает плащ.
ОНА. Я пойду. Закажи мне такси.
ОН. Куда?
ОНА. В Америку.
ОН (берет в руки ее халат, брошенный на кресло). Так, не привыкнув, и уедешь?
Пытается ее обнять. Вера вырывается.
ОНА. Да пошел ты!
Уходит, хлопая дверью. Константин нервно ходит по номеру. Включает телевизор. Звучит песня, поют Лайма Вайкуле и Валерий Леонтьев:
Стучат. Константин бросается к двери, но через несколько секунд возвращается в номер с пакетом в руках. Вынимает из него коробочки с лекарствами, затем бросает все на стол и выбегает из номера. Через некоторое время, перебивая песню, звонит телефон. В пустом номере долго раздаются звонки… Гаснет свет, умолкает телевизор, и телефон звонит уже в темноте и тишине…