I

Я еще не успел начать свое повествование, а уже вижу ваши беспокойные переглядывания: ну какое, мол, нам дело до всяких любовных историй?! Нет в них ничего веселого, все и так до боли знакомо — из собственного горького опыта. Нам подавай сюжет современный — с волнениями, напряжением, неожиданными поворотами и драматическими коллизиями. Какая там сегодня любовь! Кому нужны эти любовные воздыхания и возвышенные терзания, к тому же сугубо личные?

Мир клокочет, эпоха бурлит, сенсации взрываются одна за другой, как петарды, от земного шарика поднимается пар, будто от перегретого котла. Сейчас, когда ученые с важным видом обсуждают судьбу цивилизации, а то и всего мироздания, эти случаи из личной жизни гроша ломаного не стоят. Ну разве можно внушить нам, будто в такое время чьи-то сердца растрогает банальная история о том, как двое сначала не знали друг друга, а потом, узнав, полюбили? Конец ее может быть хорошим или плохим, читателю он все равно заранее известен.

Что ж, разумеется, вы правы, в нашу эпоху, когда личная храбрость ценится невысоко — ведь теперь война будет вестись не под звон мечей и клич боевых труб, а простым нажатием кнопок, после чего компьютеры сами с удручающей точностью вычислят наш смертный час, — любовь, право же, всего лишь пушинка на ветру. И дуновение унесет ее с уст рассказчика раньше, чем певец успеет коснуться струн лютни.

Но в одном вы, пожалуй, со мной согласитесь — любовь чувство древнее, а существовала она уже и в те времена, когда сама земля только зарождалась в огненных парах вулканических извержений; кто знает, не было ли это всего лишь проявлением страсти неведомого нам бога, который, влюбившись, выразил свое чувство столь бурным образом. И с той поры вот уже многие тысячелетия вдохновляет любовь поэтов, это понятно, но ведь и прочие смертные не ищут ничего более усердно, нежели ее. Любовь влечет к себе и едва оперившуюся молодежь, и седовласых старцев, кого ревматизм терзает посильнее любовной лихорадки.

Но кажется мне, причем, смею надеяться, не без оснований, что почему-то в последнее время о любви говорят куда меньше прежнего. Откройте газету, вы вряд ли отыщете там слово «любовь», а вот рассуждениями по вопросам экономическим, техническим и внешнеполитическим заполнено все сверху донизу. Мелькнет, правда, кое-где так называемая любовь к ближнему, но это понятие давно уже не воспринимают всерьез.

Прежде было получше, тогда последние известия возвещал народу глашатай, сидел он себе на коне, а вослед его речам пели трубы или гремела барабанная дробь. Да и любовь в те времена пользовалась большей популярностью, а фигляры, веселившие народ вместе с арлекинами и коломбинами, поминали ее даже слишком часто. Что, впрочем, не мешало коломбине после представления, украсив волосы цветком, именно любовью зарабатывать себе на пропитание, ведь искусство пантомимы — занятие не слишком прибыльное. Но за любовь умирали и в поэмах и в жизни, за любовь люди в прямом смысле слова лишались головы.

Сейчас уже не то, мы слишком погрязли в обыденности, а выгода волнует сильнее любовных переживаний. И все же мы продолжаем любить! Ну если не кого-то, то по крайней мере самих себя. Так вот, во имя хотя бы этой, пусть даже эгоистической, любви заклинаю вас, не осуждайте влюбленных, тех, кто увлечен, быть может и чрезмерно, своей любовью! Может, их возвышенное чувство и есть та сила, которая не позволяет миру разлететься в клочки? Может, любовь — единственная гарантия того, что, проснувшись утром, мы застанем все вокруг себя таким же, как оставили накануне?

Перемены прекрасны, неожиданности щекочут воображение, но только постоянство привязывает нас к жизни. Конечно, люди грешны, но ради любви готовы пожертвовать собственным покоем, состоянием, пожалуй и добрым именем тоже. Так честь ей за это и хвала!

Как говаривал доброй памяти рыцарь Тристан из Лоонуа, любивший до самозабвения Изольду Белокурую, — любовь столь мощная сила, что ее никто не одолеет. Она настолько живительна, что способна убивать, настолько прекрасна, что делает из человека подлеца, так окрыляет, что слабовольные превращаются в храбрецов, — и наоборот, разумеется, тоже. Чувство это зарождается в едином порыве неги и жестокости, красоты и уродства, это жизнь и смерть в одной капле, искрящейся радужными бликами.

И право, нет у нас причин не верить человеку, столь искушенному в делах любви и постоянно искушаемому ею. Ведь кроме всего прочего, Тристан сумел доказать, что любовь ко многим женщинам — всего лишь легкий дым тогда как к одной-единственной — рок, который снов и снова поражает наше сердце огненным мечом. Теперь как когда-то давно, сегодня, как вчера.

Нет среди нас, к несчастью, храброго Тристана, так пусть оживет в этом повествовании история человека, который, подобно Тристану, встретился с любовью и вступил ради нее в неравный бой с повседневностью.

История совершенно обыкновенного, ничем не примечательного человека, который пока еще не подозревает, что мы выбрали его героем.

* * *

Герой нашей истории появляется где-то часа в четыре, когда распахиваются двери разных учреждений и из них вытекают толпы тех, кто с чувством исполненного долга наконец покидает письменный стол и прощается со своими бумажными проблемами, строго ограниченными специальным образованием. Они торопливо наводняют улицы — каждый двигается по своему маршруту: кто на трамвайную остановку, кто в подземные глубины метро, а кто в пивную, где и так полным-полно народу. Все одержимы духом спешки и борьбы, ну где уж тут подумать о чем-то вроде любви. На это просто не хватает времени.

Вот и у нашего героя голова забита чем угодно, только не любовными размышлениями. Я ведь уже сказал, что это обыкновенный герой нашего времени, а зовут его Ян Томан.

Итак, он выходит на улицу, вдыхает свежий воздух: дома уже озаряет весеннее солнце, не надо даже надевать шляпу, раскланивается с сослуживцами, которые ухитрились его обогнать, потом слышит перестук женских каблучков и догадывается, что обладательница оных с явным нетерпением торопится на трамвай (это новенькая из отдела кадров, говорят, у нее свадьба скоро, видно, забот невпроворот), а вот другая остановилась, потому что где-то рядом ее уже нетерпеливо поджидают; нет, что и говорить, не так уж плохо с любовью в наше время. Тут на него налетает коллега — сосед по комнате — и, не подумав извиниться, уносится прочь: наверняка соврет дома, что задержался на работе, а сам спешит на другую квартиру, в час пик туда проще всего добраться пешком. Сослуживцы все про него знают, не исключение и наш герой, глядящий ему вслед с понимающей улыбкой. Впрочем, тот и не думает скрывать, что у него две жены, одна законная, а другая неофициальная, да еще, к несчастью, они сестры. Вот ведь не повезло, влюбился в собственную свояченицу!

А если спросить, зачем ему все это, мы вряд ли услышим в ответ, что он сподвигнут любовью. Да и разве можно назвать любовью подобное хитросплетение привычек, желаний, суеты и постоянного притворства? А если все же да?

Улица содрогается от шума; Яна Томана всякий раз преследует навязчивое желание быстрее бежать отсюда, центр — это какой-то кошмар! Скорее-скорее в боковую улочку, а там на трамвай, который перевезет его через мост. И лишь здесь, проезжая мимо старинных домов с черепичными крышами, он наконец чувствует, как на него нисходит покой. Из здешних подворотен тянет сыростью и прохладой, а кошки, величественные и равнодушные к мирской суете, неторопливо шествуют по своим делам.

Да, только тут можно перевести дух, только здесь наступает долгожданный отдых. Впрочем, так кажется одному ему, супруга нашего героя ни в коей мере не разделяет его точки зрения, напротив, она уверяет, что у них самая отвратительная квартира, какую только можно сыскать, что в этой дряхлой лачуге вечно воняет плесенью и будь ее муж хоть немного порасторопнее, давно бы получил хорошую квартиру в новом районе с просторными улицами и современными универсамами, а то ей, бедняжке, представьте, приходится толкаться за покупками в лавчонке, где, как мы с вами знаем, еще во время оно покуривал свою пенковую трубку пан Ворел {Пан Ворел — герой «Малостранских повестей» Я. Неруды. (Здесь и далее — прим. перев.)}.

Ян Томан пожимает плечами. Смешно рассчитывать на логику в рассуждениях женщины, которая заранее настроилась вам перечить. А переубеждать ее? Покажите мне безумца, который взялся бы за такую задачку!

Поэтому она говорит, а он молчит, иногда наоборот, он хвалит свою квартиру, тогда она насупленно хмурится, вот почему его тщетные словоизлияния затихают и исчезают, словно вода в песке.

Ах, это упрямое супружеское молчание! Что за удивительное состояние двух людей, когда, устав от бесконечных перебранок, они наконец смолкают, мысленно принимают боевую стойку, оскаливают зубы и выпускают воображаемые когти вроде бы и незаметно, зато с завидным постоянством. Ах, это поразительное молчаливое глубокое непонимание! Они подобны двум тиграм, вконец измотанным бесконечной, бессмысленной борьбой, когда уже нет сил прокусить сопернику глотку. И кладут они тогда утомленные головы друг другу на плечи и сонно тыкаются мордами. Вот с кого надо брать пример, говорят те, кому еще не надоело браниться, смотри, как эти двое преданы друг другу без слов! Ну чем не образец супружеского согласия!

Ибо обман есть то, что помогает нам жить, а самообман — вершина мудрости.

Вот и Яну Томану, наверное, просто кажется, что когда он выходит на эти улочки, такие привычные и родные, то с него словно смывает всю эту муть окружающей обыденности. Ему мерещится, что здесь длится то, старое время, надо только получше вглядеться, и наверняка увидишь, как распахнутся широкие дворцовые ворота и выедет карета, а из ее окошка женская ручка с батистовым платочком подаст тайный — чтобы никто, даже строго оглядывающий улицу лакей на запятках, не заметил — знак!

Судьбы людей во времена давние и нынешние поразительно схожи между собой. Мы едим такой же хлеб, как ели тогда, да и кусок мяса доставляет нам точно такую же радость, впрочем, разница все же есть: раньше подливку подбирали коркой из общей миски, а нынче кусок накалывают на вилку и только потом обмакивают в подливку. Но разве в этом дело? То же самое солнце падает на стены домов, а если когда-то о богатстве хозяев судили по ширине ворот, то ведь и сейчас так, с той лишь разницей, что вместо экипажей оттуда выезжают автомобили.

Ян Томан усмехается собственным странным рассуждениям: если бы моя жена знала, о чем я думаю по дороге домой, наверняка бы прошлась на мой счет.

Однажды философ справедливо заметил, что в наших мыслях тайно отражается наш характер. Ян Томан, не забывай об этом!

* * *

Услышав собственное имя, он вынырнул из забытья и заметил соседа, старого пана Хиле, торопившегося к нему, возбужденно размахивая рукой. В ней было какое-то письмо. При этом остановился не только Ян Томан, но и многие другие прохожие: в здешних местах не принято окликать слишком громко.

— Друг мой! — вопил пан Хиле. — Представьте себе, я уже получил! Ответ из отдела охраны памятников! Я только что нашел его в ящике и не стерпел, бегу похвастаться! Надо же, а я целый день просидел в библиотеке!

Пан Хиле был уже в годах, но отличался невероятной бодростью.

— Читайте-читайте, я-то уже наизусть выучил, это просто великолепное письмо!

Томан был весьма удивлен, причем не столько содержанием письма, сколько необычной возбужденностью собеседника. Она напоминала вздымающийся смерч, и выпусти тот сейчас из рук письмо, его, наверное, унесло бы этим ураганом под самые небеса.

— Это ваша заслуга, пан Томан, только ваша! — восторженно шептал старик. — Ведь это была ваша идея, и именно вы оказали мне любезность написали наше сообщение на бланке вашего института. Еще бы, научно-исследовательский институт министерства! Это звучит совсем иначе, чем письмо какого-то пенсионера. Будь я хотя бы пенсионер археолог, историк или на худой конец литературовед! А я просто фининспектор на пенсии и старый фантазер, которому втемяшилась в голову блажь… Но благодаря вам все сдвинулось с мертвой точки! Может, бог даст дождаться мне того часа, когда стена галереи, друг мой, засияет древними красками возрожденной фрески и во двор бесплатно будут пускать посетителей, спешащих полюбоваться тем, что скрыто сейчас под штукатуркой.

— Фреска Хиле, — с улыбкой добавил Ян Томан, возвращая письмо в дрожащие руки подпрыгивающего от нетерпения старика.

— Прошу вас, не говорите так! Я недостоин и никогда не буду достоин такой чести! Помог кусок той штукатурки, что отвалился в прошлом году. Именно он привлек мое скромное внимание к этой фреске. Она и вправду есть… Неизвестно пока, в каком состоянии. Может, уже окончательно разрушена и штукатурка отвалилась как раз там, где сохранилось совсем немного, а остальное давным-давно уничтожил пожар… Вы сами знаете, ведь мы об этом не раз говорили, наш дом, вероятно, значительно перестраивался. Вот и та старая передняя не сохранилась, какая жалость! А она ведь там была, остался же фундамент колонны в боковой стене коридора. Знаете, из-за нее я даже зашел к нашей досточтимой соседке, пани Гронковой, особе, между нами, довольно противной, но, разумеется, в ее квартире нет и следов колонны. Вот было бы славно, если б высшие силы приняли решение выселить эту бабу, потом снесли бы стену ее квартиры, и тогда колонна явилась бы во всей своей красе! Ибо, судя по всему, эта фреска украшала стену над готической аркой со стороны сада, от которого, как видите, уже не осталось ни деревца!

Пана Хиле, одержимого мечтой о возвращении всем домам их первозданного вида, довольно мало заботило, куда при этом денутся живущие в них люди. Он был из той категории энтузиастов, кто компенсирует любовью к старым вещам ненависть к человечеству в целом. Он был непоколебимо уверен, что люди из-за своей беспредельной жестокости и по непростительной глупости уничтожили старые памятники, приспособив их к собственным нуждам, вместо того чтобы самим приспособиться к сокровищам старины.

Вот почему Томану пришлось охладить неуемный пыл пана Хиле:

— Дорогой сосед, насколько мне известно, таким учреждениям, вроде отдела охраны памятников и тому подобным, требуется довольно много времени, чтобы перейти от писем к делу и от вежливой признательности за благородный интерес к памятникам старины к самому процессу реставрации. Тут тебе и план, и материалы, и бухгалтерский баланс, и строительные мощности — господи, да всего не перечесть. Вы уже видите дом, украшенный великолепной фреской, а у них на уме общегосударственные проблемы и дыры в бюджете, что, понятно, вещи совершенно разные.

— Все это так, мой дорогой, но представьте, что было бы со мной, если бы они ответили, что им нет никакого дела до нашего письма! Сидел бы я понурясь и, уж конечно, не побежал вам навстречу. А они написали: «Необходимо немедленно провести работы по сохранению памятника старины». Как великолепно сказано! Это настолько невразумительно, что вселяет в меня самые смелые надежды.

Пан Хиле с чувством пожал Томану руку и тут же предложил посидеть где-нибудь за стаканчиком вина, а поскольку в этом деле он был знатоком, то они отправились в заведение под названием «У короля брабантского».

Туда, правда, надо было карабкаться вверх по крутой улочке, и старому пану пришлось изрядно попыхтеть. Но когда наконец они уселись за крепкий старый стол, то разом, как по команде, сдвинули стаканы.

— Выпьем за то, чтобы у нас под рукой всегда был подходящий к случаю бланк! — улыбнулся Томан. — Ведь это же чистая случайность, что я работаю в учреждении, на бумагах которого стоит штамп «Институт министерства культуры».

— Вы хотите сказать, что мы, возможно, прибегли к обману? — всполошился старый добряк.

— Ни в коем случае. Мы просто радеем за доброе дело. Всем на свете правит случай, и пути провидения неисповедимы.

— Это верно, — согласился пан Хиле, чье лицо посерело в удушливой атмосфере налогового управления, а теперь продолжало чахнуть в полумраке архивов. — Я часто задаю себе вопрос: что же такое случай? Стечение обстоятельств или незримый лик судьбы?

Вино делало Яна общительным.

— Когда я думаю, почему же все-таки женился, то понимаю — это случай. Ну а то, что мы с женой не находим общего языка, — это действительно предостережение судьбы… Не встреть я случайно в шестьдесят девятом своего бывшего одноклассника Данеша, безнадежного двоечника, который вечно списывал у меня латинский и математику, то едва ли сумел помочь вам с этой фреской торчал бы и по сей день в Союзе кооператоров.

— Так выпьем же за здоровье неизвестного мне Данеша, который устроил вас в столь благородное учреждение! И долго ему пришлось вас уговаривать?

— Пожалуй, нет. Наверное, мне польстило, что в кои-то веки я кому-то очень понадобился, по крайней мере, тогда он меня в этом уверял. Зато теперь я встречаю его раз в месяц на планерке, и он довольно рассеянно отвечает на мое приветствие. А когда принимал на работу, так целую тираду произнес, дескать, как ему нужен человек, на которого можно положиться в трудную минуту. «Гонза {Уменьшительное от Ян.}, — говорил он мне, — ты будешь моей правой рукой, моим бдительным оком. Ты станешь докладывать мне обо всем, что делается в институте, чего я, как директор, никогда бы не узнал. Ты сделаешь у меня карьеру…» Ну а поскольку я никогда ни о чем не докладывал, то и карьера моя не удалась.

— А я тем не менее уверен, что вы добросовестный работник, восторженно произнес пан Хиле.

— Настоятельно рекомендую вам усомниться в этом, — вздохнул Томан. — Я так и не понял до сих пор, что, собственно, должен делать наш НИИРК Научно-исследовательский институт развития культуры, вроде бы мы делаем все, а в сущности — ничего. В ту пору Данеш объяснил мне, что только будущее определит наши задачи. Пока, говорил он, надо просто набрать темп. Укомплектовать штаты, затем осознать, способны ли мы выполнить возложенные на нас задачи. Отхватим себе такой кусок, какой сумеем проглотить. Себе-то он уже отхватил, если можно так выразиться, директорскую должность и метит выше. А я тружусь на ниве учета — в отделе, где регистрируются работы, выполненные другими. Впрочем, я все равно не могу заставить людей работать лучше, сие, как говорится, не в моей компетенции.

Они рассмеялись и с удовольствием осушили стаканы.

Когда же пришло время покинуть этот уголок, улица встретила их голубоватым полумраком вечера. До дому было близко, да и шагалось легко. И пан Хиле, человек вообще-то сдержанный, даже мурлыкал какую-то песенку.

В квартиру Ян вошел с чувством легкого раскаяния. В прихожей, как обычно, лежала записка с перечнем дел, которые надлежало выполнить, поскольку домой он возвращался раньше жены. А сегодня он не только задержался, но и не купил минеральной воды. Его супруга, кстати сказать, придерживалась мнения, что настоящему мужчине совсем не трудно помогать жене. К тому же все покупки можно привезти и на машине, есть же у них в конце концов машина, пусть старая, вечно неисправная, но хороший муж поладит и со старой машиной. Только, к несчастью, никакой он не хороший муж: с работы возвращается поздно, там, разумеется, не слишком себя перетруждает, а после службы тратит время на болтовню с этим старым идиотом. Тоже мне специалист по древностям. Ну а сегодня, похоже, успел побывать в забегаловке, вон как дымом пропах!

Достаточно поводов, чтобы дуться.

— Пан Хиле считает, что наш дом в скором времени прославится. И, по его словам, я тому немало способствовал, хотя и невольно. Вот он и позвал меня пропустить стаканчик.

— Вполне в твоем стиле, помогаешь кому ни попадя, а в магазин сходить тебя не допросишься, — сказала жена и хлопнула дверью.

Геленка подняла голову от уроков и посмотрела на отца со смешанным чувством строгости, огорчения и легкой жалости.

— Смотри, — сказал он, погладив ее по головке, — учись хорошенько, будешь когда-нибудь помогать по дому лучше меня.

Геленка высунула кончик языка: она старательно выписывала целую строчку прописных «П». Буква никак не получалась, и она страшно переживала. Стараясь изо всех сил, отец написал ей одну букву в качестве образца. Но девочка с досадой сказала, что учительница пишет заглавное «П» по-другому.

— Ну, конечно, — огорчился Ян. — Я даже этого не умею. Твоя мать права.

Взяв сумку, он отправился в ближайшую лавку купить хотя бы содовой. Жизнь состоит из компромиссов, и умный человек не может с этим не считаться.

За ужином, который проходил в смиренном молчании, на столе вместо минеральной воды все же стояла содовая, Томан рассказал семейству, какие события грядут в ближайшем будущем, и жена не преминула обронить, что, стало быть, придут каменщики, в доме будет настоящий кавардак, и прежде всего на их галерее, если судить по отвалившемуся именно там куску штукатурки. Лично для нее начнутся постоянные хлопоты с уборкой, а дел хватает и на службе. Кому, как не ему, это знать, когда-то он сам там работал.

— Ну да, ведь только потому мы и познакомились, — сказал Ян, и по его тону можно было заключить, что фраза эта по меньшей мере двусмысленна.

Геленка с любопытством подняла голову:

— Вы что же, раньше и знакомы не были? Как это?

— Я сам удивляюсь, — поддакнул Ян, подмигнув.

— Наверное, вы не знали друг друга, потому что меня еще не было.

— Понятное дело.

— Но если вы вообще не были знакомы, как же я могла у вас родиться?

— Ив кого этот ребенок пошел? — спросил Ян, повернувшись к жене.

Какой-то миг Гелена колебалась, может, стоит все-таки рассмеяться, но быстро вспомнила, что, в сущности, она глубоко несчастная женщина, у которой нет поводов для веселья.

— Марш в постель, — строго сказала она дочери. Когда малышка умывалась, Ян шепотом предложил помыть посуду, чтобы снова встать в ряды приличных и хорошо воспитанных супругов.

Гелена печально заметила, что слышит в его голосе скрытую иронию, но посуду вымыть все-таки разрешает. Тем более только это он за целый день и сделал. Супруга Яна Томана имела совершенно определенное мнение о работе научно-исследовательских институтов. В ней бурлила горькая безысходность секретарши, с утра до вечера переписывающей нудные сводки и разносящей протоколы совещаний. Раньше, когда они с мужем работали вместе, она даже жалела его. Это были прекрасные времена, утром они вместе шли на трамвай, а вечером сплетничали о сослуживцах. Без особого труда ей удалось добиться, что их мнения стали полностью совпадать. Даже в постели она не переставала говорить, до чего же противные все эти тетки, а за ней, дескать, шеф открыто ухаживает, хотя она и замужем. Вот какая у него жена! Иногда она давала волю слезам: господи, ну что это за муж, который не способен даже на ревность. Потом наступало примирение.

Теперь же ей казалось — и надо сказать, совершенно справедливо, — что он вышел из-под ее влияния. Когда она рассказывала ему о прошедшем дне и скандале с замом по поводу не вовремя сданной ею сводки, он откровенно скучал. А вообще-то ее замужество протекало благополучно. Иногда ей даже казалось, что именно это счастливое обстоятельство мучает ее в глубине души.

В кухне муж мыл посуду. Слышалось позвякивание тарелок. Гелена укладывала в шкаф белье. И думала, что ничегошеньки-то она с ним не видела, если не считать дурацких вечеров на работе, посещать которые обязана даже самая добродетельная женщина, равно как и терпеть постоянные посягательства на свою честь в рамках внутриучрежденческих отношений.

Иногда такие вечера заканчиваются поздно, бывает, кто-нибудь подвезет домой в такси, но все это вполне невинно, как, впрочем, и случаи, когда хвативший лишку начальник начинает играть в амуры и домогаться знаков внимания. Да, пожалуй, моя добропорядочность зашла слишком далеко, самокритично отметила она про себя и вздохнула.

Убрав белье, она заметила, что муж стоит на галерее, прислонясь к железным перилам, и разглядывает стену, которая, как считает пан Хиле, скрывает удивительную тайну. По тому отвалившемуся куску не больно-то поймешь, что там на самом деле, но тем шире поле для фантазии.

— Просто не могу себе представить, — сказала она, — вот поставят тут леса, и вся квартира будет в грязи. Я-то прекрасно понимаю, что значит сбивать штукатурку. А ты тоже хорош гусь, подпеваешь эт-ому старому придурку. У нас и так не дом, а черт знает что, да еще сами ищем хлопот себе на шею! Ну, пошли спать?!

Разумеется, это был не вопрос, а призыв. Он согласно кивнул.

Ночь была звездная, вдалеке гремели трамваи, но этот шум казался таким далеким, словно город был где-то на краю земли, а не раскинулся вокруг. Вот почему он так любил эти старые улочки.

Когда она устроилась рядом, часы на башне пробили десять.

И завтрашний день будет похож на сегодня. Хоть плачь…

* * *

Недавно, возвращаясь домой, Ян Томан нарочно свернул в узенькую улочку за парламентом и пошел за ней, разглядывая подреставрированные старинные дворцы. Когда же он их видел в последний раз? Много месяцев их скрывали леса. Ян просто сгорал от любопытства, хотел воочию убедиться, что они похорошели. Новая лепнина вокруг окон сияла ослепительной белизной.

На первом этаже одного дома он заметил открытое окно, забранное крепкой старинной решеткой, а за ней — кошку. Она лениво жмурила глаза: в старых домах всегда холодно, а с улицы в темную комнату, наверное, тянуло теплым воздухом.

Ян разглядывал кошку и только потом заметил, что в комнате стоит девушка. Ему стало стыдно за свою бесцеремонность, он смущенно улыбнулся и, показывая на кошку, тихо сказал:

— Красивая…

Ему никто не ответил, девушка в глубине комнаты глядела на окно, оставаясь в тени. Кошка встала, выгнув спину.

Девичья рука дотронулась до ее шерсти.

Невольно ему тоже захотелось погладить кошку и прикоснуться к руке девушки. Конечно, это безумие, но на кого, скажите, оно хоть раз не накатывало?

Кошка спрыгнула в комнату, а девушка, наверное, ушла, было слышно, как хлопнула дверь. Представление закончилось, сказал он себе вполголоса. Но потом поправился:

— Как это закончилось, если оно еще не началось? Пока мы живы, неожиданности подстерегают нас на каждом шагу. Но когда-нибудь пробьет час, и уже ничто не сможет нас заинтересовать.

Потом он частенько ходил по той улице мимо окна с решеткой. Но было холодно, окно не открывали, и не видно было ни кошки, ни тени той девушки с черными волосами.

И вдруг как-то раз Ян увидел ее. Она стояла у окна, кошки не было, он приподнял шляпу и улыбнулся. Сказал (или только подумал):

— Добрый день!

Девушка посмотрела на него и, кажется, слегка кивнула в ответ, наверное, приветствие незнакомого человека несколько удивило ее.

Ему подумалось, что все это как будто происходит не в нашем рациональном веке, то же самое, должно быть, случалось здесь еще в те времена, когда дворец был настоящим дворцом, а девицы не выходили из дому без провожатых. Тогда робкий взгляд из-за штор мог значить многое. Уж по крайней мере, возможность проводить даму на обедню в храм святого Микулаша, где и днем царит полумрак, а звук органа заглушает легкие комплименты, которые с одинаковым удовольствием принимают и святые и грешницы, правда, при этом их щеки приобретают различный оттенок.

Ян хотел рассказать обо всем этом пану Хиле, тот ведь тоже был любителем старины и мог по достоинству оценить невинный роман, выдуманный приятелем. Впрочем, он не принадлежал к числу мужчин, умеющих ловко перехватывать посторонние взгляды, а потому решил сохранить эту маленькую тайну для себя.

В последнее время Ян стал проходить мимо этого окна регулярно. И вот как-то раз девушка улыбнулась ему словно знакомому, хотя окно было закрыто. А назавтра он совершил тот безумный поступок, из-за которого впоследствии не раз сгорал от стыда.

Купил одну желтую гвоздику и, обрадованный, что окно оказалось открыто, подошел поближе. На подоконнике лежала кошка и, прищурившись, глядела на него. Но комната была пуста.

Не оставалось ничего другого, как положить цветок на окно. Кошка настороженно вздрогнула, но осталась равнодушно лежать возле гвоздики, просто аромат цветка ни о чем ей не говорил. Впрочем, нам тоже ничего не говорят ароматы, которые возбуждают кошку,

Ну не идиот ли я, подумал Ян, меня ведь ждут жена и дочь. Пора отправляться домой. Это же просто безумие!

Так оно, конечно, и есть, ибо женатый мужчина, у которого нет своих маленьких любовных секретов, — человек конченый! Выходит, кошка, цветок этот для тебя!

Подойдя к своему дому, Ян увидел, что в проходе стоят ведра, а на дворе установили лестницу, доходящую до перил галереи возле их квартиры. Сомнений не было, произошло новое чудо (или, может, продолжается старое), и хотя Ян Томан был абсолютно убежден, что никто не собирается торопиться с открытием фрески, но факт был налицо — работа вот-вот начнется.

Пан Хиле, услышав шаги во дворе, вышел из своей квартиры.

Из другой двери на первом этаже появилась пани Гронкова и разразилась тирадой:

— Ну и дела тут у нас творятся, а? Как в квартирах отремонтировать чего, так они не больно торопятся; сколько я с одной только плитой маюсь, чтоб на новую поменяли, а с картинкой какой-то возиться — это они с радостью. И откуда только на такое деньги берутся?

— Пани Гронкова, — строго произнес Хиле, — речь идет не о картинке, а о фреске, но самое главное — наш дом скоро прославится и не исключено, что о нем напишут в газетах.

Пани Гронкова только ядовито осклабилась. Чихать она хотела на эту фреску и быстротечную славу. Ей плита нужна.

— Да и супружница ваша, — сказала она Томану, — тоже небось не в восторге, мужичье это нынче целый день по вашей галерее расхаживало, как по своей собственной. А начнут чужие мужчины в окна заглядывать — добра не жди.

И со вздохом ретировалась.

Пан Хиле только рукой махнул:

— Баба и есть баба… Действительно, тут была целая комиссия, они начали прикидывать фронт работ, довелось-таки мне дожить до счастливого дня! Удивительно приятные люди. Я за пивом сбегал, надо же их чем-нибудь завлечь. По-моему, они остались довольны.

Когда Ян поднимался по лестнице, пани Гронкова снова выглянула и промолвила елейным голоском:

— А ваша жена в магазин ушла. Когда, значит, вернулась она домой, работнички эти уже наверху были, а один, бородатенький такой, ну вылитый черт, так он ее все задерживал. Чего еще ждать от мужчины!

Пан Хиле, правда, смерил соседку укоризненным взглядом, но не похоже было, что это ее проняло.

— Они весьма приличные и образованные люди, — решительно произнес он.

Пани Гронкова только презрительно хмыкнула и закрыла дверь.

«Одно слово — баба, — подумал Хиле. — Чья бы корова мычала, а ее молчала. Человек, который вроде меня копается в архивах, без труда может узнать, что в прежние времена пани Гронкова была хозяйкой некоего заведения на Тржиште. Официально, правда, оно называлось массажным салоном, но не имело ничего общего ни с салоном, ни с массажем. Думаю, пришла пора ей это припомнить, уж очень ядовитый у нее язык. Не отрицаю, когда пани Томанова вышла на галерею, тот бородатый из кожи вон лез, стараясь привлечь ее внимание, но она держала себя достойно, и не след какой-то Гронковои смущать покой моего друга».

Пан Хиле заблуждался: все это было Яну глубоко безразлично.

Он даже обрадовался, что жены нет дома и некому пилить за опоздание. В тиши пустой квартиры приятно помечтать о том, что хорошо бы вечерком после работы заняться в гараже своей старенькой машиной. С ней, правда, снова придется повозиться, но рано или поздно теплая погода наверняка наведет жену на мысль покататься. И хотя техника не его хобби, иногда по дороге домой Ян не выдерживал и останавливался у какой-нибудь новой машины, приблудившейся сюда, в узкие малостранские улочки, разглядывая ее глазами восхищенного любителя. Его «тюдор» — скорее музейный экспонат, чему уж тут завидовать, а впрочем, и он по-своему хорош: когда его выкатывают из гаража, находятся ведь чудаки, которые останавливают на нем свой благосклонный взгляд. Наверное, вспоминают те времена, когда такие машины были последним криком моды.

Ян ни минуты не сомневался, что на его «тюдор» в любой момент найдется покупатель, но продавать его не собирался. Ему доставляло тайную радость обладание чем-то таким, чего нет у каждого.

— Этот твой драндулет годится разве что в музей техники, до чего же неудобная, а главное, строптивая колымага, — строго втолковывала ему супруга.

Да ну ее! Когда человеку нравятся старые вещи, он любит все: старые улочки, старые дома, старинные автомобили. Сегодня уже поздно, а вот завтра он уйдет с работы пораньше и займется машиной, вряд ли его кто-нибудь хватится.

Вернувшись, пани Томанова была удивлена, что муж дома и уже успел переодеться в старые брюки и куртку. Она даже почувствовала себя немного виноватой.

— Я сегодня замешкалась, вот и пришлось бежать в магазин вечером. Все из-за тебя и этого Хиле. Прихожу, а по нашей галерее расхаживают какие-то чужие люди.

— Они не говорили, сколько это протянется?

— Если как сегодня, так до Страшного суда.

— Ничего удивительного, знаешь как трудно, ничего не повредив, добраться до первого слоя штукатурки?

— Одно радует — они обещали ничего не копать, а работать осторожно и без мусора.

Гелена принялась хлопотать с ужином, а мужа отправила посмотреть, где это застряла малышка, ее отпустили к подружке совсем на чуть-чуть, так что пора за ней сходить и привести домой. Пани Гелена была несколько возбуждена. Представьте себе, тот бородатый художник или кто он там такой на редкость нахально заговорил с ней, когда, заметив его на галерее, она выглянула из окна.

— Сударыня, я кажусь самому себе Ромео на балконе, не хватает только Джульетты. И вот наконец появились вы… Впрочем, вас, я полагаю, зовут не Джульетта?

— А вы разве Ромео?

— Ни в коем случае, уважаемая. Меня величают Цтирадом. Если вы скажете, что в таком случае более пристало искать тут Шарку {Цтирад и Шарка персонажи «Старинных чешских сказаний» о так называемой девичьей войне, обработанных известным чешским писателем Алоизом Ирасеком.}, я вам отвечу, что одну я уже нашел, однако, к несчастью, она не была привязана к дубу, как полагалось по легенде. Мы поженились, и вот результат — к дубу привязали меня самого.

Не оставалось ничего другого, как рассмеяться. Но при этом с удовлетворением отметить про себя, что говорит она через окно и до сих пор не открыла дверь на галерею, не то он наверняка нашел бы предлог пробраться в квартиру, а пани Гелена, всем известно, женщина порядочная. Скрывшись за занавеской, она оставила его наедине с тем маленьким цветным пятном на стене. И потом уже старалась не показываться у окна. Он долго возился с этим незамазанным кусочком стены, и лишь пан Хиле иногда занимал Цтирада своими разговорами.

Разумеется, достаточно было открыть дверь на галерею, и он тут же оставил бы свои речи о древнем возрасте нашего дома. Пани тихонько рассмеялась. Так смеются женщины, когда обнаруживают в себе неизведанные глубины. И, заглянув туда, они испытывают головокружение. Конечно, этот человек вел себя довольно цинично, но глаза у него совсем мальчишеские и немного удивленные.

Наконец-то муж привел малышку домой, теперь пусть немного посидит с ней над уроками, вот-вот поспеет ужин.

Так протекал вечер. Хозяйка дома вспоминала глаза реставратора и загадочно улыбалась. Ян Томан размышлял, лежит ли еще на окне гвоздика, или незнакомая девушка взяла ее. А может, кошка просто сбросила гвоздику на тротуар, когда спрыгивала с окна, и никто о ней так и не узнает?

Это был по-настоящему приятный вечер: каждый из супругов думал о своем, что часто бывает в семье залогом гармонии.

* * *

Все сотрудники приходят в институт вовремя, то есть на самом деле все опаздывают, потому что приходится ждать очереди, чтобы нацарапать в журнале подпись, а рядом проставить час прихода на работу. Вот почему с десяток сотрудников быстро подписываются один под другим, объединив свои каракули большой скобкой, что в соответствии с требованиями трудового распорядка означает приход ровно в восемь часов тридцать минут. Какой абсурд, не могут же все прийти одновременно! Они вбегают запыхавшись, не тратя драгоценных секунд ни на приветствия, ни даже на полсловечка, некогда, понимаете, сейчас некогда, потому что всем надо записаться.

Но как только процедура записи окончена и преодолен путь от проходной к лестнице, тут уже можно перевести дух, их лица проясняются, только теперь они наконец замечают друг друга, только теперь здороваются, многие только теперь позволяют себе закурить, а потом все неторопливо поднимаются наверх в свои кабинеты, гнать уже некуда, ритуал спешки закончен, впереди целый рабочий день, и каждый чувствует себя просто обязанным наконец-то расслабиться после утренней нервотрепки на автобусной остановке или рысистого бега от метро,

Восемь тридцать — это их время, начало их дня и вместе с тем апогей дневного напряжения. Потом можно отдыхать хоть целый день.

Яну Томану повезло намного больше жены, для которой роковой час наступает уже в семь тридцать. Он еще может немного понежиться, хотя в его обязанности входит проследить, чтобы дочка вышла из дома без двадцати восемь и не опоздала в школу к восьми. Все они — заведенные механизмы, каждый установлен на свой час, это закон, но закон естественный, привычный, а следовательно, священный.

Одни только опоздавшие сопровождают свой поздний приход наивными объяснениями вроде неполадок с транспортом. Вахтер обязан регистрировать все опоздания и подавать сводку наверх, а директор ведет специальный учет и выясняет, что товарища Алену М. (на собраниях он никогда не называет сотрудников по фамилиям, но каждый тем не менее знает, о ком идет речь) почти через день преследуют неполадки с транспортом, а вот товарищ Йозеф П., чтобы избежать их, регулярно приходит на работу в восемь двадцать. При этом, обладая развитым чувством юмора, директор добавляет, что, в сущности, это тоже непорядок, ибо часы работы устанавливаются в соответствии с графиком нагрузки электроэнергии, после чего товарищу Йозефу П. предлагается проявлять до восьми тридцати сдержанность во всех отношениях, то есть не устраивать иллюминацию и не варить кофе до начала рабочего дня. В этом месте обычно шелестит подобострастный смешок, и директор Данеш произносит серьезную речь о том, что приход без опоздания необходим для людей творческого труда. Но дабы всем стало понятно, что как руководитель он глубоко человечен, то добродушно добавляет, что сам по себе приход в срок еще ничего не значит, время тратится попусту и потом, и иногда это приобретает, тут он повышает голос, гигантские размеры. Затем устами профгруп-порга собрание профгруппы обобщит интересный доклад товарища директора и отметит в решении необходимость более серьезного отношения к потерям рабочего времени.

День набирает разбег неторопливо, секретарши первыми выходят из кабинетов, с удовольствием приступая к своим непосредственным обязанностям, а именно приготовлению утреннего кофе.

И только потом поступают напоминания о сводках, раздаются опросные листы, группы собираются на производственные совещания, которые в зависимости от состава участников начинаются или с рассуждений о трудном положении в футбольной лиге, или ссылкой на тот печальный факт, что поражение «Иглавы» создает опасную ситуацию при утверждении состава национальной хоккейной сборной.

Самоуглубленные медитации то и дело прерывает голос из селектора, требующий, чтобы товарищ Новак зашел в приемную директора, а группа, занимающаяся проблемами свободного времени, сдала результаты опроса к установленному сроку.

Ян Томан думает о том, что сегодня нужно уйти пораньше, чтобы успеть повозиться с машиной. Его визави за противоположным столом отдыхает, он сидит сцепив руки за головой, глаза прищурены, дома вчера снова был скандал, потому что он опять задержался у свояченицы, кто бы мог предположить, что родные сестры способны так возненавидеть друг друга, став катетами любовного треугольника. Когда звонит телефон, он делает свирепое лицо и просит Томана снять трубку.

— Меня тут нет! — успевает выкрикнуть он.

Женский голос просит товарища Шимачека. Томан говорит, что товарищ Шимачек на участке, вернется приблизительно через час, а кто его спрашивает? Но женский голос молчит, и в трубке что-то щелкает. Томан глядит на своего коллегу, и тот кивает головой. Он прекрасно знает, кто звонил, и изображает мученика.

— Завидую я тебе, Томан. Одна жена, может, это и скучно, но две просто жуть.

Томан молча пожимает плечами, а сам думает о том, что сегодня не получится пройтись мимо дома с открытым окном, на котором греется кошка.

— А может, не будь этих встрясок, жизнь казалась бы серой? — рассуждает его коллега. — Вопрос в том, что, собственно, хочет человек от жизни. Лично мне хочется покоя!

И рассеянно подпирает голову руками.

Телефон, требующий товарища Шимачека, будет звонить снова и снова, Томан знает это. Он придвигает к себе рулон миллиметровки, на которой вычерчивает график спроса на научную литературу в пражских библиотеках. Такая работа требует большой точности, график должен быть многоцветный, поскольку вывесят его перед директорской приемной. Труд этот совершенно бесполезный, однако тем тщательнее его надо выполнить, чтобы не допустить ошибок. В конце концов это визитная карточка института.

Пани Гелена тоже трудится вовсю, уже звонит на столе телефон, уже подготовлен блокнот, куда она будет записывать все необходимые сведения, уже приносят и кладут на стол бумаги, которые должны быть перепечатаны.

Но и в этой спешке, а может именно благодаря ей, у нее остается время переключиться на другие события: мысленно она все еще пребывает во вчерашнем дне, когда после долгого перерыва снова увиделась с бородатым реставратором. Она барабанит на машинке, но как только выдается подходящая минута, руки ее опускаются на колени и она вспоминает разговор с этим человеком, который обосновался у них на галерее, где очень медленно и осторожно снимает кусок за куском старую штукатурку. Гелена думает, что он мог бы начать свою работу в любом другом месте, хотя бы внизу, во дворе. И тогда бы они, вероятно, не познакомились.

Вчера наконец произошло знаменательное событие, она открыла дверь и вышла на галерею (разумеется, сделав вид, что случайно, но, подтрунивая над собой, тщательно подготовилась к этому — с величайшим старанием уложила волосы и припудрила лицо, ведь женщина в определенном возрасте должна следить за своей внешностью и не может полагаться на волю случая), так вот, увидев ее в дверях, он испросил разрешения войти, ему, конечно же, неудобно причинять беспокойство, но нужно осмотреть их квартиру, скорее всего здесь имела место значительная перестройка, на это указывает наружный облик дома и расположение помещений, так что вполне вероятно, остатки фрески на наружной стене не единственная достопримечательность, внутри может найтись что-нибудь поинтереснее:

— … кроме вас, естественно!

Гелена сделала вид, что не расслышала.

— Только попробуйте соскребать что-нибудь со стены у меня в квартире! Будь здесь даже клад замурован, я все равно ничего не позволю делать, ах, лучше бы у меня была современная квартира с просторной ванной.

— Но при этом вы прекрасно знаете, — откровенно лжет реставратор, — что именно вам необычайно пошел бы длинный наряд до полу и высокий остроконечный головной убор с вуалью, как носили дамы в старину! Конечно, вы чрезвычайно привлекательны и в своей теперешней одежде, но в готическом обрамлении, осмелюсь заметить, ваша красота была бы ослепительнее.

— Оставьте ваши комплименты девчонкам, на которых они действуют, я-то знаю себе цену, в моем возрасте и при моем опыте, да еще имея дочь и мужа, который, впрочем, не очень-то меня жалует.

Она приготовила кофе, потом они сидели в креслах, и, прощаясь, он галантно поцеловал ей руку, конечно же, ему не следовало этого делать, а ей не стоило разрешать целовать себе руку, но так уж получилось, и она нашла, что его манеры хотя и немного бесцеремонны, но, безусловно, приятны.

В ее мечты и воспоминания врываются телефонные звонки, она снимает трубку и отвечает, записывает время новых совещаний и новые телефонограммы и постоянно убеждает сама себя, что должна решительно прекратить общение с бородатым реставратором, иначе быть беде.

Порядочная женщина всегда следит, чтобы бастион ее добродетели был основательным, строго охраняет все ворота в эту крепость, но вместе с тем в предвкушении счастья робко приоткрывает потайные дверцы, а иногда даже сплошь обитые железом ворота, чтобы посмотреть, не идет ли все-таки искуситель. Потому что сокровенный смысл этой женской твердыни не в ее неприступности, а в возможности сдаться самой, хотя, по всей видимости, женщина добродетельная сделает это скорее в мечтах, чем наяву. Ведь еще из истории войн нам известно, что крепость, которой никогда не пытался овладеть неприятель, теряла свое оборонное значение.

Реставратор ведет с пани Геленой спор о ценности раритетов и предлагает нарисовать ее портрет. А в это время внизу трясется от страха пани Гронкова, ну надо же, сбылись слова ее соседа, этого противного юродивого, который привел в их дом невесть кого, а тот, пока еще трусливо, по частям отскабливает стену, но не равен час, начнет ковыряться и в ее квартире, где, как считает тот же дед, вмурована колонна, подпирающая какой-то старый свод.

Все вдруг перевернулось с ног на голову и вывернулось с корнем, но пани секретарша улыбается над кипами бумаг и, убирая со лба прядку волос, думает, что, наверное, ту стену открывают не потому, что фреска такая древняя, а для того, чтобы она сама однажды узнала себе цену. И с удовлетворением отмечает, что наконец-то становится объектом заслуженного внимания.

Фреска, с которой все началось, приоткрыла пока лишь небольшую часть своей тайны, а человеческие сердца, с их вечным нетерпением, уже обнажили все самое сокровенное.

Пани Гелену удивляют не только глаза реставратора, но и то, что она-то ждала настоящего погрома — отбойные молотки, грязь и пыль, а по галерее ходит обыкновенный человек в халате и крошечным молоточком, мягко, как доктор, обстукивает стену, соскребая потом штукатурку ножичком, похожим на скальпель.

— И долго вы тут будете работать? — как-то поинтересовалась она.

— Маленькую вечность, если вас это не побеспокоит. Я думаю, находка здесь очень интересная, правда, трудно сказать определенно, но мы, реставраторы, народ терпеливый.

— Во всем? — улыбается она.

— Да. Мы никогда не торопимся.

И он смотрит на нее с явным вниманием, так что, боясь выдать себя неосторожным взглядом, она предпочитает ретироваться.

Пани Гелена печатает на машинке, вкладывает листы, но постоянно думает о другом: еще немного, и ей самой, как старому пану Хиле, станет интересно, что же найдет реставратор, иногда она не без любопытства наблюдает, как миллиметр за миллиметром открываются тайны, спрятанные под слоем штукатурки.

— На этом доме было сграффито {Способ декоративной отделки стен, при котором рисунок процарапывается в верхнем слое штукатурки и обнажается нижней слой, отличающийся по цвету.}, его нам нетрудно восстановить, а вот тут, в центре, наверное, целая картина, видите, сударыня, эту светлую и темную краску?

Господи, когда же он перестанет ко мне так по-идиотски обращаться, приходит ей в голову. Может, сказать все же, что меня зовут Геленой?

Конечно, она ничего не видит, но согласно кивает, а; реставратор дотрагивается до ее руки и просит повернуться:

— Взгляните вот с этой стороны.

И продолжает держать ее за руку, а снизу доносится шарканье пани Гронковой, с постоянным страхом ожидающей, что вот-вот начнут копать у нее в кухне.

Гелена немного отступает и подавляет вздох, подумаешь, ничего особенного, она ведь не маленькая девочка, да и за руку ее держал уже не один мужчина, но на всякий случай занимает оборону в собственной квартире, предоставив реставратору в одиночестве заниматься своей кропотливой работой.

А потом накидывается на дочку, чтобы та в конце концов доделывала уроки и шла во двор играть с мячом, но со двора ни шагу! А когда малышка убегает, пани Гелена приглашает реставратора на чашечку кофе.

* * *

Ян Томан счастлив. Склонившись над капотом своего древнего автомобиля, он ощущает гордость — под его руками рождается маленькое чудо: стоит подтянуть все винты, которые он сейчас ослабил, мотор заведется и раздастся великолепный журчащий звук, переполняющий сердце настоящего автомобилиста искренним восторгом перед собственными способностями.

Ибо мы, люди, видимо, только потому и обзаводимся моторами, чтобы доказать самим себе, как мы в них разбираемся. Да и дачами, и домами по той же причине — показать всем, как мы умеем их благоустраивать. И жен имеем для того, чтобы все видели, какие мы, мужчины: такая женщина, а принадлежит одному мне, завидуйте, люди! А ты, хозяин, стереги хорошенько!

Нет, женщин сюда приплетать нечего, думает Ян Томан; лучше прочистить проволочной щеткой свечи, соскоблить осевший внутри нагар, а то в дороге не поздоровится.

В разгар работы он замечает, что в баке нет ни капли бензина. Приходится взять старую бутылку и отправиться, как есть, перепачканный маслом, в ближайшую лавку.

И вот когда он вышел со двора на улицу, произошла эта удивительная встреча. Сначала он подумал, что ошибся, а когда понял, что нет, отступать было поздно, так что оба пешехода, обогнав его, остановились в не меньшем удивлении.

— Гляди-ка, вот так встреча! — сказал Данеш.

Его спутник в сдвинутой на затылок шляпе был не кто иной, как начальник отдела кадров и председатель профкома Котлаба.

— Я-то что, — тихо сказал Томан, — я тут рядом живу… А вот что вы делаете на наших старых улочках?

— А мы тут откопали одно симпатичное заведение.

Вон там, наверху, — ответил Данеш и повернулся к Котлабе: — Ты, конечно, знаешь Томана по институту, но наверняка не в курсе, что мы с ним и в школе вместе учились. Даже за одной партой сидели.

Котлаба изобразил дружескую улыбку и приветственно кивнул головой. Яна заинтриговало, что же такое могло объединить эту парочку, раз они отправились искать какую-то занюханную забегаловку именно сюда, на Малую страну.

Данеш внимательно оглядел Томана и удивился:

— Я вижу, ты в спецовке!

— Да вот ремонтирую свой старый драндулет, — улыбнулся Ян.

— У тебя есть машина? — удивился Данеш.

— Машиной ее, конечно, назвать можно, но моя жена уверяет, что это центнер железа и два центнера несчастья. Я больше чиню, чем езжу.

Котлаба кивнул и немного заплетающимся языком произнес:

— Молодец! Уважаю тех, кто не с одними бумажками умеет возиться!

— Работаем вместе, а надо же где встретились, — сказал Данеш с сожалением, впрочем не слишком искренним. Не так уж он был рад этой встрече, просто расчувствовался от выпитого вина. — Ни на что не хватает времени. Мы вот с товарищем Котлабой, он ведь у нас профсоюзный лидер, хотели обсудить кое-какие рабочие дела. Так пришлось искать подходящее место. В кабинете из-за этих телефонов не поговоришь. Но теперь-то, я надеюсь, все ясно, да? сказал он бодрым голосом.

Котлаба ограничился кивком.

Томан собрался было распрощаться, но тут — случай всегда плетет свои кружева, к нашему вящему изумлению — на улице появилась Гелена с хозяйственной сумкой. Она сначала замешкалась, увидев Яна в компании, но пройти молча как-то не хватило духу. А может, она узнала Данеша, на лица у нее потрясающая память, поэтому она просто улыбнулась и, как бы извиняясь за мужа, сказала:

— Не слишком ли ты нарядно одет, дорогой?!

— Моя жена, — представил ее Томан, и Котлаба слегка кивнул. Данеш же по обыкновению быстро сориентировался:

— Можешь не представлять мне свою жену. Я ее прекрасно помню, хотя мы давно не виделись. У меня великолепная память на красивых женщин, а тебе я всегда завидовал, конечно же, по-дружески, мы ведь одноклассники.

До Гелены только теперь дошло, что сама она тоже одета не слишком подходяще к случаю, но кто мог предположить, что Данеш появится именно тут!

— Простите, я в магазин.

Но Данеш широко развел руками:

— Ну нет! Нашу встречу надо отметить! Наверху, в том погребке мы уже побывали, так что, может, двинемся под гору, найдем что-нибудь еще, а?

— Куда я в таком виде, — показал Томан на свои перелазанные руки.

— Пусть думают, что ты гонщик и готовишь свою машину к состязаниям. Я тебя просто так не отпущу, — иял Данеш.

Котлаба, ко всеобщему удивлению, здраво оценил свои возможности и быстренько отказался:

— Мне пора домой, счастливо оставаться!

И, торопливо подав руку Данешу и Яну, а пани удостоив весьма неуклюжим поклоном, припустил вниз, довольный, что ноги не отказали ему и на этот раз.

Данеш немного помолчал, а потом облегченно выдохнул:

— Перебрал наш Котлаба… Но что поделаешь, забот полно, вот и хочется расслабиться. Ну а мы, раз все так удачно получилось, давайте посидим где-нибудь!

Гелена улыбнулась:

— Такая редкая удача — встретить пана директора. Правда, Яна в таком виде никуда не пустят. Пойдемте лучше к нам, отметим встречу, что вы на это скажете? Особых разносолов не обещаю, но чем богаты, тем и рады. Зато я сварю хороший кофе!

— Что ж, кофе не помешает, — согласился Данеш, и вот Ян уже бежит закрывать ворота гаража и нагоняет Гелену и Данеша, направляющихся к дому.

— У нас жуткий беспорядок, времени ни на что не хватает, а тут еще на стене нашего дома открывают какую-то фреску, полно всяких рабочих, только лишние хлопоты.

Данеш слушал и вежливо удивлялся, а сам украдкой разглядывал Гелену: бабенка что надо. Одни губы чего стоят. Да и фигурка… И явно дает понять, что рада встрече. Впрочем, чему же тут удивляться, ведь я начальник ее мужа. Выпил Данеш прилично, останавливаться на достигнутом не хотелось, к тому же приятно было, что Гелена ведет его домой словно редкую добычу. Когда он взял ее под руку, она не стала жеманничать, напротив, просияла.

Проходя мимо магазина, Гелена молча подала Яну сумку. Тот понял, что должен купить вино.

До его возвращения она успела провести Данеша по двору, рассказать, как медленно продвигается работа, утаив при этом, что среди ее исполнителей имеется один весьма симпатичный мужчина. А потом простодушно добавила, что Ян не большой охотник до развлечений, поэтому она всегда рада гостям, а особенно старинным знакомым.

— Вы ведь одноклассники, я даже знаю, что это вы переманили Яна, когда реорганизовывали институт, но мне кажется, он чересчур пассивный. Еле заставила его написать заявление на новую квартиру. Наша, может, и неплохо смотрится, но жить в ней невозможно. Я так обрадовалась, что вы обещали поддержку.

— Чего не сделаешь для одноклассника, — вяло отреагировал Данеш, который слыхом не слыхивал ни о каком заявлении.

Гелена усадила его в кресло, тут же принесла бутылку вина, пирожные, и не успел Ян вымыть руки, как все было накрыто, а она даже ухитрилась переодеться.

— Вы прекрасны, — сказал явно восхищенный Данеш.

— А вы галантны, — улыбнулась она.

— Ей-богу. — И, поскольку в комнату в этот момент входил Ян, со смехом прибавил: — Я за твоей женой ухаживаю.

— И ей это наверняка нравится!

— Конечно. Я ужасно рада, что мы собрались у нас запросто. Это чрезвычайно мило с вашей стороны, надеюсь, не в последний раз.

Она разлила вино, и Данеш с жадностью выпил. Потом, развалясь в кресле, сказал:

— Я тоже рад, что вы меня пригласили, Котлаба мне уже порядком надоел. Впрочем, приходится считаться с его положением, надеюсь, вы понимаете…

Он запнулся, словно сказал что-то лишнее.

— В институте ходят слухи, будто тебя переводят куда-то наверх, сказал Томан.

Данеш замахал рукой, словно отгоняя назойливую муху:

— Не порти мне настроение этими сплетнями. Давайте лучше выпьем.

И осушил следующий бокал. Потом попросил кофе. Пани Гелена в полном восторге выпорхнула, а Данеш повернулся к Яну:

— Если все получится, будет здорово. Но над этим еще придется поработать… Слушай, что это за заявление ты мне подавал? Твоя жена уверяет…

— Да нет никакого заявления, это я, чтоб она отвязалась… Не бери в голову.

— Отлично, — с облегчением произнес Данеш. Потом оглянулся, будто проверяя, одни ли они, и тихонько сказал: — Послушай, есть гениальная идея, у тебя ведь машина, а что, если нам вдвоем сообразить что-то вроде небольшого путешествия? Ну, просто два одноклассника…

— На моей машине? У тебя же есть служебная!

— Да, но на такой случай она не годится. А на моей машине ездит жена, она, естественно, тут же предложит свои услуги… — Он понизил голос до шепота: — Понимаешь, у меня есть приятельница, сногсшибательная женщина, мы с ней на концерте познакомились. Просто дружеская услуга, пока я не перевезу ее в Прагу. И пока не разведусь.

Томан только удивленно приподнял брови, но на вопросы не было времени, вошла Гелена, неся на подносе кофе, и он заметил, что кофе налит в старинные чашки, которыми обычно не пользовались.

Они молча пили, чашки нежно позвякивали, а кофе издавал терпкий аромат.

Впрочем, довольно скоро Данеш начал поглядывать на часы:

— Пора идти, дома еще придется поработать. Спасибо за прекрасный вечер.

Гелена мгновенно откликнулась:

— Приходите теперь почаще!

Данеш громко засмеялся:

— Только ради вас, если позволите, Яна я достаточно часто вижу и на работе.

Они распрощались, и Томан вышел проводить Данеша на улицу. Там Данеш заговорщически склонился к нему:

— Так я на тебя надеюсь? Поедем к ней?

Яну не удалось сразу найти отговорку, а посему пришлось ограничиться весьма неопределенным жестом. Будь Данеш чуть-чуть трезвее, его вряд ли осенила бы подобная идея.

Вернувшись домой, Ян нашел Гелену сидящей в кресле, ей явно не терпелось обсудить неожиданно свалившуюся удачу. Совершенно ясно, что с Данешем необходимо сблизиться, пришло время Яну играть в институте вторую скрипку.

— Я просто поражаюсь, почему ты до сих пор не стал его заместителем, сказала она строго. — Впрочем, в этом весь ты!

— Тоже мне подарок — стать заместителем у Данеша!

— Конечно, тебе приятнее болтать со старым Хиле, как прекрасно живется в старинном доме. Другой на твоем месте, будь он одноклассником самого директора, наверняка сумел бы этим воспользоваться!

— А я не умею. — Ян пожал плечами.

— Ничего, теперь я возьму все в свои руки.

Возражать было бессмысленно, он слишком хорошо изучил собственную супругу.

Ян вышел на галерею и посмотрел на фреску, расчищенную реставратором так, что проступили размытые краски; он мог поклясться, что различает контуры какой-то фигуры. Она была так же туманна, как силуэт девушки в открытом окне того старинного дома, где на подоконнике нежится пятнистая кошка.

Какая глупость завидовать Данешу! Ян немного жалел его. Ведь ему приходится покупать расположение такого неинтересного человека, как Котлаба. Знай Гелена, насколько тот влиятелен, как бы она переживала, что и его не затащила в гости.

Он тихонько рассмеялся, приятно было слушать вечерний шум города, доносящийся из-за черепичных крыш.

За этой фреской — века. Неужели и тогда люди были так же падки на почести и славу, как сейчас? Вероятно, да, но до чего же мало при этом осталось и от них самих, и от созданного ими мира. Неясный кусочек фрески… Сказать бы об этом Гелене. Только она не поймет…

На начинающем темнеть небе робко засветилась первая звезда. Затерявшись в отраженных низкими облаками отблесках огней расстилавшегося под ними города, она была совсем незаметной.

* * *

Пришла пора пражского лета. Улицы быстро прогрелись солнцем, поливальные машины оставляли за собой пыльные смерчи и аромат свежевымытой мостовой. Но бензиновый чад снова перебил все запахи, как сновидение испарились водяные струи, и город вновь покрылся слоем вечной пыли.

До обеда на галерее старого дома было жарко, впрочем, бородатый реставратор появлялся только к вечеру. Он убеждал пани Томанову, что работа в ее отсутствие не клеится. Она же при этом холодно улыбалась, повторяя, что прекрасно знает, как лицемерны мужчины, но в душе находила это приятным и на работе посматривала на часы чаще обычного, прикидывая, когда же можно уйти домой.

В одно прекрасное воскресенье муж наконец-то объявил, что машина в полном порядке и можно отправляться за город, новость была сама по себе приятная, однако Гелена и тут не упустила возможности подкольнуть выехать-то они выедут, но удастся ли вернуться без приключений?!

Когда машина затарахтела у дома, из окна выглянул пан Хиле и пожелал счастливого пути и хорошего отдыха на лоне природы. Пани ответила, что благодарит за пожелание, но имеет по этой части богатый опыт, ведь прекрасные минуты отдыха им нередко случается заполнять толканием машины. Разумеется, это была гипербола, и Ян Томан улыбнулся. Он был совершенно спокоен — машина в порядке, все системы функционируют нормально, но, само собой, никогда нельзя быть абсолютно уверенным, вручая свою судьбу технике.

— В древности, — сказал он Хиле, — люди ездили в каретах, и их подстерегала лишь одна опасность — сломать колесо. А в машине тысяча деталей, и каждая может подвести. Надежность современной техники практически равняется нулю.

— В жизни то же самое, — мудро изрек пан Хиле и попросил маленькую Геленку собрать ему на лугу красивый букетик.

Пани Гронкова вышла на улицу и завистливо вздохнула:

— Бывало, и мы с мужем выезжали в экипаже до Ростока, особенно когда цвела черешня, вся долина тогда была! в цвету, а в ресторане «У слона» можно было прекрасна провести время. Как давно это было! Где уж теперь вдове разгуляться. А пани Томанова — молодец, не упускает своего.

При этом она улыбнулась так, что» пани Томановой пришлось изобразить страшную занятость и торопливо распрощаться. Машина взяла старт, выпустив клубы голубоватого дыма. Пани Гронкова сплюнула и проговорила в сторону окна, из которого выглядывал Хиле:

— Она-то ни дня не упустит, мы тут не слепые! Небось и поехала только потому, что тот бородатый по воскресеньям не работает!

Но Хиле уже закрывал окно: целиком посвятив себя изучению древних памятников, он сторонился людских пересудов.

Так что пани вынуждена была проследовать в прохладную тень арки. «Греховодничали во все времена, — думала она, — и прежде, и теперь, но прежде это было намного приятнее. Можно было и самой поучаствовать».

Воскресное утро играло всеми красками, супруги решили не отъезжать далеко, сразу за городской чертой у старой дороги есть пруд, сейчас-то он наверняка кишит народом, вот и хорошо, Геленка найдет себе какую-нибудь подружку, они будут визжать, шлепая по холодной воде, а матери можно не волноваться. Гелена обильно смазала тело кремом и осторожно засунула за дужки очков сорванный с соседнего куста листочек, не дай бог, еще нос обгорит. А потом с мученическим выражением лица подставила себя солнцу, ведь вернуться надо загорелой, но при этом следить, чтоб солнце не углубило морщинки, которых так опасаются женщины. В тайниках души она лелеяла надежду, что завтра бородатый реставратор скажет, как прекрасно она выглядит. Томану пришлось присматривать за дочкой да еще то и дело перегонять машину, чтобы она оставалась в тени. Ему вдруг пришло в голову, что он давно уже не был на той узкой улочке, где на подоконнике старинного дома греется кошка и где, если повезет, в полумраке комнаты можно увидеть прекрасное лицо незнакомки. Он думал о ней, лежа на солнце, и улыбался. Вообще, славно было бы с ней заговорить. Но надо быть начеку, это ведь своего рода игра с огнем. Если б коллега Шимачек, эта несчастная жертва любви, до сих пор просто восхищался своей свояченицей, он, вполне вероятно, страдал бы от неудовлетворенных желаний, но теперь в сто раз хуже — бедняге достается и от законной супруги, и от любовницы. К несчастью, грань между ухаживанием и любовью уже лезвия меча, и переступить ее удивительно легко, потому что все толкает вас к этому, вот только платить потом приходится довольно дорого.

До чего же приятно пофилософствовать, думал Ян, но гораздо полезнее сдерживать свои любовные порывы. Иначе потом придется переступить ту узкую грань. И все же я так и сделаю, решил он, может быть, даже завтра.

Он повернулся к жене и тихо спросил:

— Пойдешь в воду?

Но увидел, что та уснула, черты ее подвижнически подставленного солнцу лица разгладились, и ему показалось, что она чему-то сладко улыбается. Вот было бы здорово приподнять завесу сна, заглянуть в него и увидеть то, что снится сейчас Гелене. Наверняка ей грежусь не я, тогда бы она улыбалась совсем по-другому.

Ян пошел купаться, ему вдруг захотелось, чтобы холодная вода смыла все эти мысли. Поймав мяч, которым Геленка играла с детьми, он подбросил его высоко-высоко, и дети следили за ним зачарованно и восхищенно, а потом с визгом разбежались, потому что мяч падал вниз, поймать его никто не решался, и все боялись, что он упадет рядом и забрызгает их.

Когда он вернулся, Гелена лежала с открытыми глазами и наблюдала за маленькой тучкой, закрывшей солнце. Она тут же начала волноваться, где дочка и не надеть ли ей пляжный халатик, а то становится прохладно.

Он успокоил жену: солнце вот-вот выглянет, а Геленка играет с ребятами где-то у камышей.

И в ответ услышал:

— Пошел купаться, а ребенка оставил без присмотра? В этом весь ты… Он рассмеялся:

— А заботливая мать преспокойненько спала и видела прекрасные сны. Ты даже улыбалась. Она нахмурилась:

— Если хочешь знать, мне снилось, что у нас снова был твой шеф. После того случая он к нам больше не приходил. Это плохо. Есть полезные знакомства, которыми вовсе не стоит пренебрегать. Удивляюсь, почему ты его до сих пор не пригласил, ведь вы каждый день видитесь.

— Лично я стараюсь встречаться с ним как можно реже, — спокойно сказал Ян. — Это самый лучший способ сохранить с начальством хорошие отношения.

— Не нравятся мне твои остроты. Человек должен к чему-то стремиться!

— Вообще-то, — сказал он, — как раз сейчас выглянуло солнце, и я стремлюсь принять горизонтальное положение, чтобы позагорать. Думать о нашем достойном уважения учреждении я начну только завтра, ровно в восемь тридцать утра.

Она вздохнула, выражая этим и безысходность, и огорчение его бестолковостью и еще немного жалея себя: господи, ну и нашла муженька! Ведь будь на его месте другой!..

Они возвращались под вечер, дорога домой была приятной, мотор работал как часы, и Томану удалось перегнать нескольких более мощных собратьев, что для каждого автомобилиста всегда является источником глубокой радости.

Когда уже у дома они выходили из машины, Гелена заметила:

— Что-то сегодня наш рыдван меня совсем не раздражал. Невероятно! Это была наивысшая похвала.

* * *

Лето перевалило за половину, а вместе с ним близилась к концу и работа бородатого реставратора.

Трудился он изо всех сил. Иногда сидел в комнате пани Гелены, касался ее руки, подающей кофе, и в глазах его блестели искорки. От всего этого она словно обезумела и часто ловила себя на мысли, что пора бы ему пересечь ту узенькую межу, разделяющую желание и любовь, дать ей возможность в конце концов оскорбиться, возмутиться или хотя бы выставить щит упреков.

А может, я сама виновата, держусь слишком строго, даже взглядом не поощряю. Или, может, его страсть намного меньше, чем мне кажется, и вся эта игра вовсе не для того, чтобы меня соблазнить, а просто доказать, будто я сама соблазнила его.

И, будучи дамой, в сущности, строгих правил как по отношению к себе, так и к окружающим, она мучительно переживала, хотя и находила ситуацию довольно забавной.

Однажды он торжественно произнес:

— Пойдемте, хочу вам первой показать кое-что. Правда, пока я закончил только небольшой участок, но главного уже добился.

Он открыл дверь на галерею и подвел ее к фреске:

— Что вам отсюда видно?

По правде сказать, она разглядела не настолько много, чтобы громко восхититься, ну, может, какое-то переплетение линий, намек на несколько цветовых пятен.

— А что я должна увидеть? — бесхитростно поинтересовалась она.

— Две обнявшиеся фигуры, мужчину и женщину. Вон там рука мужчины, как видите, она покоится на плече дамы, голова которой покрыта вуалью. Самого его пока не видно,

Она недоверчиво улыбнулась, отступила на шаг и попыталась разглядеть то, о чем он говорил. Вообще-то немного похоже, но если они так обнимались, то стоит искренне пожалеть наших давних предков. Возложение руки на плечо должно означать любовь?

— А что он делает другой рукой? — невинно спросила она.

— Принимает у дамы бокал. Я бы сказал, что скорее всего это свадебная сцена.

— И это все? Работа уже закончена?

— Конечно, нет, она у меня подготовлена пока только начерно. Еще придется повозиться, но первый этап благополучно завершен.

Признаться, что меня это совсем не трогает? Скорее разочаровывает?

Но тут снизу раздался голос старого пана Хиле:

— Маэстро, это просто чудо! Как же вам удалось, ведь сразу стало видно так много. Еще совсем недавно с этого самого места я тщательно рассматривал фреску и не был уверен, возможна ли реставрация вообще. И вот вам пожалуйста, сегодня я вижу, что вы на пути к успеху! Разрешите поблагодарить вас и поздравить.

Старик был растроган, а Гелена покраснела и быстро произнесла:

— Да, это замечательно. Наверное, снизу видно лучше, чем вблизи. Пойду посмотрю оттуда.

Когда они проходили через переднюю, Гелена остановилась у зеркала:

— Вы говорите, что возложение руки на плечо дамы означало объятие?

— Разумеется, — охотно согласился он и положил руку на ее плечо.

Гелена испуганно отшатнулась:

— Вы в этом совершенно уверены?

— Да, фигуры стремятся навстречу: они не прижимаются друг к другу, а сближаются изгибом бедер. Просто наши предки были более целомудренны. Достаточно было намека.

По-видимому, он был расположен продолжать, но снизу раздался восхищенный голос Хиле, беседующего с ее мужем. Взглянув на часы, Гелена сказала:

— Муж вернулся.

И первой вышла из квартиры.

Ян Томан стоял на дворе и глядел вверх. Заметив подошедшую парочку, он поздоровался с реставратором.

— Снизу и правда лучше видно, — сказала Гелена. — Там, наверху, все кажется просто неясными штрихами.

— Вот откроем всю фреску, будет прекрасно видно, — сказал реставратор. — Но придется подождать.

— Вы прервете работу, несмотря на то что уже столько сделали? испугался пан Хиле.

— Полностью открытая фреска может погибнуть, лучше всего ей было под штукатуркой. Когда мы ее открыли, она оказалась как бы немного обнаженной, простите мне это выражение, В этом состоянии она должна подождать до следующего этапа. Сюда придет комиссия и решит, что делать дальше. Пока нужно было провести работы по ее сохранению.

— Она и так достойна внимания, — изрек пан Хиле.

— Главное, мы доказали, что ваше предположение было верным. Дом украшали сграффито, а в центре, видимо над каменным балконом, который при перестройке уничтожили и заменили обыкновенной галереей, была картина.

— Да-да, вы уже говорили об этом. — Пан Хиле радостно закивал.

— И вот наконец мы видим, что изображено на картине. Вне всякого сомнения, эти две фигуры — живопись светская, вероятно, какой-то свадебный обряд, вот отчего в руках женщины чаша.

— А почему мужчина держит ее за плечо? — спросил Ян.

— Разве ты не видишь, что он ее обнимает? — нетерпеливо вставила жена.

— Правильное наблюдение, — с готовностью отозвался реставратор. — Это жених и невеста, и здесь изображен скорее всего их торжественный тост. С моей точки зрения, это типичная живопись эпохи Ренессанса. То, что называлось техникой кьяроскуро {Очевидно, автор имеет в виду сфумато: в живописи смягчение очертания предметов с помощью живописного воссоздания окружающей их свето-воздушной среды.}. Свет и тень… Возможно, реставраторы захотят произвести расчистку и на фасаде со стороны улицы.

— Вы думаете, и там можно что-то найти? — изумился пан Хиле.

— Разумеется, полной уверенности у меня нет. Переделки внешнего фасада были, видимо, более основательные, вряд ли там что-нибудь сохранилось. Представляете, сколько новых окон пробили в стене во время последней перестройки. Похоже, на этом самом месте некогда был сад и задняя стена дома выходила на него. Вот почему хозяин велел запечатлеть здесь себя и свою молодую жену во время свадебного пира, так, чтобы за столом в тишине и уединении можно было любоваться собственным изображением.

— Какой галантный муж! — произнесла Гелена. — А что, если и этот дом был свадебным подарком? Сейчас таких супругов не сыщешь.

— Мне кажется, — улыбнулся бородатый реставратор, — рыцари не перевелись и в наше время, они просто обнищали.

Хиле провозгласил:

— Смею ли я, уважаемые, пригласить вас на стаканчик вина? Я заранее припас его для этого торжества, но, как видите, вину пришлось довольно долго ждать, хотя, быть может, оно стало только лучше. Прошу вас.

Когда наконец все позволили себя уговорить, он повел их в свою темную квартиру на первом этаже. В этот момент появилась пани Гронкова, но Хиле скрылся в своей квартире раньше. Ему просто не хотелось портить такую священную минуту.

Гелена только пригубила, дома полно работы, да и дочка вот-вот должна прийти, мужчины же остались: вино было отменное, и у пана Хиле была припасена не одна бутылка. Они пили из старинных бокалов рубинового стекла, но прежде чем хозяин налил в них вино, реставратор поднял свой бокал против света и произнес со знанием дела:

— Настоящее рубиновое стекло! Пожалуй, бокалы ненамного моложе фрески.

Хиле скромно, но с удовольствием, как умеют одни только коллекционеры, улыбнулся.

Вино сквозь рубиновое стекло казалось черным. И реставратор смаковал напиток.

— А почему вы решили, маэстро, что на фреске изображена свадебная сцена? — вдруг тихо спросил пан Хиле.

— Что же еще? На религиозный мотив это не похоже, ясно как божий день. Хиле долго молчал.

— Знаете, дружище, — наконец сказал он, — я довольно серьезно занимался историей нашего дома. Узнал, кто были его хозяева, установил, что дом когда-то назывался «У чаши».

— Вот видите, — оживился реставратор. — Великолепное название! Может, здесь был трактир. Только скорее всего тут подавали не в благородных рубиновых бокалах, а в простых оловянных кружках.

— Да, возможно… Но этот дом называли еще и по-другому — «У рыцаря».

— И это возможно. Хозяином наверняка был дворянин.

— Да, Шимон, рыцарь из Нойталя. Эти два названия, еще недавно совершенно непонятные, приобретают теперь определенный смысл. Ведь в центре фрески изображена чаша! Вы говорите, свадебная сцена… Лично я не уверен. Если бы это было так, непонятно, зачем художнику понадобилось изображать момент произнесения тоста. Свадьба и свадебный обряд имели другие символы. Ну, например, обмен кольцами…

Наступила тиiина. Реставратор с удивлением уставился на старого пана.

— А вы не рассердитесь, маэстро, если до очередного появления комиссии я попробую разработать свою собственную версию? Не думаю, что эта пара молодожены. Будь фреска веком старше, я мог бы предположить, что над фигурами есть надпись, поясняющая, кто изображен на картине. Так делали в средние века. Но фреска, как вы говорите, более поздняя, и потому никакой надписи мы там не найдем.

— И никогда не узнаем, кого изображают эти две фигуры, — добавил Ян Томан.

— Мне кажется, я знаю, — тихо сказал старый пан, поворачивая в иссохших пальцах бокал, отбрасывающий кровавые блики. — Этот человек, которому женщина подает чашу, без сомнения, рыцарь Тристан, наследник короны Лоонуа, который никем не узнанный жил в Тинтажеле, замке своего дяди, корнуэльского короля Марка. И он поехал в далекую Ирландию, чтобы заполучить для короля златовласую невесту Изольду. То, что изображено на фреске, случилось, когда его корабль возвращался к корнуэльским берегам: Тристана томила жажда, и Изольда велела принести вино. Служанка Бранжьена по ошибке налила в кувшин вместо вина любовное зелье, которое мать Изольды приготовила для будущего мужа Изольды, старого короля Марка. Тристан вместе с Изольдой выпил этот бокал, не подозревая, что пьет волшебный напиток любви, обрекая себя на вечные муки. Все, что приключилось потом, — следствие этой ошибки. А произошло многое, и легенда эта, как описывают ее нам бесчисленные поэты древности, — печальна и жестока.

— Значит, любовь как грех, — восхищенно произнес реставратор.

— Скорее, любовь как ошибка, — шепнул Ян Томан.

— Любовь как судьба, — с улыбкой проговорил старый Хиле.

А потом они молча пили.

 

II

Всякое учреждение напоминает пчелиный улей. И дело вовсе не в поэтическом образе трудолюбивого усердия, а скорее в беспрестанном жужжании, в постоянном волнении: чем меньше сотрудники заняты делом, тем восторженнее они обмениваются новостями. Они убеждены, что их касается абсолютно все: и производственный процесс, и истории сугубо личного свойства.

Например, оформление документов сопровождается повышенным интересом к тому факту, что на телефонистке новое платье с оборочкой. Настоящим событием является сообщение о том, что заведующий соседнего отдела вчера отмечал защиту диссертации сына, поэтому утром явился несколько не в себе и торчит в туалете с мокрым платком на лбу. Если приплюсовать к этому всю информацию касательно приобретения без очереди дефицитных товаров, которую секретарша Лидушка без устали передает референткам других отделов, то жужжание окажется даже сильнее, чем в пчелином улье.

Но самое интересное — это новости относительно собственного учреждения. Вчера перед обедом курьер доставил пакет из секретариата министерства для директора Данеша. Утром Лидушка сообщила об этом по телефону приятельнице из бухгалтерии. Эта новость, как огонь по бикфордову шнуру, распространяется по институту и смакуется во всех отделах — такое случается не часто. Тут же возникают догадки, которыми необходимо поделиться с коллегами и, естественно, передать дальше, тем, у кого по этой части больше опыта. Затем необходимо обсудить, какие последствия грядут для самих сотрудников. В отделы, что не в ладах с выполнением плана исследований, вселяется панический ужас, сменяющийся лихорадочной творческой активностью. А вдруг директору потребуется информация от соответствующих референтов? В противном случае зачем бы его приглашали на коллегию?

Секретарши на всякий случай получают кучу новых заданий и обсуждают неприятности, свалившиеся на их головы: научные сотрудники ни черта не делают, а мы должны отдуваться. Некоторые страстно уверяют, что чихать они хотели, все равно не успеть, другие смиренно садятся за машинки, но тут выясняется, что печатать нечего, а сообщение, которое только что велел перепечатать начальник отдела, уже отослано месяц назад. И улей жужжит, телефоны верещат, поток доверительных сообщений — слушай, это только для тебя, нигде об этом ни слова — ширится как лавина, домыслы стекают по лестницам и через потолок просачиваются на разные этажи, сотрудники беспрестанно обмениваются визитами, порывы ветра сотрясают мирные ветви учрежденческого древа, которое, как известно, всегда растет в небо.

Служащие вообще-то народ тихий, но поднять шум тоже умеют.

Двоеженец Шимачек с наслаждением поправляет галстук:

— Помяни мое слово, Томан, что-то происходит!

Яну Томану по обыкновению на все наплевать, он глядит куда-то перед собой, это прирожденный мечтатель, которого ничто не может вывести из равновесия, поскольку, в сущности, ничего не интересует. Он размышляет о том, что объяснял вчера ему и тому реставратору пан Хиле. Да, бывший фининспектор — настоящий ученый. До такого вряд ли додумался бы весь их институт, даже заключив бригадный подряд.

В полдень поступает сообщение из министерства, что приглашение Данеша на коллегию отнюдь не случайно, его будут приглашать и впредь, скорее всего Данеш станет там частым гостем, и в эту минуту начальники отделов облегченно вздыхают, ибо никакие сводки не потребуются. Их работа и дальше может протекать в том размеренном темпе, который с незапамятных времен регулирует их производственные усилия, где предпочтение отдается работе медленной, зато основательной. Секретарши в зависимости от характера или ухмыляются, или бранятся, или закидывают ногу на ногу и принимаются делать маникюр, или варят себе и начальнику кофе, или вытаскивают из машинки с трудом отпечатанную сводку объемом в полстраницы, касающуюся раздела 1 пункт а), а именно объективных причин, влияющих на снижение, вопреки ожидаемому, объема выполнения плана. Сколько раз они перепечатывают его! Некоторые просто бросают бумагу в корзинку, но есть и мечтательные натуры, которые делают из нее кораблик, а потом от скуки снимают трубку и звонят в отдел исследований этажом выше:

— Даша, это просто какой-то сумасшедший дом!

Повиснет ли над взволнованным пчелиным ульем радуга покоя и умиротворения?

Ни в коем случае. Незадолго до того как все разбредаются домой, приходит новое сообщение, весьма авторитетное, согласно которому как раз сейчас на заседании профкома заслушивается сообщение о назначении Данеша постоянным членом коллегии министерства, что, естественно, означает его дальнейшее повышение. В эту минуту шум и жужжание будто раздваиваются: одни утверждают, что это свидетельство его безудержного карьеризма, только за этим он и пришел в институт, он ведь вообще никакой не специалист в области культуры, его сюда просто посадили, а теперь он карабкается все выше и выше, а институту, мол, от этого никакого проку. Другие рассуждают, что это выгодно для всех, потому что общеизвестно, как мало внимания уделяет министерство их институту. Если Данеша назначат с повышением, он получит возможность защищать свой институт от неожиданных нападок. Аргумент сменяется аргументом, в яростной дискуссии никто не обращает внимания на то, что за окном сияет прекрасное лето, происходящее внутри улья всегда намного важнее. Те, кто со следующей недели уходит в отпуск, увезут эти проблемы к воде, может быть на озеро или к морю, а поскольку служащих полно везде, то и там будет продолжаться жужжание вокруг тех же вопросов, только обсуждаться они будут с прищуренными на солнце глазами. Ибо знайте — пчела остается пчелой, на какой бы цветок она ни села, а служащий остается служащим, расположился ли он на прохладной траве у пруда или на горячем золотистом морском песке.

А на следующий день свалится новое известие, которое необычайно встревожит наш улей. На вчерашнем заседании председатель профкома Котлаба проговорился, что в институте работает одноклассник Данеша, это информация к размышлению, но и ее вполне достаточно, чтобы по институту с утра зашумели водопады голосов. Спокойно только в отделе, где работает Томан, у него самого в выдвинутом ящике стола лежит книжка, взятая вчера вечером у Хиле, древнечешский текст легенды о Тристане и Изольде XV века. Нельзя назвать его легким чтивом, но оно настолько подтверждает теорию Хиле, что Томан читает из чувства уважения к доброжелательному соседу. В настоящий момент он странствует где-то между Ирландией и Корнуэльсом, в то время как его имя повторяют на всех этажах.

Наконец в комнату врывается Шимачек, Томан отработанным движением резко закрывает ящик, но потом открывает снова и поднимает недружелюбный взгляд на нарушителя покоя.

— Только о тебе и говорят, — сообщает жертва любви.

— А что случилось? Что я опять натворил?

— Не надо волноваться, все в полном порядке. А ведь даже я не знал, что ты и Данеш… Само собой, это здорово, только теперь до меня дошло, почему именно нам двоим никто не мешает работать. Ты дитя фортуны, у тебя всего одна жена, к тому же вполне разумная, да в придачу директор одноклассник, чего еще желать в жизни!

Ян Томан мгновенно переносится из пятнадцатого века в настоящее время и с ужасом глядит на коллегу.

— Ты хоть раз заметил, чтобы мне протежировали за то, что когда-то в школе Данеш списывал у меня задания?

— Нет, но это тем более удивительно. Такие возможности, а ты их не используешь. Впрочем, теперь…

— Теперь все останется по-старому, не знаю, куда там уходит Данеш, да мне все равно, я хочу одного — спокойно дочитать эти нескладные стихи, половину из которых я попросту не понимаю, и смею тебя уверить, сейчас меня больше занимает белокурая принцесса Изольда, нежели Данеш с его карьерой.

— Берегись женщин даже в книжках, — провозглашает Шимачек, умудренный своим печальным опытом. — Мне никто не звонил?

Томан качает головой, и Шимачек с облегчением усаживается. Потом вынимает из стола полдник.

— Хочешь? Не мешает выслужиться перед одноклассником директора.

— Я начал толстеть, ем одни только яблоки. Так что плакала твоя карьера.

Они хохочут, но в смехе Шимачека вдруг пробиваются нотки какой-то тайной угодливости. А Томан вновь погружается в старинную легенду: именно сейчас две ласточки несут королю Марку в Корнуэльс золотой волос Изольды. И Ян думает: действительно, можно потерять голову из-за одного золотого волоска, можно даже поверить, что на нем держится человеческое счастье. Как прекрасно!

Но тот, кого осеняет подобная мысль, уже не просто мечтатель, он скорее безумец, навсегда потерянный для обыденной жизни. Ян Томан, будь бдителен!

В этот миг появляются две секретарши, ласточки-щебетуньи, они специально приносят какую-то сводку, и все только для того, чтобы рассмотреть Яна Томана вблизи.

— А он ничего, — говорит одна из них уже в коридоре.

— Глаза красивые. Но взгляд какой-то туповатый.

Так рождается общее мнение, что Томан не бог весть что.

Людская похвала, как пчелка: ей все равно на что опуститься — на розу или на крапиву.

* * *

После работы умиротворенный Томан углубился в старые малостранские улочки, и ноги сами по себе принесли его туда, где за решетчатым окном старинного дома часто греется кошка. Древнечешская система стихосложения, в которой он был не слишком силен, настроила его на странный лад: он не знал восхищаться ему или предаваться раздумьям, история любви Тристана была довольно непроста, и он с трудом продирался по тексту, малопонятному теперешнему читателю, как заметил даже Хи-ле, который жаловался, что древнечешская интерпретация хотя и весьма подробна, однако действует далеко не так, как легенда.

Но когда, подумайте, рассказ о любви был так же прекрасен, как сама любовь? Когда хороши прелюдии и когда от них нет никакого проку?

О вы, охотники до любовных преданий, юные девы, которые чтением амурных повестей компенсируют пресность бытия, все вы, кто с удовольствием вживается в образ героя и пускается с ним даже в самые опасные приключения, поймите же наконец, что эти истории в действительности — сплошной обман!

Единственная реальность — сама жизнь, такая, какой дает ее нам судьба, то медленно тянется она вереницей унылых дней, то летит в опьянении любовным зельем. Герои историй придуманы, но мы-то с вами настоящие. Блестящие подвиги, которые с легкостью удавались рыцарям в старину, не для нас, но зато мы из плоти и крови, и в этом тоже своя прелесть. О нас не слагают легенд, но, читая их, мы наслаждаемся трепетом страха и сладким восторгом победы. Мы понимаем, что если герою предначертано победить дракона (как случилось с рыцарем Тристаном на острове Ирландия), то нам дана возможность переживать за него в тепле комнаты, не осквернив рук в драконьей крови. Мы сочувствуем раненому герою, оставшемуся лежать возле мертвого дракона, в то время как вероломный сенешаль присвоил голову чудовища и чуть было, негодяй, не женился на принцессе, как произошло с Агингерраном Рыжим и Златовласой Изольдой. Мы всем сердцем переживаем за рыцаря и с удовольствием отсекли бы голову залгавшемуся сенешалю, если бы нам отвели какую-нибудь роль в этой рыцарской легенде. Мы благодарны сочинителю за то, что он разрешил все без нас, предоставив нам возможность надеяться, что и мы вели бы себя не менее мужественно. Мы аплодируем ему, ибо своей историей он заполнил пустоту нашей жизни. Браво! Аплодируем мы сами себе.

Ян Томан идет по переулкам, где когда-то совершалось бесконечное множество подобных историй, мечтая увидеть наконец окно с решеткой, за которой лежит кошка, и обратиться к той, о ком тайно грезит, заполняя графу посещаемости публичных библиотек.

И он счастлив, что живет в наше время, ведь при его-то невезении ему наверняка бы не удалось совершить те героические подвиги, которые столь часты в книгах и редки в жизни. Досадно, конечно, но жить — значит постоянно сталкиваться с неудачами!

Вот и сейчас: он вышел на знакомую улочку и обнаружил окно закрытым. За решеткой поблескивало стекло, Ян вгляделся и увидел, что комната пуста.

Ну скажите, разве бывает в легенде, что герой пробивается к драконьей пещере, а она оказывается пустой? Такое происходит только с нами, обыкновенными смертными. Зря он пришел. Может, прекрасная незнакомка заперта за десятью замками? Однако думать подобным образом как-то не пристало референту, обязанности которого состоят в анализе частоты проведения культурных мероприятий путем построения временной гармонограммы, выполненной, естественно, в цвете.

Вернусь домой, решает Ян, безумства присущи векам минувшим, а с клетчатым пиджаком, какие носят теперь, ей-богу, как-то не вяжутся. Но тут он вдруг замечает, что по противоположному тротуару идут две дамы, та, что постарше, останавливается и что-то показывает молодой, живо манипулируя пальцами. Она разговаривает с ней на языке глухонемых, а ее юная спутница, возможно дочь, отвечает точно так же. Они целиком поглощены беседой.

Ян Томан застыл от изумления. Ему стыдно, что он пришел сюда, теперь он не ощущает ни желания, ни смелости заговорить с незнакомкой. Так вот почему, думает он, она не подходила к окну, а оставалась в глубине комнаты, полной теней, вот, почему она меня не поняла, вот почему не услышала!

И легенда быстро рассыпается, может быть, ему удалось бы убить дракона, но как перейти из мира звуков в мир глубочайшей тишины, каким жестом выразить: вы нравитесь мне, незнакомка, я готов отдать вам свое сердце, но не знаю, как об этом сказать?!

Женщины договорились и двинулись дальше, старшая остановилась еще раз, дотронулась до плеча своей молодой спутницы, и ее руки снова о чем-то взволнованно рассказывают…

Ян Томан в смятении отступил, никогда больше он не придет сюда, но все же интересно, что она сделала с цветком, который я положил на окно возле кошки? А может, она ждет, что незнакомец придет еще раз? Напрасно, вся история любви распалась, безумие воображать себе нечто, чего нет на самом деле, хотя, возможно, оно и прекрасно.

Он возвращается домой, утратив еще одну иллюзию, зато приобретя ощущение свободы, потому что существуют границы, переступить которые дано только такому герою, как Тристан. Вероятно, поэтому, думает Ян, его изображение многие века глядит с фрески, обнаруженной не без моей помощи.

Зарешеченное окно старинного дома остается далеко позади, а Яна снова поджидает обыденность.

Пан Хиле, сияя от счастья, встречает Яна в коридоре.

— Ах, дружище, как досадно, что вы не смогли остаться дома! Это было великолепно! Наша фреска привела комиссию в восторг. А я весьма кстати вмешался в их научную дискуссию.

Ну какое мне дело до фрески, если прекрасная, молодая, достойная любви женщина вынуждена жить в вечной тишине!

— Я вами просто восхищаюсь, — сказал Ян, вздохнув. — Пока я тратил целый день на пустяки, вы действительно работали.

— Я всего лишь обратил их внимание на то, что вряд ли пришло бы им в голову. Может, выпьем у меня по стаканчику?

— С удовольствием. Я потерял не только день, но и свои иллюзии.

— На службе? — удивился Хиле, откупоривая бутылку.

— Нет, на одной заброшенной улочке.

Пан Хиле испытующе посмотрел на своего гостя, но расспрашивать не стал. Он разлил вино в два рубиновых бокала, для которых с трудом нашлось место на заваленном книгами столе.

— Комиссия пришла к решению, что в будущем году работу продолжат, в этом просто нет денег. Они откроют сграффито, которые нашел наш трудолюбивый реставратор, расчистив несколько пробных участков. Хотя речь идет о заднем фасаде, комиссия сочла необходимым сохранить памятник. Не правда ли, замечательно? Я-то вряд ли дождусь окончания работ, а вот вы еще успеете полюбоваться фреской. Не говоря уже о вашей дочурке. Ведь в чем главная прелесть старинных вещей? Служить людям, появившимся на свет намного позже их самих. Ничто так не укрепляет единства прошедшего и будущего, как старые вещи.

— Я часто думаю, кто вы — историк или художник, а выходит, вы прежде всего — философ, — улыбнулся Ян Томан и поднял бокал.

Старик вздохнул:

— Я бывший фининспектор, вот и все. Философом я стал по необходимости. Свидетельство тому как раз эти бокалы рубинового стекла, которыми так восхищался наш реставратор. Я купил их в далекой молодости, готовясь к одному очень важному визиту. Мне хотелось принять мою гостью как можно достойнее, да чего греха таить, сердце мое было переполнено любовью. По сравнению с нынешней ценой бокалы стоили недорого, но тем не менее съели всю мою наличность. Я любовался ими и представлял: окрашенное золотом рубиновое стекло, красное вино и карминные губы дамы, властительницы моих дум. Три оттенка красного, троекратное чудо! Ну что ж, остается добавить четвертый, тоже красный, цвет крови, обагрившей мое сердце, когда та дама не пришла. Она не опоздала, нет, просто не пришла. От прошлого остались одни бокалы.

— Я ведь говорю, вы философ! — почти с завистью воскликнул Ян Томан.

— Безумец, — тихо поправил его старик. Он выпил и придвинул к себе тонкую стопку манускриптов:

— Эти бумаги я показал комиссии. Они свидетельствуют, что хозяин дома Шимон, дворянин из Нойталя, жил и владел им в шестнадцатом веке. В середине пятнадцатого века по-чешски была написана в стихотворной форме история любви Тристана и белокурой Изольды. Это была переработка Айльгардта де Обержа, Готтфрида Страсбургского, а главное, дальнейшей версии этой легенды, которую уже в тринадцатом веке для чешского вельможи Раймунда из Лихтенберга написал по-немецки Генрих из Фрайберга. Вы наверняка обратили внимание, что создавали этот шедевр довольно долго, но люди тогда не торопились. Прошло еще какое-то время — почти сто лет — от появления чешской версии до дня, когда эти стихи попали в руки нашего хозяина, дворянина Шимона. Как было прекрасно, когда время не летело так быстро, как сейчас! Сей господин снова и снова читает любовное предание минувших дней, пока в нем наконец не созревает желание запечатлеть героев любимой истории. И он велит нарисовать их на стене своего дома, перестроенного в новом духе Ренессанса. События, о которых я рассказываю, совпадают по времени, следовательно, фреска датируется шестнадцатым веком. Представляю себе, как он сиживал в саду под деревьями и, улыбаясь, глядел на картину, украсившую его новый дом. Возможно, эта женская фигура, изображающая Изольду, походила на его молодую жену. Впрочем, это уже моя фантазия, которой не место в научном документе! Тем не менее члены комиссии сочли мои доводы не лишенными убедительности. Можно сказать, что наконец-то мне улыбнулась фортуна. За все эти годы, проведенные в налоговом управлении, я не сделал ничего полезного. Зато сколько успел теперь!

Старик даже задохнулся от такой длинной речи, но потом вдруг осекся и слегка покраснел:

— Извините, дружище, у вас был не совсем удачный день, а я разболтался. Ведь я всего лишь дилетант, хотя и восторженный…

— Вы прекрасный человек, пан Хиле, — искренне сказал Томан и пожал старику руку. — Признаюсь, я не слишком много почерпнул от чтения этой старинной легенды, кое-что мне было просто непонятно, но думаю, в те времена подобная история могла сподвигнуть на создание и большого произведения, и такой вот фрески.

— Да, то была эпоха рыцарских романов с драматическим сюжетом и удивительными приключениями, но легенда о Тристане совершенно особенная. Ведь это история не только любовная. Она весьма проблематична и с точки зрения морали. Поскольку в средние века ничто не охранялось столь строго, как супружеский союз, и нарушение его рассматривалось как прегрешение против святого духа. Теперь мы стали заметно терпимее. А тогда несоблюдение верности каралось законом. Главным образом, если виновна была супруга. Муж Изольды, король Марк, предал ее суду и отдал прокаженным, но Тристан спас королеву.

— А как же Тристан?

— Ну, как известно, мужчине необязательно было хранить верность женщине, зато надлежало тщательно соблюдать присягу, данную сюзерену. К несчастью, Тристан все время нарушал ее и постоянно обманывал своего доброго дядю, короля Марка, прелюбодействуя с его женой. Правда, потом он искупил свою вину отвагой, постоянно рискуя жизнью. История эта скорее кровавая, нежели любовная. И смысл ее — убивайте, обманывайте, соблазняйте, лжесвидетельствуйте, но если вы совершаете это во имя любви — вы невиновны.

— Довольно мрачная интерпретация, — удивился Ян. — А вы не ошибаетесь?

— Нисколько. Когда Изольда отправляется на божий суд, где ей предстояло оправдаться испытанием на раскаленном железе, она нарочно соскальзывает с лодки в воду, чтобы нищий, естественно это был переодетый Тристан, мог заключить ее в объятия и вынести на берег, где палач уже калил железо. Так вот, Изольда даже не благодарит Тристана. Гордая, как королева, она идет к месту казни и там вслух произносит свою присягу: клянусь, что никогда не держал меня в объятьях ни один мужчина, кроме моего супруга и минуту назад вот этого убогого нищего!

После чего берет в руки раскаленное железо и проносит его перед толпой на берегу, потом отбрасывает железо и показывает всем необожженные ладони. Собственно, она ведь не лгала, и сам господь бог вынужден был сотворить чудо, хотя прекрасно знал, что красотка его довольно ловко провела. Я утверждаю, что эта история совершенно аморальна, но поскольку мы, люди, не слишком печемся о морали, то понимаем, почему именно в эпоху Ренессанса эта история имела такой успех. Кто знает, возможно, пан Шимон из Нойталя тоже был плутоват и именно поэтому велел изобразить здесь двух прелюбодеев, Тристана и Изольду, а не своего патрона Симеона из Иудеи.

Томан допил бокал и вздохнул:

— Многое можно простить человеку, пораженному слепотой любви!

— Когда любовь настоящая, то конечно. Кстати, после смерти обоих любовников, отягощенных самыми страшными грехами, на могиле Тристана вырос куст терновника и перекинулся на могилу Изольды. Трижды срезали люди терновник, но потом поняли, что такова воля божья, и оставили его. Ибо любовь, которая сильнее смерти, имеет право на отпущение грехов.

В голосе Хиле прозвучала такая сила убежденности, что комментарии были излишни.

Позже Ян стоял на галерее своей квартиры, разглядывал неясные контуры фрески, осторожно дотрагиваясь пальцами до ее поверхности, и ему было грустно. Мир в суетах, человек во грехах — великая любовь, вот то, чего нам всем не хватает! Ее священного прикосновения! Ее безграничности!

И только много позже он вычитал в одной книге, что великие влюбленные прошлого не признавали любви супружеской: постановление суда в Авиньоне от 1174 года даже гласило, что любовь не может распространять свои права на особы, связанные узами брака.

Какое странное и аморальное, но тем не менее недвусмысленное и официально подтвержденное назидание!

* * *

Не было ничего более приятного для ушей Данеша, чем этот уважительный шепоток, сопровождающий его при входе в любой кабинет. Даже собственная секретарша глядела на него с тайным восхищением. Да, думал он, далеко я пошел, член коллегии министерства — это вам не шутки. Правда, он весьма смутно представлял себе, что это такое, но чувствовал, как для его карьеры открываются новые горизонты. Что-что, а министерские порядки он знал даже слишком хорошо: одного вдруг постигнет немилость, другого — награда, хотя ни тот, ни другой особенно не провинился и не отличился.

Позже он убедил сам себя, что произошло так исключительно из-за его непревзойденных достоинств, а уверовав в это, ощутил необычайный прилив сил. И потому подумывал, не съездить ли к Марии. Ему всегда хотелось ей импонировать, что, впрочем, с успехом удавалось: преподавательница пения из маленького городка, естественно, влюбилась в него с первого взгляда и, явись он теперь, в апогее славы, приняла бы его не только с милой женской покорностью, но, очевидно, и с восхищением. Идея использовать для этого путешествия именно Томана была блестящей (да, я такой, меня осеняют только блестящие идеи!), оставалось назначить день. А когда закончится ее турне по домам отдыха, надо постараться, чтобы она приехала в Прагу с хорошей рекомендацией, может, удастся ее где-нибудь пристроить. Конечно, сразу на оперу рассчитывать не приходится, на первых порах подойдет что-нибудь попроще, но у нее будет свой угол, приятно всегда иметь ее под рукой. Да и кто говорит, что мои намерения несерьезны? Моя благоверная давно перестала доставлять мне радость.

Ну и ловкий ты мужик, Данеш, тихо говорил он сам себе, просто молодчина. А мир прекрасен и доступен тем, кто хочет его завоевать!

Его мысли прервала секретарша, которая несколько неуверенно положила на стол папку с корреспонденцией.

Он удивился:

— Что такое? Мы ведь разобрались с почтой.

— Да, товарищ директор. Но пришла телеграмма, я думаю, вам стоит ее прочитать.

— Телеграмма? Кто это отчудил?

— Не знаю, — сказала она с виноватым видом. — Мне кажется, это личная телеграмма.

Он открыл папку и пробежал глазами текст. Нахмурился, едва сдержался, чтобы не выругаться, а потом сказал:

— Ничего страшного… Родственница из деревни. Не сообразила послать домой.

Секретарша с явным облегчением удалилась, а Данеш вскочил. Господи, до чего же неосторожны эти женщины! Додумалась прислать телеграмму на работу! Не знает разве, что в учреждениях распечатывают все телеграммы. Такую возможность не упустит ни одна секретарша.

Текст был короткий: «Я должна немедленно уехать. Мария». Неужто нельзя было подписаться так, чтобы понял только я? Какой идиотизм! И почему это ей нужно уехать? Она должна пробыть там еще целый месяц. Вполне приличный срок. А что касается ее работы, так это просто приятное времяпрепровождение. Не ахти как трудно спеть вечером пару песенок для отдыхающих, которые небось помирают со скуки. Зато получила бы бумажку — а это уже вещь серьезная.

«Я должна немедленно уехать».

Милая моя, это, конечно, здорово, но я ведь не могу исполнять любые твои прихоти! У меня тоже работа, и, главное, мне вовсе ни к чему скандалы.

Он возмущенно прохаживался по кабинету. Женщины так неосторожны. И подвержены настроениям. Вообще-то, конечно, она ведь артистка… Но опять же не какая-нибудь там звезда, чтобы выкидывать всякие фортели. В этот момент он совершенно забыл, что когда они случайно познакомились в командировке, ему понравилась именно ее эксцентричность. Нет, не могу я бросить все и поехать за тобой, бесился он, и именно сейчас, когда мне нужно бывать на каждом расширенном совещании в министерстве!

Придется просить Томана, другого выхода нет. Пусть радуется, что мне понадобилась его помощь. Он вызвал секретаршу. Та пришла уже в пальто.

— Вы уходите? — удивился он.

— Рабочий день давно закончился, — сказала она тихо.

— Правда? А я и не заметил… Тогда вызовите мне поскорее Томана.

Через минуту она вернулась:

— Он уже ушел.

Махнув рукой, Данеш вздохнул:

— Сотрудники уходят, а директору приходится засиживаться после работы!

Он снова уселся и принялся жалеть сам себя. Дома жена, с которой никакого контакта, приятельница, правда, ничего, но тоже, к несчастью, думает только о себе. И сотрудники хороши, не могут ни на минуту задержаться, когда требуется.

Насколько он изучил Марию, та может объявиться здесь в любой момент. И никого уже не убедишь, что это просто деревенская родственница. Возьмет и заявится в приемную, а если его не окажется, спокойно объявит, что подождет. Господи боже, когда же наконец женщины поймут, что жизнь мужчины всегда намного сложнее, чем им кажется!

Вот почему он решился на единственный оставшийся у него шанс. Вызвал шофера, а по дороге попросил заехать на Малую страну. Хорошо бы еще сегодня поговорить с Томаном. Пусть завтра утром садится в машину и едет за Марией. Если что-то случилось, надо немедленно привезти ее в Прагу. Еще минуту назад ему очень хотелось, чтобы она была рядом. А теперь он совсем не был в этом уверен.

Когда машина остановилась перед старинным домом, в окне первого этажа раздвинулись занавески: старая Гронкова внимательно наблюдала, кто это приехал в таком шикарном автомобиле. Она так боялась комиссии, которая начнет копать в ее квартире, что не поленилась выйти во двор. Но Данешу удалось проскользнуть по лестнице к Томанам.

Ну и дела, подумала пани Гронкова, ну и нравы! Пана Томана нет дома, кого же это к ним принесло?

Услышав звонок, Гелена решила, что это наверняка тот ужасный реставратор, который неизвестно почему вдруг пропал, и нацепила неприступную маску.

Она была абсолютно уверена, что поставит его на место, хотя еще не знала как. Слишком долго он не давал о себе знать, а для добродетельной женщины это, конечно, больше чем оскорбление.

Она резко открыла дверь, и ей стоило немалого труда сменить гневное выражение каменного лица на приветливую улыбку.

— Вот это гости! — выдавила она наконец, переведя дух.

— Тысяча извинений, к несчастью, у вас нет телефона, а мне срочно нужен Ян.

— Проходите, товарищ директор. Что же вам предложить? — суетилась Гелена.

— Спасибо, ничего не надо. Я заскочил по работе. Иначе принес бы цветы, — нашелся он, снова приобретая утраченную было самоуверенность.

— Мужа нет, он и тот старый чудак с первого этажа пошли на собрание любителей старой Праги.

Данешу хотелось чертыхнуться; идиотизм, бывают же такие моменты, когда ничего не ладится. Он раздраженно плюхнулся в кресло.

— А вы не можете ему кое-что передать? Ну, что я очень прошу его поехать завтра утром… Нет, пожалуй, я напишу, если позволите… Сначала я сам хотел поехать, мы давно собирались, но завтра никак не могу…

И перешел на более доверительный тон:

— Просто у меня есть знакомая, которая сегодня вдруг сообщила, что ей срочно нужно в Прагу, совершенно не понимаю зачем, но вы ведь знаете женщин! Довольно часто они сами не ведают, чего хотят!

— Это кто как, — заметила она.

— Конечно, конечно, — быстро согласился он. — Охотно верю. Только мне пока не встречалась разумная женщина.

— Еще не все потеряно, — улыбнулась она.

Господи, как же он волнуется, царапая на листке записку для Яна. Гелена начала догадываться, в чем тут дело. Ну кто бы мог поверить, что Данешу однажды вдруг так понадобится бывший одноклассник!

— А если сразу не сможет, она там выступает с концертами, пусть он подождет. Все равно я буду на работе до самого вечера.

Он так трогательно взволнован, что его даже жаль! — ликовала Гелена.

Данеш собрался раскланяться, но Гелена задержала его:

— Не беспокойтесь, Ян все сделает. Но если я правильно поняла, у этой дамы вряд ли есть квартира в Праге?

— Нет. Она будет жить в гостинице.

— Разумеется. Но коль скоро мы об этом заговорили, удобно ли это для нее, а главное, для вас? Вы понимаете, что я хочу сказать? И еще, ведь не так-то просто найти гостиницу. Наверное, удобнее жить у знакомых. Хотя бы тут, у нас… Нет-нет, не отказывайтесь сразу. Квартира у нас довольно большая. Дочка в школе, я на работе, у нас ей будет спокойно. Я предлагаю от чистого сердца!

Он смотрел на нее сначала с изумлением, а потом с восторгом:

— Вы просто чудо!

— Такого мне давно уже никто не говорил. А собственный муж просто никогда. Он рассеянно удивился:

— Правда? Да, к слову, та моя… знакомая… она, конечно, пробудет недолго. Ну, день-два…

— Это пусть решает она, — улыбнулась Гелена. Данеш встал:

— Пани Томанова, вы — сокровище!

— Расценивайте это как услугу, которую могут оказать только одноклассники.

Он поцеловал ей руку и подумал: чудо, а не женщина. Умна, рассудительна и, наконец, хороша собой. Данешу было свойственно оценивать женщин со всех сторон.

Когда он ушел, пани Гелена какое-то время постояла в прихожей, размышляя.

Одна знакомая… Мужчины думают, будто они бог весть какие ловкачи, но при этом выдают себя с головой. С другой стороны, Данеш и впрямь настоящий мужчина, трудно представить, чтобы у такого не было любовницы. Он обладает достоинствами, которые ищут в мужчинах женщины. Всем тем, чего нет у моего мужа! Она удовлетворенно улыбнулась: естественно, он будет благодарен за эту услугу.

Вернувшись, Ян застал свою жену сидящей у стола. Гелена читала написанный на клочке бумаги какой-то адрес с таким видом, будто хотела выучить его наизусть. А по лицу блуждала мечтательная улыбка.

Она торопливо объяснила ситуацию и добавила:

— Завтра утром и поедешь. Он удивился:

— Но ведь это глупо! Я ее совсем не знаю.

— Вот и познакомишься. Ты должен это сделать. Я обещала Данешу.

— Такие вещи нельзя обещать. Гелена грозно выпрямилась:

— Недотепа ты недотепа, ну да ладно. Все равно я уже все взяла в свои руки. Знаешь ведь, кто такой Данеш и что он для нас может сделать!

Ян зажмурил глаза и ответил заученной фразой:

— Разумеется, это просто великолепно, если он нам будет обязан, моя карьера в институте и все прочее. Человеческая добродетель оказывается чертовски хрупкой вещью.

— Вечно ты приплетаешь свою философию!

Закончил он уже про себя: все мы так или иначе оказываемся подлецами, кто больше, кто меньше; хорошо еще, что я не должен подличать больше других, потому как мне ничего не надо. Но разве вправе я негодовать на тех, кто должен делать больше подлостей, чтобы выжить? Пусть Гелена как угодно издевается над моей философией, но это печальный факт.

Он еще раз взглянул на бумажку и пробурчал:

— Довольно далеко, у самого Махова озера. Ты ведь знаешь, в последний раз плохо работали фары.

— Поедешь днем. Он вздохнул:

— Ну конечно. Когда мы выезжаем?

— Ты поедешь один. У меня и дома забот хватит, надо приготовить Геленкину комнату. Дочка будет спать со мной в спальне, а ты в столовой.

— Это еще почему?

— Потому что Мария будет жить у нас. Вот теперь можешь изумляться сколько угодно.

И с торжествующим видом вышла из комнаты.

 

III

Деревья замерли вдоль дороги, словно солдаты в строю, но стоит проехать мимо них на машине, как они пускаются взапуски. Облака плывут куда им заблагорассудится, а подымешь голову, и кажется, что они остались далеко позади, словно неторопливые пузатые корабли. Когда едешь, ты властелин вселенной. Достаточно опустить руку на руль, и ты — повелитель искусного механизма, можно уменьшить или прибавить скорость, проезжать горушки и падать вниз с удвоенной быстротой, обгонять телеги, велосипедистов, оставить позади маленький мотоцикл, вперед, только вперед, весь мир принадлежит тебе, и легкое нажатие на педаль газа создает ощущение полета. В эти мгновения ты — властелин вселенной.

Вспоминается детский сон: ты бежишь с холма зажмурив глаза и раскинув руки, страстно желая при этом — однажды я обязательно полечу. Какой прекрасный сон! И как болели потом разбитые коленки, когда ты споткнулся о камень! А теперь твой сон превращается в реальность, и ты уже не мелкий чиновник, который бесцельно бродит по старому городу, тебе принадлежит мир. И машина послушна тебе, и все, что ты видишь, — твое!

Ян провел рукой по лицу, словно отгоняя наваждение. И улыбнулся: ну ладно, я и сам знаю, что моя машина не летит стрелой, она уже в годах, да и деревья мелькают не так головокружительно, в гору старушка подозрительно пыхтит, ее болты и рычаги пытаются помешать друг другу, но у них не всегда получается, лучше вместо того, чтобы бахвалиться скоростью, которая не слишком-то велика, прислушайся, не предвещает ли это постукивание в моторе какой-нибудь неприятности.

В мечтах мы всегда намного отважнее, чем в действительности, жизнь кажется нам гораздо проще, чем есть на самом деле. И в результате нас обгоняет множество машин, роскошных и высокомерных, а иногда обойдет даже грузовик, шоферу которого доставляет несказанную радость обдать нас облаком выхлопных газов.

Но что всегда с нами, так это чувство свободы: пока я еду, мой стул в институте пустует, коллега Шимачек вынужден сам отвечать на телефонные звонки, а у меня свободный день, да еще по указанию самого главного шефа!

Вокруг сияет прекрасное лето, пахнут скошенные луга, уже доносится аромат созревающей пшеницы, немного в году таких дней, и нет ничего приятнее, чем вырваться из рутины повседневности. Как хорошо иногда побыть одному — только тогда можно ощутить, как велик и многообразен мир вокруг тебя!

Ян притормозил у бывшего придорожного трактира, который давно уже не привечает извозчиков, но места перед ним достаточно, чтобы водители, отправляющиеся в дальний рейс, могли поставить тут свои автомобили. Когда Ян закрывал машину, рядом остановился какой-то коллега-водитель и с удивлением уставился на узкий капот его «тюдора».

— Да, приятель, давненько я не видывал такого на дорогах! Вот это были машины!

— К сожалению, были, — несколько смущенно согласился Ян.

— А какие моторы! А кузов, вы только послушайте, какой звук, не то что эти нынешние жестянки!

Он постучал рукой по крыше и с удовольствием прислушался. Потом оглянулся вокруг:

— Помяните мое слово, приятель, все эти колымаги окажутся на свалке, а ваша будет бегать.

Ян улыбается, наблюдая, как мимо пролетают машины, совсем не подозревающие, что им предрекли близкую кончину. Тем не менее похвала его радует, а потому, выпив стакан лимонада, он срывает маленький цветок, продирающийся сквозь прутья забора, и всовывает его под зеркальце. Не самый дорогой подарок, старина, зато от всей души!

К полудню Ян приближается к цели, надо еще проехать небольшой городок, чтобы потом свернуть по узкой пыльной дороге к лесу, а после — дороги нет, на стоянке видимо-невидимо машин, и он с трудом втискивается у самого края, вокруг полно роскошных вилл, одна возле другой, звучат смех и музыка, большая гостиница на берегу озера шумит как пчелиный улей. Он нервно заглянул в бумажку, да, должно быть, тут. Дом отдыха профсоюзов, Мария Своянова… Если учесть, что она, как и всякая женщина, будет довольно долго собираться, то надо найти ее сразу, хорошо бы уехать засветло.

В доме отдыха подтверждают, что Мария Своянова здесь действительно живет, ключ у администратора, а это означает, что в номере ее нет. Ничего удивительного, все на пляже, наверняка и она там. А если нет, то надо узнать у массовика Каминека, он определенно в курсе.

Если б я ее знал, думал Ян, бродя среди людей, которые лежали на песке или шли окунуться, рассматривая его с обычным любопытством, с каким раздетые люди наблюдают за человеком, появившимся среди них в одежде. У кромки воды возились дети и строили замки из песка, а вода постоянно их размывала. Какой прекрасный образ тщетности человеческих усилий! Такой замок сооружает и Данеш, а я помогаю ему; вот привезу сегодня его приятельницу, будут у них свои башни и стены, но какая волна однажды неумолимо разрушит их?

Он решил все же обратиться за помощью к массовику, уже несколько раз мимо него продефилировала странная фигура в полотняном костюме — в руках полно бумаг и страшно занятой вид. В нем чувствовалась ответственность за возложенную на него чрезвычайно почетную, но вместе с тем нелегкую миссию заполучить для благополезной культурной деятельности всех людей, у которых не было другого интереса, кроме забот о собственной развлечении. Общество само создает таких, как массовик Каминек, а потом над ними же потешается. Он устраива вечера, концерты и лекции с упорством, которое стол облагораживает людей, преданных делу и идее. Он постоянно агитировал, просвещал, убеждал, вот и сейчас хрипел в репродуктор, призывая всех не пропустить необычайно интересный концерт певицы Марии Свояновой, который состоится в зеркальном зале дома отдыха.

Когда он снова появился, Томан остановил его и объяснил, кого разыскивает.

— Да, разумеется, она здесь… Но как понимать, что вы за ней приехали? У нее концерт, вот и афиша в холле висит. Или еще не повесили? заволновался он.

— Она прислала телеграмму, что ей нужно уехать, поэтому я здесь.

Массовик помрачнел:

— Да-да, что-то такое припоминаю… Жалко, что она не хочет у нас выступать, ее концерты — большая радость для наших отдыхающих, сами понимаете, неординарный талант, может, вы смогли бы ее уговорить?

Ян вздохнул:

— Но я ее совсем не знаю, я просто приехал за ней.

Видимо, эти его слова успокоили массовика Каминека и он посмотрел на Томана приветливее:

— Так это другое дело, выходит, вы просто шофер. Извините, я не знал. Но все равно жалко, что она уезжает это большая потеря для всех нас. Как бы вам объяснить понимаете, она человек искусства, а это много значит… — Он взял Яна за руку и доверительно сообщил: — Вы найдете ее вон там, на островке, правда, туда не пускают, но для нее я сделал исключение. Понимаете, хочется побыть одной, ничего удивительного, мужчины так назойливы. Вы можете привезти ее, обычно это делаю я, и надо сказать, с большим удовольствием. Она там упражняется или как это у них называется. Здесь, сами видите, такой гам, что собственного голоса не услышишь. Вон голубая лодка, можете ее взять. До чего же обидно, что она уезжает! Так и передайте ей.

Массовик посмотрел куда-то вдаль, а потом вздохнул. Ян подумал, не удирает ли пассия Данеша потому, что вскружила голову этому человеку, а теперь ей жалко его?

— Ладно, делайте свои дела, я сам за ней съезжу.

— Вот и отлично. А я пока попробую еще поагитировать насчет вечернего концерта, раз он последний, надо, чтоб пришло побольше народу.

И несчастный массовик снова погрузился в свою бессмысленную, но, по всей вероятности, захватывающую работу.

Ян Томан подошел к кабинам и быстро договорился с бабулькой: она дала ему напрокат плавки и взялась постеречь одежду. В такую даль лучше плыть налегке. Пусть уж мой отдых будет самым настоящим, и в институте позавидуют, что в командировке я ухитрился еще и загореть.

Выйдя из кабины уже в плавках, он заметил двух отдыхающих, которые потягивали водку у стойки буфета.

Один сказал:

— Как вчерашний вечер?

— В каком смысле?

— Ну, чем закончилось с той певичкой, ты же с ней танцевал, я видел, как вы на улицу выходили звездочками полюбоваться. В порядке?

Мужчина неторопливо допил, а потом вздохнул:

— Недотрога. А на всякие там шуры-муры времени нет!

— Это точно. Каждый день на счету.

Томан невольно улыбнулся: подумать только, я ее еще не видел, а столько о ней наслышался!

Он направился к лодке с надписью «Спасательная», отвязал ее от вбитой в землю железяки, слегка смочил водой лицо и руки и отчалил. Давненько он не сидел на веслах и потому без особого восторга прикинул расстояние до островка.

Не слишком-то ловким я покажусь этой дамочке, если она за мной наблюдает, думал Ян, налегая на весла. А вот пан Хиле за меня бы порадовался — и впрямь еду за невестой для своего господина и привезу ее с далекого острова, где она расчесывает роскошные золотые волосы. Правда, по правилам надо бы убить дракона, но судя по всему это не понадобится. Хватит того, что я разбил сердце массовика Каминека. Принцесса, верно, будет разочарована, увидев вместо Данеша меня.

Кричали чайки, а когда он приблизился к острову, по озерной глади пронеслось несколько уток, встревоженных незваным гостем. Утерев со лба пот, Ян расслабился, волны качали лодку; до чего же тихо, неудивительно, что именно здесь она скрывается от гостиничной сутолоки.

Теперь он разглядел и женщину, та, заметив его, приподнялась и стала быстро пристегивать бретельки купальника. Вместо того чтобы репетировать, загорает себе голая! Женщина смотрела на лодку, прикрыв от солнца глаза, и, поняв, что приплыл кто-то чужой, набросила на плечи купальный халат.

Ян причалил к берегу, внезапно смутившись, что предстает перед ней в плавках, стал вылезать из лодки, та закачалась, и он плюхнулся в воду. Вскрикнув, он все же успел схватить веревку, чтобы лодка не уплыла.

— Похоже, перевозчика из меня не выйдет! — произнес он. — Я приехал за вами из Праги, от Данеша.

Его несколько разочаровало отсутствие длинных золотых волос, волосы были просто каштановые, впрочем, развеваясь на слабом ветерке, они красиво обрамляли ее лицо. Их обладательница, услышав знакомую фамилию, удивленно приподняла брови:

— Выходит, он… то есть Данеш не приедет?

— Он просил извиниться, но в институте все время какие-то события, вырваться просто невозможно. А я его знакомый… — И поскольку она продолжала молчать, добавил: — Видимо, он решил, что такое ответственное задание нельзя поручить неизвестно кому.

— Конечно, конечно. Данеш человек осмотрительный, я знаю.

В ее голосе явно прозвучала насмешка. Господи боже, и чего ради я стою тут как идиот и веду бредовые разговоры?

Он вздохнул:

— А ведь я забыл представиться. Томан, бывший одноклассник Данеша, когда-то мы сидели за одной партой, а теперь я работаю у него в институте. Только он большой начальник, а я простой референт. Жена нет-нет да и попрекнет меня этим. Сам не знаю, зачем я все это говорю. Вам ведь неинтересно.

— Ну, раз уж нам придется вместе ехать в Прагу, пожалуй, стоит рассказать о себе.

— Да, — удрученно кивнул Томан. — Дорога длинная, а моя машина не из самых надежных. Просто у Данеша не было выбора, вот он и попросил меня.

Она посмотрела на него и отбросила со лба волосы:

— Вы так говорите, будто оправдываетесь. Ну и напрасно. А как вы меня разыскали?

— Помог массовик Каминек. Кстати, он весьма восторженно о вас отзывался.

— Хороший человек, только несчастный. И, снова усевшись на камень, жестом предложила ему сесть рядом.

— Люблю я это место. А туда, — она кивнула головой в сторону пляжа, мне совсем не хочется.

— Мне бы там тоже не понравилось.

— А у Данеша вам нравится? Ян пожал плечами:

— Так сразу не ответишь. Вообще-то он мне помог, взял к себе в институт. Там, где я работал раньше, мне было совсем невмоготу. Не стану убеждать, будто институт Данеша — райские кущи, но я не слишком разборчив. Говорят, я начисто лишен амбиций. Даже в характеристике так написано.

Она засмеялась, и он следом. Беспредельную голубизну над головой то тут, то там нарушали белые штрихи чаек, а озеро простиралось до самого края земли, до самой темной черты далекого леса.

Мария посмотрела на часы:

— Надо ехать, неудобно вас задерживать.

— Жаль, мне здесь очень хорошо. Не смейтесь, я правду говорю, признался он.

Она хотела сказать то же самое, но промолчала.

Потом они сели в лодку и погребли к пляжу.

Погрузив руку в воду, Мария наблюдала, как от нее разбегаются мелкие волны.

— Мы с вами примерно в одинаковом положении, — вдруг сказала она. Данеш и мне помог. Жила я себе в провинциальном городишке, учила детей в музыкальной школе. Не слишком увлекательная жизнь. А он убедил меня, что я способна на большее: петь. И я уехала. Это тоже была его идея: чтобы сделать себе имя, мне якобы нужно выступить с концертной программой. Для начала в самодеятельности. Только мне кажется, людей на отдыхе мало интересует вокал. Впрочем, кому какое дело до их интересов, просто мне понадобилась бумажка, что я здесь выступала. Вернее, не мне, а Данешу, он ведь подыскивает для меня в Праге место. Так что, наверное, с моей стороны жуткое свинство взять и уехать отсюда. Пожалуй, я усложнила ему жизнь.

— А я уверен, что он вас ждет. Мне, по крайней мере, он так говорил.

— Какое благородство!

Солнце светило Яну в глаза, лица Марии он не видел, и это его раздражало. Он готов был поклясться, что она издевается!

Ян яростно греб и молчал. И вдруг ему показалось, будто они не одни на озерной глади, а рядом возник высокий корабль под парусами и с веслами по бокам, на корме корабля стоит высокий человек в шлеме и осуждающе глядит на Яна, ему даже почудился его голос:

— Когда я отправился за Изольдой на остров Ирландия, у меня был превосходный корабль с воинами, соболья накидка и чеканные латы. Предстать пред дамой в плавках считалось в наше время верхом неприличия!

— Что поделаешь, мы хилое поколение и о великих страстях узнаем только из старинных легенд. И все же вглядитесь попристальнее, господин рыцарь, эта дама обладает всеми достоинствами прекрасной Изольды.

Тристан ничего не ответил, а его корабль словно испарился в лучах солнца…

С берега донеслись удары гонга.

Ян Томан очнулся:

— Слышите? Это приветствие в нашу честь! Думаю, самое время вступить фанфарам.

— Как бы не так, — засмеялась Мария. — Это всего лишь гонг к обеду.

С тем же энтузиазмом, с каким прибежали сюда на рассвете, отдыхающие торопливо покидали пляж, утром они мечтали не упустить ни секунды прекрасного дня, пытаясь занять место на пляже раньше других, а в полдень опять же раньше прочих — заполучить место у стола.

Он привязал лодку и проводил Марию до гостиницы.

— Может, вам неудобно так долго ждать меня?

— Вовсе нет. Я с удовольствием подожду. Буду сидеть вот тут на бережку и смотреть на островок, откуда я вас привез. И радоваться, что услышу, как вы поете.

— Лучше бы вы не приходили. Боюсь, вас постигнет разочарование. Он покачал головой:

— Не бойтесь. Я не большой меломан, а в пении совсем ничего не смыслю. Во мне вы найдете очень внимательного, но абсолютно непритязательного слушателя. Это, я думаю, лучшая категория.

Она подала ему руку. Опоздавшие, пробегая в спешке мимо, бросали на них любопытные взгляды.

— Хорошо бы уехать сразу после концерта. Может, удастся добраться до Праги засветло. Моя машина под стать женщине — склонна к капризам.

Мария подняла глаза, но промолчала. В дверях мелькнул силуэт маявшегося в ожидании массовика Каминека.

Потом Ян неторопливо бродил по пляжу, тихому и пустынному, только несколько ребятишек, которых не смогли оторвать от игры призывы матерей, строили из мокрого песка свои замки.

Ян опустился на скамейку, размышляя, пойти ли для начала в буфет или выкупаться. И в результате остался сидеть. Он думал об этой женщине, еще несколько часов назад не только незнакомой, но и совершенно безразличной, и вдруг поймал себя на мысли, что тщательно взвешивает все фразы, сказанные Марией о Данеше.

Вообще-то совершенно неудивительно, что она ему так нравится.

Странно только, что и Данеш нравится ей, вздохнул он, почувствовав, как кольнуло сердце.

Ян зажмурил глаза от солнца и довольно скоро ощутил, как на него наваливается дремота. Разбудили его вернувшиеся с обеда отдыхающие. Весело галдя, они стремились захватить места получше. Он понял, что проголодался, и занял очередь в буфет. И совсем не удивился, встретив там уже знакомых любителей женского пола. На этот раз они потягивали свою водку молча. Однако при этом внимательно оглядывали местность, останавливая оценивающий взор на мелькающих вокруг женщинах.

— Ну, слава богу, послезавтра отчаливаю! — со вздохом сказал один из них. А другой добавил:

— Дома, правда, тоже тоска, но то хотя бы дома.

Ян решил прогуляться по берегу, но постоянно поглядывал на часы, боясь опоздать на концерт.

В зале он оказался первым и успел поволноваться, соберется ли публика. Зал заполнялся медленно, но если учесть, что кое-кто предпочел расположиться снаружи под открытыми окнами, то слушателей в конце концов набралось порядочно. Сначала кто-то нескончаемо долго играл на скрипке, потом Каминек объявил, что сегодня в последний раз выступает певица Мария Своянова:

— Пожелаем нашей артистке успехов в ее дальнейшем творчестве!

Раздались жидкие аплодисменты. Ян слушал внимательно и почти растроганно. Может, конечно, я ничего и не понимаю, но, по-моему, поет она хорошо. А если и не очень, то просто смотреть на нее и то удовольствие. Похоже, обратный путь будет приятным, жаль только, что придется сдать ее Данешу с рук на руки.

После каждой песни он первым принимался аплодировать. А поймав ее взгляд, радостно улыбался.

После концерта Ян вышел в вестибюль и, увидев Марию, уже одетую по-дорожному, с чемоданом и сумкой в руках, побежал навстречу, чтобы отнести вещи в машину.

— Это было замечательно! Она вздохнула:

— Позволю себе не разделить ваших восторгов!

Он очень старался завести машину с первого раза. Это удалось, но она сорвалась с места так резко, что из-под колес взвились облака пыли.

Дорога шла среди сосен, на одном из поворотов стоял какой-то человек, робко подняв руку в приветствии. Или это была просьба остановиться?

— Смотрите, наш затейник, — сказал Ян.

— Вижу… Пожалуйста, поезжайте!

Фигура массовика и пустынный пляж остались далеко позади. Темнело. Шеренга деревьев поредела, и когда машина выехала на шоссе, он услышал облегченный вздох.

— Вы рады, что все уже в прошлом? Она пожала плечами:

— Не знаю…

— Скорость, правда, у нас небольшая, но не бойтесь, уедем от всех неприятностей.

— Я даже рада, что мы едем так тихо. Не очень-то я тороплюсь в эту новую жизнь. Мне страшно. Езжайте помедленнее.

И она набросила на плечи белый шарф, будто вдруг дохнуло холодом.

* * *

Опустились сумерки, и полутьма придавала окружающему пейзажу какой-то сказочно-игрушечный вид; деревни казались театральными декорациями, и только проносящиеся мимо машины возвращали Яна к действительности: конечно, куда ему до них.

Изредка он косился краем глаза на свою спутницу, но тут же отводил взгляд. Мария молчала, погрузившись в невеселые думы. По ее отрывочным фразам Ян догадался, что сейчас она пытается убежать от чего-то неприятного и обременительного, хотя впереди маячит пугающая неопределенность. Должно быть, она укоряет себя за то, что произошло там у озера, а к Данешу едет скорее всего потому, что ей просто некуда деться. Впрочем, если я правильно понял, Данеш тоже не герой ее романа. Она ведь стремится не к нему, а к своей мечте, которую он обещал воплотить в реальность.

Грустно все же — такой женщине и так не везет.

Довольно часто представители сильного пола, случайно встретив незаурядную женщину, воображают, будто судьба свела их для того, чтобы они смогли защитить ее от посягательств соперников. Сам древний рыцарь Тристан повел себя аналогичным образом и сразился с драконом, дабы спасти и завоевать Изольду, причем, что самое примечательное, не для себя. А если дракон вымышленный, так биться с ним для мужчины просто одно удовольствие, тем более что дело тут вовсе не в драконе, а в привычной идее: даму защищать благородно! Ну разве не достойно награды завоевать для нее заманчивое будущее, не забыв при этом о себе? Но проходит время, и женщина встречает очередного героя, в ком также гнездится злополучная идея защиты, так что бой с драконом повторяется до одурения. Закованные в панцири герои древности ставили на карту свою жизнь перед изрыгающей огонь мордой. А мы воюем, вероятно, да нет, пожалуй, совершенно точно, всего лишь с собственным мужским честолюбием. Так пусть же дракон спит, а ты, рыцарь, лучше пройди потихоньку на цыпочках мимо пещеры, где дремлет твоя мужская гордыня!

И ты, безумец, не поглядывай украдкой на свою спутницу, а смотри прямо перед собой, так-то лучше, если уж взялся вести машину, у нее ведь тоже свои причуды. Ко всему прочему, это мешает любоваться многочисленными красотами природы, наблюдать которые рекомендуют и философы, ибо, без сомнения, ничто так не способствует восстановлению душевного равновесия.

Конечно, Мария замечала эти мимолетные взгляды, но каждый раз успевала вовремя отвернуться. К тому же в машине было довольно тесно, так что им случалось и дотрагиваться друг до друга. Вот почему Марии пришлось отодвинуться на самый краешек сиденья. Нельзя сказать, чтобы ей было неприятно, напротив, взгляды Яна явно говорили о его неослабном интересе, и это переполняло Марию тайной радостью. То, что они встретились в таком экзотическом месте, да еще при таких нестандартных обстоятельствах, не выходило у нее из головы. Насколько же уверен в себе Данеш, если не приехал сам, а просто прислал своего сотрудника!

Вот бы доказать ему, как он ошибается!

Ибо женщина не воюет ни с драконом, ни с собственной самонадеянностью, она уверена в каждом из тех мужчин, которые мельтешат вокруг, но при этом с большим удовольствием чинит им всяческие препятствия или подстраивает различные мелкие ловушки — это ее игра и одновременно радость — наблюдать, как старательно преодолевает их мужчина, совершенствуя при этом свои бойцовские качества.

И потому она спокойно дожидается, когда, убив ради нее дракона, мужчина падет пред ней на колени, швырнув к ее ногам отрубленную голову чудовища, и отдастся на ее милость или немилость. Предположить, что, отрубив дракону голову, он может просто взять ее за руку и сказать: а теперь отправимся к тому, кто станет твоим господином, — для нее просто немыслимо, и по этой причине потерпели фиаско многие рыцари. Да и господин Тристан в конечном итоге тоже…

Вот почему Мария отодвигается и следит, чтобы их плечи соприкасались как можно реже, хорошо, что Ян молчит и не пытается ее развлекать. Она с радостью отдается езде, ей льстит, что попутчик взволнован и растерян. А вдруг, шепчет она про себя, он переживает из-за меня? Как восхитительно думать об этом и видеть, что твой спутник не знает, куда спрятать глаза!

Так и едут они среди разливающихся сумерек. Машин на дороге уже совсем мало, деревья вдоль шоссе теряют отчетливые очертания, и слабый свет фар с трудом разгоняет сгущающуюся темноту.

И все это словно толкает Яна взглянуть на Марию, дотронуться до ее руки, чтобы разгорелась наконец та искра, которая постоянно и незримо тлеет в их молчании. Но вдруг его отвлекает какой-то посторонний звук, и тут же все окрестные красоты превращаются в мираж, реальность — это автомобиль и шум его мотора, который сбивается с ритма. Ян уже не раз улавливает, что мотор работает рывками, будто вдруг резко глохнет, но в ту же секунду заводится снова. Водитель в панике: «О ужас, сердце машины бьется с перебоями!» Ян поворачивает голову к Марии, их глаза встречаются, но в тот момент, когда она пытается быстро отвести испуганный взгляд, он вдруг спрашивает:

— Вы тоже слышите?

Мария кивает в ответ в надежде узнать наконец самое важное, что разорвет их напряженное молчание.

— Мотор… По-моему, с ним что-то неладно…

И он снова прислушивается к стуку цилиндров, на какой-то миг ему кажется, что это ошибка, но потом он понимает: мотор не работает, он мертв. Ян резко жмет газ, переключает скорость, машина дергается и продолжает бежать дальше.

— Искра слабая, — говорит он.

А ей кажется, будто искра между ними настолько сильна, что в любой момент может вспыхнуть пламя. Но он снова повторяет свою странную фразу, и в его голосе тревога: скоро стемнеет, до Праги порядочно, а машин на дороге почти нет.

Наконец автомобиль останавливается окончательно. Он замирает на шоссе, мотор молчит, вокруг тишина.

— Этого еще не хватало. — Ян вылезает из машины и открывает капот.

Мария тоже выходит, пока еще не представляя, каков размер бедствия, ей даже приятно очутиться на твердой земле — вокруг сгущаются сумерки, насыщенные ароматами леса; она подходит к Яну и тоже заглядывает в мотор, хотя ничего в нем не понимает.

Ян пробует отыскать неисправность, иногда шипит, обжегшись о какие-то горячие трубки.

— Это не зажигание, на аккумулятор тоже не похоже, фары ведь светят, вполголоса размышляет он, предоставляя Марии наслаждаться окрестными красотами, сам он не в состоянии думать ни о чем другом, кроме мотора. — А что, если ее немножко толкнуть?

— Давайте я вам помогу!

— Да что вы, место ровное, вам не справиться. Вот если бы вы сели за руль, тогда бы толкнул я.

— От меня, как обычно, никакого проку, — вздыхает Мария.

Яну и в голову не приходит ее переубеждать, не до того: ну и влипли же мы — ночь на носу, машин на шоссе мало, и вряд ли кто-нибудь остановится. Хуже некуда, в Праге с ума сойдут, если мы не приедем.

Вдруг он замечает неподалеку дорогу, спуск с шоссе в низину. Он довольно крутой, и если добраться до него, а потом съехать вниз, мотор может завестись, ну нечему там серьезно ломаться!

Искра надежды! Бывает, большего и не надо, чтобы обмануть самого себя.

Они дружно толкают машину к спуску, на самом его краю Ян прыгает в машину и для гарантии долго катится вниз, давая машине разгон, затем включает скорость и поворачивает ключ зажигания, мотор несколько раз чихает, — о радость! — но потом внезапно снова наступает тишина. Похоже, машина действительно мертва.

Мария тоже спускается вниз, ее встречает расстроенный взгляд Яна. Машина стоит на лугу, который тянется вдоль низины, немного дальше вырисовываются контуры леса, совсем не похожего на дремучий, а у леса виднеется маленький домик. Тишина и пустота вокруг.

— Приехали, — тихо сказал Ян. — Ну и что будем делать? Мария огляделась и почти восторженно воскликнула:

— Поглядите, нет, вы только поглядите, как тут красиво! Да не расстраивайтесь вы так!

— Боюсь, мы вряд ли попадем сегодня в Прагу.

— Вот и отлично! — Она так искренне обрадовалась, что даже растрогала его.

С края низины поднимался туман.

— Остается только залезть на дерево и посмотреть, нет ли где-нибудь огонька, — сказала Мария, которую все это ужасно забавляло.

— К счастью, на дерево лезть не придется, жилье в двух шагах, вон и свет зажегся.

Желтые отсветы падали из окон в темноту вечера. Ян направился к домику узнать, как пройти в ближайшую деревню.

Из домика вышел мужчина и поглядел поверх забора на приближающуюся парочку.

— Что случилось? — коротко и не слишком приветливо поинтересовался он.

Ян со вздохом объяснил:

— Вот застряли, а как выбраться, ума не приложу. А эта дорога вообще-то куда?

— В деревню, тут недалеко… А чего вам там делать?

— Может, оттуда до Праги есть какой-нибудь автобус?

— Автобус-то есть, да только утром. Если не заведется, лучше на шоссе идите, там хоть машины ходят, авось кто-нибудь да подберет.

Мужчина вышел за ворота, неторопливо подошел к машине и, склонившись над открытым капотом, произнес:

— М-да, черта лысого тут увидишь. Если все так, как вы говорите, то, похоже, ничего страшного. Давайте-ка подкатим ее поближе.

Он с любовью оглядел древний «тюдор»:

— Что и говорить, классные были машины. А она у вас в приличном состоянии.

— Но не в состоянии довезти нас до Праги.

Они подтолкнули машину к забору, мужчина открыл широкие ворота, и они въехали во двор. Потом хозяин распахнул двери сарая и зажег там свет. В сарае оказался старенький автомобиль.

— Вы разбираетесь в моторах? — В голосе Яна зазвучала надежда.

— Не больно-то, но у вас, видать, не в моторе дело, тут что-то с зажиганием, ей-богу.

Он вытащил переноску и повесил ее над капотом. Из темноты неслышно вышла Мария.

— Может, вам пока в горнице передохнуть? — предложил хозяин, кивнув на двери.

— Спасибо, тут так красиво… Вот если бы вы принесли немножко воды.

Хозяин пошел в дом и вернулся с кружкой.

Мария отпила и подала Яну. Когда тот допил, хозяину снова пришлось идти за водой.

— Не больно-то я вас привечаю, — улыбнулся он.

— Вода у вас хорошая, — сказала Мария. — И кружка красивая.

Она повернулась, чтобы показать Яну надпись — «С любовью». Но тому было не до надписи.

— Она нам от бабки досталась, такие теперь не делают, — сказал хозяин.

— «С любовью», — повторила Мария, словно в этих словах заключалась какая-то тайна. Но единственная тайна, которая занимала в эту минуту Яна, была скрыта под капотом автомобиля.

Мужчина неторопливо извлек ящик с инструментами:

— Садитесь в машину, как скомандую, заводите.

Оставив их двоих копаться в моторе, Мария пошла по дороге, уводящей в темноту. Она понимала, что Яна сейчас волнует только автомобиль. Но не огорчалась. Что ни делается, все к лучшему… Пусть Данеш понервничает. Раз уж она не стоит того, чтобы самому за ней приехать, так пускай подождет подольше. И только поэтому? — приходит ей в голову. Или мне просто нравится быть наедине с этим чужим и милым человеком? Ну признайся, тебе же хочется с ним быть. И даже очень.

Конечно, мы ведь пили из одной кружки, следы наших губ наверняка остались на золотом ободке, где-то над словами «С любовью», хотя он и не обратил на них внимания. Все-таки мужчины совсем не понимают, чего от них ждут женщины. На свою беду, разумеется.

Повернув назад, она увидела свет на дворе дома и движущиеся тени мужчин. Над лугом продолжал сгущаться седоватый туман.

— Так я и знал, — спокойно сказал хозяин дома, вытирая руки ветошью. Тут дело не в моторе. Это катушка. Да вы и сами видели!

— Видел. Только ни за что бы не догадался, — признался Ян.

— При свете да без спешки догадались бы. Ну, что будем делать?

Ян пожал плечами.

— Можно и у нас заночевать. Но только на чердаке. Ничего, вашей жене у нас понравится.

— Сомневаюсь. К тому же она мне не жена. Я просто везу ее в Прагу.

Мужчина многозначительно ухмыльнулся:

— Ага, вот оно как! М-да, незадача!

Ян хотел было рассказать, как все произошло, но вдруг ему показалось, что такому объяснению вряд ли кто-нибудь поверит.

Наконец хозяин дома решился. Наверное, просто пожалел бедолагу, застрявшего с чужой женой.

— Ну ладно, так и быть, одолжу вам свою катушку. Но завтра утром пришлите ее срочной бандеролью. Себе-то вы в Праге быстро достанете.

— Конечно, но вы дня два не сможете ездить.

— Мы ездим только по воскресеньям, да и то не всегда.

— Я вам ее завтра же привезу! — пообещал Ян. — Мне бы только запомнить, где я с дороги съехал.

В это время к машине подошла Мария и вопросительно поглядела на Яна.

— Не бойтесь, я вас довезу, — гордо заявил он, почувствовав невероятное облегчение. Страшно даже представить, что бы случилось, не попади они сегодня вечером в Прагу.

Хозяин принес свою катушку, посмотрел на Марию, потом на Яна и хитровато прищурился.

— В конце концов я бы вас и на своей машине отвез, но мне в пять вставать на работу, так что лучше берите катушку.

Когда все было готово, Ян робко предложил деньги, но хозяин обиженно отказался:

— Да вы что! Я ведь просто одолжил. Надо же нам выручать друг друга. Разве не так?

— Конечно, — тихо ответила Мария. — Только почему-то люди редко так поступают.

Ян включил зажигание, мотор моментально завелся.

— На шоссе поосторожнее, по ночам водители как шальные гоняют! предупредил их неожиданный спаситель.

Потом убрал переноску и помахал на прощанье рукой.

— Отличный мужик, — с облегчением сказал Ян.

— Наверное, вы из тех, кто вызывает доверие, — улыбнулась Мария. Подумать только, отдал эту самую катушку и даже не спросил, как вас зовут. Впрочем, я и сама довольно легкомысленно вверилась вам.

Ян не смог ответить — они как раз карабкались вверх к шоссе, и он внимательно следил, нет ли машин. К счастью, шоссе было пустынным, и на асфальт они выехали без всяких происшествий.

— Мы прилично задержались, так что придется вам с Данешем объясняться самой. Мария нахмурилась:

— Плохо вы меня знаете. Ничего я не собираюсь объяснять.

И когда машина тронулась, положила руку ему на плечо:

— Правда, все было чудесно? Обидно только, что вы не видели ту сумеречную низину. Там просто-напросто восхитительно, а самое лучшее, это как мы пили из кружки с такой замечательной надписью!

— Мне было совсем не до этого. Зато теперь я бы не отказался повторить.

Она дотронулась до его руки:

— Давайте это будет нашей тайной, ладно?

Он кивнул, потом они ехали молча; не хотелось ни о чем говорить, но не потому, что они были чужими, как раз наоборот, они знали друг о друге все и не стоило повторять мысли словами. И такое случается иногда в жизни. Только совсем недалекие люди считают, что узнали друг друга, назвав свои имена. А можно ведь не говорить ни слова, просто чувствовать, что вас обдувает один ветер, а над головой светят те же звезды. И если первую часть пути Ян и Мария проехали, боясь прикоснуться друг к другу, то теперь она доверчиво прислонилась к его плечу.

Когда они въехали в Прагу и оказались на узких малостранских улочках, Мария тихо сказала:

— Пора расставаться.

— Не совсем. Я ведь забыл предупредить, вы поживете у нас. Это моя благоверная выдумала, а Данеш, похоже, с радостью согласился.

Машина остановилась перед домом, наверху горел свет, их ждали.

И вот тогда она повернулась к нему, и они поцеловались так быстро, что даже не поняли, кто же, собственно, был первым. Много позже Яну пришло в голову, что, наверное, этот поцелуй продолжался всю их дорогу.

Когда захлопнулись дверцы машины, наверху открылось окно, из него высунулась Гелена и замахала рукой.

В прихожей Гелена со светской улыбкой подала Марии руку:

— Добро пожаловать, проходите.

И жестом пригласила войти. На пороге гостиной уже стоял Данеш. Он бросился навстречу Марии, пытаясь поцеловать, но та уклонилась и лишь подала руку.

Данеш улыбнулся: вот чудачка, стесняется чужих, как это по-старомодному мило!

От Яна не ускользнул холодок встречи. И надо признаться, это его утешило.

Мария повернулась к Гелене:

— Вы так добры, мне ужасно неловко причинять вам столько неудобств.

— Ну что вы, мы очень рады знакомству.

Обмениваясь любезностями, они смерили друг дружку изучающим взглядом, какой бывает лишь у женщин, когда они хотят заглянуть в тайники чужой души.

«Так вот кому удалось заполучить такого человека, как Данеш, — подумала Гелена. — Ничего особенного, обыкновенная простушка, вот уж кому действительно повезло, остается только позавидовать».

«Так вот кому удалось заполучить Яна, — подумала Мария. — Ничего особенного, обыкновенная простушка, вот уж кому действительно повезло, остается только позавидовать».

Иногда люди выносят одинаковые суждения, даже не подозревая об этом. Ну а женщины, оценивая соперниц, всегда судят одинаково. Таков закон природы.

Потом Данеш проводил Марию в комнату, Гелена отправилась в кухню, а Ян взял чемодан и понес его к Марии.

— Здорово вы задержались, мы тут уже волновались, не случилось ли что, — признался Данеш.

— Ничего страшного, просто не повезло, — сокрушенно сказал Ян.

— Это я виновата, совершенно забыла, что сегодня вечером мой последний концерт, вот и пришлось задержаться. Я бесконечно признательна пану… пану Томану, что он любезно согласился приехать за мной.

— К тому же машина сломалась, не годится моя рухлядь для подобных путешествий. Представляешь, пробило катушку… Завтра утром раздобуду новую, а эту верну нашему спасителю. Он ее со своей машины снял. Не знаю, что бы мы без него делали.

— Не бойся, выпишу тебе на завтра командировку, — пообещал Данеш.

Из кухни послышался голос Гелены, зовущей мужа. Когда Ян появился там, она строго сказала:

— Господи, да оставь ты их хоть на минутку одних, думаешь, им не о чем поговорить! Помяни мое слово, тут без проблем не обойдется.

— Ас какой женщиной их нет!

В эту секунду открылась дверь и вошла Мария:

— Давайте я помогу вам, пани Томанова!

Ян благодарно улыбнулся. Он был рад снова видеть ее и очень доволен, что Мария не осталась в комнате наедине с Данешем. Конечно, полное безумие радоваться этому, но в ту минуту Ян едва ли отдавал себе в этом отчет. Она здесь, и слава богу!

— Что вы, какая помощь! И не выдумывайте! Вы с дороги, ужин у меня готов, ступайте лучше в комнату. Пан Данеш мне этого не простит.

В дверях совершенно неожиданно объявилась маленькая Геленка в ночной рубашке. Она бросилась к отцу, не обращая внимания на попреки матери:

— Ты почему не спишь? Что это за манеры? Даже не поздоровалась!

Мария оцепенело глядела на девочку. Господи, как же мало я еще знаю о Яне! Она приготовилась ревновать его к жене, но перед ребенком стояла совершенно обезоруженная. Девочка была копией отца.

— Это ваша дочка? — наконец опомнилась Мария.

— Как видите, непослушная дочка, — ответила Гелена. — Ей давно пора спать.

Она умолчала о том, что специально уложила малышку пораньше, чтобы спокойно посидеть и поболтать с Данешем. Ей не терпелось расспросить его об этой самой приятельнице, за которой Данеш послал Яна. А теперь Гелена перепугалась, что девочка не спала и слышала их разговор.

— Ну, кому я сказала, марш назад в постельку!

— Я уложу, — примиряюще сказал Ян, девчушка безоговорочно пошла за ним, но в дверях еще раз обернулась и с любопытством посмотрела на чужую тетю. Наверное, это очень важная гостья, раз из-за нее надо спать вместе с мамой, а тетя будет жить в детской.

Следующим в кухню заявился улыбающийся Данеш:

— Я тоже к вашим услугам, милые дамы!

— Боже, какие вы все непослушные! — с напускной строгостью сказала Гелена. — Прошу вас, проводите Марию в комнату, я там сейчас накрою. Посидите пока на диване и поболтайте. Вам наверняка есть о чем поговорить.

— Вы думаете? — с сомнением спросила Мария.

— Просто уверена!

— Ну пойдем, — Данеш взял Марию за руку, — хозяйку надо слушаться!

Когда они очутились в комнате одни, он мрачно сказал:

— Не понимаю, с чего ты так нервничаешь. Гелене, то есть пани Томановой, наверное, это кажется странным. Честно говоря, мне тоже.

— Знаешь, я немного устала… И потом, как-то неудобно их стеснять. Да и почему я, собственно, должна жить тут? (На самом деле это чудесно, даже слишком чудесно, пришло ей в голову, хотя и немного страшновато.)

— Думаю, в нашей ситуации выбирать не приходится. Гостиница для нас не самый идеальный вариант. Встречаться здесь намного проще. Ты сердишься, что я сам за тобой не приехал? Прости, пожалуйста, но в институте сейчас такое творится, я ни на день не могу вырваться.

— Да разве я хоть словом попрекнула!

Он притянул ее для поцелуя. Мария волновала его этой своей робостью и смущением. Но когда он попытался ее поцеловать, она отвернула лицо и прошептала:

— Сюда могут войти…

Данеш засмеялся, но отпустил:

— Какая же ты милая… Я прямо жду не дождусь завтрашнего вечера, чтобы прийти сюда.

— Ты с ума сошел! Что они могут подумать!

— Но мы так долго не виделись!

— Не по моей вине. Ты сам хотел, чтобы я была там.

— Конечно, так было нужно. Когда ищешь приличное место, надо иметь хоть какую-нибудь бумажку. Не бойся, у меня все продумано. В этих делах я разбираюсь получше тебя.

В комнату вошла Гелена с подносом и приборами, и Мария с облегчением встала:

— Пойду вымою руки…

— Из прихожей вторая дверь… — Гелена, улыбаясь, повернулась к Данешу: — А сейчас я доверю вам ответственную работу. В ящике стола лежит скатерть.

— С удовольствием, — кивнул Данеш. Когда они остались одни, он добавил: — Робости в ней даже чересчур. И какая-то она необычная, что ли.

— На то и артистка!

— Ну да… Ну да… — повторил он, качая головой. — Иногда я даже сомневаюсь, хорошо ли это?

— Конечно, хорошо, потому она вам и нравится.

— Пожалуй, да… Ну, конечно, да… А вы очень наблюдательны.

В тесной прихожей встретились Ян и Мария.

— Наконец-то дочка угомонилась, теперь заснет. Пришлось объяснить, как почетно спать в моей постели.

— Со мной у вас одни хлопоты. Вы не сердитесь?

— Хлопоты? Господи, да это же прекрасно! Страшно даже представить, что можно было расстаться где-то у гостиницы и никогда потом не увидеться.

Она улыбнулась ему со всей нежностью, на какую была способна. А он осторожно коснулся ее лица, будто хотел удостовериться, что она настоящая. Веки ее испуганно задрожали, и она быстро вернулась в комнату.

Ян прошел в кухню. Через минуту туда заглянула Гелена:

— Иди есть… — Но прежде чем закрыть дверь, сказала трагическим шепотом: — Даю голову на отсечение, у них что-то не ладится. Она тебе по дороге ни о чем не говорила?

— Не понимаю, о чем она должна была говорить?

— Что-то у них не так. Но мы, по крайней мере, сделали все, чтобы Данеш остался доволен.

— Не сомневаюсь, что ты старалась больше всех! Она одарила его косым взглядом, но Ян уже открывал дверь в комнату.

— Ну вот, а теперь самое время за стол, — весело провозгласила Гелена.

Данеш откупорил принесенную бутылку вина и разлил в бокалы. Гелена очень старалась, чтобы тост прозвучал как можно сердечнее:

— За что выпьем? За любовь?

— Или за жажду? — засмеялся Ян.

— За то и за другое, — быстро сказала Мария. — Между ними не слишком большая разница.

— Жажда и любовь… Как-то странно, а? — изумилась Гелена.

Ян понял и улыбнулся Марии.

— Давайте выпьем за исполнение наших желаний, — предложил Данеш.

Тост был многозначительный, и потому каждый выпил за что-то свое, и только двое посвященных пили моравское вино как волшебное зелье любви. Впрочем, воду из той старинной кружки они пили точно так же. И никогда уже не будет иначе.

— Отличное вино, — похвалила Гелена.

— Выдержанное, — поддакнул Данеш.

— Ну а теперь ешьте, — усердствовала хозяйка. — Наверняка все ужасно проголодались.

Они ели быстро и в полном молчании. Будто на всем и на всех лежала печать какой-то подавленности. После ужина Гелена предложила сварить кофе.

— Помоги мне, — попросила она мужа.

— Спасибо, я кофе не буду, — вздохнул Данеш. — Ничего не поделаешь, сигареты и кофе — бич всех начальников.

— А вам чашечку? — спросила Гелена у Марии.

— С удовольствием, только не крепкого. Ян убирал со стола. Когда он вышел с подносом на кухню, туда заглянула Гелена и сказала:

— Побудь тут, пусть они хоть немного посидят одни.

— А может, им не хочется!

— Разве что ей, из жеманства. Но он-то нормальный и с удовольствием остался бы на ночь. Поверь моему опыту. Ян пожал плечами:

— Я ему мешать не собираюсь, пойду загоню машину. Когда он брал в прихожей ключи, там появился Данеш:

— Подожди, я тоже поеду.

— Так рано? — изумилась Гелена.

— Мария очень устала.

— Немудрено. Я ей сейчас постелю, — предложила Гелена, относя в комнату кофе.

— Ты мог остаться, — сказал Данешу Ян уже в машине, когда они ехали темными улицами.

— А что бы я объяснил жене, скажи на милость? — ухмыльнулся Данеш. Постоянно приходится держать в уме кучу обстоятельств.

— Что само по себе неприятно…

— Что само по себе необходимо… Между нами, сейчас я не могу позволить себе никаких выходок. Да ты, наверное, слышал, меня собираются перевести в министерство. У нашего института все равно никаких перспектив.

Уже у самого дома Данеша Ян сказал:

— Утром появлюсь на работе, а потом придется исчезнуть. Надо раздобыть катушку и отвезти тому добряку, который нас выручил.

— Главное, позаботься о Марии, я завтра вряд ли сумею к вам выбраться. В министерстве коллегия. Мерси за все, и помни, что со мной не пропадешь. Я-то знаю, чего хочу.

Ян усмехнулся:

— Иногда мне кажется, что я тоже знаю. Например, сейчас.

Данеш молча вылез из машины, помахал бывшему однокласснику рукой и скрылся в подъезде.

Возвращаясь домой по пражским улицам, Ян поймал себя на том, что весело насвистывает какую-то мелодию. Что же со мной произошло с тех пор, как я подплыл к тому островку и впервые увидел ее? И перед его мысленным взором заскользила вся эта череда событий, но виделась она полнее и глубже, чем некогда наяву. То, что тогда казалось игрой случая, теперь сплеталось в хитроумную цепь, одно звено соединялось с другим, и не было ничего случайного, но все подчинялось своей закономерности и имело особый смысл. И никому уже не разорвать эту цепь, подумал он с радостью. Если бы она смогла сковать нас навеки!

Одним безумцам свойственно радоваться оковам. Или влюбленным. Что, в сущности, не составляет такой уж большой разницы.

Когда Ян остановил машину у своего дома, все окна были темными. Вглядевшись получше, он увидел в одном силуэт женщины в белом, руки ее обхватили озябшие плечи. О боги, ведь это Изольда! Он помахал ей, и белая рука в окне повторила его движение. Потом женщина подалась вперед, оглянулась по сторонам и, убедившись, что никто не видит, послала ему воздушный поцелуй.

И это было чудесней самой невероятной мечты.

В какой-то из легенд о Тристане говорится, что он в конце концов лишился от своей любви рассудка. В принципе это вполне естественно, но то было не несчастье, а великий дар.

Ночь бродила над черепичными крышами домов, где-то хлопнуло окно, кто-то вскрикнул, послышались быстрые шаги. У города свои шумные и тихие истории. В городе переплетается множество разных судеб, и тот отрезок судьбы, который проживают сейчас эти двое, разыгрывался тут уже несчетное число раз: во времена, когда носили чепцы, когда влюбленные дамы облачались в кринолины, когда волосы зачесывали высоко надо лбом и когда их стригли в знак покаяния, ибо, как говорится, ничто не ново под солнцем. А тем более под бледноликою луной, верной спутницей самых невероятных приключений.

Безрассудные влюбленные лежат сейчас, разделенные стеной, Ян на узенькой кушетке в гостиной, а Мария в кровати его дочери. Оба молчат, но думают друг о друге, и каждому чудится, будто до него доносится дыхание любимого. Сегодня нам ниспослано великое счастье, радуются они, мы пробыли вместе целый день, вместе пережили приключение по дороге в Прагу, и с той минуты, когда мы впервые увиделись, мы принадлежим друг другу, и никто не сможет разлучить нас, мы скованы одной цепью, мы обручены навечно.

Разве может быть что-нибудь прекраснее?

Древние алхимики полагали, что элементы и металлы притягивает, связывает и соединяет между собой так называемая «склонность», или, другим словом, «любовь». В согласии, или же в гармонии, — основа всех изменений веществ, рассуждали они, склонившись над своими ретортами. Но если любовь способна расплавлять металлы, то почему же ей не распространить свою магию на референта научно-исследовательского института, учительницу пения из маленького городка или воду из деревенского колодца?

Доброй ночи вам, безумно счастливые несчастливцы!

* * *

Утром квартира наполнялась привычной суматохой: Гелена вставала первой, Ян должен был до службы собрать дочку в школу. А сегодня хлопот прибавилось, в доме появилась гостья. Еще с вечера Гелена умоляла Марию поспать подольше, дескать, в кухне все будет приготовлено, надо хорошенько отдохнуть, если сегодня у них с Данешем было так мало времени, то завтра все должно быть по-другому, в самом деле, не приехала же она только для того, чтобы помогать тут по хозяйству. При этом Гелена многозначительно улыбалась, проявляя чрезвычайную заботу о пассии Данеша. Мария взяла ключи от квартиры и пообещала спать спокойно, ни на что не обращая внимания.

Перед уходом Гелена снова и снова втолковывала мужу, чтобы тот сбегал за свежим хлебом, нарезал на тарелочку колбасу, накрыл все салфеткой, ей, мол, хорошо известна его забывчивость и невнимательность, но к Марии следует проявить максимум заботы, она — главная ставка в их игре на благорасположение Данеша. Ушла она вконец расстроенная, что не может задержаться дома, дочка собрала портфель и, гримасничная, съела завтрак, понукаемая более мольбами отца, нежели собственным аппетитом.

Томан добросовестно выполнил все поручения, не переставая с нежностью думать о той, кто остается в квартире и кому он с радостью пожелал бы доброго утра.

Закрывая окна, что тоже входило в круг его ежедневных обязанностей, он услышал, как где-то в квартире хлопнула дверь.

И вот наконец они оказались друг против друга — Мария, придерживая еще нерасчесанные волосы, с блестящими и вместе с тем несчастными глазами (господи, ну и видик у меня!).

— Доброе утро, — улыбнулся Ян.

Ей тоже ужасно хотелось встретиться с ним, но в эту минуту она, как и всякая женщина, подумала в первую очередь о прическе и о том, как бы поскорее привести себя в порядок.

— В кухне накрыт завтрак, приказание хозяйки выполнено.

— Мне так стыдно вас эксплуатировать, — быстро проговорила Мария, Подождите, я сейчас выйду.

Опьянев от неожиданного счастья, Ян пошел в кухню, прибрался, хотя и так уже все было вылизано, и не заметил, что прошло довольно много времени, прежде чем в дверях появилась Мария, одетая и причесанная, и даже с подведенными веками. Он почти благоговейно проводил ее к столу, снял салфетку с приготовленного завтрака и поставил на газ кофейник. Все это стало вдруг похоже на пленительную игру.

— Какое чудесное утро, — сказала Мария.

— Да. Честно говоря, я всю ночь думал о том, что мы лежим так близко друг от друга.

— Перестаньте, а то мне придется признаться, что я тоже не спала в надежде услышать ваше дыхание.

В приятной беседе время летело незаметно, и стрелка часов давно уже миновала роковую цифру, когда Ян Томан обязан усаживаться за свой служебный стол и заниматься сортировкой анкет. Впрочем, работа интересовала его сейчас меньше всего.

— По-моему, вам давно пора уходить, — тихонько напомнила Мария, когда они вместе убирали посуду.

Ян взял ее за руку, привлек к себе, не думая о приличиях, и сказал:

— Если у вас нет других планов, подождите меня в городе, я только заскочу на работу, а потом отправлюсь на розыски этой дурацкой катушки. Надо съездить туда, где мы едва не потерпели крушение. Хотите, поедем вместе?

— С удовольствием, — улыбнулась Мария.

Договорившись встретиться через час у театра, Ян поспешил на работу, ведь Данеш пообещал вчера выписать командировку, и радостной перспективы совместной поездки было достаточно, чтобы загореться пламенем, знакомым только влюбленным.

Не успел Ян войти в кабинет, как Шимачек сообщил, что его вызывают к секретарше Данеша:

— Похоже, тут снова наклевывается какое-то особое задание, вчера я тебя замещал целый день, наверное, и сегодня придется поскучать в одиночестве. Кстати, мои благоверные уже звонили. Это, конечно, прекрасно, если в тебе так нуждаются, но довольно обременительно.

— Все в мире относительно, — философски заметил Ян.

— Ты прав. Возьмем, к примеру, Данеша: сегодня он уже снова заседает в министерстве, и поговаривают, будто его от нас быстренько переведут.

— Господь дал, господь взял, — бросил Ян и отправился в секретариат, где его ждала подписанная командировка.

— Шеф сегодня уже не вернется, — доверительно сообщила секретарша Лидушка.

— Он говорил, — подтвердил Томан так, будто это разумелось само собой, и оставил озадаченную Лидушку в одиночестве.

До встречи с Марией времени достаточно, в институте удалось провернуть все гораздо быстрее, так что Ян начинает лихорадочно метаться по магазинам в поисках катушки и наконец покупает ее в одной автомастерской, где с удовольствием соглашаются продать, если он оплатит работу, делать которую, естественно, никто не собирается, ну и, понятно, добавит сверху. Но за это катушку еще и опробуют, чтобы развеять у клиента все сомнения относительно ее работоспособности.

И вот наконец все дела переделаны, и наши безумцы отправляются в путь.

Для Марии сбывается то, чего она никак не могла ожидать: сегодня они снова вместе, мало того, с высочайшего соизволения едут себе не торопясь по дороге, по которой вчера вечером пронеслись в такой спешке, снова могут слегка касаться друг друга плечами, и нет ничего прекраснее этого, наконец, могут просто болтать глупости, как это водится у счастливых людей.

У влюбленных свой язык, полный тайного значения, хотя для непосвященных может показаться совершенно бессмысленным, он поражает не многозначительностью мысли, а скорее бесконечной глубиной ощущений. Это язык радости и покоя, язык желаний. Будто полет бабочки, порхающей без устали то тут, то там. В речи влюбленных постоянно скрыто ожидание близкого конца, который наступит раньше, чем они сами того пожелают. Кто знает, возможно, красота любви именно в том, что ее путы не вечны!

Как всякий нормальный водитель, Ян тоже не был лишен предрассудков, вот почему не рискнул съехать с шоссе вниз. Поставив машину на обочине, чтобы никому не мешать, они пешком спустились в низину.

— По-моему, тут я съехал вчера. Думал, машина заведется, — вспоминал Ян. — И такое разочарование внизу, когда она встала как мертвая!

— А мне здесь ужасно понравилось!

— Но ведь я обещал привезти вас не сюда, а в Прагу!

— А я даже обрадовалась этой задержке. Интересно, почему бы это?

Мария смеется и бежит вперед, они уже рядом с домиком, вот и забор с широкими воротами, которые сейчас наглухо закрыты.

Ян обходит вокруг в поисках калитки, из дома его кто-то замечает, и выходит женщина.

— Вам сын нужен, да? Он на работе и домой придет после обеда.

— Неважно, я ему привез деталь для машины.

— Что-то он такое говорил, да куда мне упомнить, все на свете перезабуду. А не вы тут вчера случаем были?

Ян утвердительно кивает и через забор подает старухе завернутую в бумагу катушку. Но вдруг за его спиной слышится голос Марии:

— Простите, а вы не дадите немножко воды?

— Дам, дам, как же не дать, чего-чего, а воды у нас хватает, улыбается старушка и спешит в дом.

Ян глядит на Марию, понимая, что той вовсе не хочется пить, все это просто игра, просто она снова хочет подержать в руках ту самую кружку и отведать воды, которую определенно считает волшебной.

Но старушка приносит бокальчик, стараясь не пролить ни капли.

— Помнится, вчера я пила у вас из такой красивой кружки! разочарованно протягивает Мария.

— Ну зачем же из кружки, — обижается хозяйка, — для такой барышни у нас и стаканчик найдется!

И снова они пьют из одного сосуда, стараясь коснуться губами того места, где пил другой. Потом возвращают бокал, просят передать привет сыну, который так помог им вчера, и идут дальше по дороге, где вчера Мария гуляла одна. Сейчас, солнечным утром все выглядит совсем по-иному. Они выходят на пригорок, откуда видна деревушка, потом возвращаются и сворачивают в лес, покрывший косогор.

— Все равно не поверю, что тут обошлось без волшебства, помощь мы получили самым чудесным образом, вода здесь волшебная, а туман вчера был как в сказке. Только приходила я сюда одна. Сегодня совсем другое дело!

Надо быть совершенно глухим, чтобы не услышать в этих словах любовный призыв. И вот они останавливаются, смотрят друг на друга, кладут руки на плечи и медленно идут дальше, туда, где тишина и уединение. Тут, по заведенному у всех влюбленных порядку, они внезапно останавливаются и, забыв обо всем, бросаются друг другу в объятья. Вот то мгновение, когда не нужны слова, они давно уже сказаны всеми теми, кто жил на земле до них! Как страшно лишним словом нарушить глубокую тишину, которая покоится на дне настоящей страсти! Вот почему они стоят, словно поддерживая друг друга, а потом, не разжимая объятий, будто их вдруг сразу покинули силы, опускаются на землю, им хорошо и кажется, что никогда у них не было лучшей постели, а над ними колышутся верхушки деревьев, и покачивается под ними земля. Они возносятся наверх и падают вниз в ритме своего дыхания, и нежность, страсть отречения, желание, покой и неистовство переполняют их.

Оба чувствуют, что искали друг друга всегда и наконец-то нашли, правда, может быть, ненадолго. Но в этот миг время еще не властно над ними, его течение остановилось.

Вот оно, то мгновение, некогда родившее мир!

Вполне возможно, только их мир, но другой для них сейчас не существует вовсе!

Когда же наконец они пробуждаются от забытья, снова видят вокруг траву и деревья, а откуда-то издалека доносится гул шоссе, им делается немного грустно и как-то неловко, они переступили установленную другими границу> и никто из них не может ответить себе на вопрос: как же теперь жить? как поступить с теми, кому мы принадлежим?

И сразу весь мир становится враждебным; влюбленные идут назад, постепенно осознавая, что, пока они утопали в нежности, перед ними в полный рост грозно встала неумолимая обыденность, которую так трудно превозмочь. Они идут, опираясь друг о друга, но знают, что теперь им будет нелегко в этом мире, где их ждут проклятия и презрение.

— Пора возвращаться!

— Нет, еще есть время. Давай побудем вдвоем.

— Нас ждут.

— Пусть. Закрой глаза, ну хоть на минутку.

И миг проходит, за ним другой, и с этой самой минуты они начинают дробить свои жизни на маленькие мгновения, проведенные вместе, и долгие разлуки, прожитые порознь.

— Останься еще на минутку…

Сколько же раз прозвучали в мире эти слова, сколько раз стремились двое противиться необходимости! Но никогда им это не удавалось, ибо в конце концов любовь всего лишь тоненькая ниточка, которой играет ветер.

И только влюбленных она связывает крепче морского узла.

Назад они ехали молча. Слова были не нужны. Ее голова покоилась на его плече, и он чувствовал прикосновение ее волос, развеваемых ветром.

Потом они остановились в маленькой деревушке, у придорожного ресторанчика, и там поели, не замечая вкуса еды, им было просто хорошо. Разумеется, их принимали за мужа и жену, и в конце обеда официантка спросила:

— Кофе будете?

Он покачал головой. Тогда она обратилась к Марии:

— А ваша жена?

— Жена с удовольствием!..

Мария посмотрела на Яна:

— Какая славная игра, правда? Мне очень нравится!

— Ты же знаешь — это не игра.

— К сожалению, игра, — сказала она, утешающим жестом прикрыв его руку своей. Так они и сидели, покуда официантка не принесла кофе.

Ян посмотрел на часы:

— Еще есть время. Может, успеем побродить немного по старому городу? Там я совсем как дома, он мне ужасно нравится. Когда-нибудь я снова буду ходить по нему один и вспоминать, что со мной была ты.

Двое мужчин у входа в ресторан с любопытством разглядывали старый автомобиль Яна.

Когда же наши влюбленные собрались отъехать, один из них не выдержал:

— Отличная машина!

— И потрясающе идет вашей жене, — подхватил второй совершенно искренне, посмотрев на Марию с тем же изумлением, с каким только что разглядывал старый «тюдор».

Мария рассмеялась, а когда они тронулись, помахала на прощанье рукой, и любители автомобилей ответили тем же.

— За тобой нужен глаз да глаз!

— Не выдумывай. Дома мне никогда не делали таких комплиментов. Наверное, это потому, что ты со мной. Или оттого, что я такая счастливая. Это же по лицу видно. Я рада, что неплохо смотрюсь рядом с тобой и твоей механической старушкой.

В Праге Ян отвел машину в старый двор, где был его гараж, а Мария ждала на улице.

Они торопливо спустились вниз на узкие малостранские улочки, а потом Ян показывал ей старинные порталы и гербы на домах.

— Хорошо бы тебе, пока совсем не стемнеет, увидеть нашу знаменитую фреску. И познакомиться со стариком Хиле, ведь благодаря ему фреску начали реставрировать. Сколько же всего хочется тебе показать! А времени так мало!

— А вдруг не мало, вдруг перед нами вся жизнь?

Они счастливо и вместе с тем печально поглядели друг на друга, и было им горько и отрадно одновременно.

Как-то само собой получилось, что они оказались в том самом узком переулке у старого дома, где за окном с решеткой лежала кошка.

Мария не удержалась и протянула к стеклу палец. Кошка приоткрыла один заспанный глаз, но не пошевельнулась.

В комнате никого не было.

— Раньше я сюда довольно часто наведывался, — признался Ян. — К этой кошке и еще посмотреть на одну молодую особу, иногда ее можно было увидеть в комнате.

— А что она говорила?

— Ничего. Я так и не осмелился заговорить, — вздохнул он.

«А ведь я лгу; я страстно мечтал заговорить с ней! Но это оказалось невозможным! Надо было рассказать Марии всю правду: мое иссохшее сердце жаждало общения с незнакомкой».

— Не поверю, что какая-нибудь женщина могла отвергнуть тебя! — Мария даже расстроилась.

— Мне тоже не верится, что перед тобой можно устоять.

Увлекшись нежными пререканиями, они не обращали никакого внимания на оборачивающихся им вслед прохожих; нечасто увидишь на улице счастливых людей.

Дорога привела их на маленькую площадь с моровым столбом посредине, увенчанную великолепным храмом святого Микулаша. Храм был пуст, по крайней мере, так показалось нашим влюбленным. Только вздымавшиеся вверх исполинские фигуры епископов, в молитвенном экстазе устремлявшие в небеса свои взоры.

— Им не до нас, — тихонько засмеялась Мария. — Вот и хорошо! — И поцеловала Яна в щеку.

Сколько раз я был здесь, подумал он, и никогда не чувствовал себя таким счастливым. Он обнял ее, возвращая поцелуй. Полутьма храма как нельзя больше подходила для этой греховной игры.

Из храма они вышли, когда солнце заходило и туда стали стекаться местные богомолки. Пора было и в самом деле возвращаться.

Они уже подходили к дому, как вдруг Ян остановился:

— А что ты будешь делать вечером, когда придет Данеш?

— Ничего. Уйду, и все. Поеду в оперу. И решительно прервала его возражения:

— Я все отлично продумала. Может, конечно, я испорченная женщина, но с Данешем быть не желаю. Поеду в театр, ведь опера — это по моей части.

— Но как ты попадешь, у тебя же нет билета? — с несчастным видом сказал Ян.

— Куплю на галерку, не бойся, меня это вполне устроит. Сегодняшний день был только наш и нашим останется.

— А завтра?

— До него еще надо дожить. Пока что случай за нас. Мы вместе уже второй день! Может, повезет и с третьим. Три дня счастья, это ведь так много!

— На всю жизнь!

— Нет. На всю жизнь этого мало!

В подъезде они случайно встретились с Хиле. Ян представил ему Марию, и старик с удовольствием прочитал мини-лекцию о знаменитом прошлом дома, где они имеют честь обитать. При этом он разглядывал Марию с таким же наслаждением, как силуэт женщины, темные очертания которой проступали на старой фреске.

* * *

Начало вечера омрачил неприятный инцидент. Гелена сообщила, что ей на работу позвонил Данеш и обещал попозже заглянуть. Она очень ценит расположение Данеша, а посему просит, чтобы Мария любезно согласилась его подождать. Надо же немного считаться и с ней, вернее, даже не с ней, а с Яном, он ведь не только бывший одноклассник Данеша, но и его подчиненный, а следовательно, должен идти навстречу желаниям начальства. Опера, разумеется, достойна внимания, и Гелена понимает, что Мария интересуется ею чисто профессионально, но ведь не ради оперы она приехала в Прагу.

Ян предпочел молчать и лишь изредка поглядывал на Гелену, словно намереваясь прервать поток ее красноречия вплоть до применения силы, но так и не отважился.

В отличие от него Мария сохраняла спокойствие. Ей, дескать, страшно неприятно расстраивать планы пани Гелены, но она приехала в Прагу подыскивать работу и посещение оперы имеет к этому самое непосредственное отношение. Данешу она пыталась дозвониться, но того не оказалось на месте. Возможно, у него поменялись планы. В любом случае ужинать она не будет, только переоденется и сразу уйдет, а если позже Данеш все же появится, то не будет ли пани Гелена так любезна передать ему, что Мария в опере. Там идет «Поцелуй» Сметаны, последний спектакль перед закрытием сезона. Ей будет очень приятно, если Данеш проводит ее домой.

Она была очаровательна в своем отпоре, ухитряясь при этом сохранять вежливость и даже улыбаться Гелене.

— Мне кажется, не стоит Марию задерживать, — в конце концов вмешался Ян, не обращая внимания на сверлящий взгляд жены. — Данеш сам сказал мне вчера, что будет занят, и попросил позаботиться о Марии. Такому человеку, как он, приходится много заниматься своей карьерой.

Гелена сжала губы и умолкла. Ей хотелось крикнуть, что неплохо бы и ему позаботиться о собственной карьере и удержать эту ненормальную певичку дома до прихода Данеша. А уж потом пусть эти двое делают что им заблагорассудится.

— По-моему, пан Данеш принадлежит к той категории мужчин, которых женщины просто обязаны ждать. Это необыкновенный человек, — чопорно провозгласила Гелена и ретировалась на кухню.

Мария взглянула на стоявшего с пришибленным видом Яна и улыбнулась. Потом губами изобразила поцелуй и с сумочкой под мышкой вышла в прихожую.

Когда она открывала тяжелые ворота арки, из подъехавшего такси вышел Данеш.

— Как мило, что ты меня встречаешь! — сказал он самоуверенно.

— Я собираюсь в театр, хочу посмотреть новую постановку «Поцелуя». А ты приехал за мной на машине, чтобы я не опоздала?

Таксист вопросительно поглядел на Данеша, не зная, что предпринять.

— А не лучше ли провести вечер вдвоем? И тоже посвятить его поцелуям!

Мария отрицательно покачала головой:

— Ты что, не хочешь меня отвезти? У тебя такое отвращение к опере?

— Вовсе нет… Впрочем, мы ведь можем посидеть и после спектакля, верно?

— Конечно.

Таксист быстро открыл дверь, и Мария села в машину, а за ней Данеш.

— Сегодня был какой-то ужасный день, — начал он, когда они ехали по темным переулкам. — Просто сумасшедший дом, такое могут придумать только в министерстве. Ты не совсем удачно приехала.

— Мне тоже так кажется.

Он взял ее за руку и притянул к себе. Мария отодвинулась и Данеш невольно улыбнулся ее и впрямь деревенским манерам.

— А мне ты купила билет?

— Я и себе-то не купила. Ну ничего, без места не останемся.

— Не разделяю твоего оптимизма. Ты не знаешь Прагу, летом везде полным-полно, очень много приезжих.

— И все приехали не совсем удачно, вроде меня?

— Я совсем не в том смысле. Кто же мог подумать, что именно сейчас я срочно понадоблюсь министру. Понимаешь, это потрясающий шанс, а он может и не повториться.

— Я ведь ничего не имею против.

— Но ты не хочешь быть со мной! Ты была совсем другая, когда мы познакомились!

Мария не ответила. Такси остановилось у театра. Она вышла и, не дожидаясь Данеша, поспешила к кассе. Как она и думала, билеты оказались последними, на балкон, впрочем, ей было все равно. Зато Данеш держался с холодком. В театр он не собирался, одет несоответственно… Да еще сидеть на балконе, ерунда какая-то, предупреди Мария заранее, секретарша достала бы места получше, для их института с радостью дали бы броню…

Мария еле дождалась увертюры. Впрочем, ее мало занимала музыка, она думала о Яне, и ей ужасно хотелось сказать ему: не бойся, этот день снова принадлежит только нам. Слышишь, сколько любви скрыто в этой музыке?

После первого действия Данеш предложил уйти:

— Ну что тебе еще надо? Какое-то представление ты уже получила. Чего ради мы тут торчим? Лучше я заеду к тебе ненадолго, посидим вместе, нам ведь о многом надо поговорить.

— Конечно, например, о моей работе в Праге.

— Это не так просто, но и не все потеряно.

— Но я же не могу вечно жить у твоего одноклассника!

— Речь идет не о вечности, а о нескольких днях. Я постараюсь устроить так, чтобы нам было хорошо. Они сами предложили мне этот вариант.

— Но ведь ты устроил меня у них не потому, что так лучше, а чтобы не было огласки. Чего ты боишься, скажи на милость?

— Ничего. Я просто не могу взять и с бухты-барахты ломать свою жизнь. Еще не время.

Раздался звонок, и началось второе действие.

С большим трудом Данеш заставил себя остаться. Может, и правда лучше слушать музыку, чем ругаться. Мария вдруг стала совершенно невозможной. Куда девалась ее покорность и желание любой ценой пристроиться в Праге, неужели она не понимает, что только я могу ей помочь? Хотя, возможно, и не так быстро, как ей хочется. Он вспомнил сегодняшний разговор с пани Томановой. Вот уж кто действительно в лепешку расшибется, чтобы я остался доволен. Как это она сказала? Вы мужчина, угождать которому одно удовольствие. Вообще-то я осел, ругаюсь тут с этой деревенской училкой, а вокруг столько вариантов. В конце концов та же Гелена — вполне приятная бабенка. А для этого простака Яна — даже слишком хороша.

Он обеспокоенно поглядел на Марию, но та была поглощена событиями на сцене.

Сижу тут как желторотый студент и вымаливаю приглашение, хотя с хозяевами обо всем договорено. Да еще места в середине, покурить и то не выйдешь… Это же надо так влипнуть, сидеть и ждать, пока дама не соизволит смилостивиться и отбыть домой! Здорово ты попался, пан директор, а еще собираешься стать замминистра. Чем сильнее душила его бессильная ярость, тем упорнее он думал о Гелене. Вот женщина, с которой не было бы проблем! Интересно, был у нее когда-нибудь любовник?

Мужчина редко понимает женщину, потому что чересчур все упрощает. Он вечно натыкается в ней на что-то ему непонятное, как муха, которая бьется о прозрачное стекло. А женщина не бывает прозрачной, даже когда стремится к этому, когда искренне убеждена, что целиком и полностью принадлежит любимому. Где уж тут разгадать женщину, которая хочет тебя оставить?

Мария и сама бы с радостью ушла, она уже отметила все огрехи в исполнении главной партии, но вместе с тем не могла не позавидовать сочному тембру голоса солистки.

Она все отчетливее понимала, что рассчитывать на место в Праге просто безумие. Самой ей всегда так казалось, но Данеш, когда они познакомились, убеждал, будто Мария ошибается. Как легко бывает впасть в заблуждение! Дуреха я дуреха, пора домой возвращаться, там мое место. Погналась за призраком славы, а теперь остаюсь из-за призрака любви. Что это, победа или поражение?

Тем не менее ее так растрогала музыка, что на глаза навернулись слезы.

Данеш хмуро глядел прямо перед собой. Присмотревшись получше, Мария заметила, что он спит. Каждый переносит разочарование по-своему!

Домой они поехали на трамвае, и дорогой они то молчали, то ругались. Мария решительно не хотела оставить его ночевать.

— Я не девчонка, которая тайком от хозяйки приводит домой гостя, твердо сказала она. — Можно сделать по-другому — я приду в гости к тебе. Но похоже, об этом не может быть и речи.

Он злобно прикусил губу:

— Похвально, что ты это понимаешь. Но ты ведь знала, что я женат!

— Когда-то ты убеждал меня, что разводишься, — ехидно ухмыльнулась она в ответ, чем вызвала у него взрыв негодования:

— Я не лгал. Не исключен и такой вариант.

— Смею надеяться, что в этом вопросе ты не будешь пороть горячку.

И к его ужасу, принялась хохотать.

У дома они холодно расстались, даже не условившись о встрече. Уходил Данеш глубоко оскорбленный. А Марии казалось, что наконец-то она сбросила груз, который несла так долго. Если бы ты знал, милый, как это было тяжело! Волею судеб случилось так, что в то же время в квартире Томановых велись не менее горячие споры. Гелена злилась, происходило нечто непонятное, они впутались в какую-то историю с Данешем и этой бабой, чего решительно не должно было произойти. По ее расчетам Данеш должен был остаться благодарен им за эту услугу.

— Ни о какой услуге я и не думал, — мрачно изрек Ян.

— Ну конечно, меня это совершенно не удивляет. Что ты вообще понимаешь в реальной жизни?

— Ничего! — с готовностью согласился он, а про себя подумал: ей-богу, так влюбиться — не признак практического ума. К счастью! Более того, по существу, это даже безнравственно. Зато прекрасно!

— Попробую объяснить тебе, что между ними происходит, — задумчиво начала Гелена. — Она, вероятно, нашла себе кого-то другого. Не перебивай, пожалуйста, женщина всегда лучше мужчины разбирается в любой женской игре. Говорю тебе, она кого-то нашла!

Ян вежливо удивился ее прозорливости, а про себя подумал, что сейчас он, похоже, балансирует по самому краю пропасти. Если б она знала, насколько права и, вместе с тем, как глубоко заблуждается!

— Наверняка какой-то мужик из дома отдыха, — с наслаждением продолжала Гелена. — Надо как-то выпутываться. Не вздумай уговаривать ее остаться, если она решит от нас уехать!

— Не понимаю, куда ты клонишь?

— Естественно, к Данешу. Кстати говоря, он очень интересный человек.

— Прошу тебя, не пытайся меня переубеждать. Я знаю его слишком хорошо.

— Вот-вот, ты его знаешь, он твой одноклассник, и при всем при этом ты не поднялся выше обыкновенного конторщика!

Ян встал.

— Пойду спать. Пожалуй, это единственное, что нам остается.

Ответа не последовало, так что они даже не пожелали друг другу спокойной ночи. Она была сердита, сама не снимая на что. Но как обычно, на всякий случай направила свой гнев на мужа.

Было слышно, как Гелена закрыла кухонную дверь и прошла в спальню. Дочка уже привыкла спать с ней. Ян только что ходил взглянуть на нее.

Оставшись один, он принялся стелить постель. Господи боже, что-то там с Марией? Она строптива, храбра и находчива. Я бы так не смог. Наверное, потому она мне все больше нравится!

Похоже, с Данешем Мария расстанется, что ж, это разумно. Даже здорово. Правда, пока не задумаешься о последствиях.

Как же все перепуталось! Но мысли вертятся вокруг одного: завтра утром я снова ее увижу!

Гелена, как обычно, первая уйдет на работу, он соберет дочку, у той скоро начнутся каникулы, а потом будет завтракать с Марией. Какой замечательный ритуал! После чего, естественно, опоздает на работу. Придется придумать какую-нибудь отговорку.

Сон точно рукой сняло. Весь в напряженном ожидании, он слышал, как пробили часы, и лежал тихо, глядя в темноту, пока наконец не уловил звук поворачиваемого ключа. Дверь в прихожую он оставил полуоткрытой, поэтому до него донеслось, как туда проскользнула Мария. Других шагов его слух не зарегистрировал. Слава богу, она пришла одна! Значит, и этот день принадлежит только нам! Он облегченно вздохнул.

Потом Мария открыла дверь в детскую и неслышно прикрыла ее за собой. Кругом полная тишина. Спальня, где спали сейчас Гелена с дочкой, была за кухней.

Он выждал и тихонько поднялся. Это было безумие, возможно, даже напрасное, но он обязан был его совершить, должен был показать Марии, что постоянно думает о ней. Бесшумно преодолев прихожую, Ян осторожно приоткрыл дверь в детскую.

Мария сидела у столика с опущенной на руки головой, будто кого-то поджидая.

Склонившись, Ян увидел ее испуганные глаза. Она предлагала ему свои губы и вместе с тем, дрожа всем телом, отвергала его. Тянулась к нему, судорожно сжимала его руки и боялась. Он понял все, и улыбка утешения осветила его лицо.

— Спокойной ночи, — прошептал он. — Спокойной ночи, родная!

Она кивнула, но осталась сидеть, придавленная страхом.

Как тень, вышел он в прихожую, на всякий случай оставив дверь открытой, и на цыпочках вернулся в гостиную.

Ему казалось, что он совершил настоящий подвиг. Кто бы мог поверить, что я способен на подобное!

Стародавний менестрель, господин Айльгардт де Оберж, поведал нам, что влюбленный Тристан именно так посещал Изольду, возлежавшую подле своего супруга, тогда как за дверями спали королевские рыцари. Можно, впрочем, предположить, что доблестный рыцарь вел себя в королевской опочивальне менее сдержанно.

Не стоит, однако, забывать, что так говорилось в поэме, которую в сопровождении лютни распевали для увеселения публики. Действительность же бывает, как правило, несколько более прозаичной.

Вот и над крышами Праги уже начинало тускло светать.

 

IV

Любовь, несомненно, удел сердца, но никоим образом не ума. Пока сердце пылает и несется в безудержном галопе, ум, напротив, слабеет и улетучивается. Рассуждения только мешают любви. Но без разума, одним только сердцем не превозмочь враждебность окружающего мира, которая, как известно, преследует влюбленных со времен Адама и Евы.

Тристана выдала веревка, свисавшая в ров из окна королевской опочивальни. А что же выдаст тайну сотрудника научно-исследовательского института Яна Томана и Марии Свояновой, приехавшей в Прагу, чтобы найти работу по специальности?

Как ни странно, именно пани Гронковой первой суждено было узнать о тайной любви и начать разматывать кокон лжи, в который заматываются влюбленные. Будучи женщиной вполне почтенной, пани Гронкова в прошлом имела немало причин, заставлявших ее теперь проводить досуг в молитвах. Кроме того, посещение храма божьего давало ей возможность узнавать от других не менее набожных прихожанок обо всем происходящем в этом мире. Следует заметить, что от ее бдительного ока укрывалось немногое. Например, она гораздо больше самой пани Томановой была осведомлена обо всех визитах бородатого реставратора.

Вот и вчера он опять был там, пришел с каким-то человеком, который приспособил во дворе большой фотографический аппарат и усердно снимал фреску, после чего оба они отправились поработать на галерею. Но пани Гронкова прекрасно видела, что пока фотограф маялся над произведением искусства, реставратор скрылся в квартире Томановой, откуда доносился попеременно то его гулкий голос, то смех хозяйки, что не предвещает ничего хорошего. Затем фотограф отправился восвояси, а реставратор задержался еще.

Опыт, приобретенный в молодости, убедил пани Гронкову, что путь к грехопадению весьма короток, а мужское упорство всегда неожиданно. Таких примеров на своем веку она насмотрелась более чем достаточно.

Когда же потом она пришла на вечернюю службу, по обыкновению размышляя о нашем бренном мире, погрязшем в грехе, то заметила в полутьме костела двух влюбленных, которые, презрев святость места вели себя, скажем так, весьма вольно.

Пани Гронкова возмутилась, она-то полагала, что храм Предназначен для вознесения мыслей к небесам, а вовсе не для того, чтобы в его темных уголках ворковали грешники. Негодование в душе пани Гронковой поднялось подобно волнам прилива, и она встала, дабы дать ему выход.

Все тут располагало к благодати: и тени в костеле, и привычный тихий звук ее собственных шагов, и теплые тапочки, которые она надевала в храм, тут и летом под вечер прохладно. И вот когда в своем религиозном экстазе она готова была предать анафеме богохульников, уста ее онемели. Эти прильнувшие друг к другу двое были не кто иные, как пан Томан и его загадочная гостья, о которой, к вящему своему огорчению, пани Гронковой до сих пор ничего не удалось узнать.

Зато теперь она узнала все! Эти двое обнимались! Они целовались! Правда, и ангелы иногда поступают так же, но те, как известно, лобызаются с небесным целомудрием. А пан референт Томан?

В то время как дома его жена смеется, болтая с реставратором, да так, что слышно даже на лестнице, сам Томан, которого пани Гронкова всегда считала человеком порядочным, творит грех прямо пред ликом небес.

Поторопился бы домой, а еще лучше, если бы его жена прогулялась разок в костел, узнала бы, что к чему!

От волнения на лбу у Гронковой выступил пот.

В тот же вечер ее сухонький пальчик в нитяной перчатке постучал в дверь старого Хиле. Тоже мне, копается целыми днями в книгах, якшается с этим Томаном, а мои услуги отвергает с презрением, мало того, еще и пугает, будто в моей квартире вроде хотят найти какой-то замурованный столб. Довел прямо до натуральной бессонницы. Ну погоди, я тебе такое расскажу, что сразу забудешь про каменные столбы, о живых бы лучше подумал!

— Несете молоко, так поздно? — спросил добровольный рыцарь науки.

— Я несу вам ужасную новость, — запыхавшись, проговорила Гронкова. Только что ваш приятель целовался в костеле с той… той женщиной, которая у них живет!

Хиле задумался, разглядывая ехидную физиономию своей соседки, постоянно навязывающей всякие мелкие услуги.

— Вы говорите, в костеле?

— В храме божьем, — подтвердила старушка. — Где же нам теперь прикажете обретать благостные мысли, а?

— Да, подглядывать за влюбленными как-то не способствует благости, хмуро закончил Хиле. — Не понимаю только, зачем вы мне об этом рассказываете. Пан Томан взрослый человек.

— А грех, это как по-вашему, ничего?

— Вы, кажется, сказали, что видели их в костеле? Скорее всего речь идет о храме святого Микулаша, не правда ли? А вам не приходилось обращать внимание на его интересную архитектуру?

— Ну уж увольте, в костел я хожу за духовным очищением. Я женщина верующая.

— Остается сказать вам аминь, пани Гронкова, поскольку окончательное суждение о вашей набожности предстоит вынести сонму ангелов в раю. Я для этого недостаточно компетентен.

Та в ответ прошипела:

— Я бы на вашем месте не издевалась! — И добавила: — Что будем делать?

— Лично я намереваюсь продолжать увлекательное чтение «Истории Праги» Томека и как прежде собирать сведения об интересных пражских зданиях. А вам придется, видимо, выбрать для своих медитаций другой храм и садиться поближе к алтарю, чтобы не отвлекали влюбленные. Не перебивайте, пожалуйста. Хочу заметить, что, изучая старую Прагу, я довольно часто захожу в костелы и кое-где встречаю влюбленные парочки. Меня это всегда радует, ибо любовь дар, ниспосланный нам с небес. По правде говоря, мне уже не раз приходило в голову, что наши предки совсем не зря так замысловато строили костелы, а для того, чтобы дать в них приют влюбленным. Знаете, в древности рыцари даже назначали в костелах свидания дамам своего сердца.

— Пан Томан был порядочным мужчиной, пока вы не начали открывать на нашем доме всякие неприличные картинки. Раньше в людях было больше благочестия, в пору моей молодости, к примеру.

— Да-да, люди испортились, и вы вместе с ними, — улыбнулся Хиле.

— Я к вам пришла посоветоваться, — с достоинством произнесла пани Гронкова.

— Буду весьма признателен, если вы никому об этом не расскажете, ответил Хиле, закрывая дверь.

Но, вернувшись к своим документам, отодвинул их в глубоком раздумье. А если и впрямь существует нечто, называемое genius loci, дух местности? Что, если по нашему дому бродит дух рыцаря Тристана, которого погубила неуемная страсть? Разумеется, ужасно досадно, что эта противная Гронкова со своим ядовитым языком обо всем пронюхала. Но в конце концов любовь сама себя выдаст. Я ведь сразу заметил, что мой друг влюблен в эту даму. Нужно его предостеречь. Но как? В таких случаях молчание ценится больше наставлений. А он довольно смел, мой несчастный друг! Я так и остался на всю жизнь одиноким, потому что не нашел в себе истинной смелости! Смелость — вот без чего нет любви, вот ее краеугольный камень. Смелость добиться любви и смелость расстаться с ней. Вот только как узнать, для какой смелости сейчас подходящее время?!

Хиле не мог работать. Он предавался раздумьям и ждал, когда снова заскрипят тяжелые створки ворот. И наконец дождался. Он открыл дверь своей квартиры как раз в тот момент, когда Ян и Мария входили в подъезд.

Сделав вид, что это чистая случайность, Хиле остановился, пропуская их. Они поздоровались, и старик улыбнулся:

— Прекрасный сегодня день, правда? Сам-то я не выходил, копаюсь все время в книгах, но для вас он наверняка был радостным.

Наши герои переглянулись. Что ответить?

— Я тоже с утра на работе, — соврал Ян. — Вот только после обеда удалось прогуляться по старой Праге.

— Весьма похвально, это лучшее времяпрепровождение. А в храме святого Микулаша вы тоже были?

— Да, уже второй раз, — подавленно произнес Ян, глядя в глаза Хиле.

Тот покачал головой:

— Понятно. Мне рассказала об этом наша соседка, пани Гронкова. Милая дама, да вы и сами знаете. В следующий раз выбирайте другой костел!

Ян понял все раньше Марии и одними глазами поблагодарил Хиле за добрый совет.

— В Праге на редкость много удивительно красивых мест, — с увлечением сказал Хиле.

— К сожалению, я не могу остаться тут навечно, — пролепетала Мария.

— Разумеется, нет ничего вечного. Я смотрю на ряды книг на своей полке и зримо ощущаю это. Человеческая жизнь подчинена времени, я знаю, что не успею прочитать их все, хотя очень тороплюсь. Я занимаюсь, да вы, наверное, уже слышали, историей Тристана и Изольды, чье изображение нашли на нашем доме. И даже собираюсь прочитать на эту тему лекцию, — сказал старик с нескрываемым удовлетворением.

Когда Ян и Мария поднимались по лестнице наверх, он крикнул вдогонку:

— Ко мне сегодня заходила маленькая Геленка. Показывала табель, видно, хотела похвастаться.

Ян вздохнул. Плохой я отец, подумал он, совсем забыл про дочку. А пан Хиле молодец, напомнил.

Они медленно поднялись по скрипучей деревянной лестнице и остановились на площадке.

— Та… та пани видела нас?

— Да. Но это ничего не значит.

— Значит, ты тоже все понял, — прошептала Мария. — Я была права, нельзя мне у вас оставаться.

— Но ведь…

Она приложила палец к его губам, чтобы он замолчал.

— Завтра я скажу, что уезжаю, а сама подыщу какую-нибудь маленькую гостиницу. У нас будет всего лишь пара часов, зато только наших.

Мария обернулась посмотреть, нет ли кого на лестнице, и быстро поцеловала Яна.

— А теперь пойди купи что-нибудь Геленке за хорошие отметки, еще успеешь. О таких вещах нельзя забывать!

Он стиснул ее руку и спустился вниз. Она поднялась наверх, вставила ключ и тихонько открыла дверь. С облегчением услышав, что Гелена разговаривает с дочкой, Мария беззвучно проскользнула в детскую. Вытащила из шкафа чемодан и начала собираться. Она уедет. По крайней мере, не надо будет отвечать на тревожные вопросы Гелены, увиделась ли она наконец с Данешем.

Ощущение безысходности разверзлось перед ней, как пропасть.

* * *

В древних легендах о Тристане говорится, что его выследил злой карлик, посыпавший мукой пол между окном, через которое рыцарь пробирался к Изольде, и ложем, где она почивала рядом со своим старым мужем, так что господин рыцарь оставил на муке следы своих шагов. Потом влюбленным удалось бежать, и они долгое время прожили в глуши леса Моруа. Изольда, правда, лишилась многого из того, что надлежит иметь благородной даме, зато любви было вдоволь, а это многие женщины ценят значительно дороже румян. Влюбленные жили в нужде, спали в пещере на ложе из ветвей, но объятья их были как пух. И они были счастливы.

У Яна с Марией леса поблизости не было. Оставалось найти номер в гостинице. И желательно подешевле, из финансовых соображений. Сошла бы и окраина, чем дальше, тем лучше, убежищу влюбленных пристало быть отдаленным.

Мария решила уехать от «Романовых утром, а потому вышла в кухню незадолго до ухода Гелены на работу. Нужно было проститься, но Марии не хотелось, чтобы у хозяйки оставалось слишком много времени на уговоры.

— Что-то вы сегодня рано? — удивилась Гелена.

— Хочу попрощаться и поблагодарить за гостеприимство.

Гелена изумленно уставилась на Яна, но тот сохранял безразличное выражение лица. Конечно, ему на все наплевать, подумала Гелена с раздражением. Интересно, можно ли этого человека хоть чем-нибудь пронять?

Жены порой заблуждаются так же глубоко, как и мужья, но самая большая ошибка — недооценка соперника.

— Вам у нас не понравилось? Квартира, правда, не очень удобная, но мужа мои жалобы не трогают, впрочем, я уже привыкла.

— Да что вы, у вас великолепная квартира, просто пора уезжать.

— Будете в Праге, обязательно заходите, — радушно предложила Гелена. Жаль, что пан Данеш не смог бывать у нас почаще.

— Он был занят… Еще раз большое спасибо! Пани Гелена поглядела на часы и воскликнула:

— Уже опаздываю… Ян вам поможет отнести чемодан или вызовет такси! До свидания!

Она даже ухитрилась обнять Марию на прощание.

Когда за Геленой закрылась дверь, в кухню вошла маленькая Геленка. Начались каникулы, и на душе у нее был праздник.

— Пап, позавтракаем вместе?

— Конечно, — сказал Ян и посмотрел на Марию. — Тетя Мария тоже позавтракает с нами.

Мария согласно кивнула, села за стол и заговорила с Геленкой.

— Дочка вот-вот уедет с женой отдыхать. А я возьму отпуск попозже.

Да, подумала Мария, пора уезжать, даже эти утренние минутки уже не наши.

Когда девочка ушла на экскурсию с классом, они посмотрели друг на друга, и молчание, разделявшее их, было тягостным и напряженным.

— Ничего не поделаешь, — начала Мария, — самое лучшее, если меня тут не будет.

— Я все понимаю, но боюсь, не так-то просто снять номер в гостинице.

— А я буду искать целый день, что-нибудь да найдется. Когда освободишься, встретимся на нашем месте. Знаешь, без этого бесконечного притворства, от которого я уже устала, у нас останется больше времени друг для друга.

Он согласно кивнул и взял ее чемодан с сумкой. Они доехали трамваем до вокзала и сдали вещи в камеру хранения.

— Тебе пора, — сказала Мария тихо. — Из-за меня ты постоянно опаздываешь.

Вид у них был какой-то трогательно-мученический, совершенно не подходящий для счастливой влюбленной парочки. Но так распорядилась судьба. Правда, на этот раз они могли обняться не таясь и крепко поцеловались, а потом проделали это еще и еще, на вокзале ведь принято прощаться. Гудки, объявления об отходе поездов и поцелуи входят в обязательный железнодорожный ритуал, и никому это не кажется странным. Они целовались с какой-то ненасытной страстью, а поезда тем временем неутомимо разъезжались во все концы.

Наконец они оторвались друг от друга, но прежде чем исчезнуть в толпе, долго махали на прощанье.

Коллега Шимачек встретил Яна с воодушевлением. Теперь хоть будет кому отвечать на звонки и объяснять обеим его женам, что он вышел.

— Знаешь, я пришел к такому заключению, — изрек он глубокомысленно, что хотя любовь и великая волшебница, но до сказки ей далеко. Будь я волшебником, ей-богу, занялся бы чем-нибудь еще.

Томан только вздохнул и сделал вид, будто углубился в работу над ежедневным отчетом. На самом деле он размышлял, что ответить Данешу, если тот начнет расспрашивать про Марию. Ян нисколько не сомневался, что Гелена ему обязательно позвонит.

Позже, узнав, что директора на месте нет, Ян облегченно перевел дух. А когда он наконец освободился, Мария уже ждала его на условленном месте и, улыбаясь, двинулась навстречу.

— Ну как успехи?

— Отлично. Сняла номер. Гостиница, правда, паршивенькая, но разве в этом дело? Администратор уже успел меня строго предупредить, что это всего на три дня.

— Так мало? — испугался Ян.

— Целых три дня! Ты не понимаешь — это ужасно много! Ведь мы и знакомы-то всего пару дней.

— А мне кажется — целую вечность. И познакомились до того, как родились.

Эта нежная глупость, конечно, растрогала Марию. Влюбленным свойственна несколько упрощенная философия.

Гостиница Яна удручила. Здание и впрямь было ветхое, на лестнице остались следы нарисованного когда-то масляными красками красного ковра, но он давно уже стерся под ногами бесчисленных постояльцев.

Небритый администратор смерил Яна мрачным взглядом:

— Вы ненадолго?

— Нет. А что? — удивился Ян и положил на стойку мелкую купюру.

Администратор отработанным движением сгреб ее в ящик и добавил:

— В противном случае мне понадобится ваш паспорт.

В комнате стояли расшатанный стол и сиротливое кресло, которое нуждалось в чистке, шкаф, открывающийся с протяжным скрипом, и кровать, к счастью, не столь же шумная.

— Не слишком уютно, но я поставлю цветы, и будет ничего, — сказала Мария.

Ян нежно обнял ее. Влюбленным для жизни требуется самая малость, а для любви и того меньше, собственно, вообще ничего, достаточно самих себя.

Крепко обнявшись, они лежали на узком гостиничном диванчике. И соединяло их не столько желание, сколько огорчение — вот и прошел еще один их день. Он гладил разбросанные по подушке волосы Марии. Она улыбалась, хотя ей было совсем не весело.

— Понимаешь теперь, насколько здесь лучше… Когда ты должен вернуться?

— Вечером. Сегодня после обеда я на лекции пана Хиле.

— Удивительно симпатичный старик… А завтра?

— Завтра у меня будет совещание по рабочим планам. Она погладила его по лицу:

— Тебе плохо оттого, что ты должен лгать? Он не ответил, соглашаться не хотелось.

— Я понимаю, это нелегко. Мне самой не хочется лицемерить. Но в нашем мире без этого не проживешь. Когда приедешь ко мне, нам тоже придется лгать. Скажем, что ты мой сводный брат.

Они смеялись, как будто все это не было так грустно. А потом говорили о чем угодно, избегая одной темы. Их будущее стояло перед ними как темная преграда, которую нелегко преодолеть.

Мария поняла это раньше, собственно, уже тогда, когда впервые оказалась лицом к лицу с Геленой, а потом еще отчетливее, когда увидела их дочку. Жена превратит его отцовские чувства в самое сильное оружие. И атаковать будет только им.

Ян обо всем этом пока еще не думал. В конце концов ведь существует столько семей, где есть дети, а люди все-таки разводятся… Это нехорошо, неприятно, но случается и такое. Однако, чем больше он узнавал Марию, тем сложнее и сложнее все казалось.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — тихо сказала она. — Не надо говорить, я все понимаю. Страшна не измена, любовь — вот настоящее испытание.

И они снова прильнули друг к другу, чтобы преодолеть внезапное ощущение одиночества.

Есть еще, правда, маленькая надежда, но Мария боялась сказать о ней. Она такая слабая и непрочная, что надеяться на нее трудно. Но тем не менее она есть… Ведь я приехала в Прагу, чтобы Данеш помог мне с работой. Не такая уж я дурочка, чтобы поверить его бредням: стоит тебе попасть на сцену, и перед тобой откроется целый мир… Да я еще в доме отдыха поняла, насколько это непросто. Но какие-то шансы все же есть. Пожалуй, место в хоре найдется и для меня. Или попробовать устроиться аккомпаниатором? Вообще, что угодно, лишь бы только остаться в Праге, поближе к нему. Можно продолжать тайно встречаться, многие так живут. Конечно, это не совсем хорошо и как-то неловко, но что же делать? Даже маленькая радость — большая надежда!

«А может ли быть маленькая любовь? — шепчет искушающий голос. Наверное, нет. Но мы-то всегда будем любить друг друга великой любовью!»

— О чем ты думаешь? — вдруг спрашивает Ян.

— О нашем будущем.

— А разве оно есть?

— Думаю, да. В наших сердцах.

Прекрасные слова. Прекрасные настолько, что даже в голову не придет спросить, могут ли они вообще быть правдой.

* * *

Как же, собственно, произошло, что именно в сердце поместили люди то недолговечное чувство, каковым, вне всякого сомнения, является любовь? Ведь именно сердце — самый работоспособный орган: и днем и ночью батрачит оно на человека. Если бы нам пришлось перекачать столько воды, сколько крови перекачивает сердце, мы вряд ли дожили бы до старости.

А может, в сердце скорее обитают доброта и мудрость?

На Востоке убеждены, что мудрость обитает в животе, вероятно, из этих самых соображений статуэтки китайских божков всегда с брюшком. В средние века считали, что характер человека заключен в его печени. Выбор довольно обширный.

При этом любовь — чувство отнюдь не идиллическое. Греки не зря молились: о Эрос, непобедимый воин!

Значит, любовь — это борьба? Или всего лишь способ сохранить род человеческий? Впрочем, спросите у влюбленных, и многие охотно признаются, что им и в голову не приходит думать о воспроизведении себе подобных.

А что, если любовь всего лишь хищная жадность страсти, ловко маскирующаяся благородным чувством? Вовсе нет, отвечают влюбленные, ибо жадность толкает человека на подлости, тогда как любовь облагораживает. Ну хорошо, поверим им на слово, они ведь в этом деле специалисты.

А как насчет того, что сие нежное чувство, именуемое любовью, может и убивать? Иногда сразу, иногда постепенно, в чем, пожалуй, не такая уж большая разница.

Слышу возражения влюбленных: ну и что? Разве из-за этого стоит избегать любви? Ведь жизнь не может кончиться ничем иным, кроме смерти. Тогда уж пусть любовь несет нам смерть, это приятнее, чем банальная кончина от старости.

Вот видите, рассуждения о природе любви отнюдь не просты, прийти к единому заключению весьма сложно, и проблема эта с незапамятных времен предмет философских споров.

В поисках местоположения любви в человеческом организме перебрав все важные органы — печень, легкие, сердце, почки, поджелудочную железу и зоб, мы придем наконец к заключению, что любовь вездесуща, ибо влюбленному нравятся волосы любимой так же, как ее палец, линия шеи, очертания груди, складка кожи, аромат дыхания.

Это в равной мере относится и к влюбленной. Известно, что в солнечном Провансе XII века некая дама попросила у своего кавалера довольно странное доказательство привязанности: она велела ему содрать с большого пальца ноготь и прислать ей этот страшный дар в сопровождении пятидесяти влюбленных пар. Кровавое доказательство любви и в самом деле доставили к ее ложу. В результате кавалер добился любви вечной, а ногтей у него осталось еще предостаточно.

Вот мы и пришли к тому выводу, что любовь не только вездесуща, она основа всей человеческой жизни. И нам искренне жаль каждого, кто по тем или иным причинам не познал любви, ибо нет ничего прекраснее ее.

И если суждено человеку переселиться в мир иной, пусть лучше любовь оборвет его путь, чем сотни других невеселых причин — злоба, наветы, ненависть, зависть, жадность, глупость… А любовь бывает только одна. Да, да, всего лишь одна, причем для нее обязательно нужны двое, иначе она просто не сможет возникнуть.

Вот эти двое перед вами, так будьте же к ним милосердны!

Именно сейчас они возвращаются в реальность из своего царства грез и молчания. Одеваются и идут ужинать. Любовь позволяет забыть про голод, но без пищи можно умереть и любя.

Ян и Мария находят маленький ресторанчик, где их никто не знает, это чудесно, потому что не надо прятаться. Исчез страх перед будущим, осталась благодарность за то, что есть, и, поднимая бокалы, они нежно улыбаются. Ужин был не слишком роскошен, на гурманство нет денег, но для них это все равно праздник.

После ужина Ян провожает Марию к гостинице по пустым, не располагающим к прогулкам улицам, и долго прощается перед входом. Завтра можно пообедать вместе в самообслуживании возле института, правда, потом придется снова вернуться на работу, но зато вечером можно опять встретиться. Мария радостно соглашается, они смогут увидеться целых два раза, а это уже немалое счастье.

Ян спешит домой, от мостовой поднимается резкий холод, автобусы рассекают тяжелый городской воздух, а в окнах домов зажигается свет. Каким же неприятным бывает вечер, если приходится шагать в одиночестве.

* * *

Положив трубку, Данеш нажимает кнопку «Не входить», не хочется никого видеть, даже собственную секретаршу. Он злится на себя, что не сумел сдержаться и, похоже, показал, как потрясло его известие, только что сообщенное пани Геленой. Большим начальникам нравится бравировать собственной невозмутимостью. И надо же было ему сорваться именно сейчас!

Конечно, не стоило кричать: «Что?!» — когда та рассказала об отъезде Марии. Гелене пришлось дважды повторить, что она ему звонила вчера, но не застала. Наконец Данеш нашелся и невнятно объяснил, что Марию, по-видимому, так расстроил визит в театр, что она даже с ним не захотела поделиться. Впрочем, ни он, ни Мария никоим образом не рассчитывали долго пользоваться их гостеприимством. Так что, собственно говоря, все в порядке, и он как-нибудь заедет, чтобы лично поблагодарить их за добрую услугу. Данеш был настолько выбит из седла, что весьма невнятно ответил на вопрос, удалось ли им попрощаться. Мария обещала позвонить, сказал он в заключение, и был безмерно счастлив, когда Гелена наконец повесила трубку.

Ну и идиот же я, посетовал Данеш. Во-первых, выдал себя с головой: Мария делает что ей заблагорассудится, а не то, чего хочу я. И это, конечно, непростительно.

Скорее всего, Мария просто обиделась. Но почему? Ведь так естественно предпочесть любовь подремыванию на этом занудном «Поцелуе». Да и что эта девица о себе воображает?

Сначала мчится как угорелая в Прагу, потом начинает выкобениваться и в результате дает деру, даже не соизволив позвонить… Ну ладно, девонька, я давно уже не мальчик и сумею поставить тебя на место, будешь знать, что со мной такие фокусы не проходят. В любовнице что главное? Послушание. А станет капризнее жены — сразу теряет привлекательность.

Впрочем, когда-то ее выходки мне импонировали, даже льстило, что Мария ведет себя как настоящая актриса, а если женщина согласна сразу угождать, то быстро надоедает. Но это уж слишком. Правда, говоря откровенно, мне так и не удалось помочь ей с театром, я ведь знал, что в нынешнем сезоне шансов практически нет, просто не решился об этом сказать. Ну и что, не бог весть какой грех. А она сразу на дыбы!

Честно говоря, с ее отъездом хлопот значительно поубавилось. Их и на работе полно. Да еще это место в министерстве, но там, похоже, дело на мази. Бывают моменты, когда руки у мужчины должны быть развязаны. Не хватало еще сажать на голову какую-то своенравную девицу.

Когда наконец Данеш почти утешил себя перспективой спокойной жизни, нет, в самом деле, что ни делается, все к лучшему, он вдруг вспомнил о Томане. Вроде и нечего перед ним скрывать, однако неплохо бы растолковать ему подоходчивее, чем супруге, что все это мне только на пользу. Человек, занимающий такой пост, как я, не должен ставить себя в неловкое положение перед подчиненными.

Что касается Марии, то либо она снова начнет послушно клевать с моей руки, либо вернется к разбитому корыту: будет сидеть в своем городишке, давать уроки музыки и пения и ждать, когда случится чудо и кто-то вытащит ее из этой глуши. Один раз чудо произошло, она познакомилась со мной. И вот вам пожалуйста, не сумела оценить…

Данеш выключил табло «Не входить», поправил галстук и позвонил секретарше, чтобы та принесла почту. Потом попросил вызвать к нему Томана.

Самое время поговорить с ним по-дружески. Объяснить все про Марию, ну а тот, ясное дело, перескажет жене. Намекнуть, что какое-то время мы с Марией не будем видеться, дескать, я сам так решил, а когда захочу ее снова увидеть, то позову. Прибежит как миленькая.

Кстати, эта Гелена Томанова довольно интересная особа. Пожалуй, простак Томан не очень-то ее ценит. А вот мне кажется, что мы прекрасно понимаем друг друга. Во всяком случае, совершенно ясно, почему она так охотно предложила Марии остановиться у них: если бы все развивалось нормально, то очень скоро Гелена начала бы просить за своего муженька. Что-что, а уж в женщинах я всегда разбирался! — удовлетворенно улыбнулся Данеш. Мы и виделись всего дважды, но всякий раз между нами проскакивала какая-то искорка: во взгляде, в прикосновении, улыбке. Вот такие женщины мне по душе! Как высоковольтная линия!

В тот первый вечер, когда Мария приехала так поздно, все было особенно пикантно. Они сидели вдвоем на маленьком старинном диванчике, разговаривали, и он будто невзначай положил руку на плечо Гелены, та на какой-то миг умолкла, но не отодвинулась. Все было так близко, так возможно… Однако в любую секунду могла приехать Мария. Поэтому они продолжали беседовать о пустяках, но какая-то недосказанность, которая придает особую остроту отношениям, между ними осталась.

Вот типичная ошибка: гнаться за призрачным счастьем, от которого одни хлопоты, и при этом упускать совершенно явную возможность.

Когда приеду в следующий раз, я ведь только что обещал ей это, непременно положу руку на плечо Гелены и буду держать долго-долго, пока она не прильнет ко мне. Он ни минуты не сомневался, что именно так и поступит.

— К директору? — недоуменно переспросил Томан, когда секретарша передала ему просьбу шефа. — А что он хочет? Пожалуй, захвачу последние отчеты.

Сомневаясь, стоит ли показывать их Данешу, Ян взял папки с отчетами о работе за прошедшие две недели. Откровенно говоря, последние дни он вообще ничего не делал. Но тут до него дошло, что Данеш вряд ли вызывает его по работе, наверное, тому не терпится расспросить про Марию.

Ян и сам целый день представлял, как она ходит по Праге в ожидании назначенного времени. Жалко, час свидания еще так далеко. Он постоянно ловил себя на мысли, что думает только о встрече с ней, мир вокруг перестал существовать, и он живет в преддверии чуда — скоро я снова увижу ее… Не зря говорится, что влюбленный мужчина скачет на испуганном коне.

Ян вышел в коридор и с достоинством, как и положено референту, прошествовал к директорскому кабинету. Секретарша, которая уже успела вернуться в приемную, бросила на него сочувственный взгляд. В институте Томана любили, скорее всего, за ту беззащитность, с какой он на все реагировал. И хотя Лидушка, естественно, слышала, что они с директором бывшие одноклассники, все равно ободряюще улыбнулась Яну:

— С утра у него было вполне приличное настроение.

— У меня тоже неплохое, — ответил Ян немного невпопад. — Представьте себе, уже несколько дней!

И постучал в обитую дерматином дверь.

Данеш сидел не за письменным столом, а в углу, в кресле у журнального столика.

— Привет! — поздоровался он с Яном, и это была хорошая примета. — Что там у тебя?

— Отчет о работе. Я не знал, что может понадобиться.

— Да ничего не нужно. — Данеш великодушно махнул рукой. — Садись.

И поскольку он все еще думал о Гелене, взгляд его оставался рассеянным и немного тревожным. В конце концов Томан ее муж, хотя само по себе это еще ничего не значит.

— Мне только что позвонила твоя жена. Насчет Марии. Странно, что ты сам не рассказал об этом! Ян по обыкновению пожал плечами:

— Мне и в голову не пришло, что ты не знал.

— Представь себе, не знал. Так тоже иногда случается. Этих женщин не всегда поймешь.

— А я их вообще никогда не понимаю, — простодушно заметил Ян.

Данеш хохотнул. Ну и оригинал этот Томан, даже не думает скрывать, что ни черта не смыслит в женщинах. Его жену можно пожалеть.

— Что касается Марии, то с ней, по-моему, все ясно, она как-никак актриса…

— Ага, ты тоже это заметил, — возрадовался Данеш. — Кстати, она всегда была такая, и поначалу мне это нравилось. Никогда и ни в чем нельзя было быть уверенным. Поверь, дружище, для женщины это довольно редкое свойство.

Томан промолчал.

— Так, значит, ты проводил ее на вокзал. Гелена, то есть твоя жена мне об этом сказала.

— Она сама меня попросила, когда уходила на работу. Я просто помог Марии донести вещи.

— Ну и что она говорила по дороге? Не жаловалась на меня? Обиделась, конечно, думает, я не сдержал слова. Но пока ничего не выходит, к несчастью, ей этого не понять. Она ведь из провинции, а там народ наивный.

— Нет, ничего не говорила.

— Знаешь, она меня малость выбила из колеи. Я тут из кожи вон лезу, стараюсь устроить все как лучше. Даже жилье подыскал. Кстати, за мной не пропадет!

— Меня это меньше всех касается, у нас дома хозяйка Гелена.

— Не хотелось все же тебя стеснять.

— Господи, да что ты говоришь, она могла жить у нас сколько угодно, воскликнул Ян горячее, чем ожидал. Данеш встал и открыл дверь в приемную:

— Лидушка, принесите кофе! Потом снова сел и продолжал:

— Твоя жена да и я тоже думаем, что она себе кого-то нашла. В Праге Марию словно подменили. А в этом доме отдыха ты ничего не заметил?

— Да ведь я был там совсем недолго, — сказал Ян, на всякий случай глядя куда-то в сторону окна.

— Если у женщины появился другой, она обязательно себя выдаст, поверь мне! Ладно, не это главное. Уехала, и слава богу. У меня и без нее забот хватает. В конце концов в моем положении лучше, чтобы руки были развязаны. А вообще, каждая женщина всегда считает, что ты замечаешь только ее. Но время идет, и до тебя вдруг доходит, что глупо не обращать внимания на других. Разве я не прав?

Он, видимо, и не ждал согласия Томана, к тому же секретарша принесла кофе. Сохраняя безучастное выражение, она украдкой покосилась на Яна. Раз беседа с кофе, значит, ничего страшного.

«Вот уж кретинский разговор, — подумал Ян. — Говорим о том, что касается нас двоих значительно больше, чем он себе представляет. Если бы Данеш только предположил, как обстоят дела в действительности, он просто убил бы меня». От этой мысли Ян даже как-то успокоился. Влюбленные сплошь и рядом рвутся умирать за любовь. Они настолько одухотворены силой жизни, что смерть кажется им легкой, словно пушинка.

Данеш сосредоточенно помешивал кофе. «Замужняя женщина, вот кому ничего не надо или, по крайней мере, не сразу. А пани Гелена — разумная замужняя женщина и знает, чего хочет. И не менее хорошо знает, что нужно мне. Такое взаимопонимание открывает широкие горизонты. Мы говорим с Яном о том, что касается нас двоих значительно больше, чем этот несчастный вообще может вообразить. Интересно, что бы он сделал, догадайся? Впрочем, я человек осмотрительный, да к тому же его одноклассник. Он никогда ничего не узнает. А вот в глазах Гелены есть нечто такое, чего мужчина моего склада не может не заметить!»

— Если я правильно понял, — медленно начал Томан, — то тебя не особенно беспокоит отъезд Марии.

— Совершенно верно. По-моему, это самое разумное решение.

Ян мысленно перевел дух. Но на всякий случай решил уточнить:

— А это в свою очередь может означать, что ты никогда ее не любил.

Данеш презрительно ухмыльнулся:

— Я редко влюбляюсь в женщин, которые мне нравятся. Если б я каждый раз влюблялся, то очень быстро сошел бы с ума.

Его так и подмывало добавить:

«Флирт с твоей женой, дружище, весьма заманчив, но о любви не может быть и речи. Я человек порядочный и знаю, как надо себя вести».

— А мне думается, любовь — это самое прекрасное чувство на свете, — не без пафоса выдохнул Ян.

— Романтик ты наш! Или, может, ты о своей жене говоришь?

— Хотелось бы, но за эти годы мы как-то отдалились друг от друга.

— Слушай, я у тебя вообще была когда-нибудь женщина? Ну, я имею в виду тайный роман?

— В жизни всякое случается, — допустил Томан, собрал свои бумаги и встал. В тоне собственного голоса ему послышался какой-то робкий призыв: скажи правду! Расскажи все! Сейчас самый подходящий момент. Ведь нельзя же вечно умалчивать о том, что произошло! Ему вдруг померещилась фреска на их доме: нежное движение двух тел, которые тянутся друг к другу, и чаша в их руках, символ беды. Свет и тень, кьяроскуро.

— Ты был очень внимателен к Марии, — признал Данеш, — ты и твоя жена. Надо бы как-нибудь заехать к вам, поблагодарить ее.

— Гелена будет очень рада, — сказал Ян уже в дверях и вышел.

«Данеш, в сущности, несчастный человек, — думал он, возвращаясь к своему рабочему месту. — Ведь он потерял такое сокровище. А может, просто никогда не понимал, какое счастье встретилось на его пути. Потому и не сумел удержать. Боже, если б он только знал, что потерял! И что нашел я! И как только мне удалось прикинуться безразличным! Не пройдет и двух часов, как я увижу ее — веселую, счастливую, красивую. И нам не надо говорить о любви, наша нежность скажет все».

Данеш продолжал сидеть в задумчивости, преисполненный чувства глубокого умиротворения, которое посещало его не очень часто. Почему-то вдруг пани Гелена стала ему намного ближе. Заеду к ней, я ведь обещал. Надо только узнать, когда в отделе у Томана оперативка. Обычно они там долго заседают. За это время можно многое успеть.

Он ощущал себя необыкновенно сильным: да, только сильным принадлежит мир. Это закон природы. Ему даже в голову не приходило пожалеть Томана. Сильные не знают жалости.

Зазвонил телефон. Он ответил по обыкновению сдержанно, но в трубке прозвучал голос замминистра. Данеш тут же сменил тон, его голос зазвенел от неожиданного счастья: еще бы, такая честь. Что и говорить, он был мастер подобных перевоплощений.

Да, Данеш был сильный человек и целенаправленно строил собственную карьеру.

Когда влюбленные Тристан и Изольда жили в чаще леса Моруа, их совсем не смущало, что приходилось есть полусырое, жаренное на костре мясо и пить воду из родника, хотя они больше привыкли к вину. Более всего они мучились от безысходности. Будущее было тревожным, и сегодня не давало ответа, что ждет их завтра.

Ибо знайте, что главный недруг любви — время.

Это медленное, вездесущее и безбрежное время, которое незаметно, но исподволь пропитывает все, что ему подвластно. Вода времени способна постепенно залить даже вулканические взрывы любовной страсти.

Возможно, еще и потому, что влюбленные измеряют бегущее время не часами, а своими встречами и расставаниями. В самых прекрасных стихах древности говорится о раннем пробуждении, когда снова восходит солнце, а влюбленным приходится расставаться, прежде чем покрывало ночи приподнимет свою завесу и раскроет их грех.

Но когда они вместе, единственное их желание — заставить время остановиться. Когда они порознь, вокруг расстилается пустыня, и, глядя на стрелки часов, они мысленно погоняют этих ленивцев, которые почти не шевелятся и вынуждают их мучиться от одиночества. Они мечтают заставить время лететь стрелой, чтобы дать им возможность снова быть вместе.

Единственное, что помогает влюбленным пережить разлуку, это думы о другом.

Ян видит лицо Марии везде, куда ни бросит взгляд. Дома — она повсюду, особенно в комнате маленькой Геленки, ведь там она жила, туда он пришел к ней ночью, потеряв последние остатки здравого смысла. Ян вспоминает об этом теперь, и его бьет озноб.

Впрочем, на работе она тоже постоянно с ним, даже в столбиках бессмысленных сводок, которые ему приходится регистрировать. Когда его коллега Шимачек говорит по телефону — неважно с кем, с женой или свояченицей, Ян мечтает, чтобы Мария тоже позвонила. Иногда она и впрямь звонит, если удается найти исправный автомат. Они никогда не разговаривают подолгу, не хочется, чтобы те, кто их слышит, слишком много поняли об их отношениях, но после такого разговора у них прибавляются силы для извечной борьбы влюбленных с окружающим враждебным миром.

Все это очень просто, очень красиво и очень жестоко.

Мария живет ожиданием встречи, и ее единственная забота — не опоздать на свидание. Здесь, в Праге у нее нет других дел. Обычно она приходит раньше Яна, ей нравится видеть его приближение; она с улыбкой наблюдает, как он идет, как ускоряет шаги, как светлеет лицом, заметив ее. Он кажется таким безоружным, что ей хочется защитить его.

Она влюблена и иногда думает: наверное, я сошла с ума, ведь уже не девочка, взрослая женщина, за плечами порядочный отрезок жизни. И чувство привязанности испытывала не раз. Порой даже бывала уверена: ну, наконец-то, вот оно, настоящее. Но это всегда быстро кончалось. То, что происходит со мной теперь, совсем иное. Это огонь, который греет даже на расстоянии, а если приблизишься — обжигает.

Иногда она сидит одна в неуютном гостиничном номере, не повеселевшем даже от букетика цветов в вазе, и не знает, как убить время. Одиночество вынуждает к раздумью, в котором пробиваются ростки здравых мыслей. Она ощущает безнадежность всего происходящего с ней и Яном.

Конечно, женщина всегда смотрит на жизнь более трезво, помогает опыт уходящих во тьму веков, ведь так повелось, что именно женщина всегда несла на своих плечах тяжкое бремя существования. Погаснет огонь в очаге, ну что ж, она его разведет. А муж вернется домой, сядет к горящему очагу и даже не удивится, что он разожжен.

В подобные минуты надвигалась на нее, неотвязно напоминая о себе, прошлая жизнь, от которой Мария бежала и которая казалась теперь такой далекой. Дом, закрытый уже столько недель. Почтовый ящик, полный газет и писем. А счетов! Шкафы, которые нужно открыть. Комнаты, которые необходимо срочно проветрить. И сад, заросший сорняками… И вот когда все это — и еще многое другое — так нуждается в моих руках, я беспомощно сижу тут, и все вокруг тускло и безрадостно. Да я просто рехнулась, забыв о своих обязанностях! Правда, она тут же отгоняет эти мысли и снова пытается убедить себя, что ее единственная обязанность — встретиться с Яном, но тысячи мелочей, окружавших ее в прошлой жизни, без устали напоминают о себе.

Она может убежать от самой себя, но не от мира, который ее окружает.

Мария пересчитывает оставшиеся деньги и видит, что они подозрительно быстро тают. Хватит на день, может, на два. А что потом?

Наверное, ей стоило бы расстроиться, что Яну не приходят в голову подобные мысли, можно было даже обидеться на него. Но плохо же вы знаете влюбленных! Он кажется ей необыкновенным как раз потому, что далек от всех этих забот: ведь Ян не думает ни о чем, лишь бы только увидеть меня. А разве не это самое главное?

Они так влюблены, что порой забывают о вожделении, им хочется просто бродить по улицам и касаться друг друга в ритме ходьбы, заходить в кафе и кино, встречаться со знакомыми, не скрывая своего счастья. Но приходится таиться, и это мучительно.

Мысль о том, что однажды ей все-таки придется расстаться с Яном и вернуться домой, ужасает Марию, хотя разумом она понимает, что другого выхода нет. И тогда в ней наконец созревает решение найти место в Праге, пусть даже ценой любых унижений. Конечно, это практически невозможно, но разве она имеет право не попробовать?

При первой же попытке, как и следовало ожидать, она терпит фиаско. На нее смотрят даже с некоторым любопытством, не часто случается, чтобы певица приходила предлагать свой голос. Но все отменно вежливы: принять ее без конкурса нет возможности, а в ближайшее время его не предвидится. Впрочем, есть ведь и другие театры.

И она снова принимается за поиски, это довольно унизительно, но ничего не поделаешь. Ей все больше кажется, что она имеет право остаться в Праге, и Мария злится на судьбу, которая столь жестоко отвергает ее.

Наконец она решает попытать счастья в народном университете искусств, именно на такое место она и может рассчитывать — есть и опыт, и практика. Вообще-то нам нужны педагоги, отвечают ей, но сейчас нет вакансий. Зайдите попозже.

На каком-то углу Мария замечает объявление: вновь организуемой джазовой группе требуется солистка. Не колеблясь ни минуты, она идет по указанному адресу. К ее ужасу, дверь открыл лохматый парень с гитарой в руках и вежливо осведомился о цели визита. Но, услышав, что она пришла по объявлению, был просто обескуражен. Вообще-то они ищут певицу, но не старше двадцати, у них очень молодой состав. Произносится все это совершенно простодушно, без тени предположения, что посетительница может обидеться. Тогда Мария спрашивает, не нужен ли им репетитор позаниматься с их солисткой. Парень соглашается, что это было бы просто здорово и, наверное, даже необходимо, поскольку, по правде говоря, рассчитывать они могут только на любителей, но у них нет денег. Когда-нибудь средства определенно появятся, они весьма серьезно относятся к искусству, но пока денег нет. Из квартиры доносится раздраженный женский голос, орущий, что никто не намерен убирать тут за ним груды нот. Парень делает виноватое лицо, Мария понимающе улыбается и уходит.

Встретившись с Яном, она ничего не рассказала о своих безуспешных поисках. Они обнялись и пошли по улицам словно сомнамбулы. В безрассудстве влюбленных есть что-то священное.

Однажды, когда Мария шла по улице одна, к ней с радостными восклицаниями кинулась какая-то женщина:

— Пани учительница, вы меня, наверное, не узнаете!

Конечно, Мария узнала ее, но куда деться! У пани Понагловой была девочка, с которой Мария второй год занималась музыкой.

_ Вот это случай! — радовалась мамаша. — А у нас, представляете, ходили слухи, будто вы вроде устроились получше, я одна говорила, что наша пани учительница никогда своих учеников не бросит! Сплетничают, сами знаете, городишко-то маленький. Еще болтали, будто тот пан, который у вас пару раз объявился, какой-то ужасно большой начальник… Знаете какие люди!

— Знаю, — подавленно согласилась Мария. — А я целый месяц проработала в доме отдыха, а теперь в Праге.

— Вот видите, значит, я была права. Мы тут на машине, приехали покупать холодильник, да, жизнь здесь совсем другая, я бы не удивилась, если бы вы перебрались в Прагу.

— А что мне тут делать? — сказала Мария тихо и грустно.

— Вот и я говорю! А муж взял и оставил машину на окраине, мол, в центр не доберешься, движение ужас какое. Мы вечером домой собираемся, хотите, вас захватим?

На какую-то секунду Мария заколебалась. Вот он, выход! Просто-напросто сбежать. И в первую очередь от этих мучительных размышлений, что будет завтра и послезавтра. Администратор в гостинице снова спрашивал, сколько она еще намерена прожить.

Потом, опомнившись, покачала головой:

— Нет, не могу!

— Ну, ничего, ничего, главное, возвращайтесь! В саду у вас уже фрукты созревают, урожай в этом году будь здоров, забот хватает. Да, мы тут недавно встретили в кино пана бухгалтера, ну и спросили, значит, что с вами, а он ответил, что не знает. Наверное, не хотел вас выдавать, но при этом был какой-то грустный. Можно я расскажу ему, что видела вас?

Мария только кивнула, бесполезно было разрешать что-то этой женщине или запрещать, все равно она будет говорить что захочет.

Прощаясь, Мария выдавила из себя улыбку, потом быстро перешла улицу и села в первый попавшийся автобус, скорее бы убежать от этой словоохотливой дамочки и своих собственных мыслей.

Нечего на нее злиться, она просто напомнила мне о том, что я и сама прекрасно знаю. И снова ей представился закрытый дом, а за ним заброшенный сад. Правда, самое время вернуться. Хотя бы для того, чтобы приготовиться к приезду Яна! Не исключено, конечно, что явится пан бухгалтер и будет разыгрывать оскорбленную добродетель. Но ведь он тоже часть моей прошлой жизни, от которой я убежала, потому что мне показалось, будто меня зовет мир.

Это была ошибка, не мир звал меня, а Данеш, и голос этот был фальшивый, хорошо еще, что я вовремя поняла. Мир никогда не зовет человека. Случается, правда, что зазвучит вдруг совсем тоненький голосок любви, едва слышный и все же настолько сильный, что человек идет за ним, словно лунатик.

— Знаешь, мне надо ехать домой, — сказала она Яну, когда тот вошел в комнату.

— Что-то случилось? — испугался он.

— Да нет, ничего. Просто у меня ведь дом, куча дел. Рано или поздно надо возвращаться.

— Но мы же не можем врозь! — удивился он. Тронутая тоном его голоса, она поцеловала Яна в губы.

— Я поеду и снова вернусь. Или ты приедешь ко мне!

— Ладно. Но не сегодня. Завтра. Или лучше послезавтра. Нужно свыкнуться с мыслью, что мы не скоро увидимся. Она примирительно улыбнулась:

— Конечно, ты прав. Ну, давай привыкать.

Впереди было целых два часа, и они принадлежали только им. Близость разлуки словно наполнила их объятья обреченным неистовством.

Разумеется, где-то в дальнем уголке души влюбленные всегда помнят, что однажды им так или иначе придется расстаться. Чего же вы хотите! Все люди тоже знают, что должны умереть, но при этом и не думают меньше радоваться жизни. Напротив, от этой мысли радуются ей еще больше.

Знать — вовсе не означает вечно таскать за собой по жизни это знание. Есть вещи, которые мы оставляем за дверями: грязные ботинки, зонтик, мокрый от снега плащ и еще мысли, которые нам неприятны.

Знать что-то и верить в это — совсем не одно и то же.

Нет ничего вечного, любовь — не исключение. Поговаривают, что в один злополучный день погибнет и наш мир. Вроде это даже научно доказано, но почему-то никто не торопится поверить, даже те, кто вычислил его гибель.

И в этом сила жизни.

Два часа, отмеренные нашим влюбленным, потихоньку пробегают, это немного, всего лишь сто двадцать минут. Вздохнешь двадцать пять раз, и минуты как не бывало. А любовь даже дышать заставляет быстрее!

Любимый, говорят они без слов, слышишь мое дыхание?

Я слышу стук твоего сердца.

Чувствую аромат твоей кожи.

Вижу твою грудь, девственно округлую.

Твои руки обвиваются вокруг моей шеи.

Они молчат, говорят только их чувства. Вот почему они уверены, что будут вместе, даже когда расстанутся.

Потом Ян одевается и выходит в тускло освещенный коридор.

— Завтра как обычно на нашем месте!

Пока еще они могут говорить так, пока все в порядке.

 

V

Данеш шагает по Карловому мосту в сопровождении своего верного спутника на время послеобеденных отлучек со службы. Вдвоем уйти намного проще, все понимают, что вместе с начальником отдела кадров можно отправиться исключительно по делам.

Данеш привык брать с собой старого добряка Котлабу на послеобеденный стаканчик вина: в последнее время ему просто необходимо пропустить один-другой для снятия стресса — он переутомлен и неспокоен. Дома сплошная нервотрепка, жена не строит иллюзий в отношении собственного супруга и ведет себя соответственно. Впрочем, не это самое тягостное, в конце концов мужчина женится не для счастья, а чтобы всегда были вкусная еда и чистое белье. Счастье можно найти и на стороне… Как правило, мужчины так и поступают.

Сегодня они сидели в маленьком уютном кафе под Градом и молчали. Котлаба был незаменим еще и потому, что умел молчать. Польщенный доверием начальства, он не задавал никаких вопросов и попивал вино. Порой они перебрасывались ленивыми замечаниями о работе, и Котлаба внимательно прислушивался к словам Данеша. Для него это было своего рода руководство к действию. Всякий раз, когда срывалась какая-то работа, Данеш горячился, что у них в институте вообще нет толковых кадров и самое время подыскивать новых людей. Котлаба согласно кивал, но, будучи человеком рассудительным, выжидал, пока Данеш успокоится. Да и где набрать новых сотрудников? Нужны ведь не просто специалисты, а люди политически грамотные и преданные делу. На собраниях-то легко ораторствовать! А вот поди узнай, где они есть, такие люди. Потому и приходится работать с теми, какие есть. В этом заключалась житейская мудрость Котлабы.

Данеш с ним не соглашался, даже порой выговаривал своему кадровику, что тот не радеет за порученное дело. Котлаба предпочитал отмалчиваться. Такая уж наша планида — получать пинки от собственного начальства. Правда, с глазу на глаз, да еще в кафе пережить можно. Он глядел на Данеша и думал: «Тебя бы, голубчика, посадить на мое место…»

На Карловом мосту Данеш остановился. День был великолепный, и темные силуэты скульптур четко проступали на фоне голубого неба. Под мостом неторопливо струилась Влтава, и Данеш вдруг зримо ощутил всю эту красоту, что обычно было ему совсем не свойственно. А теперь так просто сбивало с толку. Даже захотелось пожалеть самого себя. Он ведь прекрасно понимал, что, в общем, Мария сама его бросила, а он-то, дурак, еще старался убедить себя, что любит ее. Конечно, он знал, что это не совсем правда, но иногда забывал, вот как сейчас, а потому чувствовал себя довольно препаршиво. Его почти никогда не бросали. Он привык избавляться сам. Но странно, вместо того чтобы восхищаться Марией за то, что она не такая, как все, он был возмущен.

В любовном поединке мужчины ведут себя как настоящие воины, но хотят только побеждать. Им трудно смириться даже с самым незначительным поражением. Оно потрясает их, бьет под дых. Испокон веку мужчины привыкли обманывать своих благоверных. И отучились от мысли, что сами тоже могут быть обмануты.

Данеш оперся о перила и стал смотреть на реку. Та искрилась в солнечных лучах, хотя на самом деле была, наверное, такой же грязной, как любая другая река в большом городе.

— Мир прекрасен, дружище! — не без пафоса сказал он, хлопнув Котлабу по плечу. Данеш часто ловил себя на мысли, что ходит по Праге, как некогда король Вацлав. Только того на прогулках сопровождал палач, а его — начальник отдела кадров. Но подобное сравнение всегда вызывало у Данеша самодовольную улыбку. И сегодня тоже.

Хотя поводов для веселья, прямо скажем, не так уж и много. Долгожданный перевод в министерство почему-то затягивается, кто знает, где все застопорилось, есть вещи, о которых не принято спрашивать в лоб.

Он обернулся к Котлабе:

— Вообще-то тебе давно пора позвонить в министерство! Ведь это по твоему ведомству. Кому, как не тебе, нужно знать, стоит ли подыскивать мне преемника.

— Неужели ты думаешь, что на твое место будут брать через отдел кадров? Мы только оформим того, кого нам спустят сверху. Они ведь тоже не дураки. И потом, насколько я знаю, такие дела никогда не решаются летом. Летом люди думают об отпуске. Кстати, меня больше волнует, когда ты сам собираешься на отдых? Еще не решил?

Данеш только пожал плечами. Все как-то перепуталось, наверное, придется вообще не брать отпуск. Пожалуй, отправлю жену на курорт и останусь один. Разумеется, не совсем, улыбнулся он. Надо будет позвонить пани Томановой. Совсем замотался, так и не съездил к ней, а может, рискнуть сегодня, нет, уже поздно. Тогда завтра? Определенно завтра. Он представил ее радостное удивление, когда он позвонит, и снова развеселился.

Но вдруг застыл, глядя на реку. Даже провел рукой по глазам, будто хотел снять пелену, застившую взгляд. К мосту подплывала лодка, в ней были двое: мужчина и женщина. Он — на веслах, а его спутница напротив. Наверное, они говорили о чем-то приятном, потому что женщина наклонилась к собеседнику, боясь пропустить хоть слово. Или ей просто хотелось быть ближе.

Данеш перегнулся через перила.

— Ты что, сигануть туда хочешь? — пробурчал добряк Котлаба.

Данеш довольно злобно огрызнулся:

— Хочу получше разглядеть, черт побери! Котлаба тоже перегнулся и, недоумевая, проследил за взглядом Данеша.

— Видишь ту лодку? — хрипло прошептал Данеш.

— Ну, вижу. А что такое?

— Узнаешь того человека на веслах? Котлаба прищурил глаза и ничего не ответил.

— Это же наш Томан! — заорал Данеш.

Котлаба посмотрел еще раз и хладнокровно произнес:

— И верно, похож.

— Да говорю тебе, это он!

— Ну и что, — улыбнулся Котлаба, взглянув на часы. — Рабочий день давно кончился!

— И это все, что ты можешь сказать? — разозлился Данеш.

— А чего же еще? Ну, нравится человеку кататься после работы на лодочке, так пускай себе катается.

— А эта женщина? — яростно завопил Данеш.

— Небось его благоверная. Разве нет?

— Вот именно, что нет! Погляди-ка получше, ведь ты его жену видел, помнишь, мы как-то раз встретились.

— В моем возрасте все женщины на одно лицо. Ну, катает еще кого-нибудь, — рассудительно промолвил Котлаба. — Парню повезло, что по этому мосту прохаживаемся мы с тобой. На нас он может положиться. Окажись тут его женушка, бедняге бы не поздоровилось.

— Глупец, — раздраженно прошипел Данеш. — Это ведь… Я тоже знаю эту женщину, понимаешь? Вернее, знал. Котлаба пожал плечами и предложил:

— Вот и расскажешь ему завтра, как мы его застукали.

— Ну нет, так просто он не отделается, — зловеще пообещал Данеш. — Это обойдется ему чертовски дорого!

— Кататься с чьей-то барышней на лодке законом не запрещено, — начал было Котлаба, но тут заметил, что Данеш перебежал на другую сторону, наверное, хотел снова увидеть проплывавшую под мостом лодку. Однако те двое так и не показались, скорее всего они остались под мостом.

— Он нас заметил и спрятался, ничтожество! — заорал Данеш.

Котлаба никак не мог взять в толк, чего тот возмущается. Не иначе выпил лишнего.

Данеш развернулся и пошел назад. Надо немедленно ехать к «Романовым! Такое дело не терпит отлагательства!

— Ну и ну, — удивился Котлаба, — похоже, он снова отправился в кафе. Это добром не кончится. — И он догнал своего начальника: — Поехали лучше по домам, а?

Данеш остановился. Потом, немного поколебавшись, все же повернул назад:

— Ты прав. Лучше выждать. Надо все обмозговать.

Они пошли дальше, и Данеш постоянно оглядывался, словно надеясь еще раз увидеть ту лодку. Но мешала толпа прогуливавшихся по старому мосту.

А в это время под аркой моста Ян смотрел наверх, удерживаясь руками за крупные камни.

— Никогда не думал, что можно разглядывать мост вот так, снизу. Тут словно в старом подземелье, погляди, какой прекрасный свод! Пан Хиле наверняка бы за меня порадовался. А эхо какое! Ты только послушай! Я люблю тебя!!!

Под мостом гулко загрохотало.

Мария улыбнулась:

— Такие слова произносят тихо-тихо или вообще не говорят. Я суеверная.

— Ты милая, — сказал он и нагнулся погладить ее по руке. Лодку качнуло.

— Осторожно! — испугалась Мария. — Я совсем не хочу умирать.

— В моем сердце ты будешь жить вечно.

— Давай лучше вернем лодку. Чтобы не платить лишнего. Сам знаешь, нам надо экономить!

— Знаю. Но ты не бойся, я был вчера у пана Хиле… Отнес маленькую фарфоровую статуэтку, которая пылилась у нас в горке. Вот я и попросил ее продать. Старик ведь прилично разбирается в антиквариате. А такие вещи иногда довольно дорого стоят… Не волнуйся, я тоже знаю, как у нас с деньгами.

Он нагнулся к Марии и протянул руку. Она нежно погладила ее. Лодка, которую ничто больше не задерживало у каменной стены, медленно пустилась в путь.

— Это ты замечательно придумал — поехать на реку. Самая лучшая прощальная прогулка.

— Ты думаешь, прощальная?

— Конечно, нет, дорогой. Пусть будет просто прогулка в честь нашего очередного свидания. Ну что, так лучше?

— Намного, — улыбнулся он, налегая на весла.

Они вернулись к лодочной станции. Река искрилась под солнцем, а над ними возвышался силуэт Града.

Вот так однажды, держась за руки и слушая пение птиц, шли вдоль ручья Тристан и Изольда. И не заметили, увлекшись ликующими трелями, за собой чужих шагов. Не знали, что их выслеживает королевский придворный.

Любовь и впрямь делает людей малость тугими на ухо. И менее осторожными, по большей части себе же во вред.

А может, это проявление милосердия, которым влюбленные пользуются как даром судьбы: не знают, что над их головами уже сгущаются тучи, и продлевают свое счастье, которое злополучный рок уже торопится разрушить.

Ибо прекрасно непрочное и ненадежное суденышко любви, а плывет оно по стремительному течению.

* * *

Когда назавтра секретарша Данеша встретила Томана в длиннющем институтском коридоре, она молча взяла его за руку и потянула за собой в нишу, где лежал кипятильник и стояла кастрюлька для воды. Непосвященные могли бы подумать, что они просто варят кофе.

— Что случилось, Лидушка? — удивился Ян.

— Ничего, а может, и много, пока не знаю. Вы ведь были недавно у шефа? Он с вами о министерстве не говорил?

Секретарша Лидушка чрезвычайно гордилась тем, что знала обо всех институтских событиях, и не упускала ни одной возможности оказаться в эпицентре интриг.

Ян пытался вспомнить, о чем они говорили с Данешем, и улыбнулся:

— Да нет. Хватало других тем. Между нами, мы сплетничали о женщинах.

— Я ведь не ради любопытства спрашиваю, пан Томан, — таинственно прошептала Лидушка. — А потому, что печатала сегодня бумагу в министерство с просьбой прислать ревизию в ваш отдел. А вчера шеф говорил об этом с кем-то по телефону. Догадываетесь, почему он это сделал?

Ян оторопело покачал головой.

— Вы ведь учились вместе, сто лет друг друга знаете… — не отставала Лидушка.

— Но я и правда не догадываюсь. А вообще-то мне все равно.

Но, говоря так, Ян знал, что это неправда. Почему-то вдруг ему самому стало страшно.

— Вы молодец, Лидушка, что предупредили, — быстро добавил он.

— А вы не поругались?

— С Данешем? Куда уж простому смертному вроде меня ссориться с большим шефом!

Из соседнего кабинета выбежал зачумленный человек с кофейником:

— Горячая вода есть?

— Для вас всегда, — сказала Лидушка и шепнула Томану: — Поживем увидим.

После чего ушла, а Томан вернулся в свою комнату. И начал опустошать ящики письменного стола с таким рвением, что перепугал несчастную жертву любви Шимачека:

— Наводишь порядок? Или переезжаешь?

— Куда, скажи на милость? — пробурчал Томан. Вернувшись к себе, Лидушка увидела Котлабу, который искал Данеша.

— Будет приблизительно через час. По крайней мере, обещал.

— Мне позвонили из министерства. Какая-то ревизия… Вы ничего об этом не знаете?

— По правде сказать, ничего, — не погрешив против истины, ответила Лидушка. — Ну и спешка! Я ведь только сегодня утром отправила эту бумагу.

Котлаба задумчиво поглядел на нее.

— Мне кажется, шеф и Томан чего-то не поделили, — запустила Лидушка пробный шар.

Котлаба по обыкновению молча повернулся и вышел. Лидушке показалось, что он слишком громко закрыл за собой дверь. Даже хлопнул ею.

Только пусть меня не убеждает, будто ничего не происходит, рассудила она.

Приведя в порядок все, что, по его мнению, могло кого-нибудь заинтересовать, Ян поглядел на часы. До встречи с Марией оставалось полчаса. Сегодня свидание особенно важное, ведь после обеда Мария уезжает. Вот и кончается то, что началось так недавно, но успело стать смыслом всего его существования. Ян понимал, что дома у Марии много дел. К несчастью, надо на что-то существовать, их будущее совсем не безоблачно. Это только в древних сказаниях о любви не принято упоминать о таких банальностях, как деньги на гостиницу или обед. Там говорится исключительно о самой любви, что, безусловно, способствует созданию произведения высокохудожественного, однако малоправдивого. К сожалению, деньги нужны всегда. И для любви тоже.

Томан не мог усидеть на месте: а что, если ревизия затянется и он пропустит встречу, вернее, прощальный обед?! Ему так хотелось устроить его в шикарном ресторане, тем более что вчера любезный и добрейший пан Хиле весьма кстати отдал ему триста крон за ту фарфоровую безделушку, сданную с его помощью на комиссию. Хорошо бы еще купить хоть одну розу и положить ее рядом с тарелкой Марии.

Теперь ему казалось безумством класть гвоздику на окно, за которым греется чужая кошка. Как быстро порой умнеет человек!

Время обеда-свидания приближалось, а ревизии все не было.

Наконец Ян не выдержал:

— Вот смотри, тут лежит все, что может понадобиться тому ревизору. Если будешь здесь, когда он придет, отдай это ему. А я пошел обедать.

— Не забудь, у нас обед ровно сорок пять минут, — напомнил коллега.

— Знаю. Только потом я скорее всего пойду в типографию, представляешь, они до сих пор не прислали новые формуляры для обследования любительских театральных коллективов. Придется их поторопить, эта задержка грозит сорвать всю нашу работу. Думаю, подобный довод ревизия из министерства воспримет особенно благосклонно, ведь это их очередное бессмысленное указание.

— Ладно, положись на меня. Вернусь с обеда вовремя, надеюсь, сегодня супружница не будет поджидать меня внизу. Она отправилась к матери. Зато уйду пораньше, я уже договорился с другой.

— Не волнуйся, заменю тебя после типографии, — пообещал Томан и в ту же секунду исчез.

Шимачек молча смотрел ему вслед, и было непонятно, завидует он или жалеет.

Ян ужасно удивился, увидев Марию без чемоданов. И подбежал с какой-то безумной надеждой: а может, она вообще не уезжает, вдруг что-то изменилось… Ибо сильнее всего человек надеется, когда к тому нет никаких оснований. Действительность всегда проще и обыденней. Оказалось, что Мария уже отнесла свои вещи на вокзал.

— А я-то хотел помочь тебе, — нежно укорил он. — Я провожу тебя до поезда.

— Не надо, не хочу я стоять на перроне и ждать сигнала отправления. Терпеть не могу такие минуты, когда все уже давно сказано и люди ждут не дождутся, когда же тронется поезд. Лучше пройдемся после обеда по Праге, по нашим местам, а у вокзала распрощаемся, как будто ничего не случилось, и ты вернешься на работу.

Ян, как всегда, соглашается с ее словами, ведь они так разумны!

В ресторане они садятся напротив. Ян заказывает две маленькие рюмки. Это их прощальный тост. Молчаливый и понятный только им.

— Знаешь, я тут решил подсчитать, сколько же мы, собственно, знакомы. А когда получилось всего несколько дней, как-то даже не поверил. Мне они кажутся годами, а не днями.

Мария улыбается и поднимает розу, лежащую у ее тарелки. Нюхает и кладет обратно.

Именно так, как я себе представлял, думает Ян. Интересно, как это у нее получается всегда делать то, чего я жду и что мне нравится?

Он и не предполагает, бедняга, что это одна из ловушек любви: влюбленные видят себя словно в зеркале, а потому делают одинаковые движения, даже улыбаются и то одинаково, и стоит одному протянуть руку, как другой тут же потянется навстречу. Потому влюбленные и часто обнимаются, как бы не замечая этого.

Ян и Мария уже раз сто пообещали увидеться как можно скорее, но не перестают повторять это снова и снова.

Жена с маленькой Геленкой вот-вот уедет в отпуск. Они каждый год так делают, сначала отпуск берет Гелена, а после нее — Ян, чтобы малышка подольше побыла на природе. Когда-то они думали, что приносят себя в жертву ради ребенка, если не едут отдыхать вместе. Но со временем поняли, что жертва не столь уж и велика, по крайней мере, можно хоть отдохнуть друг от друга. А теперь для Яна это просто выход: как только он окажется один, тут же поедет на выходные к Марии. Прекрасная перспектива, она поможет ему перенести горечь разлуки.

— А что, если тебе удастся прихватить еще и понедельник? — с надеждой улыбается Мария.

Вчера он наверняка согласился бы, но сегодня почему-то не уверен:

— Не знаю, боюсь, из этого ничего не выйдет. Понимаешь, на работе происходит что-то непонятное. Секретарша Данеша предупредила меня, что он вызвал ревизию из министерства. Вот только никак не могу понять, почему именно ко мне.

Мария, естественно, пугается:

— А это точно?

— Еще бы. Ревизия уже у нас. Но ко мне пока не приходили.

— А почему они начинают именно с тебя?

Он пожимает плечами, и дернул же меня черт за язык, и без того забот хватает. Свой последний вечер они провели вчера в гостинице, правда, там было не слишком уютно, зато наедине. А сегодня они сидят ужасно далеко друг от друга и расставание неотвратимо.

— А тебе не кажется, что он узнал что-то про нас?

— Да нет. Он тут на днях вызывал меня, определенно хотел о тебе выведать, только напрасно. Я тебя не выдал. Молчал как рыба.

— Бывает, что и слова не нужны, все равно себя выдашь, — тихо говорит Мария и опускает голову, пытаясь скрыть тревогу. Ян совершает большую ошибку, относясь ко всему так легко. — А ты не думаешь, что Данеш может тебе здорово навредить?

— С чего бы? Еще совсем недавно он уверял меня в своем полном расположении.

— Расположение Данеша недорого стоит.

— Давай-ка сменим тему, — отзывается Ян и через стол пожимает безвольно лежащую возле розы руку Марии.

— Тебе пора возвращаться, — решительно заявляет она. — Что нам эти несколько минут.

— А мне дорога каждая минута.

Мария улыбается, но глазами уже ищет официанта и собирается. Розу она кладет в сумку, там она не так помнется.

— И куда мы торопимся, у меня ведь заготовлено отличное алиби, — сетует Ян.

Потом он провожает Марию до вокзала и, как договорились, останавливается у входа. Они встают немного в сторонке, людей так много, что довольно непросто найти для прощания тихое место. Но будь они даже одни в пустыне, где вокруг ни живой души, им все равно было бы трудно, потому что прощаться всегда тяжело. Они целуются, а вокруг гремят трамваи, гудят машины, и люди торопятся к поездам.

— А теперь иди на работу, но обещай приехать, как только узнаешь, в чем дело. Я буду все время ждать тебя. Ян улыбается:

— Придется приехать тайно, поздно вечером или на рассвете, чтобы никто не увидел.

Наконец Мария высвобождается из его объятий, но, проходя через стеклянные двери вокзала, вынимает розу и машет ею. Постепенно силуэт Марии теряется в толпе, и Ян остается один. Он оборачивается, словно не узнавая город, словно забыв, что надо торопиться… В конце концов он тоже уходит, и с каждым шагом ему кажется, будто он пробуждается от долгого, но прекрасного сна.

Ладно, приду вовремя, пусть только попробуют пикнуть. И ясное дело, буду защищаться, да и что, собственно, хочет доказать эта ревизия?

К тому же завтра можно пойти к Данешу и напрямик спросить, что все это значит. А если тот поинтересуется, где Мария Своянова, не покривив душой, ответить, что Мария скорее всего дома, где ей еще быть?

Какой же покой нисходит на человека, когда он может говорить правду! И какая уверенность в собственных силах, когда он может во всеуслышание признаться в собственной любви!

По правде говоря, ошибочно приписывать влюбленным скрытность. Напротив, им совсем не хочется таиться. Клянусь вам, всей душой они жаждут гласности, мечтают поведать миру, как сгорают они от любовного огня, желают объявить о своей любви под барабанный бой на городской площади. К несчастью, как правило, им приходится таиться и лгать. Но чья же здесь вина? Твоя, вероломный и неблагосклонный мир, ваша, чересчур ревнивые мужья и жены, ваша, дорогие сограждане, ибо мы сами из зависти или лицемерной нравственности вынуждаем их к этому.

Вот почему Ян Томан чувствовал потребность говорить о своей любви правду. А если молчал, то только потому, что в этом ему препятствовали обстоятельства!

* * *

Мария остановилась у камеры хранения, куда положила чемодан и сумку. Хотела было открыть дверцу своего шкафчика, но передумала. И посмотрела на часы. Время еще есть, можно все переиграть.

Она вернулась к выходу, но Яна уже не было. Хорошо, что он ушел. Его слова не на шутку встревожили Марию. Теперь она почти не сомневалась, что Данеш знает гораздо больше, чем думает Ян, а значит, все его поступки продиктованы местью. Ведь он привык всегда добиваться своего, а встречаясь с препятствиями, только раздражается. Достаточно вспомнить, какой скандал он закатил, когда я отказывалась ехать в этот дурацкий дом отдыха. Тогда я его еще боялась и послушалась. А нужно ли было? Вряд ли… Данеш способен на единственно сильное чувство: думать только о себе. Какое-то время ему казалось, что я могла бы стать достойным украшением его жизни и карьеры. Но видно, это быстро прошло.

Мария еще немного постояла в зале вокзала, потом вынула из сумки розу, открыла камеру и положила цветок внутрь. Здесь ему будет лучше, подумала она.

И снова взглянула на часы. Если Ян и в самом деле решил вернуться на работу, он вот-вот туда придет. Надо еще немного выждать, а потом спокойно отправиться туда же, не опасаясь встречи.

Пойти надо обязательно. Жалко, правда, что не к Яну, а к Данешу.

Мария пока еще сама не знала, о чем будет говорить с Данешем, но понимала, что это необходимо. Не ради себя, естественно, с этим, похоже, покончено. Ради Яна. Она скажет Данешу то, что он так надеется услышать: «Я осталась в Праге вовсе не из-за Яна. Можешь расценивать это как мой очередной каприз».

Чего не сделает влюбленная женщина для своего возлюбленного! Например, можно даже поклясться, что они с Яном никогда больше не увидятся. Собственно, она зайдет в институт просто попрощаться. Поблагодарить за хлопоты, он ведь и в самом деле пытался найти ей место. Правда, из этого ничего не вышло, но все равно с его стороны это было очень любезно. Пожалуй, надо сказать, что будущее, которое он мне предрекал, совсем не для меня. Я все поняла, и теперь остается только вернуться домой.

Вахтеру Мария сказала, что идет на прием к директору. Заполнила пропуск, и тот вежливо разрешил пройти. Мария взбежала по лестнице, боясь встретить кого-нибудь из знакомых. К счастью, этого не произошло.

Постучав в дверь приемной, она, не дожидаясь ответа, вошла. И показала секретарше заполненный пропуск.

— На прием к товарищу директору? Сомневаюсь, что он вас примет… скептически заметила секретарша, но все же сняла трубку и сообщила Данешу, что пришла какая-то Своянова по срочному делу.

Он не сдержался:

— Кто?

И, бросив трубку, вышел из кабинета. Ему вдруг показалось, что он просто ослышался… Но, увидев Марию, растерялся. Черт возьми, какая оплошность, надо было сказать, что занят. Впрочем, все произошло так неожиданно… Мария ждала, повернувшись к нему. Секретарша заметила, что шеф замялся, но все же пригласил посетительницу войти. Похоже, всепонимающе подумала Лидушка, придется варить кофе. Директор эту женщину определенно знает. Ну и дела тут сегодня творятся!

— Чем обязан… твоему визиту? — хрипло начал Данеш, показывая на кресло у журнального столика.

— Да вот зашла попрощаться, — сказала Мария самым естественным тоном, на какой была способна.

— Правда? Но ты ведь уже уехала, разве нет?

— Да, а потом вернулась. Попробовала сама поискать подходящее место, о котором мы с тобой когда-то мечтали. Ничего не вышло, и вот я уезжаю.

Он сжал губы и исподлобья взглянул на нее:

— Не лги. Я отправил тебе заказное письмо, и оно вернулось с пометкой, что адресат отсутствует. А вчера я имел честь и удовольствие видеть тебя и Томана, катающихся на лодочке по Влтаве. Прекрасное место для свиданий.

— Так вот почему… — сказала она и улыбнулась печально и немного презрительно. — Вот почему эта ревизия…

— А что ты о ней знаешь?

— Все. Просто я никак не могла понять, с какой это стати ты вдруг изменился к преданному однокласснику, который по твоему приказанию не только должен был привезти меня в Прагу, но и поселить в своей квартире.

— Я старался…

— Понимаю, ты старался свить удобное гнездышко. Но мне это не понравилось.

— А посему ты предпочла прогулки по Влтаве?

— Не делай вид, будто собираешься ревновать, — почти весело сказала Мария. — Ты ведь на это не способен, так же как не способен любить. В этом я убедилась только здесь, в Праге. Деревенская гусыня наконец-то прозрела. Потому ты и не захотел мне помочь. А коли так, если вышло не по-твоему, то решил строить козни Томану. Но тут ты ошибаешься. Именно это я и пришла сказать.

Он натянуто улыбнулся:

— Смею спросить, с чего это вдруг ты стала хлопотать именно за него? Не иначе как тебя попросила его жена!

— Ни в коем случае. Его жена была мне омерзительна с первой же минуты, уж слишком она старалась угодить всем твоим желаниям. Даже совершенно откровенно порицала меня за то, что я отказалась спать с тобой у них. Что ж, у каждого свои представления о приличиях!

Данеш разозлился: еще и отчитывает его словно мальчишку! Да и вообще, какая наглость — взять и заявиться сюда!

Он взглянул на часы.

— Ты очень занят, я понимаю. Просто мне не хотелось, чтобы из-за меня пострадал человек, который отнесся ко мне… ну, скажем, очень хорошо.

— Настолько хорошо, что ты в конце концов предпочла его мне! Отлично!

Мария встала. Похоже, самое время сказать, что это не так, но у нее вдруг не хватило сил. Не хотелось лгать. Это совсем не вязалось ни с Яном, ни с тем, что происходит между ними.

— Я уверена, что многие женщины, узнав тебя поближе, предпочли других мужчин! — И, не прощаясь, вышла.

Безучастно прошла мимо секретарши и только в дверях повернулась к ней, выдавив улыбку. Надо крепиться, а то еще разревусь. Не от жалости, конечно, а от злости. Или, может, от любви.

Дверь в директорский кабинет осталась открытой, Данеш с мрачным видом стоял у стола. Заметив, что секретарша за ним наблюдает, он попросил закрыть дверь, а потом еще долго не вызывал Лидушку.

Ну конечно, это Томан надоумил Марию прийти ко мне. Вот этого я ему никогда не прощу! Делают из меня идиота!

Он вытащил из ящика заказное письмо, вернувшееся с извещением, что адресат отсутствует. Секретарша не дура, она уже вчера как-то странно поглядывала, подавая это письмо с почтовым извещением. А тут еще какая-то странная визитерша, которая выходит из кабинета с видом оскорбленной богини. Стоит сопоставить факты, и всему институту будет обо что поточить языки!

Надо бы рассказать про все Котлабе, но тот корчит из себя чуть ли не обиженного. Как же, директор позволил напустить ревизора на нашего сотрудника! Но ведь это мое право! Даже обязанность, если мне кажется, что происходит что-то неладное. А мне это не просто кажется. Я в этом убежден!

Он раздраженно швырнул письмо в корзину для бумаг, потом передумал, вытащил, разорвал на мелкие кусочки и сунул в карман.

Вдобавок эта психованная баба приходит просить за Томана! Будь он ей безразличен, она бы этого не сделала. Значит, между ними что-то есть!

Правда, пока неясно, кто больше виноват. Та, которой он хотел помочь попасть в мир искусства, или его бывший одноклассник, которого он пристроил к себе на работу?

Я слишком добр к людям, вот моя главная ошибка!

Он так долго жалел самого себя, что в конце концов даже успокоился.

Конечно, на Марии вряд ли удастся отыграться. Тем хуже для Томана. Ревизия — этого явно мало. К счастью, есть еще одна возможность: пани Томанова!

Данеш возликовал: а что, из всего этого может получиться довольно пикантная игра, и уж ее-то я не проиграю!

Отвергнутая любовь — одно из самых опасных чувств, она может извести человека. Прежде люди верили в богиню мести. Ее, естественно, нет, но отвергнутая любовь пострашнее статуи Командора, как известно, задушившей Дон-Жуана.

Директор Данеш, злобно метавшийся по своему кабинету, начинал приобретать с этой статуей все более опасное сходство.

* * *

— Да, да, пани Гелена, — торжественно вещал Данеш, прохаживаясь по комнате, словно читал лекцию в переполненной внимательными слушателями аудитории, — собственно, мы с вами в одинаковом положении. И разумеется, из-за своего доброго сердца. Мы оба — жертвы обмана. И нам необходимо сделать выводы. Я сочувствую вам и не сомневаюсь, что подобное понимание найду и в вас. Мы на одном корабле. И мы на нем одни. Только это меня и утешает.

Пол скрипел под его шагами, и это несколько выводило Данеша из равновесия. Тем не менее своим монологом он был доволен. Каждое его слово было стрелой, метко разящей цель.

Гелена наблюдала за ним сначала с удивлением, потом это стало ее даже забавлять. То, что он рассказал, пока еще не дошло до ее сознания, вернее, она просто не поверила. Но для вящей убедительности напустила на себя серьезный вид и периодически дотрагивалась до висков, словно у нее разболелась голова. Впрочем, пока она ощущала только замешательство.

— А вы уверены, что все это правда? — спросила она, когда Данеш наконец выговорился.

— Абсолютно. Эти двое, то есть Мария и ваш муж, водят нас за нос. Не могу утверждать, что уже случилось самое плохое, но одно мне совершенно ясно: что-то они от нас скрывают.

Пани Гелена сомневалась: Ян мне изменяет, это а,бсурд! Хотела бы я посмотреть на женщину, способную увлечься таким заморышем. Кто-кто, а уж она-то знала его как облупленного. Даже странно было, что когда-то он сумел завоевать ее, правда, тогда они были молоды и неопытны, а кроме того, она сама потрудилась направить его мысли в нужное русло. Устроила так, что он попросил ее руки. Гелена до сего дня сомневалась, не сама ли она сделала предложение. В любом случае — это дело ее рук. Конечно, она совершила ошибку, но только по неопытности.

Это в прежние времена неискушенная женщина слыла добродетельной и порядочной, теперь таких считают глупыми. И правильно, ну посмотрите на меня, какой мне прок от этой самой добродетели, когда мой муж витает в облаках и намалеванная на стене картинка ему дороже собственной карьеры. И чтоб влюбиться в него, да еще предпочесть Да-нешу, перед которым открыты все дороги?

Мужчина ценится по его успехам в жизни и на работе. А вообще-то все они одинаковые, в чем-то неловкие, в чем-то властны, все дорожат собственным удобством и ненавидят беспорядок, всем нужна чистая рубашка, если, конечно, они о ней вспоминают, ну и, естественно, горячий ужин. Все это довольно хлопотно, но если мужчина преуспевает, каждая нормальная женщина с удовольствием потакает его прихотям, ибо в успехе мужа есть толика и ее забот.

Данеш — мужчина моей мечты. Как это он сказал про море?.. А… Что мы одни на корабле… Неплохо звучит.

— Скорее всего Мария осталась из-за простого стечения обстоятельств, конечно же, не ради Яна, за это я могу поручиться. Да и какая женщина пошла бы на это? Даже я и то вряд ли, — с сомнением добавила она.

Данеш подсел к ней на кушетку и, положив руку на подлокотник, невзначай дотронулся до Гелены. По правде говоря, он давно уже представлял себе эту сцену. Жаль только, что придется говорить совершенно о другом. Довольно трудно убеждать в якобы раскрытом предательстве, а самому тем временем пытаться соблазнить.

— Боюсь, вы ошибаетесь, дорогая пани Гелена. Вопреки его опасениям она не отодвинулась, однако ее слова как-то не располагали к ухаживаниям:

— Конечно, меня удивляет, что Мария так мало оценила ваши старания и заботу. Мне кажется, она просто не стоит вас. Должна бы понять, что сама ни на что не способна. Ну как, скажите на милость, без вашей помощи ей удалось бы устроиться в театр, да к тому же в Праге?

Данеш не без удовольствия внимал этим речам, все ближе придвигаясь к Гелене. Прекрасно, события развиваются так, как он давно себе представлял.

А та продолжала:

— Что касается Яна, я с ним поговорю, положитесь на меня. Конечно, это очень неприятно, но я надеюсь, эта история не отразится на его карьере. Знаете, я давно мечтала поговорить с вами о нем. Мне казалось, что его стоит немного подтолкнуть, он ведь такой… Речь вовсе не о Яне, а обо всех нас, обо мне, о дочери… Сто раз я упрекала его за то, что он к вам раньше не обратился. Ну и, конечно, выговаривала за неблагодарность. И все-таки, я думаю, он давно уже мог стать начальником отдела. Просто не было подходящего случая поговорить с вами.

Данеш отодвинулся. Надо же, и она хлопочет за Яна! Что же такое в этом Томане, если женщины так о нем пекутся? Обо мне никогда никто не заботился. Может, потому, решил он наконец, что мне это не нужно. Во мне они чувствуют настоящего мужчину.

Но как ни странно, такой вывод вызвал у него новый прилив ярости. Так я и поверил, будто Ян тут ни при чем! Да здесь просто настоящая маленькая трагедия: благородный муж предан другом и брошен любовницей.

Вот только Гелена почему-то не собирается сыграть в этой трагедии роль мстительницы.

Какая жалость!

На самом деле у пани Гелены было свое мнение по поводу этого сюжета. Визит Данеша она расценила как награду и надеялась, что теперь он станет заглядывать регулярно. Ей так хотелось иметь на него влияние. Ведь только ради этого она и впустила его любовницу в свою квартиру! Сообщение об измене мужа она восприняла без особого драматизма, как нечто обыденное.

— Я женщина порядочная, — вдруг сказала она без всякой связи с предыдущим высказыванием, но совершенно логично, если вспомнить, о чем она про себя думала.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, — быстро отреагировал Данеш, потому и пришел к вам.

Начало фразы явно не вязалось с концом, впрочем, Гелена ничего не заметила. Она поправила волосы и встала:

— Я сварю кофе.

— Нет, прошу вас, сидите, я пришел не на кофе, а чтобы обсудить ситуацию.

— Очень хорошо, что вы зашли. Мы ведь собираемся с дочкой в отпуск, в пансионат на Сазаве, мы туда уже третий год подряд ездим. Сначала я, а потом меня сменит Ян.

— Если я правильно понял, вы хотите сказать, что довольно долго будете независимы от мужа. Сначала на Сазаве, а потом в Праге…

Она улыбнулась:

— Вы все правильно поняли. Обидно, что раньше нам не удавалось поговорить с глазу на глаз. Он понял и кивнул:

— Действительно, жаль. А что, если мне приехать к вам в гости в этот пансионат, вам ведь надо знать, как развиваются события?

— Я больше чем уверена, что все будет в порядке.

— Вы потрясающая женщина, пани Гелена, и я всегда завидовал Яну. Но сегодня почему-то больше, чем обычно.

И он снова обнял ее и увлек на кушетку. Гелена напряглась, затаила дыхание, но потом улыбнулась:

— Я ведь уже говорила вам, я женщина порядочная.

— А я ответил, что нисколько в этом не сомневаюсь. Ну л теперь убеждаюсь в этом все больше и больше.

Он медленно отвел пальцами упавшую на ее лоб прядь волос, и она прикрыла глаза под его поцелуем. Боже, какое блаженство! Даже не будь дурацкой истории с его девицей, рано или поздно это все равно должно было случиться. Некоторые события назревают исподволь, но в конце концов все же происходят.

Данеша обуревали совсем иные чувства: Мария глубоко заблуждалась, думая, что меня заденет ее уход. Настоящий мужчина без труда залечит такую рану. К тому же я всегда чувствовал в Гелене родственную душу.

Когда он начал расстегивать кофточку, она отодвинулась:

— А вам не кажется, что вы слишком торопитесь?

Но при этом улыбалась, словно подбадривая. Потом встала и закрыла дверь на ключ. А будучи женщиной хорошо воспитанной, объяснила, что это из-за дочки, она гуляет во дворе и может ненароком прийти.

Когда Данеш ушел и Гелена осталась одна, она раздумывала, хорошо или плохо то, что случилось, а главное, не слишком ли она поторопилась. Но потом рассудила, что, в сущности, все хорошо, лучше жалеть о сделанном, чем об упущенной возможности. Теперь-то уж Данеш никуда не денется. Правда, она не рассчитывала на такой поворот событий, но не стоит ни о чем жалеть, да и ему не придется раскаиваться. Теперь они связаны одной веревочкой. И ко всему прочему, на многое смотрят одинаково.

Глядя в зеркало, Гелена привела себя в порядок. Нет, определенно не все потеряно, если мужчины до сих пор так нетерпеливы.

* * *

Ян Томан возвращался домой в плохом настроении. Он только что закончил беседу с проверяющим его ревизором, который дотошно выяснял, когда истек срок выполнения последней работы и вовремя ли сдал ее Томан.

— А качество моей работы вас совсем не волнует?

— Нет. У меня конкретная задача, — ухмыльнулся ревизор. — Я ведь не обвиняю вас в невыполнении сроков задания, а всего лишь констатирую.

— Мне кажется, вы хотите представить меня каким-то лодырем.

— Оценивать вашу деятельность будут другие, я только передам свои материалы руководству.

Но Яну было все почти безразлично. Ведь он потерял то главное, что наполняло его жизнь последнее время. Уставившись взглядом в стену, он видел, как Мария спешит к нему по улице, видел ее сидящей за маленьким столом в гостиничном номере. Видел на озере, на том маленьком островке, залитом солнцем, еще совсем чужую, но уже такую близкую… Он видел ее постоянно.

А тут еще эти бумаги двух- не то трехлетней давности! По правде говоря, он давно уже позабыл, о чем они. Но твердо помнил одно: Мария уехала. Ее отсутствие ощущалось не только в этой апатии, но и в какой-то неотвязной тупой боли, пронизывающей все его существо. Возвращаясь домой, он уже не замечал прелести древних улочек, ни о чем не говорили ему старинные черепичные крыши, которые прежде он так любил, даже шум города больше не раздражал его, словно он вдруг оглох.

Вот если бы можно было самому решать, стоит ли дальше жить, думал он.

Поравнявшись с домом, Ян решил зайти к Хиле. Хотелось поговорить с кем-нибудь по душам. Он начал бояться одиночества.

Старик встретил его приветливо:

— Хорошо, что вы зашли. Признаться, у вас не очень-то веселый вид.

— Для веселья нет поводов.

Он коротко рассказал, что творится у него на работе, а Хиле только покачивал головой:

— Ну, для меня не новость подобные несуразицы на службе. А вот вы, наверное, впервые со всем этим столкнулись, потому и удивляетесь. Событий, украшающих человеческую жизнь, на работе случается не слишком много. Когда я перебираю прошлое, мне кажется, что вся моя жизнь была беспредельной рекой с темной холодной водой. Погожие дни выпадали редко, и за них обычно приходилось дорого платить.

— Я сейчас в Праге один. Моя подруга уехала. Больше всего мне хочется закрыть глаза и забыться.

— В небезызвестной повести Готтфрида Страсбургского можно прочесть, что рыцарь Тристан совершенно не мог быть один. Он пытался отказаться от своей любви и, полный благородной решимости, покидал двор своего дяди, чтобы не видеть Изольду, но каждый раз возвращался. Однажды в рубище бродяги, другой раз — переодевшись нищим, а как-то выдал себя за юродивого. Возвращался, потому что не мог иначе. Тристан преступал не только закон и нравственность, но даже собственное слово, проявляя слабость не только по отношению к недругам, но и к самому себе. Я рассказываю это, чтобы подбодрить вас, надеюсь, вы меня поймете.

Слушая старика, Ян машинально обводил глазами комнату и вдруг увидел на шкафу заставленную стопкой книг ту самую фарфоровую безделушку, за которую Хиле уже отдал ему деньги, уверяя, что продал.

Ян с грустью посмотрел на старика:

— Милый пан Хиле, мне стыдно за свою бесцеремонность, а ваша доброта меня угнетает. Я вижу на шкафу свою статуэтку, вы просто выручили меня, хотя я совсем этого не заслуживаю. Конечно, я постараюсь вернуть вам деньги, но сразу, наверное, не получится, придется отдать все жене, они собираются с дочкой в отпуск.

— Ах я старый осел, — хмуро пробормотал Хиле. — Надо было ее получше припрятать. Открою вам один секрет: сейчас не самое удачное время для продажи антиквариата, людей интересует все что угодно, только не старинные вещи. Обычно ситуация меняется перед рождеством, вот почему я и решился на эту маленькую хитрость, сказав, что ваша мейсенская фигурка уже продана. Рано или поздно я продам ее, а эти деньги пусть будут авансом.

— Вы слишком добры, а я, похоже, потерял всякий стыд. Старый Хиле улыбнулся:

— Ну хорошо, считайте это займом. Я ведь нежданно-негаданно разбогател, мою статью о нашей фреске напечатали в сборнике о старой Праге, и я получил гонорар. Так что теперь могу себе позволить одолжить хорошему человеку. Не будь вас, фреску не открыли бы до сих пор.

— А я бы не попал в положение безумного Тристана. Нет, прошу вас, не разубеждайте меня. Его донимали вероломные рыцари, с которыми он все же скрестил оружие, а я вступаю в спор с ревизором, до которого мне нет никакого дела.

— Когда-нибудь вы поймете — самое прекрасное, что может выпасть на долю человека, это любовные страдания.

Ян вышел, и Хиле с грустью посмотрел на дверь, закрывшуюся за его несчастным другом. Любовь, конечно, суета, подумал старик, но до чего же пленительная. Это пытка, но такая сладкая. Я и сам однажды познал неразделенную любовь, бесплодную, как пустой колос. И все равно вспоминаю о ней с нежностью. Она освещает мои сны заревом давно погасшего пожара.

Кстати о пожаре, неплохо бы узнать, что означает сегодняшний визит некоего господина, кажется, однажды я его тут уже видел, по-моему, он не реставратор. Пришел один и пробыл наверху довольно долго. Маленькая Геленка прибежала ко мне и сказала, что не может попасть домой, наверное, мамочка ушла. Я несколько удивился, но когда увидел, что неожиданный визитер спешно ретируется из подъезда, посоветовал малышке сходить наверх еще раз, может, она просто слабо дергала за ручку. Та засомневалась, однако побежала домой, и вскоре послышался ее радостный вопль, судя по которому можно было заключить, что мамочка благополучно вернулась. За настоящую любовь человека клеймят позором, а то, что даже как-то неудобно назвать любовью, принимается со снисходительным пониманием. Истинная любовь раздражает людей. Тогда как ее суррогат вызывает на их лицах примирительную усмешку. Влюбленных ставят к позорному столбу, лицемеры же обретают почет и вес в обществе. До чего же все это грустно. Он вышел во двор и посмотрел на фреску. Да, на свете слишком много зла, одно искусство благородно и переживает века. Свет и тень… Кьяроскуро…

* * *

Пани Гелена нервничала, в ней спорили неуверенность, раскаяние и гнев. Переживания, обычные для женщины в подобной ситуации: решилась, вот и хорошо, но все же как-то стыдно. Хотя в глубине души каждая женщина убеждена, что незачем терзаться понапрасну, никто ведь не узнает. Кстати, это типичная черта — совершив проступок и не будучи пойманным, быстренько увериться в собственной невинности. Мы вовсе не хотим сказать, что это избавляет от уколов совести, привычное равновесие на некоторое время нарушается.

Гелена собиралась в отпуск, хотя с большим удовольствием осталась бы в Праге. Мысль о том, что Данеш, возможно, был недалек от истины, когда подозревал Яна, и тот прекрасно знал, что Мария осталась в Праге, терзала ее измученную заботами головку. А вдруг она и в самом деле осталась ради него?

Вот оно — самое гениальное средство против ощущения вины: я просто не стану его попрекать, мы квиты.

Бедняжка, она ведь не подозревала, что самые заядлые ревнивцы как раз неверные супруги. И потому мучилась, конечно, не так чтобы сильно, от чувства вины за свой проступок, а вот ревность терзала ее все больше и больше. Но сильнее всего ее беспокоило, не относится ли Данеш к случившемуся как к мимолетному флирту. К счастью, он позвонил уже на следующий день и пригласил ее на смотровую площадку Брюссельского павильона. Они любовались видом Праги, болтали о пустяках, иногда он дотрагивался до ее руки, в общем, вел себя как истинный джентльмен, и это могло означать только то, что он не считает происшедшее ничего не значащим эпизодом, а следовательно, на него можно положиться. Наконец-то она ощутила внутреннее спокойствие.

Она даже приняла как должное неприятности мужа по работе, ну и поделом, пусть знает, как ссориться с начальством, хоть тот и бывший одноклассник. Она страстно желала, чтобы Ян переживал и мучился, и мысль, что он не слишком-то расстраивается, ибо, как известно, совершенно равнодушен ко всему, не могла не огорчать ее.

Перейти с Данешем на «ты» Гелена решительно отказалась по той простой причине, что официальное «вы» заставляло как бы позабыть о случившемся.

— А завтра можно прийти к вам? — спросил он.

— Ради бога, не надо, с завтрашнего дня я в отпуске, и дочка ждет не дождется отъезда. Ян приводит в порядок нашу колымагу… — И вдруг выпалила: — Совсем помешался на этой машине, давно можно было купить что-нибудь получше, поновее. А он твердит, что лучше ничего не купишь! Только чтобы позлить меня!

Данеш нежно гладил ее, стараясь успокоить. А она все продолжала жаловаться на мужа, не предполагая, что все дальше и дальше заходит в воду, которая и так уже поднялась слишком высоко.

— Давайте я сам отвезу вас?

— Нет, только не это… Ян может бог весть что подумать. Вы же знаете мужчин!

— Безусловно, — с пониманием согласился он. Ни ей, ни ему как-то не приходило в голову, что сейчас они дружно лгут.

В это время Ян колдовал над своей машиной, мечтая побыстрее отвезти своих в пансионат. Хочется, чтобы старушка не подвела, как тогда, когда он вез Марию в Прагу. Ян совершенно забыл, что, если бы не взятая напрокат катушка, они бы вообще не доехали.

Какая же чудесная была та дорога, думал он, дорога в новую жизнь, которая началась для него тогда и тянется до сих пор.

Он тронул зажигание, машина мгновенно завелась. Ян с удовольствием вслушивался в рокот мотора: все-таки в своей машине я разбираюсь. Вот только прочищу свечи, и, пожалуйста, как новенькая! Зажигание в полном порядке. Он снова загнал машину в гараж и вытер руки о смоченную в бензине ветошь. В крайнем случае, если Данеш выгонит с работы, пристроюсь на станцию техобслуживания. Неужели не возьмут учеником рабочего? Да оторвут с руками!

На работе страсти постепенно утихали, было ясно, что ревизия выборочная, а в Томана угодила по чистой случайности. Или, может, потому, что он бывший одноклассник Данеша, пусть не болтают, будто директор ему покровительствует.

— Это было предусмотрительно, — многозначительно подмигнула Яну секретарша Лидушка, когда он пришел проштемпелевать письма. — Шеф всегда знает, чего хочет!

— Боюсь, вы правы, — сказал он так тихо, что она не расслышала.

— Что известно новенького о его переводе в министерство? — Лидушке не терпелось выведать последние новости.

— Со мной он новостями не делится. Уж скорее с вами. Женщина, насколько я знаю, всегда сумеет вытянуть из мужчины все его тайны.

— Ну, из нашего директора немногое вытянешь. Мне даже кажется, что он недолюбливает женщин.

— Возможно, вы правы.

Конечно, она права, Данеш просто не способен любить, вот в чем дело. Ничего мне не известно о его планах, а вот об этом его качестве я знаю больше, чем ты, детка, думаешь!

Он взял письма и вернулся к себе.

А может, Данеш успокоился еще и потому, что Мария наконец уехала? Только ведь однажды она вернется, непременно вернется, мы же не можем жить друг без друга. Он отправил Марии уже два письма, она ответила пока на одно, ответ оказался коротким, но самое главное в нем было: люблю тебя и мучаюсь… Разве могут быть слова лучше этих? Никогда мне еще никто так не говорил.

Как она предусмотрительна: пишет на работу, и конверт никоим образом не выдает нежного любовного послания, обычный строгий конверт, даже адрес отпечатан на машинке. Письмо в ящике его стола, Яна часто так и тянет просто посмотреть на него или хотя бы дотронуться.

Однажды он напишет ей всего два слова: «Я приеду». Скорее бы наступил долгожданный день!

Печально, что любовь состоит из одних разлук.

Как писал некий изысканный любимец муз, влюбленный, даже почивая с предметом своей страсти на широком ложе, не удовлетворен вполне, ибо во сне забывает, что рядом лежит его возлюбленная. Но если они в разлуке, он грезит о ней наяву.

* * *

Дома творится что-то невероятное, вся одежда развешана на дверцах, стульях и оконных шпингалетах. Когда-то Ян восхищенно улыбался, глядя на весь этот бедлам, теперь прячет глаза, боясь выдать, насколько все это смешно. На самом деле ничего смешного нет, просто для Гелены выбор туалетов даже для скромного пансионата — целое событие.

Уже довольно поздно, утром они уезжают, чемоданы почти собраны, за исключением мелочей. Малышка отправилась спать.

— А ты уверен, что наша развалина и на этот раз доплетется? — мрачно осведомилась пани Гелена.

— Конечно, машина на ходу.

— Это ты так говоришь, а как оно на самом деле? Когда ты отправился за девицей Данеша, тоже сначала хорохорился, а потом сиял от счастья, что вообще добрался до Праги.

— Это была случайность.

И вдруг Гелену прорывает. Слишком долго она пыталась сдерживаться, теперь все, хватит! Положив в шкаф последнее полотенце, она резко захлопывает дверцу:

— Это была ошибка. Напрасно ты за ней поехал. Ян молчит, прекрасно понимая, что тема весьма щекотливая, и Гелена продолжает:

— Или, может, ты не знаешь? Ты с Данешем говорил?

— А как же. Он даже поблагодарил меня за услугу.

— Как интересно! И в качестве благодарности натравил на тебя ревизоров?

У Яна опустились руки. Господи, только бы избежать этого разговора.

— С чего это вдруг ты потерял дар речи? Или тебе и впрямь все настолько безразлично?

— Нет. Но я поговорил с ревизором. У меня все в порядке.

— За исключением того, что Данеш загоняет тебя в угол, и стоит ему захотеть, он в два счета докажет, что ты небезгрешен. Начальник всегда прав.

Ян пожал плечами. Ему и самому ясно, что отношение Данеша вдруг резко изменилось.

Но Гелена продолжала себя накручивать и, когда Ян собрался выйти из комнаты, не выдержала:

— Да, дороговато тебе, дурачку, обойдется эта твоя прогулка на лодочке!

Ян помертвел. Кто ей сказал? Что вообще она знает о нем и Марии? До сих пор он был уверен, что ничего. До сих пор он старался нести свой крест сам и делал все, чтобы не взваливать эту тяжесть на плечи Гелены. Прогулка на лодочке… Перед самым отъездом Мария тоже сказала, что, похоже, Данешу что-то известно. Помнится, это было, когда они прощались у вокзала… Просто угадала? Или узнала что-то, но не хотела говорить?

Он повернулся к Гелене и изумленно уставился на нее.

— Ну чего вылупился? Я не такая дура, как тебе кажется! И в курсе всего! От Данеша, если хочешь знать! — Эти слова вылетели из нее быстрее, чем она успела захлопнуть рот. Внезапно она оказалась в совершенно идиотском положении, но тут же нашлась: — Я разговаривала с ним, случайно, конечно, и он сказал, что эта его девица осталась в Праге исключительно ради тебя.

— Данешу всегда нравилось корчить из себя всезнайку. Еще в школе.

— Да просто он видел вас, когда вы катались на лодке по Влтаве. Остальное нетрудно представить.

Она была несказанно рада, что так удачно выпуталась. Теперь Яну уже не до того, где и когда она встречалась с Данешем. Господи боже, уж лучше б я промолчала! Какая досадная оплошность. Но я просто не выношу, когда он напускает на себя этакую отрешенность. Смотреть тошно. И он прекрасно это знает. А потому и делает мне назло.

Заставь она себя сейчас замолчать, может, все бы и обошлось. Но сущность ссоры заключается в том, что слова вылетают раньше, чем мысль успевает направить их поток. В супружеской ссоре каждый мечтает оказаться победителем и сказать последнее слово. Влюбленные ссорятся из-за любви; супруги — из-за принципа.

Гнев и ревность продолжают нарастать в Гелене. И потому она с издевкой спрашивает:

— Может, ты объяснишь, чего ради ты с ней поперся на этой чертовой лодке?

— Она захотела.

— Ты что, обязался выполнять все ее желания?

— Да, я так делал.

— Позволь спросить почему?

Вот тут бы Яну пожать по обыкновению плечами, после чего Гелена мрачно ухмыльнулась бы, хлопнула дверью, и на этом все закончилось. Но глаза его застила какая-то пелена. Не смог он промолчать. Не смог сказать ничего другого, кроме того, что сказал, хотя и знал, что это приговор:

— Потому что я люблю ее.

И сразу наступила тишина, готовая вот-вот взорваться. Гелена вскрикнула. В первый момент ей, видимо, хотелось, чтобы в голосе прозвучала только издевка, но тут явно примешалась и боль от ощущения обмана. И конечно, зная характер Гелены, еще и досада. Как, этот мямля и недотепа еще осмеливается произносить подобные слова? Неужели он не понимает, насколько смешон? Говорить так о женщине, которая приехала в Прагу ради Данеша? А уж коли паче чаяния он таки в нее влюбился, в чем я сильно сомневаюсь, потому что ничего особенного в ней нет, обыкновенная периферийная дурочка, и ничего больше, но если бы даже она вскружила ему голову, разве не обязан был он перебороть свое безумие и отвести глаза? Разве то, что он сделал, касается только его? Разве не втянул он в свою авантюру всю семью? Разве последствия, а уж они не замедлят проявиться, не затронут всех?

От смятения и злобы она вдруг ощутила невероятную слабость. И, устало плюхнувшись на диван, сложила на коленях руки:

— Ты сошел с ума!

Ян допустил подобный вариант легким кивком головы, но не сказал ни слова в свое оправдание. Да и что он мог сказать? Это и так было чересчур смело — открыто признаться ей, как обстоят дела. Теперь уже и вправду нечего было добавить.

— Нет, ты в самом деле сошел с ума, — повторила она. — Ну и угораздило тебя! И кого выбрал! Любовницу Данеша! Чего же теперь удивляться, что он тебе мстит.

Она злилась, но подсознательно отметила, что именно на этой кушетке сидела недавно с Данешем.

Почему-то вдруг у нее закружилась голова.

Но внезапно, среди всего этого безумия, она улыбнулась, криво, злобно, но улыбнулась:

— Так ты мне изменил! Вот уж действительно сюрприз. ТЫ МНЕ изменил!

Она повторяла это даже с каким-то наслаждением, чтобы и он почувствовал, насколько это смешно.

А Ян с ужасом понял, что ведь она не ставит ему в вину саму измену, ее просто оскорбляет, что их брак поколебал именно он. Видимо, такую возможность Гелена считала исключительно собственной прерогативой.

— Прости, — тихо сказал он. — Я пытался совладать с собой. Только ничего не получилось.

— И это все? — Она подняла глаза. Потом встала, видимо, ей все же было неуютно на этой кушетке, иногда воспоминания назойливее насекомых. — Больше тебе нечего сказать?

— Нечего. Вот разве только то, что Данешу незачем мне мстить. Я ничем ему не навредил. Мария сама решила порвать с ним, и я ее понимал.

— Меня ты никогда не понимал. Впрочем, тебя это нисколько не угнетало.

— Мы давно уже перестали понимать друг друга, ты сама хорошо знаешь. То, что случилось сейчас, могло произойти гораздо раньше. Ведь ты всегда говорила, что я плохой муж. С такими мыслями нам трудно жить вместе. И тебе, и мне.

— Ну и что ты собираешься делать? Подашь на развод?

— Пока еще не думал.

— Советую тебе как можно быстрее подумать об этом. Уходи когда угодно. Я тебя не собираюсь удерживать. И соперничать с какой-то бездарной певичкой тоже не буду! Это ниже моего достоинства.

И Гелена вышла из комнаты, полная благородного негодования. Только из-за двери раздался ее голос:

— Надеюсь, ты все же отвезешь нас утром.

Он кивнул, хотя уже было некому.

Потом сел в кресло, поставив его поближе к окну, почему-то вдруг захотелось посмотреть на звезды. Он погасил свет и закрыл глаза.

Я сделал все, Мария, что мог и должен был сделать. Отрекаться не имеет смысла, прости меня, если ты не согласна. Я способен отречься от чего угодно, только не от тебя. Не могу и не хочу.

Ян глядел в темное окно, и ему казалось, что небосвод проваливается куда-то вниз, падали не только звезды, падало все, и он сам летел в бездонную пропасть.

Я падаю, и ничто меня не остановит, любовь моя! Только твои руки, но они сейчас так далеко.

* * *

В спальне Гелена расплакалась. Ручьи слез текли по щекам и подбородку, но она их не утирала. Нужно выплакаться, чтобы хоть как-то снять напряжение. Хорошо, что Ян не пришел к ней. Она поняла, что он не придет уже никогда, и оттого плакала еще сильнее. А потом слезы высохли сами по себе. Тогда она успокоилась, вытерла глаза и намазала щеки кремом.

Ей казалось, будто этим плачем она принесла какую-то обязательную жертву прошлому, своему замужеству. И теперь снова могла рассуждать разумно.

Итак, прежде всего Ян. Она поняла, что в этих его новых отношениях он был пешкой. Привыкнув всегда отводить мужу роль второй скрипки, Гелена совершенно не представляла себе Яна в роли инициатора. Видимо, он просто попал под влияние той женщины. Сначала, наверное, потому, что держал себя с ней очень вежливо и корректно, ведь это была просьба Данеша, а потом она сама вынудила его поверить, будто он влюблен.

Гелена была секретаршей, и пение почитала занятием не слишком уж благородным. Чем-то таким, что не пристало приличному человеку. В профессии певицы ей чудилось нечто непристойное.

Все это, разумеется, ни на йоту не умаляло вины Яна. Он разрушил семью и к тому же сам признался в измене. Для нее это было отягчающим вину обстоятельством. Попытайся он выкрутиться, она скорее поняла бы. Кстати, если бы он не сознался, ничего нельзя было бы доказать. Ну, поехал кататься с той женщиной на лодке, все это легко объясняется ее прихотью. Разве он не сам сказал, что Мария так захотела? Вот тут и надо было остановиться. Не нужно было продолжать, незачем было признаваться. Но он не смолчал и признался. И вдобавок нагло, даже с каким-то бесстыдством.

Если бы Гелена сумела понять, что бывает на свете любовное зелье, которое делает людей совершенно беспомощными, возможно, она поняла бы суть произошедшего. Но на это она была не способна. А жизнь человеческая такова, что в ней действуют и другие законы, не только те, которые можно понять разумом и логикой. И прежде всего в делах любви, ибо она, словно подземная река, течет по своему руслу, нам совсем невидимому, и вдруг выходит наружу там, где ей заблагорассудится. А от нашего изумления, наверное, испытывает только злорадство.

Впрочем, думала Гелена, будь Ян хоть немного порядочным и радеющим за свою честь человеком, он должен был все опровергнуть, мог бы, наконец, поклясться, что между ними ничего не было. Ведь даже Данеш не был уверен на сто процентов, что Мария осталась в Праге из-за Яна. Но он, видите ли, гордо признался: я ее люблю! Дурак, грубиян неотесанный! Показал, что ему начхать на собственную жену.

Возмущаясь, люди мало заботятся о правде, она мешает их, часто священному, гневу. Соотнести вину и наказание можно только в спокойном состоянии. Поэтому украшением любого судьи является холодная голова и сдержанное равнодушие. Чтобы вынести приговор суда, — не свой! — они опираются на своды давно установленных законов. Не зная ни преступника, ни его жертвы, они способны судить беспристрастно. Их цель вовсе не непогрешимость, а сохранение равновесия. Впрочем, весы всегда в руках госпожи Юстиции. Весы и меч! Судья выносит приговор и идет обедать как всякий хорошо поработавший человек. И совсем не мучается оттого, что осужденному теперь вовсе не до еды.

Пани Гелена не может судить своего мужа, ибо преисполнена гнева. Зато может злиться на него сколько угодно, и никто ее за это не осудит. Она лишена чувства справедливости, ибо признание мужа считает особо отягчающим вину обстоятельством. Ей не нужно знать параграфы, она абсолютна

но убеждена — для этого изверга мало и смерти. Поэтому и укоряет себя, что была чересчур добродетельной, упустила столько возможностей! Усатого реставратора она вспоминает почти с тоской: до измены был всего лишь маленький шаг, но я устояла! Вот дурища-то!

А Данеш? Данеш, одернет она себя, это мое спасение. Единственный путь, как выкарабкаться из омута, куда спихнул меня этот мерзавец, мой муженек!

Она упирается лбом в холодное стекло окна, раздумывая, что же теперь делать.

Хорошо, что они с дочерью уезжают из Праги. Она уедет оскорбленная, униженная и преданная собственным супругом. Разумеется, тем самым она развяжет ему руки, но, собственно, для чего? Ведь той женщины в Праге нет. А для самой Гелены этот отъезд прекрасная возможность немного осмотреться. Конечно, Данеш не замедлит у нее объявиться, они ведь уже договорились. Дурачок, он даже хотел снова прийти к ней домой. Только некоторые вещи нельзя повторять. По крайней мере, дома.

Надо обязательно рассказать ему об этом признании. Сказать, что он был прав, и разозлить его не на шутку. Данеш знает, что делает: после этой ревизии он может в два счета разделаться с Яном. Вот когда тот наплачется! А эта его пассия быстренько сообразит, что за чудо она себе подцепила — ни места, ни положения, мужчина называется! А уж если она и на это пойдет, так пусть у нее будет одной заботой больше: на что жить, как прокормиться. Неудачники у женщин не в большой чести, любовь любовью, а есть все-таки надо! На голодный желудок трудно воспринимать любовные излияния.

Так что перспективы тут более чем радужные.

Конечно, не надо забывать и еще кое о чем — о моих отношениях с Данешем. Впрочем, на этот счет я не питаю никаких иллюзий, Данеш — мужчина преуспевающий, а такие, как правило, не устраивают из любви проблем. Поддержку я у него найду, это точно, но ни о чем большем не стоит и мечтать. Я и сама не из тех женщин, кто с легкостью наваливает на первого же встречного свои заботы и отпугивает его раньше, чем успевает их перечислить. Я женщина самостоятельная. Брак мне не нужен, и скорее всего именно это должно вполне устраивать Данеша. И боже упаси говорить о своих несчастьях! Просто так получилось, мы с Яном расходимся, так что теперь руки у меня развязаны.

Насколько я заметила, у Данеша есть одна слабость — он с радостью заботится о женщинах, которым нужна его помощь. Впрочем, этих забот не должно быть слишком много — у него блистательная карьера и ради нее он пожертвует всем. Вот и та девица, вроде очень ловко его охомутала, но проиграла свою игру, как только стала требовать полного предпочтения. Нет, Данешу ни под каким видом не нужны сложности. А раз так, то я для него просто идеальная партнерша. Вроде и женщина порядочная, и от любовной связи не отказываюсь. С мужем мы расстались, а потому я ценю протянутую руку дружбы и утешительное тепло чужого объятия. При всем при этом у меня есть ребенок, и этим все сказано, я не рассчитываю ни на что больше, чем просто приятные отношения.

В конце концов не исключен и вариант газетного объявления: «…с возможностью последующего вступления в брак…». Поэтому крайне важно, чтобы все эти горести не повлияли на цвет лица, ни на минуту нельзя забывать, что главная моя цель — как можно дольше продержаться в форме.

Уснула она не просто успокоенная, но даже с определенными видами на будущее. В итоге можно было сказать, что хотя ее замужество и потерпело фиаско, но больше от этого пострадал сам виновник. Она же вышла из этой передряги словно после морского купания: слипшиеся мокрые волосы, но фигура отбрасывает на солнце красивую тень и кожа благоухает свежестью.

Снов она не видела, но ее не оставляло приятное чувство, будто она крепко держит свою судьбу в собственных руках и справедливость все-таки восторжествует.

Ян, напротив, мучился и переживал, ибо это удел всех влюбленных. Кто любит, тот страдает, ну, а тот, кто не любит, живет жизнью размеренной, в небе над его головой не чернеют тучи, правда, и солнца на нем тоже нет. Часто в этом и заключается преимущество супружеского союза.

Утром выехали, как обычно, с большой задержкой. Отправляясь в отпуск с дочерью, трудно придерживаться жесткого графика. Не спавший всю ночь Ян был бледен. Гелена молчала и только одергивала дочку. Но та почти не реагировала, во-первых, привыкла, а потом, для нее ведь начиналось волшебное время — каникулы!

В доме царило предотъездное волнение, пани Гронкова угнездилась на тротуаре, чтобы ничего не пропустить из этого замечательного зрелища, и всякий раз, когда кто-то тащил в машину вещи, сопровождала этот процесс пожеланиями хорошей погоды.

Хиле показался всего раз, пожелал счастливого пути и отозвал Яна в сторонку:

— У вас не очень-то веселый вид.

— А вы удивлены?

Старик закивал головой и шепнул:

— Посидим как-нибудь вечерком! И ушел, с достоинством опираясь на трость. Был прекрасный субботний день, и небо сияло какой-то запредельной голубизной.

— Как скажут, что будет облачно, всякий раз хорошая погода, пророчествовала пани Гронкова, провожая тихими воздыханиями молча ходивших супругов — как же, как же, ежели в доме поселился грех, его не утаишь.

Наконец они выехали. Выводя машину по узкой улочке к площади, Ян напряженно вслушивался в шум мотора.

— Работает как часы, слышишь? — бросил он, но жена упорно молчала.

Она так и промолчала всю дорогу, единственный, кто верещал без умолку, была Геленка. Ее ужасно волновало, будут ли в пансионате те же дети, что и в прошлом году.

— Думаю, кто-нибудь обязательно приедет, — подбадривал дочку Ян. — Но ты ведь стала на год старше, может, найдешь себе новых друзей. Главное, начни учиться плавать. Такие большие дети уже должны плавать. А не то придется учиться в школе.

— В школе? — искренне удивилась она. — Где же там плавать?

Он засмеялся, но тут же смолк, его смех как-то странно прозвучал в окружавшей Гелену тишине.

— Не в школе, а в бассейне. А ты уже сама будешь плавать и других сможешь учить.

Эта идея дочке очень понравилась.

На шоссе их все обгоняли, но некоторые шоферы оглядывались на старый автомобиль с тихим одобрением. Раньше это приводило Гелену в возмущение, и она постоянно выговаривала Яну, что тот ездит на музейном экспонате исключительно из-за собственного тщеславия. Теперь же она молчала, заслоняя рукой глаза.

Добравшись до места, они увидели, что знакомых очень много, в таких заведениях публика не очень-то меняется, и маленькая Геленка была в восторге. Собрались почти все, о ком она вспоминала, и дети мигом выбежали в сад.

Ян внес сумки и чемоданы в комнату. Кое-кто пришел поздороваться, завелась ни к чему не обязывающая беседа, когда говорить, в сущности, не о чем.

Мужчины сочувствовали Яну, которому сегодня возвращаться домой, надо бы остаться хоть до воскресенья, в ресторан у плотины завезли двенадцатиградусное пиво. Советовали Гелене не отпускать мужа. Но та была непреклонна: дочке придется ставить раскладушку, а это хлопотно. Кроме того, у Яна полно работы.

Обедали все за большим столом, и чем меньше им хотелось говорить друг с другом, тем больше внимания они уделяли дочке. Та нервничала, потому что все делала невпопад. Если б они были заняты собой, то им было бы не до Геленки. Наконец она с радостью отложила вилку, которой пришлось ковыряться так долго, и, соскользнув со стула, побежала к детям.

После обеда все потянулись к реке. Ян не взял плавки, так что сидел в брюках и смотрел, как дети на берегу играют в мяч. Жена устроилась поодаль, надев темные очки.

Наконец день склонился к вечеру, наступило время ужина, время здесь отмеряют исключительно по режиму работы столовой. После ужина Ян собрался уезжать. Пошел наверх за вещами, а Гелена поднялась за ним.

— Надеюсь, ты не забудешь объявиться тут через три недели, — холодно сказала она.

— Конечно.

— На воскресенья не приезжай. Я уж как-нибудь объясню малышке.

— Зачем же? Я приеду в следующее воскресенье.

— Дома ты успеешь собрать вещи, — хмуро продолжала Гелена.

Он взглянул на нее, но предпочел промолчать.

— После каникул надо все окончательно решить. Хорошо, если бы ты у нас больше не жил. Из-за дочки.

— Но ведь…

— Снимешь где-нибудь квартиру… Если не в Праге, так у нее.

— Но мне ведь надо ходить на работу?

— Ты в этом уверен? — удивилась она. — На твоем месте я не была бы так самонадеянна.

Ну что он мог ответить? Разве что пожать по обыкновению плечами. В дверях он задержался, наверное, им все же стоит попрощаться. Но Гелена уже отвернулась к окну и на его сдавленное «прощай!» не ответила.

Он спустился вниз. Выслушал еще несколько трогательных приглашений на вечернюю партию канасты, но убедил всех, что его жена будет лучшей заменой.

Подойдя к машине, Ян оглянулся в поисках дочки. Та с трудом оторвалась от игры в старой беседке и торопливо чмокнула отца в щеку.

Вот и ей я уже не нужен, печально подумал он и сел в машину. Кое-кто из знакомых с интересом ждали, как он будет заводиться, и когда это неожиданно удалось с первого раза, одобрительно закивали головой.

Поведение Гелены его огорчило, хотя он ее и понимал. Наверное, она права, пытаясь ускорить логическую развязку. Соберешь вещи… А куда ему идти?

К ней… Он улыбнулся: ведь Гелена бросила это как приговор, а для него это было бы самым чудесным подарком! Если бы только это было возможно!

И в эту минуту ему безумно захотелось оказаться рядом с Марией, самому рассказать обо всем, что произошло дома и о чем он не способен был написать.

Ян ехал не слишком быстро и вдруг с испугом понял, что движется по самой обочине. Он резко затормозил. Похоже, чуть не заснул! Он вздохнул и стряхнул усталость бессонной ночи. Надо добраться до дома и выспаться. А рано утром поехать к Марии. Еще затемно, чтобы приехать на рассвете.

Правда, местность там незнакомая, но весь путь по карте он держал в голове. Завтра поутру я постучу в ее дверь. Радость Марии — самая прекрасная награда.

Тени удлинялись, пришлось зажечь фары.

В Прагу он приехал совершенно измотанным. Бросил машину у подъезда, поднялся наверх и рухнул в постель.

— Мария, Мария, — громко сказал он и обрадовался. — Как хорошо, наконец-то я могу произнести твое имя вслух!

* * *

Те, кто любит читать старинные любовные истории, наверняка знают, что рыцарь Тристан из Лоонуа снова и снова пускался в полный опасностей путь к замку Тинтажель, где жила со своим супругом прелестная Изольда. Опасно было плыть в утлой лодчонке по бурному морю, но еще трудней избежать бдительных очей кормчих короля Марка. На каждом шагу Тристан мог погибнуть, алчная пасть моря всегда была разверста, а луки кормчих натянуты. За его голову назначили награду.

Несмотря на это, а может, именно потому, ибо знайте, что любовные истории всегда связаны с приключениями, будто читать о самой любви недостаточно интересно, он преодолел все, что было ему назначено судьбой, дабы очутиться поблизости от любимой.

Современному влюбленному, естественно, не приходится отдаваться на волю стихий или враждебных соглядатаев. Он препоручает себя технике: машине, поезду, самолету — и тем, по мере возможности, сокращает расстояние. К своей любимой он может попасть за час или два и в тот же день вернуться без особых хлопот.

Ян целиком доверился своей машине и, конечно, своей неугасимой мечте увидеть Марию. До чего же хорошо, что не надо больше таиться!

Человек, который что-то скрывает, чаще всего, конечно, любовь, мучается и чувствует себя Прометеем, которому орел каждый день выклевывает печень. И слабеет на глазах.

С той минуты когда в жизни Яна появилась Мария, он словно был отмечен печатью великой милости, но в то же время тайна эта терзала его как болезнь.

Теперь, когда Ян наконец освободился от бремени своей тайны, на него снизошел неведомый доныне покой, если не считать, конечно, нетерпения сердца. Каждая секунда приближала его к Марии, что не могло не вдохновлять.

Он выехал из Праги, повсюду было пустынно, светало, воздух еще не прогрелся, небо на востоке едва окрашивалось багрянцем, и он надеялся приехать затемно, не хотелось устраивать переполох в маленьком городишке. По утрам в гости приезжают родственники, а не любовники.

Он уверенно доехал до развилки и свернул с шоссе.

Дорога была приятная, попадалось много симпатичных деревушек, которые лениво пробуждались ото сна, мелькали лесочки и рощицы, правда, грязноватые у обочины, но все равно радующие глаз. Кое-где Ян не знал, куда свернуть, но решил положиться на чутье: ехал туда, где было больше автомобильных следов. Если бы он знал, что давно уже сбился с дороги!

Иногда его взгляд привлекала полоска утреннего тумана, она тянулась вдоль ручья или опушки леса и медленно поднималась, словно занавес, обещающий самые невероятные приключения.

Обидно только, что неизвестно, будет ли это комедия или трагедия.

Несколько раз ему почудились какие-то сбои в моторе, однажды показалось, что машина не тянет, но он успокаивал себя тем, что это не мотор, а нетерпение сердца. Оно билось быстрее обычного, и мотор не поспевал за ним.

В лесу туман густел, будто там, куда он ехал, портилась погода. Дорога была в выбоинах, он юзом задел кучу щебенки, которую, наверное, не успели утрамбовать машины. А может, тут давно никто не ездил? Склон постепенно снижался, и когда мотор забарахлил, машина по инерции двигалась, потому что обидно тормозить на склоне и искать причину поломки. К тому же место было пустынное и мрачное.

Ян заметил знак железнодорожного переезда. А вот и он сам, к счастью, шлагбаума нет, можно будет проехать, хотя из-за неровностей надо притормаживать.

Машина ползла в лучшем случае на трех, если не на двух цилиндрах, чихала и задыхалась.

Как назло, за переездом дорога снова поднималась в гору, поезд проходил тут в какой-то ложбине. Хотя машина и переехала рельсы, но спустя мгновение снова откатилась назад.

Встала она на самом переезде, так что ситуация была до смешного нелепая. Ян вышел, чтобы оценить положение; да, не самое удачное место предаваться раздумьям над причинами столь неожиданной поломки. Хорошо бы столкнуть машину. Удалось это с большим трудом, противоположный откос был слишком крут для одного человека.

Пока он возился с машиной, которая весила все же довольно прилично, то увидел, как на столбе замигал красный свет, господи, ну что за идиотская случайность, куда же мне теперь броситься? Он яростно толкал, машина весьма неохотно тронулась, и ему показалось, что из тумана уже донеслись гудки, еще чуть-чуть, ну, еще совсем немного, ведь поезд идет, не могу же я застрять тут, как в капкане!

Товарняк уже появился и сигналил, как положено в таких случаях.

Ян напрягся изо всех сил и подтолкнул машину, но тут нога у него соскользнула, и в тот момент, когда поезд был уже на переезде, машина незаметно съехала вниз, так что ступеньки вагона ударили в бампер и резко протащили машину. Раздался металлический треск и скрежет железа, волокущегося по щебенке, машина перевернулась, а поезд поехал дальше, машинист не мог остановить тяжелый товарняк, оставалось сообщить на ближайшей станции, что на переезде произошла непонятная авария.

Яна отбросило, он упал, к счастью далеко от рельсов, почувствовал какой-то удар и сразу за ним боль.

А потом наступила тишина.

Он медленно приходил в себя и даже увидел огоньки исчезавшего в тумане поезда, но совершенно не мог понять, что же произошло, только шум в голове, который был сильнее боли. Ян потрогал голову и лицо, посмотрел на ладони. Все чисто, нигде ни следов крови. Это хорошо… У путей лежала его машина, исковерканная, с разбитыми стеклами, но Ян не понимал, почему она там.

Он сидел в кювете за переездом и уже не чувствовал никакой боли. Хоть это радовало. Но и ничего не слышал: великая тишина надвигалась с туманом, где-то высоко в небе продиралось солнце, далекое и нереальное.

И вообще все было нереальным и отдаленным. И дальше всех я сам; я сам страшно далеко от себя, где-то в необозримом пространстве…

Прошло довольно много времени, пока появился какой-то пикап. Увидев обломки автомобиля, водитель остановился и побежал посмотреть, но в кабине никого не было.

Вернувшись на дорогу, он заметил человека, сидящего под деревом. Его глаза были открыты, и он не двигался. Шофер закричал:

— Парень, ты что, с этой машины? Ну тебе и повезло! Останься ты в ней, костей бы не собрал! Может, тебя к врачу отвезти?

Человек не шевельнулся.

— Вы меня слышите? — участливо спросил шофер. — Может, помочь вам встать?

Но человек снова не проявил признаков жизни, и тот понял, что нужна помощь. В ближайшей деревне он позвонил в милицию, и оттуда вызвали «скорую» из районной больницы.

И вот наконец после всевозможных злоключений над Яном Томаном склонилась белая тишина больничного покоя, чужие руки сняли с него одежду, а потом его медленно и долго осматривали.

После обеда срочно вызвали главврача. Он прочитал заключение молодого ассистента, который первым осматривал раненого, и напустил на себя серьезный вид:

— «Два сломанных ребра, гематомы, ушибы… Функция органов без явных повреждений…» Знаете, коллега, лучше иметь основательно переломанного пациента, чем такой вот случай. Боюсь, что одна функция у него все же нарушена. Функция мозга…

— Странно, как он вообще остался жив после такой аварии, — немного обиженно сказал ассистент.

— Несомненно. Можно даже предположить, что он будет жить. Только иногда, дорогой мой, этого слишком мало.

Старый опытный врач оказался прав. В пражской клинике, куда перевезли больного, случай Яна Томана рассматривали даже как любопытный медицинский феномен, но сделать ничего не смогли. Память к пациенту так и не вернулась, несмотря на все усилия.

Когда, наконец, пани Гелена с большим опозданием узнала о судьбе своего мужа и поспешила с дочкой в Прагу, он не признал ни ее, ни малышку. Безучастно смотрел на них и молчал.

Может, он ждал кого-то другого?

Гелена подавленно спросила у Данеша, не стоит ли привезти Марию.

Тот покачал головой:

— Не думаю, что он ее помнит. Впрочем, кто знает, куда он ехал! Если и в самом деле к ней, так не заблудился бы там, где все это случилось. Многие факты говорят о том, что он был не в себе, уже когда выезжал из Праги.

Слова Данеша показались пани Гелене весьма разумными. Если уж он забыл ее и дочь, так пусть забудет и Марию.

В институт на фамилию Томана в течение какого-то времени приходили письма в обыкновенных конвертах, с адресом, отпечатанным на машинке. Коллега Томана Шимачек, человек, искушенный в иронии любви, тщательно припрятал все эти письма. Но однажды рассказал о них Хиле, который пришел к нему в институт. Они решили показать письма больному, может, память вернется к Томану. Но этого не произошло.

Тогда они рискнули распечатать одно письмо и прочитали ему. Напрасно…

Ян все время смотрел куда-то вперед, в даль, которую в этой маленькой палате с белым потолком видел он один.

Мы знаем, как долго и тщетно ждал Изольду смертельно больной Тристан, когда же наконец приплыл корабль, привезший ее, было поздно. Тристан умирал. Приблизившись к его ложу, несчастная Изольда уснула вечным сном рядом с возлюбленным.

Так говорится в старинной легенде, сочиненной поэтами много веков назад на радость и в назидание влюбленным.

Современная действительность несколько иная.

На старом доме расчищают все новые и новые участки фрески: прекрасное и правильное сграффито, свет и тени, кьяроскуро…

Пан Хиле наблюдает, как идет работа, и печалится над судьбой своего молодого друга, ставшего жертвой безумной страсти.

Пани Гелену изредка навещает Данеш, который так и не ушел из института и не стал, к своему великому огорчению, работником министерства. Иногда пани Гелена обвиняет в приступе гнева:

— Все равно его несчастье на совести у этой женщины!

Данеш неопределенно кивает головой и думает: «Вот уж нет, он сам себе все устроил. Человеку, который не теряет чувства меры, любовь не может навредить, скорее наоборот».

Но врачи не теряют надежды. Возможно, долговременное лечение, говорят они, улучшит состояние больного. Некоторые иностранные коллеги рекомендуют оперативное вмешательство. Кто знает?

Со временем письма перестали приходить, Шимачек и Хиле с радостью бы написали отправительнице, но не сумели разузнать ни ее имени, ни адреса.

Остается лишь предположить, что Мария поняла это молчание по-своему; она продолжает учить детей музыке и пению, а иногда по вечерам поет тоскливые песни под собственный аккомпанемент. И если они нравятся пану бухгалтеру, то, может, все и закончится к обоюдному согласию.

Потому что люди должны жить. Вопреки несчастной любви, вопреки пропасти бессознания, вопреки течению времени и тысячам мелких случайностей они должны жить!

Городские огни освещают темноту, блестят под дождем черепичные крыши, темнеют фасады дворцов и храмов, струится из фонтанов вода. Зажигаются и гаснут окна жилищ, звенят трамваи и гудят машины, звучит говор, смех и шепот влюбленных. А в старинных садах раскрываются молодые почки каштанов.

Любовь — бессмертная комедия.

Прощай, Тристан!